— Спагетти у тебя получились отстойные.

Я засовываю в рот очередную порцию и зажмуриваюсь, наслаждаясь лучшей в мире пастой.

— Не ври, тебе нравится, — откликается он, встаёт из-за стола, берёт салфетки и протягивает одну мне. — И вытри подбородок, он у тебя весь измазан соусом от отстойных спагетти.

После инцидента у холодильника вечер вернулся в нормальную колею. Холдер дал мне стакан воды, помог подняться, шлёпнул по попе и заставил работать. Вот, оказывается, что мне требовалось, чтобы спастись от неловкости. Хороший шлепок по заднице.

— Ты когда-нибудь играл в «обеденный квест»? — спрашиваю я.

Он качает головой.

— А это интересно?

Я киваю.

— Так мы сможем узнать друг друга получше. Через пару-тройку свиданий мы только и будем что обжиматься, и пока есть время, нужно прояснить все-все вопросы.

— Справедливо, —  смеётся он. —  Каковы правила?

— Я задаю тебе очень личный, очень неудобный вопрос, и тебе не разрешается пить и есть, пока ты не ответишь честно. И наоборот.

— Похоже, это просто, — замечает он. — А если я не отвечу?

— Умрёшь от голода.

Он барабанит пальцами по столу, затем решительно кладёт вилку.

— Играем.

Вероятно, мне следовало бы заранее приготовить вопросы, но, учитывая, что я придумала игру тридцать секунд назад, это было бы довольно нелегко. Я делаю глоток колы (лёд в ней уже растаял) и задумываюсь. Страшновато копать слишком глубоко, раньше это плохо кончалось.

— Ладно, вопрос. — Я ставлю стакан на стол и откидываюсь на спинку стула. — Почему ты пошёл за мной тогда, у магазина?

— Я же говорил: принял тебя за другую.

— Это понятно, но за кого?

Он нервно ёрзает на стуле и прокашливается. Тянется за своим стаканом, но я перехватываю его руку.

— Не пить! Сначала отвечай.

Он со вздохом уступает.

— В тот момент я и сам не был уверен. Просто увидел тебя и понял, что ты мне кого-то  напоминаешь. Но чуть позже понял — мою сестру.

Я вздрагиваю и морщусь:

— Я напоминаю тебе сестру? Фи, Холдер, это непристойно.

Он смеётся и тоже строит гримасу.

— Ну, не в этом смысле. Совсем не в этом, она даже не была на тебя похожа. Просто я увидел тебя и подумал о ней. И я сам не знаю, зачем попёрся за тобой. Знаешь, было ощущение какого-то сюра, как в тумане. А потом эта внезапная встреча около моего дома… — Он обрывает себя на полуслове и опускает взгляд на свои пальцы, обводящие край тарелки. — Как будто всё было предопределено, — добавляет он тихо.

Делаю глубокий вздох и впитываю в себя его ответ, старательно обходя последнее замечание. Он поднимает на меня обеспокоенный взгляд —  кажется, решил, что слова меня испугали. Я ободряюще улыбаюсь и показываю на его стакан.

— Теперь можешь пить. Твоя очередь задавать вопрос.

— Начнём с простого, — откликается он. — Я хочу знать, кому перешёл дорогу. Вчера получил загадочное сообщение: «Если ты встречаешься с моей девочкой, внеси деньги на счёт и прекрати тратить мои, урод».

— Это, наверное, от Шесть, — смеюсь я. — Ну, моей подруги, которая каждый день присылает мне восхищённые эсэмэс.

— Я надеялся, что ты так и скажешь, — кивает он, наклоняется вперёд и сощуривается, — потому что терпеть не могу конкурентов, и если бы сообщение пришло от парня, уж я бы ему так ответил, что мало не показалось бы.

— Ты ответил? Что ты написал?

— Это вопрос? Потому что если нет, я бы хотел немного поесть.

— Попридержи коней и отвечай.

— Да, я ответил. Написал: «Как я могу положить деньги на счёт?»

Как пишут в книжках, моё сердце тает, и я изо всех сил сдерживаю глупую улыбку. Самой себе кажусь жалкой.

— Я пошутила, это не был вопрос. По-прежнему моя очередь, — заявляю я.

Он кладёт вилку и закатывает глаза.

— Остынет же всё!

Ставлю локти на стол и упираюсь подбородком в ладони.

— Расскажи о своей сестре. Почему ты говоришь о ней в прошедшем времени?

Он запрокидывает голову, смотрит в потолок и трёт ладонями лицо.

— О-ох, а ты и правда задаёшь очень глубокие вопросы.

— Такая игра, не я придумала правила.

Он снова вздыхает и улыбается, но в этой улыбке столько печали, что мне немедленно хочется отозвать вопрос.

— Помнишь, я говорил, что прошлый год у нашей семьи выдался хреновый?

Я киваю.

Он прочищает горло и снова начинает обводить пальцем край своей тарелки.

— Сестра умерла тринадцать месяцев назад. Совершила самоубийство, хотя мама предпочитает говорить: «намеренно превысила дозу».

Говоря это, он неотрывно смотрит на меня, и я отвечаю тем же, хотя это неимоверно трудно — смотреть ему в глаза сейчас. Понятия не имею, что сказать, но я сама виновата, не надо было поднимать этот вопрос.

— Как её звали?

— Лесли. Я называл её Лес.

Уменьшительное имя поднимает во мне волну печали, и внезапно у меня пропадает аппетит.

— Она была старше тебя?

Он наклоняется над столом, берёт вилку и накручивает на неё спагетти. Подносит вилку ко рту.

— Мы были близнецами, — произносит он бесстрастно, прежде чем положить еду в рот.

Господи! Я тянусь за своим стаканом, но теперь Холдер перехватывает мою руку.

— Моя очередь, — мямлит он с полным ртом. Дожёвывает, запивает глотком колы, вытирает рот салфеткой. — Расскажи про своего отца.

На сей раз стон издаю я. Скрещиваю на столе руки и смиряюсь перед неизбежным.

— Я уже говорила, что не видела его с трёх лет. У меня не осталось никаких воспоминаний о нём. То есть, я думаю, что не осталось. Даже не знаю, как он выглядит.

— У твоей мамы нет его фотографий?

Ах да, он ведь не в курсе, что я приёмный ребёнок.

— Помнишь, ты заметил, что моя мама молодо выглядит? Так вот, она и правда довольно молодая. Она меня удочерила.

Я не считаю, что быть приёмным ребёнком — значит носить на себе клеймо позора. Я никогда этого не стыдилась и не считала нужным скрывать. Но Холдер таращится на меня так, словно я сообщила ему, что родилась с пенисом. Очень, знаете, странно смотрит, и я начинаю нервничать.

— Ты чего? Никогда не видел приёмных детей?

Ещё несколько секунд ему требуется, чтобы прийти в себя, и наконец он сбрасывает с лица озадаченное выражение и заменяет его улыбкой.

— Карен тебя удочерила, когда тебе было три года?

Я качаю головой.

— Нет, когда мне было три, умерла моя биологическая мать и меня взяло под опеку государство. Отец не смог растить меня один. Или не захотел. В любом случае, я по этому поводу не страдаю. Мне очень повезло с Карен, и я не испытываю желания раскапывать какие-то подробности. Если бы он хотел меня найти, он бы это уже сделал.

Судя по взгляду Холдера, его вопросы не закончились, но пора уже и мне поесть и отпасовать мяч на его половину поля.

— Что означает твоя татуировка? — спрашиваю я.

Он поднимает руку и проводит пальцами по буквам.

— Это напоминание. Я сделал её после смерти Лес.

— Напоминание о чём?

Он берёт свой стакан и отводит взгляд. Кажется, я набрела на очень сложный вопрос, если, отвечая на него, собеседник не может посмотреть прямо в глаза.

— Это напоминание о людях, которых я подвёл.

Он делает глоток.

— Невесёлая игра, правда? — спрашиваю я.

— Вот уж точно, жесть. — Он встречается со мной взглядом и улыбается. — Но продолжим, у меня ещё остались вопросы. Ты помнишь что-нибудь до того, как тебя удочерили?

Я мотаю головой.

— Вообще-то нет. Какие-то обрывки воспоминаний, но если их некому подтвердить, ты теряешь их окончательно. С тех времён у меня осталось только одно украшение, и я понятия не имею, откуда оно взялось. И сейчас я не могу отличить свои настоящие воспоминания от снов или увиденного по телеку.

— Ты помнишь свою маму?

Я делаю паузу, раздумывая над вопросом. Я не помню свою маму. Совсем. И это единственное, что печалит меня во всей этой истории.

— Моя мама — Карен, — говорю я, закрывая тему. — Моя очередь. Последний вопрос и переходим к десерту.

— Ты рассчитываешь ещё и на десерт? — поддразнивает он.

Я бросаю на него сердитый взгляд и спрашиваю:

— За что ты его избил?

По тому, как меняется выражение его лица, я понимаю: вопрос в уточнениях не нуждается. Холдер качает головой и отодвигает от себя тарелку.

— Скай, поверь мне, ответ тебе не понравится. Я лучше останусь голодным.

— Нет, я хочу знать.

Он склоняет голову набок, трёт подбородок, потом шею. Ставит локоть на стол и упирается подбородком в ладонь.

— Я же сказал: я избил его потому, что он засранец.

Я прищуриваюсь.

— Это уклончивый ответ. А ты не любишь уклончивости.

Он смотрит прямо мне в глаза всё с тем же выражением.

— Это случилось вскоре после смерти Лес, не прошло и недели. Она училась в нашей школе, и все знали, что произошло. Я проходил по вестибюлю и подслушал, как этот парень сказал кое-что о Лес. Я с ним не согласился и дал ему это понять. Слово за слово, и в какой-то момент я осознал, что повалил его, но мне было наплевать. Я бил его снова и снова, и мне было наплевать. Вся хрень в том, что этот тип, вероятно, оглох на левое ухо на всю жизнь, а мне всё равно наплевать.

Он смотрит на меня, но не видит. Я уже сталкивалась раньше в этим тяжёлым, холодным взглядом. Тогда он мне не понравился, не нравится и сейчас, но… теперь я хотя бы лучше его понимаю.

— Что он сказал о ней?

Он откидывается на спинку стула и буравит взглядом какую-то точку на столе.

— Он смеялся и говорил своим друзьям, что Лес выбрала эгоистичный, лёгкий выход. И что если бы она не была такой трусихой, то справилась бы.

— С чем справилась бы?

— С трудностями жизни, — отвечает он безразлично, пожимая плечами.

— Ты не согласен, что она выбрала лёгкий выход, — замечаю я, и это уже не вопрос, а утверждение.

Холдер наклоняется через стол, берёт мою ладонь в обе своих, гладит большим пальцем. Втягивает в себя воздух и медленно выдыхает.

— Лес была самым храбрым человеком из всех, кого я знаю. Тот, у кого кишка тонка, так не поступил бы. Просто покончить с этим грёбаным миром, не зная, что там, за гранью? Не зная даже, есть ли оно, это «там»? Даже если твоя жизнь превратилась в пустышку, легче продолжать жить, чем послать всё на хрен и уйти. Она была их тех немногих, кто послал всё на хрен. И я преклоняюсь перед ней, но боюсь последовать её примеру.

Он держит мою ладонь в своих, и только благодаря этому я осознаю, что меня трясёт. Не существует слов, чтобы хоть как-то ответить, и я даже не пытаюсь. Он встаёт, наклоняется через стол и скользит ладонью по моему затылку. Целует меня в макушку и уходит в кухню.

— Ты что хочешь: печенье или пирожное? — интересуется он как ни в чём не бывало.

Он оборачивается, а я продолжаю потрясённо пялиться на него. Он только что признался, что помышляет о самоубийстве? Или это была метафора? Или он решил подпустить мелодрамы? И что мне теперь делать с этой бомбой, которую он пристроил мне на колени?

Он вносит тарелку с печеньями и пирожными, ставит её на стол и присаживается рядом со мной на корточки.

— Ну что ты? — произносит он ласково и обхватывает моё лицо ладонями. Похоже, он уже успокоился. — Я не хотел тебя напугать. И я не собираюсь себя убивать, если ты из-за этого психанула. Я не трахнутый на всю голову, не псих и не переживаю посттравматическое расстройство.  Я просто больше жизни любил свою сестру. И поэтому выхожу из себя, стоит мне подумать о ней. Чтобы удержаться на плаву, мне нужно твердить себе, что она совершила благородный поступок, даже если это нет так. Я просто стараюсь выплыть. — Он крепче сжимает моё лицо, так отчаянно хочет мне всё объяснить. — Я до охренения любил эту девчонку, Скай. И мне необходимо верить, что её поступок был для неё единственно возможным. И если я перестану в это верить, то никогда не прощу себе, что не помог ей найти другой выход. — Он прижимается лбом к моему. — Понимаешь?

Я киваю и отвожу его руки от своего лица. Нельзя, чтобы он увидел.

— Мне нужно в ванную, — бормочу я.

Он выпрямляется, а я бросаюсь в ванную и захлопываю дверь. А потом делаю того, чего не позволяла себе с тех пор, как мне исполнилось пять. Я плáчу.

Никаких уродливых рыданий. Я не всхлипываю, вообще не издаю ни звука. Единственная слеза стекает по моей щеке, но даже одна слеза —  это слишком много, и я быстро смахиваю её. Беру салфетку и вытираю глаза, чтобы не дать пролиться новым слезам.

По-прежнему не знаю, что ему сказать, но, кажется, он закрыл тему, поэтому решаю оставить всё как есть. Встряхиваю руки, делаю глубокий вдох и открываю дверь. Холдер стоит посреди коридора, скрестив лодыжки и небрежно засунув руки в карманы. Выпрямляется и делает шаг в мою сторону.

— Всё хорошо? — спрашивает он.

Я ослепительно улыбаюсь и киваю.

— Я же говорила, что ты постоянно на взводе. Вот и получила очередное подтверждение.

Он улыбается, подходит ко мне и разворачивает в сторону спальни. Обхватывает меня сзади руками, устраивает свой подбородок на моей макушке и толкает вперёд. Таким манером мы добираемся до моей комнаты.

— Тебе по-прежнему запрещено беременеть?

— Конечно, — смеюсь я. — Выходные-то ещё не кончились. И потом, чтобы залететь, девушка сначала должна хоть раз поцеловаться.

— А что, в домашнее обучение не входит сексуальное воспитание? — интересуется он. — Да ты у меня залетишь без единого поцелуя. Хочешь, покажу, как это делается?

Плюхаюсь на кровать, хватаю книгу и открываю её на том месте, на котором мы остановились.

— Поверю тебе на слово.  И потом, надеюсь, что пока мы доберёмся до последней страницы, получим мощную дозу сексуального воспитания.

Холдер ложится на кровать, и я устраиваюсь рядом с ним. Он обнимает меня, притягивает к себе, я кладу голову ему на плечо и начинаю читать.

* * *

Знаю, во время чтения Холдер не стремится намеренно меня отвлекать, но всё равно как-то у него это получается. Он смотрит на мой рот и крутит в пальцах прядь моих волос. Переворачивая очередную страницу, я поднимаю на него глаза и вижу одно и то же сосредоточенное выражение лица. Сосредоточенное на моих губах, а, значит, он вообще ни черта не слышит из того, что я читаю. Закрываю книгу и откладываю её в сторону. Подозреваю, мой слушатель этого даже не заметил.

— Почему ты перестала говорить? — вопрошает он, не меняя выражения лица и не отрывая взгляда от моих губ.

— Говорить? Холдер, я читаю. Есть же разница. И судя по всему, ты был не очень внимательным слушателем.

Он смотрит мне глаза и улыбается.

— Что ты, я очень внимательно следил. За твоим ртом. Может, не за словами, которые из него вылетали, но за ртом — точно.

Стаскивает меня со своего плеча, кладёт на кровать, соскальзывает пониже и прижимает меня к себе. Выражение его лица при  этом по-прежнему не меняется: смотрит так, словно хочет меня съесть. Пожалуй, я бы не возражала.

Он медленно обводит кончиками пальцев мои губы. Невероятное ощущение, и я стараюсь не дышать из страха, что он остановится. Я могла бы поклясться, что его пальцы на прямой связи с каждой чувствительной точкой моего тела.

— У тебя красивый рот, — сообщает он. — Смотрю на него, смотрю, и не могу насмотреться.

— Ты мог бы попробовать его на вкус, — подзуживаю я. — Это очень приятно.

Он зажмуривается, издаёт стон и прижимается головой к моей шее.

— Прекрати ты, ведьма!

Я смеюсь и мотаю головой.

— Ни за что. Ты придумал это дурацкое правило, и почему я должна ему следовать?

— Потому что ты знаешь, что я прав. Я не могу тебя сегодня поцеловать, потому что за поцелуями обычно следует продолжение, а за ним — ещё продолжение, и если мы будем продвигаться в том же темпе, то покончим со всеми «первыми разами» ещё до следующих выходных. Разве ты не хочешь растянуть наши «первые» на подольше? — Он поднимает голову и смотрит на меня.

— Первые разы? — спрашиваю я. — А сколько их вообще бывает?

— Не так уж и много, вот почему имеет смысл их растянуть. С момента нашей встречи мы прошли уже немало.

— И какие первые разы мы уже прошли?

— Самые простые. Первое объятие, первое свидание, впервые спали вместе, хотя я-то как раз не спал. Нам осталось всего ничего. Первый поцелуй. Впервые спать вместе, но при этом обоим бодрствовать. Первая свадьба. Первый ребёнок. И после этого — всё, кончено. Наша жизнь превратится в унылую тягомотину, и мне придётся развестись с тобой, чтобы жениться на молоденькой и по новой пройти все первые разы, а ты останешься одна растить детей. — Он кладёт ладонь на мою щёку и улыбается. — Вот видишь, солнце, я же для тебя стараюсь. Чем дольше я тебя не целую, тем позже я буду вынужден бросить тебя у разбитого корыта.

— Ну и картинку ты нарисовал — жуть впотьмах, — смеюсь я. — Должна заметить, отчасти ты уже не кажешься мне привлекательным.

Он приподнимается надо мной, удерживая свой вес на обеих руках.

— Только отчасти? Значит, от другой части я всё-таки кажусь тебе привлекательными?

— Я вообще не считаю тебя привлекательным. Наоборот, отталкивающим. И вообще, не надо меня целовать — боюсь, меня вырвет прямо тебе в рот.

Он смеётся, переносит вес на одну руку, всё так же нависая надо мной. Потом наклоняется и прижимается губами к моему уху.

— Всё ты врёшь, — шепчет он. — Ты от меня просто балдеешь, и я намерен тебе это доказать.

Я закрываю глаза и ахаю, когда его губы касаются моей шеи. Легчайший поцелуй чуть ниже уха, но ощущение от него такое, словно я оказалась на кружащейся карусели. Холдер снова прижимается губами к моему уху и шепчет:

— Почувствовала?

Я качаю головой, но едва-едва заметно.

— Мне повторить?

Я снова мотаю головой из чистого упрямства, надеясь, что он обладает телепатическими способностями и услышит мой внутренний вопль: «Чёрт возьми, да! Мне нравится! Повтори!»

Он смеётся, притрагивается губами к моей щеке, а потом прокладывает дорожку из быстрых, лёгких поцелуев вниз к моему уху. Снова останавливается и шепчет:

— А так?

Будь я сейчас с любым другим парнем, уже умирала бы от скуки. Но с Холдером всё ровно наоборот. Мы ещё и не поцеловались по-настоящему, а я уже пережила лучший поцелуй в своей жизни. Я снова мотаю головой. Глаз я не открываю — мне нравится не знать, что последует дальше. Как эта рука, которая ложится на моё бедро и скользит вверх к талии. Его ладонь проникает под мою футболку, едва не задев край трусиков, и остаётся там, большой палец медленно гладит мой живот. Я настолько остро ощущаю его прикосновение, что если бы мне сейчас предъявили набор отпечатков пальцев, я бы безошибочно выбрала тот, что принадлежит Холдеру.

Он проходится кончиком носа по линии моего подбородка. Послушайте, а он дышит так же тяжело, как я. Кажется, он всё-таки не выдержит и не станет тянуть с поцелуем до завтра. По крайней мере, я на это отчаянно надеюсь.

Он снова дотягивается губами до моего уха, но уже ничего не говорит, только целует. Во мне не осталось ни одного нерва, который не откликнулся бы. Всё моё тело от макушки до кончиков пальцев заходится в беззвучном крике, требуя его прикосновений.

Я кладу руку ему на шею, и чувствую, как по его коже пробегает холодок. Один мой жест — и его решимость тает. На мгновение его язык дотрагивается моей шеи, у меня вырывается стон, и… Холдер впадает в исступление.

Он отрывает руку от моей талии, просовывает кисть мне под голову и приподнимает навстречу свои губам. Я потрясённо распахиваю глаза —  как же быстро ему изменила выдержка! Он обрушивает на мою шею поток дразнящих касаний: целует, лижет каждый дюйм, приостанавливаясь, чтобы глотнуть воздуха, только когда это абсолютно необходимо. Я вижу звёзды на потолке, но у меня нет времени сосчитать хоть одну — глаза закрываются сами собой, и я борюсь со рвущимися из горла совершенно неприличными звуками.

Его губы спускаются по моей шее к ключице. Если бы у нас не осталось так мало «первых разов», я бы содрала с себя футболку и заставила бы его продолжить. Но он не даёт мне такой возможности. Поцелуи поднимаются по моей шее, подбородку и ложатся вокруг моего рта. Я чувствую на своих губах его дыхание и знаю —  ему тоже нелегко, он тоже борется с собой, чтобы не поцеловать меня в губы. Открываю глаза — ну, конечно, он снова глядит на мой рот.

— Такие красивые, — затаив дыхание, шепчет он. — Я мог бы смотреть на твои губы сутки напролёт и не соскучиться.

— Ну уж нет. Если ты будешь только пялиться и ничего больше, то заскучаю я.

Он кривится, и невооружённым глазом видно, что ему очень-очень трудно не целовать меня. Даже не знаю, что такого особенного в том, как он смотрит на мои губы, но этот взгляд — самое страстное, самое головокружительное во всём, что происходит сейчас. И я делаю то, что, возможно, делать не следовало. Медленно облизываю губы.

Он со стоном прислоняется лбом к моему лбу. Рука подгибается под ним, и он падает, прижимая меня всем своим весом. Везде. Каждой клеточкой.  Наши тела находят идеальные точки соприкосновения — и мы в игре. Я задираю на нём футболку, он поднимается на колени, чтобы помочь мне снять её. Его торс, наконец, обнажён, и я обхватываю ногами его талию и сцепляю лодыжки — никакая сила на свете не заставит меня его отпустить, хуже этого ничего и быть не могло бы.

Он снова прижимается своим лбом к моему, и наши тела соединяются, как части мозаики. Он медленно скользит вверх-вниз по моему телу, и с каждым движением его губы всё ближе и ближе к моим, и наконец я ощущаю лёгкое касание. Он не сокращает расстояние, как бы мне этого ни хотелось. Нет, это не поцелуй, наши губы просто соприкасаются. При каждом движении его дыхание ласкает мой рот, и я пытаюсь заглотнуть всё целиком, мне это необходимо, чтобы выжить.

Мы движемся в том же ритме ещё несколько минут, и ни один из нас не желает первым начать поцелуй. Очевидно, что мы оба только о том и мечтаем, но не менее очевидно, что по части упрямства я нашла себе ровню.

Всё так же держа руку на моём затылке и прижимаясь лбом к моему лбу, он выгибает шею и слегка отклоняется, чтобы облизать свои губы. Приближает влажные губы к моим, и я тону, даже не зная, когда мне снова удастся глотнуть воздуха.

Ещё одно движение его тела, и  — я не понимаю, что произошло — моя голова непроизвольно откидывается назад и крик: «Боже!» вырывается из моего рта. Я не собиралась отдаляться от его губ, когда отклонила голову, потому что мне нравилось, как было, но ещё больше нравится, как будет. Я обхватываю руками его спину и прижимаюсь головой к его шее, в надежде обрести хоть какое-то подобие равновесия, потому что, кажется, земная ось сместилась, и в центре вращения теперь Холдер.

Я понимаю, что вот-вот случится, и во мне поднимается паника. Не считая снятой с него футболки, мы полностью одеты и даже не поцеловались, но… меня кружит в водовороте, и если он не остановится, я потеряю себя, распадусь на части. И это, наверное, будет самый стыдный момент в моей жизни. Но если я попрошу Холдера остановиться, он послушается, и это будет, наверное, самый досадный момент в моей жизни.

Пытаюсь выровнять дыхание и приглушить звуки, взрывающиеся в моём горле, но самоконтроль меня покинул. Моё тело, охваченное наслаждением, мне не подчиняется, и я не найду в себе силы всё это прекратить. Придётся просить Холдера.

— Холдер, — бормочу я на последнем издыхании, не желая, чтобы он останавливался, но надеясь, что он всё-таки остановится. Мне необходимо, чтобы он остановился. Как две минуты назад.

Но нет, он целует мою шею и продолжает двигаться в том же ритме. Да, другие парни тоже так делали, но на сей раз всё иначе. Настолько невероятно, поразительно иначе, что я перепугана до смерти.

— Холдер, — пытаюсь я сказать чуть громче, но сил у меня почти совсем не осталось.

Он целует меня в висок и сбавляет темп.

— Скай, если ты попросишь меня остановиться, я подчинюсь. Но надеюсь, ты не попросишь, потому что я не хочу останавливаться. Пожалуйста. —  Он отстраняется и ловит мой взгляд, не прекращая замедленные, интимные толчки. В глазах его боль и тревога, а голос срывается, когда он заговаривает вновь: — Мы не зайдём дальше этого, обещаю. Но, пожалуйста, не проси меня остановиться. Мне необходимо увидеть тебя, услышать тебя. Я знаю, что ты сейчас чувствуешь, и от этого моя долбаная башка просто идёт крýгом. Это потрясающее ощущение, ты потрясающая, поэтому прошу тебя. Пожалуйста.

Он склоняется ко мне, я ощущаю на своих губах легчайшее, невообразимо нежное касание его губ — как намёк на будущий настоящий поцелуй — и вздрагиваю всем телом. Он приостанавливает скольжение и поднимается на руках в ожидании моего решения.

В тот момент, когда он отстраняется, на мою грудь камнем ложится разочарование, и я едва ли не плáчу. Не потому, что он остановился, и не потому, что меня разрывают сомнения, как быть дальше. Но потому, что раньше я и не представляла, настолько невообразимо близки могут быть два человека, и насколько оно всепоглощающее и какое-то очень правильное — это чувство единения. Словно вся история человеческого рода стремилась лишь к одному — чтобы мы с Холдером были вместе. Словно всё прошлое и будущее — только фон к тому, что  происходит между нами сейчас. И я не хочу, чтобы это кончалось. Глядя в его умоляющие глаза, я качаю головой и нахожу в себе силы только на шёпот:

— Что бы ты ни делал — не останавливайся.

Он просовывает ладонь под мою шею и прижимается лбом к моему лбу.

— Спасибо! — выдыхает он и осторожно опускается на меня, вновь соединяя  нас воедино. Целует уголки моего рта, проводит губами по моим губам и дальше вниз — по подбородку и шее. Чем быстрее дышит он, тем быстрее дышу я. Чем быстрее дышу я, тем чаще его поцелуи ложатся на мою шею. Мы движемся всё стремительнее, ускоряя мучительный ритм, и, судя по тому, как бешено бьётся мой пульс, осталось уже недолго.

Я упираюсь пятками в постель и впиваюсь ногтями в его спину. Он приподнимает голову и горящими глазами наблюдает за мной. Его взгляд снова сосредотачивается на моих губах, и как бы мне ни хотелось видеть это, мои глаза закрываются сами, когда первая волна жара охватывает моё тело. Как выстрел, предупреждающий о том, что последует дальше.

— Открой глаза, — требует он.

И рада бы, да не могу, я уже не владею собой.

— Пожалуйста.

Не нужно других слов, чтобы мои глаза распахнулись. В его взгляде такое глубокое желание, что это даже сильнее и интимнее, чем если бы мы сейчас целовались. Как бы ни было трудно, я не отрываю от него глаз. Роняю руки, сжимаю простыню в кулаках и благодарю карму, которая привела ко мне этого безнадёжного мальчишку. Потому что до сего момента —  до того, как первые волны чистейшего, всепоглощающего озарения прокатываются по моему телу — я представления не имела, насколько мне его не хватало.

Я содрогаюсь всем телом снова и снова, а он не отрывает от меня взгляда. Не в состоянии дальше держать глаза открытыми, я позволяю им захлопнуться. Чувствую, как его губы скользят по моим, но поцелуя нет как нет — наши рты всего лишь соприкасаются. Холдер сохраняет ритм, впитывая мои стоны, моё дыхание. И, возможно, в этот момент он крадёт частичку моего сердца. Я медленно, блаженно спускаюсь с небес на землю, и он наконец замирает, давая мне возможность прийти в себя. Странно, ему удалось обставить всё так, что я совершенно не чувствую стыда.

Я вся дрожу, я измотана и эмоционально выжата, а он продолжает целовать мою шею, плечи, подальше от той точки, на которой я больше всего хотела бы ощутить поцелуй — моего рта.

Он отрывается от моего плеча и снова приближает свои губы к моим, но по-прежнему отказывается их соединить. Кажется, он держится уже исключительно на одном упрямстве. Пробегает рукой по моим волосам и отбрасывает с моего лба выбившуюся прядь.

— Ты потрясающая, — шепчет он, глядя мне в глаза, а вовсе не на мой рот. За этими словами он маскирует упрямство, и я невольно улыбаюсь. Он падает на кровать рядом со мной, всё ещё тяжело дыша и пытаясь усмирить желание, которое, я уверена, по-прежнему пронизывает его тело.

Я закрываю глаза и слушаю нарастающую тишину, по мере того как наше дыхание постепенно успокаивается и приобретает мягкий, плавный ритм. На меня снисходит умиротворение, подобного которому я никогда не испытывала прежде.

Холдер придвигает ладонь к моей и обхватывает мизинцем мой мизинец, словно у него уже не осталось сил, чтобы взять меня за руку. Но это так мило. Мы уже держались за руки, но никогда мизинцами… и я понимаю, что мы прошли ещё один «первый раз». Но разочарования не чувствую, потому что знаю: с ним никакие «первые разы» не имеют значения. Он мог бы поцеловать меня в первый раз, в двадцатый, в миллионный, и мне было бы неважно, первый это раз или какой-то ещё, потому что уверена: мы побили рекорд лучшего первого поцелуя за всю историю первых поцелуев — вовсе без поцелуя.

После долгой блаженной паузы он делает глубокий вдох, садится и смотрит на меня.

— Я должен уйти. Ни секунды дольше не продержусь с тобой в одной постели.

Я приподнимаю голову и уныло наблюдаю, как он встаёт и натягивает футболку. Заметив, что я надулась, он весело улыбается и склоняется ко мне — близко, опасно близко.

— Я был настроен очень решительно, когда сказал, что мы не будем сегодня целоваться. Но чёрт меня побери, Скай, в тот момент я понятия не имел, насколько ты усложнишь мне эту грёбаную задачу.

Просовывает руку под мой затылок, и я тихонько вздыхаю, опасаясь, как бы сердце не выскочило из груди. Он чмокает меня в щёку, и я чувствую, как он колеблется. Но всё-таки с неохотой отстраняется.

Шагает к окну, наблюдая за мной. Прежде чем выбраться наружу, достаёт свой телефон, быстро стучит пальцами по кнопкам и убирает мобильник в карман. Улыбается, проскальзывает в окно и захлопывает его за собой.

Неизвестно откуда во мне обнаруживаются силы, чтобы спрыгнуть с кровати и добежать до кухни. Хватаю телефон и вижу сообщение, состоящее, впрочем, из одного слова.

«Потрясающе».

Я улыбаюсь, потому что так оно и было. Именно так.