Сокращения кириллицей

Б Х. ххх — Бобырь, «Хоббит», номер страницы (1994).

Б. ххх — Бобырь, "Повесть о кольце", номер страницы (1991).

БТСРЯ — Большой толковый словарь русского языка. — СПб: «НОРИНТ», 2000.

БЭС — Большой энциклопедический словарь. — М: Советская энциклопедия, 1991.

ВАМ — Валерия Александровна Маторина (1991, 2000, 2003).

В — Волковский (2000).

Гр — Грузберг. Книжная версия под редакцией Застырца (2002).

Г&Г — Григорьева и Грушецкий (1992, 2002).

Г&Гс — Григорьева и Грушецкий, самиздатовская версия.

Г&Гл — Григорьева и Грушецкий, книжная версия.

Даль — Владимир Даль. Толковый словарь живого великорусского языка. М: Русский язык, 1978.

Дж. Р. Р. Т. — Дж. Р. Р. Толкин.

К&К — Каменкович и Каррик (1994).

Км — Каменкович, «Хоббит» (1995).

Кр Э — Королев. Толкин и его мир: Энциклопедия. — М: 000 "Издательство ACT"; СПб: Terra Fantastica, 2000.

Кр X — Королев, «Хоббит» (2000).

Кск — Каминская, Перевод комикса по мотивам «Хоббита» D&D.

Л.Ш. — Летоисчисление Шира.

М — Муравьев без Кистяковского. В отношении 2 и 3 томов перевода "М&К".

М&К — Муравьев и Кистяковский (1982,1988, 1990, 1992).

Р — Рахманова, «Хоббит» (1976).

субтитры — Русские субтитры к первой части киноэпопеи Питера Джексона.

СЭС — Советский энциклопедический словарь. — М: Советская энциклопедия, 1990.

У — Уманский

УТ — Утилова, «Хоббит».

Я — Яхнин (2001).

Сокращения латиницей

АН — The Annotated Hobbit, Boston: Houghton Mifflin, 1988. В цитатах из "Аннотированного Хоббита", приводимых в подстрочном переводе с номерами страниц по данному изданию.

А. ххх — The Appendices. New York: Ballantine Books, 1965. В цитатах из «Приложений», приводимых в подстрочном переводе с номерами страниц по данному изданию.

D&D — Dixon&Derning, комикс по мотивам «Хоббита», художник Дзвид Вензел.

F.ххх- The fellowship of the Ring. New York: Ballantine Books, 1965. В цитатах из первого тома, приводимых в подстрочном переводе с номерами страниц по данному изданию.

Н. ххх — The Hobbit. New York: Ballantine Books, 1965. В цитатах из «Хоббита», приводимых в подстрочном переводе с номерами страниц по данному изданию.

НоМЕ — J.R.R. Tolkien, Christopher Tolkien, The History of Middle-Earth, Volume 5: The Lost Road&Other Writings, Boston: Houghton Mifflin, 1987. В цитатах из «Этимологии», приводимых в подстрочном переводе с номерами страниц по данному изданию.

L.xxx — J.R.R. Tolkien, Letters, Boston: Houghton Mifflin, 1981. В цитатах из «Писем» Толкина, приводимых в переводе Светланы Лихачевой с номерами страниц по данному изданию.

OAD — Oxford American Dictionary

OED — Oxford English Dictionary

Р. ххх — The Prologue. New York: Ballantine Books, 1965. В цитатах из «Пролога», приводимых в подстрочном переводе с номерами страниц по данному изданию.

R.xxx — The Return of the King. New York: Ballantine Books, 1965. В цитатах из третьего тома, приводимых в подстрочном переводе с номерами страниц по данному изданию.

S.xxx — The Silmarillion. Boston: Houghton Mifflin, 1977. В цитатах из «Сильмариллиона», приводимых в подстрочном переводе с номерами страниц по данному изданию.

Т. ххх — The Two Towers. New York: Ballantine Books, 1965. В цитатах из второго тома, приводимых в подстрочном переводе с номерами страниц по данному изданию.

ТС. ххх — A Tolkien Compass, (Jared Lobdell ed.). New York: Ballantine Books, 1980. В цитатах из "Руководства по переводу имен собственных из "Властелина Колец"", приводимых в переводе Талиорнэ и Терн, с номерами страниц по данному изданию.

T&L.xxx — J.R.R. Tolkien. Tree&Leaf, London: Unwin Books, 1964. В цитате из эссе "О волшебных сказках", приводимой в подстрочном переводе с номером страницы по данному изданию.

Список названий частей ВК в разных переводах:

Г&Г

БК — Братство Кольца

ДК — Две Крепости

ВК — Возвращение Короля

Гр

ТК — Товарищество Кольца

ДК — Две Крепости

ВК — Возвращение Короля

В

ДК — Дружество кольца

ДТ — Две Твердыни

ВГ — Возвращение Государя

ВАМ

СК — Содружество Кольца

ДТ — Две Твердыни

ВК — Возвращение Короля

К&К

СК — Содружество Кольца

ДБ — Две Башни

ВК — Возвращение Короля

М&К

Х — Хранители

ДТ — Две Твердыни

ВГ — Возвращенье Государя

Н

ХК — Хранители кольца

ДТ — Две Твердыни

ВК — Возвращение Короля

У

Части не озаглавлены, поэтому даются под номерами (римскими цифрами), первым идет «Хоббит», затем три части ВК

Я

Хр — Хранители

ДБ — Две Башни

ВК — Возвращение Короля

Версии перевода Грузберга1:

Грузберг-А — во второй половине 80-х годов распространялся в виде файлов по некоммерческой компьютерной сети FidoNet — большинство имен в транслитерации.

Грузберг-Б — вторая компьютерная версия с именами М&К. (К ней относится и смешанный вариант — Грузберг и Г&Гс. Первый том этого варианта часто встречался в Интернете в комплекте со 2-м и 3-м томами самиздатовской версии перевода Г&Г).

Грузберг-В — оригинальная версия.

Грузберг-Г — CD-ROM 2000 и 2001 года (они отличаются обложкой — на первом написано Толкин, на втором Толкиен).

Грузберг-Д — изданный в 2003 году перевод.

Глава I. КРАТКАЯ ИСТОРИЯ ТОЛКИНИЗМА В РОССИИ

Прошлое и нрав господина Бильбо Бэггинса снова стали главной темой

пересудов (F 44)

В одной подпольной машинописной рукописи жил да был хоббит. Не в откорректированной спелл-чекером, свеженькой и хрустящей распечатке лазерного принтера, нет, в рукописи мятой, потрепанной и полной опечаток, вышедшей из-под пятой копирки, отпечатанной вручную на обороте ненужных документов. Рукопись была самиздатовская, что означает: незаконно изданная и подпольно распространявшаяся в Советском Союзе

Почти сразу же после выхода в свет трехтомника "Властелин Колец" (в дальнейшем — ВК) Толкина (1954–1955 гг.), роман был переведен на голландский (1956–1957 гг.) и шведский (1959–1961 гг.) — в тех странах, где широко распространена традиция переводной литературы. Перевод на польский (1961–1963 гг.) следовал по пятам за шведским и обогнал датский (1968–1970 гг.), немецкий (1969–1970 гг.), и французский (1972–1973 гг.), а официальный перевод на русский язык в тоталитарном Советском Союзе все ожидался и ожидался…

Публикации русского перевода ВК препятствовала, по сути дела, вся государственная издательская индустрия СССР, пока в 1982 году не вышел наконец (в сокращенном виде) первый том — самый идеологически безобидный. Полное, без сокращений, издание первого тома, подготовленное теми же официально одобренными переводчиками, увидело свет только через 6 лет. После его публикации (в 1988 г.) второй и третий тома последовали каждый с двухлетним интервалом — в 1990 и 1992 годах, — в фарватере падения советского режима. В Чехословакии и Болгарии, где правящие коммунистические партии стремились придерживаться еще более крайней идеологии по сравнению с Москвой, ждать издания Толкина также пришлось вплоть до краха коммунизма в Восточной Европе. Переводы ВК в этих двух странах вышли в свет в 1990–1991 гг.

По мнению цензоров, философия Толкина не вполне соответствовала официальной линии Коммунистической партии. Неприязнь была взаимной. В письме к своему сыну Кристоферу, Толкин писал:

Мои политические убеждения все больше и больше склоняются к Анархии (в философском смысле — разумея отмену контроля, а не усатых заговорщиков с бомбами) или к «неконституционной» Монархии. Я арестовал бы всякого, кто употребляет слово «государство» (в каком-либо ином значении, кроме "неодушевленное королевство Англия и его жители", то, что не обладает ни могуществом, ни правами, ни разумом); и, дав им шанс отречься от заблуждений, казнил бы их, ежели бы продолжали упорствовать! Если бы мы могли вернуться к именам собственным, как бы это пошло на пользу! Правительство — абстрактное существительное, означающее искусство и сам процесс управления; писать это слово с большой буквы или использовать его по отношению к живым людям должно объявить правонарушением. Если бы люди взяли за привычку говорить "совет короля Георга, Уинстон и его банда", как бы это прояснило мысли и приостановило жуткую лавину, увлекающую нас в Кто-то-кратию2 (L.63).

В "Большом энциклопедическом словаре" — последнем, изданном в коммунистическую эпоху (1991 г.) (БЭС, 11.480) — имеется лишь краткая статья, характеризующая ВК как книгу, содержащую "пессимистическую концепцию о необратимом влиянии зла на историческое развитие". Согласно такой формулировке, сочинения Толкина вступают в противоречие с обязательным оптимизмом социалистического реализма, который в Советском Союзе считался единственно приемлемым литературным методом.

Суть советской словарной статьи резко контрастирует с высказыванием К. С. Льюиса в его статье "Развенчание власти".

Сам текст учит нас, что Саурон вечен; война Кольца — лишь одна из тысяч войн против него. Хорошо бы достало нам мудрости каждый раз опасаться его окончательной победы, после которой уже "не станет больше песен" (…) И, победив в очередном сражении, мы не должны забывать, что победа наша не окончательна. Если нам непременно нужна мораль в этой истории, то вот эта мораль: возврат от снисходительного оптимизма и плаксивого пессимизма в равной степени, к мучительному, но не вовсе безнадежному пониманию неизменно тяжкой участи человечества, присущему героическим эпохам3.

Толкин — реалист, призывающий читателя быть на высоте положения и ответить на вызов Зла, не теряя надежды на то, что Добро, если оно еще сильно, снова может восторжествовать. В Советском Союзе такой тип «реализма» имел очевидный политический подтекст.

Впервые перевод на русский язык произведения Толкина опубликован в 1969 г. Это был отрывок из седьмой главы «Хоббита» ("Необычайное жилище"), напечатанный в ежеквартальном журнале "Англия"4, издававшемся Британским Министерством иностранных дел для распространения в Советском Союзе. «Англия» была частью поддерживаемого государством культурного обмена между Великобританией и СССР во времена "холодной войны". Несколько идеологически адаптированный официальный перевод «Хоббита» был вынужден ждать своего часа вплоть до 1976 года.

Самиздат

Иное дело — самиздат. Самиздат противостоял централизованной советской издательской системе. Сам он вообще не являлся системой. Скорее, это было некоторое количество разрозненных, изолированных друг от друга приятельских компаний, где люди делились с друзьями недоступной литературой. В результате такой изолированности независимо друг от друга начали "ходить по рукам" несколько разных переводов книг Толкина. Как правило, переводчиками становились люди, которых увлек и захватил созданный Толкином мир, а переводы предназначались для близких друзей и родственников. Такие переводчики не ожидали ни оплаты, ни признания своего труда. А на самом деле, создавая перевод, они еще и подвергались риску.

В середине 60-х годов, в последние годы "хрущевской оттепели", возникшей как результат десталинизации, свой самиздатовский пересказ ВК сделала Зинаида Анатольевна Бобырь5. Бобырь была известна своими переводами научной фантастики, публиковавшимися в журнале "Техника — молодежи", где она работала в 1943 году. В 50-х годах она являлась одним из лучших популяризаторов зарубежной научной фантастики. Бобырь входила в группу переводчиков, тщательно отбиравших лучшие из лучших произведения англоязычной научной фантастики, на которых основывалась популярность жанра. Среди ее переводов — произведения Брайана Олдисса, Айзека Азимова, Джона Гордона, Эдмона Гамильтона, Клиффорда Саймака и Станислава Лема, последнего — с польского языка.

Ее сокращенный самиздатовский вариант ВК, который дожил до "издательского бума", последовавшего за крахом коммунизма в начале 90-х годов, составляет лишь треть от оригинального текста и содержит несколько дополнительных сюжетных линий. К примеру, вдобавок к Кольцу Власти в ее варианте имеется также Серебряный Венец, привезенный Пришельцами из-за Моря, который является одним из величайших заморских сокровищ, "Кто посмеет возложить его на свое чело, тот либо получит всеведение и величайшую мудрость, либо… либо будет испепелен на месте, если недостаточно подготовился к этому" (Б. 67; У II.396). Если Арагорн окажется способен носить Серебряный Венец, то будет достоин вступить в брак с Арвен и стать преемником Эльронда. Фабула усложняется тем, что Серебряный Венец находится в Осгилиате, который сейчас захвачен Врагом. Однако не все потеряно, потому что Саурон знает, что не смеет коснуться Серебряного Венца, пока не вернет себе Кольцо. Конец этой сказки традиционно счастливый — Арагорн становится обладателем Серебряного Венца (Б.472–473; У IV.809).

В период с 1975 по 19786 годы Семен Яковлевич Уманский, инженер, разносторонне одаренный под стать деятелям эпохи Возрождения, отредактировал сокращенный пересказ ВК Бобырь. Эта версия сохранилась в частной библиотеке Евгении Смагиной, которая любезно предоставила ее в распоряжение автора в 2003 году. Переплетенная рукопись также содержит перевод «Хоббита», который первоначально был воспринят автором книги как переделанный вариант Бобырь. Однако версия «Хоббита» Уманского не имеет ничего общего с изданием 1994 года (Пермь: "Книжный мир"). Но зато его версия ВК, несомненно, может быть идентифицирована с пересказом Бобырь, опубликованным в московском издательстве «Интерпринт» в 1990 году под названием "Повесть о Кольце". Несмотря на то, что Уманский восстановил многие главы, опущенные Бобырь, большие куски текста, включая сюжетную линию Серебряного Венца, слово в слово соответствуют интерпринтовскому изданию.

Современным поколением русских толкинистов, имеющих доступ к множеству полных переводов и даже к английскому оригиналу, сокращенный пересказ Бобырь практически повсеместно не признается серьезной работой. Однако на момент его появления, это была смелая попытка познакомить русских читателей (хотя бы в сжатой форме) с произведением Толкина, вопреки не располагающему к тому политическому климату советской издательской промышленности, контролируемой государством.

Приблизительно в 1975 году полный самиздатовский перевод был сделан Александром Абрамовичем Грузбергом. Грузберг, профессиональный лингвист, одновременно довольно активно переводил для самиздата произведения научной фантастики, часть из которых затем опубликовал под псевдонимом Д. Арсеньев. Среди его переводов произведения Пола Андерсона, Айзека Азимова, Эдгара Райса Бэрроуза, А. Нортон и Перри Родана.

Грузберг обнаружил Толкина в Библиотеке иностранной литературы в Москве. Там же он заказал микрофильм с копией трех томов романа. Это услуга была относительно недорогой, особенно по сравнению с покупкой английского оригинала, который к тому же было еще и очень сложно достать. Первая версия его перевода была полностью написана от руки. По словам еще нескольких человек, они также переписывали ВК от руки, некоторые даже не по одному разу. Пишущие машинки были дефицитной роскошью, а о компьютерах в то время даже и не мечтали. Около года потребовалось Грузбергу на завершение работы. Его дочь Юлия (теперь Юлия Баталина) перевела большую часть стихотворений.

Перевод ВК Грузберга распространялся точно так же, как и все остальные самиздатовские переводы научной фантастики. Рукописи перепечатывались в шести экземплярах под копирку (копировальные машины были подконтрольны) и отсылались в Ленинград. Оттуда они расходились по всей стране. Грузберг отмечает, что "большинство переводов [ходивших в самиздате] было ужасного качества. Настолько безграмотные, что трудно даже поверить. Переводчики не знали не только английского, но и самых элементарных сведений из истории и культуры. Но нетребовательные читатели (…) все это глотали"7.

Участие в незаконной издательской деятельности было сопряжено с риском. Руководителя самиздатовской группы, которую Грузберг снабжал переводами, звали Климов. "Говорят, были у него и неприятности с КГБ (еще бы: при такой деятельности), но он каким-то образом умудрялся вывернуться и продолжал свое дело", — вспоминает Грузберг. Да и к самому Грузбергу власти проявляли повышенное внимание из-за его самиздатовской деятельности. "Конечно, угрожали. За такие дела увольняли с работы и преследовали. У меня обошлось. Правда, у одного моего знакомого, которого как раз обвинили в распространении самиздата, нашли мой перевод и вышли на меня. Но меня только предупредили, чтобы я такими делами больше не занимался. Произошло это, кажется, в 1981 году. И, между прочим, после этого случая я на довольно долгий период от переводов отказался. Возобновил только в 1990 году".

"Появление автора в самиздате почти неизбежно влекло за собой коренные изменения в его жизни. Человек терял работу по специальности (или терял возможность продолжать образование), ограничивалась вообще возможность заработков, могли применить административные репрессии. И это в самом легком случае. Одним словом, человек прощался с прошлой жизнью и начинал существовать как диссидент par excellence8. A чтобы решиться на это, нужны очень серьезные основания. И, кстати говоря, это означало испортить жизнь также и своей семье, родным, друзьям и коллегам", — говорит Евгения Смагина, одна из первых, кто прочитал пересказ Бобырь в самиздате9.

Чтение самиздатовских рукописей ВК рождало особое ощущение. Делать это нужно было в одиночестве, там, где никто не смог бы застать вас за чтением. В известной степени, читать такую рукопись фактически означало разделять опасность со всем Братством. Само обладание этой книгой было уголовным преступлением, хотя едва ли кто-нибудь когда-нибудь был осужден только за это. Идеи, которые содержала книга, особым образом воздействовали на читателя, рисковавшего, познавая их. Если бы текст не содержал крамолу, прочесть его мог бы каждый. Евгения Смагина так описала это восприятие: "От чтения неподцензурного, свободного слова всегда было чувство свободы, глотка свежего воздуха (что искупало и литературные несовершенства многих из этих текстов). Кроме того, возникала некая гордость собой, ощущение собственной смелости, эйфория от того, что совершил некий вольный, несанкционированный поступок. Человеку всю жизнь прожившему в условиях свободы слова и печати, трудно это почувствовать"10.

Самиздатовские копии выдавались только на 3–4 дня, и многие читали их ночами, прогуливая из-за этого работу и учебу. Один из очевидцев выучил текст ВК наизусть и стал ходячей книгой, оживив тем самым "451 градус по Фаренгейту" Рэя Брэдбери. Именно так к советским читателям пришли "Доктор Живаго" Пастернака, "Архипелаг ГУЛАГ" Солженицына, "Гадкие лебеди" и "Сказка о Тройке" Стругацких.

Первый переводческий бум

В 1982 году в московском издательстве "Детская литература" вышел в свет сокращенный перевод первого тома ВК. Переводчиками были Владимир Сергеевич Муравьев и Андрей Андреевич Кистяковский (М&К), которые познакомились с произведениями Толкина в начале 70-х годов и увлеклись ими. Они хотели использовать произведение Толкина как "прокламацию, достаточно длинную, но воинственную", "сделать ее манифестом зэковского бунта", пишет исследователь творчества К. С. Льюиса и друг переводчиков, профессор Н. Л. Трауберг11.

Сокращенный перевод немедленно стал бестселлером. Первый тираж в 100 тысяч экземпляров был распродан, и в 1983 году издательство "Детская литература" предприняло беспрецедентный шаг в условиях плановой экономики было напечатано два дополнительных тиража, в общей сложности 300 тысяч экземпляров. Настолько необычным был этот шаг, что одной из российских исследовательниц, которая скорее похожа на знаменитых скептиков из штата Миссури, чем на москвичку, потребовалось сверить регистрационные номера каждого тиража, чтобы окончательно убедиться в этом12. Эти дополнительные тиражи также молниеносно разошлись, и вскоре книга стала недоступна даже в библиотеках, поскольку все экземпляры были украдены с полок13.

Публикация сокращенного перевода первого тома М&К оказалась политически несвоевременной, он вышел на самом пике "холодной войны". 8 июня 1982 г. Рональд Рейган произнес свою знаменитую речь "Империя Зла", в который некоторые исследователи Толкина — одновременно на Востоке и на Западе — разглядели прозрачные намеки на изречения Гэндальфа на Совете Эльронда во второй главе второй книги и на совете в шатрах Арагорна в девятой главе пятой книги. В своей статье "Евразийские тенденции в отечественной литературе жанра фэнтези" Анатолий Мошницкий14 называет «цитату» из Толкина в речи Рейгана "Империя Зла" непосредственной причиной задержки публикации следующих двух томов перевода М&К.

Выступая в британской Палате Общин, явно ассоциирующейся с Советом Эльронда, Рейган сказал: "Если история чему-нибудь учит, так только тому, что самообман перед лицом неприятных фактов — безумие. (…) Давайте посулим надежду. Давайте сообщим миру, что новая эпоха не только возможна, но и вероятна"15.

На Совете Эльронда Гэндальф говорит: "Мудрость заключается в том чтобы признать необходимость, когда взвешены все другие пути, хотя тем, кто лелеет ложную надежду, эта мудрость может показаться безумием" (Р.352). На совете в палатке Арагорна, Гэндальф сулит надежду на новую эпоху, надежду, которую Рейган превратил в вероятность: "Мы должны идти в западню с открытыми глазами, отважно, но почти без надежды уцелеть самим. Ибо, лорды, вполне вероятно, что мы погибнем все до единого в черной битве вдали от живых земель. И даже если Барад-дур будет уничтожен, мы не доживем до новой эпохи. Но я считаю что таков наш долг. И это лучше, чем все равно погибнуть (что неизбежно, если мы останемся здесь), зная, что новая эпоха уже никогда не наступит" (R.191).

Когда после выхода сокращенного перевода первого тома М&К стало ясно, что публикации второго и третьего томов в ближайшее время не предвидится, восполнить возникший спрос на перевод продолжения взялись неофициальные переводчики, что вылилось в "переводческий бум" ВК. Одна из отличительных черт всех переводов этого «бума» — они начинались с того места, где обрывался перевод М&К, использовали варианты имен и названий из «Хранителей» и, до некоторой степени, подражали стилю первого тома М&К.

На Украине такими переводчиками стали Алина Немирова и Валерия Александровна Материна, технический переводчик, работавшая под псевдонимом «ВАМ», который по ее словам, родился из инициалов, но подразумевал фразу: "читайте, это все В.А.М.!" Перевод Н. Эстель — толкиновский псевдоним Надежды Чертковой, известной своим переводом «Сильмариллиона», — также относится ко времени «бума». В августе 1989 г. А. И. Алёхин начитал на кассету свой перевод второй и третьей книг ВК, сделанный с польского перевода Скибневской16. В 90-х годах ВК переводила Ирина Забелина, чьи переводы малой прозы Толкина — "Листа Ниггля" и "Фермера Джайлса из Хэма", выходили в свет, а этот ее перевод еще ждет публикации. Наибольшее распространение получил самиздатовский перевод Натальи Григорьевой и Владимира Грушецкого (Г&Г), доступный и в Интернете, который весь пестрит фразами, репликами и целыми абзацами, слово в слово повторяющими сокращенный пересказ Бобырь без ссылок на первоисточник. Даты на рукописи Уманского однозначно свидетельствуют о том, что версия Бобырь создавалась раньше17. В Интернете часто встречается перевод Г&Г второго и третьего томов, скомбинированный с переводом первого тома Грузберга, для формирования полной электронной версии романа.

Перестройка

В докладе18, прочитанном на фестивале "Звездный мост-99", Алина Немирова, одна из переводчиков ВК, оценивает творчество Толкина как литературный и социальный феномен. Немирова отмечает, что наибольший отклик произведения Толкина находят у людей той же социальной среды, к которой принадлежал в Англии и сам Толкин, это средний класс — "служилая интеллигенция", в которую входят преподаватели, врачи, инженеры, научные сотрудники. Она подчеркивает, что те члены толкиновской когорты британского среднего класса, которые усвоили незыблемые основы викторианства, потерпели "максимальный психологический урон при наступлении нового страшного века" двадцатого столетия. И они же обладали "рядом весьма привлекательных черт: гуманностыо, богатством духовных интересов, тягой к творчеству" характерные черты, присущие Толкину.

Немирова отчасти приписывает популярность Толкина в России тому факту, что его произведения формировались под воздействием периода, в который он жил — переломного переходного этапа от викторианской эпохи девятнадцатого столетия к суровой действительности столетия двадцатого, точкой отсчета которой стал не 1900 год, а скорее Первая мировая война, где сражался Толкин. Немирова воспринимает влияние отправных точек мышления именно как фактор, вызывающий повышенный интерес к произведениям Толкина у современных читателей в странах бывшего СССР, "которым в силу стечения обстоятельств пришлось пережить перелом не менее резкий, чем испытывали люди поколения" Толкина, жившего на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков. Для читателей бывшего СССР, переломными моментами, добавившими к СССР слово «бывший», стали перестройка и крах коммунизма.

Переводческий бум был бы невозможен без перестройки, которая обуздала всесильную государственную руку, контролировавшую литературу, — Главное управление по делам литературы и издательств (Главлит). Главлит был создан в 1922 году с целью централизации цензуры издательской деятельности и репертуара зрелищных предприятий. В его функции входил запрет на публикацию и распространение произведений, "содержащих агитацию против Советской власти, разглашающих военную тайну Республики, возбуждающих общественное мнение путем сообщения ложных сведений, возбуждающих национальный и религиозный фанатизм, имеющих порнографический характер"19. Главлит был политической организацией, характер которой варьировался в зависимости от политического климата каждого отдельного периода: беспощадный при Сталине, смягченный при Хрущеве, ужесточенный вновь при Брежневе. Начиная с 1986 года Главлит постепенно терял свои полномочия. В 1990 году он был реорганизован в Главное управление охраны тайн в печати и СМИ (ГУОТ), акцентировавшее его роль по защите государственных тайн. По мере развития перестройки молодое поколение ощущало угрозу все меньше. Уменьшение власти Главлита привело к тому, что самиздат стал неактуален. Молодежь более не рассматривала машинописные тексты в качестве самиздата, а воспринимала их просто как "неопубликованные рукописи". Такое изменение позиции означало более широкое распространение неофициальных взглядов, которое ускорило процесс политических перемен в Советском Союзе. Именно благодаря перестройке второе, несокращенное издание перевода первого тома М&К впервые увидело свет в 1988 году.

В октябре 1991 г. Главлит (теперь ГУОТ) был, наконец, расформирован и начался издательский бум. Издательская система, контролируемая государством, практически молниеносно стала управляться по законам рынка. Самиздат превратился из переплетенного машинописного текста с шестью копиями под копирку в набранную на компьютере книгу, которую возможно растиражировать в тысячах экземпляров. Переводы Толкина, известного в России как «Профессор», не стали исключением. Полный перевод ВК вышел в 1988, 1990 и 1992 годах. Последние два тома были переведены одним Муравьевым — Кистяковский скончался в 1987 году, не успев завершить работу над всеми тремя томами. «Пересказ» Бобырь был издан однотомником в 1990 году. Перевод ВАМ вышел в свет в 1991 году, так же, как и первое издание полного перевода Г&Г.

Второй издательский бум

Спустя почти десять лет начался второй издательский бум. Конец тысячелетия и начало нового ознаменовались взрывом бурной переводческой активности. В 1999 году появился пересказ для детей "Властелина Колец" Леонида Яхнина. Второе переработанное издание полного перевода Г&Г вышло в 2000 году. Широко переиздавался перевод М&К. Перевод Грузберга, наконец, вышел на CD-ROM, а перевод Каменкович и Каррика, впервые увидевший свет в 1994 году, был переиздан. Вышел в свет новый перевод, сделанный В. Болконским. И все это только в одном 2000 году. Результатом докатившейся и до России "лихорадки фильма" стало переиздание в 2001 году М&К, Г&Г, К&К и Яхнина. CD-ROM с переводом Грузберга был также выпущен повторно. В 2002 году, наконец-то, вышли в свет переводы Немировой и Грузберга, а все остальные были вновь переизданы. В 2003 году на полки книжных магазинов, в конце концов, попал исправленный перевод ВАМ, а издательство «Центрполиграф» опубликовало под именем Мансурова ворованный перевод Грузберга. В начале 2003 года поиск по имени «Толкин» в одном из наиболее крупных интернетовских книжных магазинов20 давал 105 названий. К лету их количество увеличилось до 162.

Второй издательский бум сопровождался бумом "чтения Толкина в оригинале". В шуточном четверостишии одной русской толкинистки об этом говорится так:

Да будь я и чукчей преклонных годов,

И то без отмазок и стрессов,

Я English бы выучил только за то,

Что им изъяснялся Профессор.21

Этот бум заявил о себе появлением англоязычного «Хоббита» в издательстве «Престо» в 2000 году22, и "Властелина Колец" на английском, вышедшего в 2002 году в "Рольф Паблишинг"23. Оба издания сопровождались словарем, примечаниями и комментариями.

В результате, после многих лет «ссылки» в самиздат и двух издательских бумов, в России опубликован не один перевод произведений Толкина, как это приято в большинстве других стран. На русском языке существует несколько одновременно издаваемых переводов, конкурирующих друг с другом за внимание читателей. Имеется одиннадцать различных переводов "Листа Ниггля"; десять переводов ВК; девять переводов «Хоббита» и шесть переводов «Сильмариллиона». Каждый переводчик использует несколько иной подход к тексту. Каждый перевод представляет собой несколько иную интерпретацию Толкина. Каждый переводчик рассказывает несколько иную историю. Большинство существующих переводов — лишь подобие Толкина, а не реальный Толкин. Все они адаптированы под российский менталитет. Как метко заметил Владимир Свиридов, один из руководителей объединения Tolkien Texts Translation (TTT), "в России перевод Толкина — это, прежде всего, средство самовыражения, а не способ добыть денег или славы". Цель этой книги состоит в том, чтобы выявить всевозможные расхождения между переводами и оригиналом.

Адаптация иностранных идей

Адаптация заимствований — известный российский феномен. Марксистская революция была заимствована извне. Результат изумил бы самого Маркса. Несомненно, то же самое испытал бы Толкин, узнай он, что стало с его замыслом в России. Говоря о русском национальном характере, П. Я. Чаадаев писал: "Самой глубокой чертой нашего исторического облика является отсутствие свободного почина в нашем социальном развитии. Присмотритесь хорошенько, и вы увидите, что каждый важный факт нашей истории пришел извне, каждая новая идея почти всегда заимствована"24. Однако русская культурная мысль не просто поглощает эти новые идеи, она еще их и переваривает. Еще Дидро (1713–1784) в беседе с русской императрицей Екатериной Второй заметил: "Идеи, перенесенные из Парижа в Санкт-Петербург, приобретают иной оттенок"25.

Художественный домысел 3. Бобырь — Серебряный Венец, привезенный Пришельцами из-за Моря, из ее сокращенного самиздатовского перевода ВК вот хороший пример того, во что могут вылиться идеи, попавшие на русскую почву. Других примеров предостаточно в классической детской литературе. Пересказ книжки «Пиноккио» Карло Коллоди (1826–1890), который сделал Алексей Толстой (1883–1945), завершается не тем, что Пиноккио заслуживает право стать живым мальчиком, из плоти и крови, а тем, что Буратино находит свой настоящий дом, где живут такие же, как он, ожившие куклы.

Одна из переводчиц Толкина, — Мария Каменкович подробно анализирует суть причин этого явления. В интервью газете "Смена"26 она говорит:

В России проявилась своя специфика восприятия Толкина, не имеющая аналогов на западе. Лучшее, с чем это можно сравнить, — хрестоматийный мальчик у Достоевского, которому вечером дали звездную карту, а утром он вернул ее со своими пометками. И к Толкину отношение не без высокомерия и чувства превосходства. Ну англичанин, что он мог написать? Вот мы знаем, что такое жизнь. При этом у молодых читателей возникает желание «разоблачить» Толкина, низвести его до своего уровня. Общелюбимая ситуация на играх — Галадриэль сидит у костра и сушит мокрые носки. Впрочем, такое отношение идет от переводов, в которых эльфы нередко говорят, как грубые подростки. Это уже советское наследие в чистом виде — неприятие аристократизма. И, как бы мы ни открещивались от того времени, дух его все еще жив. Вот почему в большинстве переводов у Фродо и Сэма отношения запанибратские. А в подлиннике — это отношения слуги и хозяина. Поэтому Толкин просто необходим нам сегодня, если мы действительно желаем излечить приверженность ко всеобщему опрощению. Он — лекарство, которое надо давать по ложечке.

Наталья Семенова, занимающаяся исследованием творчества Толкина, говорит, что в ответ на ее критику перевода М&К нередко слышит: "зато классно написано". По ее словам, иногда из дальнейших объяснений можно понять, что имелось в виду: "гораздо лучше, чем Толкин"27.

Сочинение стихов, пародий и рассказов на толкиновские темы, несущие несомненный отпечаток специфически русского взгляда на жизнь, чрезвычайно популярно в России. Интервью для журнала "МК-Бульвар"28 Ника Перумова, одного из самых известных (а, по мнению некоторых русских толкинистов, печально известных) подражателей Толкину, являет собой великолепную иллюстрацию к упоминавшимся выше словам Марии Каменкович: "англичанин, что он мог написать? Вот мы знаем, что такое жизнь…". Перумов известен в России как человек, который дописал Толкина. Его роман "Кольцо Тьмы" начинается через 300 лет после завершения Третьей эпохи29. Роман наделал много шума. Перумов писал, что его роман — это реакция на описание Толкином Второй мировой войны.

— За державу обидно. 45-й год. Война в Европе кончается. Русские солдаты штурмуют Берлин, американцы трепыхаются на Рейне, немцы на восточном фронте дерутся насмерть. В тихой, мирной Англии господин Толкиен сидит в Оксфорде и пишет "Властелин Колец". Как ни открещивается Профессор от того, что «Властелин» — это не аналогия, что не имеет никакого отношения к войне, это рвалось, рвалось. Лезло. Для того чтобы после войны изображать Зло, идущее в бой под красным флагом, нужно было очень сильно его ненавидеть. Потому что тогда это было больше, чем просто боевое знамя, чем даже флаг страны, это было Знамя Победы. Эта одна из многих, многих причин… [по которым я решил завершить начатое Толкиеном].

Упоминание красного флага, на котором так акцентирует внимание Перумов, находится в четвертой главе третьего тома ("Осада Гондора"), где "шеренги огней превратилась в стремительный поток: бесчисленные ряды орков несли горящие факелы, а дикие южаки под красными знаменами, хрипло крича, мчались вперед, истребляя отступающих" (R.113).

Действительно, красное знамя — слишком заряженный термин в советском контексте. Оно символизировало революцию. Орден Боевого Красного Знамени был военной наградой, а соответствующей гражданской — Орден Трудового Красного Знамени. Затем этот символ революции также стал национальным флагом СССР. Советский аналог легендарной фотографии Иводзима30 — картина "Егоров и Кантария водружают Знамя Победы над Рейхстагом" в Берлине в 1945 году. Несмотря на то, что общепринятой переводческой практикой является стремление не создавать у читателя перевода нежелательных ассоциаций, ни один из переводчиков не уклонился от использования "красного знамени" в этом предложении, хотя многие сделали подобные замены в других местах. "Красная Книга Вестмарча" (см. главу "The Red Book of Westmarch"), например, превращалась в "Алую книгу Западного Края", а Дурин (см. главу "Durin") становился Дьюрином.

Если Перумов и мог обвинять Толкина в использовании красного знамени в главе "Осада Гондора", то ответственность за использование этого слова в шестой главе третьего тома "Битва на полях Пеленнора" он мог бы возложить исключительно на переводчиков. Там предводитель харадрим атаковал, "исполнившись лютой злобы, он с громким криком развернул свой штандарт черного змея на алом поле" (R.I 39). Между штандартом и знаменем, и между алым и красным существуют тонкие смысловые различия, достаточные, чтобы нарушилась связь с советским красным знаменем. Часть переводчиков, однако, намеренно проигнорировали их с целью создать нечто более антисоветское. В сокращенном пересказе Бобырь (Уманского) красное знамя в четвертой главе было опущено (Б.365; У IV.708), но в шестой главе, ее предводитель харадрим "поднял знамя с черным змеем на красном поле" и атаковал (Б.389; У IV. 728). В версии Г&Г эта фраза повторяется дословно (Г&Г ВК.113). У ВДМ и в постсоветском (1994–1995) академическом переводе К&К формулировки поразительно похожи. Их предводитель харадрим разворачивал знамя с Черным змеем на кроваво-красном поле (ВАМ ВК.124; К&К ВК.150). Такая специфическая цветовая комбинация для читателя советских времен немедленно ассоциируется с тем периодом советской истории, который С. П. Мельгунов назвал "Красным террором"31: за это время были уничтожены миллионы людей. Новый (2000 г.) перевод Волковского уже целиком избежал этой цветовой ассоциации. М&К упустили возможность еще одной политической декларации и сделали знамя алым, идя вслед за Толкином. В ранних версиях перевода Грузберга, который не предпринимал никаких усилий следовать политической конъюнктуре, знамя также было алым. В издании перевода Грузберга на CD-ROM (2000 г.), его редактор Е. Ю. Александрова сумела даже избежать политически заряженного слова знамя, вернувшись к аполитичному толкиновскому алому штандарту.

Перумов — относительно молодой писатель, родившийся после Второй мировой войны. Его комментарии — типичный образец трюизма советологии: для многих русских, в равной степени молодых и старых, Вторая мировая война закончилась лишь вчера. Сам Перумов, однако, — не типичный представитель молодых русских толкинистов, которые считают себя совершенно аполитичными и избегают любой политической интерпретации оригиналов Толкина. Однако восприятие Толкина русскими читателями находится под сильным влиянием русского менталитета, столь, казалось бы, хорошо знакомого Западу, и, тем не менее, способного постоянно преподносить сюрпризы.

Цвет флага наверняка не был Толкину безразличен. Гимн Британской Лейбористской партии, который традиционно исполняется на каждой ее конференции — "Красный флаг", с припевом32:

Наш алый стяг поднимем ввысь!

Под ним красна и смерть, и жизнь,

Трус, бойся; скалься, тайный враг

Здесь нами поднят красный флаг33.

Песня стала неотъемлемой частью культуры британского пролетариата настолько, что британские дети часто с удивлением обнаруживали, что мелодия, на которую она поется, была гораздо известнее за пределами Великобритании как "Oh, Tannenbaum" или "О, Рождественская елка". Стихи были написаны в 1889 году Джимом Коннеллом (1852–1929), видным деятелем британского рабочего движения. Его вдохновила проходившая тогда забастовка лондонских докеров, деятельность Ирландской земельной лиги, Парижской Коммуны, российских нигилистов и чикагских анархистов. Песня быстро стала гимном международного рабочего движения. После "холодной войной" и падения коммунизма, нынешний премьер-министр от Лейбористской партии, Тони Блэр, отказался от этого гимна, который скорее ассоциируется с духом Парижской Коммуны, чем с современной европейской социал-демократией.

Перумов, возможно, был прав, говоря, что на выбор Толкином цвета вражеского флага повлияла политическая подоплека. Но, скорее всего, он ошибался, ассоциируя его исключительно с русскими и Красным флагом Победы. Для Толкина этот образ, несомненно, имел более раннее происхождение.

Еще один видный, и не менее спорный автор русской толкинистики известна как Ниэннах. Ее псевдоним восходит к толкиновской королеве Валар, одной из Аратар, чей удел — оплакивать и страдать, дарить не безысходное горе, но жалость, надежду и стойкость духа. Книга русской Ниенны называется "Черная книга Арды"34. Исходя из предпосылки, что общепринятая история написана победителями, она выворачивает ее наизнанку. Это история Средиземья с точки зрения побежденного. Это историческая хроника, написанная с позиции не Илуватара, а Мелкора. Ниеннизм обрел в России немало последователей.

Ирина Шрейнер исследовала восприятие русскими читателями "Черной книги Арды" в своем докладе ("Феномен ниеннизма")35, представленном на Круглом Столе "Профессор Толкин и его наследие", который проводился 22 апреля 2000 года в Российском государственном гуманитарном университете в Москве. Подход Ниенны к Толкину "дает куда как больший простор, чем, ну, традиционный Толкинизм для написания каких-то собственных апокрифов. В рамках Толкинизма дописывать и переписывать нечего. Книги Толкина отличаются этим изумительным свойством английской литературы: они закончены. Завершены. Совершенно равновесны внутри себя". Кроме того, и для русских это чрезвычайно привлекательно, "идея правильности и праведности, правости другой стороны". Шрейнер считает, что "возможно, исток этого стоит искать еще и в том, что для людей 20-го века, людей, живущих в современном обществе, для кого-то на сознательном, для кого-то — на подсознательном уровне оказывается очень мучительной мысль, чувство, назовите это как угодно, о собственной полной невозможности влиять на события и процессы, даже не происходящие в окружающем мире, а — формирующие окружающий мир. Возможно, в этом стоит видеть и одну из основ Толкинизма в целом но ниеннизм дает опять-таки больший простор как взгляд, предполагающий правоту не большинства, а меньшинства".

Формулировка ее утверждения слишком политически заряжена для постсоветской эпохи. Фальсифицированная победа большевиков над меньшевиками в ходе Октябрьской революции 1917 года заложила основу для прихода Ленина к власти и учреждения коммунистического государства.

Шрейнер заканчивает свой доклад утверждением, что "Черная книга Арды" — глубоко либеральная книга, "ибо именно либерализм одной из основных и первейших ценностей называет свободу личности, ставя ей едва ли не единственное ограничение: "свобода личности ограничена только свободой другой личности". Приложите эту максиму к "Черной книге", и посмотрите, что получится. Потому что пятое, и, наконец, самое главное, что оказывается в ней привлекательно для людей и делает их «ниеннистами», это то, что "Черная книга" — книга о праве человека на свободу быть самим собой".

Толкинизм в России

Официальная публикация сокращенного перевода первого тома (1982 г.) М&К, дополненная самиздатовскими переводами второго и третьего томов (середина 80-х годов), вызвала первую волну толкинизма. Прежде количество толкинистов не напоминало даже легкую морскую зыбь. Несовместимость официального перевода первого тома М&К и самиздатовских продолжений понуждала многих читателей первой волны толкинизма к поспешному поиску дефицитного английского оригинала. Относительно доступным источником служила возможность заказывать микрофильмы в Библиотеке иностранной литературы в Москве, где работал Владимир Муравьев. Однако необходимость свободно читать по-английски стала причиной того, что в эту когорту толкинистов, по существу, входили только интеллектуалы-гуманитарии.

Прочитанный оригинал поразил их. В своей статье36 о переводах Толкина, Сергей Смирнов изящно сформулировал это так:

Увы! Оригинал оказался совершенно другой книгой. Настолько другой, что позднее своему сыну я уже не дал читать ни перевод «Радуги», ни, тем более, «Северо-Запада». После нескольких месяцев блуждания по полкам домашней библиотеки они не смогли найти свое место даже рядом с "Волшебником…" Волкова, «Айболитом» Чуковского и «Буратино» Толстого, которые кажутся мне теперь честнее, поскольку не прикрывали свои "вариации на тему…" именами авторов первоисточников.

"Волшебник Изумрудного городя" Александра Волкова написан по мотивам "Волшебника страны Оз" Фрэнка Л. Баума (1856–1919). "Доктор Айболит" Корнея Чуковского (1882–1969) основан на "Докторе Дулиттл" Хью Лофтинга (1886–1947). "Золотой ключик, или, Приключения Буратино" Алексея Толстого (1883–1945) — это пересказ "Приключений Пиноккио" Карло Коллоди (1826 1890). Эти три классических произведения русской детской литературы гораздо больше ассоциируются с их русскими авторами, нежели с авторами оригиналов.

Русская адаптация произведений и философии Толкина имеет ощутимое влияние на явление, называемое «толкинизмом» в России — одно из философских течений, с помощью которых русские стремятся заполнить философский вакуум, оставленный крахом коммунизма. Эта адаптация усугубляется тем, что К. В. Асмолов сжато объясняет в своей статье37, посвященной истории толкинизма в России, как слишком частое чтение Толкина "вне контекста".

Дело в том, что наши почитатели Профессора, в отличие от тех, кто изучает его наследие на Западе, не представляют себе размеров подводной части того айсберга, на вершине которого покоятся его работы. Это и мифологическое наследие Англии и ее соседей, на базе которого Профессор создавал свои собственные мифы, и некоторые моменты биографии самого Профессора, без знания которых очень сложно правильно расставить акценты. Европейцы изучают наследие Толкина так же, как у нас изучают наследие Пушкина: зная и чувствуя корни; связывая жизнь писателя с эпохой, в которую он творил; пытаясь понять мотивы его поступков. А у нас — частично от неграмотности, частично от нежелания искать, подменяют реалии собственными искусственными и надуманными конструкциями, в которых то, что есть на самом деле, превращается в то, что авторы этих конструкций хотят видеть.

В собрании заметок38, которые он сделал в расчете на написание в будущем истории толкинизма в России, Владимир Попов описывает идеологический вакуум, который сформировался в Советском Союзе в период после появления на сцене в 1982 г. первого официального перевода ВК. Еще было далеко до критической точки, достигнутой в постсоветской России, "где скомпрометированными оказались не только любые политические, национальные и прочие массовые идеалы, но и те, кто эти идеалы провозглашает или отстаивает". Он сравнивает недовольство, явное неподчинение в Советском Союзе тех времен — скорее не с Оруэлловским «1984», а с Кэрроловской "Алисой в Стране Чудес".

По его словам, на этом начальном этапе в первой половине 80-х годов, в движении участвовали не широкие массы, а интеллигенция, испытывавшая "тотальное недоверие к любому провозглашенному девизу". Он уподобляет интеллектуальный климат того времени распространенному присловью: "мы делаем вид, что работаем, — нам делают вид, что платят". Или применительно к описанию интеллигенции: "нам делают вид, что рассказывают о социализме, мы делаем вид, что слушаем".

Согласно Попову, в противовес "моральному кодексу строителя коммунизма", Толкин стал альтернативным учебником порядочности, который формировал характер нового советского поколения. Толкин стал "азбукой веры — но в светлое и разумное, а не в нечто весьма абстрактное, но скомпрометированное реальной историей применения этой самой абстракции. И, возможно, главное — абсолютно ненавязчивый и ни к чему не призывающий. Возможно, ключевое слово для ВК — книга личностного выбора".

Личностный выбор был антитемой советскому моральному кодексу, учившему, что общественные интересы важнее личных. В политическом климате 80-х, это было опрометчивым утверждением.

Перестройка и последующий крах Союза и государственной монополии на издательскую промышленность подготовили почву для второй волны русского толкинизма. Во время "издательского бума", последовавшего за перестройкой, свобода печати постаралась удовлетворить ранее подавлявшийся спрос на запрещенные книги, такие как произведения Толкина, Нортон, Флеминга, Клэнси, Солженицына, Пастернака и Стругацких. В изобилии появились пиратские издания, не соблюдавшие авторских прав и не выплачивавшие гонорара переводчикам.

В этот период на рынке появились четыре русские версии ВК. Однотомный, сильно сокращенный перевод Зинаиды Анатольевны Бобырь вышел в 1990 г. Перевод ВАМ — в 1991 г. Однако основными соперниками за звание самого популярного интерпретатора произведений Толкина среди русскоязычной читательской публики немедленно стали полные переводы М&К (1988,1990 и 1992 гг.) и Г&Г (1991 г.).

Вокруг вопроса о том, какой перевод считать лучшим, в России бушуют страсти. Одна из русских персональных веб-страниц, на которой ее владелец поместил список своих любимых книг, содержит предупреждение читателям: "Ни в коем случае не читайте перевод Муравьёва (им сейчас завалили книжные магазины), а тем более "пересказ для детей" (компилятором, кажется, какой-то А. Яхнин). Это опасно для душевного и физического (побьют, когда будете цитировать) здоровья как вашего, так и окружающих"39.

В преддверии выхода киноверсии ВК Питера Джексона в 2001 г., один русский веб-сайт провел выборочный опрос общественного мнения40, кому стоит поручить перевод кинофильма. Из 264 опрошенных, 20,8 % считали, что перевод должен был быть поручен Муравьеву (Кистяковский умер в 1987 г.), и 19,3 % проголосовали за Г&Г. ВАМ, Грузберг, Волковский или К&К, как возможные кандидаты в опросе не упоминались. Большинство участников опроса (44,5 %), однако, не выбрали ни один из вышеперечисленных вариантов. Эти респонденты считали, что в переводе должны принята участие наиболее влиятельные члены толкиновского фэндома. Так, в конце концов, и случилось. Перевод субтитров был осуществлен командой русских толкинистов41. Составители опроса не лишены чувства юмора. Один из возможных вариантов был: "пригрозить терактом студии в случае плохого перевода". Этот ответ выбрали 5,6 % респондентов.

Первый переводческий бум расширил интеллектуальную базу русского толкинизма и сильно увеличил его ряды, что позволило превратить русский толкинизм, который прежде был почти исключительно интеллектуальным и академическим, в фэндом. Исследователи творчества Толкина продолжали рассматривать его работы как миф, анализируя их с исторической и филологической точек зрения. Фанаты Толкина, однако, были моложе — ученики средних школ и студенты вузов, не обладавшие глубокими познаниями в северной и западноевропейской культуре. Их уровень знания английского был слишком низким, и они были действительно вынуждены принимать на веру написанное переводчиками и исследователями Толкина, не имея возможности прочесть оригинал. В своей статье42 по истории толкинизма в России К. В. Асмолов пишет, что термин «толкинизм» на деле совершенно не соответствует многим представителям новой волны толкинистов.

Большинство новых представителей этого движения, для которого название «толкинизм» можно применять уже чисто условно, приближается по своему умственному развитию к американским тинэйджерам, испытывая на себе все прелести массовой культуры. Такой тип неформала можно встретить в Нескучном саду, что на Арбате, только в Нескучном саду у него вместо роликовых коньков деревянный меч. Средства массовой информации описывают их наравне с панками, рэйверами или хиппи. Число людей, знающих Толкина не понаслышке, в их среде угрожающе мало.

В своих заметках об истории толкинизма в России Владимир Попов пишет, что в толкинистском движении в России двадцать первого столетия можно выделить четыре основных течения, определяемые по их философскому подходу к Толкину. Условно он их называет «христианами», «северянами», «альтернативщиками» и "афилософами"43.

По мнению Попова «афилософы» — это те, "кто вообще не задается вопросом о фундаментальных ценностях, лежащих в основе трудов Толкина". Они воспринимают ВК как просто хорошую книгу жанра фэнтези, и таких людей, как он отмечает, немало.

Лозунг «альтернативщиков» в классификации Попова — "Профессор был не прав!" Они выбрасывают всю философскую систему Толкина и пытаются выдвинуть вместо нее свое собственное видение Средиземья. Основные идеологи этого течения русского толкинизма — Ниенна с ее "Черной книгой Арды" и Ник Перумов, печально известный как человек, который дописал Толкина. По мнению Попова, "такой феномен характеризует скорее состояние умов в современной России, чем какие-то реальные предпосылки в текстах Толкиена".

"Христиане" в системе Попова — это те, кто сосредотачивает свое внимание непосредственно на христианстве самого Толкина — в особенности на католицизме — и на христианских элементах в его легендариуме. Владимир Свиридов из ТТТ придумал термин толкианство, чтобы описать эту специфическую форму христианства.

"Северяне" — это те, кто отталкиваются от элементов скандинавских саг столь щедро разбросанных в текстах Толкина. Эта группа основывается на теории "северного мужества", в соответствии с которой скандинавские герои и боги обречены бороться без надежды на победу в грядущем Рагнарёке (см. главу "Оставь надежду…").

С каждым днем все заметнее становится волна толкинистов, получивших жаргонное прозвище толкинутых. Этот неологизм обыгрывает ассоциацию имени Толкина с существующим русским словом толкнуть, от которого образуется причастие толкнутый. А само использование данного термина аналогично употреблению причастия от глагола тронуть, которое наиболее часто встречается в словосочетании "тронувшийся умом (рассудком), или просто тронутый ("чокнутый") на жаргоне (БТСРЯ, с. 1347.1.). Буквально толкинутый мог бы быть воспринят, как "тронутый (чокнутый) на почве Толкина", или толкиноман.

В статье44 начала 90-х годов, напечатанной в газете "Комсомольская правда", С. Кириллова — в полушутливом топе — описала четыре стадии толкиномании (Mythomania Tolkienensis) как болезнь, развивающуюся в России. Представители первой стадии заразны. Они стремятся приобщить как можно больше людей к чтению произведений Толкина. Представители второй стадии характеризуются верой в то, что "Все, что написано в книгах Профессора правда, и я видел это собственными глазами!"

Это одна из новых идей, которая сопровождала появление массового фэндома, последовавшее за первым переводческим бумом. Некоторые русские толкинисты рассматривают Средиземье как "дивный новый мир", вызванный к жизни визионером Толкином, который не создавал Средиземье посредством своего воображения, но так или иначе был способен видеть и описывать фактически существующий параллельный мир45.

Третья стадия, по мнению Кирилловой, заключается в изменении ее представителями восприятия окружающих, и стремлении их к большей эгоцентричности. Представители этой стадии характеризуются верой в то, что "Я видел собственными глазами все, что написано в книгах Профессора, и все было совсем не так!". Представители четвертой, последней стадии иерархического описания Кирилловой выказывают тенденции маниакальной одержимости, угрожая убить любого, чье восприятие произведений Толкина не совпадает с их собственным. Относящиеся к этой стадии полагают, что "только я один знаю, что на самом деле происходило в романах Толкиена! А другие толкиенутые — лжецы!" Несмотря на то, что статья написана в юмористическом ключе, ее описание происходящих событий более или менее соответствует действительности. Русские дискуссии о Толкине имеют тенденцию быстро превращаться в некое подобие философских дебатов на повышенных тонах о поисках «правды», чем русские интеллектуалы и заслужили себе дурную славу.

В ходе своего визита в Россию в начале 90-х годов известный писатель-фантаст Брюс Стерлинг познакомился с представителями новых русских толкинистов. В своей статье, опубликованной в журнале «Уайрд», он дал следующую характеристику этому движению: "уникальным русским вкладом в неформальную культуру являются "системные хиппи", фанаты Толкина, которые придерживаются своего рода мистической идеологии, пропитанной понятиями Русской Крови, Русской Земли, Движения Зеленых и Возврата-к-природе. Идеологии, подобной гибриду Распутина и хоббита46, основывающейся на принципах Новой Эры"47. В этом описании Стерлинг вряд ли сильно промахнулся. Оно было помещено на видном месте одним из популярных русских толкиновских сайтов48.

Толкинисты периода бума гордились сознанием своей «посвященности» в нечто, недоступное широким массам. Толкин стал символом иной, запредельной жизни, вход в которую был открыт не каждому. Заметнее всего эта «причастность» проявилась в богатстве и разнообразии толкиновской поэзии и лирики, как уже существующей, так и все еще продолжающей создаваться.

В оде "Девочке, покупающей "Властелина колец" с книжного лотка"49 рассказчик пытается отговорить девочку от покупки книги, разъясняя ей все последствия этого опрометчивого поступка:

Эй, девочка, послушай мой совет!

Весь этот Толкин — чепуха и бред.

Не покупай ты эту ерунду,

Возьми вон «Анжелику» иль «Бурду»…

Как ясны и чисты твои глаза!

Нет, Толкина читать тебе нельзя.

Послушай, я добра тебе хочу.

Ведь ты, прочтя, не скажешь: "Что за чушь!"

Ты втянешься. Для молодой души

Писанья эти хуже анаши.

Ты толкинешься, а потом начнешь

Искать себе подобных — и найдешь.

И вот тогда Господь тебя спаси:

Ты имя будешь странное носить,

Сошьешь прикид, изучишь эльфов речь,

Из деревяшки выстругаешь меч,

Эльфийскую нацепишь мишуру,

А там, глядишь, поедешь на Игру

И будешь бегать с луком по лесам,

Бить орков, танцы дивные плясать

И петь по вечерам "А Элберет…"

А дальше — хуже: в восемнадцать лет

Полюбишь толкиниста-дурака,

А он, как будто в средние века,

Нет, чтоб купить французские духи!

Начнет цветы дарить, читать стихи

И робко твои руки целовать.

Нет, чтобы сразу затащить в кровать!

А замуж выйдешь — ох, как нелегко

Жить паре толкинистов-дураков,

Которые и в слякоть, и в жару

Не к морю едут летом — на Игру.

Что ж, ты упряма. Дай тогда ответ:

Как выглядят вся эта блажь и бред

На трезвый и простой житейский взгляд?

Твои подруги и учителя,

Родители, родители друзей

Подумают впрямую о крейзе,

Сперва смеясь Тихонько, а потом

Крутя открыто у виска перстом.

И это все: презренье и смешки,

Прилипшие навечно ярлыки

Мол, эскейпист, а по-простому — псих

За звездный свет и за волшебный стих

За мир, похожий на обрывок сна

Не слишком ли высокая цена?

Как, ты платить согласна?.. Видит Бог

Тебя я отговаривал, как мог.

Но, видимо, судьбу не обмануть.

Тогда все то, что я сказал, забудь.

Пред совестью своей теперь я чист.

Я сам уже семь лет как толкинист.

У нас тусовка… Да, по четвергам…

Да, в основном гитара, треп и гам.

Придешь? Ну, мне пора уже. Пока!

Тьфу, пятый раз у этого лотка!

Эта ода — по существу рифмованный символ приобщения к толкинизму, проявление первой стадии толкиномании, о которой писала в своей статье журналистка Кириллова. Жизнеописание русского толкиниста, содержащееся в оде, тем не менее, весьма точно.

Чувство принадлежности и тайной сопричастности к андерграунду было не единственным фактором, влиявшим на деятельность раннего русского толкиновского движения. Это было также ощущение революционности, существования иных ценностей — чувство, возникшее у М&К при чтении Толкина. В своей статье50 по истории ролевых игр Владислав Гончаров выражает это так:

Чтобы понять, почему именно "Властелин Колец" стал культовой книгой, необходимо вспомнить кое-какие теоретические работы самого Толкина — в частности, его эссе "О Волшебных сказках". Там он прямо ведет речь о создании вторичных миров и об эскапизме. "Не о бегстве солдата с поля боя, но о бегстве узника из постылой тюрьмы". Расписавшись в нелюбви к современной машинной цивилизации, к прогрессу, порождающему в первую очередь бомбы и пулеметы, а также и к собственно "научной фантастике", Толкин сделал следующий шаг — сплел воедино лучшие образцы мирового эпоса, создав собственный "вторичный мир". Абсолютно сказочный, подчиняющийся совершенно иным законам, — но одновременно затягивающий, гипнотизирующий, подчиняющий своей воле.

Цитата Гончарова из эссе "О волшебных сказках" является еще одним примером русской адаптации привносимых извне идей. Толкин ничего не говорил о "постылой тюрьме". В оригинале сказано: "Они путают (…) Побег Узника с Бегством Дезертира" (T&L.54).

После развала Советского Союза, совершив побег из «тюрьмы» обязательного государственного атеизма, российское общество начало активные поиски новых духовных ценностей, призванных заполнить многолетний вакуум. Христианоподобное учение толкинизма привлекло многочисленных последователей и стало заметным социальным явлением в России. Это и не удивительно, поскольку нынешний социальный климат России имеет множество параллелей с социальным климатом Англии 30-х годов — времени, когда Толкин создавал свой легендариум.

В своей книге ("Стремление к вере") Ричард Джонстон исследует влияние на творчество романистов 30-х годов изменений, происходивших в мире: от поствикторианского общества "в значительной степени мифического, но, однако, отчетливо запомнившегося, упорядоченного и осмысленного"51, общества, существовавшего прежде, чем мы осознали, что мировым войнам нужно присваивать порядковые номера, к современному шумному послевоенному миру. Этот послевоенный мир был неведом и изменчив. Джонстон видел "все более механизируемое и стандартизируемое «послевоенное» общество, которое, казалось, отрицало ценность и роль личности, и писателей", стремящихся "восстановить силу и предназначение личности посредством веры"52. Католицизм и марксизм — две веры, которые, по мнению Джонстона, выбирали писатели того поколения для решения названных проблем,

Толкин, однако, не принадлежал к поколению, которое Джонстон описывает в своей книге. В отличие от других писателей, упоминаемых Джонстоном, Толкин воевал. Тем не менее, Толкин имеет с ними много общего. Описание поствикторианского общества у Джонстона как "в значительной степени мифического, но, однако, отчетливо запомнившегося" имеет неожиданный отклик в контексте легендариума Толкина. Цитата Джонстона из Кристофера Ишервуда, указывающая на "связь между мирами паблик скул53 и исландских саг", применительно к Толкину звучит очень уместно. "Мир саги — это мир школьника, с его распрями, незатейливыми шутками, страхом темноты, выраженными в игре слов, загадках и сдержанных высказываниях"54.

Столь же однозначно Толкин отвергал механизацию и стандартизацию общества, а хоббиты, как и сам Толкин, "не понимали, не понимают и не любят машин сложнее кузнечных мехов, водяной мельницы или ручного ткацкого станка" (Р. 19). Но, будучи набожным католиком и испытывая отвращение к марксизму, Толкин нашел третий путь, который побуждал его читателей "оставить в стороне недоверие" вместо того, чтобы вести к одной из двух доминирующих религий того времени.

Толкианство

Среди русских толкинистов не так уж мало тех, кто, прочтя Толкина, обратились в католицизм. И, как обычно, неофиты значительно более рьяны, чем верующие с детства. В конце октября 2002 г. на форуме крупнейшего русского толкиновского сайта Арды-на-Куличках55 одна из них подняла вопрос о беатификации Дж. Р. Р. Толкина как прелюдии к канонизации и в качестве признания его заслуг, поскольку большинство новообращенных приняли христианство под влиянием творчества Толкина. В возникшей вслед за этим дискуссии на полном серьезе затрагивались юридические каноны и правила канонизации. Святой Джон Оксфордский56?

Во вступительной статье к русскому изданию романов Клайва С. Льюиса "За пределы безмолвной планеты" и «Переландра» Яков Кротов с глубоким пониманием объясняет феномен популярности толкинизма, сравнивая повествовательные подходы Льюиса и Толкина к теме Бога57. Подход Льюиса он считает "положительно богословским", а Толкина — "отрицательно богословским". "Круг ведь можно нарисовать, заштриховывая его плоскость черным, а можно — заштриховывая черным поле вокруг круглого кусочка чистого листа. Можно говорить о Боге: "Он — то-то и то-то" (и это всегда будет аллегорией, ибо все известные нам «то-то», даже самый свет и жизнь, сотворены Богом и Богом не являются). А можно говорить: "Бог — не то и не то"".

Выбранный Толкином путь "отрицательного богословия" не только приманчивее (хотя в отсутствие таланта этот путь может быть и занудным, и бездарным). Он не отпугивает необходимостью думать, искать затаенный смысл — ибо смысл целенаправленно и полностью изъят. Толкин действительно развлекает, не поучая — чего Льюис не смог избежать. Путь Толкина выгоднее богословски — ибо, не говоря ничего о Боге положительно, Толкин избегает риска ошибиться. (…) А Толкину вменять в вину нечего — ибо он ничего вообще не сказал. Известно, однако, что вакуум крепче соединяет две полусферы, нежели любые связи и цепи. Путь Толкина притягательнее не только кажущейся легкостью. Он поражает в самое сердце мир, который облечен в броню кокетливого религиозного целомудрия, который боится всякого слова о Боге, которому уже "плешь проели" повторением имени Христа, который склонен затыкать уши, слушая любую проповедь, заведомо почитая ее пошлостью. Наш мир — не одна из многих цивилизаций, а цивилизация, веками бывшая христианской, «переевшая» христианства (пресного, разумеется, то есть без Христа). Поэтому прямой или хотя бы аллегорический разговор на подобные темы в нашей культуре часто отпугивает слушателей, не начавшись.

Толкин, разумеется, не отпугнул российскую аудиторию. Легко представить, что объяснение Кротова следует из трактовки Джонстоном победы католицизма в противостоянии вероисповеданий в Англии 30-х годов. Религиозные верования, по мнению Джонстона, "легче допускают сосуществование скептицизма и веры. Однажды усвоенная, религиозная вера может пребывать почти вне поля зрения, иногда давая о себе знать, но в основном оставаясь на заднем плане — спасительной сетью против отчаяния. Политические убеждения, с другой стороны, требовали переднего плана, ограничивая возможности романистов рамками, которые, в конце концов, и обрекли их на поражение"58.

В сегодняшней России, после дискредитации марксизма провалом советского социального эксперимента, рыночный капитализм и религия — то, к чему устремляется молодое поколение в поисках веры. Описанное Джонстоном брожение английского общества 30-х годов, основанное на многочисленных автобиографиях и воспоминаниях, можно с успехом применить и к России постсоветского периода 90-х годов. Джонстоновское описание "движения от уверенности к неуверенности, от порядка к хаосу, движения, которое индивидуум чувствует, но не в состоянии контролировать"59 созвучно описанию Ириной Шрейнер современной России в ее докладе "Феномен ниеннизма", где она рассматривает ниеннизм в качестве ответа на полную невозможность "влиять на события и процессы, даже не происходящие в окружающем мире, а — формирующие окружающий мир".

При ближайшем рассмотрении материалы Круглого Стола ("Профессор Толкин и его наследие"), на котором выступала Шрейнер, помогают проникнуть в суть и понять широту спектра русского поиска объекта веры в произведениях Толкина. Во вступительном слове Петр Чистяков (организатор мероприятия), охарактеризовал русский толкинизм как "явление необычайно многогранное, многоплановое, со своей непростой внутренней структурой". Широкий диапазон тем, обсуждавшихся в ходе заседаний, подтверждает его оценку.

Сравнение Марией Штейнман Толкина и К. С. Льюиса в ее докладе "Проза Толкина и Льюиса: формальное сходство и различная тематика", указывают на все увеличивающийся разрыв в популярности этих писателей. В то время как Льюис делал упор на философию, теологию и дидактику, Толкин создал свой собственный миф. Стремление попасть во "вторичное сознание" иного мира Толкина стало целью многих молодых россиян, и эта сторона явления русского толкинизма описывается как «неоязычество». Штейнман предполагает, что Толкин был бы весьма удивлен, услышав, как его называют «неоязычником», но проницательно замечает, что в гораздо большей степени имя Толкина связывается с молодежной культурой, чем с его философией.

Эту точку зрения, не сговариваясь, поддержали Петр Чистяков и Михаил Андреевич Сиверцев, обсуждавшие в своих докладах такой парадокс, как наличие русских «толкинистов», не читавших Толкина. Их мнение перекликается со словами Асмолова и Каменкович. Это и есть адаптация Толкина к русскому менталитету.

В своем докладе "Произведения Толкина: священные тексты или псевдоисторические хроники?" Петр Чистяков исследует статус толкиновских "псевдоисторических хроник" в русском толкинизме. "Движение изначально возникает вокруг текста, как бы «вырастая» из него. (…) Текст Толкина является своего рода связующим звеном между двумя пространствами: мира квазиисторического прошлого и современности". Русский толкинизм, однако, гораздо шире текста как такового. Чистяков утверждает, основываясь на современном опыте, что можно быть толкинистом, не читая Толкина. Эта, казалось бы парадоксальная ситуация объясняется тем, что толкиновская реальность оказывается гораздо обширнее текста, многие ее аспекты остаются за рамками повествования, будучи намеченными Толкином. Это означает, что, "поскольку текст и мир Толкина не тождественны (…), то и погружение в тот мир возможно минуя собственно текст Толкина". Тексты, однако, сохраняют свой статус в качестве священных для движения, которое начинает функционировать самостоятельно, вне прямой связи с ними.

В прениях по докладу Чистякова Кэтрин Кинн отметила, что хотя и "существуют люди, которые воспринимают эти тексты как священные, но не надо это переносить на всех. Таких людей очень мало". Проводя параллель между современным толкиновским движением и бывшим советским коммунизмом, она говорит, что и до сих пор "есть люди, которые свято верят в историю КПСС", но она от этого не становится истиной.

Дмитрий Громов соглашается с мнением Кинн в своем докладе "Толкинизм как рецидив мифологического сознания", где он исследует, может ли толкиновская мифология, определенная как "специфическое восприятие мира", стать религией. Обращая внимание на то, что "несомненно, мифологическое сознание религиозно", он добавляет: "хотя на самом деле, большинство людей относящихся к этой системе, воспринимают толкинизм не как определенную форму мышления, а как игру", имея в виду популярные "Хоббитские Игры".

Владимир Свиридов, член ТТТ, присутствовавший на конференции, считает, что религиозное содержание произведений Толкина не играет существенной роли для «толкинутых». Например, в проекте ТТТ участвуют христиане и атеисты, а также верующие нехристиане, и религиозные проблемы не влияют на работу проекта, цель которого — донести тексты Толкина до русскоязычного мира, продолжает Свиридов. Он указывает, что устав проекта однозначно запрещает членам команды совершать любые религиозные или атеистические действия от имени проекта60.

В своем докладе "Параллельные сюжеты в «Сильмариллионе» и "Властелине Колец" как отражение христианства и теории "северного мужества"" Кэтрин Кинн комментирует тенденцию исследователей Толкина сосредотачиваться лишь на одном из аспектов его мифологии. Подобные исследования либо демонстрируют ее близость к христианству или христианизированной мифологии, либо уподобляют ее европейской языческой мифологии. Кинн считает, что Толкина надо сравнивать с Толкином, исследуя развитие индивидуальных сюжетных линий в его легендариуме, и приводит в пример статью Ириной Емельяновой, "которая рассматривает формирование сюжета о Финроде и его смысл. Собственно, она рассматривает этот сюжет, его историю, как момент перехода, сопряжения этики и модели поведения языческой, "северного мужества", северного героизма и христианской. Это преодоление барьера между двумя этиками". Христианство проникает в дохристианский мир Толкина через действия его героев. "Но герой погибает и не спасает никого — он губит всех, кто находится рядом с ним, потому что он действует в рамках языческой мифологемы, языческого образа действия. А не-герой — то есть персонаж, который действует вопреки этому стереотипу — становится спасителем. (…) Евангелизация этого сюжета — это то, о чем Толкин говорил в своей лекции о волшебных сказках, что в каждой сказке мы можем увидеть Евангелие. Таким образом реализуется эта дуалистичность мифологии и таким образом она переплетается".

Михаил Андреевич Сиверцев начинает свой доклад "Толкинизм как элемент неорелигиозности" с "провокативного"61 вопроса, на который сам же и дает собственный «провокативный» ответ: "есть ли, с религиоведческой точки зрения, структурные предпосылки для возникновения толкинистской церкви, причем не как некоторого умозрения, а организации, со всеми присущими этому явлению особенностями?" Он перечисляет, по крайней мере, четыре характерные черты (уже обсуждавшиеся в ходе заседания Круглого Стола), которые дают основания предполагать такую возможность. Первая — наличие "священного текста". Вторая — "возможность построения священной истории". Третья "наличие толкинистов, которые не читали Толкина". Четвертая — "постоянные вопрошания, кто же такой настоящий толкинист?" Все эти черты присущи уже существующим религиям. Подводя итог, Сиверцев заявляет: "представление о том, что в ближайшие сто лет возникнет развитая, сильная толкианская церковь, мне представляется вполне обоснованным".

Резко отрицательную реакцию аудитории на доклад Сиверцева выступавшая следом. Александра Баркова ("История и смысл культуры толкинизма" и "Мифологическое мышление толкинистов") приписала тому, что современное российское общество воспринимает концепцию «церкви» в тесной взаимосвязи с государственным структурами, возникшими в советский период. Она подчеркивает, что на протяжении всей своей истории толкинистское движение стремилось абстрагироваться от подобных структур. "Идея ввести в каком бы то ни было толкинистском клубе членские билеты противоречит сути российского толкинизма". Коренное отличие толкинизма, сложившегося на территории бывшего Советского Союза, от той формы, которую он принял в Америке, — "оспаривание системы ценностей Толкина". Это "в значительной степени является ядром русского толкинистского движения", но не означает, что русские толкинисты целиком отвергают толкиновскую систему ценностей. "Мы влюблены в Арагорна, особенно барышни, мы глубоко уважаем Фродо, но при этом, мы не прощаем валарам гибели Нуменора и многих других вещей". Мелькорианизм, мятеж — вот квинтэссенция русского толкинизма. Русское толкинистское движение выросло из "оппозиции советской идеологии", которая формирует одну из двух составляющей частей движения. Первой были сами книги Толкина. В свою очередь, оппозиционность государственным структурам привела к тому, что под сомнение ставится система ценностей самого Толкина. "Все мы помним «Айнулиндалэ», все мы помним расписанность "заданных тем": Илуватар велел и т. д.". Русский толкинизм — антигосударственный.

В своем докладе "О связи Толкинистики с религиозными системами: попытка полемики" Ирина Шрейнер просит "не подводить под Толкинизм никакой религиозной базы". Она цитирует статью из журнала «Профессионал», официального печатного органа МВД России, "Религиозные культы зла как источники преступности", чтобы проиллюстрировать свои опасения потенциального вмешательства карательных органов. В качестве доказательства она приводит цитату из этой статьи: "Экуменизм, эклектичность и размытые формулировки в духовно-нравственном пространстве, а также утверждения, что истин ЯКОБЫ много выгодны только для сокрытия криминальности и деструктивности…" Ее опасения отражают советский опыт, и небезосновательны в посткоммунистической России.

В начале своего исследования "Толкинизм и магия" Наталья Филимонова дает определение московской разновидности толкинизма. Это лиминальное62 (т. е. расположенное между социальными позициями) сообщество, социо-культурное явление, подобное хиппи, "объединяющее поклонников фэнтези, связанных общим или сходным мировоззрением, предполагающим наличие Вторичного мира (термин взят из эссе Толкина "О волшебных сказках"), основанного на модели толкиновского Средиземья ("Сильмариллион", "Властелин колец", "Хоббит") и стремящихся воссоздать элементы Вторичного мира в реальности (та же самая ролевая игра). (…) Оно появляется в кризисный для общества период (конец 80-х — начало 90-х), и возможно поэтому ценностная система толкинизма противоречит не только коммунистической идеологии, но и тем ценностям, которые складываются сейчас в российском обществе. Как любое лиминальное сообщество (система хиппи, панки…), толкинизм противостоит государству. Можно сказать, что толкинизм продолжает поиск ценностей, которые можно назвать общечеловеческими: это, прежде всего, поиск духовности, понимания что духовное первично перед материальным, поиск любви (действительно любви, а не того, что сейчас проповедуют), гармонии с природой, добра и милосердия (добра и милосердия не в христианском понимании, но тем не менее…)". Ключ к пониманию интереса к магии в толкинизме — "вера в реальное существование Вторичного мира", который является базисным в ее определении толкинизма.

В прениях, последовавших за докладом, Филимонова, однако, была вынуждена признать, что "существуют толкинисты, и их достаточно много, которые не практикуют занятия магией", и что подобное определение не может применяться ко всем толкинистам. Ее признание подкрепляют слова Кинн и Громова о том, что нельзя стричь всех толкинистов под одну гребенку, что лишь подчеркивает многообразие русского толкинизма.

Анна Сальникова ("Толкинизм в России: становление неорелигиозного движения") критикует как поверхностные недавние статьи в прессе, сравнивающее толкинизм с неоязычеством. Она признает, что, хотя существует множество общих для обеих групп характеристик, есть и ключевое различие неоязыческие группы уподобляются военизированным формированиям, что абсолютно чуждо толкинизму. И неоязычники, и толкинисты пытаются восстанавливать своего рода утраченный "Золотой Век". "В случае толкинизма, основа для реконструкционного творчества находится в квазиисторических хрониках, созданных профессором Толкином в 50-х годах". Толкиновские книги повествуют о неком Времени Оном, "в котором род людской соседствовал с другими антропоморфными и разумными существами, а в мире было место для чудес и магии". Возвращение этого утраченного века предоставляет шанс избавиться от невзгод настоящего. "Толкинисты отыскивают свое личное место в толкиновской реальности, иногда через самоидентификацию с конкретным персонажем, иногда через собственные образы, познавая, таким образом, истинную сущность себя".

В своем докладе "Феномен неорелигиозности: "Обретение Себя" в толкинизме" Ксения Ярцева касается той же самой темы. Она обсуждает эффект обряда, дающего право называться именем персонажа Толкина. "Представления толкинистов о мире и событиях, в нем происходящих, различны, но идентификация Себя с некой конкретной Личностью из мира, созданного (или описанного) Толкином, является отличительной особенностью мироощущения толкиниста". По ее мнению, подобная идентификация помогает личности создавать новое «Я», существующее в параллельном мире Толкина, и погружать это «Я» "в реальность Средиземья". Это позволяет личности существовать одновременно в рамках действительности, созданной вторичным миром Толкина, и в реальности XХ1 столетия, благодаря чему толкинист возвращается "к истинному изначальному состоянию, что характерно для мифологического сознания" раздвоения личности.

Дмитрий Виноходов в своем докладе ("Подходы к изучению текстов Толкина") выделяет три подхода к изучению текстов Толкина: филологический, канонистическо-историографический и исторический. Виноходов считает, что филологический подход "наиболее реалистичный, предполагает понимание книг Дж. Р. Р. Толкина, как литературных произведений, связанных с объективной реальностью лишь через их родство с эпическими циклами пародов северной и западной Европы, католической религиозной концепцией и английской литературной традицией". (…) "Два других подхода истолковывают книги Дж. Р. Р. Толкина, как некие квази-исторические документы, чудом сохранившиеся в течение многих веков, и описывающие события, произошедшие в далеком прошлом". Различие между ними — в классификации текстов. Канонистическо-историографический подход акцентирует внимание на противоречивости текстов Толкина, «канонизируя» некоторые из них и отклоняя другие. Исторический подход расценивает все тексты Толкина как подлинные. Противоречия не рассматриваются как досадная ошибка автора, которую следует обнаружить и устранить, наоборот, их стоит исследовать и попытаться объяснить смысл.

Несмотря на то, что подход Виноходова к изучению Толкина хорош для англоязычной среды, он не учитывает проблему изучения Толкина читателями, говорящими исключительно по-русски и вынужденными уживаться с многочисленными конкурирующими переводами его произведений. Учитывая, что русский толкинизм так далеко продвинулся по пути к превращению в религию, или, по меньшей мере, в философию, основное внимание стоит уделить созданию «канонического» русского перевода, а не идентификации «канонических» текстов.

В частном письме к Дэвиду Дагану Кристофер Толкин писал:

Дискуссия в Российском государственном гуманитарном университете в апреле этого года открывает новое измерение или колонизирует новую территорию в моем атласе Толкинианы: и удручает сей факт куда меньше, чем известие о «создании» в Америке корнфлекса под названием "Властелин Колец". Но эти русские рассуждения о священных текстах или о «толкинизме», который существует независимо от знания того, что он писал (потому что "Толкин реальность, более широкая, чем текст"), выходят за рамки любой критики. Я могу, однако, предложить вырезать на портале толкиновского храма или собора, когда он будет построен, (якобы общеизвестные) слова нового пророка: "Мне начинает казаться, будто я заперт в сумасшедшем доме" (письмо к издателям Толкина, 12 сентября 1965 г.).

Комментарий Кристофера Толкина характеризует Россию даже точнее, чем он, вероятно, предполагал. В конце концов, Россия — страна, в которой поклонников произведений Толкина считают толкиноманами (толкинутыми).

Глава II. СКАЗАНИЕ О ХОББИТЕ

Так, значит, пророчества из старых песен в каком-то смысле сбылись!

Бильбо Бэггинс (Н.286)

У русского читателя есть на выбор девять63 полных переводов «Хоббита», каждый из которых отличается от другого и, по-своему, — от оригинала. Шестеро переводчиков (отмеченные звездочкой *) также перевели и ВК.

1. Анонимный переводчик

2. Зинаида Бобырь*

3. Александр Грузберг*

4. Мария Каменкович*

5. Кирилл Королев

6. Валерия Маторина, также известная как "ВАМ"*

7. Наталья Рахманова

8. Семен Уманский*

9. Леонид Яхнин*

Переводчики ВК в дополнительном представлении не нуждаются, поскольку о них подробно рассказано в других частях данной монографии. О тех же, кто переводил только «Хоббита», необходимо сказать несколько слов.

Анонимный самиздатовский перевод взят из Интернета. Он неплохо читается, и если бы это была единственная версия, то ее можно было бы счесть достойной попыткой. Однако на фоне остальных переводов она не настолько блестящая, чтобы чем-то выделяться.

Перевод Королева, изданный в "Terra Fantastica", является частью полного собрания сочинений Толкина на русском языке. К сожалению, его отличительная особенность — отклонения от оригинала. В V главе ("Загадки во тьме"), например, описание рассказчиком существ, живущих под горами, изменено так, чтобы устранить безвредных, заблудших рыб и сфокусировать внимание на более зловещих обитателях. Рассказчик Королева говорит:

Ходили слухи, что в горных подземельях обитают диковинные существа, чьи предки затаились во мраке невесть сколько лет назад, когда им опротивел солнечный свет. Отчасти эти слухи были справедливы: даже в пещерах, обжитых гоблинами, встречались такие твари, о существовании которых не подозревали и сами гоблины (вообще-то эти самые твари обитали в подземельях от начала времени — гоблины всего-навсего бесцеремонно захватили их пещеры, а потом соединили проходами) (Кр Х.90).

Дж. Р. Р. Т. (купюры выделены): Странные существа водятся в прудах и озерах в сердце гор — рыбы, чьи предки заплыли туда невесть когда, да так и не выплыли назад, и с течением времени глаза их становились все больше, и больше, и больше оттого, что они силились видеть во мраке; но есть там твари и более скользкие, чем рыбы. Даже в туннелях и пещерах, вырытых для себя гоблинами, живут другие неведомые им существа, прокравшиеся снаружи и затаившиеся в темноте. А иные пещеры существуют с начала времен, задолго до гоблинов, которые лишь расширили их и соединили проходами, а прежние обитатели все еще там, в глухих закоулках, крадутся и вынюхивают (Н. 78–79).

Перевод Рахмановой был первым полным официальным изданием, и именно он наиболее широко распространен. Впервые он увидел свет в 1976 году, когда вся печатная продукция в Советском Союзе контролировалась государством, и наследие тех времен нашло в нем свое отражение. Ее перевод наиболее литературен и продолжает постоянно переиздаваться. Недавно он был включен в русский сборник64 лучших волшебных сказок XX столетия, где оказался в компании с "Алисой в Стране Чудес" Льюиса Кэрролла, "Питером Пэном" Джеймса Барри, «Маугли» и «Рикки-Тикки-Тави» Редьярда Киплинга, «Золушкой» и «Драконом» Евгения Шварца, "Тремя толстяками" Юрия Олеши, "Маленьким принцем" Антуана де Сент-Экзюпери, "Мэри Поппинс" Памелы Трэверс, "Карлсоном, который живет на крыше" Астрид Линдгрен и "Недопеском Наполеоном III" Юрия Коваля.

Честь первого издания отрывка из «Хоббита» по-русски, однако, принадлежит журналу "Англия"65, который в 1969 году напечатал неподписанный перевод части VII главы ("Необычайное жилище"), в которой хоббит и гномы навещают Беорна. Журнал «Англия» издавался по-русски британским правительством в период "холодной войны". Он предназначался для распространения в Советском Союзе в качестве источника позитивной информации о жизни в Великобритании и с целью противостоять, как правило, отрицательному освещению Англии в советской прессе, контролируемой государством. В обмен на разрешение распространять «Англию» в Советском Союзе, Советы получали возможность распространять свой собственный пропагандистский журнал на английском языке в Великобритании. Хотя распространение «Англии» было по существу ограничено Москвой и Ленинградом, где находились британские дипломатические миссии, «Англия» до некоторой степени успешно справлялась с пропагандой британской идеологии.

Существует две редакции «Хоббита» в переводе Бобырь. Версия А вышла в 1991 г. в московском издательстве "Молодая гвардия". На версию Б с 1992 г. копирайт имеет пермское издательство "Книжный мир". Эта версия была отредактирована Юлией Баталиной, дочерью Грузберга, которая в проекте выступала одновременно в роли редактора и корректора (под псевдонимом А. Романова). Её муж, Алексей Баталин, взял на себя роль технического редактора. Первоначально "Книжный мир" собирался издать версию Б «Хоббита» Бобырь вместе с ВК в переводе Грузберга, и для этого все имена и названия были приведены в соответствие с их написанием у Грузберга. Помимо названий, различия между этими двумя версиями в основном сводятся к незначительной редакторской правке. Несмотря на то, что, по мнению коллектива "Книжного мира", перевод Рахмановой был значительно лучше, они все же остановились на переводе Бобырь, чтобы избежать проблемы с получением авторских прав на вариант Рахмановой. Планам "Книжного мира" издать перевод ВК Грузберга так и не суждено было сбыться, но, тем не менее, «Хоббит» Бобырь в 1994 г. издан был. Собственный перевод «Хоббита» Грузберг сделал значительно позже. Перевод «Хоббита» Уманского, который автор книги первоначально счел отредактированной им версией В «Хоббита» Бобырь, не издавался никогда.

В дополнение к девяти полным переводам существует перевод на русский язык сокращенного английского комикса по мотивам «Хоббита», сделанного Чарльзом Диксоном и Шином Демингом (D&D) с иллюстрациями Дэвида Вензела66. Иллюстрации до некоторой степени заменяют текст — чем их больше, тем сильнее можно сократить повествование, но вместе с купюрами пропадает и большинство подводных камней, с которыми пришлось столкнуться переводчикам полных версий и о которых идет речь в данном издании. Перевод комикса выполнила Людмила Каминская.

Существует еще три издания комиксов по «Хоббиту», которые сжимают повествование до соответственно 60,12 и 16 страниц:

1. Н. Утилова, издательство «Авлад» 1992 г., иллюстрации Р. Рамазанова, А. Шевцова и Р. Азизова.

2. С.Седов, издательство "Белый город" 1999 г., иллюстрации Е. Узденниковой.

3. Лев Яковлев, издательство "Эгмонт Россия" 2001 г., иллюстрации Елены Володькиной.

Тексты в комиксах сокращены настолько, что, казалось бы, на их примере невозможно обсуждать ни одну из философских проблем перевода произведений Толкина. Если верить китайской поговорке, одна картинка заменяет тысячу слов, но все иллюстрации на обложках этих трех изданий имеют характерную особенность, которая немедленно указывает на их принадлежность к русским переводам, и эта особенность сводится к одному-единственному слову — ноги. Толкин говорит, что хоббиты редко носили башмаки, "поскольку от природы ступни (feet) у них грубые и на них растет теплая густая бурая шерстка" (Н.16). В русских переводах в этом предложении, как правило, использовалось слово ноги, а не ступни ног. Слово ноги означает и то, и другое, в то время как английское слово feet — только ступни ног. По-английски часть ноги выше щиколотки называется leg. Все три книжки комиксов показывают Бильбо в штанах выше щиколотки, с густой шерстью, покрывающей его ступни и ту часть ног, которая остается видна. Создается ощущение, что в нижней своей части Бильбо смахивает на медведя.

Переводчики, которых русские читатели должны за это благодарить Рахманова, Грузберг, Уманский, ВАМ, Каменкович и Яхнин. Седов, единственный, у кого в комиксах есть эта фраза, также использовал слово ноги. Остальные переводчики справились с этой проблемой, используя одно из двух русских слов, которые соответствуют английскому foot (во множественном числе feet): ступни или стопы. Нетрудно предположить, что иллюстраторы не читали анонимный перевод, Бобырь, Каминскую или Королева.

В ВК Толкин повторил объяснение, почему хоббиты редко носили башмаки (Р.20). Из десяти переводчиков ВК, пять — Грузберг, ВАМ, Г&Г, Немирова, Уманский и Яхнин — использовали слово ноги. Яхнин употребил даже уменьшительную форму ножки, которая делает хоббитов похожими на симпатичных персонажей детской сказки (Я Х.8). Г&Г немного подстраховались, и включили в скобках после слова ноги добавку: "книзу в особенности" — не такое уж плохое решение проблемы (Г&ГБК.10). М&К, Волковский и редактор CD-ROM Грузберга Александрова написали ступня. Бобырь опустила эту деталь, а решение К&К отличается от всех остальных. Их рассказчик говорит, что "на щиколотках у них, равно как и на голове, росла густая вьющая шерстка" (К&К СК.19).

Слово feet едва ли можно счесть сложным философским понятием, но то, как оно представлено в русских переводах «Хоббита» и ВК — хороший пример бесчисленных подводных камней, с которыми переводчики сталкиваются в попытках донести Толкина до русских читателей. Перекинуть мост через пропасть, разделяющую различные культуры, намного сложнее, чем кажется.

Издания

Толкин выпустил три издания «Хоббита». Изменения в каждом из них не просто «косметические», это изменения персонажей и сюжета, частично вызванные необходимостью совместить сюжетные линии «Хоббита» и ВК. Изменения в характере Голлума, например, рассматриваются в статье Бонниджин Кристенсен в "Толкин Компасе"67, каждое изменение текста тщательно проанализировано в "Аннотированном Хоббите" Дугласа А. Андерсона68. Два русских перевода были сделаны по второму изданию, а все остальные — по третьему.

Третье издание (1966 г.) «Хоббита» можно отличить от первого (1937 г.) и второго (1951 г.) по строке, в III главе "Короткая передышка", которая в первых двух изданиях выглядит так: "Однажды днем они переправились вброд через реку…". В третьем издании вместо этого написано: "Однажды утром они переправились вброд через реку…". В переводах Бобырь, Уманского и Грузберга компания пересекает реку днем (Б Х1994.55; У Х.39; Гр Х.47). У Рахмановой, ВАМ, Каменкович, Королева, Яхнина и анонимного переводчика через реку переправляются утром, из чего следует, что эти переводы были сделаны по третьему изданию. У D&D и в остальных комиксах это предложение отсутствует.

Второе издание (1951 г.) содержит изменения в V главе "Загадки в темноте", в которой Бильбо «выигрывает» у Голлума Кольцо, состязаясь с ним в отгадывании загадок. Второе издание можно отличить от первого (1937 г.) по строке в V главе, которая в первом издании гласит: "прежде, чем появились гоблины, и он был отрезан от своих друзей глубоко под под [sic!] горами". Во втором издании эта фраза превратилась в: "еще до того, как он потерял всех своих друзей, был изгнан, остался один, и уполз глубоко-глубоко, в самую тьму под горами". В переводах Бобырь, Уманского и Грузберга Голлум потерял всех своих друзей, что в качестве их первоисточника скорее указывает на второе, а не на первое издание (Б Х1994.89; УХ.55; Гр Х.73). Хотя параллельный английский текст на CD-ROM Грузберга/Александровой дан по третьему изданию, никто и пальцем не пошевелил, чтобы согласовать с ним русский текст, представляющий собой перевод второго.

Запад умер, да здравствует Бог!

Но что Запад, что Восток — я их нравов не знаток, как говорят у нас в

Бри…

Барлиман Баттербур (F.214)

На страницах «Хоббита» речь идет о приключениях и сражениях в преддверии войны Кольца, которые ознаменовали конец Третьей эпохи Средиземья. Но на страницах его первого официального русского перевода остались почти невидимые следы другой, близкой к нашему времени войны. Это — следы "холодной войны". Однако рассказ о "холодной войне" так умело вплетен в текст повествования, что, подобно лунным буквам, прочесть его можно только при определенном освещении — сравнивая перевод Рахмановой или с оригиналом, или с одним из других, постсоветских изданий. Русские любят такие игры. Чтение между строк — любимое занятие почти каждого русского интеллигента советских времен.

Жаргон "холодной войны" противопоставлял «Запад» «Востоку». Учитывая репутацию русских читателей, выискивающих скрытый смысл даже там, где его нет, из текста первого официального русского издания «Хоббита» изымались любые упоминания слова запад, которые могли бы быть ошибочно истолкованы как намеки на политический Запад времен "холодной войны" — враг политического Востока, Советского Союза. Однако Рахманова не уступила цензорам, а скорее умело играла с ними в прятки. Хотя упоминания запада были выброшены на свалку истории, каждый возглас удивления или восторга, который у Толкина передан пустым эвфемизмом для имени Божьего, она перевела не эвфемистически. Так "Good gracious me!" (H.19) превратилось в "Боже милостивый!". Толкин был религиозным писателем, но слово Бог ни разу не появляется в «Хоббите». Однако в версии Рахмановой Бог живет и здравствует в речи персонажей книги. Посредством такой замены Бог ненавязчиво выдвигается на передний план, в то время как по версии Толкина, Он — часть фона. Поскольку советское государство настойчиво подавляло религию в языке и в жизни, такой подход Рахмановой становился искусно завуалированным, выразительным протестом.

Некоторые русские читатели посткоммунистического поколения продолжают утверждать, что в переводе Рахмановой никаких следов "холодной войны" нет. Они заявляют, что оба слова — Восток и Запад — остались на своих местах, и слово Бог не было добавлено в текст. Если им процитировать первое (1976 г.) издание, в ответ можно услышать, что эти проблемы были устранены в более поздних изданиях. Для таких русских читателей, включены также и ссылки на перевод Рахмановой, вышедший в 2002 г.

В III главе ("Короткая передышка"), в сцене, где Эльронд рассматривает мечи, найденные в пещере троллей, он говорит, что клинки были сделаны "Высокими эльфами Запада, моими родичами" (Н.61). Рахманова исключила из своей версии упоминание Запада, и "Высокие эльфы" стали "древними эльфами".

Мечи старинные, работы древних великих эльфов, с которыми я в родстве (Р Х1976.51, X2002.41).

Такое вымарывание, вероятно, стало результатом комплекса неполноценности Советов в вопросах военной технологии. Они целиком, вплоть до копирайта, скопировали печатные платы американского эхолокационного буя и хвастались, что их технология лучше. Для цензора, чувствительного к подобным вопросам, неприятным был бы сам факт, что мечи, которыми так восхищался Эльронд, сделаны на Западе. Потенциально эта фраза могла ошибочно восприниматься как ссылка на превосходство западной военной технологии, и раз так, то ее следовало убрать.

У всех остальных переводчиков, за исключением Грузберга, Уманского и Бобырь, слово Запад осталось на месте. У Каменкович даже есть сноска, объясняющая, кто такие "Высшие эльфы Запада".

Высшие эльфы — эльфы, принадлежащие к эльфийским племенам, на заре истории Средьземелья отплывшим по зову Валар(ов) в Валинор (место обитания Валар(ов)), но позже по разным причинам возвратившимся в Средьземелье (К&К СК.6ЗЗ).

Причина, по которой Запад не упоминается в переводах Грузберга, Уманского и Бобырь, в том, что они работали по второму изданию, где мечи принадлежали не "Высоким эльфам Запада, моим родичам" (Н.61), а "эльфам, которые ныне зовутся номами [Gnomes]" (AH.324). В более ранних работах в легендариуме Толкина название ном [Gnome] употреблялось по отношению к нолдор [Noldor] — обладающим знаниями, что обыгрывало значение слова gnome — сентенция или афоризм. Для русских переводчиков слово Gnomes стало серьезной проблемой, поскольку словом гном в сказках принято переводить dwarf. Так, Snow White&the Seven Dwarves обычно переводят как "Белоснежка и семь гномов", и гномы — это слово, которое используют для толкиновских dwarves все переводчики, за исключением Бобырь/Уманского в ВК и Уманского в «Хоббите». Там dwarves названы Карликами. Решение использовать слово гном при переводе dwarf, однако, грозит обернуться в будущем большой проблемой для переводчиков, которые возьмутся за перевод более ранних работ из легендариума Толкина, и им придется иметь дело с толкиновским использованием названия Gnome, подразумевающим эльфов нолдор. Грузберг и Бобырь решили эту проблему, по существу следуя инструкциям Толкина (L.318) и не учитывая конец фразы: "которые теперь называются номами". Версия Грузберга гласит:

Это древние мечи, очень древние, и принадлежали они эльфам (Гр X. 54-5 5).

В издании на CD-ROM эта фраза Грузберга осталась без изменений. В версии Бобырь читаем:

Это древние, очень древние мечи эльфов (Б Х1994-63).

Уманский был единственным из переводчиков, кто употребил здесь слово Гномы.

Это старинные, очень старинные мечи тех эльфов, которых теперь называются Гномами (У Х.43).

Употребление им слова карлики в качестве перевода dwarves прекрасно с этим увязывается.

В VIII главе ("Мухи и Пауки") объяснение рассказчика, кто такие Лесные эльфы, опять-таки лишено ассоциации с Западом. В оригинале Лесные эльфы "отличались от Высоких эльфов Запада и были более опасны и менее мудры. Ибо большинство из них (вместе с их родичами, расселившимися по холмам и горам) происходили от древних племен, никогда не бывавших в Фаэрии [волшебной стране] на [заокеанском] Западе" (H.164). Даже только ради сохранения единообразия с предыдущим эпизодом упоминание о "Высоких эльфах Запада" в этом месте надо было изменить, и уж конечно, Фаэрия никак не могла быть расположена на Западе. В этом эпизоде она описывается как источник культуры и знаний, поскольку эльфийские народы, которые туда так и не дошли, "были более опасны и менее мудры". На пике "холодной войны" это утверждение легко могло восприниматься как комментарий в адрес Советов, которые всегда проявляли особую чувствительность к высказываниям об их культурном уровне, и постоянно расходились с принятой в западной историографии интерпретацией приоритета и авторства различных изобретений.

К примеру, хотя издание "Большой Советской Энциклопедии" 1929 года даже не упоминает об Александре Можайском (1825–1890), издание 1949 года многозначительно подчеркивает, что Можайский построил первый самолет на 21 год раньте, чем братья Райт совершили свой первый полет в 1903 году69. То же самое издание "Большой советской энциклопедии" гордо объявляет Александра Попова (1859–1905/06) изобретателем радио70. Тон этих заявлений изменился ко времени выхода "Большого энциклопедического словаря" в 1990 году. Там в статье о Можайском говорится только, что ему выдали патент на его летающую машину в 1881 году, а братья Райт вообще не упоминаются (СЭС, с. 831), хотя в статье, посвященной непосредственно им, говорится, что именно они совершили первый в мире полет (БЭС, с. 1110). Статья о Попове спокойно называет его "одним из пионеров применения эл. — маг. волн в практич. целях" (БЭС, с. 1051), без прямого сравнения с датами изобретений Маркони. Тот же комплекс неполноценности по отношению к Америке (Западу) просматривается и в политическом анекдоте, бытовавшем во времена "холодной войны":

На массовом митинге:

Политический комментатор: "Наша цель состоит в том, чтобы догнать и перегнать Америку во всех областях!"

Голос из толпы: "А где сейчас Америка?"

Политический комментатор: "Америка находится на краю политического, экономического и морального краха".

Шутка состояла в том, что фразы комментатора были лозунгами советской политической пропаганды времен "холодной войны", в некотором роде вырванными из контекста. Рядом их, как правило, не ставили. Следовательно, с точки зрения советского цензора, — с детства уверовавшего в то, что Можайский построил первый самолет, а Попов изобрел радио, цензора, которому бесконечно внушали лозунги о необходимости обогнать Америку (Запад), Фаэрия, естественно, никак не могла находиться на Западе. И действительно, из текста Рахмановой удалены оба упоминания Запада.

Они были не так мудры, как высшие эльфы, но тоже умели искусно колдовать и были более коварны. Ведь, большинство из них, в том числе их родственники с гор и холмов, происходили от древних племен, не посещавших славного Волшебного царства (Р Х1976.141, Х2002.107).

Дж. Р. Р. Т.: Они отличались от Высоких эльфов Запада и были более опасны и менее мудры. Ибо большинство из них (вместе с их родичами, расселившимися по холмам и горам) происходили от древних племен, никогда не бывавших в Фаэрии на Западе (11.164).

Яхнин также назвал Фаэрию "Волшебным царством", но опустил слова "на Западе" (Я Х.203). Однако он оставил Запад как часть определения Высоких эльфов. Для американского читателя "Волшебное царство" Яхнина немедленно ассоциируется с "Дисней Уорлдом", в котором именно так называется один из парков.

У всех остальных переводчиков с местонахождением волшебной страны проблем не возникало. У анонимного переводчика Фаэрия была "Дивным Западным Краем". Уманский написал: "от древнего племени, родиной которого была страна Фэйрие, что на Западе" (У X.111). По версии Бобырь, Лесные эльфы никогда не были на "далекой родине эльфов — на Западе" (Б Х1994.193). У ВАМ Фаэрия — это "волшебная страна на Заокраинном Западе" (ВАМ Х1990.137, Х2000-208). У Грузберга — "волшебное царство на западе" (Гр X.I 60). У Королева — "чудесная страна, что лежит на крайнем западе" (Кр X.191). Каменкович расположила ее "в Эльфийской Стороне, что лежит на Западе" (Км Х.168), опять с цитируемой выше сноской о "Высших эльфах".

Несмотря на то, что даже сокращенное издание D&D полностью включает этот эпизод, в переводе Каминской он сильно переделан, и упоминание Фаэрии вообще отсутствует. В ее версии говорится:

Лесные эльфы не так мудры, как высшие эльфы из западных стран, а потому они опаснее. Большинство из них (так же, как и их родня, разбросанная среди гор и холмов) происходит от древних племен (Кск Х.80).

В варианте Каминской мысль Толкина о том, что тот, кто менее мудр, более опасен, прослеживается еще четче, чем в оригинале. Равно как и противопоставление Запада и Востока становится еще более контрастным. Оно никогда бы не было одобрено советской идеологической цензурой.

С точки зрения советского цензора, столь же сомнительным, если не хуже, является определение Запада в словах Торина Оакеншильда, когда он прощается с Бильбо. Торин называет Бильбо "дитя дружелюбного Запада" (Н.273). В советском жаргоне времен "холодной войны" Америка и Запад всегда были империалистическими агрессорами; как же политически грамотный советский цензор мог позволить Западу называться в «Хоббите» дружелюбным? Если бы Яхнин создавал свой перевод в советское время, цензура, вероятно, одобрила бы его. Он целиком опустил эту фразу (Я Х.342). "Прошедшая цензуру" версия Рахмановой говорит о Бильбо, что он "родился в доброжелательном краю" (Р Х1976-240, Х2002.17б) игнорируя географическое положение края. Из остальных переводчиков только Грузберг и Уманский присоединились к Рахмановой в выборе прилагательного, которое отражает противостояние Добра и Зла. В их версиях Бильбо был "дитя доброго запада" (Гр Х.271; УХ.180). Этот вариант наиболее точен.

Большинство других переводчиков выбрало прилагательные, благодаря которым Запад наводит на мысль о старой, доброй бабушке. Большая часть голосов в этой категории отдана слову ласковый (ВАМ Х1990.228, Х2000.348; Б Х.331; Км Х.292), хотя один переводчик не согласился с остальными и проголосовал за изнеженный (анонимный переводчик). Ни одно из этих описаний не привлекло бы внимание советских цензоров так, как изображение Запада хорошим или доброжелательным, а Востока, по умолчанию, злобным или плохим. В отличие от всех остальных, Каминская остановила свой выбор на архаичном слове странноприимный (Кск Х.127), в результате чего Запад превратился в место, куда неплохо бы съездить. Королев также избрал совершенно иной подход. Он сделал Бильбо ребенком светлого запада (Кр Х.327), что заставляет современного читателя вспомнить о свете Двух Древ Валинора. Одновременно для советских читателей светлый перекликается с лозунгом советского рая — со "светлым будущим", обещанным коммунизмом71.

В IV главе ("Через гору и под горой"), метафора, используемая рассказчиком Толкина для описания "грома и молнии ночью в горах", также является слишком политически окрашенной для идеологически выдержанной советской книги:

Еще ужаснее бывает гром и молния ночью в горах, когда бури приходят с Востока и с Запада и ведут войну (Н.65).

Для советского цензора эта метафора подразумевает немыслимый ужас "холодной войны", превращающейся в термоядерную катастрофу, и поэтому должна быть удалена. В тексте Рахмановой грозы приходят из ниоткуда, а все остальные переводчики — Яхнин опять не в счет — сохранили "порты приписки".

Всякий знает, как страшно бушуют гром и молнии в горах, ночью, когда две грозы идут войной друг на друга (Р Х1976.55, Хаосе. 44).

И еще раз Яхнин без проблем прошел бы советскую цензуру. Его изящно измененное описание ночной грозы в горах не содержит никакого упоминания о Востоке или Западе.

Но еще ужаснее ночная гроза в горах. Сверкание и грохот. Злобный вой и свист встречных ветров, скрутившихся в смертельной схватке (ЯХ.75).

Двое переводчиков (ВАМ и анонимный) вслед за Толкином написали Запад и Восток с прописной буквы. В русском языке, где отсутствуют артикли, эффект такого написания существенно упрощает восприятие запада и востока в политическом контексте. По версии ВАМ, это была "настоящая небесная война между Востоком и Западом" (ВАМ Х1990-52, Х2000-77). Добавление «небесной» немного смягчает воздействие, но в этой прямолинейной формулировке все же легко просматривается политический оттенок. Фраза у Толкина была гораздо более уклончивой и тонкой. Анонимная версия еще больше сглаживает проблемы войны и мира, заменяя "ведут войну" на "сходятся в единоборстве". Это поединок, сражение борцов с отчетливым налетом архаики. Хотя такая формулировка могла восприниматься в политическом контексте, все же это не "холодная война", превращающаяся в термоядерную. Это скорее встреча на высшем уровне.

Все остальные переводчики использовали строчные буквы для востока и запада, что отчасти сдерживает извечную привычку русского читателя выискивать между строк намеки на политику. Типично многословная, но точная версия Каменкович гласит:

(…) двигаясь навстречу друг другу с востока и запада, изрыгая громы и молнии, две грозы сошлись на страшную битву, да еще ночью! (Км Х.63).

Все переводчики, не написавшие Запад и Восток с прописной буквы, также не стали употреблять и слово война. Королев, подобно Каменкович, заменил его словом битва. По версии Королева:

(…) сходятся в битве стремительные вихри с запада и с востока! (Кр Х.74).

Даже Грузберг не стал использовать слово война. Его формулировка стилистически ближе к толкиновской, и может быть понята и буквально и метафорически. Хотя основное значение — сражение на поле битвы, есть и дополнительное, означающее спортивное сражение. Толковый словарь приводит в качестве примера фразу "Сражаются футбольные команды"72.

Но еще ужаснее гром и молнии в горах ночью, когда встречаются и начинают сражаться ветры с запада и востока.

Черняк, редактор книжной версии Грузберга, придал этому эпизоду военный настрой, заменив неоднозначную фразу Грузберга на четкую формулировку "вступают в битву". Его версия гласит:

Но еще ужаснее гром и молнии в горах ночью, когда встречаются и вступают в битву ветры с запада и востока (Гр Х.58).

Фраза Уманского практически дословно повторяет исходную версию Грузберга, с той лишь разницей, что Уманский употребляет существительное вместо неопределенной формы глагола, использованного Грузбергом. Его перевод выглядит так:

Но еще ужаснее гром и молния ночью в горах, когда с востока и запада приходят ураганы и начинают сражение между собой (У Х.45).

Бобырь сформулировала фразу несколько иначе, тонко соединив близость к оригиналу и возможность политического прочтения, но без возникающего образа немыслимого ужаса "холодной войны", превращающейся в термоядерную. Согласно ее версии:

Но еще ужаснее бывает гром и молния ночью в горах, когда воюют и сталкиваются между собой бури с востока и с запада (Б Х1991.69).

Редакция Баталиной отличается всего одной буквой, но эта опечатка73 удаляет из ее версии ведущуюся войну. Согласно ее варианту, бури «воют». Это — единственное отличие между двумя версиями, рассматриваемое в данной монографии.

Но еще ужаснее бывает гром и молния ночью в горах, когда воют и сталкиваются между собой бури с востока и с запада (Б Х1994.69).

Хотя мысль о немыслимой войне и для этих переводчиков была слишком страшной, они все же сохранили толкиновский "Восток и Запад". В сокращенной версии D&D этот эпизод оказался настолько сжатым, что советские цензоры сочли бы его вполне приемлемым. D&D опустили упоминание о "Востоке и Западе" и о "ведущейся войне", использовав вместо этого предыдущее предложение.

Все было хорошо, пока однажды они не попали в грозу — больше чем грозу, громовую битву (D&D H.29; Дж. Р. Р. Т. Н.65).

Каминская вовсе избавляется от каких-либо намеков на военный колорит, заменяя громовую битву на ураган:

Все было хорошо, пока однажды не началась буря. Да что там буря ураган! (Кск Х.29).

По существу это тот же самый подход, который использовал Уманский в эпизоде сражающихся между собой гроз с Востока и Запада, о чем говорилось выше.

Эта формулировка получает некоторый резонанс в изданном семью годами позже переводе Королева:

Началась буря — да какая там буря, самый что ни на есть настоящий ураган (Кр Х.74).

Никто из остальных переводчиков не превратил громовую битву в ураган. Анонимный переводчик, Уманский и Яхнин использовали два погодных синонима (гроза и буря), но сравнение их друг с другом слишком бледное. Изящная формулировка Яхнина носит пацифистский характер, а заключенный в ней вопрос, адресованный непосредственно его детской аудитории, заставляет их почувствовать себя более тесно вовлеченными в происходящие события.

Да что там гроза! Настоящая буря. Вы знаете, что такое буря, сметающая все на своем пути, или шторм на море, когда встречаются две разъяренные стихии? (Я Х.75).

Каменкович также выбрала пацифистский подход к громовой битве, заменив грозу на грозищу. Она использовала тот же самый суффикс, с помощью которого Волковский превратил широкий шаг в шажище, описывая гигантских людей-деревьев, замеченных в Северных Пустошах (В ДК.72).

Грузберг точно попал в цель, употребив словосочетание громовая битва. Черняк, редактор изданного перевода Грузберга, однако, изменил удачно сформулированную фразу Грузберга и приуменьшил толкиновскую громовую битву, превратив ее в ту же самую прозаичную грозу — бурю, которую использовали анонимный переводчик и Яхнин (Гр Х.58).

Рахманова создала наиболее запоминающийся и эффектный образ:

Казалось, гремит гром не грозовой, а пушечный (Р Х1976.55, Х2002.44).

У Бобырь — небесная битва (Б Х1994-69). ВАМ повторила слово небесное и объединила его со сражением (ВАМ Х1990-52, Х1990-76), использовав тот же самый корень, который Грузберг и Уманский употребили в своей формулировке: сражаться.

В XVI главе ("Ночной вор"), Бильбо выражает желание "вернуться на Запад в собственный дом, где люд более рассудителен" (Н.256). Хотя Бильбо подразумевает Торина Оакеншильда, а не «Восток», сравнение Запада с Востоком все равно неизбежно возникло бы в советском политическом климате. Вывод о том, что народ на Востоке вовсе не рассудителен, был бы очевиден. Королев был единственным переводчиком, удалившим Запад из этого эпизода. Его пропустили даже цензоры Рахмановой. Однако надо отдать должное цензорам, в отрыве от всех остальных повторений Запада, которые уже были откорректированы, воздействие этой фразы было минимальным. Помимо этого, Рахманова написала слово запад со строчной буквы, таким образом, еще больше снижая воздействие на читателя. В версии Рахмановой просто сказано:

(…) домой, на запад, там жители гораздо благоразумнее (Р Х1976,224, Х2002.165).

Королев отверг не только Запад, но также и рассудительность:

Я всем этим уже сыт по горло и с радостью вернулся бы восвояси — там куда как спокойнее и уютнее. Загвоздка только в сокровищах. Мне кое-что из них причитается — если быть точным, одна четырнадцатая от общей доли (Кр Х.307).

Дж. Р. Р. Т. (купюры выделены): Я лично крайне устал от всей этой истории. Я хочу вернуться на Запад в собственный дом, где люд более рассудителен. Но, у меня в этом деле свой интерес — четырнадцатая часть, если точнее (…) (Н.256).

Когда Восток сопровождался в тексте Толкина отрицательными коннотациями, в руках советских цензоров Рахмановой его ждала участь аналогичная Западу с коннотациями положительными. Он попросту исчезал. В XIV главе ("Огонь и вода"), рассказчик объясняет, что "люди Озерного города Эсгарота, большей частью, остались дома, ибо пробирающий до костей ветер дул с черного Востока (…)" (Н.234). В контексте ВК слово черный имеет множество отрицательных коннотаций: черные искусства (Т.363), черное дыхание (F.236, R.171), Черная Страна (Мордор), Черные Ворота (Мораннон), Черные Всадники (Назгул), Черная Земля (Мордор), Черный Властелин (Саурон), Черный (Саурон), Черная Речь, Черные Годы (F.81 F.333). Толкин, несомненно, имел в виду это значение.

Анонимный переводчик в своей формулировке уподобил Восток Мирквуду: "с мрачного востока дул пронизывающий ветер". У Каменкович ветер дул "с потемневшего востока" (Км Х.247). Обе попытки вполне приемлемые, но более завуалированные по сравнению с черным Востоком Толкина. В переводе Рахмановой направление, откуда дул ветер, было удалено, и прилагательное, которое его определяло, теперь описывало небо.

Жители Озёрного города Эсгарота сидели по домам, испугавшись сильнейшего ветра и промозглого воздуха (Р Х1976.202, Х1976.151).

Большинство остальных переводчиков вслед за Рахмановой интерпретирует черный как цвет неба, а не Востока. У ВАМ "было пасмурно и с востока дул холодный ветер" (ВАМ Х1990.195, Х1990.297). Грузберг, Бобырь и Королев вообще оставили Восток без эпитета. В переводе Бобырь жители Эсгарота остаются дома, поскольку "восточный ветер был очень холодным" (Б Х.281), без единого слова о черном Востоке. Рассказчик Яхнина также говорит о "холодном восточном ветре" (Я Х.293). По версии Грузберга, жители Эсгарота остались дома, "потому что дул холодный восточный ветер" (Гр Х.231). Королев сделал так, чтобы они остались дома, поскольку "с востока задувал холодный ветер" (Кр Х.279). Совпадение версий Грузберга и Бобырь, устраняющих характеристику Востока, можно было бы объяснить различием между вторым изданием, которое использовали они, и третьим, с которым работали все остальные переводчики. Однако это не так. Толкин ничего не пересматривал в XIV главе ("Огонь и вода")74. Это подтверждает Уманский, который также переводил по второму изданию. У него и Восток, и его определение сохранились на своих местах. Его рассказчик говорит:

Люди озерного города Эсгарота большей частью сидели дома, так как с темного востока дул холодный ветер (УХ.156).

Убрав из описания Востока определение черный, переводчики обрывают связь этого эпизода с ВК и снижают его до простого сообщения о погоде, в то время как здесь подразумевалась характеристика земли, откуда дул ветер.

Ни одно обсуждение геополитического значения корректировки Востока и Запада в тексте Рахмановой с целью устранения возможности ошибочного их восприятия как субъектов политики, а не обычных сторон света, не будет полным без взгляда на карту, которая сопровождала ее перевод. В первом издании 1976 года (затем часто переиздававшемся) карта была перерисована Михаилом Беломлинским, чьи иллюстрации к «Хоббиту» многими признаются классическими. Роза ветров на карге Беломлинского показывает Север наверху, что общепринято на современных картах. Однако на первоначальной карте Толкина наверху был Восток, как это принято на картах гномов. Изменение Беломлинским ориентации розы ветров создает политическое изменение в географическом местоположении событий, которое согрело бы душу советского цензора. Согласно карте Беломлинского, Бильбо и Компания путешествовали на север, а не на восток. На карте Беломлинского Хоббитон находится в левом нижнем углу (юго-запад), а Одинокая гора в верхнем правом углу (северо-восток) (см карту на с 7575). Кое-кто пытается доказать, что это изменение — просто ошибка, вызванная тем, что у Толкина гномы именно так размещали розу ветров. Хотя подобная трактовка и допустима, корректировки Востока и Запада в тексте Рахмановой доказывают, что цензоры не возражали бы и против корректировки розы ветров по политическим соображениям. Однако если эта причина существовала, то она сыграла с ними злую шутку, когда в 1984 году вышел армянский перевод с иллюстрациями Беломлинского, само собой, включавший и карту с измененной розой ветров76. В Армении политические обвинения того периода выстраивались не по линии Восток и Запад, а по линии Север (Советский Союз) и Юг (Армения). Карта Беломлинского отлично соответствует политической игре в чтение между строк на армянский манер.

Выбрасывая слово Запад из перевода, Рахманова одновременно ухитрялась вписывать в него имя Божье. Все пустые эвфемизмы Толкина в восклицаниях удивления и досады, такие как:

"Good gracious me!" (H.1 9),

"Dear me!"(H.19),

"Good gracious heavens" (H.118),

"Good heavens!" (H.96, 125),

"Good Gracious!" (H.200),

"Bless me!" (H.284),

"goodness only knows" (H.78),

"heaven knows" (H. 118),

"goodness knows" (H.I 74)

превратились в переводе Рахмановой в:

"Боже милостивый" (Р Х1976.10, 104, 111, 172, 250, X2002.10, 79, 84,129,184),

"Бог мой!" (Р Х1976.10, X2002.10),

"Боже милосердный!" (Р Х1976.84, Х2002.65),

"бог знает" (Р Х1976.65; Х2002.51)

"бог весть" (Р Х1976.66, Х2002.52),

"один бог знает" (Р Х1976.103, Х2002-79),

"а то бог знает" (Р Х1976-150, Х2002-113).

У Рахмановой не было никакой необходимости последовательно использовать набор выражений, упоминающих Бога, там, где Бог эксплицитно не представлен в оригинале. Другие переводчики нашли множество приемлемых альтернатив. Анонимный переводчик и Грузберг употребили выражения, в которых упоминается Бог, при переводе фраз "goodness only knows", "heaven knows"&"goodness knows", но, в отличие от Рахмановой, они не превратили это в систему.

Но Рахманова не ограничивалась эвфемистическими восклицаниями. В некоторых местах она добавляла Бога уже без всякого основания. В V главе ("Загадки во тьме"), когда рассказчик повествует о прыжке, который Бильбо совершил через голову Голлума, в версии Рахмановой это выглядит так:

Для человека такой прыжок был бы не бог весть как труден, но ведь это был ещё и прыжок в неизвестность (Р Х1976.81, Х2002.бЗ).

В оригинале Толкина же говорится: "не такой уж гигантский прыжок для человека, но прыжок в темноту" (Н.93). Только анонимный переводчик присоединился к Рахмановой в дорисовывании Бога в этой картине: "Не бог весть какой это был прыжок".

В XVI главе ("Ночной вор"), когда Бильбо и Бомбур говорят о Торине, Рахманова вкладывает в уста Бомбура следующее:

Упаси бог, чтобы я осуждал Торина, да растёт его борода беспредельно (Р Х1976.222, X2002.164).

Бомбур Толкина, говоря о Торине, не упоминает Бога. В оригинале это предложение гласит: "не то чтобы я осмелился прекословить Торину, да отрастет еще длиннее его борода" (Н.254). И в этой же главе, где описывается возвращение Бильбо после того, как он отдал Аркенстон Траина Бэрду и Королю Лесных эльфов, о веревке, оставшейся висеть на месте, рассказчик Рахмановой говорит: "Верёвка, слава богу, висела там, где он [Бильбо] её оставил" (Р Х1976-226, Х2002.1б7). Рассказчик Толкина не говорит ничего о Боге или о благодарности ему. В оригинале эта фраза звучит так: "(…) но была уже почти полночь, когда он [Бильбо] вскарабкался наверх по веревке — она все еще висела там, где он оставил ее" (Н.258). Ни один другой переводчик не испытал потребности вставить в этих местах в текст Бога.

Рахманова была опытным переводчиком и хорошо чувствовала тонкости языка. При желании она легко могла бы включить слова запад и восток и избежать использования набора выражений, содержащих Бога. Для остальных переводчиков это не составило труда. В тот период, когда она создавала свой перевод, слово Бог было больной мозолью для советских редакторов и цензоров. Оно никогда не писалось с прописной буквы, кроме как в начале предложения. Вышеприведенные цитаты из перевода Рахмановой 1976 года хороший тому пример. В издании Рахмановой 2002 года слово Бог уже везде писалось с большой буквы.

Людмила Брауде, признанный русский переводчик скандинавской литературы, рассказывает историю77 из советских времен о том, как религиозные русские писатели и переводчики, не имея другой возможности отразить свои взгляды в создаваемых произведениях, вынуждены были выстраивать фразы таким образом, чтобы слово Бог всегда было первым в предложении и писалось с прописной буквы. Цензоры же, наоборот, старались перефразировать предложение так, чтобы слово Бог оказалось в середине и не писалось с большой буквы. В этих условиях использовать набор выражений, содержащий слово Бог, было чревато неприятностями, и все же Рахманова решилась на это. Она могла бы пойти по пути наименьшего сопротивления и употребить другие выражения, имевшие тот же самый смысл, но без Бога. Варианты остальных переводчиков, у которых не было необходимости играть в прятки с цензорами, ничуть не страдают от отсутствия подобных словосочетаний. Ключ к успеху тактики Рахмановой состоял в том, что это был перевод, и цензору, который не знал английского, в качестве оправдания использования слова Бог достаточно легко было привести аргумент: "именно так сказано в оригинале". Учитывая ее профессионализм и высокий уровень мастерства переводчика, последовательное использование Рахмановой набора выражений, содержащих слово Бог, в качестве перевода пустых эвфемизмов Толкина, и при переводе предложений, вообще в оригинале не содержащих эвфемизмов, доказывает, что она делала это намеренно, преследуя заданную цель.

Дракон Smaug

Маленькая дымодышащая фигурка внезапно обнаружила их присутствие

(H.206).

Толкин пишет, что Смаугу "в качестве имени, — или, скорее, псевдонима — досталась форма прошедшего времени древнегерманского глагола smugan, "протискиваться в дыру": филологическая шуточка низкого пошиба" (L.31), относящаяся к эпизоду, когда компания рассматривает карту Горы, и Гэндальф объясняет, что дракон не мог бы воспользоваться потайным ходом в Нижний Ярус, "поскольку ход слишком мал для него".

"Пять футов двери вышиною, пройти там трое могут в ряд", — гласят руны. В такую нору Смаугу и в юности-то было не протиснуться, а уж теперь и подавно, когда он пожрал столько гномов и жителей Дейла" (Н.32).

В первом издании было сказано: "когда пожрал столько девиц из долины" (АН.323). Упомянутая замена появилась только в 1966 году, в третьем издании.

Толкиновское объяснение происхождения этого имени, безусловно, следует считать определяющим, но еще до того, как я прочел письмо Толкина, я вывел иную этимологию, основываясь исключительно на лингвистическом анализе, и это лишний раз доказывает, что изучение происхождения толкиновских имен и названий — в большей степени искусство, чем наука.

Моя лингвистическая этимология основывалась на праиндоевропейском корне слова smoke (дым) *smeug(h)-/smeuqh-. Smaug (Дым) — было бы весьма красочным именем для огнедышащего дракона. В древнелитовском дым — smaugiu; в прагерманском — *smauk. В средневерхненемецком — smouch и в древнеголландском — smooc. Экскурс в славянскую языковую группу, к которой относится и русский, добавляет еще более интересный поворот к этимологическому изучению этого имени. В церковно-славянском смокъ означает дракон, и в древнечешском это smok. В современном польском языке дракон по-прежнему smok, что произносится почти так же, гак английское слово smoke (дым). У человека, знакомого с исторической лингвистикой, при чтении польского перевода возникает ощущение, что двоится в глазах.

Smoki, jak wiadomo, kradna zioto i klejnoty ludizom, elfom i krasnoludom, gdziekolwiek sie da; (…) Szczegolnie chciwy, silny i zly byl gad imieniem Smaug (p. 23).

Перевод: Драконы, как известно, крадут золото и драгоценности у людей, эльфов и гномов, где только могут найти. (…) Особенно жадным, сильным и злобным был змей по имени Smaug [Смауг].

Все переводчики, кроме анонимного, Бобырь, Уманского и Каменкович, передали имя Smaug как Смог, что по звучанию очень похоже на английское слово «smoke». (Лично мне кажется, что они упустили хорошую возможность, не употребив слово смокъ) Анонимный переводчик, Бобырь, Уманский и Каменкович использовали транслитерацию Смауг. Когда Кристофер Толкин читает «Хоббита», он произносит имя Smaug как [smowg]78.

Между этими двумя версиями — точно такое же различие, как между двумя вариантами русского написания имени Tolkien: Толкин и Толкиен. Tolkien пишется по-русски как Толкин в переводах Рахмановой, Грузберга, Бобырь, Уманского, ВАМ, Королева, Каменкович и Г&Г, что вполне передает реальное звучание его имени. М&К, Яхнин и неизвестные редакторы Грузберг-А и Б, а также Каминская, Утилова и Яковлев, однако, транслитерировали его как Толкин, что отражает английское написание фамилии вместо ее звучания. Редакторы издания перевода Королева 2002 г. из "ЭСКМО/Terra-Fantastica" также поддержали такое написание, равно как редакторы CD-ROM Грузберга 2001 года издания. Выбор русского написания фамилии автора обычно служит признаком того, какой перевод был прочитан первым, или какому отдается предпочтение. По этому поводу сломано столько копий, что в издании «Хоббита» 2000 г., написав на обложке Толкиен, редакторы ЭСКМО, посчитали нужным в предисловии к отрывку "Племя Дарина", который следует за «Хоббитом» в переводе ВАМ, добавить сноску к имени Толкин: "Переводчик считает, что фамилия автора звучит именно так. (прим. ред.))"79, таким образом, сняв с себя ответственность и перенаправив претензии читателей к переводчику.

Толкиновский Смауг, дракон с Эред-Митрин, был "особенно жадным, сильным и злобным" ("a most specially greedy, strong&wicked" dragon, H.35). Большинство переводчиков выбрали прилагательные "жадный, сильный и злобный" (Гр Х.26; У Х.25). Однако у слова wicked возникли некоторые интересные разновидности. Смог80 у Каминской был злой (КскХ.11). У Рахмановой — отвратительный (Р Х1976-26, Х2002.23). У ВАМ — коварный (БАМ Х1990.28, Х2000.38) — это же самое прилагательное Рахманова употребила при описании «опасных» Лесных эльфов. Королев составил компанию ВАМ (Кр Х.36). В многословном варианте Каменкович wicked превратилось в свирепый (Км Х.29), за ней последовал Яхнин (Я Х.35). Анонимный переводчик, Бобырь и Яхнин употребили прилагательное, придающее привкус чрезмерной книжности, выбрав алчный в качестве перевода greedy. Бобырь и Яхнин единственные, кто проголосовал против прилагательного сильный. Перевод Бобырь сделал Смауга могучим (Б Х1994.29), что также может иметь и переносное значение и в равной степени относиться как к физической силе Смауга, так и ко власти чар (Н.214) и речей дракона (Н.215), о которых Толкин заведет речь далее в повествовании. У Яхнина отсутствует какое бы то ни было упоминание о силе Смога. Третье прилагательное у Яхнина гнусный (Я Х.35). Королев также опустил слово сильный. Вдобавок, он неверно истолковал неопределенный артикль (a most), и, приняв его за определенный (the most), написал так: "Самого злобного среди них, самого коварного и жадного звали Смогом" (Кр Х.36). Такая трактовка сильно возвышает Смауга, хотя и явно указывает на недостаточное знание Королевым английского языка. Все остальные переводчики правильно передали значение артикля.

Все эти изменения слегка меняют образ Смауга в восприятии читателей, но в целом Смауг остается отрицательным персонажем, равно как и вообще все толкиновские драконы. Описание, которое дает им Торин, сжато, но при этом содержит немало любопытных фактов.

Драконы воруют золото и драгоценности, знаете ли, у людей, у эльфов, у гномов, словом, везде, где найдут, и стерегут награбленное всю жизнь (а живут драконы практически вечно, если только их не убьют), но никогда не насладятся даже медным перстеньком. По правде говоря, они с трудом способны отличить хорошую работу от скверной, хотя обычно неплохо осведомлены о текущей рыночной стоимости вещей. А сами создать не способны ровно ничего, даже не могут укрепить какую-нибудь разболтавшуюся чешуйку в своей броне (H.35).

Все переводчики относительно успешно справились с первым предложением ториновского описания, но со второй его частью — "но никогда не насладятся даже медным перстеньком" — многим пришлось помучиться. Часть проблем здесь вызвана тем, что прямой перевод на русский фразы "enjoy a brass ring of it" имеет достаточно сильный сексуальный подтекст. Использование уменьшительной формы колечко в контексте глагола насладиться порождает сходство с физическим актом, который пьяный солдат в американской казарме нецензурно послал бы совершить с "летающим doughnut-ом81" того, кто наступил ему на ногу. Стилистический маркер в русской фразе, однако, менее грубый. Неудивительно поэтому, что все переводчики стремились избежать употребления этого словосочетания. Королев попросту опустил его. Трое (Грузберг, ВАМ и Рахманова) выстроили свои варианты на глаголе использовать. Грузберг в этом отношении был лучшим, поскольку сохранил "медное колечко", в то время как остальные отказались и от него: "и никогда даже медным колечком не попользуются" (Гр Х.26).

Вариант Бобырь подразумевает похожий смысл: "и никогда не тратят ни медного колечка из нее" (Б Х1994.29). Анонимный переводчик написал, что "они не поступятся ни медным колечком". Все эти версии вполне соответствуют истине, как выясняется позже, когда Бильбо крадет из груды сокровищ82 "большую чашу с двумя ручками". "Драконы не умеют найти практического применения своему богатству, но они, как правило, знают в нем каждую мелочь, особенно если подолгу им владеют. Смауг не был исключением" (Н.207). Ни один из этих переводов, однако, не указывает на смысл, который попытался выразить Толкин.

Эта фраза — отправная точка для первой части следующего предложения: "По правде говоря, они с трудом способны отличить хорошую работу от скверной, хотя обычно неплохо осведомлены о текущей рыночной стоимости вещей". Отсюда становится ясно, что, говоря "(enjoy", Торин имеет в виду эстетическое наслаждение от созерцания искусно сделанной чаши или блюда, что вполне в духе гномов. Только Уманский и Каменкович правильно перевели эту фразу. Согласно многословно изящной версии Каменкович, они "не способные понять всей их бесценной красоты" (Км Х.29). Уманский был более прямолинеен: "они не умеют по-настоящему наслаждаться своими сокровищами" (УХ.25). У Яхнина была иная версия. Его Торин сказал, что драконы интересовались только золотом и драгоценностями, "а на какое-нибудь медное колечко, будь оно выковано самым чудесным мастером, и внимания не обращали" (Я Х.35).

К сожалению, успех Каменкович в этой фразе был испорчен переводом второй части следующего предложения: "хотя обычно неплохо осведомлены о текущей рыночной стоимости вещей". Она использовала неверный тон для текста рассказчика. Ее версия носит разговорный характер: "хотя прекрасно знают, что почем". Эта фраза не выдерживает конкуренции с грузберговской "хотя обычно имеют неплохое представление о текущей рыночной стоимости". В перевод Грузберга под редакцией Черняка были внесены лишь некоторые стилистические изменения (Гр Х.26).

У всех остальных переводчиков, кроме Рахмановой, Королева и Яхнина, были приемлемые формулировки "рыночной стоимости" в этих фразах, но носителю английского больше всего нравится вариант Грузберга. Рахманова и Королев целиком опустили обе фразы. Яхнин переделал их, несколько изменив повествование.

Этот же эпизод в пересказе Королева демонстрирует, насколько он хороший рассказчик. Повествование изобилует интересными образами, но все философские рассуждения Толкина в нем пропущены.

Ведь драконы — большие охотники до чужих сокровищ, им бы каждый день кого-нибудь грабить, эльфов, людей, гномов — все одно. И ведь тащат без разбору, что под лапу подвернется, и доспех изукрашенный, и кувшины медные, лишь бы захапать. А сами ничего толком не умеют — ни даже прореху крохотную в собственной чешуе залатать; правда, цену добыче ведают. Поживу они сгребают в кучу, залегают на ней и стерегут ее до конца своих дней. Век же драконий, знаете ли, еще как долог: коли дракона прежде не убьют, он всех переживет (…) (Кр Х.35–36).

Дж. Р. Р. Т. (купюры выделены): Драконы воруют золото и драгоценности, знаете ли, у людей, у эльфов, у гномов, словом, везде, где найдут, и стерегут награбленное всю жизнь (а живут драконы практически вечно, если только их не убьют), но никогда не насладятся даже медным перстеньком. По правде говоря, они с трудом способны отличить хорошую работу от скверной, хотя обычно неплохо осведомлены о текущей рыночной стоимости вещей. А сами создать не способны ровно ничего, даже не могут укрепить какую-нибудь разболтавшуюся чешуйку в своей броне (Н.35).

Оставшиеся части этого эпизода в сокращенной версии Рахмановой, по крайней мере, напоминают оригинал значительно больше:

Драконы, как известно, воруют золото и драгоценности у людей, у эльфов, у гномов — где и когда только могут — и стерегут свою добычу до конца жизни (а живут драконы практически вечно, если только их не убьют), но никогда не попользуются даже самым дешёвым колечком. Сами они сделать неспособны ровно ничего, даже не могут укрепить какую-нибудь разболтавшуюся чешуйку в своей броне (Р Х1976.26, Х2002.23)83

Те же сокращения, которые наблюдаются в тексте Рахмановой, можно было бы ожидать от D&D, но в самом распространенном — и, по словам многих, образцовом — русском переводе «Хоббита» это абсолютно неуместно. Хотя и сами D&D сократили этот эпизод, Каминская еще больше ужала его, а также и приукрасила.

D&D (купюры выделены): Драконы похищают золото и драгоценности везде, где только могут найти; и стерегут свою добычу до конца жизни (а живут драконы фактически вечно), но никогда не насладятся ею (D&D H.11).

Каминская: Драконы ведь отовсюду похищают золото и драгоценности, стерегут добычу до самой смерти — а они, считай, бессмертны, — и все им мало (Кск Х.11).

Благодаря внесенным ею изменениям, драконы представляются еще более жадными, но без следующей фразы, определяющей, что такое наслаждение, это дополнительное отклонение в пересказе оригинала для читателя особого значения не имеет.

Когда Яхнин берется продемонстрировать свое мастерство рассказчика, оригиналу места уже не остается. Его формулировка последнего абзаца, где он говорит о том, что драконы "цену золота знали прекрасно", смещает акцент непосредственно на драконью жадность к золоту, исключая из набора все остальное. У Толкина описание было всеобъемлющим. Трактовка Яхнина вполне соответствует взглядам Толкина на золото как корень всех зол, но все же это история Яхнина, а не Толкина.

Они [драконы] стали налетать и грабить всех без разбору — людей, эльфов, гномов. Добычу они утаскивали в свои логова и стерегли пуще собственной жизни, а живет дракон вечно, если его не убить. Зарились драконы только на золото и драгоценные камни, а на какое-нибудь медное колечко, будь оно выковано самым чудесным мастером, и внимания не обращали. Эти невежды никогда не умели отличить отменную работу от простой подделки, зато цену золота знали прекрасно (Я Х.35).

Финальная часть эпизода — "даже не могут укрепить какую-нибудь разболтавшуюся чешуйку в своей броне" — важна для сюжетной линии, поскольку это намек на слабое место (прореху в броне), благодаря которому Смауг будет уничтожен: незащищенная прореха в мягкой части его брюха, через которую его потом поразит стрела Бэрда (Н.237). Хотя формулировки сильно варьировались, у всех переводчиков, кроме Каминской, ВАМ и Королева переводы вполне приемлемые. У D&D этой фразы не было и у Каминской, соответственно, тоже. ВАМ интерпретировала броню как кольчужный жилет, наподобие кольчуги из митриля, которую Бильбо получил от гномов в качестве первой выплаты его доли сокровищ (Н.228). Ее версия гласит:

Они ничего не умеют делать сами, даже сломанное кольчужное колечко не починят (ВАМ Х1990.28; Х2002.ЗВ).

В версии Королева это не разболтавшаяся чешуйка, а чешуйка с "прорехой крохотной" (Кр Х.36), что едва ли напоминает отверстие, куда может попасть стрела.

Когда рассказчик комментирует беседу Бильбо со Смаугом, Толкин вновь раскрывает некоторые интересные подробности «драконоведения». Рассказчик хвалит то, как Бильбо отвечает на вопросы Смауга, поскольку это

способ, которым только и следует разговаривать с драконами, если не хочешь раскрыть свое настоящее имя (что весьма благоразумно) и не хочешь разгневать их прямым отказом (что тоже весьма благоразумно). Никакой дракон не устоит перед соблазном поговорить загадками и потратить время на их разгадывание (Н.213).

В ВК Толкин рассказывает о том, какой силой обладают собственные или настоящие имена, намного подробнее. К счастью, почти все переводчики (анонимный, ВАМ, Грузберг, Рахманова и Каменкович) употребили здесь словосочетание "настоящее имя", как это имело место и в лучших переводах этого термина в ВК. Оставшаяся часть абзаца всеми переводчиками передана вполне адекватно, но ни один из вариантов не был настолько изящным, как у Рахмановой:

Разговаривать с драконами нужно именно так, когда не хочешь раскрыть своё настоящее имя (что весьма благоразумно) и не хочешь разозлить их прямым отказом (что тоже весьма благоразумно). Никакой дракон не устоит перед соблазном поговорить загадками и потратить время на их разгадывание (Р Х1976.184, X2002.137).

Каменкович добавила к этому эпизоду очень познавательную сноску. В ней говорится, что разговор Бильбо со Смаугом напоминает беседу из "Старшей Эдды" между Сигурдом и драконом Фафниром, которого Сигурд ранил. Сигурд, подобно Бильбо, благоразумно не раскрывает дракону свое настоящее имя, поскольку знает, в отличие от Бильбо, что дракон может использовать это имя для того, чтобы наложить проклятье (Км Х.343).

В продолжение разговора Бильбо со Смаугом на протяжении следующих нескольких страниц, Толкин постепенно выстраивает свою трактовку «драконоведения», касающуюся драконьих чар и драконьих речей.

Вот теперь Бильбо стало и впрямь не по себе. Всякий раз, когда взгляд Смауга, шаривший во тьме, скользил по нему, он трясся от страха и его охватывало безотчетное желание кинуться вперед, обнаружить себя и во всем признаться Смаугу. Словом, ему грозила нешуточная опасность оказаться во власти драконьих чар (Н.214).

Этот эпизод однозначно демонстрирует способность драконов подчинять окружающих своей воле. Главной проблемой для переводчиков стада здесь фраза unaccountable desire. D&D вообще не потрудились включить этот отрывок. Яхнин упростил его для детской аудитории: "бедняге так и хотелось" (Я Х.268). Рахманова, Каменкович и ВАМ постарались сохранить верность оригиналу и употребили наиболее точный русский эквивалент: "безотчётное желание" (PХ1976.185, Х2002.138; Км Х.225; ВАМ Х1990.179, Х2000.271). Королев, анонимный переводчик, Грузберг, Уманский и Бобырь использовали каждый разные прилагательные, чтобы охарактеризовать желание Бильбо "кинуться вперед, обнаружить себя и во всем признаться Смаугу". Королев назвал его "почти неодолимым желанием" (Кр Х.255), Анонимный переводчик написал, что это было "безудержное желание". Грузберг назвал его "почти непреодолимым желанием" (ГрХ.211). Рассказчик Уманского говорит, что это было "необъяснимое желание" (УХ.143). По версии Бобырь, это было "непонятное желание" (Б Х.255). Варианты Грузберга, Бобырь и Уманского наименее близки к оригиналу. Анонимный переводчик и Королев выбрали вполне выразительные, но чересчур сильные формулировки. Бильбо все-таки не потерял способности сопротивляться.

В следующем абзаце, однако, Толкин показывает, что Бильбо все же не остался неуязвим перед властью речей Смауга, и в душе у Бильбо "зародилось мерзкое подозрение", что:

и гномы упустили из виду этот важный момент или же все время втихомолку над ним посмеивались? Вот как влияют драконьи речи на неопытного слушателя. Разумеется, Бильбо следовало бы поостеречься; но уж больно подавляющей личностью был Смауг (Н.215).

"Подавляющая личность" Смауга, похоже, стала почти непреодолимым препятствием для переводчиков. Самым серьезным испытанием оказалось слово personality. Сталин был "подавляющей личностью" советских времен, начиная с 1922 года, когда он захватил лидерство в партии еще при жизни Ленина, и вплоть до его собственной смерти в 1953 году. Период сталинского террора известен как "культ личности". Этот термин впервые ввел Хрущев в своем секретном докладе, осуждающем Сталина, на XX Съезде КПСС в феврале 1956 г. Благодаря этому, слово личность оказалось слишком политически заряженным, особенно если речь шла таких отрицательных персонажах, как Смауг. Большинство переводчиков поэтому предпочли не употреблять его в этом эпизоде. Вариант Бобырь, который первоначально ходил в самиздате, и поэтому переводчице не надо было заботиться о прохождении цензуры, гласит:

Смауг был в состоянии подавить своей личностью кого угодно (Б Х1994.256).

Использование ею слова личность могло превратить этот отрывок в потенциально излишне политический, чтобы он мог пройти советскую цензуру. В постсоветской версии Каменкович, созданной в тот период, когда термин культ личности уже не горел клеймом в сознании каждого советского интеллигента, слово личность было реабилитировано:

Смауг просто подавил его своей личностью (Км Х.226).

Для современного русского читателя постсоветского времени такой вариант вполне приемлем, хотя, возможно, он слишком вольный. В своей посткоммунистической редакции перевода (2000 г.) ВАМ изменила первоначальную, относительно мягкую формулировку "Смог подавлял его [Бильбо]" (ВАМ Х1990.179) и также включила слово личность. В этом издании ее рассказчик говорит: "Смог как личность подавлял его [Бильбо]" (ВАМ Х2000-273),

Анонимный переводчик и D&D (а следовательно, и Каминская) полностью уклонились от проблемы личности. У D&D эта фраза попросту отсутствует. Анонимный переводчик написал, что: "Смауг оказался гораздо сильнее его [Бильбо]". Такой перевод слишком неопределенный и совершенно не объясняет, как именно Смауг одолевал или подавлял Бильбо. Это — точно та же проблема, что была и в первоначальной версии ВАМ, и которую она устранила, добавив личность. Яхнин нашел легкое решение, заменив Смога на его колдовские чары ("да слишком уж сильны были колдовские чары Смога") что придает фразе требуемый нематериальный контекст (Я Х.269).

Версия Уманского демонстрирует неизменную слабую сторону его переводов. Он может быть почти точным, но все же не до конца:

Таков вот эффект от разговора дракона с неопытным слушателем. Бильбо, конечно, не забывал, с кем имеет дело, но аргументы Смауга казались неотразимыми (У X.I 44).

Дж. Р. Р. Т.: Вот как влияют драконьи речи на неопытного слушателя. Разумеется, Бильбо следовало бы поостеречься; но уж больно подавляющей личностью был Смауг (Н.215).

Толкиновскому Бильбо "следовало бы поостеречься", в то время как Бильбо Уманского остерегался и "не забывал, с кем имеет дело". Толкиновский Смауг был "уж больно подавляющей личностью", а у Уманского "аргументы Смауга казались неотразимыми".

Перевод Рахмановой вышел в 1976 г., в брежневский период, когда, после кратковременного хрущевского флирта с десталинизацией страны, Сталин вновь оказался в чести. В те времена цензор тотчас отреагировал бы на политический подтекст слова личность, и было абсолютно нереально, чтобы тогдашняя цензура одобрила любой перевод фразы overwhelming personality, содержащий слово личность. При переводе этого словосочетания Рахманова продемонстрировала свой профессионализм, высокий уровень мастерства переводчика и превосходное чувство языка. Ее версия overwhelming personality не включала слова личность, но все же содержала политически заряженное слово, которое упоминалось в секретном докладе Хрущева на XX Съезде КПСС 25 февраля 1956 г.

Конечно, Бильбо следовало бы остеречься, но уж очень деспотичной натурой был Смог (Р Х1976-186, X2002.139).

В своей речи Хрущев, осуждая Сталина, все же отрицает, что тот был "безумным деспотом"84. Он не стал бы опровергать это утверждение, если бы это не был широко бытующий эпитет. Цель Хрущева состояла в дискредитации Сталина, но дискредитировать саму систему он не собирался. Хрущев нуждался в системе, чтобы оставаться у власти. Менее чем двумя страницами ниже, обращаясь к делегатам с просьбой помочь ему устранить последствия "культа личности" Сталина, Хрущев призывает съезд "вести борьбу против произвола лиц, злоупотребляющих властью"85. По сути, он здесь дает определение деспотизма. Хрущев хотел, чтобы и волки были сыты и овцы целы. Результатом его действий стал возврат к коллективному управлению, что сделало более безопасной жизнь высших чинов Коммунистической партии, но при этом не затронуло диктатуру пролетариата.

Читатели советских времен, хорошо знавшие секретный доклад, без труда видели скрытый намек на Сталина в словах "уж очень деспотичной натурой", вне зависимости от того, вкладывала ли в них этот смысл сама переводчица. В 1921 г., еще до того, как Сталин стал политическим лидером, Корней Чуковский написал детское стихотворение "Тараканище"86. В пост-сталинский период целое поколение тех, кто не знал, когда в действительности эта история была написана, восхищалось ею как пародией на Сталина. Идентификация таракана со Сталиным повисала на одном единственном слове усищах, визитной карточке Сталина, — но именно таким образом обычно и играли в прятки с цензором.

Учитывая ее несомненное мастерство и чувство языка, Рахмановой не составило бы труда подобрать другое, менее политически заряженное выражение. Остальные, отнюдь не настолько профессиональные переводчики, нашли вполне приемлемые варианты для фразы overwhelming personality. Свое умение играть в прятки с цензорами Рахманова уже продемонстрировала упоминанием слова Бог в обмен на Запад/Восток, поэтому выбор ею прилагательного деспотичный, никак не оправданный оригинальным текстом, был, вероятно, сознательным и рассчитанным на восприятие советскими читателями.

Перевод этой фразы у Грузберга был значительно лучше. Он избежал политических ловушек слова личность, сохранив смысл оригинала.

но уж очень подавляла натура Смога (Гр Х.212).

Грузберг использовал то же самое существительное натура, которое употребила в этой фразе и Рахманова, но вместо того, чтобы объединить его с прилагательным деспотичный, выбрал комбинацию с глаголом, который, в различных формах, получил большинство голосов в качестве перевода слова overwhelming, подавить.

Королев при пересказе этого эпизода ловко обходит политические коннотации слова личность, и, переделывая оригинал, переносит акцент на силу воли Бильбо.

У него зародилось ужасное подозрение — а что, если гномы н вправду замыслили обмануть его и все время втихомолку посмеивались над простаком Торбинсом? Нет, этого не может быть! Гномы — друзья, настоящие друзья!

Как видите, драконьи чары начинали действовать. И то сказать, редко кому удается против них устоять.

— Золото — не главное, — проговорил хоббит (Кр Х.256).

Дж. Р. Р. Т.: Теперь в душе у него зародилось скверное подозрение, что и гномы упустили из виду этот важный момент или же все время втихомолку над ним посмеивались? Вот как влияют драконьи речи на неопытного слушателя. Разумеется, Бильбо следовало бы поостеречься; но уж больно подавляющей личностью был Смауг.

— Вот что я тебе скажу, — произнес он, стараясь и сохранить верность друзьям, и не уронить достоинства, — поначалу мы и не думали о золоте. (…) (Н.215).

Версия Королева — это красивый рассказ, но это не Толкин. Это совершенно другая история, которая акцентирует внимание на иных вопросах и проблемах философского плана.

Золото

Сэму он дал мешочек с золотом.

— Едва ли не последняя капля отборного вина из золотого урожая Смауга (…) Будет кстати, если надумаешь жениться, Сэм.

Бильбо Бэггинс (R.328)

Золото — это корень всех зол в «Хоббите». Именно из-за него дракон Смауг попал в историю. Смауг был "особенно жадным, сильным и злобным" драконом (Н.35), который прилетел с севера и опустошил владения Короля-под-Горой, похитив сокровища гномов и богатства близлежащего Дэйла. Часть истории Толкина посвящена "власти, которую обретает над душами золото, когда его долго лелеет дракон" (Н.250), и воздействию золота на гномов, людей, эльфов и хоббитов. Золото — корень раздоров между гномом Торином Оакеншильдом с одной стороны и Бэрдом, наследником Гириона из Дэйла, и Королем эльфов, с другой. На смертном одре, однако, Торин Оакеншильд осознает зло, исходящее от золота, и жалеет, что большинство его сородичей не похожи на Бильбо, который, в отличие от гномов, "не терял головы и устоял перед чарами золота" (Н.228). К этой теме Толкин кратко возвращается во "Властелине Колец", в пожелании Галадриэли Гимли, когда Братство покидает Лориэн. Она говорит ему: "пусть по рукам вашим будет струиться золото, но золото не будет над вами властно" (F.487). Это пожелание подводит итог искуплению вины гномов, начатому Торином на сметном одре, и приводит к логическому завершению толкиновскую историю золота, поскольку золото в ВК не играет никакой роли. ВК — это история власти.

Толкин противопоставляет отношение к золоту гномов и Беорна. В то время как гномы "только и говорили, что о золоте, серебре и драгоценностях, да об изделиях искусных мастеров", "Беорна такие вещи не очень-то занимали — в зале не было ни одного золотого или серебряного предмета и, кроме ножей, почти ничего металлического" (H.127). Всего лишь с незначительными расхождениями в формулировках все переводчики были единодушны в этом эпизоде и все прекрасно с ним справились, а вот у Уманского было интересное преувеличение. Его рассказчик говорит: "и вообще из металла были изготовлены только несколько ножей и топор" (У Х86).

Даже в сокращенной версии D&D сохранилось противопоставление золота и серебра, но пропала неприязнь Беорна к промышленным изделиям: металлическим предметам.

Когда обед кончился, гномы завели свои разговоры о золоте и серебре и об изделиях искусных мастеров, но Беорн не слишком к ним прислушивался его такие вещи, видать, не очень-то занимали (D&D H.66).

Перевод текста D&D Каминской вылился в интересную интерпретацию фразы "свои разговоры о золоте и серебре и об изделиях искусных мастеров". По ее версии, "гномы сели на своего конька — разговорились о сокровищах, о золотых дел мастерах" (Кск Х..66). В полной версии это было бы неуместно, поскольку само собой подразумевается, а подобных вещей Толкин не допускал. Его текст — воплощение многозначительной сдержанности. В сокращенной версии, однако, небольшие преувеличения время от времени необходимы.

В XIII главе ("Никого нет дома") Бильбо приводит компанию к сокровищам, и в то время как они радуются найденным богатствам, Толкин противопоставляет воздействие, которое власть золота и богатства оказывает на Бильбо, воздействию ее на гномов.

Все же мистер Бэггинс, в отличие от гномов, сохранил ясность ума и устоял перед чарами сокровищ. Задолго до того, как гномы утомились обследовать богатства, он почувствовал смутное беспокойство и, усевшись на пол, принялся тревожно размышлять, чем же все это закончится. "Добрую долю этих драгоценных кубков, — думал он, — я бы отдал за глоточек чего-нибудь бодрящего из деревянной чаши Беорна!" (Н.228–229).

Первое предложение содержит два ключевых элемента. Первый — слово bewitchment (чары). Оно выражает идею чарующей власти сокровищ. Это повторяющийся тезис у Толкина. Второй элемент — Mr. Baggins kept his head more clear. Это положительное утверждение, которое делает Бильбю активным участником действия. Чары богатств влияли и на него, но он сохранил ясность ума. Почти все переводы этого абзаца страдают тем, что недостаточно отдают должное Бильбо, усилием воли сохранившему ясность ума и не поддавшемуся чарам сокровищ. Наиболее часто переводчики использовали формулировку "не потерял голову". Версия Рахмановой была лучшей, поскольку она добавила фразу, благодаря которой Бильбо стал активным участником действия, каковым и заслуживает быть. Ее рассказчик говорит:

Мистер Бэггинс в отличие от гномов не потерял головы при виде богатств и устоял перед их чарами (Р X.197).

Перевод этой фразы у Уманского также имел верную тональность. Его рассказчик говорит: "Все же мистер Бэггинс меньше поддался очарованию клада, чем карлики" (У X.I 52). Лаконичность и изящество этой фразы делает ее достойной соперницей рахмановской.

Варианты других переводчиков, которые использовали чары — Бобырь и ВАМ — были менее удачными, поскольку их конструкции приуменьшали активную роль Бильбо, сохранившего ясность ума. Согласно их формулировкам, чары сокровищ действовали на него меньше, и это, безусловно так, но самому Бильбо при этом отводится пассивная роль, в отличие от оригинала и варианта Рахмановой.

Бобырь: Однако голова у Бильбо была яснее, чем у прочих, и чары сокровищ действовали на него меньше (Б Х1994.273).

ВАМ: У господина Торбинса от сокровищ не так кружилась голова, как у остальных. Их чары на него не действовали (BAMХ1990.190, Х2000.290).

У Яхнина превосходный перевод слова bewitched — зачарован, но его формулировка, к сожалению, также лишает Бильбо активной роли в процессе сопротивления чарам сокровищ.

В отличие от гномов Бильбо не был зачарован несметными сокровищами дракона (Я Х.285).

Фраза Грузберга — менее выразительная, хотя и вполне приемлемая, также превращает Бильбо в пассивный объект воздействия сокровищ.

И тем не менее сокровище не затуманило мистеру Бэггинсу голову, как гномам (Гр Х.224).

У анонимного переводчика неплохая, хотя и лишенная очарования версия следует в том же самом направлении мысли.

И все же почтенный Торбинс менее всех потерял голову при виде груды сокровищ.

Каменкович использовала такую же основную конструкцию, как и анонимный переводчик, но, дойдя до наречия, свернула в другую сторону. Ее рассказчик говорит, что Бильбо "отнюдь не потерял головы при виде золота" (Км Х.240). Власть сокровища действовала на Бильбо, но его голова при этом оставалась более ясной.

Королев полностью обошел проблему, целиком опустив первое предложение в этом эпизоде (Кр Х.272).

Второе предложение этого эпизода делает конкретным абстрактное утверждение первого, и большинство переводчиков без труда справились с ним. "Задолго до того, как гномы утомились обследовать богатства он [Бильбо] почувствовал смутное беспокойство и, усевшись на пол, принялся тревожно размышлять, чем же все это закончится". Королев и ВАМ опустили наречие nervously, для которого остальные переводчики с легкостью подобрали слово тревожно. В идеально выверенном тексте Толкина любой допущенный пробел делает перевод лишь бледным отражением оригинала. И хотя Бильбо имел все основания испытывать тревогу на протяжении всего своего приключения, нет никакой причины убирать ее из перевода.

Яхнин опустил не только наречие тревожно, но и вообще все опасения Бильбо.

Он [Бильбо] уселся прямо на пол и, пока гномы лихорадочно копались в драгоценностях, перебирал в памяти прежние приключения (Я Х.285).

Версия Рахмановой была еще более краткой. Она обрубила предложение — и абзац — в конце первой фразы:

Гномы всё ещё рылись в сокровищнице, но Бильбо прискучило это занятие [Новый абзац] (Р Х.197).

Дж. Р. Р. Т. (купюры выделены): Задолго до того, как гномы утомились обследовать богатства, он почувствовал смутное беспокойство и, усевшись на под, принялся тревожно размышлять, чем же все это закончится (Н.228).

Третье предложение эпизода, внутренний монолог Бильбо, тщательно выстроено с целью еще четче продемонстрировать отношение Бильбо к золоту и драгоценностям. "Добрую долю этих драгоценных кубков, — думал он, — я бы отдал за глоточек чего-нибудь бодрящего из деревянной чаши Беорна!" (Н.229). Отвергнутые им драгоценные кубки, сделанные, скорее всего, из золота или серебра и инкрустированные драгоценными камнями, а вместо них желанный "глоточек чего-нибудь бодрящего из деревянной чаши Беорна" однозначно помещает Бильбо в лагерь Беорна в том, что касается отношения к золоту, побуждая читателя вспомнить, что в зале Беорна "кроме ножей, почти ничего металлического" не было (Х.127). Перевод Рахмановой этого эпизода разочаровывает, поскольку в нем пропущены второе и третье предложения. Это оправдано в сокращенной версии, такой как v D&D, но в превосходном во многих других отношениях переводе Рахмановой подобные пропуски слишком резко выделяются.

Противопоставление драгоценного кубка и деревянной чаши — ключ к успеху в этом предложении. Версия Бобырь била точно в цель: "драгоценные кубки" и "деревянная чаша". Вполне приемлемая версия Каменкович сравнивает "золотые кубки" с "деревянной чашей", но преувеличивает количество, которое Бильбо был согласен обменять: "Всю эту груду золотых кубков". Перевод Яхнина почти дословно повторяет Каменкович. Он лишь немногим более краток. У него Бильбо был готов обменять "все эти золотые кубки". Версия Грузберга несколько менее адекватна, поскольку он сравнил "бесценные кубки" с "деревянным кубком". Чтобы достичь полного эффекта, названия сосудов должны быть разными. У Уманского различные названия сосудов хорошо подобраны, но прилагательное перед кубками оставляет желать лучшего. Его Бильбо "отдал бы добрую часть этих прекрасных бокалов, — подумал он, — за то, чтобы выпить чего-нибудь ободряющего из деревянных чаш Беорна!" (У Х.152–153). Версия ВАМ еще менее привлекательна, поскольку она пропустила прилагательное перед кубками. Бильбо у нее просто говорит: "Я бы много этих кубков отдал…" (ВАМ Х1990.190, X2000.290).

В анонимной версии переводчик отказался от сравнения кубков с чашами, но, тем не менее, создал запоминающийся образ, вполне в духе взглядов Толкина на золото.

"Честное слово, — думал он, — я отдал бы половину всей этой золоченой чепухи за глоточек чего-нибудь бодрящего из Беорнова деревянного кубка!"

Королев сохранил кубки и чаши, но не учел, из чего они были сделаны. Вдобавок к пропущенному первому предложению, это полностью лишает толкиновский эпизод всякой силы.

Какой толк ото всех этих кубков, ведь они пустые, — подумалось ему. Эх, глотнуть бы сейчас из Беорновой чаши!" (Кр Х.272).

Добавление фразы "ведь они пустые" сводит комментарий Бильбо к одной лишь практичности, тогда как Толкин имел в виду комментарий философский. Благодаря практичности Королева желание глотнуть чего-нибудь из Беорновой чаши осталось без всякого raison d'etre87. Мечта глотнуть чего-нибудь из Беорновой чаши уже не объясняется ничем, кроме приятного вкуса напитка и жажды, испытываемой Бильбо.

Смауг и гномы не одиноки в своей любви к золоту и сокровищам, как показывает Толкин в XIV главе ("Огонь и вода"), в которой Король эльфов узнает о смерти Смауга и решает забрать себе часть сокровищ.

— Боюсь, мы больше никогда не услышим о Торине Оакеншильде, — сказал Король. — Уж лучше бы он оставался моим гостем! Но порой и самый дурной ветер приносит добрую весть, — добавил он, ибо тоже не забывал легенды о сокровищах Трора (Н.241).

Процитированный диалог, в котором Король предполагает, что Торин Оакеншильд погиб, не представлял проблемы для переводчиков, но зато таковой стала идентификация говорящего в конце первого предложения. Рахманова, Каменкович, Королев и Яхнин почувствовали необходимость разъяснить, какой именно это был «Король», словно читатель мог перепутать его с кем-то другим. Рахманова и Яхнин уточнили, что это был "король лесных эльфов" (Р Х.210; Я Х.ЗОЗ), в то время как Каменкович и Королев сказали, что это был "король эльфов" (Км Х.255; Кр Х.289). Их опасения на этот счет не были уж вовсе безосновательными, поскольку ВАМ назвала говорящего "новым Главарем орков" (ВАМ Х1990.202). Очевидно, она просто не могла представить, что Король эльфов способен так поступить. Она забыла, что Лесные эльфы "были более опасны и менее мудры" (Н.164). Эту ошибку ВАМ исправила во втором издании, вышедшем в 2000 г. в издательстве «ЭСКМО» (ВАМ Х2000.348).

Рахманова и Яхнин единственные из всех переводчиков почувствовали потребность устранить сарказм второго предложения — "Уж лучше бы он оставался моим гостем!". В своих вариантах они заменили гостя на пленника. ВАМ также испытывала затруднения с этим предложением и добавила в конце смешок — «ха-ха-ха» — чтобы читатель наверняка воспринял это должным образом. Все остальные переводчики нашли различные, но вполне приемлемые формулировки для этой фразы.

В третьем предложении при выборе варианта для пословицы: "an ill wind, all the same, […] that blows no one any good", переводчики разделились на два лагеря. Одни использовали русскую пословицу, другие перевели дословно. Русская пословица, которую "Англо-русский словарь"88 предлагает в качестве перевода "it is an ill wind that blows nobody good", чаще переводится на английский как "every cloud has a silver lining" — "нет худа без добра". Именно эту пословицу использовали ВАМ (ВАМ Х.202), Каменкович (Км Х.255) и Королев (Кр Х.289). Формулировки анонимного переводчика, Яхнина, Грузберга, Уманского и Рахмановой просто перефразировали оригинал. Рахманова, добавившая "как говорится", пожалуй, выбрала лучший из всех вариантов, который придает фразе некоторый привкус пословицы.

Рахманова: Но, как говорится, и самый дурной ветер приносит добрую весть (Р Х.210).

Анонимный переводчик: Впрочем, даже худой ветер иногда приносит добро!

Грузберг: Но даже дурной ветер способен принести добрую новость (Гр Х.238).

Яхнин: Но и плохой ветер приносит иногда хорошие вести (Я Х.ЗОЗ).

Уманский: Но все-таки нет такого дурного ветра, который не принес бы чего-нибудь полезного (У X.I 61).

Перевод Бобырь стоит особняком. Она единственная, кто не нашел ничего хорошего в новостях, принесенных ветром. Ее версия гласит:

Но все же эта весть — злой ветер, и он не принесет добра никому (Б Х1994.291).

Она права с точки зрения развития сюжета, но это резко изменило образ Короля эльфов. Он стал намного мудрее, чем подразумевалось из контекста.

Чтобы узнать мнение Толкина о мудром отношении к золоту Высоких эльфов, читателю следует обратиться к "Властелину Колец", где об этом говорится в восьмой главе второй книги ("Прощание с Лориэном"), в сцене, когда Галадриэль вручает подарок Гимли, незадолго до того, как Братство покинет Лориэн. Гимли поначалу вообще отказывается от подарка, говоря, что ему достаточно было видеть Владычицу галадрим и слышать ее нежный голос, но Галадриэль настаивает, и он просит одну прядь ее волос. Галадриэль удовлетворяет его просьбу со словами:

— Пусть напутствие мое следует за подарком, — произнесла она. — (…) Гимли, сын Глоина, пусть по рукам вашим будет струиться золото, но золото не будет над вами властно (Р.487).

Яхнин, оставаясь верным выбранному им стилю краткого пересказа, удалил эту часть повествования (Я Хр.303). У Бобырь также был небольшой, но существенный пробел в этом эпизоде. Она опустила тот момент когда эльфы изумляются дерзости Гимли, а также одобрительную реакцию Галадриэли и ее вопрос. Гимли в ее версии говорит:

Если вы приказываете, — сказал Гимли, низко кланяясь, — то я посмею попросить у вас только прядь ваших волос, которые настолько же прекраснее золота, насколько звезды прекраснее всяких алмазов. Я сохраню их на память о ваших добрых словах при нашей первой встрече. И если я вернусь в свои родные пещеры, то велю заключить ваш подарок в нетленный хрусталь, дабы он был залогом дружбы между Горами и Лесом до конца времени (Б.120–121).

Дж. Р. Р. Т.: — Ничего, Владычица Галадриэль, — сказал Гимли, низко кланяясь и заикаясь. — Ничего, разве что… Если мне дозволено будет сказать… Я прошу прядь ваших волос, которые превосходят золото земли, как звезды превосходят сокровища недр, Я не стал бы просить такой подарок… Но вы сами приказали назвать мое желание. Эльфы зашевелились и зашушукались в изумлении, Келеборн удивленно взглянул на гнома, но Владычица улыбнулась.

— Говорят, искусство гномов в руках, а не в речах, — молвила она, но к Гимли это не относится. Никто доселе не высказывал мне просьбы столь дерзкой, но и столь учтивой. И как могу я отказать, коли сама приказала ему говорить? Но скажите, как поступите вы с таким подарком?

— Буду беречь, как сокровище. Владычица, — ответил тот, — в память о ваших словах, сказанных мне при первой встрече. И если я когда-нибудь вернусь к золотых дел мастерам моей родины, то оправлю его в нетленный хрусталь, дабы стал он наследием моего дома, залогом доброй воли между Горами и Лесом до конца дней (F.487).

Уманский не восстановил ни одну из пропущенных фраз, а оставил весь кусок в точности таким, как он был представлен у Бобырь (У II. 444).

Используя совершенно разные формулировки, все остальные переводчики правильно передали смысл. Лучшим был Грузберг, поскольку его вариант ближе всего к оригиналу, хоть и не слишком литературен, и в нем сохранен повтор слова «золото», в то время как остальные переводчики второй раз использовали местоимение.

— Пусть слова мои пойдут вместе с подарком, — сказала она. — (…) Гимли, сын Глойна, пусть ваши руки будут полны золотом, но золото не будет иметь над вами власти.

Пожелание Галадриэли в сущности завершает искупление вины гномов, которое начато было еще в «Хоббите», и освобождает их сердца от власти золота. В XVIII главе ("Обратный путь"), в которой на смертном одре Торин мирится с Бильбо, Толкин показывает, насколько изменились взгляды Торина. Он говорит:

Коли среди нас побольше было бы тех, кто ценит вкусные яства, веселье и песни превыше накопленного золота, то и мир был бы радостнее (Н.273).

Толкин поменял эту фразу во втором издании (1951 г.). В первом она гласила: "Коли бы больше людей…" (АН.328). Это серьезное изменение, поскольку люди — намного более узкое понятие, чем мы. Мы может включать и людей, и гномов, и хоббитов. Новая версия Толкина придает комментарию Торина более широкий спектр значений. Часть переводчиков сузила его. Торин у ВАМ ограничился "моими соплеменниками" (ВАМ Х1990.228, X2000.348). Торин Каменкович обращался исключительно к гномам (Км Х.292). У Яхнина та же самая идея, но его вариант был более многословным. Его Торин говорит: "если бы гномы, подобно вам, хоббитам" (Я Х.342). У Рахмановой и Каминской Торин говорит: "наш брат" (Р Х.240; Кск Х.127). Торин Грузберга думал, что "мы тоже" должны ценить еду, веселье и песни больше золотых сокровищ, и в такой формулировке также дается сравнение гномов и хоббитов (Гр Х.271). В анонимном переводе слова Торина "кое-кто из нас" почти соответствуют оригиналу. Торин у Бобырь, Уманского и Королева несколько преувеличил, говоря "большинство из нас" (Б Х1994.331; У Х.180) и "все мы" (Кр Х.327).

Во второй части предложения с конструкцией "если… то" все прошло гладко — большинство переводчиков проголосовали за слово веселее. Королев и Яхнин выделяются и тут. У Королева Торин сказал, что мир будет "гораздо приятнее" (Кр Х.327), а Яхнин написал, что мир был бы "намного светлее и радостнее" (Я Х.342). Анонимный переводчик, однако, решил, что "мир бы был лучше", и при этом был абсолютно прав с философской точки зрения, но только не с лингвистической.

Другой эпизод из того же самого диалога дает представление о ценности золота и серебра в загробном мире гномов. Прощаясь с Бильбо, Торин говорит:

Я ухожу в чертоги ожидания к моим праотцам до той поры, когда мир обновится. Сейчас я оставляю все золото и серебро, поскольку там, куда ухожу, оно немногого стоит. Я хочу проститься с тобой по-дружески и взять обратно свои слова, произнесенные у Врат, и загладить свои поступки (Н.272).

В первом предложении диалога о примирении Торина с Бильбо рассказывается, куда Торин отправится после смерти и как долго будет оставаться там. Это предельно сжатый философский трактат о загробной жизни гномов, и любое искажение тщательно подобранных Толкином слов серьезно повредит философской системе, которую Толкин намеревался развернуть перед читателем.

Взгляд Яхнина на будущую загробную жизнь Торина наиболее далек от концепции Толкина. У Яхнина Торин уходит "в страну молчания", где он будет ждать вместе с предками обновления мира (Я Х.341). Леденящая душу концепция, и целиком в стиле Яхнина. Чертоги ожидания Толкина, скорее всего, скопированы с Вальгаллы89 (Valhalla — Val + Holl) — чертогов павших в бою храбрых воинов (эйнхериев) во дворце Одина из скандинавского мифа. Там павшие герои пируют с богами в ожидании Рагнарёка. Довольно сложно представить себе молчаливый пир викингов.

В своем варианте "Далекие Дворцы" Уманский уловил ощущение великолепия Вальгаллы, но такое название в этой истории кажется инородным (У X.I 80).

При переводе слова halls большинство голосов было отдано варианту чертог. Его использовали анонимный переводчик, Рахманова, Каменкович и Каминская, подразумевая при этом величественный, роскошно обставленный зал. Царским чертогом называется зал коронаций русских царей в Успенском соборе Московского Кремля. Чертог — также слово, используемое в "Советском энциклопедическом словаре" (СЭС, с. 192) в статье о Вальгалле.

Королев выбрал другое помпезное слово — палата, но в данном контексте чертог смотрится лучше. ВДМ и Грузберг использовали современный, буквалистский перевод: зал. Бобырь, как ни странно, остановилась на архаичном слове обитель. Это то же самое слово, которое анонимный переводчик и Королев ("Хоббит"), а также М&К, Каменкович и Волковский (ВК) используют при переводе The Last Homely House (H.60; F.296). В своем переводе «Хоббита», однако, для The Last Homely House Бобырь употребила выражение "последнее убежище" (Б Х1994-62; У Х.42), что верно в контексте истории, но само словосочетание лишено британской сдержанности толкиновского названия. Абзац из ВК, где упоминается The Last Homely House, пропущен и у Бобырь, и у Уманского (Б.47; У II.358).

В современном языке английское слово hall растеряло большую часть былого великолепия. "Оксфордский американский словарь" определяет его так: "большая комната или здание для собраний, банкетов, концертов и т. д.". Именно этот смысл ВДМ и Грузберг точно передают в своем переводе залы (Гр Х.270; ВАМ Х1990.228, X2ooo.348). Однако при употреблении этого слова возникает проблема, связанная с распространенным русским словосочетанием. Зал ожидания — вариант Грузберга — наводит на мысль о вокзалах и аэропортах. Такая ассоциация вызывает в воображении русского читателя достаточно прозаический образ, и поэтому ее следует избегать.

ВАМ постаралась обойти эту ассоциацию, добавив к залам определение. По ее версии, это были "Залы Долгого Ожидания", где каждое слово начиналось с прописной буквы, как в заголовке. Однако наиболее интересный вариант придумал анонимный переводчик. Он назвал их "чертогами безвременья", что намного лучше, чем версия ВАМ. Он не только употребляет чертоги, вместо залов, но и самое долгое ожидание надоест меньше, если будет длиться в безвременье, где тысяча или десять тысяч лет пролетают как одно мгновение. Я предпочел бы ждать в "чертогах безвременья", чем в "Залах Долгого Ожидания".

Ни один другой вариант, использованный для перевода hall, не может сравниться с образом, вызываемым употреблением слова чертог — ассоциацией с царским, неземным великолепием. Для русского читателя оно гораздо бесспорнее и яснее сохраняет связь с Вальгаллой, нежели формулировка Толкина — для английских читателей, которые давно не перечитывали скандинавские мифы или забыли, что halls — это обиталище богов. Последнее хорошо иллюстрирует нижеприведенная цитата из "Скандинавских мифов"90:

Чертоги имеют и прочие боги. Первый из них — Идалир — имя месту в тисовых долинах, где Улль палаты построил. Второй зовется Альвхейм, "жилище альвов". Был Фрейром получен от богов на первый зубок. Третий — чертог, с крышей, серебром украшенной богами благими; Валаскьяльв, "Чертог павших", дворец тот, он асом воздвигнут в древнее время. Четвертый — то Сёкквабекк, "погруженная скамья" — плещут над ним холодные волны, там Один и Сага пьют каждый день из чаш златокованых. Гладсхейм, "жилище радости", — то пятый, поблизости там, как золото, пышно Вальгалла блещет, (…) Пять сотен дверей и сорок еще в Вальгалле самой, верно; когда настанет час схватки с Фенриром, восемьсот воинов выйдут из каждой. (…) Двенадцатый — Види, Видара край, покрытый кустами и высокими травами91.

Скандинавские саги вполне соответствуют словам Торина о чертогах ожидания, как месте, где "золото и серебро (…) немногого стоит". В приведенной выше короткой цитате из "Скандинавских мифов" содержатся два упоминания о золоте и серебре: крыша Валаскьядьва, "Чертога павших", покрыта серебром, и "Один и Сага пьют каждый день из чаш златокованых", Золото и серебро используются самым прозаическим образом. Серебро в самом деле не представляет особой ценности, если им можно покрыть крышу огромного чертога. Несмотря на то, что купола русских храмов обычно покрывались сусальным золотом, параллели с малой ценностью серебра, используемого для покрытия крыш в чертогах богов, здесь не просматривается. На земле это демонстрация роскоши, гигантские денежные пожертвования Богу в надежде на Его милость, заслужить которую и призваны золотые купола и роскошное убранство храмов. В Чертогах богов — а богам не требуется прибегать ни к каким уловкам, чтобы произвести на кого-то впечатление, — ценность определяется в иных терминах.

Фраза "там, куда ухожу, оно [золото и серебро] немногого стоит" доставила переводчикам немало хлопот. Английское слово worth имеет двойной смысл, который трудно передать одним русским словом. "Англо-русский словарь" Апресяна переводит worth как: "ценность, значение, достоинство". Лучшее решение было у Уманского. Его Торин говорит: "все это [золото и серебро] ничего не стоит" (У X.I 80). Глагол здесь допускает двоякое толкование. Его употребляют при обозначении конкретной цены в таких фразах, как "эта книга стоит 10 долларов". Но также его можно использовать и в переносном смысле: "это не стоит усилий".

Варианты Грузберга, Королева и анонимного переводчика чуть менее точны, по сравнению с Уманским, а вот все остальные разбрелись далеко в разные стороны. Из этих двух лучшая версия у Грузберга. Он употребляет разговорное выражение "где от него мало проку". Хотя использованный им оборот слегка не соответствует стилизованной речи Торина, суть его верна, а это важнее. Анонимный переводчик придал фразе интересный философский поворот, переведя ее так: "золото и серебро мне там ни к чему", в результате чего утверждение общего плана конкретизируется до личной оценки Торина, но все еще сохраняет двусмысленность английского слова worth. Королев ликвидировал эту проблему, используя ту же самую формулировку, но без местоимения: "там оно ни к чему".

Четверо переводчиков — Рахманова, Каменкович, Каминская и ВАМ решили, что в контексте гномов, золота и серебра Толкин имел в виду стоимость. Такой выбор легко понятен, и в данном контексте относительно неплохо передает смысл слова worth. Все эти переводы варьировались вокруг слова цена. Трактовка Рахмановой была наиболее изящной: "оно мало ценится" (Р Х1976-240). Каменкович и Каминская дали одинаково интересные формулировки в том же самом ключе: "они [золото и серебро] не в цене" (Км Х.292; Кск, Х.127). Вариант ВАМ был менее удачен: "оно не имеет ценности" (ВАМ Х1990-228), поскольку это менее двусмысленно, чем формулировка Толкина, согласно которой золото и серебро некоторой ничтожной ценностью все же обладают: ими, например, покрывают крыши.

Бобырь, однако, решила, что Толкин имел в виду бесполезность золота и серебра для загробной жизни гномов. Такой подход приводит к серьезному философскому искажению смысла предложения. Выбор между ценностью и полезностью указывает на различные исходные посылки автора. Предпочтя ценность, Рахманова, Каменкович, Каминская и ВАМ акцентируют внимание на деньгах и богатстве, допуская также переносное значение, которое соответствует комментарию Торина о драконах, никогда не наслаждающихся ни одной из прекрасных вещей в своей сокровищнице. Выбрав бесполезность, Бобырь акцентирует внимание на прагматизме и практичности, что до некоторой степени является вариантом, аналогичным тому, на котором остановились Грузберг, ВАМ и Рахманова, переводя enjoy словом используют в комментарии Торина о драконах (Н.35). Предельно марксистское, материалистическое различие: вещи имеют ценность, потому что они полезны, а не по какой-то другой причине, непосредственно относящейся к свойствам данной вещи. Иными словами, это вполне советское различие. У Бобырь, как и у ВАМ, версия была весьма категорична. Она гласит: "где они бесполезны" (Б Х1994-331). Яхнин составил ей компанию. Он написал: "золото и серебро не нужно" (Я Х.341).

Пребывание Торина в "чертогах ожидания" не будет длиться вечно. Он останется там лишь "до той поры, когда мир обновится". Большинство переводчиков без проблем справились с этой фразой, использовав в переводе глагол обновиться (Км Х.292; Б Х.331; Гр Х.270), или существительное обновление (анонимный переводчик). Королев предложил интересную альтернативу — возродится (Кр Х.327). У Уманского была фактически точно такая же формулировка: "пока мир не родится заново" (У Х.180). В контексте Толкина и скандинавских мифов фраза "пока мир не возродится" вызывает образ Рагнарёка, когда боги и павшие герои из Вальгаллы устремятся вперед в последнюю битву с Фенриром и силами зла — битву, которая закончится разрушением и возрождением мира.

Земля погрузится в пучину. Земля возродится вновь из вод, зеленая и прекрасная92.

У Рахмановой был совершенно иной подход к переводу слова renewal. По ее версии мир "изменится к лучшему" (Р Х.239). Каминская вторила ей, но изменила приставку у глагола: "переменится к лучшему" (КскХ.127). Вариант ВАМ наименее удачный из трех — она хоть и тоже проголосовала за перемену, но не уточнила, какой именно эта перемена будет. Использовав тот же самый глагол, что и Каминская, ВАМ просто написала, что "мир переменится" (ВАМ Х.228). Яхнин так и не смог решиться на что-то одно и взял у всех понемногу. Его Торин оставался бы в "стране молчания", пока "все обновится и переменится" (Я Х.341). Перемены могут быть и к лучшему, и к худшему, и именно поэтому Рахманова и Каминская определили, какими именно они будут. Хотя можно со всей убедительностью утверждать, что конец мира в Рагнарёке и его последующее возрождение — это и есть перемена, все же сам Толкин слово переменится не использует. Надежда, что обновленный мир будет лучше, безусловно, возникает при чтении этой фразы, но в формулировке Толкина это напрямую не утверждается.

Этот эпизод в переводе Утиловой — единственный отрывок из ее комикса по «Хоббиту», который рассматривается в данном исследовании. Уникальность фразы Рахмановой "когда мир изменится к лучшему", позволяет легко продемонстрировать, что ее перевод послужил исходным текстом для краткой версии Утиловой. У Утиловой читаем:

Прощай, добрый вор. Я ухожу из этого мира к моим предкам до той поры, пока мир изменится к лучшему (Ут Х.59).

Ср. с версией Рахмановой:

— Прощай, добрый вор, — сказал он. — Я ухожу в чертоги ожидания к моим праотцам до той поры, когда мир изменится к лучшему (Р Х.239).

Использование Утиловой перевода Рахмановой в качестве основы для ее сокращенного пересказа лишний раз подтверждает закрепившийся за этим переводом «Хоббита» титул образцового. Перевод Рахмановой, однако, все же нуждается в «осовремениваньи» с тем, чтобы избавиться от наследия "холодной войны" и досадных пропусков.

Глава III. ОТКАЗ ОТ КОЛЬЦА:

План, согласие и обещание

Свобода без идеалов приносит гораздо больше вреда, чем пользы.

Артуро Граф (1848–1913) Итальянский писатель, историк культуры, филолог93

Несмотря на краткость толкиновского описания решения Бильбо отказаться от Кольца, которое разыгрывается как две беседы между Бильбо и Гэндальфом, оно, тем не менее, насыщено информацией и демонстрирует читателю ключевые элементы характеристики каждого героя. В этом эпизоде образы персонажей Толкина представляют собой многослойную эволюционирующую структуру, основанную на словах: план, согласие, обещание. При таком типе структуры контекст остается тем же самым, но изменяется ключевое слово. В каждой из трех частей беседы контекстом является Кольцо. Гэндальф побуждает Бильбо отказаться от него, на каждом этапе усиливая моральное давление на Бильбо.

В первой части Гэндальф спрашивает Бильбо, собирается ли он действовать согласно своему плану. Гэндальф у Толкина повторяет слово план три раза, практически лишая читателя возможности упустить тот факт, что Бильбо выполняет некий план, о котором знает и Гэндальф.

— Ты хочешь сказать, что выполнишь свой план?

— Да. Я решился уже давно, и пока что не передумал.

— Отлично. Не стоит больше говорить об этом. Выполняй свой план весь план целиком — и, я надеюсь, все обернется к лучшему и для тебя, и для всех нас (F.49).

Когда дальше по ходу повествования возобновляется беседа между Гэндальфом и Бильбо, Толкин показывает, что Гэндальф играет гораздо более важную роль в процессе формирования плана Бильбо. Гэндальф напоминает ему, что он уже «согласился» оставить Кольцо Фродо. Это явно предполагает, что так поступить Бильбо попросил именно Гэндальф. Для заключения соглашения необходимы двое участников. Напоминая Бильбо о его согласии, Гэндальф постепенно усиливает моральное давление на Бильбо, чтобы заставить его придерживаться плана.

— Я все оставляю ему, за исключением, конечно, нескольких мелочей. Надеюсь, он будет счастлив, когда привыкнет жить самостоятельно. Пора: с этих пор он сам себе хозяин.

— Все? — спросил Гэндальф, — И кольцо тоже? Ты согласился на это, вспомни (F.59).

В заключительной части этой многослойной эволюционирующей структуры Толкин описывает, как Гэндальф торопит Бильбо выполнить «обещанное», повторно подтверждая роль Гэндальфа в формировании плана: ведь обещание должно кому-то даваться. Раз Гэндальф знает о плане и возлагает на Бильбо ответственность за него, значит, ему и было дано обещание.

— Ну, ну, мой дорогой хоббит! — сказал Гэндальф. — Всю твою долгую жизнь мы были друзьями, и ты кое-чем мне обязан. Ну, давай же! Делай, как обещал — отдай кольцо! (F.60).

В некоторых переводах изменения текста привели к существенным сдвигам в характерах обоих — и Бильбо, и Гэндальфа. Основные различия заключаются в том, кто что знал и когда.

Бобырь сократила всю первую главу до одною абзаца, вообще устранив Гэндальфа из этой картины. Ее версия гласит:

С помощью Кольца Бильбо прожил еще много лет; он мало им пользовался и не знал всей его силы, но ощущал на себе его влияние. Сам того не зная, он уже начал превращаться в призрак. Чувствуя, что с ним происходит что-то странное и неприятное (хотя он и не связывал этого с Кольцом), Бильбо решил покинуть родину и уйти странствовать. Так он и сделал; а свой дом и все свое имущество, включая Кольцо, он оставил своему молодому родичу и приемному сыну по имени Фродо (Б.9).

Уманский восстановил первую главу.

Начальный элемент толкиновской структуры — план — стал жертвой двух обстоятельств. Во-первых, общей рекомендации преподавателей художественного слова повсеместно избегать повторов. Без сомнения, уже этого было достаточно, чтобы редактор предал забвению толкиновский план, троекратно повторенный в отрывке из 32 слов. Из всех переводчиков только Г&Г воспроизвели целиком последовательность толкиновских повторов.

Второй проблемой для плана стали пользующиеся дурной славой политические ассоциации, связанные с этим русским словом. Они напоминали о великих советских пятилетках — эпохе пламенных речей и кумачовых полотнищ, всесоюзных строек и номенклатурных кормушек, времени показного ударного труда и встречных соцобязательств, набивших оскомину и настолько обыденных, что никого не удивляли, лозунгах: "Пятилетку — в четыре года!", "Выполним и перевыполним пятилетний план!". Пятилетние планы принимались при всенародном единогласном одобрении на съездах КПСС, а составлялись исходя исключительно из соображений престижа и количества — качество и потребительская ценность товаров в расчет не принимались. Соответственно, почти все переводчики, кроме Грузберга (Александровой), Уманского и Немировой, заменили толкиновский план на различные неудовлетворительные пространные иносказания.

Хотя Грузберг и использует слово план в своем переводе первой части беседы между Бильбо и Гэндальфом, все же и он пропускает его дважды из трех раз, в том числе и в версии В. В версии Грузберг-А иносказание взамен первого употребления Толкином слова план ослабляет воздействие всей структуры. Грузберг-А начинает разговор не с той ноги, его Гэндальф выясняет у Бильбо, действительно ли он хочет уйти. Тот же самый подтекст подразумевается в вопросе толкиновского Гэндальфа, но сам вопрос у Толкина шире по смыслу. В обоих случаях Гэндальф знает, что Бильбо собирается уйти и выясняет, намерен ли Бильбо придерживаться своего плана. Разница состоит в том, что читатель Грузберга не знает о существовании плана до следующей реплики Гэндальфа, а читатель Толкина еще долго пребывает в неведении относительно того, что план Бильбо предполагает уход из Шира. Читатель Толкина остается заинтригованным, в то время как Грузберг уведомляет читателя о намерении Бильбо задолго до того, как это задумано у Толкина.

— Ты хочешь уйти?

— Да. Я задумал это давно, и теперь мой замысел окреп.

— Хорошо. Больше говорить не будем. Укрепляйся в своем плане, и так будет лучше и для тебя, и для всех нас (Грузберг-А).

В своей редакции грузберговского текста, вышедшей на CD-ROM Александрова исправила несколько неточностей в этом диалоге. Хотя она и не смогла заставить себя использовать слово план три раза в одном отрывке, Александрова возвращает идею плана на ее законное место в первом вопросе, формулируя его так: "Так ты решил довести задуманное до конца?" Таким образом, она избегает политического подтекста плана, и восстанавливает недоговоренность формулировки Толкина. С незначительными стилистическими изменениями она сохраняет план там же, где и Грузберг.

— Так ты решил довести задуманное до конца?

— Да. Я давно решился и с тех пор не передумал.

— Отлично. Больше ни слова об этом: ни к чему. Не отступай от своего плана — ни в чем не отступай — и, надеюсь, все закончится хорошо и для тебя, и для всех нас.

Подобный подход использует и Немирова. Она начинает эпизод фразой: "Значит, ты действительно собираешься…", задерживая внимание читателя повисающим в воздухе вопросом, что же собирается делать Бильбо. Немирова использует план только один раз, что по существу аналогично версиям Грузберга/Александровой.

— Значит, ты действительно собираешься…

— Да. Я решился уже несколько месяцев назад и не передумал.

— Отлично! Тогда не стоит больше и говорить об этом. Держись только плана, не отступай ни в чем, и все обернется к лучшему и для тебя, и для нас всех (Н ХК.35).

Уманский начинает правильно — с двух повторов слова «план», но затем не просто выбрасывает третий повтор, а изменив к тому же порядок слов, серьезно искажает смысл.

— Следовательно, вы продолжаете настаивать на вашем плане?

— Да. Я пришел к этому решению много месяцев назад и не изменю его.

— Хороню. Не будем больше говорить об этом. Держитесь вашего плана, целиком вашего, заметьте, — и я надеюсь, что для вас — и для всех нас — все кончится к лучшему (У II.208).

Формулировка Уманского делает упор на слова "целиком вашего, заметьте" (то есть никто другой к плану отношения не имеет) вместо "весь план целиком" (то есть не какую-то его часть). Если бы он просто убрал слово «вашего» заодно со словом «план», то такая конструкция сработала бы. Подробнее о варианте Уманского говорится дальше в данной главе, там, где разбирается, чей же это в действительности был план.

Подход Яхнина к вопросу о плане Бильбо чрезвычайно интересен и уникален. У Бильбо имеется план, но он и не подозревает, что Гэндальф знает о нем. Гэндальф Яхнина начинает беседу так: "У тебя прекрасный сад, Бильбо, — тихо проговорил Гэндальф. — Жалко, наверное, его покидать?" Бильбо поражен: "Покидать? А ты откуда знаешь?" Яхнинский Гэндальф лишь усмехается в ответ (Я Хр.16–17). Такой перевод диалога полон скрытого смысла. Он устраняет Гэндальфа из процесса планирования отказа от Кольца, одновременно наделяя его ореолом всезнания и таинственности. Это полностью изменяет характер отношений между Гэндальфом и Бильбо, превращая их из друзей, пользующихся взаимным доверием и разделяющих тяжесть принятия сложного решения, в приятелей — маленького хоббита и настырного мага, любителя совать нос в чужие дела.

В этом эпизоде в переводе М&К Бильбо предстает обладателем гораздо более сильного характера, чем в оригинале. Такое различие очень резко контрастирует с замыслом Толкина: представить Гэндальфа как силу, побуждающую Бильбо оставить Кольцо Фродо. М&К изменяют соотношение силы характеров двух персонажей, что противоречит характеристике героев у Толкина и не соответствует оценке, данной профессором Н. А. Трауберг российским специалистом по К. С. Льюису:

Важный, торжествующий, победивший не станет у них [Толкина и К. С. Льюиса] героем; смешной и негероический — станет. А главное — куда обращен взор, на себя или на других94.

Если Гэндальф у Толкина спрашивает Бильбо, собирается ли тот выполнить свой план, то Гэндальф у М&К задает вопрос: "Значит, как сказал, так и сделаешь?" (M&KХ1982.14, Х1988.57). Сами по себе формулировки этих двух вопросов едва ли различаются, но следующие за ними ответы помещают их в контекст, делающий разницу ощутимой. У Толкина Бильбо отвечает, что "уже давно" решил осуществить свой план, но при этом добавляет, что пока еще не передумал ("Да. Я решился уже давно, и пока что не передумал" (F.49)). Благодаря этой реплике и само решение расценивается Толкином как все еще открытое для возможных изменений. Эта возможность изменить свое решение отражение внутренней борьбы, которую переживает Бильбо, отказываясь от Кольца, и показатель важности свободы выбора в философии Толкина. В противоположность этому, М&К, используя в качестве трамплина вопрос "как сказал, так и сделаешь?", не оставляют сомнений в решимости Бильбо идти вперед: "Конечно. Я от своего слова никогда не отступаюсь!" (М&К Х1982.14, Х1988.57).

Этой формулировкой М&К ставят телегу впереди лошади. Они огорошивают русского читателя известием, которое Толкин сообщает англоязычному гораздо позже и более тонко. В версии М&К [честное] слово Бильбо, от которого он никогда не отступается, однозначно подразумевает его обещание, о котором Толкин ничего не говорит на протяжении еще 11 страниц. Помещая обещание раньше — в этот диалог, М&К до неузнаваемости видоизменяют структуру плана, согласия и обещания и переворачивают вверх ногами характер Бильбо.

Волковский допускает такое же философское искажение, как и М&К. Его Гэндальф начинает беседу, спрашивая, не передумал ли Бильбо. Из чего становится ясно: Гэндальф знает, что именно Бильбо планирует сделать, но сам ответ Бильбо исполнен твердой решимости, и по существу исключает любую возможность изменения плана, устраняя все отражение внутренней борьбы Бильбо. Таким образом, Гэндальф оттесняется на периферию, в то время как Бильбо выходит на передний план в качестве силы, определяющей дальнейшее развитие событий.

— Выходит, ты не передумал?

— Нет. Да и с чего бы? Коли уж решил, надо действовать.

— Что ж, хватит об этом. Надеюсь, все пойдет так, как ты задумал, и сложится удачно для тебя и для всех нас (В ДК.44).

У Г&Г Гэндальф спрашивает Бильбо не о его плане, а о решении. "Значит, все-таки будешь делать, как решил?" (Г&Г БК.35). Различие между планом и решением очень небольшое, и по существу не изменяет воздействие на читателя. Его можно просто рассматривать как еще одно проявление нелюбви переводчиков к слову план. В то время, как другие переводчики избегали повторов, Г&Г даже переплюнули Толкина, четырежды повторив однокоренные слова решил/решился, акцентируя внимание читателя и не давая ему возможность пропустить этот момент.

— Значит, все-таки будешь делать, как решил?

— Решил-то я давно, а вот решился, пожалуй, только сейчас.

— Ну и ладно. Раз решил — делай. Только уж делай, как задумал, глядишь, еще и обойдется все, и для тебя, и для других тоже (Г&Г БК.35, Г&Г2002.211).

Фраза Г&Г "а вот решился, пожалуй, только сейчас" изящно сохраняет указание Толкина на внутреннюю борьбу, переживаемую Бильбо при отказе от Кольца. Это выглядит как кульминация процесса, продолжавшегося длительное время.

У ВАМ формулировка основного вопроса в диалоге Гэндальфа и Бильбо является попыткой повлиять на чужое решение, с которым спрашивающий не согласен. Ее Гэндальф уточняет: "Все-таки стоишь на своем?". Он не задавал бы этот вопрос, если бы был согласен с решением. В своей версии диалога Толкин ясно дает понять, что Гэндальф принимал активное участие в создании плана, и прилагает максимум усилий для его выполнения. А вот Гэндальф у ВАМ все еще пробует влиять на решение, с которым он не согласен.

К&К умело перефразируют многослойную эволюционирующую структуру Толкина — план, согласие и обещание — в замысел (К&К СК.50), уговор (К&К СК.62) и обещание (К&К СК.64), но все же им не удается избежать некоторого многословия. Толкиновский "твой план" превращается в "свой давний замысел". Толкиновское "ты согласился на это" заменено на русскую пословицу "уговор дороже денег!" Толкиновское "делай, как обещал" преобразовано в совершенно не звучащую по-русски кальку английской пословицы "Обещание есть обещание".

В первой части диалога Гэндальф акцентирует внимание на выполнении всего плана целиком, таким образом, Толкин подчеркивает, что Бильбо свободен в выборе, выполнять ли вообще свой план и выполнять ли его полностью: "Выполняй свой план — весь план целиком — и, я надеюсь, все обернется к лучшему и для тебя, и для всех нас" (F.49). Это лишний раз подтверждает тот факт, что Бильбо все еще имеет свободу выбора в этом вопросе. Переводчики, которые устранили это замечание, устранили и всю возможность свободы выбора.

Грузберг-А целиком отказался от этой возможности, но в редакции на CD-ROM Александрова вернула ее назад. Вариант ВАМ "плана целиком" лучше, чем у Александровой, поскольку основан на использовании положительной конструкции, в то время как у Александровой — на отрицательной.

ВАМ: — Отлично. Значит, нечего и болтать. Делай, что задумал, только учти, делай все до конца! — и, как мне кажется, всем будет лучше и тебе, и нам (ВАМ СК2003.230).

Александрова: — Отлично. Больше ни слова об этом: ни к чему. Не отступай от своего плана — ни в чем не отступай — и, надеюсь, все закончится хорошо и для тебя, и для всех нас,

Вариант Немировой вполне приемлем, толкование Волковского и Г&Г также допустимо, но все они, однако, проигрывают из-за того, что отказываются от толкиновского повтора слова план.

Бильбо Яхнина не имеет ничего, кроме свободы выбора, и явно не особенно сомневается в правильности своего решения. Он будет скучать по своему дому и саду, но полон решимости осуществить задуманный уход. Яхнинская версия диалога значительно более многословна, чем у Толкина, и открывает кое-что новое и интересное.

— У тебя прекрасный сад, Бильбо, — тихо проговорил Гэндальф. — Жалко, наверное, его покидать?

— Покидать? А ты откуда знаешь? — поразился хоббит. Маг только усмехнулся.

— Да, — вздохнул Бильбо, — устал я. Мечтаю отдохнуть. Я очень люблю Хоббитанию, буду скучать по своему дому и саду, но решился и не отступлюсь.

— Тогда и говорить не о чем, — кивнул Гэндальф и загадочно добавил: Может, это и к лучшему (Я Хр.16–17).

Источник для яхнинского приукрашивания диалога можно найти в оригинале, только десятью страницами дальше, в сцене прощания Бильбо и Гэндальфа (F.59). Подобное сжатие текста типично для пересказа Яхнина. Согласие и обещание также приносятся в жертву в результате сокращения им толкиновского повествования.

М&К полностью устраняют толкиновский акцент на "всем плане целиком". Если бы они его включили, возник бы повод заподозрить, что Бильбо не всегда до конца держит свое слово. В их версии Гэндальф отвечает; "Решил так решил — сделай все по-задуманному" (М&К Х1982-14; Х1988-57). Без дополнительного акцента, который в оригинале достигается при помощи повтора, не удается достаточно ясно донести до читателя мысль о свободе выбора. По правде говоря, это не более, чем подсказка.

Хотя перевод К&К трех элементов многослойной структуры Толкина сохраняет ключевую роль Гэндальфа в выработке плана Бильбо, их версия совета Гэндальфа Бильбо выполнять "весь план целиком" унижает Бильбо. Гэндальф у К&К говорит: "В таком случае выполняй свое решение — только смотри не струсь!" Обвинять Бильбо в недостатке храбрости ниже достоинства Гэндальфа. Он достаточно хорошо его для этого знает. Формулировка К&К имеет привкус школярской бравады вроде: "А слабо тебе?..".

Суть вопроса не в храбрости, а в силе воли. Формулировка Толкина сосредотачивает внимание читателя на свободе выбора у Бильбо. Бильбо согласен с планом, но может и передумать. Роль Гэндальфа — предложить Бильбо поддержку и одобрение мудрого советника, а не подбить его на дурацкую выходку, словно глупого мальчишку на детской площадке. Эта роль подтверждается в возобновившейся между ними беседе после эффектного исчезновения Бильбо, и Бильбо признает, что Гэндальфу "вероятно, как всегда, виднее" (Р.58).

Перевод К&К строится на едва различимом философском искажении этой части беседы. Вместо слов: "Тебе (…) вероятно, как всегда, виднее" они заставляют Бильбо сказать: "Впрочем, ты, наверное, знал, что делаешь. Как и всегда" (К&К СК.61), что лишь слегка смещает акценты. Согласно К&К действия Гэндальфа хорошо продуманы, решения взвешены и напоминают о классическом английском определении джентльмена: тот, кто никогда никого не оскорбляет неумышленно. Бильбо у Толкина, однако, подчеркивает мудрость Гэндальфа по сравнению с другими, и в особенности с ним самим, и делает вывод, что Гэндальф мудрее. Несмотря на различные варианты формулировок, никто из остальных переводчиков, кроме, естественно, Яхнина и Бобырь, выбросивших эту фразу, не имел проблем с переводом "Тебе [Гэндальфу] (…) вероятно, как всегда, виднее" (F.58).

Грузбергу и Уманскому лучше других удалось сохранить две из трех составляющих толкиновского триптиха (план, согласие, обещание), что видно на примере грузберговской версии диалогов с согласием и обещанием.

— Я все оставляю ему, за исключением, конечно, нескольких мелочей. Надеюсь, он будет счастлив, когда привыкнет все это считать своим. С этого времени он сам себе хозяин.

— Все? — спросил Гэндалф — И кольцо? Вспомни, ты на это согласился (Гр ТК.56).

— Ну, ну, мой дорогой хоббит, — сказал Гэндалф. — Всю твою долгую жизнь мы были друзьями, и ты задолжал мне кое-что. Выполняй свое обещание отдай кольцо! (Гр ТК.58).

Хотя Александрова слегка видоизменяет текст, ключевые элементы соглашения остаются на своих местах. Ее вариант обещания немного отличается, но это практически не влияет на смысл. Вместо "Делай, как обещал!" ее Гэндальф говорит: "Сдержи слово!" Небольшие стилистические изменения в ее формулировках делают текст изящнее.

— Ну, ну, мой дорогой хоббит, — сказал Гандальв. — Всю твою долгую жизнь мы дружили, и ты кое-чем мне обязан. Ну же! Сдержи слово — отдай кольцо!

У Уманского бывают порой удачные моменты, но в целом его текст весьма шероховат. Хотя те части диалога, которые относятся к соглашению и обещанию, переданы правильно, его перевод междометия now, now как теперь же никуда не годится. Грузберг поступил правильно. Уманскому тоже стоило бы сказать: Ну, ну.

— Оставляете все, вы говорите? — спросил Гандальф. — А как насчет кольца? Вы согласились расстаться с ним, помните? (У II.215)

— Теперь же, теперь же, мой дорогой коротыш! — сказал Гандальф. — Всю вашу долгую жизнь мы были друзьями, и вы кое-чем мне обязаны. Уходите! И сделайте, как обещали: оставьте эту вещь! (У II.216).

Немирова среднюю часть триптиха (согласие) полностью оставляет за бортом, зато выплывает на третьей (обещание}. Ее Гэндальф указывает Бильбо, что это именно то, чего тот и хотел ["Ведь ты этого и хотел!"], вместо того, чтобы напомнить ему о согласии с планом (Н ХК. 44). Такая формулировка с одинаковым успехом может относиться как к решению, с которым Гэндальф не согласен, так и к "тому, чего ты и хотел, а теперь увиливаешь". В ее трактовке Гэндальф знает о решении, но неизвестно, принимал ли он какое-либо участие в его принятии. Когда для ее Гэндальфа наступает момент напомнить Бильбо об обещании, Немирова использует формулировку Грузберга (Н ХК. 45).

В своей версии, очень похожей на вариант Немировой, Г&Г также опускают соглашение между Бильбо и Гэндальфом, отстраняя Гэндальфа от принятия решения. Их Гэндальф напоминает Бильбо, что именно этого он и хотел ["Ты ведь так хотел?" (Г&Г БК.44, Г&Г2002.218)]. В переводах Г&Г и Немировой Бильбо наделен намного более сильным характером, чем в оригинале. Г&Г неплохо интерпретируют обещание в продолжении беседы, но без опоры на многослойную эволюционирующую структуру плана, согласия, обещания, их усилия потрачены впустую (Г&Г БК.46, Г&Г2002.220).

Волковский также пропускает этап согласия. Его Бильбо и Гэндальф обсудили Кольцо, но не пришли ни к какому соглашению. Кроме этого по сравнению с Толкином, он изображает здесь Гэндальфа гораздо более грозным. Толкин приберегает это на финальный эпизод — обещание. Для читателя Волконского изменение в позиции Гэндальфа неоправданно из-за положительного отношения Бильбо к плану уже на первой стадии.

— Все, говорить, оставил? — с нажимом спросил Гэндальф. — И кольцо тоже? Помнишь, мы о том толковали? (В ДК.55).

На третьей стадии Волковский наконец использует обещание, ради которого Толкин выстраивает всю свою структуру, но, поскольку Волковский опустил две первые ступени, это становится полной неожиданностью для его читателя.

— А ну полегче, любезный хоббит, — сказал Гэндальф. — Как-никак, мы с тобой долго были друзьями, и ты мне кое-чем обязан. Так что выполняй-ка обещанное. Оставь кольцо! (В ДК.56).

М&К также выбирают неверную тональность в части согласия. У них Гэндальф просто напоминает Бильбо, что именно так тот и решил. В результате Гэндальф снова устранен из процесса принятия решения. Он знает, что было решено, но не может заставить Бильбо сдержать слово.

— Все оставил? — спросил Гэндальф. — И Кольцо тоже? У тебя ведь так было решено, помнишь? (М&К Х1982.20; Х1988.65).

При таком развитии беседы русский читатель едва ли удивляется, когда Гэндальф у М&К приказывает Бильбо: "Делай, как обещано", раз уж М&К начали с [честного] слова вместо плана. Для англоязычного читателя обещание кульминация многослойной эволюционирующей структуры Толкина: план, согласие, обещание, каждое из которых становится все более настойчивым. Для русского читателя, структура иная: [честное] слово, план, обещание. Это сдвигает акцент со свободы выбора Бильбо на вопрос, сдержит ли он свое слово.

— Легче, легче, любезный хоббит! — проговорил Гэндальф. — Всю твою жизнь мы были друзьями, припомни-ка. Ну-ну! Делай, как обещано: выкладывай Кольцо! (М&К Х1982.21; Х1988-67).

В этой части есть еще один маленький, но интересный камень преткновения для переводчиков — тонкий намек на воздействие Кольца на Бильбо, которое, как кажется, дарит ему "вечную молодость" (F.43). Гэндальф Толкина говорит: "Всю твою долгую жизнь мы были друзьями".

Трое переводчиков опустили этот намек. Двое (Бобырь и Яхнин) полностью исключили всю реплику. Грузберг, Александрова, Немирова, Уманский и ВАМ перевели ее правильно. У М&К Гэндальф говорит: "Всю твою жизнь мы были друзьями". У Г&Г и Волковского он заявляет: "Мы с тобой долго были друзьями", а у К&К настаивает: "Мы ведь с тобой не первый день знакомы". Эти утверждения абсолютно справедливы, но они не отвечают замыслу Толкина. Всего лишь одно слово, и большинство невнимательных читателей его даже не заметят, но переводчики, опускающие иди изменяющие его, обедняют произведение Толкина и лишают его проработанности. Довольно странно, что именно те переводчики, чьи версии не получили широкую известность из-за недостаточных литературных достоинств, лучше всех справились с этой задачей.

Шутка Бильбо

Шутка — весьма серьезная вещь.

Чарльз Черчилль (1731–1764)

Призрак, книга III, строка 1386

На шутку Бильбо Толкин ссылается на протяжении всего эпизода, когда Бильбо сопротивляется, не желая расстаться с Кольцом.

— Но, во всяком случае, я собираюсь повеселиться в четверг и сыграть свою маленькую шутку (F.49).

— И испортить мою шутку (F.57).

— Это совсем испортило бы замечательную шутку (F.61).

Но вплоть до беседы Гэндальфа с Фродо (в конце главы) Толкин не использует свою конструкцию, основанную на повторах слова joke (шутка), чтобы подчеркнуть, насколько тяжело далось Бильбо это решение. Кульминационная сцена застает читателя врасплох.

— Я бы… вернее, до сегодняшнего вечера я надеялся, что это только шутка, — сказал Фродо. — Но в глубине души я знал, что он уйдет. Он всегда говорил шутливо о серьезных вещах. Приди я пораньше, смог бы еще застать его (F.63).

Поскольку Бильбо всегда шутил, говоря о серьезных вещах, на первый взгляд, из разговора о шутке может показаться, что дело и впрямь пустячное, но это не так — вопрос на самом деле был слишком серьезным. Бильбо отказывался от Кольца и навсегда оставлял Шир.

Существует несколько превосходных переводов фразы Фродо о Бильбо, который "всегда говорил шутливо о серьезных вещах", но в эту бочку меда часто попадает ложка дегтя: потеря нарастающей напряженности при подходе к кульминации действия. Почти все переводчики включили шутку в первое звено этой цепи. Очевидным исключением стала Бобырь, которая сжала всю первую главу до одного абзаца. Однако не все переводчики смогли воспроизвести каждое из двух остальных звеньев. Второе звено отсутствует у Немировой и К&К, третье — у Грузберга, Уманского и М&К. В этих переводах потеря темпа нарастания напряжения ослабляет кульминацию.

Александрова несколько отступила от текста, когда готовила перевод Грузберга для публикации на CD-ROM. Она заменила шутку, которая была у Грузберга, на розыгрыш. Хотя эта интерпретация и не нарушает логики повествования, она ломает связь между нарастанием напряжения и кульминационной фразой в беседе Фродо и Гэндальфа. В самой кульминации Александрова оставила шутку.

Грузберг и сам немного искажает текст по пути к кульминации, которая сама по себе передана превосходно. Второе звено в этой цепи — эпизод, когда Бильбо упрекает Гэндальфа за неожиданную вспышку, сопровождавшую его исчезновение. Хоббит считает, что это испортило ему шутку. В отличие от Толкина, Бильбо у Грузберга не упрекает Гэндальфа — разве что чуть-чуть, и делает это иначе, нежели в оригинале. Замечание, которое в версии Грузберга Бильбо делает Гэндальфу — скорее одобрение, чем укор.

— Это еще улучшило мою шутку. Вы интересный старый хлопотун, засмеялся Бильбо.

Александрова восстанавливает упрек, но ее использование розыгрыша вместо шутки лишь ухудшает общую картину.

— И испортить мой розыгрыш. Ах, несносный старик! — засмеялся Бильбо.

М&К пропустили третье звено в толкиновском нарастании напряжения и кульминации, которая в беседе Фродо и Гэндальфа призвана подчеркнуть трудность решения Бильбо. Одновременно с ослаблением воздействия кульминации на русского читателя, сама кульминация в их переводе теряет еще больше. В своей версии М&К используют наречие всерьез, которое сообщает читателю, как именно Бильбо шутил. В толкиновской формулировке это прилагательное серьезный. Бильбо "всегда говорил шутливо о серьезных вещах", и это объясняет, почему он продолжает настаивать на своей шутке во время разговора с Гэндальфом и с трудом принимает окончательное решение уйти. Это был один из тех серьезных вопросов, которые и имел в виду Фродо у Толкина, замечая, что Бильбо "всегда говорил шутливо о серьезных вещах". У М&К Фродо говорит: "Он всегда шутил всерьез" (М&К Х1982-23, Х1988.69). Перевод М&К — изящное литературное произведение, но все же это не совсем Толкин.

Версия кульминации у Уманского чрезвычайно интересна, В ней сохраняется повтор слова шутка. Образ, создаваемый описанием Уманского, заинтриговывает и запоминается, и его трактовка тщательно продуманной формулировки Толкина не уводит читателя в сторону от оригинала.

— Я хотел… вернее, я надеялся до нынешнего вечера, что все это было только шуткой, — сказал Фродо. — Но сердцем я чувствовал, что он действительно собирается уйти. Он всегда шуткой маскировал серьезные намерения. Мне жаль, что я не успел попрощаться с ним (У II.218).

Хотя Яхнин сохранил первые два звена в цепи нарастания напряжения, но он упустил третье звено и саму кульминацию. В его трактовке беседа Фродо и Гэндальфа после ухода Бильбо принимает абсолютно иной оборот. Фродо у Яхнина ничего не говорит о шутке Бильбо; скорее, он искренне ему завидует. Гэндальф у Яхнина советует Фродо не переживать. "Может, и на твою долю выпадут далекие странствия и необыкновенные приключения" (Я Хр.25–26). Это предсказание, которого нет в оригинале, помогает Яхнину сократить рассказ, и уменьшить его глубину. В оригинале Фродо говорит, что, если бы мог, хотел бы отправиться в путешествие вместе с Бильбо, но Гэндальф не намекает на то, что это может произойти (F.69).

У Г&Г не было проблем с первыми тремя звеньями цепи нагнетания напряжения, вплоть до кульминации, но все они потерялись, поскольку сама кульминация целиком выброшена из заключительной беседы Фродо и Гэндальфа.

— Ушел? — спросил Фродо.

— Да, — ответил Гэндальф, — все-таки ушел.

— Я думал, ну, то есть надеялся до самого сегодняшнего вечера, что это только шутка, — вымолвил Фродо. — А в душе-то знал: уйдет он. Вот, хотел пораньше вернуться, застать его (Г&Г БК.48).

Дж. Р. Р. Т. (купюры выделены): — Ушел? — спросил Фродо.

— Да, — ответил Гэндальф, — он, наконец-то, ушел.

— Я бы… вернее, до сегодняшнего вечера я надеялся, что это только шутка, — сказал Фродо. — Но в глубине души я знал, что он уйдет. Он всегда говорил шутливо о серьезных вещах. Приди я пораньше, смог бы еще застать его (F.6З).

Подобные купюры — основная неудача перевода Г&Г. Этот пропуск не был восстановлен и в исправленном издании, в которое были внесены другие существенные изменения (Г&Г БК2002.222).

Подходя к третьему звену цепи, Грузберг на секунду теряет нить повествования и перепрыгивает через две строки. Он пропускает шутку Бильбо, и вместе с ней ответ Гэндальфа. Между тем, в оригинале эти фразы подчеркивают роль Гэндальфа, который помогает Бильбо решиться отдать Кольцо.

— В конце концов я и прием устроил для этого же: чтобы раздать подарки и вместе с ними легче расстаться с кольцом. Это оказалось не так легко. Итак, кольцо вместе со всем остальным переходит к Фродо. — Он глубоко вздохнул. — А теперь я и в самом деле должен идти, иначе меня кто-нибудь увидит (Грузберг-В).

Дж. Р. Р. Т. (купюры выделены): — В конце концов, всю эту суматоху с приемом я и затеял ради этого — раздать побольше подарков, а заодно надеялся, что и с кольцом как-то легче будет расстаться. Но это оказалось не так-то просто сделать, однако, было бы жаль, если бы все мои приготовления оказались напрасными. Это совсем испортило бы замечательную шутку.

— И впрямь, тогда пропал бы тот единственный смысл, какой я вообще вижу в твоей затее, — сказал Гэндальф.

— Итак, кольцо переходит к Фродо вместе со всем остальным. — Он тяжело вздохнул.

— А теперь мне и в самом деле пора, иначе меня кто-нибудь застанет (Р.61).

Такая ошибка нетипична для обычно очень внимательного к деталям Грузберга, но по его собственному признанию, если какой-то кусок оставался непонятен, он его просто опускал. Александрова восстанавливает две пропущенные строки и придерживается своего выбора: слова розыгрыш в качестве перевода joke. Застырец внес в этот эпизод лишь небольшие стилистические изменения, но не восстановил саму шутку (Гр ТК.59).

У Уманского кульминация выполнена прекрасно, но остался еще больший пробел, чем у Грузберга. Он исключил весь абзац, где говорится о причине, по которой был устроен прием.

Некоторое время коротыш стоял в нерешительности, потом перевел дыхание. — Хорошо, — сказал он с усилием. — Я так и сделаю. — Затем пожал плечами и немного печально улыбнулся. — Дарить так дарить. Оно достанется Фродо вместе со всем прочим. — Бильбо глубоко вздохнул. — А теперь я действительно должен тронуться в путь, иначе кто-нибудь еще задержит меня (У II.217).

В остальном оставаясь верным толкиновскому приему — постеленному нарастанию напряжения к кульминации действия, — Волковский «оживляет» сцену, придавая ей зловещий оттенок предсказания, который Толкин введет лишь значительно позже. В третье звено цепи Волковский лишний раз добавляет слово шутка, повторяя его в устрашающем предупреждении Гэндальфа. Это придает беседе значительно более серьезный оттенок чем рассчитывал сам Толкин, который подобрал для шутки Бильбо веселый контекст. Бильбо объясняет, что идея вечеринки заключалась в том, чтобы раздать побольше подарков, а с ними заодно расстаться и с Кольцом, поэтому, если он не оставит Кольцо Фродо, все усилия окажутся напрасными, и это "совсем испортило бы замечательную шутку". Гэндальф у Толкина отвечает: "И впрямь, тогда пропал бы тот единственный смысл, какой я вообще вижу в твоей затее" (F.61). Гэндальф у Волковского говорит другое: "Коли не решишься, так не только шутку испортишь, все прахом пойдет" (В ДК.57).

ВАМ также добавила лишнее повторение шутки к своему вполне приемлемому варианту нарастания напряжения и кульминации. Это происходит во втором звене цепи. В результате ее версия зазвучала несколько прямолинейнее, чем толкиновская. У Толкина Бильбо говорит Гэндальфу, что, вероятно, ему как всегда, виднее, на что Гэндальф отвечает: "Да — когда я вообще хоть что-нибудь знаю. Однако насчет этой твоей затеи у меня есть сомнения" (F.58). У ВАМ Гэндальф говорит: "Безусловно, — ответил маг. — Когда хоть что-то видно, то видней. Я еще не все понял, но не очень-то мне нравится твоя шутка" (ВАМ СК.47). Это один из характерных приемов ВАМ. Ее версия читается значительно легче, поскольку она делает явными многие скрытые намеки Толкина.

Переводы Грузберга и Немировой в основном следовали врачебной заповеди "не навреди", что и сделало их наиболее удовлетворительными с философской точки зрения, но оба страдают от недостатка изящно сформулированных фраз, необходимых для литературности. Награда за литературность достается М&К, Г&Г и К&К. М&К и Г&Г, однако, теряют очки из-за философских несоответствий оригиналу, а К&К из-за многословности. Уманскому просто недостает последовательности. В целом, перевод этого отрывка у К&К является лучшим.