Бью часто работал в студии по ночам, но почти никогда-с закрытыми глазами.

Писать с закрытыми глазами ему не нравилось, но его попросили, и он не смог отказать, хотя в памяти все еще были живы воспоминания о последнем разе. Тогда у него получилась превосходная картина, но целую неделю после того, как работа была закончена, его мучили по ночам удушливые кошмары.

И это было единственное его произведение, которое он уничтожил своими руками.

– Это ведь не просто брызги? – спросил Бью покорно.

– Нет, – был ответ. – Это не просто брызги.

– Жаль. Я бы хотел…

– Я знаю.

– Ты слишком много знаешь.

– Многое, но не все. Например, я не знаю, как тебе удается вести связную беседу во время сеанса автоматического письма. Или следует называть эту твою способность автоматической живописью?

– Я сам не понимаю, как мне удается, и, честно говоря, меня это до чертиков пугает. Я сразу вспоминаю один старый фильм ужасов о пианисте, который раздобыл себе дополнительную пару рук. Чужих.

– Теперь уже ты пугаешь меня.

– Хотелось бы верить, но ты слишком многое повидал, чтобы бояться того, что умею я.

– На твоем месте я бы не был так уверен.

Не переставая водить кистью по холсту и не открывая глаз, Бью повернулся к собеседнику и нахмурился.

– Мне обязательно глядеть на это, когда все будет готово?

– Нет, необязательно.

– Слава богу!.. Ну, что скажешь? Может быть, достаточно?

– А ты можешь остановиться?

– Черт, кажется, нет! Еще нет. Вот здесь чего-то не хватает, – скрипнув зубами, Бью продолжил рисовать.

Кисть так и летала по холсту, разбрасывая брызги темно-алой полужидкой краски. Если уж на то пошло, он бы предпочел увидеть мысленный образ, хотя после этого у него каждый раз не меньше часа болит голова. С головной болью он сумел бы справиться, но рисование с закрытыми глазами всегда наводило на него ужас. Уже не раз Бью задумывался, что движет его руками во время такой работы вслепую? Ему страшно было даже подумать, что он сам рисует то, что оставалось на холсте после каждого сеанса. Кто-то «говорил» через него, использовал его навыки и умения, чтобы передать миру свое страшное послание. Но кто?!

Послание из ада, как он иногда думал.

– Разве я единственный, кто умеет так работать? – спросил Бью. – Почему ты каждый раз приходишь ко мне?

– Ты не единственный, но ты лучший из всех, кого я знаю. Выдающийся художественный талант в сочетании с развитыми паранормальными способностями. Гениальный художник и сильный эспер – такое нечасто встречается. И все-таки в данном случае я пришел к тебе не только потому, что ты мастерски владеешь кистью. Впрочем, ты и сам знаешь – почему.

Бью машинально кивнул. Он действительно догадывался, но все равно спросил:

– Почему?

Его собеседник немного помолчал, потом сказал уклончиво:

– Я использую все возможности, какие мне доступны, все средства для достижения цели. Но тебе это тоже известно.

– То есть для тебя все средства хороши, и наплевать, во что это обойдется мне? Так, что ли? – с насмешкой спросил Бью.

– Ты в состоянии оплатить свои счета.

– Все-таки ты настоящий ублюдок, Гэлен. Тебе это известно?

– Известно.

Бью молчал несколько минут, потом сказал:

– Мэгги только недавно начала понимать, что она может.

– Да. Я видел ее картину.

– Значит, ты и в ее дом вломился?

– Вам обоим стоит потратиться на приличный замок и простенькую сигнализацию…

– От воров не защитит, а от непрошеных гостей – вполне, – закончил за Гэлена Бью.

Еще несколько минут он рисовал, потом кисть дрогнула в его руке и с деревянным стуком упала на застеленный линолеумом пол. Бью повернулся к холсту спиной и только потом открыл глаза. Гэлен стоял возле рабочего стола и задумчиво ковырял мастихином засохшую палитру.

– Это скоро закончится, Бью. Все уже почти закончилось.

– Если ты пытаешься меня подбодрить, то ты неубедителен.

– Прости. Больше я ничего сказать не могу.

– Да, понимаю. – Бью подобрал кисть, положил на стол. Потом принялся сосредоточенно вытирать тряпкой руки. – Сварю-ка я кофе, – проговорил он.

– Не поздновато? – осведомился гость.

– Ну, если ты считаешь, что сегодня ночью я буду спать, то ты глубоко ошибаешься. Будь добр, прикрой картину чем-нибудь, когда кончишь любоваться.

И, не дожидаясь ответа, Бью быстро вышел из студии. На картину он так и не взглянул. Гэлен проводил его взглядом, потом отложил палитру и нож и медленно подошел к мольберту.

Он остановился шага за четыре до него и, скрестив на груди могучие руки, принялся рассматривать картину, написанную с изумительным мастерством. Трудно было поверить, что художник, который ее нарисовал, работал с закрытыми глазами.

И почти невозможно было поверить, что ее написал Бью. Вместо света, который обычно играл на его картинах, этот холст буквально сочился мраком. Энергичные, жирные мазки черного, железисто-красного, сланцево-серого и коричневого составляли размытый, мрачный фон, оживленный лишь бесформенными, телесного цвета лицами и такими же фигурами на переднем плане.

Одно из лиц – едва ли не самое четко прописанное – привлекло внимание Гэлена, и он наклонился ближе. На лице застыла гримаса боли, но глаза уже потускнели, как будто жизнь едва теплилась в них, готовая вот-вот угаснуть.

Решительный рот Гэлена скривился.

– Проклятье! – очень тихо прошептал он.

Мэгги никогда не считала себя трусихой, но, когда ранним утром Джон привез ее домой, ей потребовалась вся сила воли, чтобы не попросить его зайти. Это все от недосыпа, успокаивала себя Мэгги, хотя отлично знала, в чем тут дело. Должно быть, поэтому уловка и не помогла. Мэгги только лишний раз вспомнила, что действительно давно не отдыхала как следует.

А отдых ей был необходим. И ей, и Джону тоже; именно поэтому Мэгги не могла допустить, чтобы он беспокоился о ней вместо того, чтобы поспать пару лишних часов.

Беспокойство еще никогда никому не помогало.

Кроме того, узнай Джон правду, и он не оставил бы ее ни на мгновение. И хотя в его присутствии Мэгги чувствовала себя намного спокойнее, ей все же необходимо было немного побыть одной. Ничто не должно мешать ей.

В присутствии Джона ей не удавалось сосредоточиться. Кроме того, разговаривая с ним, Мэгги постоянно приходилось что-то ему доказывать, а на это тоже нужны были силы, которых осталось не так уж много.

Так или примерно так говорила себе Мэгги, пока, войдя в дом, осматривала комнаты и проверяла, заперты ли окна. Потом она немного постояла под нестерпимо горячим душем и, выйдя в спальню, тотчас легла, но заснуть ей удалось не сразу. В конце концов Мэгги все-таки задремала, но несколько раз просыпалась и подолгу лежала в напряжении, прислушиваясь, не раздастся ли подозрительный шум или шорох. Но все было спокойно, мирно, безмятежно.

Как и следовало ожидать.

Часа через четыре – скорее измученная, чем освеженная этим прерывистым сном, Мэгги отправилась на кухню завтракать. Есть ей совершенно не хотелось, но она знала, что должна получить хотя бы минимум необходимых калорий. Впрочем, после двух чашек горячего и очень сладкого кофе, который она против обыкновения выпила без молока или сливок, Мэгги почувствовала себя несколько бодрее.

После завтрака она отправилась в гараж, проверив его и машину так же тщательно, как проверяла накануне дом. Наконец Мэгги села за руль, но даже здесь, в запертом гараже и закрытой машине, она не сумела расслабиться полностью.

Интересно, спросила себя Мэгги, будет ли она когда-нибудь снова чувствовать себя в безопасности?

Когда несколько минут спустя она вошла в дом Бью, то с удивлением увидела, что он не работает, а сидит в кресле, забросив ноги на край рабочего стола. На мольберте стоял незавершенный портрет женщины – жены крупного сиэтлского дельца, – над которым Бью работал последние несколько дней, но, похоже, сегодня ее брат еще не брался за кисти.

– Я попросил сам у себя отгул, – объяснил Бью прежде, чем Мэгги успела заговорить. – Хочешь кофе? Я только что сварил свежий.

Немного поколебавшись, Мэгги налила себе полчашки и села напротив Бью. Некоторое время она разглядывала его лицо, похожее на лик усталого ангела, потом покачала головой.

– Готова поспорить, ты сегодня даже не ложился, – сказала она и нахмурилась.

– Да, я действительно не спал, – признался Бью. – Кстати, вчера вечером я звонил тебе, но никто не подошел. Ты, наверное, задержалась в участке?

– Угу. У нас было что-то вроде Большого военного совета. Мы начали незадолго до полуночи, а разошлись, когда уже начало светать.

Мэгги вкратце рассказала брату обо всем, что произошло со времени их последнего разговора. Бью слушал внимательно и кивал, но у Мэгги появилось отчетливое ощущение, что все это он давно знает.

– …Часа три назад я вернулась домой, чтобы принять душ и немного вздремнуть, – закончила она. – Думаю, так же поступили и остальные.

– Думаешь или знаешь?

– Ну-у… – протянула Мэгги, – Энди, мне кажется, мог задержаться. Пожалуй, я даже уверена, что он остался в участке. После развода он не любит ездить домой. Что касается Кендры и Квентина, то, когда я уходила, они выглядели такими бодрыми, словно только что встали.

Бью, хорошо знавший большинство коллег Мэгги по ее рассказам, кивнул.

– Да, на Энди это похоже. Ну а для федеральных агентов физическая выносливость скорее правило, чем исключение, в особенности для сотрудников специального отдела.

– Кстати, – Мэгги слегка потянулась и внимательно посмотрела на Бью. – Ты ведь так и не сказал, почему ты отказался пойти работать в спецотдел, хотя Бишоп тебя приглашал.

– Разве не сказал? – притворно удивился Бью.

– Нет, – твердо ответила Мэгги. – И не вздумай опять увиливать. Квентин и Кендра не упоминали о тебе, но я уверена, они давно знают, что ты мой брат. Когда-то ты сам рассказывал, что Бишоп и его агенты на всякий случай присматривают за всеми эсперами, которые не работают в отделе. Никогда нельзя знать заранее, какие паранормальные способности могут им понадобиться в том или ином случае.

– Да, примерно так Бишоп и выразился.

– Значит, Квентин и Кендра знали о тебе еще до того, как приехали в Сиэтл? – Мэгги покачала головой. – Похоже, эти двое умеют хранить тайну. Бьюсь об заклад, они не сказали ни словечка даже Джону.

– Бишоп считает, что строжайшая секретность необходима. С самого начала, еще когда отдел только создавался, он знал, что широкая гласность может погубить дело всей его жизни. Вот почему он хотел добиться высокой раскрываемости преступлений и завоевать авторитет в правоохранительных органах до того, как общественность обо всем узнает.

Мэгги кивнула.

– Пожалуй, это разумно. Если бы стало известно, что в ФБР появилось подразделение гадалок на кофейной гуще, даже и не знаю, какова была бы реакция. И все-таки почему ты не стал работать у Бишопа? – вернулась она к своему вопросу.

Бью состроил несчастное лицо.

– Потому что я никогда не изучал право и у меня нет соответствующей юридической квалификации.

– Ерунда, – решительно перебила Мэгги. – Двухмесячной подготовки вполне достаточно, чтобы разобраться, что к чему. К тому же формально ты числился бы не агентом, а сотрудником группы аналитической поддержки. Для этого вовсе не обязательно быть правоведом. Ведь, если не ошибаюсь, в свое время Бишоп хотел создать такую группу и укомплектовать ее людьми, которые были бы не только эсперами, но и специалистами в других областях. Лично мне кажется, что художник ему бы очень пригодился – особенно художник с именем. Твои известность, слава, связи в мире искусства могли бы служить превосходным прикрытием для оперативной работы.

Бью чуть заметно поморщился.

– По-моему, ты слишком много общаешься с копами, – сказал он.

– Ну и что? – удивилась Мэгги.

– А то, что ты начала думать, как они.

Мэгги хотела обидеться за товарищей, но передумала.

– Опять увиливаешь, – сказала она строго. – Отвечай на вопрос: почему ты отказался?

Бью пожал плечами.

– Давай считать, что тогда был не самый удачный момент, ладно?

Мэгги нахмурилась.

– Надеюсь, ты сделал это не из-за меня?

Бью всегда был с ней откровенен, особенно когда Мэгги загоняла его в угол.

– Не совсем. Но ты подходишь Бишопу лучше, чем я. Художник-эмпат, особенно имеющий опыт работы в полиции, гораздо ценнее художника-ясновидящего. Кроме того, я знал, что сначала ты должна закончить все дела здесь, а раз знал я – знал и он.

– Должно быть, Бишоп действительно сильный телепат.

– О да, очень сильный. К тому же я слышал, что в последнее время его возможности возросли.

– Это почему?

– Он женился на такой же сильной телепатке, и теперь они работают в паре.

– Интересно, где ты мог это слышать? Может, ты получил послание по психопочте?

Бью ухмыльнулся.

– Я давно тебе говорил: жизнь сложна и все в ней взаимосвязано.

– Ах да! – Мэгги поморщилась. – Я помню, ты что-то бормотал о степени связности и разделенности. «Я знаю тебя», «ты знаешь меня» и еще что-то в том же духе.

– Вот-вот. – Бью кивнул. – Я знаю тебя и через тебя – всех, кого ты знаешь. Логично, разве нет?

Мэгги уже не раз слышала эту теорию.

– Гм-м… – проговорила Мэгги.

Бью улыбнулся:

– Ладно, не обращай внимания. Расскажи лучше, какие у тебя планы на сегодня?

Мэгги машинально посмотрела на часы:

– Примерно через час я собираюсь еще раз побеседовать с Эллен Рэндалл. Потом мне нужно навестить Холлис и убедиться, что у нее все в порядке. После этого я, видимо, поеду в участок, чтобы узнать, что моим коллегам удалось узнать о круге общения Тары Джемисон.

– Тебе не следует оставаться одной, Мег.

Мэгги с трудом справилась с дрожью, пробежавшей по всему телу, и ответила как могла спокойно:

– Ты же знаешь, лучше всего мне работается, когда меня никто не отвлекает.

– Этот случай особый. Теперь тебе небезопасно быть одной.

Она слегка пожала плечами:

– Я очень осторожна.

– Да?

Мэгги выдавила улыбку, от души надеясь, что та выглядит достаточно убедительно.

– Разумеется, я осторожна! Кроме того, тебе отлично известно, что прятаться все равно бесполезно. Я должна сделать все, что в моих силах, чтобы остановить это чудовище!

– Должна, не спорю, но только не одна. Ты обязана использовать все средства, все возможности, которые дает тебе ситуация.

– Некоторые возможности мне только мешают. – Мэгги задумчиво покосилась на блокнот для набросков, лежавший у нее на коленях. – Главная ирония заключается в том, что монстр, которого я должна остановить, и является главной причиной, по какой я пришла к тебе, по крайней мере в этот раз. Мне даны редкие способности, которые помогли мне остановить многих, но именно с ним они оказались бессильны. Я не вижу его, Бью! Я так же слепа, как и его жертвы.

– У этого тоже должна быть своя причина.

– Причина? Я, кажется, знаю одну. Вселенная решила дать мне щелчок в нос, чтобы я не очень зазнавалась.

Бью улыбнулся:

– Может быть. Я всегда подозревал, что существует космическое чувство юмора.

– Если даже так, то это скорее злая насмешка. То, что я говорю, – не смешно!

– Я знаю, Мэгги. Но ты забыла о том, что вселенная очень велика и сложна. И она вся соткана из множества вещей и процессов, которые влияют друг на друга, взаимодействуют друг с другом бесконечное число раз. Проще говоря, любая, самая ничтожная часть так же важна для огромного целого, как целое – для части. И дело тут не только в Окулисте, в его жертвах или в твоих друзьях.

– И не только во мне.

Он кивнул.

– И не только в тебе.

Мэгги немного помолчала, потом сказала сухо:

– Спасибо, Учитель.

– На здоровье, Кузнечик.

Мэгги невольно улыбнулась:

– Ладно, я постараюсь помнить о необъятности вселенной, пока буду работать в своем маленьком уголке. Может, дашь еще какой-нибудь совет?

– Не забывай чистить зубы после каждого приема пищи.

– Знаешь, – задумчиво проговорила Мэгги, – иногда твои шутки бывают совсем не такими смешными, как тебе, очевидно, кажется.

– Не смешными? Что ж, кто не рискует…

– …Тот не сидит в тюрьме.

– Ты злишься, потому что не получаешь никаких сообщений по психопочте. А ведь так приятно первой узнать новости, особенно для женщины! – Его улыбка неожиданно стала чуть более напряженной. – Скажи, Мэгги, я был прав насчет Джона Гэррета?

Мэгги встала и некоторое время просто смотрела на него, потом ее губы едва заметно дрогнули.

– Да, ты был прав.

– Судьба?

– Судьба. – Она еще немного помолчала. – Ну ладно, Бью, до встречи.

Она ушла, а Бью еще долго сидел неподвижно, глядя в пространство перед собой. Потом он поднялся и с видимой неохотой подошел к большому холсту, который стоял у стены, накрытый куском плотной материи. Мэгги его даже не заметила.

Взяв холст, Бью водрузил его на мольберт, отступил на полшага назад, глубоко вздохнул и решительным движением сбросил покрывало.

Его привычный глаз сразу заметил и виртуозную технику, и бесспорное мастерство, с которым была выполнена работа. Картина, несомненно, была одной из лучших, что когда-либо выходили из его мастерской. Но он подумал об этом лишь мельком, потому что не это было главным. В следующее мгновение он разглядел расплывчатые, смутные, но вполне узнаваемые лица и тела и впился в них взглядом. Это были женщины, запертые в мрачном узилище страдания и боли. Их руки в отчаянии тянулись к зрителю, взывая о помощи; глаза с пустыми глазницами были широко раскрыты, губы изогнулись в беззвучной мольбе.

Потом Бью увидел руки, которые пытали и мучили несчастных женщин. Руки, сжатые в кулаки, руки с ножами и скальпелями, руки с дубинками, веревками и тонкими стальными прутьями, руки, которые тянулись к женщинам, словно собирались затащить их как можно глубже – на самое дно этого пугающего ада.

Долго, очень долго Бью стоял не шевелясь. Он смотрел на картину, впитывая в себя каждый мазок, каждую малозаметную деталь. Не обращая на подступившую к горлу тошноту, он смотрел и смотрел, пока не убедился, что все омерзительные подробности запечатлелись у него в мозгу.

Потом он подошел к стеллажам и, взяв нож для разрезания холста, медленно и методично разрезал на мелкие кусочки лучшую из написанных им картин.

– Только не сейчас, – пробормотал он в тишине студии. – Только не сейчас…

– Ну вот, этим всегда кончается, – сказал Квентин в пространство.

– Чем именно? – поинтересовалась Кендра.

– Скучным конференц-залом в скучном полицейском участке, – пояснил Квентин. – Правда, в этот раз нам повезло с отелем.

– Смирение – добродетель, – напомнила ему Кендра. – Смирение и скромность.

– Да уж, – согласился Квентин без особого энтузиазма. – Ты права, конечно, и все равно мне кажется, что…

Развить свою мысль дальше он не успел. В комнату вошел Джон и сразу спросил:

– От Мэгги никаких новостей?

– Нет. Пока нет. – Квентин покачал головой. – Насколько я знаю, она собиралась побеседовать с Эллен Рэндалл у нее дома, а потом побывать в больнице у Холлис Темплтон. Правильно?

– Правильно, – подтвердил Джон.

– В таком случае прошло слишком мало времени. Вряд ли Мэгги успела сделать все, что наметила. А ты где был?

Джон усмехнулся:

– Поработал боксерской «грушей» для Драммонда. Надеюсь, он хоть немного отвел душу.

– То-то он был таким вежливым, когда встретил меня в коридоре! Я сразу понял, что лейтенанту хочется выпустить пар.

Джон пожал плечами:

– Я подумал – для всех нас будет лучше, если ему попадусь я.

– Мы вам весьма признательны, сэр, – сухо вставила Дженнифер.

– Не скажу, что получил удовольствие, – покачал головой Джон, – но должен же был кто-то прикрыть собой товарищей?!

Он снова посмотрел на часы и, нервным движением поддернув на коленях джинсы (сказывалась привычка носить костюм), подсел к столу.

– Энди обещал поторопить патологоанатома, но я боюсь, что результаты вскрытия Саманты Митчелл мы получим не раньше второй половины дня, – сказал он.

– Этого следовало ожидать, – рассеянно ответил Квентин, продолжая расхаживать по комнате из стороны в сторону. – Вчера вечером мы коротали время, прослушивая полицейские частоты. В Сиэтле произошло два очень серьезных пожара с человеческими жертвами, так что работы у медэкспертов хватает. Будем надеяться, что Энди удастся совершить чудо. – Квентин еще раз прошелся вдоль стола, потом перехватил красноречивый взгляд Кендры и, сев на стул напротив Джона, прошептал с заговорщическим видом: – Для человека, обладающего уникальным, гибким мозгом, Кендра чересчур раздражительна. Ее выводят из себя любые мелочи!

– Честно говоря, мне тоже было неприятно смотреть, как ты болтаешься из угла в угол, – сухо сообщил Джон.

– И мне, – добавила Дженнифер. – Правда, я не собиралась говорить об этом вслух.

– Почему же сказала? – заинтересовался Квентин и сделал попытку встать, но спохватился и снова сел.

– Все говорили… – Дженнифер пожала плечами.

Квентин вздохнул.

– Ну хорошо, – сказал он. – Допустим, вам это неприятно. Но что я могу поделать, если нервничаю? Что может быть хуже, чем сидеть, перебирать бумаги, глубокомысленно чесать в затылке и ждать, пока Окулист совершит ошибку? Пассивное ожидание мне всегда претило; моя натура требует решительных действий, которые и сублимируются в хождение из угла в угол, поскольку никаких иных действий не предвидится. – Он заметил, что Джон снова посмотрел на часы, и добавил: – И, похоже, здесь не я один такой нервный.

Джон не обратил на его слова никакого внимания.

– Скотт все еще беседует с коллегами Тары Джемисон? – спросил он.

Квентин кивнул.

– Кендра проверила по картотеке всех ее знакомых, но пока ничего подозрительного. А у жениха к тому же железное алиби. Никаких родственников в Сиэтле у Тары нет. Энди отправил двух детективов еще раз проверить квартиру, в которой она жила, а я провел утро, просматривая записи видеокамер наблюдения.

– Ничего не нашел? – спросил Джон.

– Абсолютно ничего. У меня такое чувство, что Окулист ко всему прочему еще и компьютерный гений. Похоже, он что-то сделал с камерами, но что – этого я сказать не могу. Я не специалист.

– Значит, надо отправить записи к специалисту. И камеры тоже, – сказал Джон.

– Согласен.

– Фирма, производитель этих охранных систем, поднимет хай до небес, – вмешалась Дженнифер. – Они клянутся, что их камеры не может испортить ни один человек, кроме, разумеется, специально подготовленного персонала. Вместе с тем они не берутся объяснить, как Тара Джемисон исчезла из оборудованного их системой здания. По-моему, они склоняются к версии, что она улетела по воздуху. – Она хмыкнула. – И я их понимаю. Конечно, неприятно, когда у тебя все лицо в кремовом торте.

– Энди послал официальный запрос насчет этих камер? – поинтересовался Джон, и Дженнифер кивнула.

– Он как раз сейчас этим и занимается. Спецы из городского полицейского управления уже наготове: ждут не дождутся, когда им позволят распатронить эти камеры и выяснить, что у них внутри.

– Что ж, придется еще подождать, – с тяжелым вздохом сказал Квентин. – Ненавижу ждать! – Он посмотрел на доску объявлений: – Кендра, как там насчет восемьсот девяносто четвертого года?

Даже не посмотрев на свой попискивающий компьютер, Кендра отрицательно покачала головой:

– Пока ничего, и неудивительно. Сто лет назад никаких компьютеров не было, и большинство досье тех времен еще не оцифровано.

– Если до этого вообще дойдет, – вставила Дженнифер, не без зависти следя за манипуляциями Кендры. – Кроме всего прочего, мы даже не знаем, имеет эта дата какое-то отношение к нашему делу или нет. Да, год был указан в той записке, но это еще ничего не значит. Может быть, наш анонимный помощник просто решил отправить нас искать ветра в поле.

Квентин посмотрел на нее долгим взглядом, потом сказал спокойно:

– Эту записку написала ты, Джен.

Дженнифер уставилась на него в немом изумлении.

– Ч-что? – выдавила она наконец. – Я ничего такого не писала!

– Загляни в свою записную книжку, – посоветовал Квентин. – Уверяю тебя, ты очень быстро найдешь, откуда был вырван листок. И если ты сравнишь линию отрыва, ты сама убедишься…

Дженнифер медленно, как в смятении, вытащила из кармана свою черную записную книжку и принялась не спеша перелистывать страницы, исписанные аккуратным, убористым почерком. Все остальные внимательно наблюдали за ней. Дженнифер замерла.

Между листами записной книжки ясно виднелся неровный бумажный краешек оторванной страницы.

Мэгги вышла из дома Эллен Рэндалл только после полудня, чувствуя себя совершенно опустошенной. У подъезда она села в машину, но доехала только до ближайшего парка. Там Мэгги остановилась, предусмотрительно выбрав открытую со всех сторон площадку, чтобы сразу заметить, если кто-то попытается приблизиться к машине. Замки всех четырех дверей она проверила дважды, но даже после того, как она убедилась, что они надежно заперты, ей не хватило духу выключить двигатель.

Несколько минут Мэгги сидела неподвижно, изучая, ощупывая окружающее в поисках возможной опасности, но все было спокойно. В этот сырой и холодный ноябрьский день в парке не было ни единой живой души, однако, несмотря на это, Мэгги никак не удавалось успокоиться.

Эллен Рэндалл не сумела вспомнить ничего существенного, но ее боль и страдания были такими сильными, что Мэгги до сих пор ощущала их как наяву. И все-таки она постаралась сосредоточиться.

– Значит, – бормотала она, – у него длинные волосы. Лицо… лицо скорее овальное. Трудно сказать из-за маски. Глаза? Кто знает? А нос? Прямой он или с горбинкой? Губы скорее тонкие, хотя, может быть, и мясистые. Уши посажены скорее высоко, чем низко, хотя на самом деле одному богу известно, как там на самом деле!..

Мэгги хорошо понимала, что гадать она может сколько угодно. Ни одна из женщин не видела его. Они только чувствовали все, что он с ними проделывал, чувствовали, как прижимается к ним его разгоряченная плоть, как безостановочно шарят по телу жадные, торопливые руки.

Руки!

Почти не отдавая себе отчета в своих действиях, Мэгги открыла альбом и провела первую, осторожную линию. Потом еще одну. Ее глаза были полузакрыты, но в ушах звучали голоса, которые она так хорошо помнила, а память о перенесенных страданиях заставляла вздрагивать ее тело.

– Я почувствовала, как он схватил меня за руки…

– …Он поднял мне подбородок, словно хотел увидеть шею, и вдруг прикоснулся к ней…

– …Я сопротивлялась, но он с силой развел мне ноги руками…

– Он был такой сильный… Он так крепко меня держал, что его ногти впивались мне в кожу даже через перчатки. Мне казалось, еще немного, и его пальцы достанут до самых костей…

– …он сжал мне руки, и я услышала, как он сопит…

– …его пальцы были как гвозди, и мне стало больно.

– …он ударил меня, и я почувствовала…

Вот оно!..

…Почувствовала, как его перстень рассек кожу справа на подбородке. Теплая струйка крови потекла по шее. Она была почти рада, что он задрал ей ночную рубашку и замотал голову, и она не видит его лица. Ей было нечеловечески страшно взглянуть на его лицо, увидеть дикого зверя, в которого он превратился. Но еще сильнее она боялась того, что он сделает с ней теперь, когда она стала совершенно беспомощной. Грубые руки накрепко привязали ее запястья к решетчатой спинке кровати, и с губ ее сорвался негромкий, болезненный стон – чуть слышная мольба о пощаде:

– Бобби, пожалуйста… Не надо, Бобби, пожалуйста, не надо. Прости меня, Бобби!.. Я не хотела…

Вздрогнув, Мэгги вернулась к реальности. Сначала она никак не могла понять, что произошло, и только потом сообразила, что услышала свой собственный голос. Точнее, не голос, а жалобное хныканье, вырвавшееся из горла, которое саднило и болело так, словно ее кто-то душил. Трясущимися руками Мэгги ощупала шею, смахнула со щек слезы и поспешно огляделась по сторонам – отчасти для того, чтобы убедиться, что поблизости никого нет, отчасти для того, чтобы стряхнуть наваждение.

Вокруг по-прежнему было пустынно, безлюдно. Погода стоит холодная и пасмурная, да и рабочий день еще не кончился. Кто пойдет в парк, чтобы почти наверняка подцепить простуду? Только сумасшедший. Но и сумасшедших поблизости не оказалось. Похоже, ей ничто не угрожало.

Не угрожало? Как бы не так. Сейчас – нет, а вообще?

Как бы там ни было, эти несколько минут показались Мэгги очень длинными и неприятными, и только потом ощущение страха и вины (хотя в чем она виновата и перед кем, ей было непонятно) отступили. Она задышала ровнее и поудобнее уселась на сиденье.

Прошло добрых десять минут, прежде чем она осмелилась взглянуть на свой рисунок.

Руки… Это были мужские руки, которые тянулись к чему-то или к кому-то. Худые, почти костлявые, но в них чувствовалась неимоверная сила. Сила, алчность, неутолимый, жадный голод. Короткие черные волоски густо покрывали не только тыльные стороны ладоней, но даже фаланги пальцев. Ногти были длинными, но неровными, словно он их обкусывал.

Потому что он их обкусывал!.

Какое-то воспоминание промелькнуло у нее в голове и растаяло, словно легкое облачко дыма. Мэгги вновь взглянула на нарисованные ею руки. Они выглядели достаточно своеобразно. Она не сомневалась, что узнает их, как только увидит, так сказать, во плоти. Но никаких особых примет – шрамов, татуировок – на них не было. Вот только кольца.

На правой руке был надет массивный золотой перстень с каким-то камнем. На левой – тонкое обручальное кольцо.

Мэгги долго смотрела на набросок, не в силах оторвать взгляд от рук, которые лапали, пытали, мучили, убивали.

– Бобби… – прошептала она.