— Я уверен: вам нужно все самое лучшее, поэтому предлагаю выбрать никак не меньше, чем лебяжий пух высшего качества для матраса в гробу вашей покойной матушки, — сказал Джордж Победоноссон.

— Но, — возразила дочь покойной, — мы думали обойтись шерстяным одеялом на вате.

— Ни в коем случае! — воскликнул мистер Победоноссон.

Грейс, молитвенно сложив руки, как и подобало наемной скорбящей, и опустив глаза долу, ни единым жестом не дала понять, что расслышала хоть слово — или даже что она живой, дышащий человек. Прошла неделя с тех пор, как она ходила в Кенсингтон навестить Лили, и сейчас ее вызвали в красную комнату в качестве образца наемного участника похорон, который предлагался для процессии по высшему разряду.

— Конечно, лебяжий пух недешев, но он того стоит, — вступила в разговор миссис Победоноссон, — и кроме того, для своего уважаемого родителя любой человек захочет только самое лучшее, не так ли?

Посетительница вздохнула.

— Ну, если вы считаете, что без этого не обойтись…

— Так значит, лебяжий пух, — решительно кивнул мистер Победоноссон.

Они подошли к Грейс и остановились.

— А вы думали о том, чтобы нанять нескольких участников процессии? — поинтересовалась миссис Победоноссон.

— Ну, вообще-то нет…

— Это Грейс, одна из наших самых почтительных и неподвижных участниц похорон. Ее можно нанять за почасовую оплату, и она будет стоять (с весьма скорбным видом) у дверей или у могилы.

— Но ведь это, конечно, вовсе не…

— Грейс особенно удачно подходит для бдения у могилы пожилой дамы, — не отступала миссис Победоноссон. — Все поймут, что вы чрезвычайно почтительная дочь.

— Ну…

— А помимо участия Грейс, ваша мать, без сомнения, высоко оценит ваше решение держать на ее могиле горящую лампаду — в течение целого месяца, — добавил мистер Победоноссон.

— Но кому и какая от этого польза?

— Это несомненная польза для ее памяти, — мягко укорил мистер Победоноссон. — Не следует забывать, что пожилые люди не любят темноты.

И разговор тек в этом ключе, пока (после того как были выбраны участники процессии, памятники и цветы) Грейс наконец не позволили вернуться в крохотную швейную мастерскую. Там она сняла шляпку с вуалью и пододвинула табурет к слабо горящему камину.

«Как быстро человек ко всему привыкает», — подумала она, глядя на вышивку, над которой работала, пока ее не вызвали. Как быстро она приспособилась к жизни без Лили, к соседству в комнате чужого человека, к сидению в четырех стенах и к измерению времени сшитыми саванами, посещенными похоронами и законченными вышивками. Однако странно: хотя Грейс вела такой образ жизни и даже постепенно привыкала к нему, ей казалось, что она живет жизнью другого человека, чью личность по ошибке присвоила. Что же с ней будет дальше? Когда начнется ее настоящая жизнь — та, которую она себе пообещала, когда ехала на поезде в Бруквуд?

Грейс взяла в руки шитье. Она вышивала крохотную картинку, используя человеческие волосы и работая такой тонкой иглой, что понимала: если она положит иглу на стол, то найти ее уже не сможет. На картинке должен быть изображен могильный камень под плакучей ивой; потом вышивку поместят в золотую рамку и ее можно будет носить как брошку. Заказчица хотела, чтобы на камне было вышито полное имя ее покойного супруга, но миссис Победоноссон объяснила ей, что это невозможно: мужчину звали Вильям Вилкинс-Буайе-Хейг, и даже если мастерице удалось бы его вышить, буквы были бы такими маленькими, что ничего нельзя было бы прочитать.

Прежде чем приступить к работе, Грейс оглянулась, снова невольно восхищаясь размерами империи Победоноссонов. Через стеклянную дверь она видела вход в мастерскую, где изготавливали гробы и где плотники работали, сгрудившись вокруг резчика по металлу, наносившего текст и виньетки на медные или (последнее настоятельно рекомендовалось для особо разборчивых клиентов) серебряные таблички. Справа находилась новая мастерская с длинной скамьей, где миссис Победоноссон, выяснившая, какой доход можно получить от «вечных» цветов, учила нескольких девушек делать украшения из бессмертника. Со двора доносился грохот молотков каменотесов, придающих нужную форму надгробиям, а за их мастерской размещалась кузница, где работали кузнец со своими подручными. Совсем рядом, справа от того места, где сидела Грейс, была лестница, ведущая вниз, к огороженной прохладной территории, известной как «приемная Господа Бога», где — хотя чаще всего умерший оставался дома, среди родных и близких, — всегда лежали одно-два тела, ожидая похорон. В первую неделю работы Грейс на Победоноссонов две белошвейки, завидуя ее внешности и решив, что благодаря красоте Грейс отобьет у них всех ухажеров из числа мужской прислуги, заперли ее в комнате с покойниками на всю ночь, надеясь, что с ней случится истерика. Однако Грейс присмотрелась к трупам и выяснила, что ей совершенно нечего бояться двух старушек, почивших тихой смертью, после чего просто легла на пол и уснула. Кроме того, конюхи и помощники кузнеца не увлеклись ею, потому что она не принимала участия в их забавах и предпочитала держаться обособленно. Грейс всегда помнила о том, что она — падшая женщина.

Наконец Грейс осторожно вдела волосок в иголку, поставила табурет так, чтобы на работу падало как можно больше света из крошечного окошка, и начала вышивать, кладя очень аккуратные, расположенные близко друг к другу стежки, формируя на ткани ствол ивы. Листики она вышьет крошечным цепным стежком, а монолит надгробия — швом «назад иголка». Слава Богу, что миссис Победоноссон отговорила заказчицу от того, чтобы написать на могильной плите имя покойного! Кроме того, скорбящая вдова уже обзавелась двумя плетеными браслетами из волос мужа и портретом, написанным маслом после его смерти. «Конечно, — думала Грейс, — таких сувениров хватит кому угодно».

На работу у нее ушла большая часть дня, но ближе к вечеру, когда Грейс закончила вышивку для будущей броши, ей дали следующее задание: вышить инициалы покойника на ткани, которая позже станет подушкой в гробу. Вышивать белой нитью на белой ткани было не так трудно, как работать с человеческим волосом, но инициалы ВВБХ были довольно-таки крупными, и, когда наступила ночь, а свеча почти догорела, шитье белым по белому становилось все более трудоемким, и Грейс начала от всего сердца молиться о том, чтобы имена других покойников не начинались с таких сложных букв.

Второе задание она закончила вскоре после восьми часов вечера. Обычно в это время Грейс спускалась в кухню, чтобы разогреть себе супу, съесть кусок хлеба с сыром, или — если она особенно сильно уставала — шла в комнату, которую делила с Джейн, и, умывшись и сделав необходимые приготовления, засыпала. Однако в этот вечер, чувствуя необходимость прогуляться после стольких часов, проведенных взаперти, Грейс вышла из дома Победоноссонов, намереваясь пройтись до Эджвер-роуд, подышать туманным воздухом и полюбоваться транспортом, движущимся в шумном, свистящем, кричащем, ржущем хаосе.

Пока она стояла и смотрела, закрученная вокруг арки паучья сеть из дорог оказалась забита (что случалось довольно часто) и абсолютно все транспортные средства остановились. Рядом с Грейс притормозил красивый экипаж; запряженные в него четыре лошади нервно переступали копытами, их дыхание в холодном воздухе превращалось в клубы пара. На запятках кареты и на козлах, рядом с кучером, расположились лакеи в пурпурных ливреях, на каждом из углов крыши висели медные лампы, а сама карета была такого сверкающего черного цвета, что Грейс увидела свое отражение. На двери также висело какое-то украшение, и Грейс, заинтересовавшись, наклонилась к нему, чтобы рассмотреть получше. Увидев изображение щита, а по бокам от него — льва и единорога, Грейс догадалась (и сердце у нее учащенно забилось), что перед ней — герб королевской семьи.

Она изумленно выпрямилась и посмотрела в окно. Ей удалось заметить самую известную в мире королевскую чету: королева Виктория и принц Альберт (Грейс ни секунды не сомневалась в том, что это именно они, поскольку всю свою жизнь восхищенно разглядывала их дагерротипы и портреты) сидели друг напротив друга в обитой парчой карете. Виктория, похоже, разглядывала что-то, лежащее у нее на коленях, а принц Альберт скучающе смотрел в окно на темные улицы.

Грейс встретилась взглядом с принцем и моментально присела в реверансе. Когда она выпрямилась, то залилась румянцем, заметив, что он благосклонно кивнул ей в ответ и даже милостиво улыбнулся. Не зная, что еще следует делать, она опять склонилась в реверансе, но не успела она выпрямиться, как затор рассосался и королевская карета покатила дальше.

Сердце Грейс отчаянно билось. Какое красивое, благородное лицо! Неудивительно, что королева, по слухам, околдована им.

* * *

Несколько дней спустя Грейс надела свою черную униформу и собралась отправиться на великолепную церемонию — похороны мелкого дворянина, для которого она уже успела хорошенько потрудиться: достопочтенного Вильяма Вилкинса-Буайе-Хейга.

Недавно вошедшее в моду кладбище Кенсал-Грин, недалеко от станции Пэддингтон, было разбито с большим тщанием и вкусом, словно парк, и предлагало аккуратные и элегантные аллеи, по которым летними выходными днями совершали променад посетители, желающие полюбоваться восхитительными статуями и навестить своих усопших родных и близких.

Грейс, вместе с тремя другими наемными скорбящими, прибыла в крытой повозке, обогнав основную похоронную процессию. Выйдя на центральной аллее, девушка стала с восторгом рассматривать целый ряд недавно возведенных роскошных мавзолеев, а также разнообразные скульптуры. Впрочем, труп усопшего должен был упокоиться не в мавзолее, а в катакомбах под большой часовней с колоннами, поэтому мистер Победоноссон отвел четырех наемных участников процессии под пол и расставил их в коридоре так, чтобы отметить путь, по которому будет двигаться гроб к месту своего окончательного расположения. Грейс досталось самое дальнее от входа место — у возвышения, на котором будет лежать тело.

Стоя в темноте, она старалась не поддаться влиянию мрачного окружения, но это оказалось нелегко. При свете сальных свечей все, что ей удалось разглядеть на стенах, — это квадратные ячейки с ажурными железными решетками, где хранились гробы: из сосны, красного дерева, вяза, дуба и палисандра; одни с именными табличками, другие — без них; заколоченные золотыми гвоздиками, покрытые бархатом, украшенные венками из давно засохших роз или с одним-единственным рассыпавшимся в прах цветком на крышке. Рядом с некоторыми лежала любимая вещь покойного: игрушка, ваза, заплесневевшая подушка. «Сколько мертвецов», — печально подумала Грейс и неожиданно (возможно, впервые) поняла, что мертвых в этом мире куда больше, чем живых.

Девушка простояла два часа почти в полной темноте, не видя ни единой живой души и постепенно замерзая, пока ей не начало казаться, что она сама превратилась в мраморную статую. И тут Грейс услышала очень странный звук, отражающийся эхом от каменных стен коридора — таинственное мягкое урчание, от которого у нее по спине побежали мурашки. Лишь значительно позже она выяснила, что звук этот вовсе не был сверхъестественным, а представлял собой всего лишь тихое гудение пневматического механизма, перемещавшего гроб из церкви в глубины катакомб.

Какое-то время спустя тишину нарушили приглушенные голоса и шарканье ног, и через несколько мгновений из-за угла вышел одетый в черное священнослужитель, а за ним следовали восемь мужчин, несущих огромный гроб Достопочтенного. Они сгибались под тяжестью гроба, поскольку, обладая гипертрофированным чувством собственного достоинства, Достопочтенный оставил инструкции о том, что его следует хоронить в четырех гробах одновременно. Первый был из сосны, второй — из свинца, третий — из дуба, а венчал все это великолепие гроб из красного дерева высшего качества. У каждого гроба были свои замки и ключи к ним, поскольку, ко всему прочему, Достопочтенный боялся, как бы его тело не унесли похитители трупов. Победоноссоны, разумеется, с превеликой радостью принялись за выполнение его дорогостоящих желаний, надеясь, что остальные богачи последуют его примеру. Миссис Победоноссон даже высказала надежду на то, что среди мелкопоместного дворянства возникнет мода на похороны в четырех гробах, и супруги договорились, что они обязательно (ненавязчиво) будут упоминать об этом в разговоре с клиентами, пришедшими заказать шикарные похороны.

Грейс медленно отошла в сторону, чтобы дать носильщикам возможность подойти к ячейке, открыть железную решетку и установить гроб на место последнего пристанища. Сразу за этим священник в последний раз благословил покойного, члены семьи Вилкинса-Буайе-Хейга произнесли слова прощания, и скорбящие медленно двинулись вслед за мистером Победоноссоном к ступеням в мир живых.

Все, кроме одного.

— Простите, — прошептал он, — мы с вами не встречались в Бруквуде?

Грейс, испугавшись и не на шутку встревожившись, подняла глаза и увидела мистера Джеймса Солана: он стоял перед ней, зажав цилиндр под мышкой. Почувствовав, как ее лицо заливает румянец, она обрадовалась, что он не видит этого — из-за окружающей темноты и густой вуали на ее лице.

— То есть мне трудно понять, вы ли это: мне мешает мрак и одна безделица, — с этими словами он указал на ее вуаль, — но это ведь вы, не так ли? Боюсь, у вас есть преимущество: вам мое имя известно, в то время как мне ваше — нет.

Грейс собралась с силами и присела в реверансе.

— Это и правда я. Меня зовут Грейс, сэр.

— Прошу вас, зовите меня Джеймс. У вас все хорошо, Грейс?

— Да, благодарю вас.

— Я часто думал о вас с тех пор, как мы встретились в Бруквуде: вы показались мне такой хрупкой и ранимой. Я волновался за вас.

— Благодарю за заботу, — немного чопорно произнесла Грейс, вспомнив, как она пришла к нему на работу и как ее оттуда выгнали. Она указала на свои траурные одежды. — Но, как вы можете заметить, моя жизненная ситуация несколько изменилась.

— В самом деле? — Он удивленно поднял бровь. — Вижу, вы занялись похоронным ремеслом.

Грейс немного смущенно кивнула: похоже, он не очень это одобрял.

— Позвольте поинтересоваться, как так получилось?

— Наверное, следует отметить, что это не совсем то, чего я хотела, — тихо призналась Грейс, — но нас с сестрой выгнали из комнаты, которую мы снимали, и нам просто некуда было идти. Мы бы оказались на улице, если бы семейство Победоноссон не приняло нас обеих.

Джеймс покачал головой: эта информация его порядком удивила.

— Простите мое любопытство практикующего юриста, но при каких именно обстоятельствах вы потеряли жилье? — спросил он. — Вы задолжали за него?

— Нет, что вы! — с негодованием воскликнула Грейс. — Просто однажды мы пришли домой и обнаружили, что дом заколочен. Мне сказали, что весь район отдали под застройку.

Джеймс вздохнул.

— Боюсь, это происходит по всему Лондону: коммерсанты скупают землю под железную дорогу, конторы и промышленные объекты. Они, конечно, обещают построить новые дома, но не всегда выполняют свои обещания.

— Но ведь это неправильно! — вскричала Грейс. — А что будет с теми, кто окажется без крыши над головой? Неужели с этим ничего нельзя поделать?

— Боюсь, что нет. Хотя можно обратиться в благотворительные организации или в другие места, где вас, возможно, примут.

— Нет, на это я бы никогда не пошла, — поспешно заявила Грейс, боясь, что он намекает на возможность переехать в работный дом. — Когда это случилось — когда мы оказались без крыши над головой, — я приходила к вам, чтобы спросить совета, — сказала она, неожиданно решив поставить его в известность о том, как ее приняли.

— Правда?

Грейс попыталась понять, удивлен ли он или давно это знает, но так и не смогла определить это наверняка.

— Мужчина, открывший дверь, прогнал меня. Он был очень груб.

— Тогда я могу лишь принести свои извинения, — ответил Джеймс, — и обещаю поговорить с Микерсом и потребовать, чтобы в случае, если вы опять навестите меня, он был сама любезность. Прошу вас, поверьте мне: я…

Но не успел он договорить, как в глубине коридора раздались шаги и из темноты вышел мистер Джордж Победоноссон. Грейс, которую наняли еще на два часа бдения, на сей раз у самого гроба, мгновенно приняла профессиональную позу: замолчала, опустила глаза долу, наклонила голову и сложила руки. Джеймс Солан, похоже, собиравшийся еще многое ей сказать, лишь молча кивнул мистеру Победоноссону, водрузил цилиндр на голову и удалился.