ГЛАВА ПЕРВАЯ

Грейс, крепко прижимая к себе драгоценную ношу, нашла вход на станцию без особых трудностей. Как ей и говорила повитуха, миссис Смит, «Некрополис рэйлвей» шла отдельной веткой от станции Ватерлоо до самого кладбища в Бруквуде, графство Суррей, и незадолго до того, как часы пробили одиннадцать, на станции в Лондоне собрались недавно осиротевшие господа в одеждах, приличествующих первому периоду глубокого траура. Те немногие дамы, чье нервное напряжение не помешало им присутствовать на похоронах, скрывали лица за густыми вуалями, а их черные креповые платья были полностью лишены каких-либо украшений; джентльмены же облачились в сюртуки, дополненные бомбазиновыми галстуками и цилиндрами с черными траурными лентами. Все они ожидали поезда, который отвезет их, вместе с недавно умершими близкими, за город, в великолепный парк вечного сна в Бруквуде. Там, вдали от туманов и грязи Лондона, их дорогие усопшие будут покоиться с миром среди сосен и роз.

Грейс держалась в стороне, наблюдая за тем, как скорбящие по очереди подходят к окошечку кассы и покупают билеты. Ей еще не приходилось путешествовать по железной дороге; ее переполняли смущение, и неловкость, и боязнь допустить какую-нибудь оплошность. Когда уже почти все отошли от кассы и направились в соответствующие классу билетов залы ожидания, Грейс приблизилась к окошку.

— До Бруквуда, пожалуйста, — попросила она. — И обратный до Лондона.

Клерк вопросительно посмотрел на нее.

— Первый, второй, третий класс, мисс? — осведомился он проникновенным тоном, которого требовали от всех сотрудников «Некрополис рэйлвей».

— Третий, — ответила Грейс, отдавая два шиллинга, полученные от повитухи.

— Так вы не с участниками похорон путешествуете? Отдельно?

Грейс кивнула.

— Да, я еду одна. Я… хочу навестить могилу матушки, — солгала она.

Клерк подтолкнул в ее сторону толстый билет с черной окантовкой.

— Тогда будьте любезны пройти в соответствующий зал ожидания. Вас проводят, — сказал он и добавил: — Позвольте напомнить вам, что поезд отправляется в половине двенадцатого. Желаю хорошего дня.

Грейс взяла билет, пробормотала слова благодарности и отошла от окошка.

Залов ожидания было три — первого, второго и третьего класса, — и пассажиры в них были одеты, разумеется, во все черное, но в соответствии с тем положением в обществе, которое занимали. Таким образом, платье путешествующих вторым классом не отличалось элегантностью господ, купивших билеты первого класса, а кое-кто из обладателей билетов третьего класса, судя по латаной одежонке и общему неприглядному виду, был гол как сокол. Поскольку одежда Грейс была выцветшей и перелицованной, ей было достаточно легко смешаться с толпой. Пытаясь по мере сил справляться с собственным горем, скорбящие даже не замечали ее — тоненькую бледную девушку, не выглядевшую на свои пятнадцать лет, не отрывающую глаз от пола и держащую под мышкой маленький, завернутый в холстину сверток. Задумайся хоть один из них о том, что это, он бы, наверное, решил, что там находится запасная пара туфель на случай, если на кладбище окажется грязно, или шаль, которая пригодится, если небо вдруг затянет тучами.

В двадцать минут двенадцатого разношерстная толпа скорбящих потянулась из разных залов ожидания на платформу, причем пассажиров первого класса представители похоронных бюро со всеми почестями провожали в отдельные вагоны. Они садились в поезд первыми, дабы избежать унизительной необходимости идти рядом с пассажирами третьего класса — или даже видеть их воочию. Гробы с телами их родственников тоже будут путешествовать отдельно от остальных, и таким образом им не придется терпеть позор соседства с низшими сословиями.

Как только все живые пассажиры благополучно заняли свои места, в вагон-катафалк стали грузить гробы, стараясь обращаться с ними как можно щепетильнее, чтобы избежать излишних волнений. Пассажиры, путешествующие без гроба, но направляющиеся на кладбище, чтобы навестить могилу родственника, сели в отдельный вагон, и Грейс присоединилась к ним. Кто-то заметил, что сегодня чудесный солнечный денек, и это замечание подхватил нестройный и приглушенный хор голосов, но Грейс и головы не подняла, не говоря уже о том, чтобы сказать что-нибудь: она была слишком поглощена собственными удручающими обстоятельствами.

В конце концов, какое ей дело, если пойдет снег или дождь, даже больше — если весь мир поглотит туман и никто никогда не увидит солнечного света? Она родила ребенка, но ребенок этот умер. И потому в данный момент ничто иное не имело ни малейшего значения.

Поезд тронулся точно по расписанию: издал немыслимо громкий рык, задрожал, выбросил клубы пара и дыма, тут же окутавшие вагон подобно туче. Где-то в соседнем вагоне прозвучал растерянный крик: «Какого дьявола?» — а за ним последовал испуганный женский визг: очевидно, Грейс была отнюдь не единственной, кто в первый раз в жизни сел в поезд. Испугавшись шипения пара и общего шума, она вскочила на ноги, но тут же, поняв, что привлекла всеобщее внимание, снова села на место.

Грейс знала, что поездка займет около часа, и помнила подробнейшие инструкции: как только поезд тронется, нужно пройти в вагон, где находятся гробы, выбрать один из них (но не гроб нищего, а какой-нибудь из первого класса, деревянный гроб с медными ручками, как сказала ей повитуха), приподнять крышку и положить драгоценную ношу внутрь. И все. Как только поезд доедет до кладбища, гробы вынесут из вагона, а крышки прикрутят винтами, после чего печальный груз доставят к месту упокоения, где каждому отдадут последние почести.

Если Грейс будет действовать достаточно быстро, то, по словам повитухи, никто даже не заметит, что в одном гробу теперь двое обитателей — а поступить с умершим ребенком подобным образом будет куда лучше, чем отнести его на лондонское кладбище для бедняков.

«Я всегда советую это юным девушкам, которые, как и ты, понесли ужасную потерю, — продолжала повитуха. — А потом ты должна забыть о том, что это произошло. Ни единой душе нельзя говорить о ребенке — ни единой, даже если ты когда-нибудь выйдешь замуж. Ты падшая женщина, а такой грех ни один мужчина простить не сможет».

Грейс попыталась возразить, что она ни в чем не виновата: она не желала и не способствовала происшествию, в результате которого стала матерью; но миссис Смит велела ей больше не поднимать эту тему, поскольку так ей будет гораздо проще обо всем забыть.

Когда перестук колес наконец приобрел равномерный, четкий ритм, а вонь и слякоть Лондона постепенно уступили место приятной для глаз зелени пригорода, Грейс стала смотреть в окно, не в силах выбросить из головы события последних нескольких дней.

* * *

Заключительная часть схваток, хоть и болезненная, к счастью, оказалась весьма непродолжительной — но так получилось в основном потому, что на протяжении нескольких часов Грейс внушала себе, что настоящей боли еще не испытывает. В течение девяти месяцев, предшествовавших этому событию, она отрицала даже то, что носит ребенка; и в самом деле, при взгляде на нее никто не смог бы догадаться, что она беременна. Только незадолго до родов Грейс стала замечать, как переглядываются окружающие в ее присутствии, как перемигиваются, как отпускают шуточки вроде «Да, девчонке срочно нужен женишок!» или «Нет, ее разнесло так вовсе не от пива!», когда она субботним вечером проходила мимо таверны. Лили она, разумеется, все рассказала, хоть и не знала, что именно ее сестре известно о детях и о том, откуда они берутся.

Когда подошло время рожать (Грейс не могла сказать, как это определила, ведь она даже не представляла, сколько месяцев должна длиться беременность), девушка принялась искать человека, который помог бы ей родить: она знала, что этот процесс не только чрезвычайно болезненный, но и сопровождается кровотечением, а значит, требует много чистых тряпиц и теплой воды. Грейс обратилась к девушке, находившейся в таком же положении, и та посоветовала ей одну повитуху; но женщина отказала Грейс, объяснив это слишком юным возрастом роженицы и слишком щекотливой ситуацией: она не намерена иметь ничего общего с появлением на свет какого-то ублюдка. Грейс также пыталась обратиться в большой родильный дом на Вестминстерском мосту, но заметила объявление, где говорилось о том, что туда принимают только замужних женщин и только по предъявлению брачного свидетельства.

Таким образом, Грейс не оставалось ничего иного, как позволить судьбе решать, как и когда ей рожать. Когда поздно ночью девушка поняла, что у нее начались схватки, она дала Лили подробные указания, что делать на следующий день, а затем заставила себя дойти до ближайшей больницы на Черинг-Кросс. Ее, конечно, не пустили, но, к счастью, Грейс удалось перемолвиться словечком с доброжелательной медсестрой и та посоветовала ей обратиться в Беркли-хаус в Вестминстере. «Туда отвозят всех падших женщин», — шепотом добавила медсестра.

Беркли-хаус — уродливое здание из закопченного камня, окна которого всегда были закрыты ставнями, — находилось совсем недалеко, но к тому моменту, как Грейс добралась до него, схватки повторялись уже с такой частотой, что, если бы ей опять отказали, возможно, она разродилась бы прямо на ступенях. У входа висело объявление, где говорилось, что здесь принимают только незамужних женщин, рожающих первенца; заканчивалось объявление суровым напоминанием о том, насколько это опасное событие — рождение ребенка:

«Принимаемые пациентки должны гарантировать, что в случае трагического исхода они смогут оплатить похороны. Больница не берет на себя обязательств по оплате счетов за организацию погребения матери или ребенка».

Слава Богу, Грейс приняли в больницу, не задавая никаких вопросов, и отвели в палату, где стояло шесть кроватей, отгороженных друг от друга тонкими простынями. В изножье каждой кровати находился деревянный ящик, очевидно, заменяющий колыбель. За исключением вышеперечисленного, в помещении больше не было никаких предметов мебели и никаких украшений, кроме большого черно-белого изображения королевы Виктории.

Грейс тяжело села на крайнюю кровать. Где-то рядом плакали двое младенцев, кто-то стонал, одна женщина громко молила Бога помочь ей в час мучений. Сквозь этот гул пробивался спокойный голос повитухи, которая ходила от кровати к кровати, предостерегая, отдавая распоряжения или увещевая рожениц.

— Что ж, Мэри, ждать уже недолго, — заявила она, обследовав Грейс. Когда же та возмутилась и сообщила, что ее зовут Грейс, повитуха пояснила, что так они обращаются ко всем девушкам. Саму же повитуху следовало называть «миссис Смит». — Ты приобрела все необходимое для ребенка? — спросила миссис Смит. — Нашла место для кроватки, где не будет сквозняков, подготовила чистые простыни, которые нужно будет кипятить?

Грейс только покачала головой.

— Ты позаботилась о детской одежде? О пеленках и распашонках? — не отступала миссис Смит. — Знаешь, все эти вещи не появляются сами по себе, вместе с ребенком! Неужели ты не задумывалась о том, что ему нужно?

Грейс отвернулась к стене. На самом деле, несмотря на раздувшийся живот, на жалкие познания в физиологии и на происшедшее девять месяцев тому назад, она просто не верила в то, что ждет ребенка. Как такое могло случиться? Неужели от нее совершенно ничего не зависело?

Повитуха нетерпеливо цокнула языком.

— Где ты живешь, дитя?

— В меблированных комнатах миссис Макриди, в Севен-Дайлз, — выдавила из себя Грейс в промежутках между схватками.

— Боже, спаси нас… Где?! — Миссис Смит удрученно покачала головой. — В этом притоне?

— У нас хорошая комната, — попыталась оправдаться Грейс. — Я живу там с сестрой.

— А родители у тебя есть? Они знают о том, что скоро у тебя родится ребенок? Обратилась ли ты в благотворительную организацию, готовы ли там принять тебя? Сохрани тебя Господь, дитя, хватит ли у тебя денег, чтобы оплатить похороны, если случится непоправимое?

Не желая отвечать ни на один из поставленных вопросов, Грейс почувствовала приближение нового приступа боли и заранее поморщилась.

Когда схватка прошла, повитуха спросила:

— Отец ребенка знает о том, что ты беременна? Он поможет тебе? Или он — избави нас Бог! — женат?

— Он не знает, — прошептала Грейс. — И никогда не узнает.

— Значит, о тебе некому позаботиться, когда ты выйдешь отсюда, никто не будет рад твоему ребенку, никто не поможет тебе его воспитывать?

Грейс покачала головой. Она никогда не думала о ребенке как о реальном существе, как об одном из тех краснолицых, вопящих свертков, которых бедные женщины привязывают себе на спину, когда идут на работу.

— Ради Бога, ты что, собираешься использовать младенца, чтобы вымаливать у прохожих милостыню? — неожиданно спросила ее повитуха.

— Конечно же нет! — сказала Грейс, вложив в ответ все возмущение, на какое у нее хватило сил.

Схватки стали еще более болезненными и частыми, и миссис Смит дала Грейс сильнодействующую нюхательную соль, от которой у девушки так закружилась голова, что она погрузилась в полубессознательное состояние, несмотря на схватки, по-прежнему сотрясавшие ее тело. Когда действие соли прошло и Грейс снова очнулась, в комнате было уже темно, а повитуха отошла к другой девушке, лежавшей через одну кровать от Грейс. Грейс с трудом приподнялась и заглянула в ящик, стоявший в изножье.

Он был пуст.

Грейс позвала миссис Смит, и через минуту повитуха подошла к ней. Выражение ее лица было ласковым и умиротворенным, и когда она заговорила, то стала гладить девушку по голове.

— Все это очень печально, но, пожалуй, к лучшему, — объявила миссис Смит.

— Что случилось? Где мой ребенок?

— Ах, милочка, мне нелегко сообщать тебе такую новость, но он умер.

На какое-то время воцарилось молчание, но затем, к изумлению Грейс, по ее щекам неудержимо потекли слезы. «Я ведь никогда раньше не воспринимала своего ребенка как настоящего, живого, — изумленно подумала она, — так почему же известие о его смерти так меня огорчило?»

— Мальчик или девочка? — спросила она наконец.

— Мальчик, упокой Господь его душу.

— Он родился живым?

Миссис Смит покачала головой.

— Мертворожденный. И вдоха не сделал.

Грейс рухнула обратно на кровать.

— Я что-то сделала не так, когда носила его?

— Нет, милочка. Просто у вас, молодых, такое иногда бывает: твое тело пока не готово к тому, чтобы выносить ребенка. Думаю, это к лучшему. Ты сама еще дитя, о тебе и позаботиться-то некому… Младенец все равно умер бы в первую же зиму. Севен-Дайлз — не то место, где следует растить детей.

— Но мертвый…

— Не живший, — поправила ее повитуха и убрала со лба Грейс непослушную прядь. — Ты еще так молода. У тебя родятся другие дети, в свое время. Ты позабудешь об этом горе.

— А можно мне… — Когда Грейс заговорила, она еще не знала, какой ответ хотела бы услышать, но повитуха все поняла с полуслова.

— Лучше тебе на него не смотреть, — решительно заявила она. — Я всегда стараюсь отговорить от этого женщин, которых постигло такое же несчастье. Просто думай об этом как о сне, о легенде… о чем-то таком, чего на самом деле никогда не было. Так тебе будет проще забыть.

Грейс снова расплакалась.

— Послушай, так действительно будет лучше. А теперь поспи, отдохни до утра, и ты оглянуться не успеешь, как снова наберешься сил и отправишься домой.

И правда: после полноценного сна и миски вареного картофеля с мясом, за которую заплатило «Общество реабилитации нуждающихся женщин и девушек», Грейс попросили освободить занимаемое ею место в Беркли-хаус для следующей несчастной. Однако перед этим ей вручили тщательно упакованный сверток и рассказали о чудесном саде-кладбище за городом.

— Я далеко не всем девочкам оказываю такое одолжение, — заметила повитуха, вручая ей две монетки, — но мне ужасно жаль тебя.

Грейс удивленно посмотрела на нее.

— Эти два шиллинга — плата за проезд, чтобы ты могла вывезти тело из Лондона. Сейчас почти все церковные кладбища переполнены и закрыты, а ты ведь не хочешь, чтобы твоего ребенка просто бросили в общую яму, верно?

Грейс покачала головой, придя в ужас от одной только мысли о такой перспективе.

— Я так и думала. Значит, тебе нужно ехать в Бруквуд.

— А что это?

— Это место похоже на чудесный сад: там много деревьев, и цветов, и статуй. Когда ты будешь вспоминать о своем бедном ребенке, то сможешь представлять его там, под присмотром прекрасных каменных ангелов.

Грейс робко улыбнулась, и повитуха улыбнулась в ответ. Похоже, она считала, что похороны ребенка, особый ритуал, помогут Грейс пережить горечь утраты.

— А когда ты его похоронишь, — продолжала женщина, — то должна будешь начать новую жизнь…

* * *

— Начать новую жизнь… — пробормотала Грейс, вспоминая недавний разговор. Внезапно она поняла, что, задремав под мерный стук колес, произнесла это вслух.

— Тебе нехорошо, дитя? — спросил ее сосед, мужчина в потертом сюртуке и знававшем лучшие времена цилиндре.

Грейс покачала головой и крепче сжала сверток.

— Ты слишком молода, чтобы путешествовать в таком поезде в одиночестве. У тебя, должно быть, умер кто-то из близких?

Грейс кивнула и, неопределенно махнув рукой, словно давая понять, что слишком сломлена горем, чтобы произнести хоть слово, снова уставилась в окно, на проносящийся мимо сельский пейзаж.

«Начать новую жизнь… — выстукивали колеса поезда. — Начать новую жизнь…» Если бы она только могла пережить этот день и начать все сначала! Она непременно постаралась бы поставить свою жизнь хоть на какие-то рельсы. Она сделает все, лишь бы ее жизнь и жизнь Лили стала лучше.

Проезжая под мостом, паровоз пронзительно загудел, и этот звук вывел Грейс из полузабытья. Ей еще предстоит найти место упокоения для своего ребенка…

Кого-то другого, возможно, такая задача привела бы в ужас, ведь ему пришлось бы ступить в обитель мертвых, но Грейс за свою жизнь испытала достаточно, чтобы понимать: боль причинить могут только живые; тех же, кто перешел в мир иной, опасаться совершенно не стоит. Плотнее запахнув платок на голове, она открыла дверь вагона и вышла в тамбур. Вокруг было тихо, ведь каждая группка скорбящих располагалась в отдельном вагоне (за исключением последнего: там находились представители похоронных бюро, они наслаждались компанией друг друга, делились случаями из жизни и прихлебывали виски).

Паровоз загудел, поезд содрогнулся и вильнул в сторону, поворачивая, и Грейс схватилась за оконную раму и не разжимала пальцев, пока весь состав не прошел поворот. Затем она распахнула двери вагона, в котором перевозили гробы, и вошла внутрь.

Окон там не было, и мрак рассеивали только две свечи, горевшие в светильниках на стене, так что Грейс пришлось подождать, пока глаза привыкнут к темноте. Когда это наконец произошло, она заметила, что вагон разделен на три секции, в каждой из которых находились ряды узких железных полок, а на них стояли гробы. Даже при таком тусклом освещении разница между богатыми и бедными была очевидной, поскольку гробы бедняков были сделаны из древесных отходов, а карточки с именем покойника заполнены от руки, в то время как гробы богачей были из прекрасно отполированного дерева, украшенного ручками, каемкой и гравированными табличками — все из бронзы или серебра.

Грейс направилась в секцию первого класса и прочитала некоторые надписи, где перечислялись заслуги покойных, словно в визитной карточке для рая: «Себастьян Тейлор, преданный муж и отец»; «Мод Пикерсли, трудившаяся ради улучшения условий жизни менее удачливых»; «Джесси Реннет, прожившая жизнь с благочестием и надеждой».

Взвизгнули тормоза, поезд слегка замедлил ход, приближаясь к месту назначения, и Грейс взволнованно и поспешно оглядела гробы. Какой ей выбрать? Она, конечно же, хотела, чтобы ее умерший ребенок покоился вместе с женщиной — обладательницей приятного имени, из хорошей семьи. Грейс замерла у гроба из белого дуба, содержащего останки «мисс Сюзанны Солан, защитницы слабых, принцессы бедняков».

Мисс Сюзанна Солан. На табличке не был указан ее возраст, и, возможно, она не могла быть матерью, но, судя по надписи, она была доброй женщиной, способной приютить и обогреть.

Действовать следовало быстро! Грейс приподняла крышку гроба из светлого дерева, в котором покоились останки Сюзанны Солан, и, даже не заглянув внутрь, осторожно положила туда сверток.

Почувствовав, что в сцене не хватает официального прощания, Грейс пробормотала: «Покойся с миром, и однажды мы да воссоединимся», и поспешно вышла в тамбур, прикладывая к глазам платок.

 

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

Мистер и миссис Стэнли Робинсон, молодая пара, находились в детской, украшенной изображениями кораблей, идущих на всех парусах по пенному морю. Они стояли, склонившись к богато украшенной плетеной колыбельке с кружевными занавесками, где, укутанный в стеганое одеяльце с оборками, перетянутое белой лентой, спал их новорожденный сын. Стоило их сокровищу и наследнику пошевелиться, или шумно вздохнуть, или засопеть — и счастливых родителей охватывал новый приступ восторга.

— Не думаю, что он все время будет таким спокойным, — прошептал мужчина. — Говорят, младенцы постоянно плачут.

Женщина беззаботно рассмеялась.

— Неужели ты думаешь, что я этого не знаю? Знаю, и еще как! И я готова к такому неудобству.

— Может, наймем ему няню? Мама обещала оплатить расходы.

— Ни в коем случае, — ответила женщина. — Я слишком долго ждала ребенка, чтобы доверить его воспитание чужому человеку.

— Как скажешь, милая, — произнес мужчина. Он осторожно погладил младенца пальцем по щеке — пухлой и розовой, выглядывающей из очаровательнейшего кружевного чепчика. Ребенок вздрогнул, и оба родителя замерли, испугавшись, что разбудили его, но он продолжал спать. — Дорогое дитя, — прошептал мужчина.

— Дорогое, бесценное дитя, — подхватила женщина, и супруги обменялись исполненными любви взглядами. — Наконец-то…

 

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Севен-Дайлз, в приходе церкви Святого Джайлса, наверное, был самым бедным районом лондонского Вест-Энда: ходили слухи, что в чуть более сотни домов проживали почти три тысячи человек. Название свое район получил от семи дорог, сходящихся в одну точку у Оксфорд-стрит, и все улочки и переулки брали начало в этих переполненных ночлежках и притонах. Ветхие доходные дома, лавки и вонючие таверны кренились во все стороны, опирались на старые доски и ржавые листы железа, зияли разбитыми окнами, прятали дыры в каменной кладке под брезентом, пытаясь уберечься от дождя. Обитатели таких домов были бедны, но нищими не являлись. Однако стабильным доходом никто из них похвастаться не мог, и потому они едва сводили концы с концами, надеясь на то, что новый день принесет достаточно денег, чтобы прокормить себя и свою семью. Здесь жили рыночные торговцы, уличные продавцы спичек и маринованных моллюсков, подметальщики, прачки, золотари и мальчишки, пытавшиеся заработать на жизнь тем, что придерживали лошадь какого-нибудь джентльмена или выделывали трюки на потеху почтеннейшей публики. Еще ниже этого уровня, в ужаснейших лачугах обитали отбросы общества — бездельники, воры и попрошайки.

Рыночные ряды и лавки в округе торговали всякой всячиной: хотя некоторые умудрялись обходиться без обуви, даже самые бедные нуждались в пище и хоть какой-то одежде. Одежда, которую можно было купить в Севен-Дайлз, никогда не бывала новой, а успевала сменить от одного до четырех хозяев: старые платья, шляпы, туфли, чулки, мятые нижние юбки, затертые до дыр пиджаки, превратившиеся в лохмотья шали. Многие лавки предлагали товар любителям пернатых: здесь можно было найти почти любой вид голубей или домашней птицы, а также дроздов, зябликов и других певчих пташек. В южной части Севен-Дайлз находились лавки, где торговали дешевыми товарами для дома — метлами, совками для мусора, тряпками для сметания пыли, тазами, половыми тряпками и ковриками для ног, — поскольку даже самая бедная женщина старалась показать себя с лучшей стороны и знала: чистоплотность — второе важное качество после благочестия.

Меблированные комнаты миссис Макриди на Брик-плейс, в районе Севен-Дайлз, представляли собой доходный дом высотой в пять этажей. На каждом этаже было две комнаты, а внизу находился подвал, затхлый и покрытый плесенью. Сама миссис Макриди жила на первом этаже. Она следила за тем, кто и когда приходит или уходит, собирала талончики за оплату съема и председательствовала на кухне, пользоваться которой жильцам дозволялось за полпенни. На заднем дворе находились временная уборная и колодец, но из-за крайне небольшого расстояния между ними вода в колодце была грязной и не пригодной для питья — настолько непригодной, что за несколько лет до описываемых событий кое-кто из жильцов миссис Макриди, а также из соседнего дома, умер от холеры. С тех пор все предпочитали выстоять очередь и набрать воды в ведро, чайник или миску из колонки на улице.

Миссис Макриди была крупной жизнерадостной женщиной. Она не брезговала носить любые лохмотья, оставляемые бывшими жильцами, и практически не делала различия между мужской и женской одеждой. Таким образом, ее вполне можно было увидеть в рваной кружевной сорочке под старым пиджаком от костюма или в мятой юбке, побитой молью шали и жилетке, а венчала такой наряд шляпка, украшенная искусственными цветами. Исключительно по доброте душевной миссис Макриди строго придерживалась собственного правила: она пускала в комнату только одну семью, да и плату взимала гораздо более низкую, чем другие. Говоря по правде, плата эта была такой мизерной, что не покрывала даже расходов на текущий ремонт здания, и в результате собственность миссис Макриди обветшала до такой степени, что привести ее в надлежащий вид уже не представлялось возможным. Миссис Макриди любила повторять, что, когда дом окончательно рухнет, она переедет к своему преуспевающему сыну в Коннот-гарденз.

Пока Грейс направлялась по «Некрополис рэйлвей» на кладбище в Бруквуде, ее сестра Лили смотрела в закопченное окно в меньшей из двух комнат на третьем этаже дома миссис Макриди, с нетерпением ожидая ее возвращения и постоянно вздыхая. Грейс ужасно долго нет; чем она вообще может заниматься? Неужели на то, чтобы родить ребеночка, нужно столько времени? Ее нет уже целые сутки — или двое суток?

Лили знала, что Грейс вернется домой с младенцем, ведь сестра объяснила ей, что внутри у нее живет ребеночек и ей нужно найти кого-то, кто помог бы ей произвести его на свет. Пока она занимается этим делом, Лили должна сходить на рынок и купить водяного кресса (Лили имела представление, как это делается: она много раз ходила с Грейс на рынок и смотрела, как сестра торгуется), а затем разделить его на пучки и продать на улице, как обычно. Накануне Лили в точности выполнила эти распоряжения, но из-за того, что замешкалась, решая, какой именно кресс купить, пропустила время, когда идут чернорабочие. Весь день шел дождь, так что хозяек на улицах почти не было, и, хотя Лили ходила по району до шести часов вечера, она не продала достаточно пучков даже для того, чтобы вернуть потраченные на водяной кресс деньги. На ужин она купила себе пирог с вареным мясом (Грейс ей это разрешила), а по пути домой повстречала шулера, пообещавшего удвоить количество монет в ее кармане, если она угадает, под какой чашкой лежит боб. Лили нисколько не сомневалась, что справится с заданием: плут ей все показал, тут не было ничего сложного (а как обрадуется Грейс, если она выиграет!), но каждый раз, когда она указывала на чашку, боб оказывался под другой.

Проснувшись на следующее утро, Лили с ужасом поняла, что денег у нее нет: ни единого пенни, с которым она могла бы пойти на рынок и купить свежего водяного кресса на продажу. Впрочем, с ними такое уже случалось, и, лежа в постели, Лили отчаянно пыталась найти выход из положения. Наконец ее осенило: ну разумеется, нужно что-нибудь заложить! Грейс всегда так поступала, когда у них не хватало денег на покупку товара.

Лили оглядела комнату в поисках подходящего залога, но там почти ничего не было, если не считать кровати (да и та, собственно, принадлежала миссис Макриди): только набитый соломой матрас, две подушки, три тонких одеяла и несколько деревянных ящиков. В некоторых из них лежала кое-какая одежда и предметы первой необходимости, а два были пусты и стояли вверх дном: их использовали вместо стульев. Грейс уже подумывала — хотя ничего и не планировала заранее — использовать один ящик как колыбельку для ребенка.

Закончив осматривать комнату, Лили нахмурилась. Она знала: Грейс не позволит ей продать одеяла, ведь они пригодятся, когда наступят холода. Когда сестры только-только поселились у миссис Макриди, одеял было пять, а подушек — четыре. Еще раньше, когда их определили в сиротский приют, у них были мягкие белоснежные льняные простыни, стеганое одеяло, набитое утиным пухом, и покрывало, сшитое мамиными руками, а еще — несколько девизов в рамочке, которые мама вышила, когда была маленькой: «Дом, милый дом», «Господи, благослови этот дом» и «Поступайте по велению сердца». Однако кое-что за прошедшие годы было украдено, а остальное — продано либо заложено, так же как и большинство теплых вещей. Лили спокойно перенесла потерю одежды, поскольку ей было почти безразлично, как она выглядит, но очень переживала из-за того, что лишилась своей куклы, Примроуз, которая могла сравниться размером с младенцем, а еще у нее были настоящие волосы, очаровательные розовые губки и фарфоровое личико. Лили надеялась, что ребенок, которого Грейс принесет домой, будет похож на Примроуз — такой же хорошенький, с ним можно будет играть, и заворачивать в тряпочку, и носить на спине, когда они пойдут продавать водяной кресс. Лили подумала, что покупатели будут останавливаться, чтобы приласкать и похвалить ребенка, а возможно, и заплатят немного больше — любуясь его милым личиком.

Девушка стала рассматривать вещи в ящиках. В одном хранилось то, что они называли «мамиными сокровищами»: тонкостенный чайничек, чашка и блюдце, вручную расписанные птицами; пустая коробочка для колец; морская раковина из фарфора, но покрашенная в розовый цвет так, что она выглядела как настоящая; шляпка, в которой мама выходила замуж, и отрез кружев, служивший ей вуалью. Лили по очереди разворачивала сокровища и любовалась ими; затем, стараясь не дышать, чтобы ненароком не повредить драгоценные вещи, осторожно спрятала их в ящик. Оставались еще кое-какие предметы одежды, но, к сожалению, среди них не было чрезвычайно ценного товара — туфель: у сестер было лишь по одной паре обуви. Лили повертела в руках шаль, раздумывая, не лучше ли продать ее, чем одно из одеял. Как отреагирует Грейс: рассердится или, наоборот, похвалит ее за разумный поступок? Если отнести шаль на блошиный рынок, то сколько за нее просить (она ведь очень тонкая и сильно поношенная) и одобрит ли эту сумму Грейс? Хватит ли этих денег, чтобы купить товар на продажу? Следует ли пустить всю выручку на водяной кресс или можно побаловать себя пирогом с картофелем на ужин, разогрев его в духовке миссис Макриди? Но вдруг Грейс придет очень поздно и пирог уже остынет?

Вопросы крутились в голове у Лили, и она немного всплакнула: девушка совершенно запуталась и не могла решить, как же ей поступить. А что, если Грейс вообще не вернется домой? Лили не раз слышала, что говорят о рождении детей: это очень трудно и опасно. Что, если Грейс умрет и ее закопают в землю, как маму? Мысль об этом показалась Лили такой ошеломляюще страшной, что ее окатила волна ужаса. Ноги у девушки подкосились, и она рухнула на кровать. Что она будет делать без Грейс?

Прошло какое-то время, прежде чем Лили перестала дрожать и смогла пошевелиться. Однако к этому моменту идти на оптовый рынок за водяным крессом было уже поздно. Кроме того, у нее все равно не было денег. Лили снова стала рыться в вещах и внезапно ахнула. А как же одежки для малыша, которого Грейс принесет домой? Что они наденут на него? Как они смогут выносить его на улицу, если нельзя будет завернуть его в шаль?

Ребенка обязательно нужно одеть! Осознав это, Лили вернулась к первому ящику и достала из него мамин чайничек. За него в ломбарде дадут больше всего денег; конечно, их хватит на водяной кресс на несколько дней, на ужин для них обеих (разумеется, уж сегодня-то Грейс вернется домой!) и на приданое новорожденному. Она выйдет из дома и сама купит все необходимое, а Грейс так обрадуется, что и не спросит, какое сокровище пришлось продать, чтобы купить все эти вещи. Лили решила приобрести банные халатики с начесом, миленькие кружевные чепчики и мягкую-мягкую белую пеленку. У девушки возникло ощущение, что Примроуз вернулась.

Лили развернула газету на чайничке и погладила его. Он был из тонкого фарфора, звеневшего, если постучать по нему ногтем, и весь изукрашен рисунками — синими птицами счастья, как их называла мама. Она дала имя каждой птичке и рассказывала дочерям, из каких цветков они пьют нектар, но Лили уже не могла припомнить такие подробности. Она вздохнула. Чайничек очень красивый, но его все равно придется продать, ведь они им больше не пользуются: чай — слишком дорогой напиток.

Лили снова осторожно завернула чайник в газету. Она знала, что газета называется «Таймс», но не могла прочитать даже дату выпуска. А вот Грейс умела читать. Иногда она ловила страницу газеты, которую гнал по улице ветер, приносила ее домой и просматривала объявления. «Мистер Лукас желает приобрести гнедого мерина, — с важным видом читала она. — Гувернантка ищет место в респектабельном семействе. На Бишопсгейт-стрит утеряна банкнота в пять фунтов. Сегодня вечером в Треморн-гарденз поет мадам Оливер. Помогите обездоленным мальчикам-инвалидам». Иногда Грейс придумывала рассказы о людях из объявлений: гувернантка как раз собиралась продать своего гнедого мерина и потому ответила на объявление мистера Лукаса. Они полюбили друг друга и обвенчались. Один из обездоленных мальчиков-инвалидов нашел банкноту в пять фунтов и не знал, как поступить: то ли объявить о находке и получить награду, то ли целый год лакомиться пирожками с мясом. Мадам Оливер собиралась петь в Треморн-гарденз, но вместо этого весь вечер каталась на гнедом мерине.

Так они проводили долгие счастливые часы, ведь Грейс превосходно умела придумывать истории и, если Лили огорчалась или волновалась, начинала рассказывать ей о замках и принцессах, чтобы она успокоилась и уснула. Грейс так хорошо рассказывала сказки, что, когда Лили вспоминала их на следующий день, она не могла понять, выдумка ли это или все произошло на самом деле.

Испытывая облегчение оттого, что решение наконец принято, Лили направилась к ростовщику, услугами которого они уже пользовались, доброжелательному господину, известному — как и большинство представителей его профессии — под именем Дядюшка. Однако дверь в его контору была заперта, ставни опущены, а у окна висело написанное от руки объявление.

Спросив у прохожего, торговца свечными огарками, что там написано, Лили получила ответ: «Закрыто в связи со смертью».

— Закрыто в связи со смертью, — повторила Лили, отчаянно пытаясь понять, что бы это могло значить.

— Это значит, что лавка закрыта, потому что кто-то умер, — пояснил торговец. — Скорее всего, владелец, — добавил он и с любопытством посмотрел на Лили. — А ты хотела что-то продать Дядюшке, верно?

Лили кивнула и подняла сверток повыше.

— Чайник.

— Такое добро сейчас тяжело продать, — заявил мужчина, едва она успела произнести это слово. — Но могу посоветовать человека, который даст тебе за него хорошую цену, — это старый Моррел, который живет в Парснип-Хилл. Скажешь ему, что тебя прислал Эрни.

Лили поблагодарила торговца и отправилась в путь. Тем временем Эрни нырнул в боковую улочку, затем перебежал две дороги, перемахнул через забор и оказался у ломбарда Моррела за две минуты до Лили. Воровато оглядевшись, он скользнул в дом.

Моррел специализировался на покупке и продаже предметов из фарфора и стекла, и в грязных витринах его ломбарда стояло бесчисленное множество потускневших хрустальных ваз, украшений с отколовшимися краями, фигурок животных кричаще-ярких расцветок и стеклянных кружек. Для него приобрести такой чайничек было примерно то же самое, что заполучить драгоценности королевы.

— Я только что направил к тебе одну простушку, — горделиво сообщил Эрни Моррелу, мужчине с таким огромным брюхом, что тот не мог подойти к прилавку вплотную. — Это девчонка, немного простодушная. Она собирается заложить чайник. Если облапошишь ее, поделим все пополам.

Моррел кивнул, ухмыльнулся и, когда Эрни ушел, достал картонный ящик, который держал на полке под прилавком.

Лили вошла в лавку, сообщила, что ее прислал Эрни и что она хочет заложить чайник. По пути в ломбард она немного волновалась из-за того, что ей придется отдать сокровище, но успокоила себя тем, что продавать-то она его не будет. И если Грейс очень рассердится на нее, то они смогут прийти сюда вдвоем и выкупить его — когда-нибудь, когда разбогатеют. В историях, которые рассказывала ей Грейс, они всегда становились богачами.

Когда Моррел увидел чайник, глаза у него загорелись. Он сразу решил, что это, должно быть, мейсенский фарфор. Достаточно старый, расписанный вручную и стоящий небольшое состояние. Однако Моррел печально покачал головой.

— Какая жалость, — вздохнул он. — Я-то думал, ты принесешь мне интересную вещицу, но этому чайнику цена пятак в базарный день. К тому же он надколот, — солгал Моррел.

Хоть Лили и пала духом, она все равно не сводила с него доверчивых глаз.

— Но ведь что-нибудь он все же стоит, — настаивала она. — Это часть сервиза, он достался мне от мамы.

— Ну ладно, дай-ка чайник сюда, — уступил Моррел. — Поднесем его к окну, к свету, и рассмотрим получше.

Лили протянула ему через прилавок чайник, все еще частично завернутый в газету. Когда Моррел взял его и повернулся к окну, каким-то образом чайник выскользнул из газеты.

— Ой! — воскликнул Моррел, когда что-то упало на каменный пол и разлетелось на куски.

— Мама! — в ужасе закричала Лили.

— Батюшки! Что ж ты его так рано-то выпустила, деточка?

Лили зажала ладонью рот; лицо у нее стало белее мела.

— Он… он совсем разбился?

— На сотню осколков! — сказал Моррел.

— А его можно склеить?

— Совершенно невозможно. Да ты сама посмотри.

Лили испуганно заглянула за прилавок. И правда: весь каменный пол был покрыт осколками фарфора.

— Жаль, — сокрушенно вздохнул мистер Моррел. — Впрочем, я все равно не дал бы тебе за него больше пары пенсов.

У Лили задрожала нижняя губа.

— Неужели ничего нельзя сделать… совсем ничего?

— А дома у тебя еще такие есть? — неожиданно встрепенулся мистер Моррел.

Лили покачала головой. Как это могло случиться? Наверное, она была недостаточно осторожна; Грейс иногда говорит, что она неуклюжая. Теперь чайник, драгоценный чайник их матери, потерян навсегда. Скоро вернется Грейс, а дома нет ни ужина, ни одежды для ребенка.

Лили развернулась и побрела домой, слишком потрясенная, чтобы плакать, в то время как мистер Моррел и продавец свечных огарков Эрни восхищались чайником из мейсенского фарфора, благополучно стоящим на потайной полочке под прилавком ростовщика.

 

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

— Великий сад вечного сна… — пробормотала под нос Грейс, прочитав объявление на станции. Затем добавила: — Мой ребенок будет в безопасности в компании мисс Сюзанны Солан в великом саду вечного сна.

Если думать о происшедшем в таком духе, то мысли о ребенке становились почти терпимыми. Словно умершие просто отдыхали в земле, ожидая того момента, когда восстанут к новой жизни; Грейс знала, что должна в это верить, но у нее почему-то не получалось.

Окутанный клубами дыма поезд подъехал на станцию, и, как только он остановился, из него высадились представители похоронных бюро в черных цилиндрах и приготовились, отвесив тысячу подобострастных поклонов, провести убитых горем родственников к могилам, приготовленным для их усопших близких. Пока скорбящие переходили от одной группки к другой, готовясь принять участие в заключительном этапе путешествия, Грейс подошла поближе к вагону, где перевозили гробы. Сейчас, вдалеке от скорбящих, на них прикручивали винтами крышки (эту небольшую церемонию старались провести как можно позже, дабы не допустить того, чтобы человека похоронили прежде, чем он успел испустить последний вздох), после чего двери вагона откроются и гробы вынесут наружу. Как правило, во время похорон, которые проводили по первому разряду, использовали отдельный катафалк для каждого гроба. Впереди него шел священник или специально нанятый человек, одетый в черное. Когда же хоронили бедняков, то обычно в ход шла ручная тележка, которую толкали добровольцы из числа друзей или родственников — тех, которые могли себе позволить купить билет на пригородный поезд. Бедняки с радостью соглашались хоронить близких в Бруквуде: там было столько земли, что каждому доставалось отдельное место в могиле; тела не станут сваливать в общую яму, как это обычно происходило в Лондоне.

Когда гробы вынесли из вагона-катафалка, Грейс, бросив на них взгляд с почтительного расстояния, сразу же поняла, какой из них принадлежит Сюзанне Солан — бледный дубовый гроб из последней секции. Она смотрела, как его вынимают и кладут на плечи помощников гробовщика, а затем бережно опускают на ожидающий катафалк со стеклянным верхом, где он тотчас же утонул в белых цветах. Стараясь держаться на безопасном расстоянии, Грейс последовала за украшенными черным плюмажем лошадьми, медленно двигающимися вперед среди деревьев и кустов: она хотела знать, в каком именно месте гроб опустят в могилу, чтобы позже, если однажды ей повезет и у нее хватит денег на билет, приехать сюда.

За кортежем мисс Солан следовало около двадцати человек; среди них была только одна женщина. Она надела черное креповое платье с глухим воротом и прикрыла лицо плотной вуалью, и о ее внешности почти ничего нельзя было сказать. Возможно, это мать мисс Солан? Или сестра, или тетушка? А может, старшая подруга? Определить это не было ни малейшей возможности.

Процессия остановилась. Очевидно, могила мисс Солан находилась на расчищенном участке за недавно высаженными кедрами. Незадолго до того, как поезд прибыл на платформу, садовники все еще что-то там копали. Услышав гудок поезда, они как можно скорее покинули это место, дабы не смущать своим видом скорбящих, и впопыхах забыли инструмент. Грейс споткнулась об него, ушибла лодыжку и не смогла сдержать крика, однако услышал ее лишь один из членов процессии, остальные же были слишком поглощены словами священника и собственным горем.

Мистер Джеймс Солан, стоящий позади группки людей, окруживших могилу его сестры, решил, что странный звук произвело какое-то животное, попавшее в капкан; и только когда он обернулся и вгляделся в подлесок, он заметил девушку, которая медленно поднималась на ноги. Лица ее он не видел, но она показалась ему очень юной, а поскольку при падении платок соскользнул с ее головы, Джеймс обратил внимание на вьющиеся волосы цвета пожухлых буковых листьев, устилавших все вокруг. Джеймс на мгновение замер в нерешительности, а затем тихо покинул место печальной церемонии, решив спросить у незнакомки, не может ли он чем-нибудь ей помочь. Он знал: его сестра не возражала бы против такого поведения и, если бы они вдруг поменялись местами, непременно поступила бы точно так же.

Грейс увидела, что он направился к ней, и уже хотела бежать, но потом поняла, что у нее нет ни сил, ни желания. Кроме того, напомнила она себе, никто не знает, зачем она приехала на кладбище и что совершила; она оплатила проезд, а значит, имела такое же право находиться здесь, как и остальные скорбящие.

— Я могу вам помочь? Вы ушиблись? — Джеймс старался говорить с ней как можно мягче, решив, что она может испугаться и убежать, если он будет вести себя слишком прямолинейно или произносить слова слишком громко. На вид ей лет тринадцать, решил он, и у нее трагически-бледное, но прекрасное лицо. Одежда ее, хоть и давно уже вышла из моды, выглядела так, словно эта девушка знавала лучшие времена, но Джеймс заметил, что платье во многих местах заштопано, пестрит заплатками, а кое-где протерлось чуть ли не до дыр.

Грейс села на поросшую мхом скамью, чувствуя себя беспомощной и слабой, как птичка.

— Благодарю вас, сэр, ничего страшного. Я просто споткнулась.

— Но вы ушиблись, — настаивал Джеймс.

Грейс покачала головой, осторожно прикрыв лодыжку платьем.

— Ушиб несильный. Я сама виновата.

— Позвольте возразить: вина скорее лежит на садовниках Бруквуда, — сказал Джеймс. — Но разрешите мне осмотреть вашу ногу.

— Боль уже почти прошла, — ответила ему Грейс, еще ниже опустив подол платья, чтобы полностью закрыть и ноги, и потертые старые туфли. — Я… я просто хочу немного посидеть здесь, прийти в себя.

— Тогда вы позволите мне присесть рядом с вами? — спросил Джеймс. — Ибо я уже достаточно наслушался сегодня о долине смерти, о гневе Господнем и о земле вечного сна, хотя к подобным вещам моя сестра никогда не относилась всерьез. Кроме того, мне совершенно не хочется присутствовать при том, как гроб с ее телом опустят в сырую землю.

— Понимаю, — кивнула Грейс, которой тоже не хотелось при этом присутствовать. — Так значит, сегодня хоронят вашу сестру? — робко спросила она.

Джеймс кивнул и сел рядом с ней.

— Ее звали Сюзанна, — начал он. — Она была жизнерадостной девушкой, постоянно смеялась — именно такой я и хочу ее запомнить. Но посмотрите на все это! — Он указал на мрачную компанию одетых в черное плакальщиков и скорбящих в цилиндрах. — Все эти плюмажи и помощники гробовщика, конюхи и кучера… Все эти разговоры о катафалке, о лошадях, о том, как долго следует носить траур, — это не имеет к Сюзанне никакого отношения! Мой отец решительно настроен возвести настоящий египетский мавзолей над ее телом и зажечь вечный огонь, но ни то ни другое не вернет ее нам.

Они оба некоторое время молчали, а затем Джеймс произнес:

— Но, впрочем, прошу прощения. Вы тоже приехали на похороны?

Грейс покачала головой.

— Нет, я приехала… на могилу матери.

— Как печально. Но она покоится в чудесном месте. Тут прекрасные скульптуры.

Грейс кивнула: она уже видела надгробия, украшенные восхитительными мраморными ангелами и якорями (на могилах моряков), а также чудесную лошадь без всадника на могиле жокея и даже рояль на могиле музыканта.

— Мой отец намерен распорядиться, чтобы и его самого, и мою мать, когда придет время, похоронили внутри египетского мавзолея, а после них — и меня, и моих братьев тоже. — Джеймс помолчал. — Если это не очень вас огорчит, прошу, расскажите, когда умерла ваша матушка.

— Уже давно — почти десять лет назад, — ответила Грейс, на сей раз говоря правду.

— Но отец жив и заботится о вас?

Грейс покачала головой.

— Отец тоже умер, — сообщила она; девушка действительно так считала, хотя Лили и верила тому, что им рассказывала мама: папа уехал искать счастья и однажды вернется к ним.

— Значит, вы сирота?

— Да, сэр. — Грейс очень смущала вся эта беседа: хоть она и раньше разговаривала с молодыми джентльменами, она всего лишь предлагала им купить у нее водяной кресс. — Я живу вместе с сестрой, и мы неплохо справляемся, — продолжала девушка, не желая, чтобы он решил, будто они нуждаются.

— Но что с вами было после того, как умерла ваша мать? Вы ведь, наверное, были совсем крошками…

— Мне было пять лет, а сестре шесть, — ответила Грейс. — Нас поместили в приют, которым руководила одна добрая женщина, и мы там были вполне счастливы.

— А затем?

— Затем, когда мне исполнилось четырнадцать, нас отдали в учебное заведение, где меня должны были выучить на учительницу.

Джеймс пристально посмотрел на нее.

— Я вижу по вашему лицу, что там вам не понравилось.

Грейс запаниковала, но постаралась говорить спокойно.

— Не очень, сэр. И потому мы решили уйти.

— Когда это произошло?

— Мы ушли приблизительно год назад. И с тех пор сами заботимся о себе… и нам это удается. Мы продаем водяной кресс на улице.

Он с понимающим видом кивнул.

— Поскольку ваша сестра старше вас, по крайней мере она может проявлять по отношению к вам материнскую заботу.

Грейс опустила голову. Не было никакой причины открывать ему то обстоятельство, что, хотя Лили и была старшей, если считать по годам, на самом деле все было наоборот: это Лили до конца своих дней будет нуждаться в ее, Грейс, опеке и заботе и никогда не сможет жить самостоятельно.

Когда панихида подошла к своему логическому завершению и группа скорбящих у края могилы мисс Солан стала выражать признательность священнику, Джеймс встал со скамьи и заявил, что должен присоединиться к остальным. Прощаясь, он сунул руку во внутренний карман сюртука, и Грейс замерла от стыда, испугавшись, что он хочет предложить ей денег. Но она ошиблась.

— Я клерк, работаю в адвокатской конторе в Линкольн-Инн, — сообщил он, вручая ей визитную карточку. — Если вам понадобится моя помощь, прошу вас, приходите в контору в любое время и спросите меня.

Грейс не могла придумать ни одной ситуации, в которой ей могла бы понадобиться его помощь, но карточку взяла. Там было написано следующее:

«Джеймс Солан, эсквайр.

Помощник юриста у мистера Эрнеста Стэмфорда, королевского адвоката.

Мориарти Чэмберз, Линкольн-Инн».

— Я по вашему лицу вижу, что вы не станете злоупотреблять моим временем, но, если в моих силах будет помочь вам, прошу вас, позвольте мне так поступить, в память о моей сестре. — Его улыбка была несколько грустной. — Знаете, Сюзанна всегда была готова прийти на помощь молодым дамам, попавшим в затруднительное положение. Кто может поручиться, что это не она организовала нашу встречу здесь, на своих похоронах?

Грейс улыбнулась.

— Очень мило с вашей стороны так считать. — Она встала со скамейки, осторожно наступила на пострадавшую ногу и поняла, что боль ушла. — Благодарю за компанию, — сказала она, — и позвольте мне пожелать вам хорошего дня.

— До новой встречи, — ответил Джеймс и поклонился.

Поезд отъезжал из Бруквуда только в три часа пополудни, поэтому Грейс зашла в часовенку и, постаравшись как можно неприметнее устроиться в заднем ряду, стала размышлять обо всем, что с ней приключилось за последние несколько дней, отчаянно пытаясь хоть как-то упорядочить эти события. Время от времени — из-за ужасной усталости — Грейс начинала дремать, но каждый раз, когда это случалось, к ней возвращался пугающий сон: ей снилось, что ребенок все еще у нее в утробе, а она бегает туда-сюда, пытаясь найти безопасное место для родов.

Когда часы пробили половину третьего (а ее жизнь оставалась такой же бессмысленной, как и раньше), Грейс решила сесть в поезд и отправиться в обратный путь. Однако, когда она подошла к маленькой станции, поезда не оказалось, и она стала ждать вместе со скорбящими, которые выходили на платформу из буфета.

Грейс с юных лет изучала людей, и это оказалось очень полезным, когда она стала торговать водяным крессом: она могла быстро определить, к кому стоит подойти и предложить товар, кто совершит покупку, а кто — нет. Глядя на распорядителей похорон в цилиндрах, которые бдительно пасли свое стадо скорбящих, Грейс не могла не заметить, что одна группа гробовщиков более настойчива, чем остальные. Они гораздо многословнее приносили свои соболезнования родственникам умерших, подчеркнуто внимательно заботились об удобстве последних, всегда готовы были принести запасную шаль или платок с черной окантовкой, хлопали по плечу, утешали, гладили по руке и вытирали слезы, в разговорах с семьями умерших упоминали «добрую смерть» и «утешение от добрых похорон».

Так Грейс впервые столкнулась с Победоноссонами.

Мистеру Джорджу Победоноссону принадлежало самое крупное похоронное бюро в Лондоне, и он хотел — можно даже сказать, страстно желал — обеспечивать убитые горем семьи всем необходимым для похорон. В «Похоронном бюро семейства Победоноссон» клиенту предоставлялся выбор из двадцати девяти видов гробов, к каждому из которых прилагалась заменяемая шелковая внутренняя обивка, а также медная или серебряная фурнитура. Тут можно было выбрать катафалки со стеклянным верхом, запряженные лошадьми с черными плюмажами, бархатные покровы на гроб, траурные ленты, флажки, шесты, похоронные венки и наемных участников процессии, закутанных в любое желаемое количество черного крепа. Единственное, что они предложить не могли, это траурное платье; но, к счастью, любую деталь последнего, плюс вуали, ридикюли, перчатки, накидки и остальные аксессуары для первого, второго и третьего периодов траура можно было приобрести в крупнейшем оптовом магазине на Оксфорд-стрит, в «Универсальном магазине траурных товаров Победоноссона», владельцем коего являлся кузен мистера Джорджа Победоноссона, мистер Сильвестр Победоноссон.

Миссис Эмелина Победоноссон, супруга Джорджа, заметила Грейс, молча стоявшую на станционной платформе и, очевидно, не имевшую никаких родственников, которые могли бы утешить ее. Миссис Победоноссон осуществляла необычное, но вдохновенное дополнение к работе современного гробовщика: единственной ее задачей на похоронах было утешать представительниц слабого пола, которые не могли справиться с горем. Она была высокой и худой, с землистым цветом лица, маленькими глазками и улыбкой, обнажавшей не только зубы, но и десна. Миссис Победоноссон почти постоянно ходила в черном, чтобы сильнее проникнуться печалью клиентов, и могла похвастаться несметным количеством модных траурных нарядов, к каждому из которых прилагались шляпка и вуаль. Ее миссией было убедить скорбящих в том, что носить последний писк похоронной моды — не столько непредвиденные расходы, сколько дань уважения усопшим; и сейчас, облаченная в сверхмодное платье, натянутое на металлический каркас, который раскачивался из стороны в сторону, миссис Победоноссон неспеша подплыла к Грейс.

— Моя милая девочка, как вы себя чувствуете? — нежно спросила она, кладя ладонь ей на руку. Однако с такого расстояния миссис Победоноссон смогла рассмотреть, насколько потерто платье Грейс, и, поняв, что в данном случае не сможет заработать денег, порекомендовав установить мраморное надгробие, чтобы несколько успокоить скорбящую в час горьких раздумий, она тут же смекнула, что ей предоставляется иная возможность. — Милое дитя, как же вы, наверное, бедствуете!

Грейс, несмотря на усталость, присела в реверансе.

— Благодарю, но у меня все не так уж плохо.

— У вас такое выразительное лицо! — заметила миссис Победоноссон. — Вы никогда не задумывались о том, чтобы участвовать в делах похоронного бюро в качестве наемной скорбящей?

Грейс вздрогнула и изумленно уставилась на нее. Ей захотелось сбросить чужую ладонь со своей руки, но она знала, что это будет выглядеть слишком невежливо.

— Возможно, с моей стороны бестактно говорить о подобных вещах, но должна заметить, что вы идеально подходите на роль профессиональной скорбящей.

Грейс по-прежнему пребывала в таком изумлении, что не знала, что и сказать.

— Вы еще очень молоды, но у вас такой вид, словно вы успели пережить все страдания, выпадающие на нашу долю. Из вас получилась бы восхитительная наемная участница процессии! — Поскольку Грейс не выразила протеста, женщина продолжила: — Похоронное дело расширяется, дорогая, и нам всегда нужны такие лица, как у вас. Вы могли бы переехать жить к нам, стать членом семейства Победоноссон.

Грейс покачала головой.

— Мне очень жаль, но…

— Вам платили бы по пять шиллингов за каждые похороны, а когда вы не будете задействованы как участница процессии, вы могли бы помогать девушкам шить обивку для гробов. С таким трагическим лицом вы бы пользовались бешеным успехом на похоронах высшего класса.

От этой мысли Грейс передернуло.

— Простите, — ответила она, — но я живу с сестрой и не могу даже подумать о том, чтобы оставить ее одну. К тому же, боюсь, работа наемной участницы похорон покажется мне невыносимой.

— Но дарить утешение другим — это ведь так чудесно! — воодушевленно воскликнула миссис Победоноссон. — И если мы это умеем, то использовать подобное умение — наш христианский долг.

Грейс снова покачала головой.

— Боюсь, что я не смогу, — произнесла она. — Но все равно спасибо за предложение.

— Как вам будет угодно. — Миссис Победоноссон достала из черной бархатной муфты визитную карточку. — Но если вы все-таки передумаете…

Грейс взяла карточку и, поблагодарив, снова присела в реверансе, думая при этом: как странно, но до сегодняшнего дня ей ни разу не доводилось держать в руках визитную карточку, а сейчас она получила две, одну за другой. У этой края были окрашены в черный цвет и в рамке были выгравированы следующие слова:

«Похоронное бюро семейства Победоноссон.

Мейпл-мьюз, Марбл-арч, Лондон.

Да последуют за доброй смертью добрые похороны.

Предусмотрительность — наш девиз».

Наконец с бокового пути выехал черно-синий поезд и, выпустив большие клубы пара, поравнялся с платформой. Миссис Победоноссон поплыла дальше, а Грейс забралась в один из вагонов третьего класса, села на скамейку и тут же о ней позабыла.

Поезд рывком тронулся с места и постепенно набрал ход. Грейс облегченно вздохнула: все прошло именно так, как и предсказывала повитуха. Девушка закрыла глаза, мысленно подгоняя поезд. Ей очень хотелось быстрее вернуться домой, к Лили. Она очень надеялась, что с сестрой за время ее отсутствия ничего не случилось…

 

 

ГЛАВА ПЯТАЯ

В доходном доме миссис Макриди обитала весьма разношерстная публика. Верхний этаж представлял собой достаточно большую территорию, разделенную тонкой картонной перегородкой, по обе стороны которой проживало по семейной паре. Мужчины были торговцами и владели лотком на улице, их жены работали вместе с ними. Одна пара продавала дешевую рыбу — селедку, кильку, — а также моллюсков; вторая специализировалась на яблоках или картофеле, в зависимости от сезона. Если товар начинал портиться или его оказывалось слишком много, они делились с другими жильцами миссис Макриди, всегда приходившими в восторг от такой щедрости.

Ниже, на четвертом этаже, жил мистер Гэлбрейт, приходивший и уходивший среди ночи, всегда в разное время, обычно в смокинге; а в соседней с ним комнате проживали Картрайты, ирландское семейство с целым выводком неугомонных детей. Картрайты торговали спичками, подбирали сигаретные окурки, бегали по поручениям, а самый младший, мальчик лет двух, служил приманкой. Он прикидывался потерявшимся, привлекая внимание прохожих, а его старшая сестра очищала карманы тех, кто останавливался, чтобы помочь. Грейс и Лили жили на третьем этаже, в комнатушке рядом с болезненной пожилой парой, мистером и миссис Биль: оба они очень плохо видели и торговали на улице шнурками, чтобы избежать расставания в работном доме. Старики ужасно страдали из-за того, что им приходилось жить прямо под шумными Картрайтами, которые входили в дом и выходили из него в любое время дня и ночи.

В комнатах второго этажа, по соседству друг с другом (чтобы удобнее было скандалить), обитали две семьи: Вильсоны и Поупы. Вильсоны (мать, отец и трое детей) работали подметальщиками и контролировали лучшие сточные канавы во всем Севен-Дайлз. У их соседей, Поупов, детей было четверо, и на работу они еще не ходили, а потому брались за любое дело, которое им подворачивалось: собирали лохмотья, конский навоз, выделывали трюки на потеху публике или, если наступали тяжелые времена, просили милостыню и даже воровали. У мистера Поупа также был талант: он превосходно разукрашивал птиц, и не один невзрачный зяблик, попав в комнату мистера Поупа, покидал ее пределы уже свежевыкрашенной, разноцветной райской птичкой («Большая редкость, мадам. Мне его привез из заморских далей кузен-матрос»).

После неудачи с чайником Лили вернулась в комнату в чрезвычайно мрачном настроении. Она обратилась к своим сокровищам: полированной устричной раковине, иностранной монетке и другим, практически бесценным, вещицам, которые хранила в старой коробке из-под сигар, — но даже они не успокоили ее. Второй день подходил к концу, а Грейс все еще не вернулась. Что же теперь делать? Нужно ли сообщить об этом миссис Макриди? Лили снова охватил страх: а что, если Грейс уже никогда не вернется? Ей придется пойти в приход и рассказать об этом. Придется отправиться к церковному сторожу, этому большому страшному человеку, и сказать, что ей нечем платить за жилье, тогда он отправит ее в работный дом — а если она туда попадет, то уже никогда не выйдет обратно. Ее запрут навсегда, ей побреют голову, кормить станут одной репой и заставят носить комбинезон из мешковины, от которого тело будет ужасно чесаться. Если папа вернется, он ни за что ее не найдет. Зато ее найдет тот, другой, подумала Лили и задрожала: тот однорукий, который пришел среди ночи и лег в постель рядом с ней. Почему она тогда не закричала? Почему не рассказала Грейс? Лили не могла перестать думать о нем и в результате так перепугалась, что стала отчаянно, истерически рыдать.

Грейс, входившая в дом, услышала горький плач и бросилась вверх по лестнице с такой скоростью, какую позволяли ее юбки.

— Лили! Что стряслось?! — встревоженно воскликнула она и крепко обняла сестру. — Почему ты плачешь? Все хорошо, я уже дома… Я дома. Ш-ш! Расскажи, что случилось.

Лили шмыгала носом и всхлипывала, наслаждаясь заботой Грейс. Однорукий мужчина остался в прошлом, и она не хотела говорить о нем, но, разумеется, были и другие причины для слез. Как это у Лили иногда случалось, граница между действительностью и выдумкой немного размылась.

— Я плакала, потому что… потому что сюда вошел страшный человек и украл мамин чайник! — заявила она и снова разрыдалась.

— Чайник? — Грейс почувствовала, как у нее самой на глаза навернулись слезы: от мамы у них осталось так мало вещей! — Ш-ш, — повторила она. — Это не важно, главное, что ты жива и здорова. Главное, что тот, кто это сделал, кто бы он ни был, не причинил тебе зла.

Лили немного успокоилась. Все было так, как она и думала: чайник исчез, но это не имело значения по сравнению с остальными, куда более важными событиями. Одно из них неожиданно пришло ей на ум.

— А где ребенок? — спросила она, заглядывая Грейс через плечо и окидывая взглядом комнату. — Разве ты не принесла его с собой?

Грейс тяжело вздохнула.

— Ребенка нет.

— Значит, его все-таки не было у тебя в животе? — спросила Лили и покраснела: она все еще помнила, как мама запрещала им называть части тела.

— Он был там, но он был слишком слаб и не смог родиться благополучно, — осторожно объяснила ей Грейс. — Он умер и попал на Небеса.

— Ой!

«Это очень грустно, — подумала Лили, — потому что с ребенком было бы интересно играть».

— Сегодня я вывезла его из города, Лили, и его похоронили на чудесном кладбище. Вот почему меня не было так долго.

Лили обдумала эту новость.

— Мы сможем ходить к нему в гости и приносить цветы?

— Когда-нибудь сможем, — ответила Грейс, вспоминая, как однажды добрый человек из сиротского приюта отвез их на могилу матери, и Лили, которую на минуту оставили одну, собрала цветы с соседних могил и распределила их по тем могилам, где цветов не было. Наконец Грейс отстранилась от сестры и внимательно посмотрела на нее. — Но как ты жила без меня? Ты вчера купила водяной кресс? И когда пришел вор и украл чайник? Ты его видела? Он еще что-то взял?

Обдумывая ответы, Лили нахмурилась. Сочинять истории было делом нелегким, и она обычно начинала путаться; в ее рассказе всегда появлялась деталь, которая казалась Грейс странной и сразу вызывала у нее подозрения.

— Его кто-то забрал, — неопределенно сказала Лили. — Не знаю кто. Кто-то вошел и разбил его на кусочки.

Грейс посмотрела на нее. Она поняла, что сестра лжет, потому что та грызла ногти, а на лице у нее было написано беспокойство. Впрочем, Грейс не могла прямо сейчас разбираться, что случилось: она была слишком измучена. Со временем тайное станет явным. Когда Лили врала, правда всегда выплывала наружу.

Ближе к вечеру Грейс взяла чашку и блюдце с синими птицами и отнесла их в ломбард — но не к Моррелу, а в другое заведение, которым владел более молодой и честный Дядюшка: он заплатил ей серебряные шесть пенсов. Грейс знала, что этой суммы им хватит на пару дней, но начала задумываться о том, что случится, когда они заложат все, до последнего, остатки прошлой жизни, чтобы получить немного денег, а из дома придется вынести каждую мелочь, все одеяла и одежду. На какие деньги они будут питаться, греться и покупать свечи, чтобы разогнать темноту? Что с ними станет тогда? Она задрожала. Только не в работный дом! Нет, никогда, ни за что!

По пути домой Грейс так крепко сжимала шестипенсовик, словно это был ее талисман. Конечно, прежде чем произойдет самое худшее, с ними непременно случится что-то хорошее: может, отец вернется и найдет их; а может, рынок сбыта водяного кресса расширится и они смогут продавать в десять раз больше того, что продают сейчас; или она найдет банкноту, которую будет гнать по дороге ветер: ведь, если верить газетам, эти банкноты постоянно теряют. А может (Грейс сухо улыбнулась), прилетит фея, и взмахнет волшебной палочкой, и превратит их с Лили в богатых дам, которых всюду возят в шикарных, ярко раскрашенных ландо — потому что это точно так же вероятно, как и все перечисленное выше.

Когда, поднимаясь к себе, Грейс проходила мимо кухни, с ней поздоровалась миссис Макриди. Грейс ничего не говорила квартирной хозяйке о скором рождении ребенка, отчасти потому, что боялась, как бы та не запретила ей приносить малыша домой, а отчасти потому, что верила: если не признаваться в его существовании, то все обойдется. Надеясь, что миссис Макриди, возможно, и не заметила ее полнеющую фигуру под пышными юбками, девушка вежливо поздоровалась в ответ и сказала, что ей нужно спешить, потому что Лили ее заждалась.

— Милочка, пожалуйста, зайдите ко мне, я хочу поговорить с вами, — настаивала миссис Макриди.

Грейс легонько одернула юбки так, чтобы о ее фигуре нельзя было судить наверняка, и вошла в кухню. Там кроме миссис Макриди был один из мелких торговцев, сидевший за стаканом крепкого портера.

— Я не видела вас несколько дней, милочка, — заметила миссис Макриди. — У вас ничего не случилось?

— Нет, все хорошо, — заверила ее Грейс, думая, что из миссис Макриди, возможно, вышла бы превосходная наперсница, но сейчас, пожалуй, не время ей что-то рассказывать.

— Вы в этом уверены? — переспросила миссис Макриди, окинув ее многозначительным взглядом.

— Совершенно, благодарю вас, — натянуто улыбнувшись, заверила ее Грейс. По правде говоря, ей было очень нехорошо, и она даже обрадовалась, что в кухне находился еще и торговец, иначе она, вполне вероятно, бросилась бы к ногам миссис Макриди, призналась ей во всем и плакала бы, пока хватило слез.

— А как идет торговля водяным крессом? — поинтересовался мужчина.

— Так себе, — ответила Грейс.

— В это время года он везде плохо продается, — проворчал торговец.

— Так и есть, — кивнула Грейс. — А сейчас прошу простить, меня ждет Лили.

— Ах, — вздохнула миссис Макриди. — Вы просто святая, что заботитесь о сестре, просто святая.

На следующее утро, еще затемно, когда на улице были только молочницы и погонщики скота, идущие с отарой овец на мясной рынок в Смитфилде, Грейс и Лили вышли из дома, чтобы купить водяной кресс на рынке Фаррингдон. Там в ожидании начала торговли крессом собирались в основном очень старые либо очень юные: ведь оптовая цена на товар не превышала нескольких пенни, да и весил он совсем немного. Однако торговцы крессом были ужасающе бедны, и Грейс с Лили были практически единственными, кто не ходил босиком. Водяной кресс всегда продавали у ограды, возле входа, и над этим местом ярко горел газовый фонарь, давая покупателям возможность получше рассмотреть качество предлагаемого товара. У входа на рынок поставил свой лоток торговец кофе; он уже разжег уголь, привлекая самых ранних покупателей: они столпились вокруг его жаровни.

Когда пробило пять, приехавшие на рынок крестьяне открыли свои корзины и ящики и начали расставлять товар. Покупатели — сжимая в руках сумки, шали, подносы или собственные корзинки, куда они собирались положить приобретенный товар, — стали ходить по рядам, внимательно заглядывая в ящики, прицениваясь, проверяя продукты по цвету и запаху, оценивая их свежесть. Когда Грейс и Лили наконец купили необходимое количество водяного кресса — шесть больших пучков по пенни за каждый, — они понесли его к колонке, чтобы освежить и удалить негодные, потерявшие цвет листочки. Затем девушки сели на камни тротуара, разделили каждый большой пучок на три или четыре маленьких и перевязали их тростником. У Лили мерзли пальцы, и ей не хватало ни терпения, ни ловкости на то, чтобы выполнять такую кропотливую работу; Грейс же, со своей стороны, уже наловчилась и делала все быстро и аккуратно: она заканчивала четвертый пучок, пока Лили все еще возилась с первым.

Когда пучки были должным образом подготовлены, сестры отправились торговать ими: Лили положила свою половину в запасную шаль, а Грейс разложила свою долю на старом чайном подносе, устроив его на сгибе локтя. Грейс завлекала покупателей, крича: «Чудесный свежий водяной кресс!», а Лили вторила ей: «Кресс, свежий зеленый кресс!»

Этим утром Грейс напомнила Лили о том, какое чувство неловкости они испытывали, когда впервые вышли на улицу, расхваливая товар; как пристыженно они кричали — да что там, почти шептали, — словно просили прощения за то, что вообще посмели открыть рот. Но за прошедшие месяцы они расхрабрились, ведь в противном случае им пришлось бы умереть от голода.

Утро было шумным, ярким и погожим, и девушкам удалось продать несколько пучков водяного кресса рабочим, а чуть позже — домохозяйкам, ищущим какой-нибудь пикантной приправы, чтобы разнообразить привычный обед из хлеба и сыра. В целом день оказался удачным: к одиннадцати часам Грейс уже распродала весь товар, поскольку ее хорошенькое личико и манера держаться вызывали сочувствие и у женщин, и у мужчин, которые частенько давали ей больше требуемых полпенни за пучок. Когда поднос Грейс опустел, сестры пошли рядом, расхваливая товар в унисон, и к полудню они окупили свои расходы более чем в три раза. У Грейс тут же возник соблазн выкупить из ломбарда мамины чашку с блюдцем, но она напомнила себе, что помимо основной суммы нужно оплатить также комиссионные, а это, плюс недельная плата за комнату, не оставит им достаточно денег для того, чтобы купить и товар, и еду на следующий день. И потому она решила не выкупать пока чашку с блюдцем у Дядюшки.

Возвращаясь домой, Грейс удивлялась тому, как обыденно он прошел, словно ребенка никогда и не существовало, словно ужасные события в Беркли-хаус были всего лишь ночным кошмаром. Если не считать многозначительного взгляда, которым ее наградила миссис Макриди, никто из соседей даже вскользь не упомянул о беременности Грейс, и она подозревала, что возможных причин здесь две: либо они и правда ни о чем не догадывались, либо не хотели совать нос не в свое дело. Даже если бы Грейс и пожелала обсудить свои мытарства, если бы чувствовала потребность сбросить с плеч тяжелую ношу и поведать кому-нибудь о визите в Бруквуд и о беседах с мистером Джеймсом Соланом и миссис Эмелиной Победоноссон, такой возможности у нее не было. Лили, к несчастью, нельзя было считать подходящей наперсницей.

Идя рядом с ней, Лили вполголоса напевала популярную песенку и радовалась тому, что они распродали весь товар, а также тому, что Грейс благополучно вернулась домой. И, возможно, это и к лучшему, что нет никакого ребенка, ведь детей нужно кормить, а у них бывали дни, когда им не на что было купить еды. Лили обожала младенцев, но, наверное, за ними нужно много ухаживать, и… Внезапно, когда они проходили мимо ломбарда Моррела, все рассуждения мигом вылетели у Лили из головы, потому что в витрине, на отдельной стеклянной полочке, стоял мамин чайник.

Она замерла, ахнула и ткнула в него пальцем. Девушка решила, что случилось чудо — и чайник, который они знали и любили, каким-то образом вернулся к жизни.

— Это мамин! — воскликнула Грейс, увидев чайник одновременно с сестрой. — Или очень на него похож. — Она посмотрела на чайник и перевела взгляд на сестру. — Это наш? Лили! Ты что, отнесла его к ростовщику?

Лили была настолько потрясена, что не могла произнести ни слова. Как такое могло произойти?

— Значит, ты все-таки отнесла его сюда, верно? — удрученно спросила Грейс. — Как ты могла, Лили? Как ты могла солгать мне о том, что кто-то пробрался к нам в комнату и украл чайник?

Лили расплакалась.

— Я… я решила заложить его только потому, что не продала весь кресс и мне не на что было купить его потом. И я подумала, что… ребенку нужна одежда.

Грейс ахнула.

— И сколько они тебе заплатили? Что же ты сделала с этими деньжищами?

— Они мне ничего не заплатили! Чайник разбился. Он разбился в тот момент, когда я передавала его тому человеку.

— Что?!

— Я передавала чайник через прилавок, и тот человек его уронил. Ну, — смиренно добавила она, — он сказал, что это я его уронила, хотя я такого не помню.

— Ты видела, как он разбился?

Лили кивнула.

— Да, он разлетелся о пол. На тысячу осколков.

— Но вот же он стоит, — заметила Грейс и показала на витрину.

— Это… волшебство? — испуганно спросила Лили.

— Нет, не волшебство, — ответила Грейс, — но явно какой-то фокус. — Она помолчала, обдумывая ситуацию, пока они не дошли до конца улочки. — Я останусь здесь, а ты беги домой со всей мочи, — наконец велела она Лили. — На каминной полке у нас в комнате ты увидишь две маленькие белые карточки. Принеси их мне.

Лили, отчаянно желая загладить свою вину, выполнила все, как было приказано, и уже через несколько минут вернулась, неся визитные карточки. Грейс велела ей подождать на улице, а сама, поправив платок на голове и гордо выпрямив спину, вошла в ломбард Моррела.

Моррел был не в восторге от того, что его отвлекли: была суббота, и он сгорбился над спортивной газетой, раздумывая, на какую лошадь поставить.

— Слушаю вас, милочка, — бросил он, не вынимая изо рта огрызок карандаша. — Что там у вас?

— Чайник в витрине…

— Тот, с дроздами? — Он поднял глаза от газеты. — Очень красивый и качественный товар. У меня нечасто появляются вещи такого исключительного качества. Вы очень проницательная девушка.

— Он очень похож на чайник, который моя сестра принесла вам вчера, — заметила Грейс.

— Что, правда? — хмыкнул Моррел; губы у него были синими от свинцового стержня карандаша.

— Правда, — твердо заявила Грейс.

— И вы мне сейчас скажете, что я мало за него заплатил?

— Да вы ей вообще ничего не заплатили! — вскричала Грейс. — Вы уронили чайник, когда она вам его давала.

— За повреждение товара ломбард ответственности не несет, — автоматически пробормотал Моррел.

— Но чайник-то поврежден не был! — возразила Грейс. — Вот он, стоит у вас в витрине.

— Это другой! — возмутился Моррел.

— Мне рассказывали о таких людях, как вы, которые притворяются, что что-то разбилось, хоть это и не так.

— А я вам говорю, что тот, который в витрине, — совсем другой чайник! — не уступал Моррел. — Другой. И мой чайник — качественный, так-то.

— В вашей витрине стоит чайник, принадлежавший нашей матери, — упрямо продолжала Грейс. — И мой брат — он работает в юридической конторе, — тут она с торжествующим видом достала визитную карточку мистера Джеймса Солана, — говорит, что, если вы не вернете его нам немедленно, он возбудит судебное расследование этого дела.

Моррел взглянул на карточку, и у него так резко отвисла челюсть, что огрызок карандаша вывалился изо рта.

— Фу-ты ну-ты! — буркнул он. — Не надо ничего возбуждать. Прямо-таки расследование, ага.

— Тогда я требую, чтобы вы вернули мне чайник. Сейчас же! — воскликнула Грейс.

Десять минут спустя Грейс и Лили были уже дома, и Грейс бережно спрятала чайник обратно в ящик. При этом руки у нее немного дрожали, потому что скандал у Моррела обнаружил в ней кое-что, о существовании чего она и не подозревала.

Там, в ломбарде, Грейс взяла пару газетных страниц с прилавка, чтобы завернуть в них чайник, и теперь осторожно разгладила одну из них. Желая развеселить Лили и показать, что между ними все осталось по-прежнему (поскольку Грейс искренне считала, что потеря, а затем возвращение чайника — мелочи по сравнению со всем остальным), она начала читать некоторые объявления вслух:

— «Лучшее предложение сезона: посетите историческую галерею мадам Тюссо, где выставлена восковая фигура убийцы Джеймса Маллинза, а также точная копия ужасной посылки из коричневой бумаги, находка которой и привела к его поимке».

— Ты хочешь туда пойти? — испуганно спросила ее Лили.

— Конечно же нет, — успокоила ее Грейс. — А вот на это стоит взглянуть: «Каждый день в Хрустальном дворце демонстрируется шелковый воздушный шар капитана Грина. Посмотрите на шар, который поднимался в небо надо всеми европейскими столицами. Капитан Грин будет присутствовать лично: он ответит на ваши вопросы и примет поздравления».

— Шелковый воздушный шар? — переспросила Лили. — А он очень большой?

— Думаю, достаточно большой, чтобы поднять корзину, в которую садятся пассажиры.

— И они поднимаются в небо?

Грейс кивнула.

— Как птицы?

— Да, как птицы, — согласилась Грейс. — Ой, тут и про собак объявления есть. Вот, послушай: «Общительные, породистые и красивые той-терьеры. Прекрасные компаньоны для дамы». Я бы хотела себе такую собачку. А ты, Лили?

— Но ведь собаку каждый божий день надо кормить, — напомнила Лили.

— Конечно, — сказала Грейс. — Значит, не будем брать себе собачку. — Она пробежала страницу взглядом. — Много дам ищут себе место гувернантки… О, в рубрике «Пропавшие друзья» кто-то хочет отыскать некую мисс Каролину Томас, «по очень срочному и деликатному делу». Интересно, что бы это значило?

Пока она молчала, обдумывая варианты, ее пальцы нащупали очертания небольшого аккуратного прямоугольника, образовавшегося, когда от нижней части страницы отрезали кусочек.

— Посмотри! — удивленно воскликнула Грейс. — Кто-то вырезал одно из объявлений. Возможно, этот человек хочет на него откликнуться. Интересно, о чем там говорилось?

Лили нетерпеливо затрясла головой.

— Не обращай внимания. Лучше почитай мне еще, пожалуйста! Придумай мне сказку о том, как той-терьер полетел на воздушном шаре!

 

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Сдержанное объявление, тот самый аккуратный прямоугольник, было вырезано с первой страницы «Меркьюри». Мужчина, держащий его в руках, был одет в обычное субботнее платье: твидовый пиджак яркой расцветки и желтый шейный платок. Вырезав объявление, он завернул в газету несколько вещиц, которые собирался продать Моррелу, — тот никогда не интересовался происхождением товара.

Этот господин, вместе с еще одним, отдыхал в модном лондонском клубе «У Баркера», расположенном в районе Сент-Джеймс. Джентльмены сидели в больших кожаных креслах в курительной комнате. В свое время, чтобы получить членство в этом клубе, они заплатили гораздо больше обычной суммы: будучи торговцами и не принадлежа к «приличному обществу», по правилам они не могли даже претендовать на членство.

Мужчина с желтым платком передал объявление своему визави, одетому куда более официально: в безупречный темный костюм, туфли ручной работы и мягчайшие кожаные перчатки. Этот мужчина курил сигару и старался пускать дым кольцами — единственный намек на легкомыслие в его образе, поскольку тяжелый подбородок, крупный нос и высокомерное выражение лица явно говорили о том, что истинный его характер вовсе не таков. Он повернул лицо к потолку, и в воздух поднялось очередное кольцо дыма.

— Прочитай.

— Ну, не стану вдаваться в подробности, скажу лишь, что там говорится, что они ищут двух голубок, а нашедшему полагается награда.

— Двух голубок, говоришь?

— Мать и дочь, — ответил Желтый Платок, покосившись на писаный маслом портрет ее величества королевы Виктории, висящий над камином, и отсалютовав ей бокалом портвейна.

— И ты считаешь, что их можно отыскать, я правильно понял?

— Скорее что их стоит поискать, — ответил первый, выпуская клуб дыма. — Мой шпик в суде сообщил, что в отделе невостребованного наследства их ждет небольшое состояние. Об этом деле он упомянул мимоходом. Тот, кто отыщет их, получит десять процентов от кругленькой суммы.

Второй выпустил еще одно идеальное кольцо дыма.

— Значит, стоит попробовать. Говоришь, мать и дочь?

— Девушке семнадцать, так что матери, скорее всего… сколько? Тридцать с небольшим?

— Я поспрашиваю кое-кого.

— Прибыль пополам, да? — уточнил Желтый Платок.

— Сначала их нужно найти, — возразил второй. Кольцо дыма у него над головой расплылось и исчезло в воздухе. — Больше никакой информации?

Первый отрицательно покачал головой.

— Только обычная мелочь: несколько попыток выдать крашеную плиту из стружки за настоящий дуб. Ах да: на этой неделе мне досталось два превосходных обручальных кольца. Родственники умершего попросили меня похоронить их вместе с трупом.

— Ну и дураки! Ты поаплодировал их глупости?

— Конечно, — кивнул Желтый Платок, — но только после того, как они ушли.

 

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Следующие пять или шесть недель дела у Грейс и Лили шли довольно неплохо. В начале июля водяной кресс, попадающий в Лондон с близлежащих ферм, растет особенно хорошо, а это означало, что большой пучок можно было купить за полпенни и тем самым удвоить доходы. Таким образом, уже через две недели девушки заплатили за комнату на месяц вперед, а еще чуть погодя Грейс выкупила чашку и блюдце, принадлежавшие маме, и даже приобрела две соломенные корзины, чтобы носить в них водяной кресс и раскладывать его так, чтобы подчеркнуть высокое качество товара. Кроме того, ей удалось отложить два шиллинга на железнодорожный билет до Бруквуда, чтобы, когда появится время, съездить туда и помянуть своего ребенка.

Однако к концу августа ситуация снова изменилась, и на сей раз — в худшую сторону: ручей без запруд, где один из крупнейших фермеров Гэмпшира выращивал водяной кресс, пересох, поскольку местные власти повернули его русло так, чтобы он нес пресную воду жителям близлежащей деревни. Событие это привело к такому резкому сокращению водяного кресса в продаже, что торговцы на рынке Фаррингдон дважды удваивали оптовую цену. К тому же почти три недели подряд каждый день лил дождь, из-за чего найти покупателя на улице оказалось чрезвычайно трудным делом. В результате к концу сентября накопленное «состояние» растаяло как дым и Грейс с Лили оказались так же бедны, как и прежде. Шиллинги, отложенные Грейс на поездку по «Некрополис рэйлвей», пришлось потратить на еду, а мамины чашка с блюдцем опять были заложены, вместе с чайником и корзинками. Кроме того, у сестер не осталось денег на оплату жилья.

— У нас всего лишь шесть пенсов — значит, завтра мы сможем купить три больших пучка, — сказала Грейс, выкладывая деньги на крышку одного из ящиков. — Если мы будем очень осторожны и сумеем разделить их на четыре маленьких пучка каждый, а затем продадим по пенни за штуку, то получим… — Она посчитала на пальцах. — Двенадцать пенни, — вздохнула Грейс. — Из них шесть нужно отложить, чтобы завтра купить водяной кресс, два — на оплату комнаты, еще два — на картофель… Ах да, и один — на то, чтобы миссис Макриди разрешила нам воспользоваться ее печью. Даже если мы продадим весь товар, нам придется истратить все, что мы заработаем.

— Можно дать объявление в газету! — радостно предложила Лили. Она сидела на перевернутом ящике, а Грейс стояла рядом, на коленях. — Можно написать, что мы нуждаемся в деньгах, что мы — две благородные дамы в стесненных обстоятельствах… — За несколько дней до этого Грейс читала ей вслух подобное объявление, и хотя Лили не совсем поняла, что означают использованные в нем слова, они ее просто завораживали.

— Ну и сколько, по твоему мнению, может стоить такое объявление в газете «Таймс»?

Лили задумчиво покачала головой.

— Не меньше десяти шиллингов.

— Десять шиллингов! Значит, эти благородные дамы точно не могут быть в очень стесненных обстоятельствах, — заметила Лили и, задумавшись, нахмурилась. — Одна из нас могла бы еще чем-то заняться, чтобы заработать денег. Найти другую работу…

— Возможно, — откликнулась Грейс, размышляя о том, что сейчас, когда они продают меньше водяного кресса, совершенно определенно нет никакой необходимости им обеим торговать на улице.

— Я могла бы подметать перекрестки, — продолжала фантазировать Лили. — Я могла бы купить метлу, ждать, когда мимо пройдет дама, и предлагать ей подмести перед ней дорожку. Так делают дети Вильсона. Или я могла бы придерживать за узду лошадей для господ.

— Все хорошие перекрестки уже заняты, — возразила ей Грейс. — А придерживать лошадей могут только мальчики: у тебя не хватит сил.

— Ладно, тогда я могла бы стоять у дверей какой-нибудь лавки и помогать дамам нести сумки с покупками. Или подбирать потерянные вещи. Патрик Картрайт сказал мне, что однажды он нашел два шелковых платка!

— Это значит, что нашел он их в чьем-то кармане, — объяснила Грейс.

— Еще я могла бы спуститься вниз по течению и поискать что-нибудь в иле на берегу.

— Нет! — воскликнула Грейс. — Только не это. Мы с тобой никогда не будем промышлять подобным образом. Лучше уж я пойду…

Лили посмотрела на нее и расплакалась.

— Нет, туда, где мы были в прошлый раз, я не пойду!

Грейс придвинулась ближе к сестре и обняла ее за плечи.

— Нет, Лили. Никогда. Мы никогда туда не вернемся.

— Ты обещала, что мы туда не пойдем. Ты говорила: что бы ни случилось, мы туда не вернемся! — Когда Лили начинала плакать, она успокаивалась с большим трудом. — Ты говорила, что, даже если у нас не будет обуви и мы будем умирать от голода, мы туда не вернемся! Ты обещала!

— Я и сейчас готова подписаться под каждым своим словом, — ответила Грейс, гладя сестру по голове. — Я обещала тебе тогда и обещаю снова: мы никогда не пойдем в работный дом и не вернемся в пансион. — Она с нежностью взглянула на сестру. — Но почему тебе там было так плохо?

— Там за мной снова может прийти тот человек!

Грейс почувствовала, как кровь отхлынула от ее лица.

— Ты о чем?

— Тот грязный мужчина. Ой! — Она испуганно посмотрела на Грейс. — Я обещала никому не рассказывать. Он говорил, что убьет меня, если я кому-то расскажу.

Грейс немного помолчала, пытаясь взять себя в руки, а затем произнесла:

— Ты ведь далеко оттуда, и мы никогда туда не вернемся, так что он не сможет узнать, что ты мне все рассказала.

Лили прерывисто всхлипнула.

— Расскажи, что помнишь, — осторожно попросила Грейс.

— Он пришел ночью. Тебя не было… Тебя позвал кто-то из малышей, и ты вышла в другую комнату, поэтому, когда он лег ко мне в кровать, я решила, что это ты вернулась.

— А потом?

— А потом он сделал такое… — Лили отвела взгляд; ей было очень стыдно. — Он плохо вел себя со мной.

— Он что-то говорил?

— Всего несколько слов, да и то очень тихо. Сказал, что я скоро должна стать женщиной, так что мне нужно узнать, что меня ждет.

Грейс печально кивнула. С ней произошло то же самое.

— Ты видела его лицо?

Лили покачала головой.

— Ты забрала свечу, а луны в ту ночь не было. Кроме того, я так испугалась, что крепко-крепко зажмурилась и не открывала глаз до самого конца — пока он не стал вылезать из постели. Тогда я посмотрела на него и увидела его спину, а когда он отбросил простыню… — Ее снова передернуло. — Я заметила, что у него только одна рука. Там, где должна быть вторая, остался обрубок.

Грейс кивнула и сглотнула желчь, поднявшуюся до самого горла.

— Он сказал мне, что к каждой девушке приходит только один раз. Сказал, что он очень важный человек и что это его особый, тайный подарок. — Неожиданно она уловила подтекст этих слов и ахнула. — Он и к тебе приходил, да, Грейс?

Грейс с трудом взяла себя в руки и ответила:

— Да.

— Тебе он говорил то же самое?

Грейс кивнула.

— И он делал с тобой… то же самое?

— Да, в точности. И из-за этого… — Она неуверенно замолчала, но затем решила, что Лили не помешает знать, как иногда бывает в жизни.

— Что? — Лили не сводила с нее глаз, словно догадываясь: то, что сейчас прозвучит, еще ужаснее.

— Ребенок, Лили. Когда мужчина и женщина делают это, в результате у женщины может появиться ребенок. Именно это и произошло со мной.

— И со мной тоже произойдет?

Грейс выдавила из себя улыбку.

— Нет, милая. Если бы с тобой произошло то же самое, ребенок бы уже родился. Ты в полной безопасности, и я тоже.

— А если он найдет нас?

— Он не знает, где мы и кто мы, потому что, когда он приходил, была глубокая ночь. Не думаю, что ему удалось рассмотреть нас.

— И кроме того, у него там есть и другие девушки, рядом, если он… если он захочет…

Грейс вздохнула.

— Да, боюсь, что это так. Но если нам когда-нибудь доведется увидеть однорукого, мы будем знать: это он.

— А потом? — настойчиво переспросила Лили. — Что случится потом?

«А потом я убью его», — хладнокровно подумала Грейс.

Поговорив, девушки решили, что лучший способ заработать дополнительные деньги — отправить Лили караулить у дверей магазинов, пока оттуда не выйдет дама, и предлагать поднести сумки. И потому рано утром, сходив на рынок вместе с Грейс, Лили отправилась на Пикадилли, в пассаж Берлингтон-Аркейд, известный своими шикарными, самыми роскошными магазинами в городе и, как следствие, — богатыми покупательницами. К сожалению, данный факт был настолько широко известен, что уже с семи часов утра стайка оборванных ребятишек стояла у входа, ожидая, когда откроют ворота, чтобы занять место у выбранного магазина. Большинство из них были девочками, и все — очень бедны. Лишь у некоторых была обувь, но все старались придать себе элегантный вид. Головы мальчиков украшали поношенные цилиндры, а девочки обязательно прикрывали волосы кто чем мог — бесформенной, разваливающейся соломенной шляпкой или дырявым шарфом, обмотанным вокруг головы.

Лили приблизилась к чугунным воротам пассажа и заглянула внутрь. Она увидела изогнутые сверкающие стеклянные витрины, наполненные невообразимо прекрасными вещами: кошельками и сумочками из мягкой кожи, меховыми боа, изысканным фарфором, драгоценностями, парфюмерией, мылом и лосьонами. Она помнила, что у мамы была настоящая шубка и восхитительно красивые платья, но это было много лет тому назад.

В половине восьмого ворота пассажа открыли двое мужчин в униформе. Они попытались разогнать мальчиков и девочек, крикнув им, что сюда уже идут констебли, чтобы арестовать ребят за попрошайничество. Эти слова заставили самых робких, включая Лили, ненадолго отступить, но через пару минут, когда грозные полисмены так и не появились, она последовала за другими в арочный проход. Тут же она обнаружила, что у пассажа есть вход и с другой стороны и что у того конца открытия ожидало примерно такое же количество детей, в результате чего у дверей большинства магазинов уже стояло по два ребенка — а если магазин был большой, то и по три.

Лили шла по пассажу, притворяясь, что рассматривает вещи в витринах, а на самом деле — пытаясь найти такой магазин, у дверей которого караулил бы лишь один человек. И такой магазин нашелся, «Универмаг бритвенных принадлежностей», но у дверей стоял дюжий парень лет семнадцати, с грозным взглядом и огромными ручищами, заранее сжатыми в кулаки. Он так напугал Лили, что она не рискнула заговорить с ним, а торопливо прошла в другой конец пассажа, затем развернулась и зашагала назад, обнаружив, что стоило ей хоть немного замедлить шаг, как успевшие занять место у дверей начинали шипеть на нее или весьма красноречиво убеждать двигаться дальше.

Она подумала, что, когда сюда придут дамы и начнут делать покупки, возможно, ситуация изменится к лучшему, но тут же вспомнила, что дамы высшего света никогда не встают с постели раньше одиннадцати часов, остаток утра проводят, выбирая туалет и делая прическу, а уже во второй половине дня выходят из дому, чтобы посвятить время необременительной прогулке по магазинам и посещению знакомых. К тому же обычно они всюду ходят с компаньонками или горничными, так что наверняка именно те и будут носить за ними сумки. Лили попыталась заговорить с девочкой лет восьми, спросить, можно ли постоять рядом с ней и попытать счастья, но девочка набросилась на нее, как рассерженная кошка, и заявила, что за это место она дралась, что оно теперь принадлежит ей и она убьет любого, кто попытается оспорить это. Лили пришлось отступить.

Покинув Пикадилли, она направилась к Стрэнду, намереваясь занять место у дверей «Крупнейшего магазина ткани в Лондоне», но обнаружила, что и здесь действует та же система, с которой она столкнулась в пассаже: целая группа мальчиков очень внятно объяснила Лили, что ей не удастся поднести ни одной сумки, пока хоть один из них будет стоять на ногах. Это повторялось у каждого универмага или магазина, к которым подходила Лили, из-за чего в Севен-Дайлз она вернулась лишь с тем, с чем выходила оттуда: с пустыми руками.

— Как прошел день? — взволнованно спросила ее Грейс. У нее дела тоже шли не очень: водяной кресс давно считался любимой приправой к стандартному обеду из хлеба и сыра, но в изменившихся обстоятельствах многие лондонцы решили, что это слишком дорого и лучше обойтись без него.

Лили грустно покачала головой.

— Завтра я попробую собирать на улице окурки: я слышала, как кто-то сказал, что это очень хорошая, выгодная работа.

— Нет! — воскликнула Грейс. — Тебе нельзя этим заниматься. Одно дело, если мы продаем водяной кресс, и даже подносить дамам сумки не так позорно; но мы никогда не должны рыскать по мелководью или сточным канавам, словно бродяги: маме это очень не понравилось бы.

— Но мамы здесь нет, она нас не видит! — Уставшая и голодная, Лили расплакалась, однако Грейс мало чем могла ее утешить.

 

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

В клубе «У Баркера», что в районе Сент-Джеймс, те же двое мужчин читали газеты, время от времени откладывая их в сторону, чтобы обсудить тот или иной аспект своей деятельности за прошедшую неделю. Один из них снова щеголял в твидовом пиджаке и желтом шелковом платке, а другой — тот, с самодовольным лицом, — был одет так же официально, как и в прошлый раз. Он только что вынул сигару изо рта.

— К сожалению, на этой неделе умерших было не так уж много, — заметил Желтый Платок, который, кстати сказать, именовался мистером Джорджем Победоноссоном и был известным распорядителем похорон. Он грубо хохотнул, а затем быстро огляделся, чтобы проверить, не слышал ли его кто-нибудь посторонний. — Я знаю, как это звучит для непосвященных, — добавил он, поднимая руку и делая якобы возмущенный жест, — но бизнес есть бизнес!

— Точно-точно. А если нет похорон, то нет и траура. Да, не очень-то приятная ситуация, — согласился его компаньон и кузен, мистер Сильвестр Победоноссон.

— К счастью для нас, все рано или поздно умирают.

— И к еще большему счастью, мы можем получать доход из дополнительных источников, пока они не умрут, верно?

— Коль об этом зашла речь, замечу: тех двух голубок, похоже, до сих пор не нашли. — И Джордж Победоноссон постучал пальцем по объявлению.

— Мои служащие уже этим занимаются.

— А я проинструктировал на сей счет своих шпионов. — Джордж свернул газету так, что объявление оказалось сверху. — Знаешь, у меня возникло чувство…

— Какое чувство?

— Что мы найдем эту миссис… — он заглянул в объявление, — миссис Паркес и милую маленькую Лили.

— Было бы чудесно, если бы ты оказался прав, Джордж. Было бы просто замечательно, — произнес Сильвестр Победоноссон.

— Что да, то да, — самодовольно кивнул Джордж.

 

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Когда Грейс открыла дверь на требовательный стук, то обнаружила за ней миссис Биль: старушка беспокойно теребила в руках платок и выглядела такой изможденной, что казалось, подуй ветер посильнее — и она улетит.

— Я пришла попрощаться, милочка, — сказала миссис Биль. — Мы с мистером Билем съезжаем от миссис Макриди.

Грейс пригласила ее войти в их скромную комнатку без мебели, прекрасно понимая: как бы низко человек ни спустился по социальной лестнице, а приличия соблюдать нужно.

— Мне очень жаль, — сказала она. — А где вы теперь будете жить?

— Мы переезжаем в… в… гм… Ну, в работный дом. — Когда пожилая дама произносила последнее слово, оно, казалось, застряло у нее в горле и чуть ее не задушило.

Грейс, стараясь не выдавать охватившего ее отчаяния, взяла миссис Биль за руку.

— Что ж, кто станет осуждать вас за то, что вы ищете себе приюта в другом месте? — вздохнула она. — Нынешняя зима обещает быть суровой.

Миссис Биль скомкала платок еще сильнее.

— Мы старались справиться сами, но на прошлой неделе мистера Биля сбили с ног и забрали у него шнурки, а вчера он упал посреди улицы и только каким-то чудом не попал под омнибус. К тому же мы задолжали миссис Макриди за три недели, и, хотя она лучшая из женщин, мы не можем позволить себе оказаться у кого-то в долгу.

Грейс сочувственно сжала ладонь старушки.

— Скажите, в этих домах все действительно так ужасно? — спросила ее миссис Биль. — О них такое рассказывают… Вам ведь довелось побывать в таком доме, не правда ли?

Грейс кивнула.

— Думаю, все они разные, — уклончиво ответила она. — Там, куда мы попали сначала, — в сиротском приюте — все были очень добры к нам. Нам разрешили взять с собой вещи, и еды всегда было вдоволь.

— Но тогда, милочка, позвольте спросить: отчего же вы ушли оттуда?

— Потом нас перевели в учебное заведение для девушек, и вот в этом месте нам, — Грейс с трудом подавила приступ тошноты, — совсем не понравилось.

— Позвольте поинтересоваться: почему? — встревожилась миссис Биль.

Грейс передернуло: ей показалось, что она снова чувствует, как на нее всей тяжестью наваливается тот мужчина, как под его весом она не может пошевелиться. Она сделала глубокий вдох.

— Там… там был один мужчина, который вел себя со мной неподобающим образом, — наконец произнесла она чуть слышно.

— Ах! — Тонкие, как бумага, щечки миссис Биль вспыхнули, и она поспешила сменить тему. — Простите, милочка, но сколько прошло времени с тех пор, как умерла ваша матушка?

— Десять лет, — ответила Грейс.

— Неужели не осталось родственников, которые могли бы приютить вас? А ваш отец?

Грейс покачала головой.

— Я почти ничего не знаю об отце или о его семье, — призналась она. — Когда мама вышла за него замуж, родители с обеих сторон не одобрили их брак, а два года спустя, когда Лили исполнился год и мама еще не подозревала, что носит под сердцем меня, папа отправился в Америку искать счастья.

— Бедная ваша мамочка! Остаться одной, без защитника!

Грейс кивнула.

— Она вырастила нас на деньги от небольшого наследства, оставшегося ей от бабушки с дедушкой, и довольно рано научила меня читать и писать, надеясь, что однажды я удачно выйду замуж и сделаю Лили своей компаньонкой. — Рассказывая, девушка сухо улыбалась, прекрасно понимая, что выгодный брак в Севен-Дайлз не заключить и что самое большее, на что здесь можно надеяться, — это замужество с уличным торговцем, у которого есть собственная тележка. — Я собиралась стать учительницей, а Лили должны были научить вести хозяйство, но затем нам пришлось уйти… — Грейс поняла, что не может продолжать, и замолчала.

— И когда это случилось?

— Примерно… девять месяцев тому назад.

— Девять месяцев, — повторила миссис Биль, и, если она и сделала неизбежный вывод, ей хватило такта умолчать об этом. — И больше вы об отце не слышали?

— Никогда, — снова покачала головой Грейс. — Мама всегда говорила, что морские путешествия полны опасностей и что он, вероятно, погиб… но, возможно, он просто любил ее недостаточно сильно, чтобы вернуться.

Теперь уже миссис Биль сжала ей руку.

— Мое милое дитя, я уверена: какое-то иное обстоятельство помешало ему вернуться из заморской поездки.

— Может, и так. — Настал черед Грейс сменить тему разговора. — Мне так жаль, что вам придется переехать в работный дом.

— Ни мне, ни супругу этого не хочется, но еще одна такая зима, как в прошлом году, убьет мистера Биля. Понимаете, когда человек стареет, его жизнь становится тяжелее.

Грейс кивнула и, пожелав миссис Биль всего самого наилучшего, с грустью подумала, что их с Лили жизнь уже становится тяжелее с каждым годом, ведь ситуация на рынке водяного кресса никак не хотела улучшаться, особенно после того, как прошел слух, будто крупнейшие реки, в которых он рос, загрязнены, а в некоторых даже обнаружили холеру. Теперь Грейс всегда возвращалась домой с нераспроданным товаром, а иногда за целый день продавала не более шести пучков. Лили пробовала торговать гребнями для волос, а потом спичками, но если у Грейс люди иногда покупали товар, тронутые ее красотой, то у Лили такого преимущества не было. От матери она унаследовала вьющиеся темно-рыжие волосы, но вот лицом, к несчастью, пошла в отца: у Лили был такой же квадратный подбородок и глубоко посаженные глаза. (В свое время мама написала маленький портрет отца, который некогда, много лет тому назад, стоял у ее кровати, и она часто говорила о том, как сильно Лили на него похожа.) К этому моменту Грейс уже заложила шляпку, в которой мама выходила замуж, и вуаль, а вслед за ними отнесла подушку и два одеяла в ссудную кассу — один из неофициальных ломбардов, открывшихся в этом пораженном бедностью районе.

— Мы прекрасно обойдемся одним одеялом, — заверила она сестру. — А к тому времени, когда станет по-настоящему холодно, возможно, у нас уже все наладится.

— И тогда мы сможем купить новые одеяла! — радостно воскликнула Лили. — Или, может, папа вернется.

Грейс не ответила: она считала, что не стоит поддерживать в Лили подобные мысли; к тому же она сама уже давно перестала верить в то, что папа жив. Кроме того, несмотря на заложенные вещи, ей не удалось ничего отложить на оплату комнаты за следующую неделю, из-за чего Грейс переживала куда сильнее, чем из-за человека, в самом существовании которого сомневалась.

Когда миссис Биль ушла, Грейс окинула комнату критическим взглядом. Что же еще можно заложить, чтобы избежать голодной смерти? Смогут ли они прожить без обуви? Она вздохнула. Кое-кто мог: например, младший сын Картрайтов, мальчуган лет шести, похоже, не имел не только туфель, но и собственной одежды, поскольку на улицу выходил только тогда, когда один из его братьев сидел дома. Однажды мать отправила его попросить кусок хлеба у Грейс, и он объявился у ее дверей, облаченный в одну лишь шаль, обмотанную вокруг бедер. Поразмыслив, Грейс пришла к выводу, что в самом крайнем случае заложит нижние юбки и последнюю подушку, но туфли — нет, никогда.

Она покосилась на две маленькие белые карточки, все еще стоящие на каминной полке. Мысль о том, чтобы обратиться за помощью, была ей отвратительна, но она сделает это, если не найдет другого выхода. Она сделает что угодно, лишь бы избежать работного дома. И Грейс знала, что существует судьба еще более ужасная: в последнее время она не могла заставить себя не смотреть с благоговейным ужасом на печальных молодых женщин, промышлявших древнейшей профессией в трущобах, называющихся Монмут-стрит… этих девушек со спутанными волосами, открытыми язвами, синяками и несчастными лицами. Только бы Господь не оставил их с Лили окончательно и это не стало бы и их судьбой.

Пока Грейс разговаривала с миссис Биль, Лили вместе с Альфи Поупом смотрела выступление фокусника на мощеной площади в стороне от Оксфорд-стрит. Там было довольно много народу, поскольку неподалеку находилось несколько магазинов, пара лотков с фруктами высшего качества и небольшая лодка-качели, какие ставят на ярмарках. В тот момент на площади находился Великолепный Марво, и большая часть присутствующих столпилась именно перед ним.

— Видишь вон ту собаку? — прошептал Альфи. — Собаку-ищейку? — Он взял Лили за руку и показал на собачку бело-коричневой масти, терпеливо стоящую рядом с хозяином. — Она потерялась, ясно? Все, что нужно сделать, — это взять ее и отнести к забору у тебя за спиной: там стоит мой брат Билли. Он заберет у тебя собаку и проследит, чтобы ее вернули хозяевам.

Лили нахмурилась. Она устала и, проведя целый день в поисках бутылок на улицах и заработав всего один пенни, очень хотела вернуться домой, к Грейс.

— Ты уверен, что собачка потерялась? — переспросила Лили у Альфи. — Мужчина держит ее на поводке.

— Это не настоящий хозяин, — заявил Альфи, проводя грязной пятерней по копне черных волос. — Ее выкрали. Слушай, настоящий хозяин хочет вернуть ее и предлагает награду. Большую награду.

Лили просияла.

— Так было написано в газете?

— Точно, — кивнул Альфи.

— Тогда почему ты сам ее не заберешь? — подозрительно спросила Лили.

— Так ведь этот тип будет смотреть в оба, как бы у него не отобрали новую собачку, — обстоятельно объяснил ей Альфи. — Если он меня увидит, то сразу почует недоброе, но ни в жизнь не станет ожидать пакости от такой элегантной дамочки, как ты.

Лили смущенно улыбнулась.

— Ты перережешь поводок и…

— Перережу поводок?

— Ага. У меня с собой есть ножик. Режь поводок, хватай собачонку и беги. Он и оглянуться не успеет, как ты будешь уже далеко. А ты просто подойдешь к забору, вон там, сзади, и передашь пса Билли, а он даст тебе шиллинг.

— Шиллинг? — Лили просияла.

— Конечно! Где еще ты так легко заработаешь такие деньги? Вот, возьми ножик. — И он сунул ей в руку перочинный нож. — Давай, пошла. Живей!

Лили не колебалась ни секунды: за всю ее жизнь у нее ни разу не было возможности заработать шиллинг. Она спрятала нож в ладони и быстро направилась к собаке, в самое сердце толпы. Все не сводили глаз с фокусника, который доставал из рукава бесконечное количество разноцветных носовых платков, каждый последующий больше предыдущего, пока не появился последний, размером с флаг. Достав его, фокусник свернул все платки вместе и подбросил их в воздух, где под гром аплодисментов и криков «браво!» они превратились в белого кролика.

Лили не верила своим глазам. Настоящий кролик! Она обернулась к Альфи, открыв рот и тыча пальцем в кролика, но Альфи молча покачал головой и сделал ей знак поторопиться. Она тут же наклонилась, перерезала поводок, подхватила собачку на руки и побежала прочь с площади.

Хозяин, оставшийся стоять в окружении других зевак, лишь спустя некоторое время сообразил, что сжимает в руке только половину поводка и что собаки на другом конце нет; но к этому моменту Лили уже отдала добычу в руки Билли, второго отпрыска семейства Поуп.

— Давай сюда! — нетерпеливо воскликнул он, схватил пса и повернулся, чтобы поставить его на землю по другую сторону забора, где прятался третий брат.

— Где мои деньги? — напомнила ему Лили.

Билли сунул ей в ладонь монетку, и Лили принялась ее разглядывать.

— Это шиллинг? — уточнила она, поскольку видеть шиллинги ей еще не доводилось.

— Конечно! — Билли поднял собаку над забором, и животное с гиканьем передали Джорджу, третьему брату. Когда Джордж убежал, сжимая собаку под мышкой, Билли повернулся к Лили, и его лицо расплылось в искренней улыбке, словно они пришли сюда лишь для того, чтобы насладиться представлением. — Это новый шиллинг, — добавил он.

— А, — только и произнесла Лили.

— Понимаешь, они изменились. Когда ты в последний раз держала в руках шиллинг?

Лили покачала головой.

— Не знаю.

— Ну, вот видишь. Это настоящий шиллинг, не волнуйся!

Неожиданно со стороны фокусника донесся крик: «Моя собака! Кто-то украл мою собаку!» — и половина зевак оставили Великолепного Марво (тем более что он все равно уже собирался пустить по кругу шляпу) и приняли участие в поисках пропавшего пса.

Если бы они направили взгляд в сторону забора, то успели бы заметить Билли, сидевшего на нем верхом и строгавшего палочку ножом, который ему вернула Лили, и саму Лили, немного смущенную. Она шла домой, сжимая в руке свой «шиллинг».

— Это вовсе не шиллинг! — заявила Грейс. — Кто тебе сказал такую глупость?

— Но это просто новый шиллинг, — упрямилась Лили. — Он сказал, что шиллинг новый.

— Кто сказал? Ты же утверждала, что нашла его на улице.

Лили покраснела.

— Билли Поуп.

Грейс грустно посмотрела на сестру. Она очень устала. Грейс провела на ногах весь день, начиная с пяти часов утра, торгуя водяным крессом, но заработала всего лишь пару пенни. Эти деньги нужно было отложить на оплату комнаты, а затем ей предстояло решить, что предпочесть: купить завтра новую порцию товара или сегодня — какой-нибудь еды.

— А с чего бы Билли Поупу давать тебе деньги?

Лили поступила так, как поступала всегда, если не могла справиться с ситуацией: расплакалась.

— Лили! Надеюсь, ты не совершила ничего дурного.

— Нет, конечно, совсем ничего. Понимаешь, там была собака, и ее забрал себе один человек, который не должен был ее забирать, а мальчики Поуп хотели вернуть ее настоящему хозяину и получить награду.

— Но ты-то что сделала?

— Просто забрала собаку у человека, который ее украл! — шмыгнула носом Лили. — Я перерезала поводок и…

— Ты ее украла!

— Да, но…

— Лили, сколько раз тебе повторять: в городе очень много хитрых воров. Они крадут собак на улице и ждут, пока хозяин даст объявление в газету о том, что за животное положена награда.

— И что потом? — угрюмо спросила Лили.

— Потом они приносят собаку хозяину и говорят, что нашли ее, что она отвязалась. Хозяин обычно так рад снова видеть собаку, что не задает лишних вопросов. — Грейс подошла к окну, чтобы еще раз посмотреть на монету. — Понятно — это полпенни, покрашенные в серебряный цвет, и к тому же покрашенные некачественно. Это действительно Поупы дали тебе эту монету?

Лили кивнула.

— Я пойду и поговорю с ними. Если бы тебя заметили и поймали, то полицейские могли бы арестовать тебя и разлучить нас, ты это понимаешь?

Лили повесила голову, демонстрируя раскаяние, но тем не менее испытывая облегчение: ее вины не было, это все произошло из-за мальчиков Поуп. Грейс на самом деле не сердится на нее.

Грейс завернулась в шаль, пригладила юбки и в большом возбуждении вышла из комнаты. Однако не успела она сделать и пяти шагов по коридору, как ее решимость начала таять: она была одна против шестерых Поупов, и для нее эта встреча непременно закончится плохо. Грейс тяжело опустилась на нижнюю ступеньку. Возможно, это она во всем виновата: Лили была легкой добычей для любого, ее просто нельзя было отпускать одну собирать бутылки. Мама всегда требовала от Грейс — даже когда та была маленькой девочкой — считать себя старшей сестрой, а не младшей. «Боюсь, что Лили навсегда останется ребенком, — постоянно повторяла мать, — и именно тебе, Грейс, придется позаботиться о том, чтобы люди не использовали ее наивность в корыстных целях».

Погрузившись в воспоминания, Грейс тихонько заплакала. Она подвела маму, подвела Лили, сезон водяного кресса закончился, им почти нечего больше закладывать, а на носу зима. Что же с ними будет?

 

 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

На следующее утро, перед тем как семейная пара Билей съехала от миссис Макриди, миссис Биль отдала Грейс свою побитую молью шаль и фартук, поскольку им сообщили, что в работный дом свои вещи привозить нельзя. У них отберут даже ручную кладь и, окатив несчастных водой из шланга, выдадут им грубую одежду работного дома из мешковины, с номером на спине.

Несмотря на то что эти два предмета из запасов миссис Биль так износились, что просвечивали, на блошином рынке Грейс за них дали целый пенни, и, добавив к нему покрашенные полпенни, она смогла купить большой пучок водяного кресса (уже пожелтевшего, потому и такого дешевого), который она разделила на пять маленьких. Умудрившись продать каждый из них за целый пенс, девушки повернули в сторону дома миссис Макриди, причем Грейс очень торопилась, потому что ей еще нужно было кое-что сделать. Приближалась зима, а поскольку одно из двух окошек в их комнате было разбито, оттуда немилосердно дуло. Грейс собиралась выпросить пару старых ящиков на лотках в Нилз-Ярд, а молоток и гвозди — у одного из уличных торговцев этажом выше, после чего попробовать забить дыры досками. От этого в их маленькой комнате станет еще темнее, ведь дома напротив стоят настолько близко, что свет и так почти не попадает к ним; но она решила, что пусть лучше будет темно, чем холодно. Впрочем, им все равно придется мерзнуть долгие зимние месяцы, поскольку (раз они уже заложили все, что обладало хоть какой-то ценностью) в эту зиму у них не будет денег, а значит, они не смогут купить дрова или уголь.

Почти дойдя до улочки, на которой они жили, так что уже можно было разглядеть дом миссис Макриди, Грейс удивилась, заметив большое количество снующих вокруг людей — не только обычных здесь беспризорников, разносчиков, лудильщиков, лоточников и домохозяек, направляющихся на рынок или возвращающихся оттуда, но и рабочих в синих блузах, даже двух-трех господ в цилиндрах и темных костюмах. Она повернулась к Лили, чтобы высказать свое удивление, но сестра уже убежала за разносчиком, в чьей клетке находились одновременно щенок и котенок — одна из «счастливых семеек», когда рядом сажали котят и утят или кошек и собак, что в последнее время стало модным «аксессуаром» профессиональных нищих. Однако стоило Лили проявить интерес, как на клетку набросили тряпку и владелец животных наотрез отказался демонстрировать зверушек, если Лили не заплатит ему хотя бы полпенни.

Лили бегом вернулась к Грейс.

— Всего лишь полпенни! — взмолилась она. — Каких-то полпенни, чтобы посмотреть, как славные котенок и щенок играют вместе!

Грейс покачала головой, думая лишь о том, как бы узнать, почему здесь собралось столько народу. Она вытягивала шею, пытаясь заглянуть на Брик-плейс. Что же там происходит?

— И ты тоже сможешь на них посмотреть, вместе со мной! — не отставала Лили.

— И даже погладить их, мисс, за очень скромную дополнительную плату! — крикнул разносчик, изможденный человек, подпоясанный веревкой.

— Прости, Лили, но нельзя. Пойдем лучше дальше! — Грейс отмахнулась от разносчика, но постаралась сделать это по возможности вежливо, поскольку понимала — он всего лишь делает то же, что и все обитатели лондонских трущоб: пытается заработать достаточно денег для того, чтобы выжить.

Лили неохотно оставила животных и, присоединившись к сестре, стала смотреть в ту же сторону, что и она.

— Что там происходит? Почему на окнах нашего дома появились какие-то деревяшки?

Они подошли поближе. Дом миссис Макриди был вторым в ряду из четырех домов с общими стенами, и все они находились приблизительно на одной стадии изношенности и нуждались в ремонте: у двух не хватало колпаков над дымовыми трубами, кое-где в окнах не было стекол или рам, а в одном полностью отсутствовала входная дверь. На доме миссис Макриди к тому же красовалась широкая трещина, идущая по кирпичной кладке сверху донизу. Эти четыре ветхие постройки в данный момент заколачивали, забивая крест-накрест все оконные и дверные проемы надежными деревянными досками, чтобы не дать никому снова там поселиться.

— Что они делают? — спросила Лили. — Как мы войдем внутрь? — И вспомнив о нескольких бесценных вещах, хранившихся в коробке из-под сигар, она расплакалась. — Там мои сокровища!

— Жди здесь, — решительно приказала ей Грейс. — Никуда не уходи! — И она направилась к мужчине, похоже, руководившему процессом: в руках у него было очень много каких-то бумаг, а на голове красовался высокий цилиндр. — Мы с сестрой живем здесь… — начала она.

— Уже нет, — перебил ее мужчина, даже не взглянув на нее.

Грейс испугалась.

— Но что происходит? Мы ведь заплатили за съем, никому ничего не должны, у нас нет проблем с законом…

Мужчина прижал бумаги к груди и наконец посмотрел на Грейс, очевидно, удивившись и тону ее голоса, и содержанию высказываний: ведь большинство обитателей дома визжали, сыпали угрозами и богохульствовали.

— Распоряжение правительства, — ответил он более миролюбивым тоном. — Трущобы чистят, видите ли. Приказ принца Альберта. Хотят построить здесь дома получше. Не желают, чтобы вы и дальше жили по двадцать человек в комнате и по восемьдесят человек на одну уборную.

— Вы хотите сказать, что эти дома собираются благоустроить?

— Не совсем, мисс. Их снесут. Здесь построят жилье с уборными в доме и водопроводом, а когда строительство закончится, вас спросят, не хотите ли вы сюда вернуться. Разумеется, арендная плата при этом вырастет, — не удержался он.

— Но куда нам идти сейчас?

Мужчина пожал плечами.

— У вас что, нет родственников, у которых можно пожить?

Грейс даже не сочла нужным отвечать на этот вопрос.

— Но где же все остальные? Семьи Поупов, и Картрайтов, и другие?

— Будь я проклят, если знаю, — ответил мужчина. — Еще недавно все были здесь, носились туда-сюда, как куча навозных жуков. Ха, у кого-то в комнате проживал целый зоопарк: собаки, кошки, белки, птицы — настоящий зверинец на дому! — Он огляделся, а затем указал на ступени последнего в ряду дома, где скрючились три плачущие фигуры в лохмотьях. — Вон некоторые из них.

Грейс посмотрела в указанном направлении, но не заметила никого из знакомых.

— А как же миссис Макриди?

— Переехала жить к сыну, в Коннот-гарденз. Поймите, мы просто выполняем свою работу, — добавил мужчина, чтобы она знала: он совершенно не имеет ничего против таких, как она. — Эти шишки помешались на чистке трущоб. Они хотят снести все вонючие, прогнившие дома. Там распространяется инфекция, видите ли.

Грейс минутку помолчала, пытаясь все хорошенько обдумать.

— А как же наши вещи? — спросила она наконец. — Мы с сестрой можем войти в дом и забрать их?

— Вы опоздали, мисс. Надо было забрать их утром.

— Но ведь нам никто ничего не сказал! — Грейс подумала о немногих оставшихся у них безделушках, об одежде, ящиках, запасных простынях и о сокровищах Лили. — Прошу вас, — взмолилась она, — если мы потеряем то немногое, что у нас еще осталось, это разобьет сердце моей бедной сестре!

— А я думал, что весь хлам давно вынесли, — ответил мужчина, издав преувеличенно тяжелый вздох. — Слушайте, я вас впущу, но только на две минуты, ясно? Заходите, забирайте, что там вам нужно, и сразу назад. И никому не говорите, что я вас впустил!

Грейс рассыпалась в благодарностях, подозвала Лили и, пока мужчина кричал рабочему, требуя, чтобы тот с помощью рычага отодвинул доску, закрывающую входной проем, попыталась объяснить сестре, что здесь происходит.

Но Лили все равно ничего не поняла. Конечно, ведь Грейс на самом деле тоже не разобралась в ситуации. Но, когда они взбирались по лестнице, она пыталась заверить сестру, что все будет хорошо и они обязательно найдут какое-нибудь жилье — пусть даже им придется делить комнату с другой семьей… А еще она слышала о столовой для бездомных, где можно бесплатно поесть; и, возможно, в приходе помогут тем, кто потерял крышу над головой не по своей вине. Грейс тут же решила, что обязательно пойдет к Джеймсу Солану и спросит, как на эту ситуацию смотрит закон. Он ведь говорил, что, если однажды ей понадобится помощь, она может обратиться к нему. Хотя Грейс было очень неловко просить помощи у такого утонченного и красивого молодого джентльмена, она это сделает, если у нее не будет иного выхода.

Внутри дома миссис Макриди царил полумрак; здесь было пыльно и тихо, как в могиле, словно здание уже сдалось и отказалось бороться за жизнь. Лили расплакалась еще до того, как они добрались до своей комнаты; а когда Грейс распахнула дверь, она тоже расплакалась, потому что в комнате ничего не было: кровать, одеяло, подушка, все ящики, где хранилось то немногое, что еще оставалось у девушек, — все исчезло. Комната была совершенно пуста, если не считать двух маленьких белых визитных карточек на каминной полке, резко выделяющихся на темном фоне.

— И куда же нам теперь идти? — спросила Лили, доверчиво глядя на Грейс, когда они шли по Стрэнду.

Слезы у Лили уже высохли: Грейс успокоила ее, сказав, что скоро все снова придет в норму.

— Мы идем к одному молодому джентльмену, с которым я знакома, мистеру Джеймсу Солану, — объяснила ей Грейс. — Он очень умный и непременно нам поможет.

Джеймс Солан, Сюзанна Солан… Связав эти два имени, Грейс почувствовала, как у нее заболело сердце. «Мое дитя мирно покоится рядом с Сюзанной Солан», — подумала она. Но эта мысль не принесла ей утешения: Грейс хотелось плакать, и кричать, и рвать на себе одежду. Вся ее жизнь рушилась.

Дойдя до начала Флит-стрит, откуда уже можно было рассмотреть элегантные шпили и башенки лондонского королевского суда, Грейс снова покосилась на карточку, которую сжимала в руке, а затем подошла к швейцару, чтобы спросить, не знает ли он, как пройти к Мориарти Чэмберз. Швейцар сказал, что нужно перейти дорогу и пройти под аркой, где еще один мужчина в форме спросил их, что им угодно. Грейс показала ему карточку, но в этот момент подкатил двухколесный экипаж, и мужчина дал им знак проходить, даже не взглянув, что же написано на карточке.

Под аркой начиналась мощеная дорога, ведущая в совсем другой, гораздо более элегантный мир: просторную, похожую на парк территорию с травой и деревьями; на заднем плане виднелась серая полоска Темзы. Законники в черных мантиях с белыми воротничками, некоторые — в серых завитых париках, деловито сновали туда-сюда. Одни сжимали под мышкой папки, другие тянули ящики на колесиках, наполненные бумагами, и ни один и на секунду не задержался, чтобы посмотреть на девушек.

Лили восхищенно крутила головой, наслаждаясь необычными декорациями и мирной атмосферой.

— Мистер Солан — один из этих смешных людей в париках? — спросила она.

— Не уверена, — ответила Грейс.

Так ли это? И что гораздо важнее: поможет ли он им? Вспомнит ли он вообще о том, что обещал ей?

Повсюду вокруг похожей на парк территории стояли красивые здания, и, подойдя к ним поближе, Грейс заметила, что над дверьми краской написаны какие-то имена. Она обнаружила надпись «Мориарти Чэмберз» на последнем доме из шести, стоящих вплотную друг к другу; его высокие окна выходили на реку.

— Как ты думаешь, наши вещи забрали мальчишки Поуп? — говорила Лили, пока Грейс пыталась собраться с духом и постучать в дверь. — Бьюсь об заклад, это сделали они: однажды, когда я впустила в нашу комнату Мэттью, он глаз не спускал с моей раковины и заявил, что она ему нравится.

Грейс не стала напоминать Лили о том, что она просила ее не общаться с Поупами и что ей не следовало впускать его в комнату — ведь все это уже не имело значения. Значение имело лишь то, что жизнь их летела под откос, и если Джеймс Солан не сможет им помочь, то Грейс даже не представляла, что делать дальше.

Она поднялась по каменным ступеням крыльца к двери большого дома и позвонила.

Ничего не произошло.

— Позвони еще раз! — крикнула ей оставшаяся внизу Лили. — Можно, теперь я позвоню?

Грейс проигнорировала вопрос и, выждав некоторое время, позвонила снова. Дважды. Наконец дверь открыл пожилой господин в костюме в полоску.

— Что такое? — спросил он, окинув Грейс хмурым взглядом. Нечасто в эту святая святых, принадлежащую «Судебным иннам», приходили женщины, а недавно в ворота прошли две проститутки, которые вели себя ужасно нахально: они были едва одеты и горделиво упоминали имена нескольких чрезвычайно уважаемых барристеров. Откуда к ним попала эта информация, выяснить так и не удалось, но после этого происшествия охрану усилили.

Грейс предъявила господину визитную карточку.

— Я ищу мистера Джеймса Солана.

— Мистер Солан не принимает, — презрительно ответил он. — По крайней мере таких, как вы.

— Но он сказал, что я могу к нему обратиться. Пожалуйста, не могли бы вы сказать мне, где его найти?

— Разумеется, нет. Неужели вы никогда не слышали о конфиденциальности суда? — Мужчина посмотрел Грейс через плечо и заметил Лили. — Уходите обе, — приказал он. — Вход сюда таким, как вы, заказан.

Грейс вспыхнула.

— А нельзя ли… — Она хотела попросить разрешения оставить мистеру Солану записку, но мужчина смотрел на нее с таким отвращением, что она не смогла произнести ни слова.

Дверь захлопнулась у нее перед носом. Злобно сверкая глазами через окошко в двери, мужчина сделал ей знак убираться и стоял, желая удостовериться, что она ушла.

Грейс медленно спустилась по ступенькам.

— Это тот человек, который нам поможет? — спросила ее Лили.

— Нет! Нет, конечно, это не он.

— Его здесь нет?

Грейс молча покачала головой. А может, он все-таки здесь? Она заметила несколько пар глаз, разглядывающих ее из окон. Может, мистер Солан увидел ее и приказал мужчине в полосатом костюме прогнать ее? Может, он стыдится того, что когда-то предложил ей помощь?

— И что нам теперь делать?

— Ну… — Грейс отчаянно пыталась взять себя в руки. Еще не хватало расплакаться прямо здесь: ведь тогда к ней присоединится Лили, а ее невозможно будет успокоить. — Мы попробуем найти место, где раздают бесплатный суп, а потом… потом… — А потом, возможно, ей что-нибудь придет в голову. Грейс нащупала в кармане вторую визитную карточку и вспомнила о миссис Победоноссон, которая предлагала ей работу и жилье. Эта женщина не понравилась Грейс, но в крайнем случае придется отправиться на ее поиски.

Наконец, найдя бесплатную столовую (это заняло у них много времени, ведь пришлось идти в Саутуарк, за реку), сестры выяснили, что суп им не положен: все, кто хотел получить еду, должны были принести рекомендательное письмо от своего приходского священника, где объяснялось бы, почему у них возникла нужда в подобной благотворительности.

Впрочем, к тому времени они обе так проголодались, что Грейс решила истратить два из немногих драгоценных пенни и купить им по горячей картофелине. К скромному ужину они приступили в относительном комфорте — на деревянной скамье Саутуаркского собора, но, когда служка заметил их и выгнал, сели на каменных ступенях, ведущих вниз, к Лондонскому мосту. Место было не очень удобным; несмотря на то что рабочий день давным-давно закончился, вокруг все еще оставалось довольно много людей, среди них — торговцы пивом и сандвичами с ветчиной, и потому каждый раз, когда сестры откусывали от картофелины, их толкали, предлагая купить то одно, то другое, и несколько раз случайно задевали ногами. Грейс дивилась такому наплыву народа, но ей было невдомек, что несколько лет назад мистер Чарльз Диккенс описал эти ступени в своей самой известной книге. На них было совершено ужасное преступление, и с тех пор место это привлекало в равной мере людей образованных, мерзких и просто любопытных.

К тому времени как сестры закончили ужинать, наступила ночь, и Грейс, зная, что на саутуаркской стороне реки цены ниже, решила во что бы то ни стало найти какой-нибудь ночлег. Спросив об этом в одной таверне (и отвергнув предложение устроиться в общем зале за четыре пенса по причине дороговизны), она получила совет направиться к старому складу, стоящему у самой Темзы.

Дырявые, облезлые доски для объявлений на улицах, битое стекло и мусор под ногами, вороны и чайки, с криками кружащие над головой, делали этот район еще более неуютным и зловещим, чем Севен-Дайлз, но Грейс решительно двигалась дальше, понимая, что им нужно найти место, где можно провести ночь. Когда они нашли склад, он оказался хлипким зданием, собранным из проржавевшего рифленого железа. Днем на первом этаже варили кости животных и готовили из них клей, и тошнотворный запах проникал на второй этаж, разделенный тонкими занавесками на отдельные комнатушки по цене два пенса за ночь.

Когда сестер провели к свободной «комнате», Грейс спросила дежурную, не знает ли она, где в этом районе можно найти работу.

Женщина покачала головой и горько рассмеялась.

— Как ты думаешь, если бы я знала, сидела бы здесь?

— Неужели совсем-совсем ничего нет? Мы с сестрой очень усердные работницы, — не сдавалась Грейс. — А на складах не нужны упаковщицы?

— Для таких, как мы, ничего нет, — ответила ей женщина. — Если что-то появляется, место тут же занимают мужчины, ведь им необходимо содержать семью. Единственная работа для женщин здесь — обычная.

— Это какая? — заинтересованно спросила Лили, но женщина только рассмеялась и сделала неприличный жест.

Многие комнатушки уже были заняты постоянными клиентами, в основном лодочниками. Соседями девушек с одной стороны оказалась семейная пара с двумя маленькими детьми, а с другой — трое грузных докеров. Когда стемнело и докеры направились в ближайшую таверну, обе сестры тут же уснули. После полуночи мужчины вернулись: они были пьяны, а потому пели, кричали, спотыкались и падали, разбудив не только семью с детьми, но и остальных постояльцев. Глава семейства полез с докерами в драку, дети плакали, жена визжала, а Грейс и Лили, отгороженные от всего этого лишь тонкой занавеской, прижались друг к другу, слишком напутанные, чтобы пошевелиться.

К часу ночи, казалось, уже все обитатели склада принимали то или иное участие в скандале, а в два часа кто-то отправился за полицией. Порядок наконец был восстановлен, ибо докеры к тому времени отключились, и Грейс и Лили погрузились в беспокойный сон. Когда в шесть утра их разбудил шум заработавших на первом этаже котлов и крики рабочих, Грейс обнаружила, что из кармана у нее исчез последний пенни, а с ног у них, пока они спали, кто-то снял туфли.

 

 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

— Что ж, сегодня утром у нас будет завтрак в стиле Севен-Дайлз, — объявила Грейс, когда они с сестрой чуть позже присели отдохнуть на берегу реки.

Гладь воды бороздили бесчисленные пароходики, и в воздухе висел запах горячего масла, вареного мяса и чего-то еще менее аппетитного: рядом находилась дубильня, где для обработки шкур использовали свежий навоз.

— Завтрак в стиле Севен-Дайлз? И что туда входит? — с любопытством спросила Лили.

— Я пошутила, — ответила Грейс. — Туда ничего не входит. Совсем.

— Но тогда разве можно называть это завтраком? Я не понимаю.

Грейс сжала ладонь сестры.

— Это просто такое выражение, Лили. Люди считают его смешным.

— Я бы лучше позавтракала, чем посмеялась.

Грейс вздохнула, глядя на пароходики, которые с шумом и свистом бороздили реку, испуская дым, стелящийся по воде. Девушка крутила в пальцах карточку с черной окантовкой, не вынимая ее из кармана, — карточку с адресом похоронного бюро семейства Победоноссон, прекрасно понимая, что это их последняя надежда. Было еще тепло, но Грейс знала: им с Лили не выжить на улицах Лондона, когда начнутся снегопады, туманы и холодные дожди. Она думала, каким образом объяснить сестре суть этой работы, а еще — теперь, когда у них больше не было обуви, — о том, достаточно ли респектабельно они выглядят, чтобы вообще постучать в двери дома миссис Победоноссон.

Лили, на чьем лице еще оставались мокрые дорожки от слез, считала проплывающие мимо пароходики и лодки. Каждый раз, насчитав их два десятка, она начинала сначала — дальше чисел она не знала. Наконец ей это надоело, и она спросила сестру, что они будут делать.

— Я как раз вспомнила об одной женщине, с которой недавно познакомилась, — осторожно начала Грейс. — Ее семья руководит похоронным бюро, и она предлагала мне пойти к ним работать наемной скорбящей.

— А кто это?

— Человек, одетый в черное, с грустным лицом, который присутствует на похоронах с начала до конца.

— А я могу работать наемной скорбящей?

— Может быть, — ответила Грейс. Ведь это не трудно — просто стоять с печальным видом, и, возможно, Лили тоже с этим справится. Она достала из кармана карточку. — Давай сходим туда и спросим, а?

Похоронное бюро находилось в дальнем конце Оксфорд-стрит, в стороне от Эджвер-роуд и примерно в полумиле от великой Марбл-арч — мраморной арки, недавно перенесенной сюда с прежнего места перед Букингемским дворцом. Поток транспорта здесь двигался вокруг арки в обе стороны — вызывающий ужас хаотичный водоворот из шума и суматохи, где омнибусы сражались за свободное пространство с верховыми, многоместными наемными экипажами, двуколками, тяжелыми четырехосными фургонами и степенными частными каретами, а воздух над ними дрожал от громкого крика, свиста, лошадиного ржания и щелканья хлыстов.

Нужное сестрам здание было снабжено табличкой с лаконичной надписью:

Похоронное бюро семейства Победоноссон.

(Владелец: мистер Джордж Победоноссон.)

Предусмотрительность — наш девиз.

Внушительный двухэтажный дом из красного кирпича, украшенный гипсовыми фигурами и рисунком, выложенным кирпичом, был воздвигнут для богатого промышленника лет за сорок до описываемых событий. Когда, лет десять тому назад, здание приобрело семейство Победоноссон на средства, полученные миссис Победоноссон в наследство от родителей, новые хозяева превратили жилые комнаты в помещения коммерческого концерна. Когда похоронный бизнес стал приносить ощутимый доход, Победоноссоны докупили также просторный конюшенный двор, где было несколько стойл, и со временем построили там плотницкую и каменотесную мастерские, а также гараж для катафалков и разнообразные производственные помещения. Затем чердачные помещения в самом доме были переоборудованы во временные спальни для девушек, работавших на семейство Победоноссон и не имеющих жилья, в то время как кузнец, подручные конюха и подмастерья плотника ночевали на сеновале над стойлами.

В двух передних приемных покоях родственники усопших могли определиться с тем, какое именно прощание с близкими они хотят организовать. Всю стену одной комнаты занимали образцы дерева для гробов, а также медных и серебряных табличек с именами, а вторая комната (выкрашенная в темно-красный цвет) служила для решения более тонких вопросов, в частности — какой матрас, какие подушки и какая внутренняя обивка лучше всего подойдут для того или иного гроба. Альков в этой комнате являлся своего рода кабинетом, и в нем стоял внушительный стол красного дерева, заваленный брошюрами, с помощью которых скорбящие могли выбрать цветы для похорон, мраморные памятники, тип процессии и количество лошадей, наемных участников, плюмажи и покров на гробе и другие необходимые мелочи. За приемными покоями располагались различные производственные помещения, небольшой зал и кухня. И зимой, и летом в камине красной комнаты горел умиротворяющий огонь, и это, возможно, успокаивало посетителей и помогало им справиться с потрясением, когда они выясняли, в какую сумму им обойдется организация и проведение похорон.

Здесь было все, что только может понадобиться недавно потерявшим близкого человека, — все, за исключением платья, и потому, когда родственники умершего приходили сюда, чтобы заказать тот или иной тип похорон, им настоятельно рекомендовали посетить склад-магазин мистера Сильвестра Победоноссона на Оксфорд-стрит и приобрести там траурные одежды. Мистер Сильвестр Победоноссон, разумеется, любезно возвращал рекомендацию, и немаленькая прибыль двух предприятий делилась поровну.

Грейс, стоявшая перед сверкающей черной дверью, не имела ни малейшего представления о пределах этой обширной империи, иначе она, вероятно, волновалась бы куда больше. Девушка стряхнула пыль с юбок Лили, затем поправила платок на голове и заправила под него непослушные локоны. Если держать соединенные ладони перед собой, то можно спрятать грязное пятно на платье, решила Грейс, а если остаться стоять, то, возможно, удастся скрыть тот факт, что она не обута.

— Я хорошо выгляжу? — спросила она у Лили.

— Конечно, — ответила та, едва взглянув на сестру. Вниманием Лили завладела пончиковая, и девушка громко принюхивалась, как собака. — Если они разрешат нам участвовать в процессии, нас накормят?

— Не знаю, — рассеянно ответила Грейс.

А что, если ей дадут от ворот поворот; что, если и эта визитная карточка окажется такой же бесполезной, как и предыдущая? Грейс тихонько постучала в дверь, но этот звук утонул в шуме транспорта, и ей пришлось постучать еще раз — только тогда наконец открыли. Горничная уже собиралась присесть в реверансе, но, рассмотрев получше Грейс и Лили, передумала: они совершенно не походили на людей, которые обычно приходили к Победоноссонам, и, судя по внешнему виду, никакой учтивости не заслуживали.

— Боюсь, мы не занимаемся похоронами нищих, — заявила горничная, которую звали Роуз. Она произнесла эту фразу достаточно мягко, подумав, что эти девушки не похожи на простолюдинок.

Грейс склонилась в реверансе и ткнула Лили локтем в бок, чтобы та последовала ее примеру.

— Доброе утро, — начала она. — Мы пришли сюда не для того, чтобы заказать похороны. Мы хотим увидеть миссис Победоноссон.

— От нее вы ничегошеньки не получите, — вздохнула Роуз. — Вам лучше зайти с другой стороны и попытаться выпросить что-нибудь у кузнеца. Вид у него жутковатый, но все знают, что душа у него добрая. Он наверняка найдет для вас лишнюю корочку хлеба.

Когда речь зашла о еде, Лили моментально переключила внимание на горничную.

— Я хочу пирожок!

Горничная сдержала улыбку. «Господи, — подумала она, — да одна из них еще и простушка».

Грейс почувствовала, что краснеет.

— Мы не просим милостыню, — объяснила она и протянула Роуз визитную карточку. — Миссис Победоноссон просила меня зайти к ней.

— Вот как! — Горничная окинула ее изумленным взглядом. — Прошу прощения, мисс.

Сопровождая Грейс и Лили в один из приемных покоев, она обдумывала, как опишет эту встречу остальным девушкам: «Бедны как церковные мыши — вы бы их видели! Босые (ибо, разумеется, она сразу же заметила отсутствие обуви), да к тому же одна из них простодушна! И при этом у них есть карточка миссис, кто бы мог подумать!» Роуз указала на плюшевый диван:

— Садитесь, если вам угодно, мисс.

— Нет, благодарю вас, мы постоим, — ответила Грейс, хотя Лили уже плюхнулась на диван и в восторге крутила головой, возбужденно подпрыгивая и каждый раз, когда ее юбки взлетали, демонстрируя грязные ноги. Грейс знала, что надо бы попросить сестру соблюдать хоть какие-то приличия, но странным образом силы оставили ее. Она тоже огляделась: на окнах висели шелковые портьеры успокаивающего серого оттенка, стены были выкрашены в ровный тон, чтобы подчеркнуть изящество статуй, которые можно заказать в мастерской Победоноссонов. Здесь было из чего выбирать: херувимы, сломанные колонны, обелиски, пылающие факелы, закрытые урны и даже (если заказчик был баснословно богат) великолепное изображение плачущей Надежды на скале.

Миссис Победоноссон пришла не сразу: она была чрезвычайно занята в производственном помещении, где работала с многообещающей новинкой, которую видела на одном кладбище за границей, — букетиками сухих бессмертников под стеклянным куполом. Ей очень не хотелось откладывать в сторону пробный экземпляр, но когда она все же это сделала и вошла в приемную, то чуть не шарахнулась назад от отвращения, ибо гордилась тем, что носом чует представителей низших сословий.

Хозяйка похоронного бюро постаралась дышать как можно менее глубоко.

— Что такое? — спросила она слабым голосом.

— Миссис Победоноссон, благодарю за то, что согласились принять нас.

Это сказала девушка, стоящая у окна, и миссис Победоноссон вынуждена была отдать ей должное: если внимательно присмотреться к ней и прислушаться к ее тону и произношению, можно было сказать, что она не такая неотесанная, как показалось на первый взгляд. Лицо ее отличалось чистотой и серьезностью выражения. Она ведь уже видела это лицо раньше, но где именно?

— Что вам угодно? — спросила миссис Победоноссон.

— Простите, что осмелилась обратиться к вам. Несколько недель назад мы с вами встречались в Бруквуде, — ответила Грейс. — Вы были так добры, что сказали: если я буду искать работу, вы примете меня как наемную участницу процессии.

— Ах, вот оно что. — Миссис Победоноссон заколебалась. У девушки именно такое трагическое лицо, какого требуют родственники покойного, а она, по правде сказать, находилась в постоянном поиске молодых женщин, достаточно приличных и сдержанных, чтобы работать в похоронном бюро (ведь большинство инстинктивно шарахаются от такого занятия, считая, что работа с покойниками приносит неудачу). Впрочем, миссис Победоноссон вовсе не хотелось, чтобы девушка поняла, как в ней нуждаются: ведь в таком случае она может запросить более высокую плату, чем те жалкие несколько шиллингов в неделю, которые ей готовы платить.

— С тех пор ситуация несколько изменилась, — заметила миссис Победоноссон, качая головой, словно отказывая девушке от места. — Похоронный бизнес переживает не лучшие времена, а у нас уже есть несколько служащих, и высокого класса.

— Еще я умею шить и вышивать, — добавила Грейс. — Я очень прилежная работница.

Миссис Победоноссон постаралась показать, что девушка ее не убедила, хотя человек, который может выполнять обязанности участника процессии и вышивальщицы, ей очень пригодится.

— Я превосходно владею иголкой, — пылко продолжала Грейс, увидев сомнение на лице миссис Победоноссон. — И могу заверить вас в том, что смогу полностью сосредоточиться на работе. Моя сестра тоже будет усердно служить вам.

Миссис Победоноссон перевела взгляд на девушку на диване и увидела долговязую особу с тяжелым подбородком и грубоватыми чертами лица, которая постоянно почесывала руки до самых плеч, словно ее искусали блохи. Да, она явно не обладала достоинствами своей сестры. Миссис Победоноссон покачала головой.

— Боюсь, что, если я и найду вам работу, вашей сестре подыскать занятие не смогу. Наемная участница похорон из нее никогда не получится.

— Но я не могла прийти сюда без нее! — Грейс с отчаянием посмотрела на миссис Победоноссон. — Мы всегда жили вместе.

— Тогда мне очень жаль. — Миссис Победоноссон снова покачала головой и отвернулась: она не занимается благотворительностью и не может взять двух девушек на одно место.

Возможно, на этом все бы и закончилось, если бы мистер Джордж Победоноссон случайно не проходил мимо красной комнаты, направляясь в мастерскую каменотесов, где он хотел кое-что уточнить. Услышав, что жена с кем-то разговаривает (и надеясь, что этот кто-то — богатый клиент), он задержался и прислушался.

Грейс попыталась оставаться спокойной — но ей это не удалось.

— Прошу вас, — обратилась она к миссис Победоноссон, — вы моя последняя надежда. У нас нет отца, а в связи с некоторыми обстоятельствами мы с Лили потеряли жилье. Деньги у нас украли, а учитывая то, что скоро наступят зимние холода… — Она замолчала, закрыла ладонью рот и вцепилась зубами в палец, чтобы не расплакаться.

Мистер Победоноссон расслышал слова «у нас нет отца» и «Лили» и замер, не веря своему счастью. «Это, конечно, всего лишь домыслы», — подумал он с растущим волнением, но ведь исчезнувшие Паркес должны где-то быть.

— Мне жаль, — повторила миссис Победоноссон, — но в Лондоне многие живут в ужасных условиях. Не могу же я всех их нанять на работу! Думаю, вам стоит обратиться в какую-нибудь благотворительную организацию. Или в работный дом.

Осознав, что их не приняли, Лили громко разрыдалась, и в этот самый момент в комнату скользнул мистер Победоноссон.

— Прошу прощения, дорогая! Прошу прощения! — обратился он к супруге. — Я проходил мимо и случайно подслушал ваш разговор.

Миссис Победоноссон нахмурилась: наймом и увольнением работников всегда занималась она.

— И я услышал чрезвычайно печальную историю. — Он повернулся к сестрам. — Так вы говорите, ваш отец умер и вы потеряли жилье? И матушка ваша тоже мертва, верно?

Грейс кивнула, напуганная его неожиданным появлением.

— Папочка уехал далеко-далеко, чтобы сколотить состояние, — всхлипывая и вытирая нос рукавом, сказала Лили. — Но он может однажды вернуться. Ведь может, правда? — спросила она Грейс.

— Может быть, — тихо произнесла та.

— А чем вы занимались с тех пор, как умерла ваша мать?

— Мы… нас отправили в приют, — сообщила Грейс и многозначительно посмотрела на Лили, надеясь, что та ничего не добавит.

— И сколько же вам сейчас лет? — не унимался Джордж Победоноссон.

— Думаю, мне семнадцать, — ответила Лили и вопросительно посмотрела на сестру.

Грейс кивнула.

— А мне — почти шестнадцать.

— И как долго отсутствует ваш отец, мисс…

— Паркес. Мы Грейс и Лили Паркес, — ответила Грейс; и поскольку она повернулась к Лили, пытаясь взглядом убедить ее прекратить подпрыгивать на диванных подушках, то не заметила, как лицо мистера Победоноссона на секунду вспыхнуло от радости. — Отца нет с нами уже более пятнадцати лет, — добавила она.

Как мистер Победоноссон позже заявил супруге, за всю свою жизнь он не слышал ничего более чудесного.

— Печально, чрезвычайно печально, — притворно вздохнул он, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не запеть от ликования. — Вы ведь тоже так считаете, не правда ли, дорогая? — спросил он у миссис Победоноссон.

Жена изумленно уставилась на него, думая, не сошел ли он с ума.

— Неужели мы не можем позволить себе оказать небольшую благотворительную помощь этим двум юным леди из приличной семьи?

— Благотворительную помощь?! — Само это словосочетание вызывало у миссис Победоноссон дрожь отвращения; от него разило нестиранной одеждой и работными домами.

Мистер Победоноссон указал на Грейс.

— Эта юная леди, без сомнения, после небольшого обучения станет превосходным участником процессии, не правда ли?

— Да, я ведь уже…

— А эта… — Он замолчал на мгновение, но быстро совладал с собой и продолжил: — Я уверен, ее тоже можно выучить.

— И на кого же, хотела бы я знать?

— На горничную! — торжествующе объявил он. — Мисс Шарлотте как раз нужна горничная!

Миссис Победоноссон посмотрела на супруга так, словно он потерял остатки рассудка. Да, их дочери уже шестнадцать и скоро ей понадобится собственная горничная, но уж конечно не эта долговязая и бестолковая девчонка. Мистер Победоноссон многозначительно посмотрел на жену. Взгляд его говорил, что ей следует немного подыграть ему, а позже он обязательно ей все объяснит.

Грейс нервно закусила губу: следующие слова миссис Победоноссон должны были решить их судьбу.

— Что ж, — произнесла миссис Победоноссон. — Думаю, мы могли бы взять вашу сестру в услужение в наш дом в Кенсингтоне. — Она неуверенно посмотрела на Лили. — Она сможет жить там, если вас не будет рядом?

Грейс кивнула, решив оставить оговорки при себе.

— Конечно, мы привыкли работать вместе, но, если я буду знать, что моя сестра в хороших руках, и если мы сможем иногда видеться… — Она положила руку на плечо Лили, надеясь, что та не возразит ни словом, ни жестом. — Ты хотела бы выучиться на горничную, Лили?

Лили переводила взгляд с супругов Победоноссон на сестру и обратно. Она не хотела жить отдельно от Грейс, но, похоже, о совместном проживании не могло быть и речи. И она была готова на все, что угодно, лишь бы не пришлось снова ночевать на том складе.

— Мы не можем предложить вам щедрую плату, — быстро добавила миссис Победоноссон. — Поскольку ни одна из вас не имеет необходимых навыков, вы будете проходить своего рода стажировку. Разумеется, мы предоставим вам стол и кров и, думаю, по шиллингу в неделю каждой.

Грейс улыбнулась, чувствуя глубокое облегчение и благодарность к Победоноссонам. Она, правда, помнила, что тогда, в Бруквуде, эта дама говорила о пяти шиллингах лишь за то, чтобы выступить в качестве участника одних-единственных похорон, но на самом деле достаточно и того, что она не будет жить на улице, а также получит постель и пропитание. А если учесть, что Лили тоже получит постель и пропитание и к тому же ее будут учить, то это даже более того, на что она могла надеяться.

— Если вы сейчас попрощаетесь друг с другом, я прикажу Роуз отвести вашу сестру через парк в Кенсингтон, — сказала миссис Победоноссон и огляделась. — А где ваши вещи?

— Мы пошлем за ними позже, — быстро нашлась Грейс.

Лили удивленно посмотрела на нее, собралась было возразить, но передумала.

Когда мистер и миссис Победоноссон исчезли в одной из комнат, Грейс сжала руки сестры в ладонях.

— Тебе выпала прекрасная возможность выучиться на горничную, — сказала она. — Делай все, что тебе прикажут, работай как можно старательнее и всегда будь вежлива и предупредительна. Это не навсегда. Мы обе должны стараться экономить и надеяться на то, что однажды, и скоро, снова будем вместе.

Лили взволнованно расцеловала сестру в обе щеки и пообещала вести себя хорошо. Теперь настал черед Грейс расплакаться.

 

 

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Мистер Джордж Победоноссон, которому нужно было срочно поговорить с кузеном, отправил ему записку, предлагая встретиться в клубе «У Баркера» в тот же день. К тому времени как мистер Сильвестр Победоноссон прибыл, похоронных дел мастер уже успел проглотить двойную порцию шотландского виски.

— И что все это значит? — спросил его кузен, указывая сигарой на пустой бокал. — У нас есть повод праздновать, а?

— И какой! — ответил ему Джордж Победоноссон. — Разумеется, у нас есть повод для торжества.

— Ну же, не томи. Что за повод: в Лондоне вспыхнула новая эпидемия холеры? Повсюду устраивают массовые похороны?

— Даже лучше! — На лице Джорджа Победоноссона застыло нелепо-самодовольное выражение. — Я подстрелил их!

— Кого ты подстрелил?

— Двух жирных голубок!

Его кузен начал отрезать кончик сигары.

— Я и не знал, что ты охотник. И где же ты нашел место для стрельбы?

— Да не буквально, старина. Я нашел наследниц!

— Что? — Сильвестр Победоноссон тут же отложил сигару. — Пресловутую миссис Паркес с дочерью?

— Почти, — кивнул Джордж Победоноссон. — Мать лежит в ящике под землей, и выяснилось, что имеется еще один ребенок — дочь, о которой отец ничего не знал: она родилась уже после отъезда папаши.

— Да будь я проклят! — удивленно воскликнул его собеседник.

— И еще один немаловажный момент: по крайней мере одна из них простодушна.

— Все лучше и лучше. А где они сейчас? Ты ведь запер их под замок, верно?

— Разумеется. Они прямо у нас под носом, работают на семейство Победоноссон. Предусмотрительность — наш девиз, верно?

— Вне всякого сомнения, так и есть. — Улыбаясь своим мыслям, второй Победоноссон закончил церемонию обрезания кончика сигары и легонько постучал ею по мраморной столешнице. — Превосходно, — пробормотал он, — превосходно. А я, совершенно случайно, тоже кое-что выяснил по этому делу.

Джордж Победоноссон выжидательно посмотрел на брата. Он не переставал восхищаться этим человеком, который, помимо управления магазином траурной одежды, запустил руку в огромное количество других предприятий: мануфактуру, благотворительность, марочные вина, импорт, экспорт, требуху и собачатину, лизоблюдство перед богатыми, продовольственную помощь беднякам, извлечение максимальной выгоды из того и другого. Поговаривали, что рано или поздно он станет лорд-мэром Лондона.

— Их отец — тот самый Паркес — умер за границей.

— Хорошо, хорошо… это все упрощает.

— Умер именно там, где и сколотил неслыханное состояние — без сомнения, в одной из Америк. — Сильвестр Победоноссон принялся раскуривать сигару. — И знаешь, теперь, когда его дочь у тебя в кармане, я начинаю думать, что десять процентов, предложенные в качестве награды, — не такая уж большая сумма. Я вот о чем: нас ведь все-таки двое.

— По-твоему, мы заслужили большего?

— Большего? — переспросил Сильвестр Победоноссон. — Я считаю, что мы должны забрать все. Думаю, тебе стоит ввести девчонку в круг семьи Победоноссон — в крайнем случае удочерить ее, — а затем потихоньку начать распоряжаться деньгами от ее имени. — Он на мгновение задумался. — Да, возможно, тебе придется ее удочерить, но сделать это надо осторожно.

— Ты о чем?

— Ты же не хочешь, чтобы все выглядело так, словно ты удочерил ее только после того, как узнал, что она богатая наследница, верно?

— Конечно же нет!

— Значит, документы об удочерении придется подделать и проставить на них дату задним числом — десять лет назад.

— А девушка что на это скажет?

— Ничего! Ты же говорил, что она простодушна.

Джордж Победоноссон кивнул.

— Тогда все должно пройти как по маслу: придется приложить немного усилий и убедить ее в том, что она живет в твоей семье уже десять лет или даже дольше.

Его кузен снова кивнул.

— Должно сработать… должно сработать. А как быть со второй девчонкой? С сестрой?

— О ней ведь никто не знает, а она не знает о наследстве. Пусть все так и остается. Может, удастся отправить ее в долгое путешествие в один конец.

Джордж Победоноссон хлопнул кузена по плечу.

— Превосходная мысль, — заявил он. — Великолепная! Черт возьми, не случайно тебя прозвали Хитрецом!

 

 

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

— Неужели нельзя идти быстрее? Пошевеливайся! Мне нужно отвести тебя на ту сторону парка, а затем вернуться.

Роуз, горничная, открывшая дверь дома Победоноссонов, тянула Лили за руку, отчаянно пытаясь заставить ее двигаться в нужном направлении. Пройдя въезд в парк — как всегда, забитый экипажами представителей высшего общества, — они дошли до аллеи для верховой езды Роттер-Роу, и Лили, словно в трансе, уставилась на безупречно одетых всадниц в сшитых на заказ амазонках и сверкающих цилиндрах. Когда две лошади, цокая копытами, приближались друг к другу, каждый из наездников чопорно приветствовал другого, поднимая трость с золотым или серебряным набалдашником. Время от времени мимо них проезжал на лошади какой-нибудь джентльмен в сверкающих кожаных сапогах и, позвякивая стременем, приветствовал привлекательных дам комплиментами и приподнимал цилиндр.

— Почему все эти господа выехали на прогулку именно сейчас — среди дня? — спросила Лили.

— Почему? — удивилась Роуз. — Да потому, что им так захотелось!

— А разве им не нужно работать?

Роуз громко фыркнула.

— Только не им!

— Они очень богаты?

— Еще бы.

Мимо них, под золотыми кронами деревьев, уже начинавших ронять листья, неспешным шагом, синхронно поднимая копыта, прошли две лошади, на спинах которых восседали дама и джентльмен. Роуз внимательно посмотрела на них, поскольку знала, что иногда королева Виктория и принц Альберт выезжали на небольшую конную прогулку в парк, и, увидев их однажды, не теряла надежды повстречать снова. Особенно Альберта, которого она считала чрезвычайно красивым.

— Они так богаты, что работать им не нужно, — повторила Роуз и снова потянула Лили за руку. — В отличие от меня. Или тебя.

Она пристально посмотрела на свою спутницу. О чем только думали хозяин с хозяйкой, когда решили взять в услужение эту девку с босыми ногами и пустой башкой? Вторая девушка показалась Роуз более толковой; возможно, она сумеет стать наемной участницей похорон и со временем начнет соответствовать высоким стандартам Победоноссонов. Но на эту простофилю не стоит возлагать никаких надежд. Горничная для мисс Шарлотты? О боже, какое счастье, что не Роуз сообщит ей об этом!

С помощью угроз и уговоров горничной удалось оттащить Лили от всадников, перевести ее через Гайд-парк и довести до самого Кенсингтон-гарденз, но тут они снова задержались, поскольку Лили непременно захотелось поближе взглянуть на нянек с колясками, окруживших пруд.

— Пожалуйста, пойдемте, немного посмотрим на деток! — взмолилась она. — Хоть на минутку.

Роуз уже собиралась ответить ей отказом, но в конце концов сдалась; она и сама с удовольствием посмотрит на малышей. К тому же она знала, что иногда здесь дышали свежим воздухом завернутые в кружева королевские отпрыски. Однако, когда они приблизились к пруду, Роуз пожалела, что поддалась на уговоры: Лили принялась заглядывать в коляски, после чего каждый раз презрительно качала головой. На самом деле (хотя Роуз, конечно, не могла об этом догадаться) Лили сравнивала внешность младенцев с кукольным личиком Примроуз, своей куклы, и убеждалась в том, что настоящие детки, к сожалению, сильно проигрывают на ее фоне.

— Нам пора идти, — заявила Роуз, после того как Лили осмотрела и отвергла с десяток малышей. — Мадам прекрасно известно, сколько времени уходит на то, чтобы пройти через парк к Харвуд-хаус, и, если я опоздаю, мне влетит.

— Я люблю деток, — заявила Лили, наконец позволяя увести себя прочь.

— М-м, — прозвучало в ответ.

— У моей сестры тоже был ребеночек.

Роуз в ужасе уставилась на нее. Уж конечно, не может быть, что Лили сейчас говорит о той тихой, робкой девушке, вместе с которой пришла в дом Победоноссонов!

— Ты уверена?

Лили кивнула и сильно нахмурилась.

— Наверное.

Роуз не стала расспрашивать дальше: девушка явно сочиняла небылицы.

Харвуд-хаус, пожалуй, находился в самом красивом месте в загородной части Кенсингтона и выходил окнами на цветущую, обсаженную деревьями площадь, прогуливаться по которой могли только его обитатели. Каждый дом этого небольшого района имел несколько этажей и обладал благородными пропорциями; ряд ступеней, которые судомойки белили через день, вел к парадной двери. Двери были выкрашены глянцевой краской, а медные дверные молоточки и почтовые ящики начищались до зеркального блеска каждый день, кроме воскресенья.

Лили восхищенно уставилась на дом: он возвышался на четыре этажа над землей и на один уходил под землю. Она помнила, что когда они жили с мамой, то втроем занимали целый дом, но в нем было всего две комнаты на первом этаже и еще две — на втором. Это же здание выглядело так, словно в нем не менее двадцати комнат, а может, и больше — какие там числа после двадцати?

— Какой большой дом! А кто еще здесь живет? — спросила Лили у Роуз.

— Кто еще? Никто, только мистер и миссис Победоноссон и мисс Шарлотта. И слуги, разумеется. Но они не в счет, — добавила Роуз.

— Все эти этажи и окна — только для них? — Лили встала на цыпочки, чтобы заглянуть в приемную, и получила смешанное впечатление от обитых плюшем диванов и стульев, богатых тканей, узорчатых обоев и нескольких столиков, уставленных безделушками.

— Да, только для них. А теперь быстро к черному ходу! — воскликнула Роуз, заметив, что Лили собирается подняться по ступеням. — Слуги не входят через парадные двери. Никогда.

Когда Лили заглядывала в приемную дома Победоноссонов, она даже не догадывалась, что видит перед собой комнату, обставленную по последней моде: стены были недавно оклеены обоями мистера Вильяма Морриса, а само помещение заставлено креслами, столами, чучелами птиц в стеклянных ящиках, застекленными жардиньерками с большим количеством папоротников и сервантами, на которых выстроились ряды изображений Виктории и Альберта, фарфоровых слонов и купидонов. Все комнаты вверх по лестнице были меблированы не менее роскошно, но стоило только открыть дверь, ведущую вниз, как становилось ясно, что здесь совсем иные стандарты: хозяйственные помещения представляли собой темное, выложенное каменными плитами пространство, а печь, раковины и очаги нуждались в уходе и внимании. Горячая вода отсутствовала, раковины были свинцовыми, и, чтобы работницы кухни видели, что они делают, им приходилось жечь свечи даже в самый ясный день. У просторной кухонной печи было две жаровни, которые топили углем, духовка для хлеба и сдобы и несколько колец для кастрюль и сковородок, но горящий всюду огонь требовал постоянного присмотра: его нужно было поддерживать с рассвета и до заката, а то и дольше, чтобы он не потух в разгар приготовления очередного блюда.

Именно в кухне Роуз познакомила Лили с остальной челядью: кухаркой и экономкой миссис Биман, горничными Блоссом и Лиззи и судомойкой Эллой.

Прислуга отнеслась к новенькой с насмешкой: все ахали, разглядывая ее босые ноги, подозрительно принюхивались, когда она сняла шаль, и вздрогнули, увидев у нее на руках блошиные укусы (приобретенные ночью на складе). Единственным человеком, хоть немного обрадовавшимся появлению Лили, оказалась Элла: она поняла, что больше не стоит на низшей ступени кухонной иерархии.

Роуз, особа добросердечная, была просто шокирована оказанным Лили приемом и предложила новенькой выйти в сад и немного там погулять.

— Ну и видок у нее! — заметила Блоссом, как только за Лили закрылась дверь черного хода.

— Кто знает, чем она болеет, — по ней не скажешь, что она хоть раз в жизни прикасалась к мылу! — добавила Лиззи.

Миссис Биман колыхнула внушительным бюстом.

— Хозяин хочет взять ее горничной для мисс Шарлотты? — спросила она, ни к кому конкретно не обращаясь. — Он, должно быть, сошел с ума.

— Мне показалось, что хозяйка была изумлена, когда приказывала отвести ее сюда, — сообщила Роуз.

— Ну да ладно; бог с тем, как она выглядит, но она хотя бы представляет, что входит в обязанности прислуги? — продолжала Лиззи, улыбаясь с чувством собственного превосходства. — Она уже работала в доме? Сможет ли она погладить плиссированную нижнюю юбку? Умеет ли она укладывать волосы в прическу?

— Умеет ли она это — да черта с два! — воскликнула миссис Биман, и остальные сдавленно захихикали. — Хозяин давал какие-то распоряжения насчет ее платья? — спросила она и окинула взглядом свою одежду. И она, и остальные служанки были в белых фартуках, надетых поверх темно-синих хлопковых платьев. — Должна ли она носить униформу? У нее ведь даже туфель нет!

— Откуда она вообще взялась? — требовательно спросила Блоссом.

Роуз пожала плечами.

— Все, что я знаю, — у нее есть сестра, которую Победоноссоны взяли на работу как наемную скорбящую. Думаю, им просто пришлось принять обеих девушек, иначе вторая отказалась бы. Возможно, мистер Победоноссон расскажет вам сегодня больше, — добавила она: по вечерам семейство собиралось в своем доме в Кенсингтоне.

— Чтобы Победоноссоны занимались благотворительностью? В первый раз о таком слышу! — заметила миссис Биман, когда вся челядь выстроилась в ряд у окна, осуждающе качая головами и глядя на то, как Лили гуляет по саду, нюхает цветочки, растирает в пальцах пикантные травы и восторгается обилием овощей, произрастающих в обнесенном стеной саду.

Она думала о том, как грустно, что им с Грейс придется жить порознь, но ей пообещали, что это не навсегда. И вы только посмотрите, сколько здесь еды: налитые соком красные помидоры, и кабачки, и лук, и сочная цветная капуста — это не говоря уже о курах, ковыряющихся в гравии. Лили готова была поспорить, что здесь никто никогда не голодает! Привыкнув есть всюду, где удастся найти пищу, она протянула руку, сорвала несколько спелых ягод черной смородины и сунула их в рот. Когда же миссис Биман сердито постучала по оконному стеклу, чтобы прекратить это безобразие, Лили просто посмотрела на нее, улыбнулась и помахала ей рукой.

— Вот ведь нахалка! Нет, уж ей-то никогда не стать личной горничной, — заметила миссис Биман.

— Или вообще хоть какой-то горничной! — поддержала ее Блоссом.

— По крайней мере до тех пор, пока она не примет ванну, — поддержала разговор Лиззи, нюхая воздух там, где Лили оставила за собой шлейф едва заметного прогорклого запаха вареных костей.

Роуз посмотрела на миссис Биман, вспомнив, что в доме недавно установили наиновейший, охватывающий со всех сторон душ с горячей водой.

— Как вы считаете, возможно…

— О нет, ее ни в коем случае нельзя пускать в нашу ванную! — рявкнула миссис Биман. — Как такая мысль вообще пришла тебе в голову?

Роуз попрощалась со слугами и пустилась в обратный путь через парк в «Похоронное бюро семейства Победоноссон», оставив девушек сплетничать о новенькой. После того как Блоссом заявила, что находиться в одном помещении с человеком, от которого так пахнет, просто невозможно, миссис Биман решила, что Лили следует выдать пенни и отправить под руководством Эллы в общественные бани в Хэммерсмите, чтобы ее там оттерли и продезинфицировали, как того требуют стандарты, предъявляемые слугам в приличном доме. Перед тем как отправить девушек мыться, миссис Биман нашла кое-какие предметы гардероба, отвергнутые мисс Шарлоттой как ужасно немодные, и пару туфель с протертыми почти до дыр подошвами, которые она раньше носила сама. Таким образом миссис Биман надеялась улучшить вид новой горничной, прежде чем та будет представлена дочери хозяина дома.

* * *

— Теперь, когда ее вымыли, пусть отнесет молодой хозяйке чай! — предложила Блоссом, когда день уже клонился к вечеру.

— Да, пожалуйста! — подхватила Лиззи, подмигнув Блоссом. — Послушаем, что на это скажет мисс Шарлотта.

— Ну, не знаю… — неуверенно протянула миссис Биман.

Она окинула Лили неодобрительным взглядом: несмотря на то что девушку вымыли и одели в чистое платье, вид у нее все равно был неподходящий для приличного дома.

Лили выглядела довольно нелепо: ступни торчали под странным углом, как у утки, на лице застыло бессмысленное выражение, а темно-рыжие волосы — хоть их и вымыли трижды, а затем провели по ним гребнем, что оказалось нелегким делом, — по-прежнему представляли собой спутанную гриву. Цвет платья, от которого отказалась мисс Шарлотта, совершенно не шел Лили: нежно-зеленый оттенок, казалось, усиливал яркий румянец, который — после использования в бане карболового мыла, — к сожалению, своей интенсивностью стал напоминать цвет пожарной машины. Тем не менее, когда в гостиной зазвенел колокольчик, требуя внести чай, миссис Биман набросила на Лили белый фартук, сунула ей в руки поднос с серебряным сервизом и повела в гостиную, чтобы представить ее мисс Шарлотте Победоноссон.

Мисс Шарлотте было шестнадцать лет, и, прожив всю жизнь в роскоши и комфорте и не зная недостатка ни в чем, она обладала сияющей кожей, яркими глазами и густыми длинными золотистыми волосами. Еще она могла похвастаться личной портнихой, целым шкафом самых модных платьев и побрякушками, которые только могла иметь богатая юная леди в 1861 году. Мисс Шарлотта с большим нетерпением ожидала следующего года, когда она наконец выйдет в свет и будет представлена королеве Виктории, поскольку за этим последует целый сезон балов и роскошных обедов, на которых (в этом девушка нисколько не сомневалась) она станет блистательным центром всеобщего внимания. На этот период мать пообещала предоставить ей личную горничную, и мисс Шарлотта с радостным возбуждением представляла себе умную молодую женщину, которая будет в состоянии не только красиво завить ей волосы или пришить кружевной воротничок, но и подсказать, какую тиару и по какому случаю стоит надеть.

Печально, но Лили такой женщиной не была.

— Мисс Шарлотта, — произнесла миссис Биман не без тщательно скрываемого злорадства, — позвольте представить вам Лили!

И она сделала Лили знак поставить поднос на ближайший столик, но та стояла как столб, широко раскрыв рот. Она переводила изумленный взгляд с окон на стены, мебель и пол, издавая при этом звуки, выдающие ее восторг и удовольствие. Неожиданно на каминной полке Лили заметила кувшин, украшенный знакомыми ей синими птицами, и, с грохотом поставив поднос, прихрамывая (туфли миссис Биман оказались ей малы), направилась к нему.

— Прямо как мамин чайник! — воскликнула она, взволнованно почесывая следы от блошиных укусов. — Это вы у Дядюшки купили, да?

Мисс Шарлотта окинула ее растерянным взглядом. Как потом рассказывала миссис Биман, у молодой хозяйки было такое выражение лица, словно она только что увидела, как в комнату вошел единорог, держа поднос сандвичей с огурцом.

— Наш чайник Грейс пришлось заложить — и она получила за него целый шиллинг! — заявила Лили, поворачиваясь к мисс Шарлотте с сияющим лицом. Она схватила кувшин, но миссис Биман, проявив неожиданную прыть, обогнула диван, подскочила к девушке и забрала хрупкий предмет, дабы не допустить катастрофы. — Вы часто ходите к Дядюшке? — спросила она у мисс Шарлотты.

— Миссис Биман, кто эта особа? — еле слышно произнесла Шарлотта.

Некоторое время миссис Биман не могла ответить на вопрос: она была занята тем, что крутилась возле Лили, отнимая безделушки, которые та успевала схватить, и стараясь встать между девушкой и наиболее хрупкими предметами. Наконец, когда Лили остановилась у тяжелых портьер и принялась поглаживать их, словно шкурку экзотического животного, миссис Биман удалось произнести:

— Лили у нас новенькая, мисс. Ваши батюшка с матушкой ее только что наняли.

— Поверить не могу. И в качестве кого?

— Насколько я поняла, в качестве личной горничной.

— И для кого же, ради всего святого?

Миссис Биман тихонько кашлянула.

— Для вас, мисс Шарлотта.

Шарлотта Победоноссон издала такой пронзительный крик, что ее услышали родители, как раз приехавшие домой. Войдя в гостиную и мгновенно оценив ситуацию, мистер Победоноссон велел Лили немедленно возвращаться в кухню. Она послушалась, наградив его сияющей улыбкой и прихватив с подноса печенье.

Мистер Победоноссон сделал знак экономке остаться и, пока миссис Победоноссон успокаивала Шарлотту, сунул руку во внутренний карман сюртука и достал оттуда банкноту в десять шиллингов.

— Миссис Биман, хочу заранее поблагодарить вас за то, что вы постарались с честью выйти из сложной ситуации, — начал он.

Экономка присела в реверансе, стараясь не смотреть на номинал банкноты, но надеясь, что это фунт.

— Дело в том, что эта юная особа…

— Лили? — переспросила миссис Биман. Она никак не могла отделаться от мысли, что, судя по цвету, банкнота никак не могла быть пятифунтовой.

— Лили, — кивнул мистер Победоноссон, — была нанята лично мной и миссис Победоноссон в качестве благотворительности. Ее сестра будет работать у нас в должности участницы похоронной процессии, и она очень хотела, чтобы о Лили кто-нибудь позаботился, потому что она… она… — Так и не придумав, как бы поточнее выразиться, он поднес руки к голове и покрутил ими.

— Именно, сэр, — кивнула миссис Биман. Это было очевидно.

— Боюсь, я пообещал ей, что ее сестру Лили выучат на горничную, но мы-то с вами, конечно, понимаем, что хорошая горничная из нее вряд ли получится. Однако ей можно поручить чистить обувь или что-то еще.

— Возможно, сэр. — В голосе миссис Биман явно прозвучало сомнение.

— Я уверен: вы сделаете все, что в ваших силах, — продолжал мистер Победоноссон, разворачивая банкноту, — и спасибо за понимание. Есть еще кое-что: мы с миссис Победоноссон чрезвычайно заинтересованы — в благотворительных целях — узнать как можно больше об этой юной особе.

Миссис Биман приподняла бровь.

— Слушаю, сэр.

— Мы очень хотим узнать, почему для девушек из хороших семей наступают тяжелые времена. Чтобы этого можно было избежать в будущем, понимаете? — Он подождал, пока миссис Биман кивнет, и продолжил: — Возможно, если Лили вдруг упомянет что-то о своем прошлом, вам не составит труда передать это нам.

Миссис Биман постаралась скрыть свое удивление.

— Как прикажете, сэр.

— Благодарю. И, разумеется, весь этот разговор должен остаться между нами.

— Конечно, сэр.

Банкноту наконец сунули ей в руку. Миссис Биман снова присела в реверансе и вернулась в кухню, немного огорченная суммой. Всего лишь десять шиллингов! Впрочем, если будет еще, то…

В приемной тем временем трое Победоноссонов шепотом обсуждали сложившуюся ситуацию. Миссис Победоноссон ранее поведали всю историю с наследством и его примерную сумму (она сразу же запланировала покупку виллы на берегу моря в Брайтоне, который постепенно становился модным курортом), а теперь в курс дела ввели и Шарлотту. Здесь же обеих дам посвятили в новый план по «удочерению» Лили.

Мистер Победоноссон несколько опасался возможной реакции Шарлотты, но она (с нетерпением ожидая открытия сезона) с радостью согласилась постараться убедить Лили в том, что ее удочерили несколько лет назад — в обмен на обещание родителей купить ей кабриолет модной расцветки. В таком случае, если ей предоставят компетентную личную горничную, она всенепременно возьмет штурмом лондонское высшее общество…

 

 

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

На следующий день у круглого пруда в Кенсингтон-гарденз одна чрезвычайно элегантная дама, держащая за руку маленького ребенка, в восхищении остановилась возле прелестной новой коляски, где лежал младенец.

— Какой прекрасный малыш! — воскликнула она. — Настоящий херувим!

Миссис Робинсон довольно улыбнулась.

— Правда, он красавчик? — сказала она. — Я знаю, своих детей хвалить не принято, но мы с мужем считаем, что он просто восхитителен.

Женщина снова посмотрела на младенца, а затем на миссис Робинсон, словно сравнивая их.

— Милое личико. И, по-моему, у него ваши глаза!

Молодая мать неожиданно порозовела от удовольствия.

— Да, так говорят.

Элегантная дама подняла своего ребенка повыше, чтобы он мог заглянуть в коляску.

— Посмотри на этого малыша, Джордж! Посмотри, какой он хорошенький! — Однако юного Джорджа, похоже, куда больше интересовали лодки на пруду, и женщина поставила его на землю. — Вижу, няни у вас нет.

Миссис Робинсон покачала головой.

— Ни за что! Я никому не позволю ухаживать за малышом. Он бесценен!

— Согласна. У меня трое детей — с достаточно большой разницей в возрасте, — и всех я вынянчила сама. — Она слабо улыбнулась. — Сказать по правде, одна из причин заключалась в том, что я опасалась, как бы они не начали любить няньку больше, чем меня!

Миссис Робинсон рассмеялась.

— А цветом волос он в кого пошел? — спросила женщина, еще раз заглянув в кроватку. — Из-под чепчика у него выбились пряди! У вашего мужа рыжие волосы, не так ли?

Миссис Робинсон вздрогнула, словно ей задали бестактный вопрос.

— Да. Разумеется, рыжие! — несколько вызывающе заявила она.

Женщина посмотрела на нее, не понимая, что сказала не так, и сдержанно кивнула.

— Тогда позвольте пожелать вам приятного дня.

— И вам того же, — ответила миссис Робинсон.

Она уже жалела, что была так резка с незнакомкой, но люди постоянно говорили о внешности ее ребенка и о том, на кого похож малыш — на нее или на Стенли, — хотя на самом деле их это совершенно не касалось. Она знала, что бы на это сказал Стенли: они ни на что не намекают, а просто ведут себя любезно. Ей, право же, стоит запомнить это и перестать расстраиваться…

 

 

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Четыре недели спустя Грейс в черном креповом платье и плаще стояла возле церкви в центральной части Лондона и дрожала от холода. Погода установилась прохладная, и креп, хоть и был самой модной тканью как для скорбящих, так и для наемных участников процессии, не очень согревал: ветер продувал его, к тому же от малейшего намека на влажность в воздухе одежда промокала и прилипала к телу.

Грейс и ее напарницу, Джейн, поставили по разные стороны церковного портала; в своих черных капюшонах и вуалях они походили на предвестниц проклятья, и сходство лишь усиливалось благодаря тростям, украшенным черными лентами. Родственники покойного наняли их, приказав отстоять шесть часов перед входом в церковь с выражением глубокого горя на лицах, пока не прибудут основные участники церемонии и погребение не начнется; так что девушки находились здесь с семи часов утра.

Похороны предполагались величественные и роскошные. Семье Седрика Вэлланда-Скропса, покойника, принадлежал большой мавзолей на церковном кладбище, места в котором хватило бы на добрых два десятка могил, и потому церемонию собирались разбить на две части: первая должна была пройти в церкви, а вторая — непосредственно у места упокоения усопшего, в дальнем конце кладбища. Процессию скорбящих от дома покойного до церкви должен был возглавлять человек, несущий подушечку с регалиями; лошадей украшали свежевыкрашенные плюмажи; дубовый гроб на повозке со стеклянным верхом был накрыт бархатным покровом, богато отделанным бахромой, а за гробом следовал по меньшей мере десяток экипажей. Для всех, кто придет на похороны, были приготовлены памятные подарки: черные шелковые шарфы, ленты на шляпы и перчатки.

Грейс несколько раз пыталась завязать разговор со своей напарницей, чтобы скоротать время, но Джейн жила и работала в похоронном бюро уже десять лет, с тех пор как ей исполнилось девять, и относилась к своей роли чрезвычайно ответственно. Ей не составляло никакого труда постоянно сохранять на лице трагическое выражение, а иногда, когда ей удавалось убедить себя в том, что это она лежит в гробу, девушка даже проливала несколько настоящих слезинок. Нервная и подобострастная, она мало разговаривала, когда не работала, и никогда — во время похорон: миссис Победоноссон сумела убедить ее в том, что наемная скорбящая должна делать лишь одно — скорбеть, а каждое слово миссис Победоноссон было законом. Таким образом, Грейс, поняв, что разговорить Джейн не удастся, наконец замолчала и стала наблюдать за подготовкой к похоронам нищих, происходившей менее чем в тридцати шагах от церкви.

Церковь Сент-Джуд была одной из немногих церквей в Лондоне, где еще оставалось свободное место для новых захоронений, и здесь, в заброшенной части кладбища, двое гробокопателей орудовали лопатами на участке примерно десять футов длиной. Копая землю, они наткнулись на большое количество человеческих костей, оставшихся от предыдущих захоронений и лежавших у самой поверхности: бедренная кость тут, ключица там, а однажды из большого кома земли они извлекли человеческий череп. Однако жуткие находки не вызвали у гробокопателей ни малейшего трепета: погружая заступы в землю, они насвистывали нехитрый мотив, весело переругивались и подшучивали друг над другом. В это утро они могли вести себя беззаботно: поскольку хоронить должны были нищих из работного дома, рядом не было ни друзей, ни родственников умерших, чувства которых следовало уважать, а следовательно, не было нужды демонстрировать почтительность.

С одной стороны ямы стояла тележка с запряженным в нее осликом. В ней лежали три неаккуратных, рваных свертка: нищим не полагалось гробов, и трупы заворачивали в жалкое тряпье, предоставленное церковным приходом. Из одного свертка торчали клок волос и нога, и, заметив это, Грейс содрогнулась. По крайней мере, подумалось ей, мама избежала ужасной участи быть погребенной как нищенка: когда она умерла, им хватило денег обеспечить ей достойные похороны и, кроме прочего, — отдельную могилу. Деньги дали добросердечные соседи, хотя самих похорон Грейс уже почти не помнила. Грейс также мысленно поблагодарила повитуху, миссис Смит, за помощь: не дай она девушке добрый совет (и денег на билет до Бруквуда), ее собственный ребенок оказался бы в общей могиле, такой же, как эта, выкапываемая у нее на глазах.

В полдень гробокопатели устроили обеденный перерыв, достали завернутые в газету ломти хлеба с сыром и стали с аппетитом их уплетать, после чего, ввиду отсутствия свидетелей, спокойно бросили газету, хлебные корки и огрызки яблок в общую могилу. («Ты это видела?!» — в ужасе спросила Грейс у своей напарницы, но Джейн промолчала и продолжала смотреть строго перед собой.) Покончив с нехитрым обедом, один из мужчин скрылся в близлежащей таверне под названием «Лиса и виноград» и вскоре вернулся, неся кувшин с элем на недавно вырытом черепе — эта шутка вызвала новый приступ веселья у его товарища. Опустошив кувшин, гробокопатели возобновили работу и, когда могила показалась им достаточно глубокой, сбросили в нее тела, присыпали их землей и небольшим количеством извести, после чего вместе направились в таверну, чтобы пропить полученные деньги.

Грейс и Джейн продолжали стоять. Ожидание, подумала Грейс, не такое уж приятное занятие, ведь оно означало слишком много свободного времени, чтобы беспокоиться о своей судьбе, а еще больше — о судьбе Лили. О бедняжке всегда кто-то заботился: сначала мама, затем Грейс; обе делали скидку на ее простодушие и защищали от неприятной и тяжелой реальности. А сейчас… Кто сейчас заботится о благополучии Лили? Хорошо ли к ней относятся в доме Победоноссонов? Грейс несколько раз интересовалась у миссис Победоноссон, как дела у сестры, но получала лишь уклончивый ответ: «У нее все так, как того и следовало ожидать» или «Горбатого могила исправит», и эти заявления никак не могли успокоить Грейс. Она понимала, что перестанет волноваться, только если сможет навестить Лили и сама во всем разобраться, но пока что у нее никак не получалось сходить в дом в Кенсингтоне: Победоноссоны позволяли прислуге по воскресеньям отдыхать (в разумных пределах, конечно), но в этот день они должны были сходить в общественную баню, постирать свои вещи, заштопать чулки, починить одежду, выгладить и вычистить похоронное платье, а также отстоять утреннюю и вечернюю службы в церкви. Впрочем, Грейс прикинула, что до Кенсингтона сможет дойти за час, а потому решила в ближайшее воскресенье встать очень рано, совершить все предписанные действия до полудня, потом сходить в церковь и сразу же после окончания службы отправиться в Кенсингтон.

За то время, что она работала на семейство Победоноссон, она многому научилась. Первые несколько дней Грейс чувствовала себя ужасно несчастной, пытаясь примириться с новым поворотом судьбы; наконец ей удалось смириться с тем, что теперь она будет жить именно так — одна, без Лили, выполняя утомительную, тяжелую работу (когда она была свободна от участия в похоронах, ей приходилось шить саваны или внутреннюю обивку гробов или вышивать памятные вещицы), деля крохотную комнатушку с Джейн и не имея ни личного пространства, ни какой-либо собственной жизни. Грейс уговаривала себя, что, по крайней мере, ей не приходится беспокоиться об оплате за комнату, или о том, где раздобыть денег на корочку хлеба, или как не замерзнуть насмерть на лондонских улицах. Жизнь в доме Победоноссонов избавила ее от прежних тягот — голода, лишений и постоянно маячившей вероятности оказаться в работном доме. Однако на смену старым трудностям пришли новые: четырнадцатичасовой рабочий день в ужасных условиях и отсутствие человека, которого она могла бы считать другом.

К тому же Грейс одолевало чувство, похожее на ностальгию. Это не имело никакого смысла, ведь последним ее домом была уродливая комната без мебели и они с Лили чуть не умерли там от голода; но это слово было единственным, с помощью которого она могла описать свое ощущение одиночества и потери собственного уголка.

Грейс ни секунды не сомневалась в том, что вина за все происшедшее лежит исключительно на том человеке — одноруком, который пришел к ней ночью и разрушил все. Если бы с ней не случилось того, ей не пришлось бы бежать; она осталась бы в пансионе вместе с Лили, стала учительницей, а со временем, возможно, удачно вышла бы замуж. Теперь же достойная жизнь выскользнула у нее из-под носа, а будущее казалось покрытым мраком. Она падшая женщина и навсегда такой останется.

Замерзнув и устав от долгого неподвижного стояния, Грейс пошевелила пальцами обутых в дешевые черные туфли ног, пытаясь согреться.

— Разве тебе не холодно? — спросила она у Джейн, по-прежнему неподвижно стоящей рядом с ней. — Разве ты не мечтаешь о том, как сядешь у жарко натопленного камина?

Джейн смотрела перед собой.

— Или о том, как будешь прятаться под зонтиком от солнца? — безрассудно продолжала Грейс. — Или сидеть в лодке, когда кто-то будет катать тебя по озеру, а рядом будет стоять корзинка для пикника? Пожалуйста, ответь мне, да ответь же!

Джейн отреагировала на ее слова лишь легким кивком головы в сторону улицы, где звуки медленно катящихся по камню колес и барабанного боя возвещали о прибытии похоронной процессии. Сразу за носителем подушечки с регалиями и перед скорбящими, пожелавшими ехать верхом, мистер Джордж Победоноссон вел жеребца покойника, в стремена которому вставили задом наперед кожаные сапоги его хозяина как символ смерти. Далее следовали несколько пустых карет, принадлежащих уважаемым семьям: поскольку их самих в Лондоне не было, они послали свои ландо в знак почтения к умершему.

Когда в церковь заехали дроги с гробом, Грейс заметила тщательно сложенный британский флаг на украшенном дорогой бахромой покрове, а также треуголку с пером этого великого человека: треуголка была частью его костюма, когда он занимал должность лорд-мэра Лондона. Родственники попросили устроителей похоронить треуголку и флаг вместе с телом, но Грейс провела с владельцами похоронного бюро уже достаточно много времени, чтобы понимать: эти вещи чудесным образом избегнут могилы, и, если Победоноссонам поручат организовать еще одни шикарные похороны, вышеуказанные предметы восстанут из мертвых и обойдутся заказчикам в кругленькую сумму.

Впрочем, все эти закулисные игры нисколько ее не удивляли. Победоноссоны были людьми нечестными, но в этом отношении они совершенно не отличались от шулеров, ростовщиков или похитителей детей, населявших огромный город. Ну и что с того, что они демонстрировали клиенту гроб из первоклассного красного дерева, а в результате делали его из дешевых досок? Кому какое дело, если они используют жестяные именные дощечки вместо обещанных серебряных? Какая разница, раздевают ли они труп догола и присваивают ли себе золотые часы, вместо того чтобы похоронить его, по просьбе ближайших родственников, в таком виде, словно он идет на званый вечер? Ничто из вышеперечисленного ее не касалось. Грейс не могла себе позволить переживать из-за богачей, у которых было столько денег, что они могли тратить их на помпезные похороны. Не могла — если не хотела потерять работу.

Грейс стояла, опустив глаза, когда в церковь вслед за гробом входили родственники усопшего, друзья и знакомые. Присутствовало огромное количество тех, кто считал себя значимыми членами общества, поскольку покойный, уйдя в отставку, превратился в ярчайший пример лояльного гражданина: он поддерживал благотворительные организации, открывал приюты для обездоленных и даже, подвергая себя немалому риску, ходил по ночному Лондону и раздавал одеяла. Особый интерес он проявлял к бездомным и падшим женщинам и работал, не зная ни сна ни отдыха, стараясь исправить их, — иногда даже впускал в свой дом и учил на прислугу.

Грейс смотрела из-под полуопущенных век, как скорбящие по двое заходили в церковь: на дамах, сумевших в достаточной степени совладать с нервным потрясением, чтобы поучаствовать в процессии, были траурные платья по последней парижской моде (широкие рукава, стянутые у запястья, пышные юбки с кринолинами из кости, плотные черные вуали до пола). Мужчины, со своей стороны, тоже не отставали от моды: торговцы готовым траурным платьем выдавали за истину в последней инстанции поверье, что держать в доме черную одежду — к беде и для каждых похорон следует покупать новый наряд. Таким образом, как любил повторять Джордж Победоноссон, его счастью весьма помогали несчастья родственников покойных.

Уже почти все скорбящие собрались в церкви, когда Грейс неожиданно охватила странная и неприятная дрожь. Обдумывая случившееся впоследствии, она не могла понять, какое из пяти чувств вызвало у нее ощущение беспокойства: уловила ли она слабый запах, окатило ли ее ледяным холодом, закружилась ли у нее неожиданно голова или ее пробила дрожь, обычно вызываемая тем, как говорят в народе, что кто-то наступил на ее могилу? Что бы это ни было, человек, проходивший мимо нее, когда она испытала это странное чувство, вошел в церковь и сел в последнем ряду. Поняв, что все скорбящие уже вошли внутрь, а значит, она может позволить себе пошевелиться, Грейс посмотрела в ту сторону и увидела спину мужчины, уже прожившего большую часть жизни. Он был одет в безупречное траурное платье, держал псалтырь в одной руке, затянутой в черную кожаную перчатку, а цилиндр — в другой. Он был ей незнаком, и в нем не было ничего, что выделяло бы его среди остальных скорбящих господ.

Возможно, решила Грейс, когда большие двери церкви закрылись, она все это просто придумала…

В воскресенье Грейс, как и собиралась, пересекла парк в Кенсингтоне и постучала в дверь черного хода дома Победоноссонов. Она потратила некоторое время на то, чтобы продумать свой гардероб: ведь, несмотря на то что ей вручили новые черные ботинки и платье, приличествующие наемной скорбящей (стоимость всего вышеперечисленного, разумеется, вычтут из ее зарплаты), если она выйдет на улицу в шляпке с траурной черной вуалью, на нее, возможно, будут оглядываться. Однако Роуз любезно одолжила ей старый жакет из коричневого бархата и миленькую шляпку; надев (помимо черного корсажа и юбки из крепа) эти обновки, Грейс уже не производила впечатления девушки в глубоком трауре.

— Хозяйка запретила прислуге принимать гостей, — скрестив на груди руки, заявила миссис Биман, решительно загородив черный ход. — Кроме как по особому разрешению.

— Но я прошу вас, пожалуйста, спросите у нее! — не сдавалась Грейс.

— Не могу. Все семейство отправилось наносить визиты.

— Но я сестра Лили. — Грейс умоляюще посмотрела на нее — точно так же, как когда-то, умирая от голода, смотрела на прохожих, предлагая им купить водяной кресс. — Пожалуйста, позвольте мне зайти лишь на одну минутку и убедиться, что моя сестра жива и здорова! Мы с ней никогда прежде не разлучались, и я буду вам очень благодарна!

Миссис Биман посмотрела на трагически-прекрасное лицо Грейс («Словно у ангела над могилой», — призналась она позже Блоссом) и смягчилась.

— Хорошо, но только на десять минут, — заявила она, отходя в сторону, чтобы дать Грейс пройти.

Грейс не очень удивилась, когда ее провели в ледяную кухню вместо комнаты для прислуги, где можно было бы найти горничную в воскресный день. Лили чистила ножи, яростно терла их лезвия наждачной бумагой и порошком — она уже дважды оттирала их, и оба раза миссис Биман не приняла ее работу.

Увидев Грейс, Лили подбежала к ней, обхватила руками за шею и так отчаянно разрыдалась, что Грейс испугалась, что десять минут пройдут, а им так и не удастся обменяться хотя бы словом.

— Ш-ш… Ш-ш… Неужели все настолько плохо? — спросила Грейс, смахивая с плеч наждачный порошок. — Пожалуйста, скажи мне, что у тебя все хорошо.

Лили еще пару раз горько всхлипнула и засопела.

— Все хорошо. — Она тяжело вздохнула. — Но я так по тебе скучаю!

— Как тебе здесь живется? Тебя учат?

Лили кивнула.

— Мне разрешают чистить обувь и ножи. Хотя миссис Биман говорит, что я не справляюсь.

Грейс посмотрела на руки сестры — они покраснели и были растерты до крови. Грейс просто получила подтверждение тому, что на самом деле, в глубине души, давно знала: Лили — не та девушка, из которой выйдет личная горничная, и мистер Победоноссон просто обманывал, когда говорил, что даст ей эту должность, лишь бы сестры согласились остаться у него. Как странно устроен мир! Подумать только: мистер Победоноссон — такой прижимистый, равнодушный и бесчувственный человек — оказался настолько добр, что не только взял Лили на работу, но и тщательно продумал, как это правильно обставить.

Грейс спросила:

— Как к тебе относятся?

— Кормят меня, в общем, неплохо, — ответила Лили, вытирая лицо рукавом. — Мясо каждый день дают.

— А остальные слуги как тебя приняли? — продолжала ее сестра, поскольку этот вопрос весьма ее беспокоил: она боялась, что Лили может стать изгоем. — Они позволяют тебе участвовать в их разговорах и тому подобное?

— Нет, не позволяют! — призналась Лили. — Блоссом и Лиззи слишком гордые и важные. Но со мной иногда разговаривает Элла. И молодая хозяйка дома тоже очень добра ко мне.

— Мисс Шарлотта? — переспросила Грейс, не веря своим ушам. С этой юной дамой она не встречалась, но до нее дошли слухи, что Шарлотта — эгоистичная, избалованная, ветреная особа.

— Да, мисс Шарлотта. Вот ей я понравилась, — с некоторой гордостью заявила Лили. Она ахнула: — Ты ведь еще не видела гостиную и приемную! У них есть кувшин с синими птицами!

— Неужели? — изобразила удивление Грейс, гладя натруженные руки Лили. — Но когда это мисс Шарлотта находит время на беседы с тобой?

— О, она иногда выходит в сад, когда я там гуляю одна, или говорит со мной на кухне, когда остальные поднимаются в господскую часть дома.

— Да ты что? — искренне изумилась Грейс. Все удивительнее и удивительнее… — И о чем же вы говорите?

— Ой, о разных забавных вещах. Иногда она придумывает сказки — вот как ты раньше.

— Придумывает? Как это мило с ее стороны. — Возможно, слухи, которые ходят о мисс Шарлотте, не так уж и правдивы. — И что это за сказки?

— Ну, о маме и тому подобном, — неопределенно ответила Лили. — О всяком разном. Мисс Шарлотта очень мною интересуется.

Грейс подумала: как это благородно со стороны мисс Шарлотты — снисходить до разговора с ничтожнейшей из своих служанок.

— Значит, она настоящая леди, — произнесла Грейс.

 

 

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

— Я уверен: вам нужно все самое лучшее, поэтому предлагаю выбрать никак не меньше, чем лебяжий пух высшего качества для матраса в гробу вашей покойной матушки, — сказал Джордж Победоноссон.

— Но, — возразила дочь покойной, — мы думали обойтись шерстяным одеялом на вате.

— Ни в коем случае! — воскликнул мистер Победоноссон.

Грейс, молитвенно сложив руки, как и подобало наемной скорбящей, и опустив глаза долу, ни единым жестом не дала понять, что расслышала хоть слово — или даже что она живой, дышащий человек. Прошла неделя с тех пор, как она ходила в Кенсингтон навестить Лили, и сейчас ее вызвали в красную комнату в качестве образца наемного участника похорон, который предлагался для процессии по высшему разряду.

— Конечно, лебяжий пух недешев, но он того стоит, — вступила в разговор миссис Победоноссон, — и кроме того, для своего уважаемого родителя любой человек захочет только самое лучшее, не так ли?

Посетительница вздохнула.

— Ну, если вы считаете, что без этого не обойтись…

— Так значит, лебяжий пух, — решительно кивнул мистер Победоноссон.

Они подошли к Грейс и остановились.

— А вы думали о том, чтобы нанять нескольких участников процессии? — поинтересовалась миссис Победоноссон.

— Ну, вообще-то нет…

— Это Грейс, одна из наших самых почтительных и неподвижных участниц похорон. Ее можно нанять за почасовую оплату, и она будет стоять (с весьма скорбным видом) у дверей или у могилы.

— Но ведь это, конечно, вовсе не…

— Грейс особенно удачно подходит для бдения у могилы пожилой дамы, — не отступала миссис Победоноссон. — Все поймут, что вы чрезвычайно почтительная дочь.

— Ну…

— А помимо участия Грейс, ваша мать, без сомнения, высоко оценит ваше решение держать на ее могиле горящую лампаду — в течение целого месяца, — добавил мистер Победоноссон.

— Но кому и какая от этого польза?

— Это несомненная польза для ее памяти, — мягко укорил мистер Победоноссон. — Не следует забывать, что пожилые люди не любят темноты.

И разговор тек в этом ключе, пока (после того как были выбраны участники процессии, памятники и цветы) Грейс наконец не позволили вернуться в крохотную швейную мастерскую. Там она сняла шляпку с вуалью и пододвинула табурет к слабо горящему камину.

«Как быстро человек ко всему привыкает», — подумала она, глядя на вышивку, над которой работала, пока ее не вызвали. Как быстро она приспособилась к жизни без Лили, к соседству в комнате чужого человека, к сидению в четырех стенах и к измерению времени сшитыми саванами, посещенными похоронами и законченными вышивками. Однако странно: хотя Грейс вела такой образ жизни и даже постепенно привыкала к нему, ей казалось, что она живет жизнью другого человека, чью личность по ошибке присвоила. Что же с ней будет дальше? Когда начнется ее настоящая жизнь — та, которую она себе пообещала, когда ехала на поезде в Бруквуд?

Грейс взяла в руки шитье. Она вышивала крохотную картинку, используя человеческие волосы и работая такой тонкой иглой, что понимала: если она положит иглу на стол, то найти ее уже не сможет. На картинке должен быть изображен могильный камень под плакучей ивой; потом вышивку поместят в золотую рамку и ее можно будет носить как брошку. Заказчица хотела, чтобы на камне было вышито полное имя ее покойного супруга, но миссис Победоноссон объяснила ей, что это невозможно: мужчину звали Вильям Вилкинс-Буайе-Хейг, и даже если мастерице удалось бы его вышить, буквы были бы такими маленькими, что ничего нельзя было бы прочитать.

Прежде чем приступить к работе, Грейс оглянулась, снова невольно восхищаясь размерами империи Победоноссонов. Через стеклянную дверь она видела вход в мастерскую, где изготавливали гробы и где плотники работали, сгрудившись вокруг резчика по металлу, наносившего текст и виньетки на медные или (последнее настоятельно рекомендовалось для особо разборчивых клиентов) серебряные таблички. Справа находилась новая мастерская с длинной скамьей, где миссис Победоноссон, выяснившая, какой доход можно получить от «вечных» цветов, учила нескольких девушек делать украшения из бессмертника. Со двора доносился грохот молотков каменотесов, придающих нужную форму надгробиям, а за их мастерской размещалась кузница, где работали кузнец со своими подручными. Совсем рядом, справа от того места, где сидела Грейс, была лестница, ведущая вниз, к огороженной прохладной территории, известной как «приемная Господа Бога», где — хотя чаще всего умерший оставался дома, среди родных и близких, — всегда лежали одно-два тела, ожидая похорон. В первую неделю работы Грейс на Победоноссонов две белошвейки, завидуя ее внешности и решив, что благодаря красоте Грейс отобьет у них всех ухажеров из числа мужской прислуги, заперли ее в комнате с покойниками на всю ночь, надеясь, что с ней случится истерика. Однако Грейс присмотрелась к трупам и выяснила, что ей совершенно нечего бояться двух старушек, почивших тихой смертью, после чего просто легла на пол и уснула. Кроме того, конюхи и помощники кузнеца не увлеклись ею, потому что она не принимала участия в их забавах и предпочитала держаться обособленно. Грейс всегда помнила о том, что она — падшая женщина.

Наконец Грейс осторожно вдела волосок в иголку, поставила табурет так, чтобы на работу падало как можно больше света из крошечного окошка, и начала вышивать, кладя очень аккуратные, расположенные близко друг к другу стежки, формируя на ткани ствол ивы. Листики она вышьет крошечным цепным стежком, а монолит надгробия — швом «назад иголка». Слава Богу, что миссис Победоноссон отговорила заказчицу от того, чтобы написать на могильной плите имя покойного! Кроме того, скорбящая вдова уже обзавелась двумя плетеными браслетами из волос мужа и портретом, написанным маслом после его смерти. «Конечно, — думала Грейс, — таких сувениров хватит кому угодно».

На работу у нее ушла большая часть дня, но ближе к вечеру, когда Грейс закончила вышивку для будущей броши, ей дали следующее задание: вышить инициалы покойника на ткани, которая позже станет подушкой в гробу. Вышивать белой нитью на белой ткани было не так трудно, как работать с человеческим волосом, но инициалы ВВБХ были довольно-таки крупными, и, когда наступила ночь, а свеча почти догорела, шитье белым по белому становилось все более трудоемким, и Грейс начала от всего сердца молиться о том, чтобы имена других покойников не начинались с таких сложных букв.

Второе задание она закончила вскоре после восьми часов вечера. Обычно в это время Грейс спускалась в кухню, чтобы разогреть себе супу, съесть кусок хлеба с сыром, или — если она особенно сильно уставала — шла в комнату, которую делила с Джейн, и, умывшись и сделав необходимые приготовления, засыпала. Однако в этот вечер, чувствуя необходимость прогуляться после стольких часов, проведенных взаперти, Грейс вышла из дома Победоноссонов, намереваясь пройтись до Эджвер-роуд, подышать туманным воздухом и полюбоваться транспортом, движущимся в шумном, свистящем, кричащем, ржущем хаосе.

Пока она стояла и смотрела, закрученная вокруг арки паучья сеть из дорог оказалась забита (что случалось довольно часто) и абсолютно все транспортные средства остановились. Рядом с Грейс притормозил красивый экипаж; запряженные в него четыре лошади нервно переступали копытами, их дыхание в холодном воздухе превращалось в клубы пара. На запятках кареты и на козлах, рядом с кучером, расположились лакеи в пурпурных ливреях, на каждом из углов крыши висели медные лампы, а сама карета была такого сверкающего черного цвета, что Грейс увидела свое отражение. На двери также висело какое-то украшение, и Грейс, заинтересовавшись, наклонилась к нему, чтобы рассмотреть получше. Увидев изображение щита, а по бокам от него — льва и единорога, Грейс догадалась (и сердце у нее учащенно забилось), что перед ней — герб королевской семьи.

Она изумленно выпрямилась и посмотрела в окно. Ей удалось заметить самую известную в мире королевскую чету: королева Виктория и принц Альберт (Грейс ни секунды не сомневалась в том, что это именно они, поскольку всю свою жизнь восхищенно разглядывала их дагерротипы и портреты) сидели друг напротив друга в обитой парчой карете. Виктория, похоже, разглядывала что-то, лежащее у нее на коленях, а принц Альберт скучающе смотрел в окно на темные улицы.

Грейс встретилась взглядом с принцем и моментально присела в реверансе. Когда она выпрямилась, то залилась румянцем, заметив, что он благосклонно кивнул ей в ответ и даже милостиво улыбнулся. Не зная, что еще следует делать, она опять склонилась в реверансе, но не успела она выпрямиться, как затор рассосался и королевская карета покатила дальше.

Сердце Грейс отчаянно билось. Какое красивое, благородное лицо! Неудивительно, что королева, по слухам, околдована им.

* * *

Несколько дней спустя Грейс надела свою черную униформу и собралась отправиться на великолепную церемонию — похороны мелкого дворянина, для которого она уже успела хорошенько потрудиться: достопочтенного Вильяма Вилкинса-Буайе-Хейга.

Недавно вошедшее в моду кладбище Кенсал-Грин, недалеко от станции Пэддингтон, было разбито с большим тщанием и вкусом, словно парк, и предлагало аккуратные и элегантные аллеи, по которым летними выходными днями совершали променад посетители, желающие полюбоваться восхитительными статуями и навестить своих усопших родных и близких.

Грейс, вместе с тремя другими наемными скорбящими, прибыла в крытой повозке, обогнав основную похоронную процессию. Выйдя на центральной аллее, девушка стала с восторгом рассматривать целый ряд недавно возведенных роскошных мавзолеев, а также разнообразные скульптуры. Впрочем, труп усопшего должен был упокоиться не в мавзолее, а в катакомбах под большой часовней с колоннами, поэтому мистер Победоноссон отвел четырех наемных участников процессии под пол и расставил их в коридоре так, чтобы отметить путь, по которому будет двигаться гроб к месту своего окончательного расположения. Грейс досталось самое дальнее от входа место — у возвышения, на котором будет лежать тело.

Стоя в темноте, она старалась не поддаться влиянию мрачного окружения, но это оказалось нелегко. При свете сальных свечей все, что ей удалось разглядеть на стенах, — это квадратные ячейки с ажурными железными решетками, где хранились гробы: из сосны, красного дерева, вяза, дуба и палисандра; одни с именными табличками, другие — без них; заколоченные золотыми гвоздиками, покрытые бархатом, украшенные венками из давно засохших роз или с одним-единственным рассыпавшимся в прах цветком на крышке. Рядом с некоторыми лежала любимая вещь покойного: игрушка, ваза, заплесневевшая подушка. «Сколько мертвецов», — печально подумала Грейс и неожиданно (возможно, впервые) поняла, что мертвых в этом мире куда больше, чем живых.

Девушка простояла два часа почти в полной темноте, не видя ни единой живой души и постепенно замерзая, пока ей не начало казаться, что она сама превратилась в мраморную статую. И тут Грейс услышала очень странный звук, отражающийся эхом от каменных стен коридора — таинственное мягкое урчание, от которого у нее по спине побежали мурашки. Лишь значительно позже она выяснила, что звук этот вовсе не был сверхъестественным, а представлял собой всего лишь тихое гудение пневматического механизма, перемещавшего гроб из церкви в глубины катакомб.

Какое-то время спустя тишину нарушили приглушенные голоса и шарканье ног, и через несколько мгновений из-за угла вышел одетый в черное священнослужитель, а за ним следовали восемь мужчин, несущих огромный гроб Достопочтенного. Они сгибались под тяжестью гроба, поскольку, обладая гипертрофированным чувством собственного достоинства, Достопочтенный оставил инструкции о том, что его следует хоронить в четырех гробах одновременно. Первый был из сосны, второй — из свинца, третий — из дуба, а венчал все это великолепие гроб из красного дерева высшего качества. У каждого гроба были свои замки и ключи к ним, поскольку, ко всему прочему, Достопочтенный боялся, как бы его тело не унесли похитители трупов. Победоноссоны, разумеется, с превеликой радостью принялись за выполнение его дорогостоящих желаний, надеясь, что остальные богачи последуют его примеру. Миссис Победоноссон даже высказала надежду на то, что среди мелкопоместного дворянства возникнет мода на похороны в четырех гробах, и супруги договорились, что они обязательно (ненавязчиво) будут упоминать об этом в разговоре с клиентами, пришедшими заказать шикарные похороны.

Грейс медленно отошла в сторону, чтобы дать носильщикам возможность подойти к ячейке, открыть железную решетку и установить гроб на место последнего пристанища. Сразу за этим священник в последний раз благословил покойного, члены семьи Вилкинса-Буайе-Хейга произнесли слова прощания, и скорбящие медленно двинулись вслед за мистером Победоноссоном к ступеням в мир живых.

Все, кроме одного.

— Простите, — прошептал он, — мы с вами не встречались в Бруквуде?

Грейс, испугавшись и не на шутку встревожившись, подняла глаза и увидела мистера Джеймса Солана: он стоял перед ней, зажав цилиндр под мышкой. Почувствовав, как ее лицо заливает румянец, она обрадовалась, что он не видит этого — из-за окружающей темноты и густой вуали на ее лице.

— То есть мне трудно понять, вы ли это: мне мешает мрак и одна безделица, — с этими словами он указал на ее вуаль, — но это ведь вы, не так ли? Боюсь, у вас есть преимущество: вам мое имя известно, в то время как мне ваше — нет.

Грейс собралась с силами и присела в реверансе.

— Это и правда я. Меня зовут Грейс, сэр.

— Прошу вас, зовите меня Джеймс. У вас все хорошо, Грейс?

— Да, благодарю вас.

— Я часто думал о вас с тех пор, как мы встретились в Бруквуде: вы показались мне такой хрупкой и ранимой. Я волновался за вас.

— Благодарю за заботу, — немного чопорно произнесла Грейс, вспомнив, как она пришла к нему на работу и как ее оттуда выгнали. Она указала на свои траурные одежды. — Но, как вы можете заметить, моя жизненная ситуация несколько изменилась.

— В самом деле? — Он удивленно поднял бровь. — Вижу, вы занялись похоронным ремеслом.

Грейс немного смущенно кивнула: похоже, он не очень это одобрял.

— Позвольте поинтересоваться, как так получилось?

— Наверное, следует отметить, что это не совсем то, чего я хотела, — тихо призналась Грейс, — но нас с сестрой выгнали из комнаты, которую мы снимали, и нам просто некуда было идти. Мы бы оказались на улице, если бы семейство Победоноссон не приняло нас обеих.

Джеймс покачал головой: эта информация его порядком удивила.

— Простите мое любопытство практикующего юриста, но при каких именно обстоятельствах вы потеряли жилье? — спросил он. — Вы задолжали за него?

— Нет, что вы! — с негодованием воскликнула Грейс. — Просто однажды мы пришли домой и обнаружили, что дом заколочен. Мне сказали, что весь район отдали под застройку.

Джеймс вздохнул.

— Боюсь, это происходит по всему Лондону: коммерсанты скупают землю под железную дорогу, конторы и промышленные объекты. Они, конечно, обещают построить новые дома, но не всегда выполняют свои обещания.

— Но ведь это неправильно! — вскричала Грейс. — А что будет с теми, кто окажется без крыши над головой? Неужели с этим ничего нельзя поделать?

— Боюсь, что нет. Хотя можно обратиться в благотворительные организации или в другие места, где вас, возможно, примут.

— Нет, на это я бы никогда не пошла, — поспешно заявила Грейс, боясь, что он намекает на возможность переехать в работный дом. — Когда это случилось — когда мы оказались без крыши над головой, — я приходила к вам, чтобы спросить совета, — сказала она, неожиданно решив поставить его в известность о том, как ее приняли.

— Правда?

Грейс попыталась понять, удивлен ли он или давно это знает, но так и не смогла определить это наверняка.

— Мужчина, открывший дверь, прогнал меня. Он был очень груб.

— Тогда я могу лишь принести свои извинения, — ответил Джеймс, — и обещаю поговорить с Микерсом и потребовать, чтобы в случае, если вы опять навестите меня, он был сама любезность. Прошу вас, поверьте мне: я…

Но не успел он договорить, как в глубине коридора раздались шаги и из темноты вышел мистер Джордж Победоноссон. Грейс, которую наняли еще на два часа бдения, на сей раз у самого гроба, мгновенно приняла профессиональную позу: замолчала, опустила глаза долу, наклонила голову и сложила руки. Джеймс Солан, похоже, собиравшийся еще многое ей сказать, лишь молча кивнул мистеру Победоноссону, водрузил цилиндр на голову и удалился.

 

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Четыре беседы

Мисс Шарлотта Победоноссон ни разу до сего дня не спускалась в кухню и надеялась, что больше ей этого делать не придется. Ей было неприятно не только из-за царившего там холода, но и из-за темноты и унылой обстановки: каменный пол, уродливая свинцовая раковина и поцарапанные деревянные рабочие поверхности нагоняли на нее тоску. Приличная дама может вообще не подозревать о существовании подобного места, и лишь мысли о шикарном кабриолете заставили мисс Шарлотту рассмотреть саму возможность того, чтобы спуститься в кухню.

— Ты так искусно работаешь, — похвалила она Лили, глядя, как та пытается отскрести пригоревший, почерневший жир с каминных приборов. — Какими красивыми, чистыми становятся после твоих стараний эти… эти штучки.

— Да, мисс, — ответила Лили.

Ей было неловко, когда мисс Шарлотта спускалась на половину прислуги, чтобы поболтать с ней, поскольку молодая хозяйка совершенно не вписывалась в окружающую обстановку со своими кружевными оборками и небрежными локонами. Сегодня Шарлотта надела платье с таким широким кринолином, что с трудом прошла в двери кухни.

— Ты ведь уже живешь с нами какое-то время, не правда ли? — заметила мисс Победоноссон, стараясь вызвать у Лили интерес. Впрочем, от смешанного запаха аммиака и карболки у Шарлотты кружилась голова, и она надеялась, что надолго здесь не задержится.

— Да, мисс.

— Несколько лет…

— Лет?! — Лили нахмурилась и покачала головой. Не может же быть, что прошли годы! — Нет, мисс. Думаю, всего пару месяцев.

— Да нет же, уже несколько лет, — настаивала мисс Шарлотта. — Я ведь тебе уже говорила. Твоя матушка умерла около десяти лет назад, когда ты была маленькой девочкой, и мои мама и папа взяли тебя к себе. С тех самых пор ты живешь с нами. Мы примерно одного возраста, и я помню, как играла с тобой, когда была малышкой.

Лили снова нахмурилась и размазала по щеке полоску жира.

— Нет, не думаю, что это правда, — упрямо заявила она.

Мисс Шарлотта опять сочиняет сказки — точно так же, как это делала Грейс, когда читала газету.

— Да, мои мама и папа удочерили тебя много лет назад, — произнесла мисс Шарлотта, натянуто улыбаясь.

— Удочерили… — задумчиво протянула Лили. — Я так не думаю, мисс. — Она даже не была уверена в том, что понимает, что означает это слово. — Я жила с Грейс — со своей сестрой. Мы жили в доме миссис… — Лили нахмурилась, пытаясь вспомнить. — В доме миссис Макриди, а потом однажды его забили досками и мы не смогли войти.

Мисс Шарлотта взяла себя в руки (кабриолет следует покрасить в блестящий красный цвет, решила она, и с каждой стороны повесить золотые фонари) и снова заговорила:

— Что ж, не будем спорить об этом сейчас, Лили. Гм, что касается твоей дорогой матушки — ты, кажется, упоминала, что вы жили с ней где-то в Уимблдоне?

— Так и есть, — кивнула Лили. — Ой! — воскликнула она, порезавшись об острый край прибора.

— А ты помнишь, как назывался дом, в котором вы жили?

— Нет, мисс. — Кровь закапала в жирную раковину, и Лили, подавив всхлип, прижала палец ко рту, надеясь остановить кровотечение. — Вы меня уже спрашивали. Вы все время меня об этом спрашиваете.

Мисс Шарлотта весело рассмеялась.

— Правда? Просто я очень люблю слушать рассказы о твоем детстве в деревне… хотя, конечно, все это было очень давно, задолго до того, как ты переехала к нам, — десять лет назад.

Лили на секунду задумалась: мисс Шарлотта опять взялась за свое.

— Нет, мисс, вовсе не десять лет, — ответила она. — Всего лишь месяц или два. А до этого мы с сестрой продавали на улице водяной кресс. Мы ходили на рынок Фаррингдон рано утром и покупали то, что потом…

— Вот как! — На лицо мисс Шарлотты легла тень раздражения, и даже мысль о том, что у нее будет чистокровный белый скакун, которого она запряжет в кабриолет, не смогла поднять ей настроение. — Это безнадежно!

— Что безнадежно, мисс?

— Ничего! — рявкнула она. — И вообще, что ты там стоишь? У тебя же кровь течет на эти железные… штуки. Сходи к кухарке, возьми кусок тряпки, приведи себя в порядок!

Когда Лили вернулась, намотав на палец такое количество тряпок, что он больше походил на брюкву, мисс Шарлотта уже ушла к себе наверх.

— Это невозможно! — пожаловалась Шарлотта матери. — Я с ней разговариваю, все время повторяю, что она живет у нас уже долгие годы, но она мне не верит! У нее в голове абсолютно ничего не задерживается!

— О Господи, — нахмурилась миссис Победоноссон, вертя в руках образец ткани для портьер, который ей недавно прислали из нового магазина «Маршалл и Снелгроув». — По правде сказать, я думала, она достаточно глупа — достаточно простодушна — и поверит всему, что ты ей расскажешь. Я даже пообещала купить ей новую шляпку, если она поиграет в игру «понарошку». Она согласилась, но на нее нельзя положиться.

— Возможно, она действует нам назло, — предположила Шарлотта. — Пара ночей, проведенных взаперти в подвале, поможет сломить ее упрямство.

— Сомневаюсь, — ответила миссис Победоноссон. — В наши дни такое со слугами уже не проходит. Миссис Ормсби попробовала применить этот метод, и что же? Горничная уволилась, как только ее выпустили, и к тому же начала распространять ужасные сплетни о бывшей хозяйке.

— Какой позор! — Шарлотта села на диван и стала нервно постукивать каблуками об пол. Она понимала, что ведет себя по-детски, но ей отчаянно хотелось получить кабриолет. — Я уже все испробовала!

Миссис Победоноссон поднесла образец ткани к окну, чтобы рассмотреть его получше.

— Но ты хотя бы выяснила, как назывался дом, в котором они когда-то жили?

— Нет, она этого не помнит, — раздраженно ответила Шарлотта. — Зато я знаю все, что только можно, о водяном крессе.

Миссис Победоноссон, которой не удавалось сосредоточиться на оттенках, с неохотой отложила ткань в сторону.

— Что ж, — сказала она, — нужно придумать другой способ убедить ее. Я поговорю с твоим отцом.

В следующую субботу, после полудня, мистер Джордж Победоноссон первым пришел на обычное место встречи — в клуб «У Баркера». Узнав об упрямстве Лили, но будучи не в состоянии придумать выход из создавшейся ситуации, он с хмурым видом угощался двойным виски, когда вошел его кузен.

— У нас проблема, Слай, — заявил Джордж Победоноссон, как только Сильвестр сел. — Девчонка показывает характер.

— Какая девчонка?

— Голубка!

— А я думал, она сидит в клетке и разучивает роль.

— Ну, она, конечно, никуда не убежит, но она слишком простодушна, чтобы сыграть роль, которую мы для нее написали. Или недостаточно простодушна, — добавил он после недолгого раздумья.

— О чем ты?

— Она не хочет с нами сотрудничать. Мы беспрестанно твердим ей о том, что удочерили ее много лет назад, но она не соглашается. Говорю тебе, наш план оказался под угрозой срыва.

— Гм-м-м. — Сильвестр Победоноссон одним глотком осушил бокал с виски и какое-то время сидел в глубокой задумчивости.

— Знаешь, я считаю, что нужно провернуть все как можно быстрее, — продолжал Джордж Победоноссон. — Я бы не удивился, если бы выяснилось, что кто-то еще пытается играть в те же игры.

— Но девчонки-то у них нет, верно?

— Толку от нее… — огорченно вздохнул Джордж.

— Конечно, девчонки у них нет, — задумчиво пробормотал его кузен, — и это значит, что они используют подмену.

Джордж Победоноссон удивленно посмотрел на него.

— Кого-то, кто сыграл бы ее роль, — развил свою мысль Сильвестр. — Но ведь и мы можем поступить точно так же. Почему бы и нет?

— А с настоящей-то что делать?

— Запри ее где-нибудь подальше. — Он грубо рассмеялся. — А знаешь что — давай уберем обеих сестричек: глядишь, скидку сделают!

— Ну, вряд ли нам удастся так просто отправить их подальше против их воли.

— Тогда первой нужно увезти дурочку — пустим слух, что она сбежала. Слуги постоянно сбегают. А через какое-то время вторая тоже может уехать.

— Гм-м, — задумчиво произнес Джордж Победоноссон. — Это может сработать. Но где нам раздобыть имитатора? Нам нужна девушка такого же возраста и такая, на которую можно полностью положиться.

Сильвестр широко улыбнулся.

— Мой дорогой кузен, тебе придется искать ее не далее собственного дома.

Джордж посмотрел на него, открыв рот.

— Ты имеешь в виду…

— Разумеется. Но нам нужно получить от Лили как можно больше информации: описания, даты, детали о мамочке и папочке — все в этом роде.

— Понял, приступаю! — заявил Джордж Победоноссон. Как всегда, светлая мысль пришла в голову его кузену, хотя Шарлотте придется предложить что-то еще помимо кабриолета, это бесспорно.

— Ну, какие еще новости? — полюбопытствовал Сильвестр Победоноссон.

— Я раздобыл для тебя треуголку с пером!

— И зачем она мне нужна?

— Будто ты не знаешь! Будто тебе не говорили, что через пять лет ты станешь лорд-мэром Лондона!

— Лорд-мэром Лондона! Не понимаю, о чем ты, — слукавил Сильвестр. — Что же я натворил, за какие такие заслуги меня сделают лорд-мэром?

— Выдающийся коммерсант, но при этом заботливый, милосердный человек, — сказал Джордж Победоноссон. — Ты ведь именно таким хочешь казаться в глазах света, не так ли? — Он подмигнул кузену. — И особую заботу ты проявляешь в отношении падших женщин, да?

Сильвестр проигнорировал этот вопрос.

— Во всяком случае, я знаю, чью треуголку ты прибрал к рукам. Я был на похоронах старого Вэлланда-Скропса и видел, как она проплыла мимо меня на дрогах.

— Говоришь, ты там был? А я тебя не заметил.

— Я опоздал — тихонько вошел в церковь и сел в заднем ряду. Разумеется, я не знал его лично, но все же…

— Это такие похороны, на которых стоит показаться, верно?

— Вот именно, — кивнул Сильвестр Победоноссон. — И кстати, сохрани для меня эту треуголку. На всякий случай.

— Это вы миссис Макриди? — спросила женщина. Она была очень худа и постоянно держалась за живот, словно он болел.

— А кому я понадобилась?

— Мы незнакомы, но уверяю вас, мадам, я не желаю зла ни вам, ни кому-либо еще.

Миссис Макриди немного расслабилась. Ей нравилось, когда ее называли «мадам».

— Очень хорошо. Да, это я.

— И вы до недавнего времени держали меблированные комнаты в районе Севен-Дайлз?

— Да. Очень уважаемое, разрешенное законом предприятие. — Она вздохнула. — К сожалению, сейчас здание снесли.

— Так и есть. Мне об этом сказали. Там снимали комнату две юные девушки — две сестры.

Миссис Макриди кивнула.

— Я знаю, о ком вы. Их звали Грейс и Лили. Очень милые девушки. Одна была немного простодушна, но сестра о ней заботилась. Темно-рыжие локоны, торжественное лицо… настоящая красотка, должна признаться.

— Именно эту девушку я и ищу. Вы случайно не знаете, где она сейчас может быть?

Миссис Макриди покачала головой.

— Не имею ни малейшего представления, дорогая. — Она минуту подумала. — Знаете, они ведь вместе продавали водяной кресс. Вы не пытались поискать их на рынке Фаррингдон рано утром?

— Пыталась. — Женщина кивнула. — Но их никто не встречал уже несколько месяцев. — На ее лице мелькнула тень глубокого разочарования. — Вы были моей последней надеждой. Как вы считаете, есть ли хоть какие-то шансы на то, что вы однажды снова ее увидите?

— Ну, полагаю, шансы есть всегда, — произнесла миссис Макриди тоном, который свидетельствовал о противоположном.

— Если увидите, то, пожалуйста, передайте ей, что с ней срочно хочет связаться миссис Смит.

— Миссис Смит? — удивленно переспросила миссис Макриди, поднимая бровь.

— Под таким именем она меня знала. Я живу в Тамаринд-коттедже на Сидней-стрит вместе с дочерью. Сможете запомнить?

— Разумеется. — Миссис Макриди поколебалась, но затем добавила: — У вас такой изможденный вид, дорогая. Может, войдете в дом, отдохнете?

Миссис Смит покачала головой.

— Спасибо, не стоит. Но я была бы вам весьма признательна, если бы вы записали адрес, который я вам назвала, — так, на всякий случай.

— Тамаринд-коттедж на Сидней-стрит. Я попрошу сына записать это, как только войду в дом, — пообещала ей миссис Макриди.

Она долго смотрела вслед миссис Смит — та шла медленно, согнувшись чуть ли не вдвое.

 

 

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Когда ранним утром работники «Похоронного бюро семейства Победоноссон» прибыли на станцию «Ватерлоо некрополис», паровоз и вагоны были покрыты изморозью, а окна украшены узорами из кристалликов льда, придавая поезду воздушный, нереальный вид. Поезд-призрак тускло поблескивал на мрачной, освещаемой газовыми фонарями станции. Грейс, войдя в вагон для служащих бюро и сев у окна, попыталась представить себе, какое впечатление он может произвести, когда будет двигаться по загородной местности, извиваясь змеей по ледяному ландшафту, белому и сверкающему на морозе, холодному, как сама смерть.

Добравшись до лондонских окраин и приближаясь к железнодорожному переезду, поезд издал долгий утробный гудок — удивительно траурный звук. Глядя в окно, Грейс заметила, что несколько батраков на ферме, работавших в поле, положили свои орудия труда, сняли шапки и стояли, опустив головы, когда он проезжал мимо. Когда у переезда поезд замедлил ход, на какое-то мгновение воцарилась почти полная тишина, в которой можно было расслышать приглушенные всхлипы в вагоне третьего класса; затем состав пересек переезд, со свистом выбросил клуб обжигающе-горячего пара и громко застучал колесами по рельсам, вновь набирая ход.

Недалеко от Бруквуда поезд снова выбросил облако пара, затем из тумана выступили очертания высоких вечнозеленых деревьев, и вскоре их сменило аккуратное здание станции. Она была безыскусной, простой, как и любой другой полустанок, но с одним отличием: на платформе стояли, выстроившись в ряд, работники похоронного бюро в черных сюртуках и цилиндрах, и, как только поезд подъехал к станции, они принялись кланяться в пояс. Когда состав остановился, завизжав тормозами, служащие бюро спрятали подальше свои кости, карты и фляги с горячительными напитками и выскочили на платформу, чтобы занять свои места согласно церемониалу. Грейс тоже вышла, поправив вуаль. Похороны, которые она должна посетить, обещали быть особенно изнурительными, поскольку хоронили молодую женщину, погибшую во время дорожно-транспортного происшествия вечером накануне свадьбы. Хоронить ее собирались в свадебном платье с вуалью, а традиционный свадебный пирог раздадут гостям в буфете после погребения.

Стоя на платформе в ожидании последних распоряжений от мистера Победоноссона, Грейс впитывала в себя звуки и образы Бруквуда. Когда она была здесь в прошлый раз, то сгибалась от горя, плохо соображала из-за того, что с ней приключилось, и почти ничего не видела. Теперь же она с пониманием и сочувствием поглядывала на мрачный вид молчаливо и неуклюже меривших шагами платформу печальных людей, недавно потерявших близкого человека. Они походили на странных черных насекомых.

Грейс передернуло. День был морозный, и, хотя она надела пару новых шерстяных чулок, холод все равно давал о себе знать. Когда Грейс покупала чулки, она приобрела еще одну пару, для Лили, собираясь отнести ей подарок как можно скорее. Грейс уже три недели не виделась со своей сестрой, и ей многое хотелось рассказать, начиная с того вечера, когда она увидела красавца-принца Альберта в королевской карете.

Пока из вагона молча выгружали гробы первого класса, мистер Победоноссон сделал Грейс знак подойти к катафалку. Накануне семья погибшей девушки заплатила лишнюю гинею за то, чтобы Грейс несла молчаливое дежурство у открытого гроба в доме умершей, пока те дамы, чья чувствительность не позволяла им совершить печальное путешествие в Бруквуд, подходили к гробу, чтобы произнести слова прощания. Таким образом, Грейс провела всю ночь, стоя на коленях у гроба, и теперь она не только мерзла и испытывала голод, но и изнемогала от усталости. (Помимо всего прочего, она не получит ни пенни из той гинеи и, более того, даже не узнает, сколько заплатили за ее работу.)

Белый гроб, покрытый бархатом, осторожно поместили на поджидающие дроги, и Грейс, склонив голову и сложив опущенные руки перед собой, пошла вперед, прокладывая катафалку путь по тронутым морозом аллеям. За ней следовала обычная для похорон толпа: носители подушечки с регалиями, носители шеста и два бездомных ребенка, которых специально наняли для участия в процессии; за ними следовали несостоявшийся супруг погибшей девушки, ее родственники, друзья и прислуга, все одетые в черное, с траурными кольцами и в черных кожаных перчатках, оплаченных отцом покойной.

Служба у могилы казалась нескончаемой, поскольку два священника — один из церкви, прихожанкой которой была покойница, а второй — старый друг семьи, который должен был ее венчать, — похоже, повздорили из-за того, кто из них должен произносить речь последним. Когда один пробормотал о том, что смерть в конце концов заберет всех, второй прочитал проповедь о бренности жизни.

Когда служба наконец завершилась и было пролито много слез, скорбящие отправились в буфет для пассажиров первого класса, где всем раздали по куску пирога и налили бренди, а Грейс получила возможность немного побыть одна, прежде чем поезд пустится в обратный путь на станцию Ватерлоо.

Она направилась прямиком к месту упокоения Сюзанны Солан и обнаружила там мавзолей, который, по рассказам Джеймса Солана, приказал возвести отец умершей. Это было величественное сооружение в египетском стиле: пирамидальной формы, со сфинксами по обе стороны от входа и сверкающими дверьми из кованого металла. Грейс не смогла удержаться и заглянула в боковое окошечко — ей удалось разглядеть портрет королевы Виктории и принца Альберта, миниатюрный алтарь с распятием и два обитых гобеленом кресла с низкими сиденьями, какие можно увидеть в церкви. Также там находились мраморные полки, на которых хватило бы места для восьми гробов, но сейчас занято было только одно, в самом низу.

Грейс, увидев гроб Сюзанны Солан и зная, кто еще в нем лежит, разрыдалась, удивившись глубине своего горя. Она оплакивала потерянного ребенка, свою несчастливую судьбу и разлуку с Лили. Она плакала, потому что у нее, похоже, не было будущего — или только такое, которым управляют Победоноссоны, — и еще потому, что они были совсем не теми людьми, перед которыми она хотела бы быть в долгу. Но основная причина ее слез заключалась в том, что она жила совсем не так, как когда-то себе пообещала.

Девушка постояла возле мавзолея, пока не успокоилась, еще раз про себя произнесла грустные слова прощания с ребенком и вернулась на аллею, ведущую к станции.

Выйдя на платформу, Грейс обнаружила там хорошо одетую девушку и чрезвычайно удивилась, когда та заговорила с ней.

— Доброе утро, — вежливо произнесла мисс Шарлотта Победоноссон. — Прошу прощения за мое любопытство, но вы знали мисс Солан?

Грейс, не будучи готова к такому вопросу, решила, что разумней всего сказать правду — на тот случай, если девушка захочет обличить ее во лжи.

— Нет, не знала. По крайней мере, не лично, — призналась она.

— Но — еще раз прошу прощения — я видела вас у ее мавзолея, и вы явно искренне и глубоко горевали.

Это замечание несколько встревожило Грейс, и она стала поправлять вуаль, чтобы выиграть время.

— Я не знала ее лично, но… но я наслышана о ее щедрости. Ведь ее называли принцессой бедняков, не так ли? — спросила она, вспомнив текст, выгравированный на серебряной табличке на гробе Сюзанны.

— Ах, вот оно что. Значит, вы…

— Да, она и мне оказала помощь, — сказала Грейс.

«В какой-то степени так оно и было», — подумала она. Грейс посмотрела на свою собеседницу: та была одета в пурпурный наряд модного оттенка для второго периода траура; платье было украшено дорогими оборками и рюшами, а шея закутана в боа из белого меха.

— Простите, мне следовало представиться, но я так удивилась, увидев вас там! — Шарлотта улыбнулась. — Я — мисс Шарлотта Победоноссон.

Грейс, испугавшись и подумав о том, как долго эта девушка наблюдала за ней, замешкалась с реверансом.

— Я приехала сюда вместе с матушкой. — Шарлотта Победоноссон на секунду замолчала, отчаянно стараясь придать себе заботливый и сочувствующий вид. — Она считает, что я должна получше узнать наш бизнес и поближе познакомиться с лучшими работниками.

Моментально поняв, что за ней шпионили, Грейс не знала, что ответить.

— Прошу вас, не молчите! — воскликнула Шарлотта Победоноссон. — Уверяю вас, я не причиню вам вреда.

Грейс откашлялась.

— Я в этом не сомневаюсь. Я вас не заметила, мисс Шарлотта. Вы прибыли сюда поездом?

— Нет, мы с мамой ехали в карете. Сейчас моя матушка у могилы, заботится о родителях бедной мертвой невесты. — Шарлотта помолчала. — Вас, кажется, зовут Грейс? И как долго вы работаете на мою семью, Грейс?

— Уже несколько месяцев, — ответила Грейс. — Хочу поблагодарить вас за доброе отношение к моей сестре Лили. Она рассказала мне, что вы о ней заботитесь, — добавила она.

— Не за что, — ответила Шарлотта. — Лили очень прилежный работник и… и у нее чудесный характер, у вашей сестры. — Она хохотнула. — Хотя я у нее не единственный друг.

Грейс удивленно посмотрела на нее.

— Вы говорите о других служанках?

— Нет, я имела в виду, что у нее появился молодой человек. Поклонник. Это конюх из соседнего дома.

— У Лили есть поклонник?! — Грейс не могла скрыть изумление.

— Да, так и есть! И, судя по всему, намерения у него весьма серьезные.

Грейс покачала головой.

— Здесь, должно быть, какая-то ошибка. Моя сестра… как бы сказать… — Она отчаянно пыталась найти слово, которое точно описало бы состояние Лили, но Шарлотта Победоноссон, похоже, прекрасно поняла, что она имела в виду.

— Не волнуйтесь! Этот молодой человек — чистая деревенская душа. Думаю, они прекрасно подходят друг другу, — добавила она.

Грейс с некоторым трудом восприняла эту информацию. Мисс Шарлотта просто ошиблась. Чтобы у Лили появился молодой человек — это невозможно! К тому же она ни словом не обмолвилась об этом, когда Грейс приходила к ней в гости, а скрывать что-то от сестры для Лили было весьма нехарактерно — если не сказать немыслимо, тем более когда речь шла о подобных новостях.

— Пожалуйста, не переживайте так из-за этого, — продолжала Шарлотта Победоноссон. — Это удачный союз, и я уверена, ваша семья его одобрит.

— У нас нет семьи, — пробормотала Грейс, не в силах оправиться от потрясения. — У нас есть только мы.

— Ах, ну конечно же! — воскликнула Шарлотта Победоноссон. — Прошу меня простить. Лили рассказывала мне о том, что ваш отец уехал, а мама умерла. Раньше вы жили в Уимблдоне, по-моему.

Грейс кивнула.

— Одна моя близкая подруга живет на улице, отходящей от центрального проспекта. Вы жили где-то в том районе?

— Достаточно близко. Мама снимала коттедж с лужайкой — я помню его, словно это было вчера.

— Восхитительно! Случайно не тот белый, который все лето утопает в цветах?

Грейс покачала головой.

— Не думаю, что он был белым. В палисаднике росла шелковица, и дом назвали в ее честь.

— Очаровательно! — воскликнула Шарлотта Победоноссон.

Похоже, она уже успела достаточно хорошо узнать наемного работника семейства Победоноссон, поскольку неожиданно попрощалась с Грейс и заявила, что должна подойти к матери.

Чтобы не возвращаться вместе с дочерью хозяев, Грейс притворилась, что ей что-то нужно в противоположном направлении и какое-то время просто прогуливалась по аллее, размышляя над словами мисс Победоноссон. Ведь это не может быть правдой — то, что у Лили появился поклонник?

Чтобы как-то отвлечься от этих тревожных мыслей, Грейс принялась читать эпитафии на могильных плитах, но они, похоже, указывали на то, что жить нам на земле осталось недолго и что мы исчезнем, даже не осознав этого, — а подобное чтение вряд ли можно назвать приятным. Повздыхав над тем, как много маленьких детей постигла смерть, Грейс направилась в буфет для пассажиров третьего класса, чтобы выпить чашку горячего бульона, поскольку она едва не падала в обморок от голода. Ей, впрочем, нужно было не попадаться на глаза членам семейства Победоноссон, ведь есть и пить на работе запрещалось. Наемные скорбящие, настаивала миссис Победоноссон, должны есть и пить не больше, чем разговаривать: они обязаны полностью сосредоточиться на своей роли, практически превратиться в небожителей, парящих над человеческими нуждами и желаниями.

Отбросив вуаль и сделав второй глоток бульона, Грейс почувствовала, как кто-то похлопал ее по плечу.

Женский голос произнес:

— Дорогое дитя, неужели это вы?

Оглянувшись, Грейс увидела миссис Макриди: та была с ног до головы одета в черное и благодаря этому выглядела гораздо элегантнее, чем когда жила в Севен-Дайлз.

— О Боже! Кто у вас умер? — продолжала миссис Макриди, присаживаясь и окидывая взглядом траурный наряд Грейс. — Надеюсь, не ваша сестра?

Грейс заверила ее в том, что Лили прекрасно себя чувствует и даже работает горничной (последнее утверждение весьма удивило миссис Макриди).

— А в трауре я лишь потому, что работаю на Победоноссонов, участвуя в похоронах за плату, — добавила Грейс, понизив голос, — и когда я на работе, то не имею права ни с кем разговаривать.

Миссис Макриди ахнула.

— Кто бы мог подумать!

Поскольку к этому моменту скорбящих в буфете уже почти не осталось, Грейс продолжала:

— А как вы поживаете, миссис Макриди? Надеюсь, вы пришли на похороны не слишком близкого родственника?

— Нет, но, к сожалению, я провожаю в последний путь мистера и миссис Биль. — И почтенная дама вздохнула.

Грейс тихонько вскрикнула.

— Какая жалость!

— Они ушли друг за другом, да упокоит Господь их души, а Общество слепых оплатило их погребение здесь по третьему разряду. — Ее глаза сверкнули. — Но, черт возьми, что за место, и поездка на поезде, и все остальное! Какая прелесть — ехать в одном поезде с благородными особами, только в разных вагонах! — Пожилая дама внезапно закрыла ладонью рот. — Но я совсем забыла вам сказать: в дом моего сына приходили и спрашивали о вас!

Грейс удивленно посмотрела на нее.

— Правда?

— Какая-то женщина… Как же ее звали? — Миссис Макриди почесала голову под вуалью. — Она узнала, что вы когда-то снимали у меня комнату, и сказала, что если я снова с вами увижусь, то должна передать вам, чтобы вы с ней связалась. Адрес мне свой оставила… У нее была такая обыкновенная фамилия… Смит! — торжествующе воскликнула миссис Макриди. — Да, она представилась как миссис Смит!

Грейс осторожно опустила вуаль, надеясь, что миссис Макриди не заметила, как у нее дрожат руки.

— Не думаю, что знакома с миссис Смит. — Она попыталась улыбнуться. — Звучит так, словно имя не настоящее.

— У меня где-то записан ее адрес. Я могу найти его и передать вам, если хотите.

Грейс сжала ладонь миссис Макриди.

— Спасибо, но не думаю, что это необходимо. Не обижайтесь, но я решила забыть о прошлом.

— Конечно, дорогая. Поступайте, как знаете, — ответила миссис Макриди. — Возможно, она хочет получить от вас какую-то выгоду. Никогда нельзя знать наверняка, — добавила она.

Грейс кивнула. Она сразу об этом подумала: «миссис Смит» выяснила, что теперь у нее появилась постоянная работа, и решила шантажировать ее.

— Но все равно спасибо, что сообщили о ее визите, и надеюсь, что мы с вами еще встретимся, и при более радостных обстоятельствах, — ответила Грейс, прикоснулась прикрытой вуалью щекой к щеке миссис Макриди и пошла к поезду.

* * *

Среди ночи — а точнее, в четыре часа утра — Грейс проснулась и увидела, что Джейн стоит у окна и всматривается в темноту.

— Что стряслось? — сонно спросила она.

— Что-то… не знаю, что именно, — нервным шепотом ответила та. — Уже час или даже больше во всех церквях бьют колокола — неужели ты не слышишь? И на улице полно людей.

Грейс, неожиданно поняв, что тоже слышит набат, села в кровати. Набат был монотонным и гулким и доносился не только из их церкви, но и, как ей показалось, из нескольких соседних.

— Ты когда-нибудь слышала, чтобы так били в колокола?

Джейн покачала головой.

— Может, война началась? — встревоженно предположила она. — Или пожар?

— Сходи и спроси кого-нибудь! — посоветовала ей Грейс. — Посмотри, кто еще проснулся.

Но Джейн была слишком напугана, поэтому Грейс зажгла свечу, завернулась в одеяло, чтобы не простудиться (в помещении царил ужасный холод), и пошла к лестнице. Там уже стояли две белошвейки и взволнованно обсуждали что-то с каменотесом.

— Что случилось? — спросила их Грейс. — Почему бьют в колокола?

— Мы не знаем! — ответила одна из девушек.

— Мы попросили Вильфа сходить на улицу и узнать это, — добавила другая.

Пока они ждали, со стороны приемной донесся еще один звук — звонили в колокольчик, которым мистер и миссис Победоноссон иногда пользовались, чтобы созвать всю прислугу перед походом в церковь или чтобы сделать важное объявление. Грейс вернулась в спальню и сказала Джейн, что ей следует поторопиться и спуститься вниз.

В приемной горела одна газовая лампа, и от ее неровного света высокий мраморный ангел отбрасывал на стену неверную, колышущуюся тень. Там их ожидал мистер Победоноссон — полностью одетый, с серьезным и торжественным лицом, только что прибывший из Кенсингтона и желающий как можно скорее сообщить новости своим служащим.

Призвав присутствующих к тишине, он объявил:

— Без сомнения, все вы гадаете о том, что могло случиться. — Он подождал, пока стихнут возгласы, выражающие согласие, и продолжил: — Моя печальная обязанность — сообщить вам о том, что принц Альберт, супруг нашей дорогой королевы, скончался сегодня ночью.

Все собравшиеся в комнате дружно ахнули, а две девушки даже расплакались. Грейс вспомнила красивое страстное лицо, которое ей удалось разглядеть в окне кареты, а затем — эпитафии, которые она только накануне читала на могильных плитах. Да, это правда: смерть поджидает всех, не проявляя никакого уважения к положению человека в обществе.

— Мы и не знали, что он болен, сэр! — крикнул кто-то.

— А как же королева? Это ее убьет!

Мистер Победоноссон ответил:

— Вряд ли я должен напоминать вам о том, какой это удар для страны. Национальная катастрофа.

Зазвучал гул одобрения, послышались всхлипы.

— Однако… — Мистер Победоноссон сделал паузу и откашлялся. — Несмотря на то что для всех нас это, несомненно, настоящая трагедия, кое-кто может, гм… — Он снова замолчал, подыскивая нужные слова. — Некоторых эта трагедия потрясет сильнее. А кое-кто — хотя они, несомненно, так же переживают, как и все остальные, — возможно… не совсем…

Он решил отказаться от попыток сообщить им как можно в более достойной манере о том, что они с миссис Победоноссон уже обсудили ситуацию и пришли к выводу, что смерть принца Альберта вызовет своеобразный подъем похоронного бизнеса, ведь нет никаких сомнений в том, что вся нация непременно оденется в черное.

— Все наши мысли сейчас обращены к нашей дорогой королеве, — искренне заключил он.

Двумя днями позже Грейс подумала о том, какая удивительная вещь приключилась с окружающим миром: он за одну ночь стал черным. Магазины, омнибусы, наемные экипажи, поезда, лошади, рестораны и дома были задрапированы в целые ярды бомбазина или крепа. На собаках появились черные ошейники, на кошках — черные банты, а длинные белые пеленки младенцев теперь были украшены окантовкой из черного грогрена. Люди словно задались целью доказать свою преданность королеве Виктории и принцу Альберту — или, возможно, желали, чтобы окружающие считали их аристократами, а значит — приближенными к королевской семье.

Обычные похороны переносили либо на более раннее время, либо на более позднее, уже после похорон принца Альберта, и Грейс, которой отчаянно хотелось навестить Лили и разузнать всю правду о ее таинственном воздыхателе, вскоре поняла, что ей не удастся это сделать: двумя днями позже, в шесть часов вечера, мистер Победоноссон опять созвал всех сотрудников похоронного бюро в красной комнате. Там также присутствовала и миссис Победоноссон, одетая в очень элегантное муаровое траурное платье; на плечи она набросила накидку из черного меха, на шею надела трехрядное колье из черного жемчуга и в целом — краем ухом услышала Грейс слова одной из девушек — ужасно походила на самонадеянную выскочку.

— Работники и прислуга, — напыщенно начала миссис Победоноссон, — после смерти обожаемого супруга нашей королевы мы получили сообщение из самого Букингемского дворца, где говорилось, что королева желает, чтобы все жители страны достойно следовали правилам траура.

Кое-кто из слуг обменялся недоуменными взглядами.

— Достойно следовали правилам траура, — повторила миссис Победоноссон, поправляя ожерелье, дабы привлечь к нему всеобщее внимание. Именно такого события — величественных, общественно значимых похорон — она и ждала, чтобы надеть его.

— В память о нашем дорогом принце Альберте всех жителей Британии просят надеть, по крайней мере, черную траурную ленту, — пояснил мистер Победоноссон. — Те же, кто каким-либо образом связан с королевским двором, должны носить полный траур в течение трех месяцев.

При этих словах его супруга торжественно и многозначительно кивнула. Семейство Победоноссон никоим образом не было связано с королевским двором, но миссис Победоноссон решила, что они с Шарлоттой будут носить траур по меньшей мере полгода, переписку станут вести исключительно на бумаге с черной каймой, а свою карету прикажут обить изнутри бомбазином.

— Следующие три месяца считаются вторым периодом траура, и последние три месяца — третьим периодом, самым мягким, — добавил мистер Победоноссон.

— Так и есть. — Миссис Победоноссон промокнула глаза платочком с черной каймой, обдумывая свой наряд для этого периода: он должен быть в лиловых и розоватых тонах, которые так ей идут.

Пока его жена была занята тем, что демонстрировала грусть и скорбь, мистер Победоноссон продолжил:

— Что касается траурной одежды, то некоторым из вас известно: моему кузену, мистеру Сильвестру Победоноссону, принадлежит «Универсальный магазин траурных товаров Победоноссона» на Оксфорд-стрит.

Служащие закивали. Этот факт был известен всем.

— Мой кузен обратился к нам за помощью. — Он сделал театральную паузу и продолжил: — Его магазин переживает небывалый наплыв покупателей: они обращаются к нему как лично, так и в письмах. Они начинают выстраиваться в очередь у дверей с шести часов утра, и в шесть часов вечера их поток не ослабевает.

— Мистер Сильвестр Победоноссон решил впускать их по предварительным билетам, — вмешалась миссис Победоноссон, — но магазин все равно не может справиться с таким огромным количеством посетителей.

— Он не успевает брать у них деньги! — завопил мистер Победоноссон, не в силах более сдерживаться. Его супруга сильно толкнула его локтем в бок, и он продолжил уже в более спокойной манере: — Что я, собственно, хотел сказать: мистер Сильвестр Победоноссон попросил нас выделить ему как можно больше служащих, которые могли бы поработать в его магазине на Оксфорд-стрит. Все пройдут ускоренные курсы, во время которых узнают принципы работы эксклюзивного магазина, а затем к каждому из вас приставят опытного сотрудника. Здесь же останется лишь костяк служащих. — Он замолчал. — Костяк служащих: хороший каламбур, а?

Все вежливо рассмеялись, после чего он зачитал имена тех, кто останется в похоронном бюро: это были кузнец и его подручные, несколько немолодых белошвеек и двое конюхов, приехавших в Лондон из деревни, — все они явно не годились на то, чтобы прислуживать благородным господам. Что же касалось женщин помоложе, то все они, включая Грейс, ранним утром должны были отправиться на новое место работы.

 

 

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

«Универсальный магазин траурных товаров Победоноссона» располагался недалеко от Оксфорд-серкус, на знаменитой лондонской Оксфорд-стрит, а также поблизости от «Универсального магазина траурных товаров Джея» — первого и самого знаменитого из крупных магазинов, которые специализировались на траурной одежде, аксессуарах и открытках. Между организациями существовало соперничество: у кого больше всего платья на складе, кто предлагает покупателям наиболее модные наряды и чьи клиенты относятся к сливкам аристократического общества. Время от времени в один из магазинов обращался лорд, или леди, или младший член королевской семьи, вызывая бесконечную обиду у конкурентов.

Грейс неожиданно поняла, что с нетерпением ожидает того момента, когда перейдет на другое место работы: она уже устала от своей роли наемной участницы похорон, от необходимости постоянно ходить с трагическим лицом, да еще и практически на ощупь, пытаясь хоть что-то рассмотреть через густую вуаль. Кроме того, универсальные магазины казались ей такими соблазнительными! Она достаточно часто проходила мимо них, но еще ни разу ей не доводилось оказаться внутри, ведь у дверей стояли суровые мужчины в униформе: если посетитель был бедно одет, стражи не открывали дверей и старались прогнать его, бросая на несчастного тяжелые взгляды или даже покрикивая на него. Обычно в универсальные магазины таких, как Грейс, не пускали.

На следующее утро двенадцать работниц «Похоронного бюро семейства Победоноссон», выстроившись цепочкой, во главе с мистером Джорджем Победоноссоном прошли по Эджвер-роуд до самого Оксфорд-серкус. На место они прибыли в семь часов: как и предсказывал мистер Победоноссон, к этому времени у дверей магазина уже собралась большая очередь из потенциальных покупателей. Значительная часть последних состояла из горничных или лакеев, державших в руках списки предметов одежды, необходимых для их хозяек, или записки, где излагалась просьба к портнихе магазина прийти к клиенткам на дом.

Когда работницы похоронного бюро шли мимо широких, освещенных светом газовых фонарей витрин магазина, они восхищенно разглядывали манекены: одетые по последней траурной моде, те замерли, изображая всевозможные сценки. Один манекен грациозно спускался по лестнице, другой грустно смотрел в открытое окно, третий сидел у камина и читал «прощальное письмо». Грейс с восторгом подумала, что каждая сценка в витрине рассказывает какую-то историю. Пройдя мимо фасада магазина, работницы похоронного бюро свернули в переулок и вошли в двери служебного хода с другой стороны здания. Через ряд невзрачных жилых помещений они прошли в магазин и ахнули: со всех сторон их окружала мягкая мебель, многочисленные газовые лампы, толстый ковер на полу, бархатные портьеры… Все это создавало ощущение роскоши и уюта. Возле входа даже стоял рояль, на котором исполняли музыку, дабы развеять печаль посетителей.

«Так вот что означает быть богатым», — подумала Грейс, разглядывая окружающую обстановку. Не просто иметь кусок хлеба и крышу над головой, но жить среди роскошных украшений и изобилия вещей, обладать таким количеством одежды, каким вздумается… Ходить по таким магазинам, указывать пальчиком на товар и приказывать горничной принести то или это.

Мистер Джордж Победоноссон заранее сообщил своему кузену о том, что Грейс Паркес, сестра куда более ценной Лили, будет временно работать в его магазине; но тот и бровью не повел: с его точки зрения, данное обстоятельство и афера, которую они задумали в отношении Паркес, никак не касались друг друга. Кроме того, он искренне считал, что Победоноссоны оказывали сестрам (с его точки зрения, обе они были чересчур простодушны) услугу, обеспечив их работой и дав им крышу над головой. Ведь в противном случае какая жизнь ожидала девушек? Что бы они делали с такими деньжищами? Рано или поздно их бы непременно ограбили; а так они даже не подозревали о том, каким состоянием обладали. Благодаря подобным размышлениям Сильвестр Победоноссон считал, что его совесть чиста.

Перед тем как открыть магазин, он поднялся на середину широкой лестницы, ведущей в отделы обуви и аксессуаров, и окинул своих уже проверенных и новых работниц удовлетворенным взглядом. Разумеется, прибывшим из похоронного бюро новичкам не позволят обслуживать покупателей, но пользу они все равно принесут: их задача заключается в том, чтобы восторгаться тем, как сидит на клиентах та или иная одежда, а также отрывать необходимое количество коричневой упаковочной бумаги, перевязывать пакеты лентой и сновать туда-сюда со счетами и кассовыми чеками. Сильвестр Победоноссон благодушно отметил, что кассы работали с раннего утра и до позднего вечера; насколько он помнил, такой бурной деятельности его магазин еще не знал. Конечно, просто ужасно, что принц Альберт умер в самом расцвете лет, но — по крайней мере для владельца лучшего в Лондоне магазина товаров для траура и его кузена — в этом событии были и свои положительные моменты.

Сильвестр Победоноссон подождал, пока среди людей, стоящих внизу, воцарится мертвая тишина, затем торжественно пожелал им доброго утра и заявил, что хочет сообщить нечто весьма важное, особенно для новичков.

— Умиротворять раненые души в час скорби и отчаяния — значимое и благородное дело, — начал он. — Принц Альберт был всеми любимым членом королевской семьи, и потому, искренне горюя о нем и облачаясь в траур, вся страна демонстрирует свое почтение и помогает нашей дорогой королеве пережить самое тяжелое время. Памятуя об этом, не колеблясь предлагайте покупателям добавить изюминку в их траурный наряд, дабы подчеркнуть их неравнодушие. Если джентльмен приходит к нам за траурной лентой на шляпу, предложите ему приобрести также перчатки или черные гетры. Если дама пришла за перчатками, предложите ей также взять вуаль, кольцо с черным агатом или новую черную шляпку. — Он откашлялся. — Предлагая совершить подобную покупку, не забывайте указывать клиенту на то, что траурные одежды не следует держать в доме сколько-нибудь продолжительное время после окончания траура, ведь обычай диктует (кто мы такие, чтобы ему перечить?), что хранить их под своей крышей в ожидании следующей смерти — дурной знак.

Грейс изумленно слушала его выступление, ведь она прекрасно знала, что половина обитателей Лондона едва находит средства на то, чтобы поесть досыта, не говоря уже о том, чтобы покупать новый траурный наряд каждый раз, когда умирает какой-либо член их семьи. Она впервые обратила внимание на нового хозяина и увидела перед собой мужчину в черном фраке, темных туфлях, начищенных до зеркального блеска, рубашке такой ослепительной белизны, что она явно только что вышла из рук портнихи, и черных кожаных перчатках, мягких, как сливочное масло. Сильвестр Победоноссон по праву гордился своим обликом.

— Разумеется, — продолжал он, — не каждый, кто переступит порог нашего магазина в ближайшие несколько дней, войдет сюда исключительно с целью почтить память принца Альберта. Некоторые будут в трауре в связи со смертью собственных родственников. И потому я призываю вас помнить о том, что, помогая скорбящим подобрать полный и модный траурный наряд, мы тем самым даем им возможность отвлечься от печальных событий и облегчаем их боль. Занимаясь благотворительностью, я часто слышу просьбы помочь недавно овдовевшим дамам и всегда подчеркиваю тот факт, что они просто обязаны чтить славную память супруга, одеваясь в самые лучшие траурные платья, какие только могут себе позволить.

Мистер Победоноссон еще много чего говорил, но Грейс трудно было сосредоточиться на его словах. Что-то в его внешности раздражало ее, отвратительно выбивалось из общего образа, но что именно — она понять не могла. Она еще раз окинула его внимательным взглядом, но все равно не смогла разобрать, в чем обнаружила несоответствие. Внешность его была вполне респектабельной. Тогда, возможно, дело в его позе или лице (нос-то красный, как у пьяницы); а может, неприязнь вызывает его слащавая манера говорить или притворно-скромные упоминания собственных добрых дел?

Неожиданно, прервавшись на полуслове, мистер Победоноссон резко хлопнул в ладоши и ткнул пальцем в Грейс:

— Эй, ты! О чем я только что говорил?

Грейс залилась краской и молча покачала головой, показывая, что не знает; мистер Победоноссон насмешливо скопировал ее жест. Опытные работницы залились смехом.

— Именно это ты и сделаешь, когда мои покупатели зададут тебе вопрос, — просто покачаешь головой? — спросил ее мистер Победоноссон. Играя на публику, он спустился по лестнице и стал прямо перед девушкой. — А кивать ты умеешь?

На таком близком расстоянии внешность его оказалась просто пугающей: крупная фигура, ощущение силы, слабый аромат чего-то сладкого и едкого одновременно.

— Я спросил тебя, умеешь ли ты кивать! — грозно повторил он, положил ладонь ей на голову и стал двигать ею вперед-назад.

Грейс перепугалась и невольно кивнула.

— Ага! — хрипло каркнул мистер Победоноссон. — Кивать она тоже умеет!

Он развернулся и направился к своему месту на лестнице, где парил над толпой.

— Теперь вы понимаете, как нужно внимать всему, что говорит вам покупатель? И не важно, первый это покупатель в вашей жизни или восемьдесят первый — будьте наготове и слушайте! Никогда не позволяйте себе упустить выгодную сделку!

Грейс посмотрела на него, пытаясь скрыть страх и ненависть. Этот запах… этот едкий, приторный запах… Где же она его слышала?

И тут она вспомнила. Конечно же, на похоронах Седрика Вэлланда-Скропса, когда мимо нее прошел последний участник похорон. А возможно, и еще раньше, хотя она не могла с уверенностью сказать, где именно.

Однако Грейс не могла как следует обдумать этот вопрос, поскольку работниц Победоноссона разделили, а к ней прикрепили девушку с черной нашивкой на платье, на которой было указано ее имя — мисс Вайолет. Девушка была на несколько лет старше Грейс и достаточно привлекательна для того, чтобы не завидовать красоте своей подопечной. Мисс Вайолет была одной из пяти девушек-зазывал, и ее работа заключалась в том, чтобы выяснять пожелания покупателей, а также оценивать их положение в обществе, как только они переступят порог магазина: мистер Победоноссон требовал, чтобы людей, занимающих верхние ступени социальной лестницы, обслуживали исключительно те продавщицы, которые занимали аналогичное положение в иерархии магазина.

Грейс еще никогда не доводилось встречать таких людей, как мисс Вайолет. Образованная и умная, с коротко остриженными вьющимися волосами (и блестящими губами, что никак нельзя было отнести на счет щедрости природы), она была представительницей новой породы секретарш и продавщиц, которые, не желая сидеть дома и ждать, когда к ним зайдет мужчина и предложит выйти за него замуж, смело шли в мир и начинали строить собственную карьеру. Грейс мгновенно почувствовала к ней симпатию.

— Все, что вам нужно делать, — пояснила ей мисс Вайолет, — это отводить покупателей туда, куда я скажу. Я могу назвать отдел или имя человека, работающего в том отделе. А иногда я даже могу распорядиться отвести чрезвычайно важного покупателя к мистеру Победоноссону — тот обслужит его лично.

Грейс кивнула, но, услышав ненавистное имя, не смогла сдержать дрожь.

Мисс Вайолет ободряюще похлопала ее по плечу.

— Не позволяйте ему расстраивать вас, — сказала она. — Слай любит запугивать людей и каждый день к кому-нибудь цепляется, а когда у него дурное настроение, то таких несчастных может быть и несколько.

— Его зовут Слай?

— Вообще-то его полное имя — Сильвестр, но Слай ужасно ему подходит: он действительно большой хитрец. — Мисс Вайолет улыбнулась. — А сейчас я проведу вас по магазину и покажу, где у нас какие отделы.

Грейс подумала, что в магазине просто невероятное количество товара, и, когда мисс Вайолет повела ее мимо корсажей, боа, шляпок, сапожек, юбок, шалей, накидок, зонтов, передников и мантилий, у нее закружилась голова — еще до того, как они добрались до отделов для мужчин.

— Столько одежды, и вся черного цвета! — воскликнула Грейс и испытала настоящее облегчение, когда они вошли в отдел платья для второго периода траура, где преобладали серый, лиловый и розоватый оттенки.

— У нас такое количество товаров в магазине потому, что мистер Победоноссон терпеть не может упускать сделку, — пояснила мисс Вайолет. — Я абсолютно уверена, что его сердце пронзает стрела каждый раз, когда человек выходит из нашего магазина, так и не открыв кошелька. — Она остановилась у стыдливо прикрытого шторой алькова. — Новый отдел, — вполголоса произнесла мисс Вайолет. — Траурное нижнее белье.

— Нижнее белье? — повторила Грейс, не в силах скрыть изумление.

Мисс Вайолет улыбнулась.

— Да-да, это правда. Дамы должны демонстрировать скорбь вплоть до самого интимного облачения.

— И что, эта одежда тоже должна быть абсолютно черной? — спросила Грейс, пытаясь заглянуть за штору.

Мисс Вайолет покачала головой.

— Нет. Она может быть из белого батиста, отороченного черными кружевами, или из белого льна, украшенного черными лентами, — прошептала она.

Они вернулись в главный зал и остановились возле рояля, где обычно располагалась мисс Вайолет, надеясь отобрать покупателей с самой солидной внешностью. Грейс, испытывая облегчение оттого, что мистера Победоноссона нигде не видно, поняла, что получает удовольствие от такого времяпровождения — хотя, если бы она могла загадать желание, то непременно пожелала бы, чтобы Лили пришла сюда и тоже все это увидела.

День прошел в нескончаемом потоке лиц и требований. С утра в магазин в основном приходили горничные, лакеи и не очень зажиточные люди, но к полудню представители среднего класса тоже начали выходить из дому и тратить значительные суммы на демонстрацию теплых чувств к принцу Альберту. К трем часам стали появляться представители еще одного слоя населения — высшего: сюда наведывались те, кто не успел обратиться к услугам частных портних, и в магазин они заходили, собираясь нанести визит вежливости и попить чаю у друзей и тетушек. Дам высшего света за этот день в магазине побывало достаточно много — настолько, что дорога перед магазином превратилась в кипящий водоворот ржущих и бьющих копытами лошадей, двуколок и ландо, наемных экипажей и карет. Хаос только усилился, когда в эту толпу вклинилась отара овец, двигающаяся к рынку Смитфилд; отарой руководили пара колли и один пастух. Этот ужасный затор перегородил дорогу нескольким дамам в дальнем конце Оксфорд-стрит; им пришлось отправить своих горничных в трясину транспорта, вручив письменные пожелания для служащих магазина, и вернуться домой самостоятельно.

Пока снаружи разворачивалась драма, Грейс заметила, что на стеклянные двери, поблизости от них с мисс Вайолет, уже начинает напирать толпа. Несколько раз служащий в униформе закрывал магазин, пока продавщицы обслуживали уже вошедших покупателей, и Грейс решила, что ему опять пришлось прибегнуть к этому способу. Однако вскоре она поняла, что на улице стоит крупный бородатый господин, а служащие стараются протолкнуть его в двери.

Мисс Вайолет, привлеченная жестом Грейс, обратила внимание на этого джентльмена и воскликнула: «О Господи!» Как только его наконец втолкнули, она тут же направилась к нему, прошипев: «Вперед, мисс Грейс!»

И Грейс шагнула вперед. Она заметила, что люди на улице, похоже, на какое-то время решили прекратить борьбу и теперь прижимались лицами к витринам, провожая взглядом каждое движение нового покупателя.

— Добрый день, сэр! — поздоровалась мисс Вайолет. Она присела в куда более глубоком реверансе, чем перед кем-либо другим за сегодняшний день, и, заметив это, Грейс последовала ее примеру. — Позвольте проводить вас в нужный отдел! Что именно вы желаете приобрести, сэр?

— Чертовы траурные ленты и парочку траурных галстуков! — раздраженно ответил важный господин, снимая цилиндр. Лицо его избороздили глубокие морщины, в бороде поблескивали седые волоски, шевелюра уже начала редеть — но синие глаза оставались по-юношески яркими: похоже, это была самая молодая часть его тела. Он махнул рукой, указывая на украшения. — Простите мою резкость, но я ни в грош не ставлю всю эту суету со смертью! — Он ненадолго замолчал и, похоже, немного пришел в себя. — Впрочем, мое отношение к данному вопросу не должно вас тревожить, и я прошу простить меня за дурное настроение.

— Уверяю вас, сэр, в этом нет необходимости, — пробормотала мисс Вайолет.

Мужчина улыбнулся.

— Я был в Ливерпуле, читал там лекции, когда узнал о случившемся, и мне пришлось прервать поездку, отменить шесть лекций и вернуться в Лондон. Правда, зачем, известно одному только Господу Богу! Похоже, вся страна обезумела от горя.

— Так и есть, сэр, — кивнула мисс Вайолет, указывая на толпу на улице. — Но мне жаль, что вы прервали поездку, — продолжала она. — И да будет мне позволено заметить, мистер Диккенс, что и я, и вся моя семья просто в восторге от ваших «Больших надежд».

Грейс тихонько ахнула, но не подала виду. Она была рада, что работа наемной скорбящей научила ее скрывать свои чувства, иначе она стояла бы сейчас, широко разинув рот.

— Мы с мамой постоянно ссоримся из-за того, кто первой будет читать очередную часть романа; ссора начинается, как только почтальон приносит нам журнал, — сказала мисс Вайолет. — А мой брат остановил карманные часы на без двадцати девять в знак уважения к часам в доме мисс Хэвишем. Он заявил, что не будет их заводить до тех пор, пока не дочитает книгу!

— Великолепно! Великолепно! Очень рад слышать это, — заметил Чарльз Диккенс, улыбаясь и явно успокоившись, пока Грейс заносила его имя в список тем, о которых непременно нужно поговорить с Лили.

 

 

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Мистер и миссис Стэнли Робинсон вместе со своим ребенком пришли в «Универсальный магазин траурных товаров Победоноссона» уже ближе к вечеру, когда мисс Вайолет и Грейс — а также остальные сотрудницы — валились с ног от усталости. Тем не менее мисс Вайолет подошла к посетителям и поздоровалась с ними, а потом не смогла удержаться и погладила по головке смеющегося, агукающего ребенка, которого миссис Робинсон держала на руках.

— Какой очаровательный малыш! — воскликнула мисс Вайолет, делая знак Грейс присоединиться к ней.

Мистер и миссис Робинсон просто сияли от счастья.

— Наверное, я необъективен, но он просто чудо, не правда ли? — спросил отец ребенка.

— Согласна с вами, — кивнула Грейс, улыбаясь и протягивая младенцу палец.

— Но чем мы, служащие универсального магазина Победоноссона, можем помочь вам, господа? — перешла к исполнению своих обязанностей мисс Вайолет.

— На самом деле нам нужен ваш совет, — ответила миссис Робинсон. — В воскресенье у нашего малыша крестины. Мы отложили это событие до того момента, как ему исполнится полгода, но теперь, когда умер принц Альберт, мы уже пожалели о своем решении. Понимаете, на крестины придет один аристократ, титулованный джентльмен, знакомый с семьей моего мужа, и мы подумали, что он может обидеться, если мы не будем полностью одеты в траур.

— А если мы будем в трауре, то следует ли одевать в траур и малыша? — поддержал ее мистер Робинсон. — У нас есть специальная рубашечка для крестин, которая досталась мне от моей прабабки, но я не уверен, будет ли корректно в данном случае использовать ее.

— Что ж, господа, думаю, в таких вопросах мне следует препоручить вас нашему отделу для младенцев, — ответила мисс Вайолет. — Они прекрасно разбираются в протоколе и обязательно дадут вам дельный совет.

— А где находится этот отдел?

— Мисс Грейс проводит вас туда, — ответила мисс Вайолет, и Грейс повела семейную пару через толпу других покупателей в нужный им отдел, постоянно отвечая улыбкой на улыбки ребенка.

 

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

— Мне очень жаль, милочка, но ее здесь нет.

Грейс, стоящая на ступенях черного хода дома Победоноссонов в Кенсингтоне, удивленно уставилась на миссис Биман, не понимая, о чем та говорит.

— Вы хотите сказать, что мою сестру отправили с каким-то поручением?

— Нет, я хочу сказать, что ее здесь нет. Она ушла. Смоталась!

— Победоноссоны ее уволили?

— Нет. — Кухарка разговаривала с ней как с умственно отсталой. — Нет, я же сказала: она ушла. Сбежала.

Грейс нервно сглотнула; в горле у нее стоял ком.

— Когда это произошло?

— Да уже несколько дней назад. Может, и неделю.

— Но куда она ушла?

— Куда? Да кто ж ее знает! Мне она открытку не присылала! — ответила миссис Биман.

— Но она ведь здесь никого не знает! Куда она могла пойти?

— Одному Богу известно!

— И почему? Прошу вас, расскажите все, что вы знаете… Я не могу придумать ни единой причины для ее ухода. Победоноссоны плохо с ней обращались?

Миссис Биман почувствовала некоторую неловкость.

— Плохо? Да что ты! Они разве что пылинки с нее не сдували!

— Тогда позвольте мне поговорить с другими служанками — с Блоссом и Лиззи. Возможно, они догадываются, куда могла…

— У нас уже новые служанки, — перебила ее кухарка. — Хозяйка всех уволила и наняла новых. Теперь у нас Этель, Мод и Черити. Лили они не знают: они тут и двух минут не пробыли, как она упорхнула.

Грейс минуту помолчала.

— Миссис Биман, неужели вы даже не предполагаете, куда могла направиться моя сестра? Она не говорила вам, что скучает по мне? Не может ли быть так, что она просто пошла меня искать? — Произнося эти слова, Грейс представляла себе, как Лили идет на Эджвер-роуд и обнаруживает, что ее сестру перевели в магазин на Оксфорд-стрит; она отправляется туда, но ей не хватает смелости войти в огромные стеклянные двери.

Кухарка покачала головой.

— Кажется, ходят слухи, что она, возможно, сбежала с одним парнем из прислуги — он работал в большом доме, тут рядом.

— Каком именно большом доме?

Миссис Биман неопределенно махнула рукой, указывая куда-то в сторону улицы; ей было неловко выполнять просьбу мистера Победоноссона и поддерживать ложные слухи.

— Меня не спрашивайте. Больше я ничего не слышала. Миссис Победоноссон говорила, что несколько раз ловила Лили на том, что та высовывалась из окна на половине прислуги и болтала с каким-то конюхом.

Грейс почувствовала, как ей на глаза навернулись слезы.

— Но почему мне никто ничего не сказал? Почему никто не сообщил мне о том, что Лили исчезла?

— Думаю, они не хотели, чтобы вы волновались, — предположила миссис Биман, собираясь закрыть дверь. — Учитывая то, что вокруг сейчас все скорбят, никто не хотел, чтобы вы страдали еще больше.

— Но Лили моя сестра! Я не могу потерять ее. У меня больше никого нет!

— Если я ее увижу, то передам, чтобы она связалась с вами, — на прощание пообещала миссис Биман.

Однако проникновенная мольба Грейс глубоко растрогала ее, и, закрыв дверь, она немного постояла, успокаиваясь, прежде чем вернуться к своим обязанностям на кухне.

Это был день похорон принца Альберта, и на большей части Британских островов жизнь словно остановилась. Владельцы магазинов надеялись, что торговый оборот, всегда снижавшийся в декабре и почти полностью замерший после смерти принца, может улучшиться благодаря сезону праздников, но создавалось впечатление, что в этом году Рождество отменили и веселиться никто не собирается. В Лондоне, и особенно — в Виндзоре, где должна была проходить поминальная служба, царила атмосфера глубочайшего уныния: магазины закрывались, работа останавливалась, все шторы на окнах плотно задергивались, улицы пустели. Любой случайный прохожий, вне зависимости от своего положения в обществе, носил какой-нибудь символ траура, а в больших церквях по всей стране не смолкал похоронный звон.

Обе организации — «Похоронное бюро семейства Победоноссон» и «Универсальный магазин траурных товаров Победоноссона», — разумеется, также были закрыты. Грейс и остальные работники магазина тяжело трудились предыдущие шесть дней, и, хотя Грейс и беспокоилась о Лили, каждый вечер, возвращаясь на Эджвер-роуд, она была слишком измучена и не могла даже подумать о том, чтобы совершить долгую пешую прогулку в темноте до особняка в Кенсингтоне и узнать, как поживает ее сестра.

Сейчас, после разговора с миссис Биман, Грейс стояла на ступенях черного хода дома Победоноссонов, охваченная смятением. Разве Лили могло прийти в голову сбежать, не сказав сестре ни слова? Неужели такое и правда возможно? Конечно, иногда Лили делала глупости, но она никогда не проявляла склонности к флирту или кокетливым разговорам с молодыми людьми, не говоря уже о том, чтобы познакомиться с кем-то настолько близко, чтобы убежать с ним. Нет, это просто немыслимо!

Грейс пошла по боковой тропинке назад, к парадному входу, увешанному разнообразными атрибутами траура: на двери висел лавровый венок, перевитый черной лентой, а живые изгороди в палисаднике были прикрыты черным муслином. Если бы двери были открыты, случайный прохожий, возможно, заметил бы, что большое зеркало в холле задрапировано черной тканью, как и таблички с изображением королевского герба (выставлять которые семейство Победоноссон не имело ни малейшего основания), словно обитатели этого дома находились в близком родстве с принцем Альбертом.

Портьеры в приемной, разумеется, были задернуты, но, когда Грейс проходила мимо, они дрогнули, и она неожиданно увидела, что на нее внимательно смотрит какая-то девушка. Их взгляды встретились, а затем портьеры вернулись в прежнее состояние и девушка исчезла. Грейс ни секунды не сомневалась в том, что то была Шарлотта Победоноссон. И что-то в выражении быстро мелькнувшего лица, а также мгновенное исчезновение Шарлотты заставили Грейс еще больше задуматься. Она уже не сомневалась: ей солгали об исчезновении Лили; ее сестра никогда бы не ушла, не поговорив сначала с ней.

«Нужно обязательно пойти в полицию и заявить о случившемся», — решила Грейс, хотя и очень нервничала от одной только мысли об этом, ведь полиция Лондона и населявшие его бедняки находились в состоянии войны, и она не могла представить себе, чтобы какой-нибудь полицейский действительно помог ей. Но что еще она может предпринять? Разумеется, следует дать объявление в «Таймс» о том, что Лили пропала, если ей хватит денег, — но ведь Лили не умеет читать! Возможно, лучше сначала спросить совета у Джеймса Солана? В последнее время их вторая встреча не выходила у Грейс из головы. Его желание помочь ей казалось таким искренним. А поскольку Джеймс Солан — законник, он, конечно же, знает, что нужно делать в этом случае.

Но когда ей пойти к нему? Он, конечно, не может быть на работе в тот день, когда вся Англия скорбит, а завтра уже Сочельник, и значит, пытаться застать его в конторе тоже бессмысленно. Следовательно, она сможет связаться с ним только на следующий день после Рождества, и это в лучшем случае, а к тому времени Лили может уже быть на другом конце страны.

Из близлежащей церкви донесся унылый перезвон колоколов, и Грейс задрожала: отчасти из-за печального звука, отчасти — от холода.

— Лили, — прошептала она, обращаясь к сестре, — где бы ты ни была, будь осторожна.

 

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

На Рождество Победоноссоны угощали сливовым пудингом тех своих работников на Эджвер-роуд, кто не уехал на праздники к родным, но Грейс так переживала из-за Лили (вдосталь ли у нее еды? тепло ли ей? не удерживают ли ее против воли?), что не смогла съесть свою порцию, и в результате ее часть пудинга досталась работникам конюшен.

В день, когда принято подавать милостыню, 26 декабря, работницы семейства Победоноссон получили по два льняных платка и по отрезу грубой материи на фартук, а работники — по платку и символической бутылочке виски. Подарки эти им вручала мисс Шарлотта Победоноссон, раскрасневшаяся, благоухающая дорогим парфюмом, одетая в длинное, до пят, меховое манто; она также не преминула напомнить, как им повезло, что они смогли получить работу у Победоноссонов, и посоветовала молиться о том, чтобы такая удача не отвернулась от них в наступающем году.

— Позвольте спросить, не слышали ли вы о моей сестре? — осмелилась обратиться к ней Грейс, принимая подарок.

— Я? О твоей сестре? — Мисс Шарлотта изумленно округлила глаза. — Разумеется, нет. Что это тебе в голову взбрело?

— Я думала, что, возможно, кто-то что-нибудь слышал, — пояснила Грейс. — А поскольку вы столь любезно заботились о ней…

Мисс Шарлотта покачала головой.

— Ни единого слова, да это и неудивительно. Я ведь говорила тебе, что она принимает ухаживания от одного молодого человека, не так ли?

Грейс кивнула.

— Ну, вот видишь…

— Что я должна видеть?

— Что когда девушка компрометирует себя в приличном обществе, иногда единственным выходом для нее остается покинуть это общество.

— Я не верю, что Лили… — начала Грейс, но мисс Шарлотта уже отошла в сторону и покинула здание: в полдень ей предстояло раздавать шерстяные жилеты в больнице для девочек, потерявших отца, а после этого — посетить выступление иллюзиониста.

В ту ночь Грейс не сомкнула глаз. Не будь они так близки с сестрой и не чувствуй она, что во всей империи Победоноссонов есть какая-то гнильца, возможно, она и поверила бы в рассказанную ей сказочку и не стала бы прокручивать в голове варианты ужасных заговоров. Но зачем кому бы то ни было похищать Лили? Что можно выиграть от такого поступка? Грейс обдумывала вопрос так и этак, ворочалась, металась в постели, вздыхала, пока даже чрезвычайно спокойная Джейн не зароптала.

Однако ближе к утру Грейс неожиданно показалось, что она наткнулась на возможную причину происшедшего, ведь главной целью Победоноссонов было заработать как можно больше денег, и существовал один верный способ сделать это с помощью Лили. Возможно, они похитили ее простодушную, легковерную сестру, чтобы принудить ее заняться проституцией?

Такие слухи ходили — и достаточно близко от их дома. Миссис Макриди однажды поведала Грейс об одной несчастной, запертой в мрачном подвале соседнего дома исключительно ради занятий проституцией. «Ей не позволяли даже свежего воздуху глотнуть, — сказала тогда пожилая дама. — Ее морили голодом, она страдала от болезней и сидела на цепи. В результате бедолага умерла. Когда нашли ее тело, оно было все изъедено крысами…» Да, чем больше Грейс думала об этом, тем сильнее боялась, что именно в этом и состоит ответ на ее вопросы.

Промелькнуло еще четыре дня, прежде чем Грейс удалось добраться до судебных Иннов. Боясь, что мистер Микерс опять прогонит ее, она дала полпенни уличному мальчишке, чтобы он доставил в контору записку и передал ее мистеру Джеймсу Солану. Примерно через полчаса Джеймс вышел. Они сели рядом на скамейку на территории Иннов, но Грейс никак не могла преодолеть смущение и подыскать нужные слова, чтобы объяснить ему, чего именно она боится.

— Уверяю вас: что бы вы мне сейчас ни рассказали, это останется между нами, — произнес Джеймс, заметив ее смятение. — Когда мы познакомились, я обещал вам помочь, если это будет в моих силах, и я по-прежнему рад воспользоваться представившейся возможностью.

Грейс сжала губы. Как она может произнести такое?

— Может, вы совершили нечто, чего теперь стыдитесь? — осторожно предположил Джеймс. — Я могу ссудить вам небольшую сумму, если это вам поможет.

— Нет! Дело вовсе не в этом! — быстро ответила Грейс, качая головой. — Дело вообще не во мне!

— Вы по-прежнему работаете на семейство Победоноссон?

Она кивнула и наконец выпалила:

— Моя сестра… Она исчезла!

— Исчезла? — переспросил Джеймс. — Но откуда?

— Она служила горничной в доме Победоноссонов в Кенсингтоне, — ответила Грейс. Затем на минуту замолчала, расплакалась и заявила: — На прошлой неделе я пришла повидаться с ней, но там ее уже не было!

— Понятно. А когда вы спросили, куда она ушла, что вам сказали?

— Что она принимала ухаживания одного молодого человека и, наверное, сбежала с ним.

— Но вы считаете, что это ложь?

— Конечно! — Грейс отчаянно затрясла головой. — Моя сестра никогда бы не ушла, не поговорив сначала со мной. Она… она очень простодушна и иногда легко подпадает под чужое влияние, но она не стала бы вот так исчезать.

— Но разве не естественно предположить, что она могла с кем-нибудь познакомиться и…

— Да нет же! — перебила его Грейс. — Мою сестру никак нельзя назвать легкомысленной девицей. Кроме того, мужчины ее не очень-то интересуют, поскольку… поскольку мы обе пережили неприятное происшествие и… — Грейс снова умолкла и нервно сглотнула, пытаясь прогнать воспоминания о том страшном событии; она не могла найти в себе силы говорить дальше.

— Что ж, — успокаивающе произнес Джеймс, — тогда следует обдумать и другие возможности. Я, честно говоря, не в восторге от коммерсантов, занимающихся похоронными делами, — и особенно это касается Победоноссонов, которые, похоже, извлекают из этого больше выгоды, чем все остальные, — но каким образом они могут быть замешаны в исчезновении вашей сестры?

Грейс посмотрела на него.

— Боюсь, они похитили мою сестру в аморальных целях, — краснея, сказала она. — Я слышала, что существуют дома, где женщин держат для удовлетворения мужских желаний. Возможно, Лили заперли в таком доме против ее воли.

Но Джеймс Солан решительно покачал головой.

— Нет, нет. Я уверен: дело совсем не в этом. Даже у Победоноссонов есть имя и репутация, и они не станут ввязываться в такую скандальную историю. — Он помолчал. — Мы начинаем беспокоиться, когда наши близкие отдаляются от нас, но я уверен: у вашей сестры все хорошо и в свое время она обязательно свяжется с вами.

Грейс едва сдерживала слезы. Она была абсолютно убеждена, что Джеймс поможет ей, но он, похоже, ничего не понял.

— Благодарю, что выслушали меня, — произнесла она, как только ей удалось взять себя в руки. — Но теперь мне пора идти, пока Победоноссоны не обнаружили моего отсутствия.

— Вы дадите мне знать, когда ваша сестра свяжется с вами?

Грейс кивнула.

— Если она со мной свяжется. Хотя каким образом Лили передаст мне сообщение, если она даже собственного имени написать не в состоянии…

— Так вашу сестру зовут Лили? — В глазах Джеймса тут же появился интерес.

— Да. Разве я об этом не говорила?

Джеймс наклонил голову набок и насмешливо посмотрел на Грейс.

— А по странной, но замечательной случайности ее полное имя, часом, не Лили Паркес?

Грейс кивнула.

— Да. Но как вы узнали?

— Лили Паркес! — уже громче повторил Джеймс. — Клянусь Богом. А вы, значит, ее сестра.

— Да.

— Ваша мать… ваша мать умерла, кажется. Да, вы мне говорили. А ее как звали?

— Маму звали Летиция.

Джеймс ахнул.

— А отца — Реджинальд?

— Да, — удивленно подтвердила Грейс. — Но я думаю, что он тоже умер. Я его не помню, так как родилась уже после его отъезда. Он даже не знал о моем существовании, — добавила она.

Джеймс шумно выдохнул и сжал руки Грейс в ладонях.

— Грейс Паркес, приготовьтесь к неожиданности.

Грейс расплакалась.

— Лили умерла! Вы узнали, что она мертва?

— Нет-нет, что вы! О вашей сестре мне совершенно ничего неизвестно — кроме того факта, что о ней говорит все юридическое сообщество Лондона.

— Говорит о моей сестре?

— Говорит о ней, ищет ее, строит догадки об исчезнувших Лили Паркес и ее матери.

— Но с чего бы это?

— И о вас тоже заговорят, как только станет известно, что вы — вторая живая наследница Реджинальда Паркеса.

Грейс озадаченно посмотрела на Джеймса.

— Но какое отношение к этому имеет мой отец?

— Прежде чем я вам все объясню, — ответил Джеймс, — прошу вас описать мне обстоятельства, при которых вы стали работать на Победоноссонов, поскольку теперь я не могу не думать, что именно они стоят за исчезновением Лили.

Грейс снова охватило смятение.

— Просто миссис Победоноссон увидела меня в Бруквуде в тот день, когда мы с вами познакомились, и пригласила поработать у нее наемной участницей похорон.

— И что вы ей сказали? Простите мою педантичность, но меня так учили. Я должен получить достоверные факты.

Пошел снег; крупные снежинки падали мягко и нежно, и Грейс, смахнув с жакета сверкающие кристаллики, ответила:

— Ну, я поблагодарила ее, но сказала, что мне это неинтересно; однако потом, когда обстоятельства нашей с Лили жизни изменились и мы очутились на улице, я пришла в такое отчаяние, что отправилась по ее адресу. Я спросила миссис Победоноссон, не согласится ли она нанять нас обеих, но она отказалась, и я уже собиралась уходить, когда в комнату вошел мистер Победоноссон и заявил, что они наймут меня как скорбящую, а Лили предложат работу в доме.

— Еще бы он этого не заявил! — воскликнул Джеймс. — И я готов держать пари, на тот момент он уже знал не только ваши имена, но и фамилию.

— Думаю, я ее назвала. Но какая разница? Почему вы спросили меня об отце? Что он сделал?

— Что он сделал? — Джеймс несколько раз открыл и закрыл рот, затем вскочил и дал выход чувствам. — Что он сделал? — повторил он. — Он умер за границей и оставил вам все свое состояние, только и всего! Вы с сестрой, вероятно, самые богатые девушки во всем Лондоне!

Воцарилось длительное молчание, во время которого Грейс не могла не только заговорить, но и пошевелиться. Снег ложился на поля ее черной шляпки, словно оторачивая ее горностаевым мехом.

Наконец девушка произнесла:

— Вы, должно быть, смеетесь надо мной, сэр, и это очень нехорошо с вашей стороны.

— Клянусь, это не так. Клянусь чем угодно, — очень серьезно ответил Джеймс, снова садясь на скамью.

— Состояние? — переспросила Грейс. — Вы говорите, целое состояние?

— Так и есть. Огромная сумма, если верить слухам.

— И вы совершенно уверены в том, что моя сестра — та самая Лили Паркес, которую все ищут? — продолжала Грейс; у нее кружилась голова, и все мысли перепутались.

— Я совершенно в этом уверен. Наследство оставлено вашей матери и Лили, но поскольку ваш отец не знал о вашем рождении, а ваша мать умерла, то вы — его прямая наследница. — Он нервно рассмеялся. — Мы с коллегами так часто читали объявления и рассуждали о том, где могут скрываться мать с дочерью, что все детали я выучил наизусть.

— Значит, Победоноссонам тоже все известно, — заключила Грейс.

— Склонен полагать, что да.

— И значит, Лили вовсе не сбежала с каким-то молодым человеком.

— Разумеется, нет. Должно быть, Победоноссоны держат ее где-то и готовят к роли, которая поможет им лишить вас обеих наследства.

— О Лили! — неожиданно вскричала Грейс.

Целых две минуты Джеймс молчал, глубоко задумавшись. Прежде чем заговорить, он взял Грейс за руку.

— Я спрошу совета о том, как поступить, — произнес Джеймс, — а вы пока должны продолжать работать у Победоноссонов, внимательно следить за всем, что происходит, и играть роль наемной скорбящей.

— Последнее будет нетрудно выполнить, — сухо заметила Грейс.

— Но умоляю вас: будьте осторожны. Оба Победоноссона чрезвычайно влиятельны. Кузен…

— Сильвестр Победоноссон?

— Да, он. Он баснословно богат, невероятно амбициозен и, несомненно, бесчестен — но ходят слухи, что именно он будет следующим лорд-мэром Лондона. Если ему перейти дорогу, он станет грозным врагом.

— Так вы думаете, он тоже в этом замешан?

— Почти наверняка да. Победоноссоны всегда действуют вместе.

— Но вы, конечно же… Вы ведь знаете, как их остановить, правда? Ведь наверняка можно что-то предпринять?

Джеймс покачал головой.

— Простите, если создал у вас преувеличенное представление о своих возможностях, — сказал он. — На самом деле я младший член юридического сообщества, и власти у меня примерно столько же, сколько у того человека в конце улицы, продавца спичек.

Несмотря на разочарование, Грейс сумела выдавить из себя улыбку.

— Нет, в таком деликатном деле требуется хитрость. Пожалуй, мне стоит обратиться к одному из старших барристеров и спросить его совета.

— Но как я узнаю, что он вам посоветовал? Мне прийти сюда снова?

Джеймс на минуту задумался.

— Вы сможете ненадолго выходить из дому по вечерам?

— Вероятно, — ответила Грейс.

— Нам нужно договориться о месте встречи. Вы знаете почтовый ящик в начале Эджвер-роуд? — Когда Грейс кивнула, он продолжил: — Я прохожу мимо него каждый вечер, примерно в восемь часов. Я мог бы остановиться там и подождать вас.

— Возможно, ждать вам придется долго: вдруг мне не удастся выскользнуть на улицу.

— Я буду приходить туда каждый вечер и ждать в течение часа — до тех пор пока вы все же не появитесь, — предложил Джеймс. — И тогда, вместе, мы придумаем, что можно сделать.

Грейс робко улыбнулась ему.

— Не знаю, как вас и благодарить.

— Мне это ничего не стоит, — возразил он. — Это знаменитое дело, и с его помощью я смогу прославиться в юридических кругах. Кроме того…

Грейс посмотрела на него.

— Кроме того… — повторил Джеймс, а затем, улыбнувшись, просто сжал ее руку и сидел так до тех пор, пока Грейс не вспыхнула и не отвернулась. — Постарайтесь улучить время и сходить в Сомерсет-хаус, получить свидетельства о рождении: ваше и вашей сестры. И — что еще важнее — возьмите у них свидетельство о браке ваших родителей. — Он достал из кармана несколько монет. — Стоимость свидетельств — шиллинг за штуку.

— Но я не могу взять у вас деньги!

— Что ж, — ответил Джеймс, глядя на нее с наигранной серьезностью, — тогда я дам вам эти пять шиллингов в долг, а когда вы получите наследство, можете вернуть их мне — если хотите, то даже с процентами.

 

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

На следующий день в величественном, отделанном деревом помещении мисс Шарлотта Победоноссон, в сопровождении маменьки и папеньки, встретилась с двумя старшими партнерами старой и уважаемой юридической фирмы «Биндж и Джентли», чтобы заявить права на наследство семейства Паркес.

Мисс Шарлотта, превосходно подготовленная к вопросам о «своем» прошлом, выглядела несколько иначе, нежели обычно. Не настолько иначе, чтобы вызвать сплетни соседей, но чуть-чуть иначе, в отдельных деталях, которые позже можно было вернуть в прежнее состояние. Победоноссоны, разумеется, не могли быть уверены в том, что, кроме сестер Паркес, нет никого, кто бы не знал, как выглядели их отец и мать, и потому яркий румянец Шарлотты приглушили с помощью пудры, а волосы обработали смесью из глицерина, красного вина и розовой воды, чтобы придать им более темный оттенок. Кроме того, на макушке у нее красовался шиньон темно-рыжих локонов, которые тряслись каждый раз, когда она заходилась в горьких (и отвлекающих внимание) рыданиях, что случалось достаточно часто.

— Боже мой. Ты просто потрясена, я знаю! — Ее мать извлекла из сумочки крокодиловой кожи бутылочку с нюхательной солью и поднесла ее к носу Шарлотты. — Но ты ведь всегда знала, что тебя удочерили, не так ли?

Шарлотта шмыгнула носом.

— А сейчас мы не спеша пройдем через все необходимые формальности с этими доброжелательными учеными мужами, — продолжала миссис Победоноссон, обнажая десна в широкой улыбке, адресованной сначала мистеру Бинджу, а затем и мистеру Джентли, — а потом, возможно, мы с тобой отправимся в шикарное путешествие.

— А можно нам поехать туда, где жил мой настоящий папочка? — жалобно спросила Шарлотта.

— Может быть, может быть, — ответила ей мать. — Посмотрим. Всему свое время.

— Как скоро мы сможем получить деньги? — спросил Джордж Победоноссон и был вознагражден тяжелым взглядом супруги. — Наша дочь такая чувствительная, — быстро выкрутился он, — и потому нам хочется, чтобы все вернулось на круги своя как можно скорее. Не следует слишком нарушать привычный для нее ритм жизни.

— Достаточно скоро, — ответил мистер Джентли, — хотя, как вы понимаете, в связи с размерами наследуемого имущества вам придется пройти через ряд формальностей.

— Шарлотта такая тонкая натура, — поддержала супруга миссис Победоноссон, — и потому мы настаиваем на том, чтобы это дело не получило огласку. Чем меньше людей о нем узнает, тем лучше. А что касается публикации наших имен в газете — Боже упаси!

— Да-да, — закивал Джордж Победоноссон. — Мысль о том, что наши клиенты, коллеги и соседи могут обо всем узнать, просто ужасает нас.

— Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы не допустить этого, — торжественно заявил мистер Биндж.

— Хотя в городе все только и говорят, что об этом наследстве, — вмешался мистер Джентли. — Событие воистину необычное и волнительное, и такая внушительная сумма денег!

Мистер Победоноссон с трудом удержался, чтобы не облизнуть губы.

— А что дальше?

Мистер Джентли опустил взгляд на лежащие на столе бумаги и осторожно поправил их.

— Так вы утверждаете, что дома у вас есть свидетельство об удочерении вашей дочери?

— Конечно, конечно! — воскликнул мистер Победоноссон.

— Мы просто не стали задерживаться и искать его, — добавила его супруга. — Когда кузен моего мужа сообщил ему об объявлении — это произошло вчера вечером, — мы решили, что следует немедленно идти к вам.

Данное утверждение, как и почти все, что касалось семейства Победоноссон, было не совсем правдивым. Сильвестр Победоноссон действительно примчался к ним накануне вечером, но он принес новости, полученные от шпиона в уголовной среде: еще одна группа лиц натаскивает молодую женщину и готовит бумаги, собираясь заявить свои права на наследство. И потому Победоноссоны решили не ждать, когда поддельные документы об удочерении доставят от подкупленных юристов, нанятых Сильвестром Победоноссоном, а обратиться в контору «Биндж и Джентли» немедленно, опередив тем самым возможных конкурентов.

— Мы-то сами «Меркьюри» не читаем, — продолжал Джордж Победоноссон. — Если бы мистер Победоноссон не заглянул в газету, мы, возможно, никогда об этом и не узнали бы.

Мистер Победоноссон посмотрел на Шарлотту; под его тяжелым взглядом она задрожала и снова расплакалась. Она сделала это отчасти потому, чтобы избежать расспросов, отчасти — имитируя частую смену настроения Лили, а отчасти — из-за боязни произнести что-то не то и тем самым потерять кабриолет и личного кучера.

Когда она понюхала соль из флакона, аккуратно прикоснулась к носику кончиком кружевного платочка и немного пришла в себя, мистер Джентли спросил ее:

— Не могли бы вы еще раз поведать мне о своих детских воспоминаниях, мисс Победоноссон? Сейчас мы позовем клерка, чтобы он записал ваши слова.

Последняя фраза явно захватила Шарлотту врасплох, но она пообещала сделать все возможное, и в комнату вошел клерк, неся табурет и пачку бумаги. Он сел на почтительном расстоянии от массивных столов старших партнеров фирмы, а новоявленная Лили Паркес вздохнула и уставилась в пустоту.

— Мне очень жаль, но я так мало помню из своей прежней жизни, — начала она.

— Но вы помните что-то о том месте, где жили? Важна любая мелочь.

— Дом наш я помню: это был миленький коттедж, во дворе которого росла шелковица; дом стоял недалеко от мельницы. И я жила в маленькой беленой комнатке наверху, а рама моей кровати была медная.

— А что-нибудь о матери помните? Можете сказать нам, как ее звали?

— Разумеется. Ее звали Летиция, — хорошо отрепетированным грустным голосом произнесла Шарлотта. — У нее были темно-рыжие волосы, как у меня, и она была очень красива. А вот папу я совсем не помню.

— Это и неудивительно! — поспешила вмешаться миссис Победоноссон. — Ей только-только исполнился год, когда он уехал.

— Но мама держала у себя на тумбочке его портрет.

— А было ли в его внешности что-то необычное?

Шарлотта заколебалась.

— Миниатюра с его портретом была слишком маленькой, но мама всегда говорила, что я пошла в отца.

— И вы жили в том коттедже с шелковицей…

— Абсолютно одни. Мама постоянно повторяла, что однажды папа вернется к нам и мы разбогатеем. Мы там жили, пока… пока… — Личико Шарлотты сморщилось, словно она опять собиралась расплакаться.

— Пока ее мать не умерла, — быстро закончил за нее мистер Победоноссон: во время репетиций он так часто видел слезы дочери, что они ему уже порядком надоели. — А потом мы с супругой услышали о бедной сиротке и — поскольку собственных детей иметь не могли — решили взять ее в свой дом.

— Мы всегда считали тебя родной дочерью, дорогая! — заявила миссис Победоноссон, и они с Шарлоттой обменялись восторженными взглядами.

— Но почему вы поменяли ей имя? — спросил мистер Биндж. — Ребенку тогда было… сколько: лет пять или шесть? Она ведь уже, конечно, привыкла, что ее зовут Лили.

— Но мне это имя никогда не нравилось! — обиженно воскликнула Шарлотта.

— И, если быть откровенной, — добавила миссис Победоноссон, — я всегда считала, что имя Лили годится разве что для прислуги. Мы полагали, что будет лучше, если девочка все начнет сначала.

— Но не могли бы вы сказать нам, — вставил мистер Победоноссон, — каким образом родной отец нашей Шарлотты сколотил такое состояние?

— Гуано, — коротко ответил ему мистер Биндж.

Троица Победоноссонов удивленно уставилась на него.

— Птичьи… э… выделения, — пояснил мистер Джентли. — Он обнаружил огромное их количество на Галапагосских островах.

Предмет разговора так смутил миссис Победоноссон, что она не могла даже смотреть в глаза мистеру Джентли.

— Но кому могло понадобиться нечто подобное? — слабым голосом спросила она.

— Удобрение, — ответил ей мистер Джентли. — Это очень ценный продукт. И мистер Паркес нашел его целую гору.

Миссис Победоноссон отвернулась; на ее лице застыло выражение глубокого отвращения.

— Можете ли вы рассказать нам еще что-нибудь о своем детстве, мисс… э… Шарлотта? — поинтересовался мистер Биндж.

В ответ Шарлотта протараторила все, что ей удалось узнать от настоящей Лили и от Грейс, — о чайном сервизе с синими птицами, о свадебной шляпке, о вышитых девизах мамы, о подбитой бархатом коробочке для кольца; она не упустила ни одной детали. Когда она замолчала, а клерка отпустили, партнеры сообщили семейству Победоноссон, что, похоже, все в порядке.

— И если вы при первой же возможности принесете нам документ об удочерении, думаю, мы сможем закончить все формальности в кратчайшие сроки, — добавил мистер Биндж.

Вслед за этим оба джентльмена встали и, торжественно поклонившись семейству Победоноссон, выразили свои соболезнования в связи со смертью родного отца Лили и свои поздравления по поводу получения ею солидного наследства, заставив Победоноссонов мучительно решать, какое именно выражение лица в данном случае было бы уместно. Распрощавшись, Победоноссоны вышли из юридической конторы и отправились домой, где открыли бутылку марочного шампанского.

 

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

В назначенное время, стоя у почтового ящика в начале Эджвер-роуд, Грейс при помощи света от уличного фонаря прочитала газетную статью, которую ей принес Джеймс Солан. Закончив читать, она подняла на него полные отчаяния глаза.

— Это же Победоноссоны, верно? Это они утверждают, что удочерили Лили?

Джеймс кивнул.

— Я навел справки у одного друга, клерка из фирмы «Биндж и Джентли», и боюсь, что вы правы: это Победоноссоны.

— Они заявили права на наследство. Значит, они победили! — воскликнула Грейс. Она, конечно, с самого начала знала: все это слишком хорошо, чтобы быть правдой, ведь бедные девушки становятся обладательницами колоссальных состояний только в сказках, которые она сочиняла для Лили.

— Я бы не стал опускать руки и смиряться с их победой, — сказал Джеймс, — хотя на данный момент у них, несомненно, значительный перевес.

— Но чтобы моя родная сестра!.. — в смятении воскликнула Грейс. — Я не верю! Зачем ей впутываться в такое дело? Как, ну как им удалось убедить ее заявить, будто они ее удочерили?

— Может, из-за денег? — предположил Джеймс. — Они могли пообещать ей драгоценности или какие-нибудь безделушки.

Но Грейс тут же энергично покачала головой.

— Подобные вещи Лили не интересуют, — сказала она. — Кроме того, она слишком любит меня — а я люблю ее, — чтобы одна из нас неожиданно сделала вид, словно второй и не существует вовсе.

— Но что-то все же заставило ее солгать.

— Она даже лгать не умеет — по крайней мере так, чтобы это не было заметно. Да ее ложь распознает четырехлетний ребенок!

— Гм. — Джеймс довольно долгое время молчал, а затем продолжил: — Возможно, Победоноссоны об этом догадались…

Грейс, не понимая, смотрела на него.

— Возможно, — пояснил он, — обнаружив, что Лили не желает поддерживать их в той игре, которую они затеяли, они наняли кого-то, кто исполнил бы ее роль.

— То есть актрису? — уточнила Грейс.

— Вот именно: актрису. Девушку, которая играла бы роль Лили, пока саму Лили держат где-то взаперти.

— Разумеется! — поддержала его Грейс, тут же поняв, что он отгадал загадку. — Но им даже актрису нанимать не нужно: у них есть дочь!

— У Победоноссонов есть дочь?

Грейс кивнула.

— Эта девушка и моя сестра почти ровесницы. Победоноссоны обязательно использовали бы ее в подобных целях.

— Вы ее видели?

— Да, и она весьма вежливо со мной беседовала. Ой! — Грейс прижала ладонь ко рту. — Так вот почему она задавала мне столько вопросов о моей матушке и обо всем, что с нами случилось! И Лили говорила мне, что и с ней мисс Победоноссон была очень мила.

— Какие они хитрые, эти Победоноссоны! — заметил Джеймс. — Она хотела проникнуть в ваше прошлое. Выяснить как можно больше подробностей о вашей прежней жизни.

— Но она показалась мне такой любезной…

Джеймс сухо улыбнулся.

— Когда речь заходит о деньгах, любезность тоже можно поставить себе на службу.

— Вы ведь не думаете… — Грейс замолчала, но затем набрала в грудь побольше воздуха и продолжила: — Как вы считаете, моя сестра в безопасности? Они бы не… не стали причинять ей зло, не так ли?

Джеймс покачал головой.

— По правде сказать, я так не думаю. Может, они и способны похитить человека, запереть его, но даже Победоноссоны не падут так низко, чтобы совершить убий… — Он закашлялся. — Что-нибудь похуже.

Со стороны дороги неожиданно донеслась ужасная какофония рожков, и Джеймсу с Грейс пришлось замолчать.

Когда шум стих и снова можно было разговаривать, Грейс спросила:

— Но что теперь можно сделать? Должен же быть какой-то выход!

Джеймс кивнул.

— Завтра я поговорю с мистером Эрнестом Стэмфордом, почтенным главой нашей адвокатской конторы, и ознакомлю его с подробностями вашей истории.

— А что могу сделать я? — взволнованно спросила его Грейс.

— Просто держите глаза и уши открытыми. Вы видите, как к похоронному бюро подъезжают посетители, вы можете услышать, о чем они говорят?

— Иногда, — кивнула Грейс.

— Тогда вполне вероятно, что вам удастся услышать что-нибудь интересное. Мой друг клерк сообщил мне, что Победоноссоны еще не предоставили документы об удочерении Лили.

— Поскольку таких документов попросту не существует!

— Согласен. Значит, им придется обзавестись подделкой, это не подлежит сомнению. Но документы должны выглядеть в точности как настоящие, а значит, на их изготовление уйдет какое-то время. И если бы вам, когда они будут готовы, удалось их выкрасть…

— Но Победоноссоны ведь могут просто заказать еще один экземпляр, не так ли?

— Такие документы не так-то просто подделать. А мы пока будем продолжать расследование и выиграем время для того, чтобы подготовить свой выход.

Грейс ненадолго умолкла.

— Но каковы наши шансы на то, чтобы одержать победу над столь нечестными людьми, как Победоноссоны? — спросила она. — Кому скорее поверят: мне или человеку, которого все уже осыпают поздравлениями в связи с предстоящим избранием на пост лорд-мэра Лондона?

— На вашей стороне истина, — ответил ей Джеймс. — И мы должны в это верить.

— Я сделаю все, что смогу, — пылко заверила его Грейс. — Буду подглядывать в замочные скважины, следить за приходом и уходом посыльных и подслушивать разговоры.

— Но вы также должны соблюдать осторожность, — заметил Джеймс, беря ее за руку. — Не забывайте: под личиной респектабельности Победоноссонов скрывается полное неуважение к моральным нормам. Не позволяйте им даже на секунду заподозрить, что вы прекрасно понимаете, что происходит.

— Обещаю, — торжественно произнесла Грейс.

Джеймс улыбнулся, наклонился к ней и поцеловал ее руку, прежде чем отпустить.

Грейс не знала, что и думать об этом галантном жесте, и потому решила вообще о нем не думать. Победоноссоны, наследство, местонахождение Лили — все это и без того до отказа заполняло ее мысли. Для чего-то еще места просто не оставалось.

Джеймс положил «Меркьюри» на кучу мусора, наваленную у фонарного столба, откуда ее забрал бродяга и сунул в карман, чтобы позже использовать как защиту от холода. И потому Грейс не смогла увидеть небольшой текст, напечатанный в колонке частных объявлений:

«“Миссис Смит” срочно ищет “Мэри”. Последний раз виделись на Вестминстер-бридж-роуд, Лондон, ЮВ, 7 июня 1861 года. Если это имя и адрес вам о чем-то говорят, пожалуйста, обращайтесь: абонент № 236, “Меркьюри”, Лондон. Речь идет о деле чрезвычайной важности.

Надпись на конверте: Подтверждение усыновления».

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

— Я думала, — сказала вдова, — о том, чтобы гроб для покойного супруга сделать из сосны.

— Неужели? — переспросил ее Джордж Победоноссон, и по его голосу было слышно, что он потрясен до глубины души. — Сосна! Такое тонкое и хрупкое дерево. Я бы не сказал, что оно подходит для гроба любимого мужа. — Он задумчиво покачал головой. — Если супруг был вам очень дорог, то боюсь, вам следует остановить свой выбор на полированном дубе. Разумеется, если покойный играл не такую уж важную роль в вашей жизни… — Мистер Победоноссон сделал паузу, и фраза повисла в воздухе: незаконченная, обвиняющая.

Прошло уже несколько дней с тех пор, как Грейс узнала волнующие новости о наследстве, и она снова стояла в красной комнате, ожидая, когда ее предъявят как живой пример сознательной, профессиональной скорбящей, которую можно нанять, дабы подчеркнуть момент прощания с бренным миром.

Женщина вздохнула.

— Дело в том, что я оказалась в несколько затруднительном положении с точки зрения финансов.

— Финансовую сторону такого дела вовсе не стоит принимать в расчет, — заметил мистер Победоноссон, печально качая головой.

— Вы уже думали о том, чтобы воспользоваться поездом компании «Некрополис»? — включилась в диалог миссис Победоноссон. — Некоторые современные вдовы считают, что это именно то, что нужно, — и к тому же удивительно экономично.

— Поезд? — переспросила вдова. — Ни в коем случае. Мой муж не переносил поездов. — Она снова вздохнула. — Что ж, по поводу дерева для гроба…

— Мадам! — воскликнул мистер Победоноссон. — Я бы оказался никудышным гробовщиком, не заботящимся о своих клиентах, если бы согласился на что-либо меньшее, чем высококлассный полированный дуб.

— О Боже, ну что ж, возможно…

Стоявшая с опущенной головой Грейс, услышав последнюю фразу, даже не знала, что ей делать: громко поносить увертливость Джорджа Победоноссона или же не менее громко восхвалять его изобретательность.

Поскольку в тот день похорон не было, она вышивала еще одну брошь, и опять человеческим волосом (волосы умершего следовало сложить в лавровый венок и пришить к шелку), когда миссис Победоноссон велела ей надеть шляпку, взять ленты и ждать в красной комнате, придав своему лицу трагическое выражение. Теперь, когда Победоноссоны и вдова перешли в соседнее помещение, чтобы вернуться к вопросу о дереве, Грейс с любопытством осмотрелась в комнате, куда ей редко дозволялось заходить. Она увидела внушительный письменный стол красного дерева, несколько кожаных кресел и высокий буфет, дверцы которого были приоткрыты. Над столом висели две большие полки: одна из них была заполнена картонными папками с именами заказчиков последних похорон, а на второй стояли журналы для гробовщиков и несколько экземпляров Библии. На столешнице лежал нож для резки бумаги, а также стояли чернильница и пять деревянных подставок для папок с деталями похорон, которые фирма Победоноссонов планировала провести в ближайшие несколько дней. Но там не было никакого великого плана мошеннически лишить Лили Паркес ее наследства. Сказать по правде, в холодном свете лондонского дня вся ситуация показалась Грейс слишком абсурдной, чтобы быть правдой.

Грейс поразмыслила об этом, а затем уделила минут десять беспокойству о Лили. Наконец в комнату вернулись Победоноссоны. За ними шла безутешная вдова.

— Если вы не хотите воспользоваться поездом, то должна вам заметить, упряжка всего лишь из двух лошадей для первого экипажа в процессии выглядит довольно-таки жалко, — произнесла миссис Победоноссон, входя в комнату. — Она будет символизировать — если вы позволите мне говорить прямо — определенное равнодушие к покойному со стороны тех его родственников, которые остались на грешной земле.

Вдова что-то пробормотала, очевидно, не соглашаясь с подобным утверждением.

— В прошлом году некая дама, живущая с вами по соседству, овдовев, заказала четырех превосходных жеребцов, которые тянули дроги с телом ее супруга прямо в рай, и благодаря этим животным вся процессия выглядела весьма импозантно: шикарные плюмажи, развевающиеся гривы… Не правда ли, мистер Победоноссон?

— Истинная правда! Ибо они выступали символами великой любви, которую эта женщина лелеяла в своем сердце, — любви к покойному супругу.

— О Боже… Ну, если вы считаете, что это так необходимо… — сказала вдова.

Миссис Победоноссон повернулась к Грейс.

— И раз уж мы затронули вопрос о похоронном кортеже, — произнесла она, — то что вы скажете о наемных участниках процессии?

Грейс сделала неглубокий вдох и, сдвинув носки туфель вместе, замерла, словно восковая фигура.

— Я об этом не думала, — призналась вдова. — Я и не догадывалась, что это может быть необходимо.

— Наемные скорбящие пользуются большой популярностью, — заметила миссис Победоноссон. — Они могут быть одеты в плащи с капюшонами или, вот как Грейс, нарядиться во все черное, включая шляпку, и нести в руках ленты. «Плакальщики» — вот как мы называем ленты, ведь они символизируют пролитые слезы.

— Понятно, — ответила вдова, бросив на Грейс злобный взгляд. — Но я, право же, не…

— Обычно их нанимают по двое, — продолжала миссис Победоноссон, словно не заметив комментария вдовы. — А если их поставить по обе стороны входной двери, они производят очень трагическое впечатление. Думаю, вы согласитесь, что у этой девушки, Грейс, весьма душераздирающий вид.

Вдова тяжело вздохнула и высморкалась в белый с черной каймой носовой платок, но в результате согласилась нанять двух участников процессии. Грейс ждала, когда же ее отпустят, ведь у нее оставалось еще много работы над брошью из волос, и она хотела закончить ее засветло. Вдову проводили к выходу, и Роуз едва успела закрыть за ней двери, когда в них неожиданно громко постучали.

Двери снова открыли, и Роуз начала было произносить вежливое приветствие, но Сильвестр Победоноссон тут же перебил ее и, ворвавшись в холл, помчался прямо в красную комнату.

— Оно у меня, Джордж! — воскликнул он, торжествующе поднимая руку с зажатым в ней плотным конвертом. — То, чего мы так ждали!

Грейс бросило в жар, затем — в холод. Это свидетельство. Безусловно, это оно.

Ее тут же отпустили восвояси, но вместо того, чтобы вернуться в комнатушку для шитья, девушка осталась в узком проходе, соединявшем хозяйские покои в передней части дома и мастерские в задней.

— Подделка хорошего качества? — услышала Грейс вопрос Джорджа Победоноссона.

— Исключительного. Эти люди собаку съели на подделывании документов! — ответил его кузен.

Затем конверт открыли, и Грейс, сердце которой отчаянно билось, представила себе, как мужчины разворачивают документ.

— Как по мне, выглядит неплохо, — услышала она через несколько секунд голос Джорджа Победоноссона.

— Хотя как оно должно выглядеть на самом деле, не знает никто, — заметила его супруга.

Ненадолго воцарилась тишина, и Грейс предположила, что они все вместе читают документ.

— Когда ты отвезешь его? — спросил Сильвестр.

— Вечером, как только мы закроемся, — ответил его кузен.

Миссис Победоноссон восторженно хихикнула.

— Не забывай, он не должен выглядеть слишком новым, — сказала она. — Ведь ему должно быть уже много лет. Запачкай его; вотри в него сажи из камина.

— Мудрые слова! — весело воскликнул Джордж Победоноссон. — Какая у меня умная жена!

Последовала еще одна небольшая пауза — похоже, документ снова спрятали в конверт, после чего владелец похоронного бюро предложил всем выпить в задней комнате. Миссис Победоноссон ответила, что оставит это удовольствие мужчинам (а ей нужно проверить, как работают девушки), и Грейс с быстротой молнии проскочила коридор и свернула за угол.

Она сразу же направилась в комнатку для шитья, повесила на крючок шляпку и плащ и взяла в руки вышивку. Наверное, ей просто повезло: четыре девушки из похоронного бюро все еще работали в магазине на Оксфорд-стрит, и единственным человеком в комнатке на тот момент была Джейн. Однако она прилежно вышивала инициалы покойника на подушке для гроба и, когда Грейс вошла, даже не подняла глаз от работы.

Несколько мгновений Грейс молча сидела на табуретке, держа работу в руках. Что же ей делать? Может ли она сообщить об этом Джеймсу? Но как? Если она все же сообщит ему новость, то чего он может от нее потребовать?

И тут в ее мозгу созрел пугающий ответ: он определенно захочет, чтобы она выкрала документ!

Грейс тут же почувствовала, что качает головой. Нет, она никогда не осмелится на такой дерзкий поступок!

Но если она на это не осмелится, прозвучал внутренний голос, то будет просто стоять и смотреть, как кто-то присваивает состояние, которое сколотил ее родной отец. Готова ли она позволить Шарлотте Победоноссон выдавать себя за Лили, а возможно, даже смириться с тем, что она, Грейс, больше никогда не увидит сестру? Готова ли она позволить Победоноссонам вести роскошную жизнь на ее деньги?

Нет! Ни к чему из вышеперечисленного Грейс не была готова. Однако все так и произойдет, если она ничего не предпримет для того, чтобы остановить Победоноссонов. Даже если ее ждет неудача, она все равно обязана попытаться…

Придя к такому решению и понимая, что действовать нужно немедленно, пока мужество ее не покинуло, Грейс снова отложила вышивку и, бросив быстрый взгляд на Джейн, чтобы проверить, заметила ли та вообще ее присутствие, покинула помещение для шитья, прошла по коридору и (прислушавшись на мгновение у дверей, нет ли кого внутри) проскользнула в красную комнату.

«Обошлось», — вздохнула девушка: конверт все еще лежал на столе. Грейс быстро, в восемь шагов, преодолела расстояние до стола, достала плотную белую бумагу из конверта и прочла первые несколько строк: «Подтверждение удочерения в графстве Миддлсекс». Чуть ниже от руки было вписано имя Лили, а имена Летиция и Реджинальд Паркес приводились как имена родных матери и отца Лили.

О, коварные Победоноссоны!

Грейс не стала читать дальше, но сложила документ и спрятала его в лифе платья (ей хватило предусмотрительности оставить уже пустой конверт на столе, на том же месте). Затем повернулась к двери… но тут же с ужасом услышала голос Сильвестра Победоноссона, приказывающего Роуз принести ему графин портвейна в красную комнату. К несчастью для Грейс, Сильвестр Победоноссон решил вернуться к большому камину.

Услышав его ненавистный голос прямо за дверью, Грейс замерла, но затем, увидев, что спрятаться можно в одном-единственном месте, быстро распахнула дверцу высокого буфета и влезла внутрь. После этого девушка дрожащими пальцами прикрыла дверцу.

В узкую щель между дверцами Грейс увидела, как вслед за Сильвестром Победоноссоном в комнату вошла Роуз. Горничная подмела золу в камине и снова вышла, но через минуту вернулась, неся поднос, на котором стоял графин с темно-красной жидкостью. Сильвестр Победоноссон даже не подумал поблагодарить Роуз; он молча снял пальто и повесил его на вешалку, налил себе бокал портвейна и пододвинул удобное кресло ближе к огню.

Грейс старалась дышать как можно тише; она уже готова была упасть в обморок от страха. Девушка что есть силы прикусила нижнюю губу, чтобы привести себя в чувство. Она повторяла себе, что справится, что сумеет победить, ведь ей просто нужно сидеть и ждать, когда Сильвестр Победоноссон выйдет из комнаты…

Но было не похоже, что он собирается уходить; по правде говоря, создавалось впечатление, что он чувствует себя как дома и намерен задержаться еще какое-то время. Вынужденная следить за ним, Грейс смотрела, как он устраивается в кресле: грудь колесом, ноги раздвинуты — самомнение так и сочилось из него, даже когда он просто сидел. Немного погодя Сильвестр Победоноссон снял ботинки и, наклонившись вперед, придвинул их поближе к камину; затем снял перчатки — сначала стянул с руки правую, а затем и левую — и небрежно уронил их на пол. Он немного повернулся и сунул руку в карман сюртука, чтобы достать сигару, — благодаря этому жесту его левая ладонь была очень хорошо видна Грейс, и в то же мгновение девушка, к своему полному изумлению и ужасу, поняла, что эта ладонь представляла собой хитроумное устройство, состоящее из металлических пластин с заклепками, крепящееся к обрубку руки полосками полотна.

И тут она все поняла. Грейс осознала причину, по которой запах сигар и макассарового масла для волос включил цепочку воспоминаний, по которой ей совершенно не хотелось идти; причину того, почему все ее тело начинало кричать от отвращения каждый раз, когда этот человек оказывался рядом. Сильвестр Победоноссон был тем мужчиной в церкви на похоронах Вэлланда-Скропса; мужчиной, одно присутствие которого вызвало у нее приступ тошноты. Сильвестр Победоноссон был тем самым мужчиной, который пришел к ней среди ночи…

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Грейс снова прикусила губу, на сей раз так сильно, что почувствовала вкус крови и чуть не закашлялась. В голове у нее крутились сотни вопросов и сотни ощущений, и она поняла, что уже не может держать себя в руках. Ей захотелось выпрыгнуть из буфета, осыпать Сильвестра Победоноссона градом ударов, выкрикнуть ему в лицо оскорбления. Ей захотелось схватить нож для резки бумаги и вонзить ему в сердце! Какие страдания причинил ей этот человек! Он похитил ее невинность, украл ее прошлое, разрушил будущее — а сейчас собирался присвоить наследство, по праву принадлежащее ее семье. Разве можно допустить, чтобы такой человек жил на земле? Грейс хотелось убить его на месте.

И тем не менее, скрываясь в темноте буфета и лишь с большим трудом сдерживая бушующую ярость, девушка прекрасно понимала, что не осмелится поступить так, как ей хочется. У нее на это не хватит сил — ни физических, ни душевных; кроме того, она слишком страшилась возмездия. Мужчина таких габаритов и силы одолеет ее в мгновение ока. Будь у нее даже нож или пистолет, хладнокровно лишить человека жизни — это безрассудный, отчаянный поступок. Она просто не способна на подобное!

Кровь стучала у Грейс в ушах, когда она пыталась взять себя в руки и сидеть тихо, как мышка. Она должна оставаться спокойной, но быть настороже и ждать первой же возможности сбежать. Только если ей удастся выскользнуть из комнаты незамеченной, у нее появится шанс взять верх над Победоноссонами.

Сильвестр, даже не подозревая о присутствии в комнате посторонних, постучал зажатой в механической руке сигарой по столешнице. Все его внимание было поглощено подсчетами приблизительной суммы, которую они получат в результате мошенничества. Кто-то сказал ему, что все наследство составляет около сотни тысяч фунтов. Другой человек утверждал, что речь идет о ста пятидесяти тысячах. Даже учитывая то, что ему придется поделиться с кузеном, сумма очень и очень приличная. Ее хватит на новый магазин похоронных товаров в каком-нибудь крупном промышленном городе, например в Манчестере или Бирмингеме…

Размышляя о деньгах и способах, с помощью которых он их получит, Сильвестр Победоноссон неожиданно повернулся к конверту, по-прежнему лежащему на столе. Несколько секунд он просто смотрел на конверт, а затем подкатился на снабженном колесиками кресле поближе и протянул руку, намереваясь взять его.

У Грейс кровь застыла в жилах.

Он заглянул в конверт раз, затем второй, а потом недоверчиво выругался. Победоноссон швырнул конверт на пол и разразился потоком ругательств. Затем с недоумением уставился на пол, выдвинул несколько ящиков стола и, крича и сквернословя, выбежал прочь из комнаты.

Грейс не колебалась ни секунды. Она выскользнула из буфета, покинула красную комнату и вернулась в вышивальную, где сейчас никого не было. Девушка взяла в руки оставленную ранее вышивку и замерла на минутку, чтобы дать себе осознать то, что ей только что довелось увидеть, и попытаться совладать с недавними открытиями.

Так значит, это был он. Разумеется! Разве она не чувствовала это с самого начала? Сильвестр Победоноссон был тем самым человеком, чье появление в церкви, на похоронах, вызвало у нее нервную дрожь. И уже здесь, в магазине, она не то чтобы узнала его, но в глубине души испытала ужас от его присутствия. Именно ему принадлежит запах сигар и помады для волос. Именно ему принадлежит та аура зла…

Из глубины дома донеслись громкие крики, и Грейс тут же склонилась над шитьем, но, сделав это, услышала шорох бумаги. Свидетельство! Она должна избавиться от него, и как можно скорее.

Но куда его положить?

Первой ее мыслью было сжечь документ, но, поскольку день уже клонился к закату, в камине оставалось два-три тлеющих уголька и ни следа яркого пламени, от языков которого плотная бумага моментально вспыхнула бы и сгорела дотла. Кроме того, свидетельство, несомненно, лучше сохранить — чтобы доказать его незаконность. Может, спрятать его у себя в комнате, под матрасом? Подумав об этом, Грейс встала, но почти тут же снова села, поняв, что комнаты прислуги обыщут в первую очередь, и уж, конечно, начнут с кровати сестры Лили. Победоноссоны будут искать везде. Но тут ее осенило. Станут ли они обыскивать приемную Господа?

Как только Грейс об этом подумала, она вышла из комнаты и торопливо спустилась по каменным ступеням в прохладный покой, где в тот день лежали благородные останки мистера Траскот-Дивайна и мистера Мэйхью, чьи похороны должны были состояться в Бруквуде на следующий день. Тела были уже практически готовы к церемонии: господа покоились в гробах, одетые в свои лучшие костюмы, а их руки аккуратно сложили на груди. Крышки гробов лежали сверху: их заколотят только перед самым погребением. Грейс знала, что это своеобразная страховка от погребения заживо (ей было известно и о второй причине: так мистеру Победоноссону будет проще освободить трупы от всех мало-мальски ценных вещей).

В помещении было ужасно холодно. В жестяном подсвечнике горела одинокая свеча; она мигала и оплывала в сыром воздухе, отбрасывая дрожащие тени и создавая мрачную, тревожную атмосферу. Однако Грейс это не отпугнуло: она подошла к ближайшему гробу, который принадлежал мистеру Траскот-Дивайну, отодвинула крышку и положила свидетельство внутрь, под матрас. Совершая это действие, Грейс не могла не вспомнить о другом, похожем случае: печальном дополнении, которое она около полугода тому назад спрятала в другой гроб и в другом месте. Как странно, что тот случай оказался так крепко связан с нынешним…

Но для воспоминаний времени не оставалось, и Грейс, приподняв юбки, проворно взбежала по лестнице и вернулась в комнату для шитья. Из красной комнаты до нее доносились голоса и невнятный шум (голоса принадлежали обоим кузенам Победоноссон и Роуз, причем последняя плакала и оправдывалась), и Грейс решила, что будет разумно зайти к миссис Победоноссон и тем самым обеспечить себе хоть какое-то алиби. Вышеупомянутую даму она обнаружила в одной из мастерских, вместе с Джейн и еще двумя девушками: они вплетали восковые цветы в венки.

Грейс присела в реверансе. Последние несколько дней ей было очень нелегко скрывать свою ненависть к семейству Победоноссон и вести себя с ними вежливо и почтительно, и сейчас — после того что ей открылось в отношении Сильвестра Победоноссона — она отчаянно пыталась вести себя естественно.

— Я уже почти закончила лавровый венок, мадам, и не знаю, стоит ли мне сразу же приниматься за вышивку на подушке, — произнесла Грейс, протягивая хозяйке следующую работу, взятую из корзинки. — Или вы прикажете мне поработать над чем-то другим?

Миссис Победоноссон наградила Грейс фальшивой улыбкой, обнажив значительную часть не только зубов, но и десен: она тоже старалась вести себя естественно и не подавать виду, что замешана в невероятном заговоре.

— Бери из корзинки любую работу, какую хочешь, Грейс, — ответила миссис Победоноссон. — Тебе еще много осталось доделать в лавровом венке?

— Нет, мадам, — смиренно ответила Грейс. — Не желаете ли взглянуть на мою работу, мадам?

— Пожалуй. Ты так хорошо вышиваешь — кое-кому стоило бы брать с тебя пример.

— Благодарю вас, мадам. — Грейс опустила глаза, в то время как остальные девушки бросили на нее возмущенные взгляды. — Я принесу вам вышивку.

Крошечный вышитый лавровый венок был принесен в комнату, рассмотрен и предъявлен другим девушкам — но тут же вернулся к Грейс, как только дверь распахнул обезумевший Джордж Победоноссон.

— Он исчез! — крикнул Победоноссон жене.

Миссис Победоноссон повернулась к супругу и удивленно посмотрела на него.

— Что исчезло?

— Документ! А ты что подумала?

— Но я видела его своими собственными глазами менее получаса тому назад. Как он мог исчезнуть?

— Не важно как, главное, что это произошло!

Миссис Победоноссон неожиданно вспомнила о том, где находится, а также о том, что их девиз — предусмотрительность.

— Только не при девушках. Особенно… — начала она и замолчала. — Пойдем в красную комнату.

Мистер Победоноссон вышел; за ним последовала и его супруга, молчаливая и растерянная. В последнее время она могла думать лишь о наследстве, которое (она уже все решила) даст ей возможность отойти от дел и поселиться на вилле у моря. Она уже сыта по горло похоронными делами, постоянной маской заботы, проявлением сочувствия при полном отсутствии оного, притворным интересом к тому, какие цветы лучше использовать в венке; красные розы или розовые гвоздики. Иногда миссис Победоноссон ловила себя на том, что ей ужасно хочется сказать скорбящим родственникам: «Да какая разница? Они все равно не увидят эти цветы, верно? Они же умерли!»

Когда мистер и миссис Победоноссон закрыли за собой двери, их работницы в едином порыве, словно под действием магнита, перешли в дальний конец комнаты, чтобы попытаться расслышать, о чем говорят хозяева. Все трое Победоноссонов беседовали на повышенных тонах, что значительным образом облегчало эту задачу.

— Где же он, черт побери?

— Если бы я знал, я бы там поискал!

— Наверное, его забрал кто-то посторонний.

— Может, налетел сквозняк?

— И что, выдул письмо из конверта? Не будь смешной, женщина!

— А тот, кто его сделал, не может сделать его еще раз?

— На это нет времени, — ответил Сильвестр Победоноссон. — Конкуренты наступают нам на пятки.

На минуту воцарилось молчание, а затем Джордж Победоноссон заявил:

— Его наверняка похитил кто-то из наших. Соберите всех, и давайте осмотрим комнаты.

Вскоре всех работников, включая кузнеца и конюхов, собрали в холле. Им сообщили, что пропал некий ценный предмет и потому их комнаты подвергнут осмотру. Осмотр этот был проведен в чрезвычайно короткие сроки, поскольку в комнатах прислуги не было ничего, кроме кроватей и стульев, и все слуги могли похвастаться только одним комплектом одежды.

Пока остальные служащие, напустив на себя обеспокоенный вид, получали удовольствие от неожиданных драматических событий, Грейс отчаянно пыталась сохранять хладнокровие. Она не сомневалась в том, что следующим шагом станет допрос прислуги, а возможно, и личный досмотр, и, хотя пропавшего документа у нее не было, она очень боялась, что личный досмотр будет проводить мистер Сильвестр Победоноссон. Она понимала, что, если это произойдет, если он просто прикоснется к ней, она больше не сможет сдерживаться. Возможно, она и не сумеет убить его, но не будет просто стоять и позволять ему ощупывать себя. Она вряд ли справится с желанием укусить его, поцарапать или ударить. И тогда, конечно, игра будет окончена.

— За последний час никто не выходил из здания, не так ли? — спросил Сильвестр Победоноссон.

Все покачали головами, и миссис Победоноссон быстро пересчитала слуг.

— Судя по всему, нет, — подтвердила она.

— Значит, если пропавшего документа в доме нет, вор держит его при себе.

— Погоди-ка. — Джордж Победоноссон достал из кармана золотые часы и, прикрыв ладонью гравировку «Томасу Перкинсу от любящей супруги», открыл их. — В здании все-таки стало на двух человек меньше. Завтрашние трупы отправились на склад в Ватерлоо, где будут дожидаться своего поезда.

— Ну, вряд ли кражу совершили они! — презрительно фыркнула его супруга.

На какое-то время воцарилась тишина, а затем Джордж Победоноссон задумчиво произнес:

— Возможно, и они. Я сегодня спускался в подвал, чтобы проверить, все ли готово, и обратил внимание на то, что крышка одного из гробов немного сдвинута.

— Ты хочешь сказать, что один из покойников встал и похитил свидетельство?

Джордж Победоноссон бросил на жену испепеляющий взгляд.

— Я имел в виду, что кто-то положил свидетельство в гроб, чтобы вынести его из дому.

Услышав это и едва не упав в обморок от ужаса, Грейс посмотрела на лица девушек и постаралась скопировать их невинные, любопытные выражения. Ей, конечно, давно было известно, что «Лондон некрополис рэйлвей» собирает гробы, предназначенные для проведения похорон в Бруквуде, накануне вечером, но в суматохе и волнении совершенно об этом не подумала.

— И что теперь? — спросила миссис Победоноссон.

— Теперь придется ехать вслед за гробами, — заявил Сильвестр Победоноссон. — Куда именно они направились?

— На склад возле станции Ватерлоо, на Вестминстерроуд, — ответил ему кузен.

— И чьи тела мне нужно искать?

— Мистера Траскот-Дивайна и мистера Мэйхью, — ответила миссис Победоноссон. — Гроб из полированного вишневого дерева и дуба, соответственно.

— Или из того, что очень похоже на дуб, — пробормотал Джордж Победоноссон и повернулся к кузену. — Составить тебе компанию?

Сильвестр Победоноссон покачал головой.

— Оставайся здесь и осмотри все еще раз на тот случай, если мы что-то упустили, — резко ответил он. — Кроме того, мой кучер уже сидит на козлах, а в ландо места хватит только для меня одного. — Он толкнул стоящую рядом с ним девушку. — Сходи за моим пальто, и поживее.

Прислуга начала расходиться, перешептываясь и пытаясь понять, что же происходит, а бледная дрожащая Грейс вернулась в комнату для шитья. Что же ей теперь делать? Если она пустит все на самотек, то Сильвестр Победоноссон снова завладеет свидетельством и все вернется на круги своя.

Она не могла этого допустить. Нет, каким-то образом ей нужно закончить то, что она начала: она должна взять наемный экипаж и постараться добраться до склада первой.

 

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Когда Сильвестр Победоноссон вышел на улицу, где его ожидали ландо и кучер, он не смог найти их, поскольку на город опустился густой туман, и, хотя лошадь и повозка находились от него в двух шагах, разглядеть их он не смог.

— Эге-гей! — закричал Сильвестр Победоноссон. — Где тебя черти носят?

— Я здесь, сэр! — откликнулся кучер и закашлялся, когда влажный и плотный воздух попал ему в горло.

— Да чтоб тебя! Ты что, переехал?

— Нет, сэр! — Кучер взмахнул кнутом. — Вот он я, сэр, сижу в ландо и ожидаю вас, в точности там, где вы приказали.

Сильвестр Победоноссон вытянул руки перед собой и стал напряженно вглядываться в окружающий его мрак. Туман опустился неравномерно: в одних местах он был плотнее, чем в других, и постоянно менял цвет: он казался то серым, то грязно-коричневым, затем и вовсе ядовито-зеленым. Время от времени сквозь него проникал луч солнца, окрашивая его в бледно-желтый цвет. Однако вне зависимости от оттенка туман превращал вышедших на улицу в слепцов, насыщал их одежду влагой, проникал за шиворот и замораживал плоть до костей.

— Еще час назад шел сильный дождь, а потом с реки поднялся туман. И такой густой! — сообщил возница.

— Болтай дальше, я найду тебя по голосу! — потребовал Сильвестр Победоноссон.

— Я здесь, сэр! Прямо перед вами! — несколько раз выкрикивал кучер, и наконец вытянутая рука коммерсанта коснулась бока ландо и он взгромоздился на сиденье рядом с кучером.

— Чертов туман! Чертов город!

— Куда желаете отправиться, сэр?

— На станцию Ватерлоо. И как можно скорее, — приказал Сильвестр Победоноссон.

— Насчет «скорее» не уверен, сэр, — огорченно протянул кучер. Он поправил шарф так, чтобы тот прикрывал нижнюю часть лица и превратился в защитную маску, позволяющую дышать. — И я не думаю, что поезда сегодня вообще ходят. В такую-то погоду!

— Я не собираюсь садиться на поезд, — прорычал его хозяин. Он глубоко вдохнул и закашлялся. — Хватит болтать. Просто доставь меня туда так быстро, как только сможешь.

— Не хотите ли нанять проводника? — спросил его возница, заметив нескольких мальчишек, которые размахивали факелами и шагали впереди повозок, освещая им таким образом путь.

— Найми хоть двух, — последовал ответ. — Главное — доставь меня на место.

— Есть, сэр! Огня! Огня! — завопил кучер в непроглядную тьму. Но ближайших к ним мальчишек уже наняли, и, лишь когда Сильвестр Победоноссон поклялся задушить его голыми руками, если они немедленно не тронутся с места, возница щелкнул кнутом.

Лошадь послушно пошла, но ее глаза видели во тьме ничуть не лучше, чем человеческие, и потому бедное животное тут же споткнулось о деревянный ящик, который кто-то бросил прямо посреди дороги. Лошадь устояла, но повредила правую переднюю ногу и сбилась с пути (так же, как и кучер), поэтому, немного поплутав и свернув не туда, окончательно заблудилась во мраке и забрела на скользкие мраморные ступени, ведущие к парадной двери в какое-то здание.

— Идиот! — заорал Сильвестр Победоноссон, когда колеса ландо застряли на нижней ступени. — Куда тебя несет?

— Я ничего не вижу, сэр! — оправдывался кучер. — В такой жуткий туман мне попадать еще не доводилось.

— Ну и что с того? Возвращайся на дорогу и вперед! Найди мальчишек с факелами. Заплати им двойную цену!

Запинаясь, ругаясь и выкрикивая распоряжения, Сильвестр Победоноссон начал медленно двигаться по направлению к зданию, широко известному служащим «Некрополис рэйлвей» под названием «Склад мертвецов».

* * *

После ухода Сильвестра Победоноссона Грейс выждала целых десять минут, после чего тоже покинула комнату. Отчасти такая задержка была вызвана тем, что девушка не могла найти в себе силы оставить относительную безопасность похоронного бюро, а отчасти — тем, что она боялась оказаться в непосредственной близости от человека, погубившего ее. Ей почему-то казалось, что источаемое им зло все еще может навредить ей.

Однако мысли о Лили, о ее судьбе наконец заставили Грейс действовать. Посмотрев в окно и увидев, что улицу заволокло густым туманом, она отыскала отрез белой кисеи, намереваясь обвязать его вокруг рта и носа и таким образом отфильтровать поступающий в легкие воздух: девушка помнила слова матери о том, что густой лондонский туман очень вреден. Однако, когда проблема с кисеей была решена, возникла следующая: как выйти из бюро незамеченной. Следует ли ей придумать подходящий предлог: сообщить Победоноссонам, что она заболела, притвориться, будто собралась в больницу, или изобрести иную благовидную причину? Но что, если они не отпустят ее?

Грейс нахмурилась и попыталась обрести твердость духа. С какой стати она должна беспокоиться об этом семействе? Если ей удастся заполучить свидетельство, то, вполне вероятно, ни одного из них она вообще больше не увидит — по крайней мере, не в качестве наемного работника. Однако если у нее ничего не выйдет и они все-таки приберут к рукам ее наследство, то как она сможет и дальше на них работать, зная все то, что они сделали? Сумеет ли она и дальше вести себя как ни в чем не бывало просто ради того, чтобы иметь крышу над головой?

Нет, решила Грейс, она просто исчезнет. Так она и поступила: ни с кем не попрощавшись, девушка, никем не замеченная, выскользнула из дверей парадного входа.

Переступив порог дома, она словно перенеслась в край слепых. Люди брели по улицам на ощупь, кашляли, вдохнув влажный воздух, стучали перед собой тростями, вытягивали руки или, если им повезло нанять мальчишку с факелом, отчаянно цеплялись за его плечо, пока он вел их, спотыкающихся, по тротуару. Грейс быстро поняла, что нанимать кеб нет никакого смысла: не пройдя и пятидесяти ярдов, она натолкнулась на два кеба, сбившихся с пути в сером мраке и налетевших на омнибус. У каждого из трех экипажей не хватало минимум одного колеса, и они замерли, накренившись на бок. Рядом с ними, на дороге, стояли две ломовые лошади и флегматично жевали овес из торб, ожидая, пока туман рассеется.

Грейс как можно быстрее проскользнула мимо выходящих на Эджвер-роуд высоких домов, используя ограждения вокруг них в качестве указателей. Она прекрасно понимала, что нужно торопиться, но решила, что передвигаться быстро в таком тумане практически невозможно: можно было только, спотыкаясь, брести вперед, извиняясь перед прохожими, оказавшимися у нее на пути, и время от времени обнаруживать, что она зашла на тупиковую улочку или вернулась в место, которое проходила десять минут назад. Повсюду носились дети: они играли в привидений, выли, кричали и путали нервных прохожих; кое-кто из взрослых просто садился где-нибудь и ждал, когда туман рассеется и они наконец-то смогут попасть домой. Когда Грейс добралась до Оксфорд-стрит, передвигаться стало проще: витрины магазинов освещались фонарями и лампами, и каждая представляла собой небольшую гавань света в океане мрака. Проходя мимо «Универсального магазина траурных товаров Победоноссона», Грейс даже рассмотрела внутри мисс Вайолет: сияя обычной улыбкой, та приветствовала покупателя, вышедшего из тумана; остальная же часть магазина была практически пустой.

Грейс торопливо пошла по Бонд-стрит, не обращая внимания на элегантные витрины магазинов, время от времени слыша резкие свистки полицейских: все мелкие воришки и карманники Лондона вышли на улицы, надеясь на удачу. Когда на город опускался густой туман, многие магазины подвергались кражам: вор нагло входил, брал первую попавшуюся вещь и снова исчезал в тумане, прежде чем владелец успевал сделать шаг, чтобы задержать негодяя. Мимо Грейс несколько раз с громким топотом проносились смутные силуэты, сопровождаемые отчаянными воплями: «Держи вора!»

Свернув с Бонд-стрит, Грейс вышла на Пикадилли, а затем, спустившись по Хеймаркет, прошла к Стрэнду. Теперь она оказалась на хорошо знакомой территории — тут она когда-то торговала водяным крессом — и потому смогла срезать путь, хотя чем ближе она подходила к реке, тем плотнее становилась завеса тумана. Один раз ее сбил с ног рыночный торговец, наехавший на нее тележкой, а в другой Грейс прошла мимо несчастного, случайно упавшего в подвал и жалобно просившего помочь ему выбраться. Девушка не осмелилась задержаться по одной-единственной причине: на это у нее ушло бы слишком много драгоценного времени.

Добравшись до Стрэнда, Грейс оказалась перед выбором: станция Ватерлоо и Некрополис находились на противоположной стороне реки, и она не знала, что предпочесть: попытаться найти паромщика или двигаться к мосту Хангерфорд, до которого еще нужно было дойти. Этот маленький железный мост недавно выкупил консорциум, намеревавшийся пустить по нему поезда, и Грейс не знала, можно ли передвигаться по нему пешеходам. Если, когда она дойдет до моста, окажется, что он закрыт, ей придется долгое время идти вниз по реке до Лондонского моста, и это будет означать сильную задержку. После недолгих, но мучительных сомнений Грейс направилась к кромке воды, чтобы проверить, ходят ли по реке паромы.

Как она и боялась, их там не было, и потому (сильно разволновавшись) Грейс направилась к «Приюту моряка» искать лодочника. В этой таверне она обнаружила более десятка «отдыхающих» мужчин, пьяных в стельку. Девушка стала переходить от одного к другому, спрашивая, не согласится ли кто из них переправить ее на ту сторону реки — мол, дело жизни и смерти. Ей отказывали, осыпая насмешками, и Грейс уже в отчаянии подумала, что придется ей все же идти пешком до самого Лондонского моста, когда один лодочник, моложе остальных и достаточно трезвый, чтобы оценить хорошенькое личико, заявил, что перевезет ее за два шиллинга.

— Но я не обещаю, что мы доберемся туда, — глотая слоги, проворчал он.

— Если доберемся, я заплачу вам еще шиллинг, — безрассудно пообещала ему Грейс, мысленно благодаря Джеймса Солана за то, что он одолжил ей денег.

— По рукам. А если на нас налетит баржа, что ж, тем хуже для нас, — ответил лодочник и грубо захохотал. — Хотя я печенкой чую: мне сегодня повезет, а значит, мы с тобой выживем.

Грейс к данному моменту дошла до такого душевного состояния, что готова была поставить на карту все. Рассуждала девушка так: она переправится через реку в тумане, и баржа в них либо врежется, либо нет. Со временем она получит свидетельство, победит Победоноссонов и найдет Лили — или же нет. Все зависело от воли случая.

Она залезла в лодку, поплотнее замотала белую кисею вокруг носа и рта и закрыла глаза. От мощного толчка лодка зачерпнула бортом вонючую воду, которая запачкала Грейс юбку, и они отчалили.

Похоже, у лодочника был свой, «фирменный» способ избегать столкновения с другими лодками: он просто опустил голову пониже и стал мощно загребать воду тяжелыми веслами, стараясь достичь противоположного берега как можно скорее.

— Я летаю по воде, как дьявол, — заявил он Грейс. — А если вдруг попадаю в беду, то быстро выпутываюсь.

Грейс была так напугана, что не открывала глаз до самого берега, а потому не заметила, что на воде есть и другие суда: огромная угольная баржа, такая могучая и грозная, что двигалась напрямик, и утлая лодчонка одного старика, который греб по реке днем и ночью, в ясную погоду и туман, разыскивая утопленников, чтобы снять с них одежду.

Благополучно причалив к берегу и заплатив лодочнику обещанную сумму, Грейс достаточно быстро нашла дорогу к Вестминстер-бридж-роуд. Она заблудилась всего лишь раз, но на перекрестке с Йорк-роуд ей повстречался полисмен с фонарем, указывавший путь всем, кто сбился с дороги. Добравшись до станции Ватерлоо и до кованых ворот у входа в «Некрополис рэйлвей», девушка увидела, что в сторожке сидит какой-то человек; но, поскольку он следил только за катафалками, Грейс удалось прокрасться во двор незамеченной.

Склад гробов был изначально построен как обыкновенный транзитный товарный склад и лишь позже был переделан в «зал ожидания» для мертвых: его перекрасили в более мрачный цвет и добавили кое-какие детали. Такая необходимость возникла в связи с тем, что движение в Лондоне, особенно в утренние часы, было настолько плотным, что, когда тело покидало дом в пяти милях отсюда, до станции Ватерлоо оно зачастую добиралось лишь два часа спустя, вследствие чего некоторые опаздывали на поезд и на собственные похороны. Именно по этой причине «Некрополис компани» настояла на том, чтобы все тела, хоронить которые намеревались в Бруквуде, собирались в ожидании отправки именно здесь.

Грейс уже доводилось заходить на склад, и она знала, чего ей ожидать. Она не знала только, успел ли Сильвестр Победоноссон добраться сюда раньше ее. Если успел и если он уже забрал свидетельство, то она проиграла. Если же не успел, то надежда на благополучный исход еще оставалась.

Железные двери склада были достаточно широкими, чтобы два человека могли свободно занести гроб на плечах, и Грейс пришлось приложить некоторые усилия, чтобы распахнуть их. Внутри, на прочных полках, в три ряда стояли гробы — примерно так же, как и в вагоне поезда «Некрополис». Здесь сейчас находилось порядка тридцати гробов, собранных у разных гробовщиков по всему Лондону, и еще два пустых гроба, предназначавшихся, как объяснили Грейс, для жертв дорожно-транспортных происшествий или тел, выловленных из Темзы. В помещении, как знак уважения к покойным, было расставлено несколько фонарей, но в общем освещалось оно не очень ярко: гостей тут не ждали.

К тому моменту как Грейс вошла на склад, она дрожала всем телом: ее одежда из черного крепа промокла насквозь от речной воды и тумана и липла к телу. Быстро оглядевшись, девушка заметила, что, кроме нее, на складе нет ни одной живой души, и не похоже, чтобы хоть один гроб сдвигали с места: все крышки лежали ровно. Возможно, ей все же удалось приехать первой.

Грейс торопливо шла вдоль полок, то поднимая глаза, то опуская, стараясь прочитать надписи на медных пластинках в тусклом свете фонарей. Все, что она запомнила в результате короткого осмотра гроба, когда он еще стоял у Победоноссонов, — это то, что его обитатель обладал двойной фамилией; здесь таковых обнаружилось трое. Впрочем, в одном из них покоилась женщина, а на крышке второго лежал свернутый британский флаг в знак того, что покойный был армейским офицером. На гробе в похоронном бюро никакого флага Грейс не заметила, а значит, гроб, который она искала, принадлежал мистеру Траскот-Дивайну и находился в самом конце склада на верхней полке.

Девушка встала на цыпочки и, глубоко вздохнув, приготовилась засунуть руку под крышку гроба. И тут ее обдало волной ужаса: с улицы до нее донесся голос Сильвестра Победоноссона. Он был раздражен, поскольку ему пришлось ехать до самого Лондонского моста, чтобы пересечь реку.

— Эй, сторож, давай открывай, и пошевеливайся!

— Кто там?

— Победоноссон! Я привез срочное дополнение к гробу, который должен отправиться в Бруквуд!

Поскольку такое случалось не так уж и редко (скорбящие вдовы иногда выказывали желание опустить в гроб прощальное письмо или еще какую-нибудь трогательную мелочь), с внутренней стороны ворот раздался громкий скрип: их отпирали. К этому времени Грейс уже металась по складу, словно напутанный зверек, не зная, куда спрятаться. Если не считать полки с гробами, склад был совершенно пуст; дверь, через которую Грейс вошла, была единственным проемом в стене, так что вылезти в окно она не могла.

И тут девушка вспомнила о двух пустых гробах. Их она нашла с легкостью: несмотря на стандартную форму, они были изготовлены из дешевого гофрированного картона, да и стояли на нижней полке, сразу за дверью. Грейс подбежала к ближайшему из них, забралась внутрь и закрыла за собой крышку. Она лежала в полной темноте, стараясь не шевелиться, не дрожать и даже не дышать.

На короткое время на складе воцарилась тишина, а затем внутрь влетел Сильвестр Победоноссон, держа в высоко поднятой руке фонарь. Минуту он постоял, оглядываясь. Грейс его, разумеется, видеть не могла, но ощущала его присутствие точно так же, как ощущала его в других ситуациях: близость этого человека вызывала у нее такой ужас, что она находилась на грани обморока и одновременно едва сдерживала рвоту.

Возможно, именно ужас и придал ей силы: ее внезапно охватило непреодолимое желание встретиться с негодяем лицом к лицу, показать ему, что он не может идти по жизни, растаптывая тех, кому повезло меньше, чем ему. Грейс ни мгновения более не желала оставаться покорной, безликой жертвой!

И потому она села.

Крышка ее гроба со свистом слетела со своего места и упала на пол. Сильвестр Победоноссон резко развернулся в ее сторону. Грейс представляла собой жуткое зрелище: в тусклом свете виднелась голова, завернутая в белую кисею, а вокруг тела клубился проникший на склад с реки туман, придававший ей таинственный, пугающий, неземной вид.

Подчиняясь переполнявшей ее ярости, но прекрасно осознавая, что делает, Грейс указала перстом на своего врага и воскликнула:

— «И Аз воздам» — говорит Господь!

Сильвестр Победоноссон пронзительно вскрикнул, схватился за сердце и упал на пол — замертво.

 

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

— Мертв? — изумленно повторил Джеймс Солан. — Сильвестр Победоноссон мертв? Не понимаю. Когда он умер? И как?

Из-за тумана Джеймс пришел на место их обычных встреч с опозданием — на самом деле он чуть было не решил вообще не приходить, поскольку был уверен, что Грейс ни за что не рискнет выйти из дому в такую погоду. Однако ближе к восьми часам вечера подул легкий ветерок и начал разгонять туман, а к девяти часам, когда Джеймс уже собирался уходить с места встречи, воздух почти полностью очистился. Неожиданно появилась Грейс: она бежала к нему, рыдая и задыхаясь.

— Он умер, потому что я убила его! — всхлипывая, призналась Грейс. — Я не хотела, но убила его.

— Вы хотите сказать… что зарезали его? — растерянно уточнил Джеймс.

— Нет. — Она пыталась сдержать рыдания. — Нет, все было совсем не так.

— Но как?

— Я… я пошла на склад гробов.

Во взгляде Джеймса появилось любопытство.

— Куда вы пошли?

— На склад на станции Ватерлоо, где хранятся гробы, прежде чем их погрузят в поезд, идущий на Бруквуд. — Увидев, что с лица Джеймса не сходит озадаченное выражение, она добавила: — Понимаете, сегодня после обеда Сильвестр Победоноссон принес в похоронное бюро поддельное свидетельство об удочерении, а я выкрала его и спрятала в гробу…

Теперь Джеймс олицетворял замешательство.

— Победоноссоны начали искать его и наконец поняли, что оно должно быть с телами, но к тому времени трупы уже увезли на станцию. Сильвестр Победоноссон поехал туда, а я пошла за ним, но добралась раньше его. Я спряталась в пустом гробу, а потом села в нем, и он увидел меня и… я думаю, умер от страха.

Рассказывая о случившемся, Грейс нервно следила за выражением лица Джеймса. Скажет ли он, что ей следует сдаться в руки полиции? Возможно, как представитель адвокатского сословия, он настоит на том, чтобы лично отвести ее в участок. И тогда ее посадят в тюрьму, навсегда, и она больше никогда не увидит Лили.

— Вы же прятались от него — так зачем вы сели в гробу? — спросил ее Джеймс, отчаянно пытаясь понять причину ее действий.

Грейс попробовала сглотнуть, но во рту у нее пересохло.

— Я так его ненавидела, что хотела напугать. — Затем она уточнила: — Вообще-то, если честно, я отчаянно хотела убить его, хотя на самом деле не думала, что он умрет. Но… он умер.

— Но за что вы его так ненавидели? — У Джеймса все еще был изумленный вид. — Из-за наследства? Из-за того что он хочет украсть деньги вашей семьи?

Грейс покачала головой.

— Нет. Дело не в этом. Он украл кое-что другое… нечто еще более ценное, чем деньги. Он украл это и у меня, и у моей сестры.

Джеймс пристально посмотрел на нее, а затем предложил взять его под руку.

— Вижу, вы далеко не все мне рассказали, — заметил он. — Здесь рядом есть небольшой сад со скамейкой. Не желаете пройтись немного и посидеть, поговорить?

Грейс кивнула, и они молча пошли по темной улице, пока не дошли до мощеного сада с каменным лотком для воды, из которого поят лошадей, и маленькой деревянной скамейкой.

— Не желаете ли открыть мне все, от начала до конца? — спросил Джеймс, усаживая Грейс и опускаясь на скамью рядом с ней. — Вы не обязаны этого делать, но, возможно, потом вам станет легче.

Долгое время Грейс молчала, пытаясь взять себя в руки, а затем, вздохнув, согласилась рассказать ему все.

— После смерти мамы мы с Лили попали в сиротский приют, — начала она, — и в целом были там счастливы, насколько это вообще возможно. Когда мне исполнилось четырнадцать, нас перевели в пансион, где мою сестру должны были научить управляться по хозяйству, а меня — выучить на учительницу. — Она помолчала, промокнула глаза платком и продолжила: — Нам сказали, что наше проживание и обучение оплачивается неким богатым и влиятельным господином, который желает дать девушкам возможность стать на ноги, и что нам очень повезло, что мы туда попали. — Грейс передернуло, и она продолжила уже тише: — К несчастью, этот господин считал, что если он оплачивает обучение девушек, то имеет право… — Она замолчала и набрала в грудь побольше воздуха. — Имеет право лечь с ней в постель.

При этих словах Джеймс взял ее за руку, но Грейс убрала ее, заявив, что пусть сначала он выслушает ее, а затем решит, стоит ли ей сочувствовать. Она закрыла глаза: так ей было легче говорить.

— У меня родился ребенок, — произнесла Грейс еле слышно. — Он умер. В тот день… в тот день, когда мы с вами познакомились, в Бруквуде, я приехала туда не на могилу матери. Единственной целью моего приезда было похоронить младенца.

Грейс снова замолчала, и на этот раз, когда Джеймс взял ее за руку, она была так благодарна ему за сочувствие, что не стала возражать.

— Я никому не могла рассказать об этом.

— Но ведь нельзя же винить вас за то, что совершил этот человек! — мягко заметил Джеймс.

— Подождите, — попросила Грейс. — Есть еще кое-что, что вам следует знать. Ребенок, которого я родила… Я не могла похоронить его достойно или хотя бы купить ему гробик, поэтому подложила его тельце в гроб покойника, которого скоро должны были предать земле.

— Я слышал, что так иногда поступают.

— В гробу, который я выбрала… — Грейс замялась, а затем выпалила на одном дыхании: — Лежало тело вашей сестры. — Она с опаской посмотрела на Джеймса. — Я выбрала ее гроб только из-за надписи на табличке. Там был такой текст, что я решила: эта дама не стала бы возражать против того, чтобы потесниться для моего ребенка.

Какое-то время Джеймс молчал, а затем произнес:

— Бедная вы девочка.

— Тогда я не знала, что моим насильником был Сильвестр Победоноссон, но теперь мне это известно. Позже я выяснила, что он надругался и над Лили.

Джеймс медленно кивнул.

— Он содержал несколько таких пансионов, и о его недостойном поведении ходили слухи. В прошлом году на него даже подали две жалобы.

— Ему предъявили обвинения?

— Нет. К сожалению, жалобам дали обратный ход. Возможно, он откупился от девушек, а возможно, просто запутал их, чтобы они отказались от обвинений.

Грейс, тяжело дыша, откинулась на спинку скамейки: довести рассказ до конца оказалось для нее нелегкой задачей.

— Так значит… значит, свидетельство об удочерении так и лежит в гробу?

Она покачала головой.

— Нет, оно при мне. Я на цыпочках обошла тело Победоноссона и забрала документ.

— Но это же превосходно!

— Однако что будет дальше? — Грейс испуганно посмотрела на Джеймса. — Меня обвинят в убийстве?

— Разумеется, нет, — заверил ее Джеймс, качая головой. — Ведь вы его не убивали.

Грейс изумленно посмотрела на него.

— Ну, — медленно начал законник, — Победоноссон вошел на склад, его хватил удар — и все. Сопутствующие обстоятельства останутся для всех тайной, ведь доказательств нет никаких — и в любом случае никто не сможет с уверенностью определить, в связи с чем у него случился сердечный приступ. — Джеймс внимательно посмотрел на нее. — Насколько я понимаю, вас никто не видел?

— Никто, — ответила Грейс. — Я была ужасно напугана и минут пять пряталась за дверью, пока за Победоноссоном не пришел кучер; когда он вошел, я выскользнула на улицу. К тому времени как кучер обнаружил тело хозяина, я, наверное, пробежала уже половину Йорк-роуд.

— Очень хорошо. Вот и все. Больше мы этот вопрос обсуждать не будем. Никогда.

Грейс с тревогой посмотрела на него.

— Мне ведь не нужно возвращаться к Победоноссонам, правда?

— Разумеется, нет! — Джеймс улыбнулся. — И судя по всему, у вас не было времени зайти в Сомерсет-хаус и взять у них свидетельство о рождении. Я прав?

Грейс покачала головой.

— Правы. И к тому же я все равно истратила те деньги, которые вы мне одолжили.

— Это не имеет значения. Я сам зашел туда и взял документы.

У Грейс перехватило дыхание.

— И все оказалось так, как вы и надеялись?

— Да. Документы совершенно недвусмысленно подтверждают: ваши отец и мать, Реджинальд Паркес и Летиция, урожденная Пол, сочетались браком в апреле 1840 года. Ваша сестра, Лили, родилась в…

— Лили! — воскликнула Грейс: за последние несколько часов она впервые вспомнила о сестре. — Где она сейчас? — Девушка тяжело вздохнула. — Как же мне ее найти?

— Мы непременно найдем ее, — уверенно заявил Джеймс. — Обещаю. — Грейс благодарно улыбнулась ему, и он продолжил: — Итак, если я правильно помню, Лили родилась в 1844 году, а вы, Грейс, — в 1845-м.

Грейс кивнула.

— Да, все верно.

— На обоих свидетельствах о рождении стоит имя вашего отца, но на вашем указано, что он находится за границей.

— Они у вас с собой? Можно посмотреть?

— С собой нет, ведь я отдал их мистеру Стэмфорду.

Грейс просияла.

— Я ознакомил его с вашей ситуацией, и он весьма заинтересовался ею. — Джеймс на минуту задумался. — Нет, слово «заинтересовался» здесь не совсем подходит: он пришел в восторг от мысли, что будет работать со знаменитым делом Паркеса и одновременно нарушит все планы Победоноссонов. А видеть восторженного мистера Стэмфорда доводится не так уж и часто.

Эти слова заставили Грейс улыбнуться.

— А что будет теперь?

— Мистер Стэмфорд поговорил с партнерами фирмы «Биндж и Джентли», и они вызвали Победоноссонов к себе. Встреча состоится завтра. Теперь, когда у нас есть поддельное свидетельство, мы тоже можем пойти туда — до того как там появятся Победоноссоны. Я намерен сегодня же посетить мистера Стэмфорда и ознакомить его с последними новостями. Я сообщу ему, что поддельное свидетельство об удочерении у нас, но не стану распространяться о том, как именно мы его раздобыли.

— А тот факт, что документ у нас, — он нам как-то поможет?

Джеймс кивнул.

— Разумеется. Если бы Победоноссоны вручили подделку юристам, возможно, им удалось бы выйти сухими из воды. Но, поскольку теперь они попали под подозрение, документ тщательно проверят — и кто-нибудь к тому же засвидетельствует, что его оригинала в Сомерсет-хаус никогда не было.

Грейс широко открыла глаза.

— Вы сказали, что встреча состоится завтра. Но ведь Победоноссонам нужно провести похороны. Тела уже лежат на складе.

— Боюсь, это не имеет никакого значения. Победоноссонов не пригласили в «Биндж и Джентли», а вызвали. Кроме того, они сами захотят прийти туда: они наверняка считают, что это последнее препятствие на пути к деньгам.

— К тому времени им уже станет известно о смерти кузена.

— Не думаю, что это сильно повлияет на их поведение, — сухо заметил Джеймс. — Насколько я знаю Победоноссонов, для них это просто означает, что те, кто остался в живых, получат больше денег.

Они еще какое-то время посидели на скамейке, погруженные каждый в свои мысли (Грейс думала о Лили и о том, где та сейчас может находиться), пока наконец первое радостное возбуждение не улеглось и девушка не начала сильно дрожать от холода.

Джеймс тут же встал и протянул ей руку.

— О чем я только думаю? Идемте же, вас нужно немедленно отвести в теплое и безопасное место.

— Но мне некуда идти, — возразила Грейс. — Если только… — Она подумала о последнем ужасном приюте, где она ночевала вместе с Лили, — о складе в Саутуарке, — и снова задрожала.

— Тогда предоставьте поиск безопасного места мне, — ответил Джеймс, быстро ведя ее по улице.

Транспорт, ранее неподвижно стоявший в тумане, сейчас снова тек широким потоком, и с помощью полисмена они перешли дорогу на углу Гайд-парка и направились в Мэйфер. Заметив, что улицы становятся более чистыми, а здания — более элегантными, Грейс окинула взглядом свое платье.

— Куда мы идем? — встревоженно спросила она. — Посмотрите на меня! Ни в одни более-менее приличные меблированные комнаты меня не пустят!

— Мы идем вовсе не в меблированные комнаты, — ответил Джеймс. — Богатые наследницы в таких заведениях не ночуют.

— А я богатая наследница?

Джеймс кивнул.

— Не забывайте: вы — наследница по завещанию своей матери.

К этому времени они уже подошли к отелю — знаменитому, великолепному, роскошному отелю на углу Парк-лейн. Джеймс быстро провел Грейс через вращающиеся двери и, когда девушка в смущении замерла посреди вестибюля, подошел к стойке администратора. Мелькнула визитная карточка, прозвучало имя «мистер Эрнест Стэмфорд, королевский адвокат», затем — слово «наследница», и тут же рядом с ними материализовался управляющий. Он с поклоном проводил Грейс к центральной лестнице, похоже, не обратив никакого внимания на то, как она одета.

— Я зайду за вами утром, часов в десять! — крикнул ей вслед Джеймс и вышел из гостиницы, не дожидаясь, когда она поблагодарит его.

 

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Грейс стояла у окна гостиничного номера и любовалась огромным пространством Гайд-парка, протянувшимся под окнами. День был свежим, воздух — морозным, небо — прозрачно-голубым. Из ноздрей ломовых лошадей, тянущих омнибусы, шел пар, а на лицах людей, кутающихся в зимнюю одежду, застыло недовольное выражение.

Ночью Грейс почти не спала. Еще бы: она слишком переживала из-за всего случившегося, и кроме того, выделенный ей номер был настолько шикарным, что ей хотелось не спать в нем, а ходить по нему, прикасаться к портьерам, проводить рукой по полированной мебели, поглаживать толстые одеяла и взбивать облакоподобные подушки. А когда Грейс наконец легла, то невольно снова и снова прокручивала в памяти те странные, потрясающие обстоятельства, благодаря которым она очутилась в столь чудесном месте.

Грейс отошла от окна и села на диван. Перед ней на низком столике стояла стеклянная ваза с фруктами: яблоками, апельсинами, персиками и виноградом. Целая ваза фруктов — для нее одной. Девушка подумала, что сейчас ничего не сможет съесть, но обязательно возьмет немного фруктов с собой. Взяв два яблока, она положила их в карманы юбки, в которой спала, затем добавила к яблокам два апельсина и встала, чтобы посмотреть на себя в большом зеркале. Грейс улыбнулась: вид у нее был презабавный, словно она надела две корзины, как у ослика. Грейс вынула фрукты из карманов, и, похоже, вовремя: в дверь постучали, и девушка испуганно вздрогнула. Она понимала: ей здесь не место и теперь ее вышвырнут отсюда! Или, что еще хуже, Победоноссоны выяснили, что она совершила. В дверь снова постучали, и Грейс быстро забралась обратно в постель и натянула одеяло до самого подбородка.

— Войдите! — произнесла она таким тоненьким голоском, что его наверняка никто не расслышал. Тогда она откашлялась и уже громче повторила: — Входите, прошу вас!

В номер вошла горничная с ведром угля для растопки камина, за ней — еще одна, чтобы раздвинуть шторы и прибрать, а следом — третья, с большим кувшином горячей воды, который она сразу отнесла в ванную. Выполнив свои обязанности, все трое принялись рассматривать Грейс с не меньшим интересом, чем она рассматривала их: среди прислуги мгновенно распространились слухи о том, что у них остановилась некая важная особа — богатая наследница, никак не меньше.

— Желаете ли позавтракать сейчас, мадам? — спросила одна из девушек, и Грейс с большим трудом удержалась от того, чтобы не оглянуться и не посмотреть, к кому же та обращается: никогда прежде ее не называли «мадам».

— Да, пожалуйста, — ответила Грейс. — Где я могу забрать завтрак?

— Мы сами принесем его вам, мадам, — изумленно сказала горничная. — Что именно вы бы желали на завтрак?

— А что у вас есть?

— Сардельки, рубленые котлеты, бекон, кровяная колбаса, почки под пряным соусом, — стала перечислять девушка, загибая пальцы. — Ко всему вышеперечисленному можем добавить яичницу.

У Грейс потекли слюнки. Она кивнула.

— Да, пожалуйста.

— Что именно, мадам?

— Я должна выбрать? — Она растерялась.

— Думаю, это не обязательно, — ответила горничная; ее удивление продолжало расти. — Если вы не хотите, мадам.

— Тогда я возьму все, — безрассудно заявила Грейс, подумав, как бы Лили понравилось сидеть рядом с ней в постели и уплетать сардельки.

Разумеется, когда принесли завтрак, сервированный на белых фарфоровых тарелках, накрытых серебряными крышками в форме купола, а с ним — поджаренные тосты в плетеной корзинке, Грейс почти ничего не смогла проглотить. Она съела немного омлета и четвертинку щедро намазанного маслом тоста, но к мясным блюдам даже не притронулась. Испытывая чувство вины из-за того, что испортила столько продуктов, Грейс выбросила сардельки в камин, прикрыла оставшийся завтрак крышками и очень обрадовалась, что была в ванной (сверкающей, выложенной белой плиткой комнате, предназначенной — неслыханно! — исключительно для нее), когда в номер вошла горничная, чтобы забрать подносы.

К этому моменту вода в кувшине совсем остыла, но Грейс было не привыкать, и она с радостью воспользовалась тазами и большими мягкими полотенцами. Она намылила тело и волосы мылом, которое чудесно пахло розами, и смыла его огромным количеством воды из кранов. Увы, из них бежала только холодная вода (систему подачи горячей воды в отеле еще не успели установить), но Грейс все равно казалось чудом получать столько воды, сколько душе угодно, одним поворотом крана.

Опустившись на колени перед камином, чтобы высушить волосы, Грейс приняла решение: поскольку сказка, в которую превратилась ее жизнь, явно неправдоподобна и может закончиться в любую минуту, следует насладиться ею сполна.

Грейс кое-как привела волосы в порядок (она не взяла с собой даже гребня) и посмотрела на единственную одежду, которая у нее была: измятое, дышащее на ладан платье наемной скорбящей, покрытое грязью, пылью и влажными пятнами после вчерашней беготни. Ее передернуло; как она вообще сможет снова надеть все это? Но ей придется это сделать, если она хочет выйти из номера. На туалетном столике Грейс обнаружила несколько шпилек и кое-как заколола волосы, когда в дверь снова постучали.

Поскольку на ней не было ничего, кроме полотенца, Грейс бросилась в ванную комнату, крикнув:

— Войдите!

Одна из горничных вкатила в номер тележку с кожаным чемоданом.

— Один джентльмен передал это вам, мадам, — услышала Грейс. — И еще он сказал (попросив прощения за свою смелость), что, может быть, вы захотите воспользоваться одеждой его сестры.

Грейс осторожно выглянула из-за двери ванной.

— Он сказал, что, возможно, у вас нет ничего подходящего к нынешнему сезону, — продолжала горничная, — вы ведь только что приехали в наш город, и все такое.

Грейс сдержала улыбку. Как это мило со стороны Джеймса, как предусмотрительно!

— Спасибо. И пожалуйста, поблагодарите этого джентльмена от моего имени, — добавила она.

— Он также просил передать вам, что будет очень рад встретиться с вами внизу, в холле, примерно через полчаса, — сообщила ей горничная, прежде чем уйти.

Грейс открыла чемодан и обнаружила в нем несколько платьев и подходящих к ним накидок, судя по всему, принадлежавших покойной Сюзанне Солан. Быстро осмотрев элегантные наряды, которые делали честь вкусу молодой леди, Грейс наконец выбрала себе платье бирюзового цвета, украшенное оборками и перламутровыми пуговицами. Девушка встряхнула платье, чтобы немного разгладить его, и ненадолго задумалась о том, стоит ли надевать одежду умершей, но в конце концов пришла к выводу, что раз Сюзанна Солан была человеком добрым и отзывчивым, она бы наверняка не стала возражать.

Одевшись и повернувшись к зеркалу, чтобы оценить результат, Грейс чуть не рассмеялась, увидев, как сильно изменилась ее внешность. Она так долго носила черное (а до этого — вылинявшую темную одежду), что, глядя на девушку в зеркале, облаченную в такое яркое платье, просто себя не узнавала. К платью прилагалась шляпка, тоже бирюзового цвета, поля которой были украшены вышитыми белыми цветами, и Грейс водрузила ее на свои густые локоны, надеясь, что правильно выбрала наряд для выхода в город. Единственное, что омрачало ее приподнятое настроение, это отсутствие подходящей обуви, и потому ей пришлось снова надеть грубые черные ботинки на шнуровке, отданные ей Победоноссонами.

Джеймс ждал ее внизу, в холле, и, когда Грейс появилась на лестнице, вскочил с кресла.

— Так значит, вы не обиделись? — спросил он, осыпав ее комплиментами. — Вы не сочли меня чересчур дерзким из-за того, что я решил прислать вам одежду?

Грейс покачала головой.

— В платье наемной скорбящей я бы просто не смогла покинуть номер. Правда!

— И что бы вы сделали, если бы я не прислал вам эту одежду? — весело поинтересовался Джеймс.

— Мне пришлось бы сорвать портьеры и обмотаться ими! — ответила Грейс и рассмеялась.

На улице возле гостиницы уже стояло несколько наемных экипажей; швейцар дал знак одному из кучеров, и кеб подкатил ближе. Джеймс помог Грейс войти и укрыл ей ноги пледом. Когда кучер щелкнул кнутом и Грейс откинулась на сиденье с мягкой обивкой, на нее внезапно снизошло понимание важности того, что может случиться этим утром, и ее снова начала бить дрожь.

— Милая моя девочка, вам не холодно? — участливо спросил Джеймс.

— Нет. — Грейс опять вздрогнула. — Мне страшно. Ведь Победоноссоны уже знают, не так ли? О…

— О нем? — Джеймс многозначительно наклонил голову, и Грейс кивнула. Из внутреннего кармана пальто он достал газету и как ни в чем не бывало спросил: — Вы уже читали сегодняшние новости?

Она покачала головой.

— Еще нет.

Он развернул «Меркьюри».

— Найден мертвым один из ведущих коммерсантов Лондона, владелец магазина траурных товаров на Оксфорд-стрит.

— Но как… каким образом… — Однако Грейс поняла, что задыхается от страха, и не смогла закончить фразу.

— Вот, можете сами посмотреть. — Джеймс разгладил газету и повернул ее так, чтобы Грейс смогла прочитать статью.

Увидев набранный крупными буквами заголовок — «Сильвестр Победоноссон: предполагается сердечный приступ», — Грейс снова смогла дышать.

— Почитать вам?

— Если вам не трудно.

И Джеймс прочел следующее:

— «Лондон испытал настоящий шок: мистер Сильвестр Победоноссон, владелец знаменитого универсального магазина траурных товаров на Оксфорд-стрит, вчера вечером был найден мертвым на складе, принадлежащем “Некрополис рэйлвей”, возле станции Ватерлоо. Предполагается, что мистер Победоноссон (кузен Джорджа Победоноссона, главы “Похоронного бюро семейства Победоноссон”) отправился на склад, чтобы оказать любезность своему кузену и положить в гроб знак любви скорбящей вдовы, когда его хватил удар. Мистер Джордж Победоноссон заметил, что этот любезный поступок, совершенный в чрезвычайно туманную ночь, был типичным проявлением доброты его кузена, и тот факт, что он умер, выполняя свою миссию, одновременно вызывает скорбь и умиление».

Джеймс покосился на Грейс, сидевшую с закрытыми глазами, и тихо спросил:

— Прочитать вам его некролог?

— Нет, — сказала она. — Спасибо, не стоит. Я больше не хочу думать о нем — и о том, что он совершил. Я рада, что он умер. — Она открыла глаза. — Я очень плохой человек, да?

Джеймс медленно покачал головой.

— Нет, мне так не кажется.

Грейс сидела, положив ладонь на плед, и Джеймс осторожно накрыл ее своей рукой.

Девушка робко улыбнулась ему.

— Лили тоже обрадуется, — сказала она и мысленно помолилась о том, чтобы однажды, в скором времени, она смогла сама рассказать обо всем сестре.

Незадолго до того, как часы пробили одиннадцать, Грейс сидела на краешке кожаного кресла в одной из комнат для бесед с клиентами в фирме «Биндж и Джентли». Ее уже представили обоим партнерам, а также знаменитому главе юридической фирмы, в которой работал Джеймс, мистеру Эрнесту Стэмфорду, королевскому адвокату, прославившемуся благодаря не только проницательным советам, но и буйной растительности на лице: бакенбардам и пышным завитым усам.

Все стороны тщательно расспросили Грейс об отношениях, связывавших ее с Победоноссонами, и о том, как она начала на них работать. Что касается мистера Бинджа, то он хотел узнать все, что она могла вспомнить о своей матери. Иногда его манера вести опрос становилась несколько агрессивной, и Грейс понимала: он не верит ни единому ее слову, а один раз он даже поинтересовался, не может ли кто-нибудь поручиться за нее и за то, что она — именно тот человек, за которого себя выдает.

— Например, может ли кто-то подтвердить, что вы и ваша сестра были известны под именами Грейс и Лили Паркес год назад, до того как было объявлено о наследстве? — спросил он.

Поразмыслив минуту, Грейс кивнула.

— Мы жили под этими именами в меблированных комнатах миссис Макриди в районе Севен-Дайлз.

— В Севен-Дайлз? — изумленно переспросил мистер Биндж, подняв брови. — Разве можно полагаться на слово человека, сдающего меблированные комнаты в Севен-Дайлз? Эта женщина все еще проживает там?

Грейс с большой неохотой покачала головой.

— Дом снесли.

— Еще бы! — воскликнул мистер Биндж.

— Но я знаю, где сейчас живет миссис Макриди, — продолжала Грейс. — Я могу найти ее.

Мистер Стэмфорд решил вмешаться.

— Согласно информации, которой владеет один мой клерк, эта женщина, миссис Макриди, держала доходный дом в Севен-Дайлз более двадцати лет. У нее хорошая репутация.

— Гм, — произнес мистер Биндж.

Незадолго до полудня, заметив, что Грейс все больше волнуется, Джеймс отвел ее на террасу подышать свежим воздухом.

— Я не очень высокого мнения о мистере Биндже, — заметила Грейс, когда Джеймс вывел ее под небо, покрытое снежными тучами. — Он, похоже, не верит ни единому моему слову.

— Вы должны постараться не принимать это близко к сердцу, — посоветовал ей Джеймс. — Ваш отец в свое время нанял Бинджа и Джентли, чтобы они проследили за исполнением его последней воли, и они должны удостовериться, что эта воля исполнится в точности, а деньги перейдут к законному наследнику.

— Но неужели они не могут быть немного любезнее?

— Мистер Биндж просто выполняет свою работу, — сказал Джеймс. — Мы здесь словно в суде общей юрисдикции — пытаемся установить абсолютную истину.

Погуляв по небольшой террасе минут десять, они вернулись в кабинет. И чем ближе к полудню подходили стрелки часов на каминной полке, тем сильнее волновалась Грейс, пока не начала думать, что еще немного — и она упадет в обморок, или ее стошнит, или она еще каким-нибудь образом скомпрометирует себя. Без пяти минут двенадцать мистер Джентли проводил ее, Джеймса и мистера Стэмфорда в приемную, где они должны были ждать, когда закончится опрос Победоноссонов. В приемной стояла удобная кушетка, и джентльмены кивком головы предложили Грейс устроиться на ней, но девушка слишком нервничала, чтобы спокойно сидеть, поэтому, извинившись перед Джеймсом и мистером Стэмфордом, принялась мерить шагами комнату.

А что, если все пойдет не так? В Лондоне почти любое дело можно уладить за взятку, и кто может гарантировать ей, что Биндж и Джентли не заодно с Победоноссонами? Что, если Лили отправили далеко-далеко и они больше никогда не увидят друг друга вновь? Как ей пережить зиму, не имея ни крыши над головой, ни денег? А как же ночь, которую она провела в гостиничном номере? Не бросят ли ее в долговую тюрьму за то, что она не в состоянии оплатить проживание в столь роскошном месте?

Возможно, Грейс и решилась бы поделиться некоторыми своими переживаниями с Джеймсом, но уже через несколько минут его вызвал из приемной какой-то человек, заявивший, что Джеймс непременно должен присутствовать в другом месте; обратиться к мистеру Стэмфорду с такими, с его точки зрения, пустяками девушка не рискнула. Кроме того, он был занят: разгадывал кроссворд в «Таймсе», зажав в одной руке карандаш и подкручивая усы другой.

В двадцать минут первого в приемную вошел мистер Джентли и попросил их вернуться в кабинет. Грейс, поддавшись приступу паники, в отчаянии посмотрела вглубь коридора, по которому ушел Джеймс, надеясь, что он вот-вот появится, но ее ждало разочарование. Однако мистер Стэмфорд — воплощение спокойствия и уверенности — предложил ей руку, и она с радостью приняла ее.

* * *

В кабинете сидели мистер и миссис Джордж Победоноссон, а также мисс Шарлотта Победоноссон. Дамы кутались в черные меха, мистер Победоноссон был облачен в полный траур, и все трое вздрогнули, увидев Грейс. Особенно испуганной выглядела Шарлотта Победоноссон: ее напудренное лицо заметно посерело.

— Мистер и миссис Победоноссон, мисс Шарлотта Победоноссон, позвольте представить вам мисс Грейс Паркес! — торжественно произнес мистер Джентли, словно они никогда прежде не встречались. — Мисс Грейс, — не меняя тона, продолжил мистер Джентли, — теперь вы можете воссоединиться со своей сестрой.

— Она мне не сестра, — возразила Грейс. — Это Шарлотта Победоноссон.

— Но… но… — Шарлотта Победоноссон растерялась, однако затем, призвав на помощь мечту о личном кабриолете и кучере, нашла в себе силы возмутиться: — Да, теперь я Шарлотта Победоноссон, но раньше, пока меня не удочерили мои дорогие присутствующие здесь папа и мама, меня звали Лили Паркес.

— Неправда! — возмущенно крикнула Грейс. — Как вы можете это утверждать? У меня только одна сестра, Лили, но вы — не она!

— Как смеешь ты перечить моей дочери? — тут же вмешалась миссис Победоноссон, бросив на Грейс испепеляющий взгляд. — Я взяла тебя на работу в наше бюро исключительно по доброте душевной! И вот как ты мне отплатила?

— Вы и мою сестру наняли! — напомнила ей Грейс. — И где же теперь Лили?

— О чем ты говоришь? — Миссис Победоноссон вскинула руки. — Бедняжка явно не в себе!

— Миссис Победоноссон, не могли бы вы еще раз рассказать свою историю, с самого начала? — попросил ее мистер Биндж. — С того момента как вы удочерили сидящую здесь… э… Шарлотту.

— Разумеется, — с готовностью кивнула миссис Победоноссон. — Это нетрудно. Когда миссис Паркес — миссис Летиция Паркес — умерла, она оставила ребенка, девочку по имени Лили. — И она указала на Шарлотту. — Мы знали, что отец ребенка уехал за границу и, скорее всего, умер, и потому удочерили девочку и относились к ней как к собственной дочери. И вот она сидит перед вами, уже совсем взрослая, прекрасная юная леди, которую мы так долго воспитывали и любили.

Джордж Победоноссон потряс кулаком перед лицом Грейс.

— Ты совершаешь очень, очень нехороший поступок, пытаясь помешать нашей девочке получить то, что по праву принадлежит ей!

— Да, оно принадлежит именно мне! — расплакалась Шарлотта Победоноссон. — Мама всегда говорила, что папа заработает целое состояние за границей, и тогда мы будем очень, очень богаты.

— Она и правда так говорила? — уточнил мистер Биндж.

— О, да! Мы тогда жили в миленьком коттедже в Уимблдоне, и, хотя были бедны, мама каждый день заваривала чай в особенном чайничке, на котором были нарисованы синие птицы счастья, и мы вместе мечтали о том, что станем делать, когда разбогатеем.

Грейс бросила на нее гневный взгляд.

— Вам все это известно лишь потому, что об этом вам рассказали мы с Лили! — возмущенно воскликнула она. — Кстати, где моя настоящая сестра? Что вы сделали с Лили?

— Не понимаю, о чем ты, — презрительно бросила ей Шарлотта Победоноссон.

Наступила тишина. Стороны молча обменивались сердитыми взглядами, и тут мистер Стэмфорд тихонько покашлял, чтобы привлечь всеобщее внимание к своей персоне.

— У моей клиентки, мисс Грейс Паркес, есть свидетельства о рождении: ее и сестры. А какие серьезные доказательства вашей правоты есть у вас, мистер и миссис Победоноссон?

— У нас есть свидетельство об удочерении, — ответил мистер Победоноссон, обменявшись с супругой многозначительными взглядами.

— Да, но — ну надо же! — я его куда-то положила, а куда — не припомню, — вставила миссис Победоноссон. — И, знаете, мы испытали такой шок в связи со смертью нашего дорогого кузена, что у меня совсем не было времени на поиски документа.

— Но мы его найдем, обязательно найдем, — заверил присутствующих мистер Победоноссон.

Снова воцарилось молчание, только на этот раз оно продлилось не дольше мгновения, после чего мистер Стэмфорд нарочито весело произнес:

— Должен заметить, вам не стоит волноваться, поскольку — можете себе такое представить? — каким-то непостижимым образом сей документ оказался у нас, и мы его принесли! — И он помахал бумагой у них перед носом. — Во всяком случае, в нем написано, что это свидетельство об удочерении.

Молчание, последовавшее за этим заявлением, оказалось более продолжительным и глубоким. Все члены семейства Победоноссон уставились на свидетельство, размышляя, каким чудесным образом мистеру Стэмфорду удалось заполучить его и каковы будут последствия.

Шарлотта Победоноссон расплакалась.

— Я говорю правду: я Лили Паркес! Мама — моя настоящая мама — всегда держала у кровати портрет папочки, и она всегда говорила, что я ужасно похожа на него! Портрет этот написал кто-то… кто-то, чьего имени я не помню, но…

Но тут дверь в кабинет бесцеремонно распахнули и Грейс услышала громкий голос:

— Нет! Мама сама нарисовала папин портрет!

Она оглянулась и увидела сестру — настоящую Лили, которая стояла в дверях, а за ней — улыбающегося Джеймса. Грейс вскочила с кресла. Лили тоже увидела ее и подбежала к ней, но так спешила, что споткнулась о ковер и чуть не упала. А затем сестры сжали друг друга в объятиях.

— Благодарить нужно миссис Биман, — немного погодя сказал Джеймс.

Грейс и Лили (последней с большим трудом удалось сдержать рыдания) сейчас сидели рядышком, обнявшись, на кушетке в маленькой приемной. Они странно выглядели вместе: одна была одета в элегантное бирюзовое платье, а другая — в выцветшее платьице из грубой материи и грязный передник; к тому же она была без туфель.

— Миссис Биман, кухарка Победоноссонов? — удивленно переспросила Грейс.

— Да, именно она. Очевидно, когда вы, Грейс, на следующий после Рождества день отправились в особняк Победоноссонов, желая повидать Лили, миссис Биман стало так жаль вас, что она решила пойти в полицию и сообщить им правду, а именно, что Лили покинула дом отнюдь не по своей воле.

— Какой благородный поступок! — воскликнула Грейс.

— Ну, она так поступила не только по доброте душевной, — уточнил Джеймс, — а еще и потому, что Джордж Победоноссон не очень-то расщедрился на подкуп. Похоже, он считал, что десять шиллингов полностью решат возникшую проблему.

— Но где была Лили все это время? — спросила Грейс, взволнованно глядя на сестру и надеясь, что той не пришлось страдать.

— В больнице… точнее, в приюте, в трущобах Манчестера, — ответил Джеймс.

— О Лили, тебе там было очень плохо? — спросила Грейс.

Лили задумалась.

— Не очень, — сказала она наконец. — Там было много деток и…

— Детей, чьи родственники стремились от них избавиться, — вполголоса уточнил Джеймс.

— И я ухаживала за детками и рассказывала им сказки! Но я очень скучала по тебе. И я все время спрашивала, когда же снова тебя увижу, но никто не обращал на меня внимания. — Она покосилась на Грейс, не в силах скрыть свое восхищение ее модным платьем и шляпкой. — Ты теперь выглядишь просто шикарно и так похожа на благородную даму… Ты правда скучала по мне?

— Ну конечно же! — воскликнула Грейс, еще крепче обнимая ее. — Каждую минуту.

— Миссис Биман сообщила о случившемся в полицию, — продолжал Джеймс, — и, когда лондонские детективы приступили к расследованию, двое из них в результате добрались до Манчестера. Там они кое с кем побеседовали и выяснили, где именно держат Лили. Они привезли ее назад в Лондон только вчера, и один проницательный сыщик обратил внимание на ее имя и понял, кто она такая. Он связался с фирмой «Биндж и Джентли». Остальное вам уже известно.

— Да, но мне до сих пор не верится, что все это правда, — призналась Грейс, гладя растрепанные волосы Лили.

— Мне говорили, что, возможно, ты приедешь навестить меня, и я целыми днями стояла у окна и высматривала тебя, но ты так и не приехала, — жалобно произнесла Лили.

— Моя милая Лили, — сказала Грейс. — Какое-то время я даже не подозревала о том, что ты исчезла! А когда узнала, мне сообщили, что ты сбежала с конюхом!

При этом известии Лили скорчила такую гримасу, что Грейс и Джеймс не смогли удержаться от смеха.

Когда пятнадцать минут спустя в приемную вышел мистер Стэмфорд, у него был очень самодовольный вид.

— Против мистера и миссис Победоноссон, а также их дочери Шарлотты будут выдвинуты обвинения в мошенничестве в крупных размерах, — сообщил он. — Очевидно, что в преступлении был также замешан Сильвестр Победоноссон, но, насколько нам известно, Господь уже вынес ему приговор.

Лили переводила взгляд с одного присутствующего на другого; у всех были очень серьезные лица.

— Что все это значит?

Грейс набрала в грудь побольше воздуха.

— Мне столько всего нужно тебе рассказать! — Затем она повернулась к мистеру Стэмфорду. — Моя сестра знает о папе и…

Мистер Стэмфорд покачал головой.

— Мы не стали посвящать ее во все детали. Мы решили, что лучше это сделать вам.

— Что такое? — спросила Лили, поняв, что взоры всех присутствующих обращены на нее.

— Я все объясню тебе, когда мы приедем в гостиницу, — пообещала ей Грейс: она очень устала.

— Биндж и Джентли теперь получили все необходимые документы, — добавил мистер Стэфморд, — включая поддельное свидетельство об удочерении. Вам же остается лишь предъявить письменное показание под присягой, подписанное человеком, который знал вас под именами Грейс и Лили Паркес хотя бы полгода назад.

— Такой человек есть, и это миссис Макриди, — ответила Грейс. — Кажется, она живет у своего сына в Коннотгарденз.

— Тогда, возможно, завтра с утра, — предложил Джеймс, — я мог бы прислать к вам клерка, и вы с ним съездили бы к этой даме и спросили, не будет ли она столь любезна поставить подпись на соответствующих документах. Тогда останется лишь основать доверительный фонд. — Он помолчал. — Насколько я понимаю, банковского счета у вас нет?

Грейс покачала головой.

— Тогда нужно будет основать объединенный фонд для вас и вашей сестры, а деньги будут переводиться в той сумме и форме, в какой вам будет удобно.

Лили нахмурилась, зевнула и спросила у Грейс:

— Мы богаты? Это все папа?

— Да, папа, и я склонна полагать, что очень скоро мы станем богатыми, очень богатыми, — ответила ей Грейс.

 

 

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

— Мы поедем в кебе? — спросила Грейс у Джеймса, стоя в вестибюле гостиницы и глядя в окно на серое дождливое утро. На ней была темно-зеленая бархатная накидка, меховая муфта и шляпка; зеленый цвет очень шел к ее волосам, а глаза сияли янтарным светом.

Джеймс рассмеялся.

— Как же быстро вы привыкли к недавно обретенному богатству, — заметил он. — Две ночи в лучшем отеле Лондона, завтрак в постель — и вуаля: вы уже требуете, чтобы я вызвал кеб для поездки в Коннот-гарденз.

— Прошу вас, не думайте, будто я…

Он снова рассмеялся и покачал головой.

— Я просто пошутил; разумеется, мы поедем в кебе. — Джеймс поговорил со швейцаром, и тот пошел вызывать наемный экипаж. — А где же ваша сестра?

— Вернулась в постель, — ответила Грейс. — Хотя, думаю, на самом деле мне следует сказать, что она еще не вставала, поскольку мы практически не спали ночью. Мы несколько часов болтали, делились происшедшими событиями и планами на будущее. И должна с прискорбием добавить, что Лили съела все фрукты в вазе до последнего.

Джеймс рассмеялся, но тут же стал серьезным.

— Вы сообщили ей о преждевременной кончине… одного джентльмена?

— Да, — ответила Грейс, садясь в кеб. — И я также рассказала ей о том, кем он был на самом деле.

Для девушек эта ночь стала незабываемой. Они столько смеялись и плакали, что трудно было определить, чего все-таки было больше — слез или смеха. Грейс улыбнулась воспоминаниям.

— Впрочем, Лили все равно не смогла бы выйти со мной: у нее ведь нет туфель.

— Да, — кивнул Джеймс, протягивая ей конверт. — Мистер Стэмфорд весьма кстати вручил мне десять фунтов, чтобы вы могли купить все необходимое.

Грейс взяла конверт и с жаром поблагодарила Джеймса. Она подумала, что не сумеет выразить словами, что она чувствовала, сидя в наемном экипаже рядом с молодым джентльменом и проезжая через весь Лондон. В зеленой бархатной муфте лежало целых десять фунтов. Грейс не могла избавиться от ощущения, что в любой момент к ней подойдет незнакомец и заявит, что все происходящее было ошибкой.

* * *

Их направили к высокому дому с террасами в Коннотгарденз, где жила миссис Макриди, и она лично открыла им двери и ахнула, увидев преображенную Грейс.

— Милое дитя! — воскликнула миссис Макриди и отступила на шаг, чтобы получше рассмотреть ее. — Надо же, как изменилось ваше положение! Стоило вам уехать из Севен-Дайлз, и вы стали настоящей леди!

Грейс рассмеялась.

— Так и есть! — кивнула она, с восхищением глядя на строгое платье миссис Макриди, отделанное кружевом.

Их пригласили пройти в гостиную, где Грейс представила хозяйке дома Джеймса и объяснила цель их визита. Глаза миссис Макриди округлились от изумления, когда она услышала краткую версию приключений Грейс, и женщина с готовностью согласилась подписать бумаги, которые привез Джеймс.

— Разумеется, я все подпишу, чтобы подтвердить: эти девушки снимали у меня комнату, — сказала она. — За всю свою жизнь мне не доводилось сдавать комнату более милым девочкам.

Когда Джеймс поблагодарил ее и стал готовить бумаги, миссис Макриди посмотрела на Грейс и подмигнула ей, а также показала ей сжатые вместе указательный и средний пальцы, как бы говоря, что они — прекрасная пара.

Грейс на это не отреагировала, поскольку не представляла, как такое в принципе возможно. Джеймс ей очень нравился, но она и мысли не допускала о том, что такой образованный молодой человек, с блестящим будущим, из хорошей семьи сочтет ее подходящей спутницей жизни — особенно учитывая тот факт, что ему были известны самые неприглядные моменты ее биографии.

Миссис Макриди медленно и аккуратно написала свое имя — Джейн Эбсворти Макриди. Подпись была засвидетельствована Джеймсом, после чего документ присыпали песком, а затем свернули в рулон. Миссис Макриди сердечно расцеловала Грейс в обе щеки и заставила пообещать как-нибудь снова приехать к ней в гости.

Грейс как раз собиралась сесть в ожидающий ее кеб, когда миссис Макриди окликнула ее. Грейс не терпелось вернуться к Лили, и она уже хотела сделать вид, что не расслышала, но затем извинилась перед Джеймсом и взбежала вверх по ступеням дома.

— Что-то еще?

— Ну, я долго об этом думала и никак не могла успокоиться, — сообщила ей миссис Макриди.

Грейс вопросительно посмотрела на нее.

— Потому что она приходила снова и снова и повторяла, что ее последнее желание перед смертью — найти вас. А это накладывает некоторые обязательства, не так ли, когда ты знаешь, что кто-то сообщил тебе о своем предсмертном желании.

— Думаю, да, — согласилась Грейс, все еще ничего не понимая. — Но о ком мы сейчас говорим?

— О миссис Смит, или как там ее зовут на самом деле.

— Вот как! — воскликнула Грейс. Похоже, некоторые этапы ее жизни никак не желают оставаться в прошлом.

— Она пришла ко мне со своей дочерью и умоляла помочь ей вас найти. Разумеется, к тому времени вы уже сообщили мне, что работаете на гробовщиков, и я могла бы рассказать ей, где вас искать, но не стала: я решила, что она задумала недоброе. — Грейс молчала, ожидая, что пожилая дама скажет дальше. — Впрочем, по ней было видно, что жить ей осталось недолго, и теперь я думаю, что эта женщина уже никому не сможет причинить зло, ведь одной ногой она уже стоит в могиле. Так что решать вам, дорогая.

Грейс кивнула, вспоминая о самом печальном, полном страданий дне своей жизни.

— Конечно, может быть, она уже умерла — но, возможно, и нет.

— И где живет эта миссис Смит? — спросила Грейс.

— В доме под названием Тамаринд-коттедж, на Сидней-стрит. Неплохой район.

Грейс кивнула.

— Я знаю, где это. Я бывала там в те дни, когда торговала водяным крессом.

— Значит, вы пойдете к ней?

— Еще не решила.

Но на самом деле Грейс уже все решила. Она победила Сильвестра Победоноссона и одержала верх над остальным семейством; пришла пора встретиться лицом к лицу с миссис Смит. А когда она увидится с ней и решит и эту проблему, то уничтожит всех своих демонов.

Вернувшись в кеб, Грейс спросила Джеймса, не мог бы он попросить кучера остановиться где-нибудь на Оксфорд-стрит, чтобы она купила пару туфель для Лили и для себя.

— А затем я пойду домой пешком, — добавила девушка. — Чтобы подышать свежим воздухом и немного подумать.

— Ну надо же! — воскликнул Джеймс. — Вам уже надоело кататься в наемных экипажах?

Грейс рассмеялась.

— Что вы, вовсе нет! Но все происходит так быстро, что мне необходимо подумать о том, что же предпринять дальше.

— Тогда, конечно, вам нужно время, — согласился Джеймс.

Он приказал кучеру остановиться в начале Риджент-стрит (по его словам, именно там находились самые изысканные и модные магазины для дам) и пообещал навестить сестер позже, в гостинице, и сообщить им о том, где они смогут пожить некоторое время.

Грейс вошла в первый попавшийся обувной магазин, где столкнулась с еще одной проблемой. У нее никогда еще не было новой пары туфель, и потому она совершенно растерялась от многообразия фасонов и качества выставленного товара. Радостно примеряя каждую пару, которую ей предлагали, Грейс в результате поняла, что перед ней на прилавке стоят семь пар туфель, все из выкрашенной в разные цвета кожи, и уже собиралась заплатить за все, но неожиданно поняла, что выглядит просто смешно. Ведь еще не известно, сколько именно денег они унаследуют, и если она станет так глупо сорить ими, то в результате они с Лили снова могут стать бедными. Просто необходимо взять себя в руки! Извинившись перед работницей магазина, Грейс купила только две пары из черной кожи (украшенные бантами из лакированной кожи, поскольку она не хотела носить туфли, слишком похожие на траурные) и попросила завернуть их.

Грейс направилась к Сидней-стрит быстрым шагом, стараясь покончить со всем как можно скорее, и, дойдя до Тамаринд-коттеджа, увидела, что это аккуратный домик с террасой и небольшим палисадником. Дверь была выкрашена в красный цвет, а тщательно отполированный медный молоточек был сделан в форме львиной головы.

Грейс постучала, не зная, как относиться к новой встрече с миссис Смит. Она надеялась, что дамы не окажется дома — но это лишь отсрочит неизбежное. Кроме того, сказала себе Грейс, встреча лицом к лицу с миссис Смит станет для нее хорошей репетицией аналогичной встречи с Победоноссонами в зале суда.

Из дома не доносилось ни звука, и Грейс, подождав с минуту, развернулась, решив уходить, но напоследок еще раз, вполсилы, ударила молоточком о дверь. Однако, когда она дошла до ворот, дверь дома открылась и, к вящему изумлению обеих девушек, Грейс очутилась лицом к лицу с мисс Вайолет, работницей «Универсального магазина траурных товаров Победоноссона».

— Мисс Вайолет!

— Мисс Грейс!

Девушки обменялись вопросительными взглядами, не переставая улыбаться, и Грейс заговорила первой:

— Сейчас, несомненно, в магазине много покупателей. Почему же вы не на работе?

— Магазин закрыли на три дня в знак уважения к покойному, — объяснила мисс Вайолет. — Мистер Победоноссон…

Грейс торопливо кивнула.

— Да, я слышала.

Вайолет удивленно посмотрела на нее.

— А вы…

Грейс нервно откашлялась.

— Я пришла поговорить с некой миссис Смит.

Вайолет кивнула. Ее лицо стало печальным.

— Миссис Смит — это имя, которым иногда пользовалась моя мать.

Грейс в нерешительности молчала.

— Ваша мать умерла? — наконец осторожно спросила она и тут же заметила у собеседницы черную повязку чуть выше локтя.

Вайолет снова кивнула.

— Неделю назад. Похороны прошли вчера; присутствовали только родственники.

— Организаторами были не Победоноссоны?

— Вот уж точно не они! — с жаром ответила мисс Вайолет. — Может, я у них и работаю, но не одобряю их методов. Однако меня снедает любопытство: зачем вы пришли к моей матери?

Грейс несколько раз начинала объяснять причину визита, но сразу же замолкала, не зная, что сказать. Во время этих жалких попыток Вайолет провела ее в небольшую гостиную и предложила сесть и выпить чаю.

— Насколько я поняла, ваша мать очень хотела увидеть меня, — наконец сказала Грейс. — Она знала меня под именем Мэри.

Вайолет, прекрасно понимая, что это означает, посмотрела на Грейс с нескрываемым удивлением.

— Неужели вы были одной из ее Мэри?

Грейс кивнула и покраснела.

— Да. И, насколько я понимаю, вы вместе с матерью ходили к моей прежней квартирной хозяйке, миссис Макриди, чтобы выяснить мое местонахождение.

Глаза Вайолет распахнулись еще шире, как только она услышала это имя.

— Так значит, вы та самая Мэри! Вы познакомились с моей матушкой в июне прошлого года? В Беркли-хаус?

— Именно там и тогда, — кивнула Грейс. — Но миссис Макриди ничего не известно о сопутствующих обстоятельствах, и, заподозрив неладное, она не стала сообщать, где меня можно найти. — Девушка тяжело вздохнула. — Я только что нанесла визит миссис Макриди, и она убедила меня разыскать вашу матушку. Миссис Макриди сказала, что та очень настаивала на встрече.

— Так и было, — кивнула Вайолет, садясь на диван рядом с Грейс. — Более того: матушка заставила меня пообещать ей, что я продолжу ваши поиски, и наказала, когда я найду вас, сообщить вам нечто очень важное. Правду.

— Правду? — Лицо Грейс исказилось от страха. Значит, с ребенком, которого она родила, что-то было не так! Он был искалечен, изувечен, изуродован!

— Эта правда не должна вас испугать, — поспешила добавить Вайолет, догадавшись, о чем подумала Грейс. Она помолчала, затем покосилась на часы на каминной полке и, похоже, приняла окончательное решение. — Не желаете ли прогуляться со мной?

Грейс показалось, что она ослышалась.

— Прогуляться?!

— Да. По дороге я все вам объясню, обещаю. — Вайолет взяла накидку, шляпку и перчатки. На ее верхней одежде был единственный знак траура — узор в виде пурпурных цветов на полях шляпки. — Идти нужно в сторону Блумсбери, — добавила она.

Благополучно перейдя дорогу, миновав крупные гостиницы и магазины и держа путь в сторону Рассел-сквер, Вайолет взяла Грейс за руку.

— Мне жаль, если вам кажется, будто я напускаю таинственности, но это последнее, что я совершаю для своей дорогой матушки, и я хочу все сделать правильно. Мама велела мне отвести вас туда и все подробно объяснить, а затем уже вам решать, что делать.

Грейс ничего не ответила: в голове у нее было слишком много вопросов.

— Когда отец умер, мама, чтобы не умереть от голода, стала работать повитухой, — объяснила Вайолет, когда они проходили мимо двух оборванных детишек, дерущихся из-за окурка сигары. — Она была одной из первых женщин, которых этому учили, и учили как следует. В основном она помогала женщинам на дому, но дважды в неделю ходила в Беркли-хаус, чтобы оказать помощь тем, кому повезло в жизни меньше. Как-то раз она сказала мне, что, наверное, приняла тысячу младенцев.

Грейс кивнула, стараясь держать себя в руках, чтобы понять, что ей говорят, а не забегать вперед.

— Конечно, выживали не все дети, да и матери тоже умирали: деторождение — дело чрезвычайно опасное. У некоторых женщин умирало несколько детей, прежде чем они наконец рожали живого. Например, одна женщина потеряла пятерых, одного за другим, и последняя смерть так на нее повлияла, что ее муж испугался, как бы она не сошла с ума.

— Бедняжка… — тихо произнесла Грейс.

Вайолет продолжала:

— На следующий же день в Беркли-хаус пришла молодая незамужняя девушка. У нее не было ни родни, ни друзей, ни опекуна, и жила она в трущобах. Она совершенно ничего не приготовила к рождению ребенка и ни пенни не отложила на нужды малыша.

Вайолет вопросительно посмотрела на Грейс. У той пересохло в горле, и она молча кивнула, желая услышать продолжение истории.

— Мама боялась, что ребенок этой девушки не выживет: хоть он и родился здоровым, он слишком мало весил, и у него были кое-какие проблемы, решить которые девушка не смогла бы из-за отсутствия денег. Мама почувствовала, что если позволит девушке забрать ребенка, то тем самым фактически вынесет малышу смертный приговор. И потому… потому она совершила то, на что не имела права.

Грейс, одновременно боясь и желая услышать продолжение рассказа, тихонько вскрикнула, остановилась и повернулась лицом к Вайолет.

— Мама взяла новорожденного и отдала его женщине, потерявшей пятерых детей, — закончила Вайолет.

— Нет! — хрипло крикнула Грейс. — Ей не следовало так поступать!

— Она это понимала. Понимала, что поступает неправильно, — произнесла Вайолет, — но она говорила мне, что в тот момент такой поступок показался ей единственно верным. — Она посмотрела Грейс в глаза. — Иначе ребенок не прожил бы и нескольких месяцев.

Грейс представила себе, как бродит по холодным улицам с малышом. Ей негде уложить его спать ночью, и за целый день у нее во рту нет ни крошки хлеба.

— Но как же бедная девушка? — всхлипнув, спросила она.

— Да, как же бедная девушка? — эхом отозвалась Вайолет и вздохнула. — Мама не могла ее забыть, постоянно о ней вспоминала. Как только она узнала, что смертельно больна (несколько месяцев назад у нее обнаружили рак), то начала искать ее. — Вайолет снова посмотрела Грейс в глаза. — Она искала вас, а когда не смогла найти, заставила меня поклясться, что я продолжу поиски.

— Ей не следовало так поступать, — хриплым шепотом повторила Грейс.

— Не следовало, — согласилась Вайолет.

Они пошли дальше, достигли Рассел-сквер и повернули на улицу с привлекательными свежевыбеленными виллами, стены которых были увиты виноградом и плющом. Вайолет попросила Грейс пройти вместе с ней по узкой улочке.

— Мама знала, что не права. Но она попросила меня найти вас, все рассказать и позволить вам самой принять решение о том, как поступить. Она оставила мне признание, подписанное и засвидетельствованное, которое можно предъявить в суде. Вы можете потребовать вернуть вам ребенка, и я поклялась ей, что если вы захотите поступить именно так, то я помогу вам.

С этими словами Вайолет остановилась у железной ограды за домом, откуда было видно детскую: великолепную комнату, на стенах которой были нарисованы кораблики, на полу стояла лошадка-качалка и лежали кубики. В комнате находилась женщина — миссис Робинсон, — державшая на коленях ребенка месяцев семи от роду. Ребенок — мальчик — был красивым, пышущим здоровьем крепышом. Грейс тихонько вскрикнула и посмотрела на него с такой любовью, что казалось, она может привлечь его к себе силой своей любви.

— Я надеялась, что нам удастся его увидеть, — призналась Вайолет. — Моя мама иногда приходила сюда по утрам, чтобы посмотреть на него и убедиться, что поступила правильно. Новые родители очень любят этого ребенка, о нем прекрасно заботятся.

Грейс неожиданно расплакалась.

— Но тогда… кого же я отвезла на кладбище в Бруквуде? — в отчаянии спросила она. — Это был другой мертвый младенец?

Уголки рта мисс Вайолет приподнялись.

— Нет, — ответила она. — Буханку хлеба за пенни.

— Буханку?!

Вайолет кивнула.

— Мама говорила, что такая буханка почти идеально повторяет вес и форму младенца. — Она больше не могла сдерживаться и улыбнулась. — Так что, чей бы гроб вы ни выбрали, на пути в рай голодать ему не придется.

Повернувшись к окну в детскую, Грейс снова стала любоваться ребенком. Она и сама видела, что его очень любят, а он отвечает такой же искренней любовью.

Грейс тяжело вздохнула. В ближайшие месяцы ей будет о чем поразмыслить. Ей предстоит принять много решений: о том, где им жить, как устроить судьбу Лили, что ей теперь делать со своей жизнью, и о том, что может произойти между ней и Джеймсом. Но над этим ей долго думать не нужно.

— Я не стану забирать ребенка, — сказала Грейс, по-прежнему не сводя глаз с малыша. — Я просто не смогу так поступить.

Вайолет повернулась к ней.

— Я надеялась, что именно это вы и скажете! Но вы уверены? Вам не обязательно принимать решение прямо сейчас.

— Уверена, — кивнула Грейс. — Мне не нужно время на раздумья. Забрать его будет жестоко, ведь тогда я разобью по меньшей мере три сердца.

Вайолет со слезами на глазах взяла Грейс за руку и крепко пожала ее.

— Я уверена: вы приняли правильное решение.

— Я не хочу, чтобы мой ребенок так рано узнал о сердечной боли, — продолжала Грейс.

— Думаю, вы никогда об этом не пожалеете, — ответила Вайолет, не выпуская ее руку.

— Но иногда, возможно, мы с вами сможем приходить сюда и…

— Восхищаться красотой сада!

— Да, восхищаться красотой сада, — эхом откликнулась Грейс.

Девушки переглянулись, а затем Вайолет предложила Грейс руку и они продолжили прогулку.

 

НЕБОЛЬШОЙ ИСТОРИЧЕСКИЙ КОММЕНТАРИЙ ОТ АВТОРА

В результате эпидемии холеры в Лондоне в конце сороковых годов девятнадцатого века умерло около 15 000 человек, что значительно увеличило проблему захоронений в столице. Размещение лондонских умерших на тот момент уже некоторое время вызывало затруднения: кладбища при церквях были так переполнены, что приходилось перекапывать участки и использовать их снова и снова. Поскольку в те дни кремация не применялась, было внесено предложение организовать обширное кладбище за пределами Лондона, которое обеспечило бы жителей столицы местом для захоронений на многие годы вперед.

Дешево и быстро до выбранного места в графстве Суррей (расположенного на достаточном расстоянии от Лондона, чтобы не ставить под угрозу здоровье обитателей столицы) можно было добраться только по железной дороге. Сначала против этого плана были выдвинуты возражения. Например, епископ Лондонский считал, что «шум и гам» — неизбежный спутник железнодорожного сообщения — несовместим с торжественностью похорон. Против также выступали представители знати: некоторые воспринимали идею захоронения их близких по соседству с менее высокородными покойниками оскорбительной: подразумевалось, что даже бедняки смогут позволить себе оплатить и плату за проезд, и разумную стоимость похорон в Бруквуде и тем самым избегнут позора от того, что их родственники будут погребены в общей яме. Когда епископа и остальных противников этой идеи наконец заверили в том, что скорбящие первого, второго и третьего класса, а также гробы с их близкими будут путешествовать отдельно, как и представители разных религий, была основана компания «Бруквуд некрополис рэйлвей». Произошло это в 1854 году.

В те времена путешествие на поезде все еще было чем-то необычным (первое регулярное пассажирское сообщение было налажено лишь в 1830 году), но ему предстояло стать чрезвычайно популярным. В сороковые годы девятнадцатого века промышленная революция уже шла полным ходом, и к 1851 году было проложено около десяти тысяч километров путей. В 1863 году, после расчистки большой территории от трущоб, открылась первая ветка лондонского метро.

Бесценная книга Джона М. Старка «The Brookwood Necropolis Railway» («Железная дорога “Бруквуд некрополис рэйлвей”») дала мне массу полезной информации об этой ветке, такой как цена за билет скорбящего или принцип размещения представителей разных классов; но в связи с требованиями сюжета я позволила себе некоторую вольность при описании поезда (например, в действительности в них не было коридоров). Поезд «Некрополис» ходил со станции Ватерлоо в Лондоне до станции Бруквуд в графстве Суррей приблизительно до 1941 года, хотя на этом кладбище до сих пор хоронят, а на его великолепной территории проводят экскурсии, часто посвященные «Некрополис рэйлвей».

 

СМЕРТЬ И ТРАУР: ВИКТОРИАНСКАЯ ТРАДИЦИЯ

Некоторые кладбища при церквях оказались переполнены еще в 1665 году (год Великой чумы), и к тому времени, когда на трон взошла королева Виктория, многие из них закрыли. Была предложена целенаправленная организация новых кладбищ, первым из которых стало кладбище Кенсал-Грин возле станции Пэддингтон. Когда в 1843 году умер герцог Сассекский, дядя королевы Виктории, он указал в своем завещании, что желает быть похороненным именно на Кенсал-Грин, среди простых лондонцев, и это привело к невероятному всплеску популярности нового кладбища. Его просторная, похожая на парк территория очень скоро послужила примером для шести других кладбищ на окраинах Лондона, включая Хайгейтское кладбище, которое стало самым модным местом для захоронений в Лондоне. Там были не только катакомбы (то есть подземные ходы с нишами, оборудованными полками, на которые ставили гробы), но даже Египетская авеню, ведущая к великолепному Ливанскому кругу, где два десятка больших фамильных склепов окаймляли дорожку, петляющую вокруг величественного древнего кедра. По воскресеньям зажиточные викторианские семейства совершали променад по аллеям и дорожкам, навещая почивших близких.

Именно королева Виктория после смерти принца Альберта возвела траур в ранг культа. Основанный королевой и поддержанный аристократами, он был подхвачен нуворишами из класса промышленников и торговцев, а затем так широко распространился, что захватил и бедняков. Как только бедняки стали облачаться в траур, высшим слоям общества пришлось удвоить усилия в демонстрации собственного превосходства, и потому в течение всей второй половины девятнадцатого века одежда черного цвета стала настолько модной, что никто не осмеливался бросить ей вызов. Дамы из высшего общества, путешествующие вдали от родных краев, обязательно брали с собой «правильный» траурный наряд на тот случай, если они вдруг окажутся в компании члена королевской семьи, недавно потерявшего родственника.

В книге «Mourning Dress» («Траурное платье») Лу Тейлор частично относит причину такого распространения траурного платья на счет появления модных журналов, в которых писали о новых тканях и аксессуарах, а также давали советы по поводу траурного этикета. После смерти принца Альберта семейства из высшего общества слепо копировали одеяния королевы, облачаясь в полный траур и постепенно проходя все его этапы, возможно надеясь, что окружающие решат, будто они имеют какое-то отношение к королевской семье. В честь такой важной смерти дамы из высшего общества полностью меняли свой гардероб на целый год. Чтобы увеличить объем продаж, производители крепа и похоронные бюро (на Риджент-стрит по меньшей мере два крупных магазина торговали исключительно этими товарами) пустили слух о том, что хранить траурную одежду в период между траурами — дурной знак. Правила все усложнялись и затрагивали все больше сторон жизни. Например, в 1881 году в неком журнале напечатали рекомендацию три месяца носить черный шелк по случаю смерти родителей первой супруги.

 

ВИКТОРИЯ И АЛЬБЕРТ

Королева Виктория взошла на трон в возрасте восемнадцати лет, то есть в 1837 году, сразу после печально известного периода Регентства, во время которого королевская семья утратила былую популярность. Виктория вышла замуж за своего кузена, Альберта, в 1840 году, и, хотя брак сотрясали скандалы, супруги искренне любили друг друга и произвели на свет девятерых детей. Их союз всячески превозносился, а простых жителей империи поощряли следовать королевскому примеру.

Однако некоторые британские подданные не испытывали симпатии к Альберту, прежде всего потому, что он был иностранцем, а также из-за влияния, которое он и его семья имели на королеву. Изначально Альберта сдерживал его статус принца-консорта (не дававший ему никаких официальных прав), но вскоре он взял на себя заботы о руководстве домашним хозяйством королевской семьи и принимал активное участие в нескольких общественных делах, включая попытку улучшить положение бедных. Также он принял участие в организации Всемирной выставки 1851 года. Британцы продолжали относиться к Альберту с легким подозрением, но искренне оплакивали его, когда он умер от брюшного тифа в возрасте сорока двух лет в декабре 1861 года.

Вслед за его смертью и эдиктом королевы Виктории о том, что нация должна погрузиться в почтительный траур, Лондон оказался затянут в черный креп, поскольку, из уважения к принцу, обычные горожане, стараясь выполнить приказ королевы, по крайней мере на несколько месяцев облачились в самые изысканные черные одежды, какие только могли себе позволить. Есть сведения о том, что даже ограды, до 1861 года окрашенные в зеленый цвет, после смерти Альберта были перекрашены в черный. Исследователи сходятся во мнении, что королева Виктория несколько переусердствовала с трауром, удалившись из Лондона и одеваясь во вдовьи одежды до конца своих дней. Подавленная преждевременной смертью Альберта, она отошла от общественной жизни и потому потеряла популярность среди своих подданных, которые почувствовали себя брошенными.

Виктория правила шестьдесят три года — дольше, чем любой британский монарх до нее, — и умерла в 1901 году. Во время своего правления она возродила уважение народа к монархии, стала символом национального духа и самоидентификации, а также стремилась улучшить жизнь бедняков с помощью таких мер, как введение всеобщего базового образования и сокращение рабочего дня до десяти часов.

 

ВИКТОРИАНСКИЕ БЕДНЯКИ

Генри Мэйхью, журналист, провел интервью с сотнями простых лондонцев и в 1851 году опубликовал первый том книги «London Labour and the London Poor» («Лондонские рабочие и бедняки»). В этой книге представлены полученные из первых рук подробности того, какой была жизнь на улицах для тех, кто находился на самом дне общества.

Чтобы заработать немного денег и выжить, бедняки прибегали к бесчисленному количеству хитростей, включая набивку чучел животных и птиц (и изменение их окраса с помощью обычных красок), а также размещение напичканных успокоительными средствами животных в одной клетке — такие миниатюры назывались «счастливыми семейками». Дети собирали и продавали птичьи гнезда, рылись в канализационных стоках в поисках утерянных вещей, собирали «самородки» (собачьи экскременты) для дубильщиков, ловили крыс для боев между собаками и крысами и тщательно просеивали мусор на свалках — все, что угодно, лишь бы заработать пенни-другой. Целые армии мальчиков и девочек в возрасте шести лет и старше продавали разные мелкие дешевые товары: водяной кресс, апельсины, лимоны, губки, гребни для волос, карандаши, сургуч, бумагу, перочинные ножи или спички. Некоторых из этих детей посылали на работу их родители, чтобы немного увеличить собственный доход, но среди них также было огромное количество сирот или нежеланных детей, которые не получали никакой заботы от взрослых и отчаянно пытались выжить.

От некоторых деталей, представленных в книге Мэйхью, разрывается сердце. Например, он пишет о маленьких детях, чья мать умерла от голода, и за ними присматривала восьмилетняя сестра; о женщине, питавшейся исключительно чаем с хлебом и заваривавшей чайные листья снова и снова; о мальчике, у которого не было ни обуви, ни одежды, и потому он мог выходить на улицу, только когда старший брат оставался дома.

Многие жили в ужасающих условиях, в перенаселенных помещениях, на грани голодной смерти. Комната в доходном доме могла стоить два шиллинга в неделю, и в ней могла проживать целая семья, а то и две; тем, кому не хватало кроватей, приходилось спать на полу. В домах не было ни водопровода, ни канализации, в комнатах воняло, а матрасы кишели клопами, блохами и вшами. Когда в семье кто-то умирал (что случалось, к несчастью, довольно часто), его тело могло лежать в одной комнате с живыми несколько дней, пока родственники собирали средства на погребение.

Власти выражали серьезное недовольство перенаселенными домами и притонами (в которых обитали беднейшие лондонцы, набиваясь в комнаты, как сельди в бочку), так что ветхие доходные дома в самых ужасных трущобах постепенно сносили, а на их месте прокладывали новые улицы и железнодорожные пути. Однако эти меры не помогали улучшить ситуацию: потерявшие жилье люди вынуждены были переезжать на соседнюю улицу, и это снова приводило к перенаселению.

Хотя бедняки боялись работных домов и ненавидели их, это тоже была одна из мер по решению проблемы ужасающей бедности. В Викторианскую эпоху были организованы сотни благотворительных организаций, получивших такие названия: «Организация дружеской помощи молодым слугам», «Промышленная школа и дом для мальчиков-рабочих», «Дом для покинутых обездоленных детей», «Дом вспомоществования нуждающимся». Каждый год эти и другие организации в сумме тратили более двух миллионов фунтов стерлингов в попытке улучшить жизнь бедняков, хотя, к величайшему сожалению, они лишь скользили по поверхности, и для тех, кто действительно был беден, ситуация не улучшалась ни на йоту.

 

ЧАРЛЬЗ ДИККЕНС

Чарльз Диккенс был самым известным писателем-романистом Викторианской эпохи и до сих пор пользуется огромной популярностью. Его книги постоянно переиздаются. В его работах красной нитью проходит тема социальной реформы, а публикация многих его произведений в журналах в виде романов с продолжением давала ему возможность изменять повествование в угоду читающей публике. Его персонажи чрезвычайно яркие и запоминающиеся — настолько, что они зачастую продолжают жить уже вне страниц его книг.

Известно, что Диккенс негативно относился к гробовщикам и всему похоронному бизнесу и что именно он изобрел термин «торговцы смертью». Также он не любил принца Альберта, и, по мнению Питера Акройда, Диккенс, мягко говоря, не обрадовался, когда из-за внезапной смерти принца-консорта ему пришлось отложить шесть лекций, которые он должен был прочесть в Ливерпуле, и вернуться в Лондон.

Популярный роман Диккенса «Большие надежды», героиней которого была упрямая и язвительная невеста, мисс Хэвишем, впервые появился в виде романа с продолжением в журнале «Олл зе йеар раунд»; последняя его часть вышла в августе 1861 года, так что я немного продолжила период его публикации в драматургических целях.

«Приключения Оливера Твиста», якобы самый знаменитый роман Диккенса, представляет собой отчасти критику новых Законов о бедных, а также — детальное описание отношения к сиротам в Лондоне. Диккенс избрал ступени Лондонского моста в качестве декораций для жестокого убийства Нэнси — девушки, подружившейся с Оливером, — Биллом Сайксом, самым злобным персонажем книги. Эти ступени мгновенно стали местом паломничества туристов, и даже сейчас, если вы отправитесь в пеший тур по Саутуарку, вам непременно расскажут о «ступенях Нэнси».

 

БИБЛИОГРАФИЯ

• Ackroyd Р. Dickens. — Mandarin Paperbacks, 1991.

• Arnold C. Necropolis: London and Its Dead. — Pocket Books, 2006.

• Clarke J. M. The Brookwood Necropolis Railway. — The Oakwood Press, 2006.

• Curl J. S. The Victorian Celebration of Death. — Sutton Publishing, 2000.

• Dickens Ch., Jnr. Dickens’s Dictionary of London, 1888: An Unconventional Handbook. — old House Books, 1993.

• Mayhew H. London Labour and the London Poor (1851). — Penguin, 1985.

• Picard L. Victorian London. — Phoenix, 2005.

• Taylor L. Mourning Dress: A Costume and Social History. — Allen and Unwin, 1983.

• White J. London in the 19th Century. — Vintage, 2008.

• The Times. — 24th December 1861.

 

Трогательная история двух обездоленных сестер! Лили серьезно больна — Грейс заменила ей мать. Могла ли пятнадцатилетняя Грейс предположить, что очень скоро у нее появится еще один ребенок, но не ей суждено его воспитывать? А вернувшись домой, она обнаруживает, что у нее больше нет дома: их каморку в самом бедном районе Лондона вот-вот снесут… Неужели их с Лили выбросят на улицу, как никому не нужных котят?

Портьеры в приемной, разумеется, были задернуты, но, когда Грейс проходила мимо, они дрогнули, и она неожиданно увидела, что на нее внимательно смотрит какая-то девушка. Их взгляды встретились, а затем портьеры вернулись в прежнее состояние и девушка исчезла. Грейс была уверена в том, что то была Шарлотта Победоноссон. И что-то в выражении быстро мелькнувшего лица, а также мгновенное исчезновение Шарлотты заставили Грейс еще больше задуматься. Она уже не сомневалась: ей солгали об исчезновении Лили; ее сестра никогда бы не ушла, не поговорив сначала с ней.

Из близлежащей церкви донесся унылый перезвон колоколов, и Грейс задрожала: отчасти из-за печального звука, отчасти от холода.

— Лили, — прошептала она, обращаясь к сестре, — где бы ты ни была, будь осторожна.

 

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.