Начало августа — пора особая, особенно в деревне. Кажется, и лето вроде еще в разгаре, и вместе с тем какой-то легкой печалью и утомленностью дышит природа. И дни по-прежнему жаркие и знойные, а ночи уже прохладные, туманные, росистые. И ты по-прежнему радуешься теплу и солнцу и все же понимаешь: конец неизбежен.

Солнце пряталось где-то далеко за горизонтом, и дневная изнуряющая жара уступала место вечерней прохладе. Затихали звуки, замирала природа… Лишь иногда отголоски людских голосов доносились откуда-то. Да слышно было, как журчит речка.

К ночи от реки поднимался туман. А утром, тая под горячими лучами солнца, оставлял после себя на травах обильную серебристую росу.

Сладко пахли травы и цветы.

Так хорошо было в такое время выйти за околицу и побродить в тишине, предаваясь собственным мыслям…

…Алексей Поляков, опершись о косу, вытер пот со лба. Вот уже неделю он находился в Старых Дорогах. В отпуске. Вместо того, чтобы поехать с друзьями на море, как запланировали несколько месяцев назад, Леша приехал сюда. И не пожалел о своем решении. Не потому, что бабушке требовалась помощь и она очень обрадовалась внуку. А потому, что уже в первый же вечер пребывания здесь по достоинству оценил и уединенность, и тишину, и всю прелесть деревенской жизни. Только здесь, под кровом бабушкиного дома, он смог осознать, как на самом деле утомил его бешеный ритм большого города, а бархатный сезон черноморского побережья, с его барами, дискотеками и тусовками, не принес бы ему того, что он нашел здесь.

В Старых Дорогах не было Гарика и Степика, да и девчонок, которых знал с детства, Леша тоже не встретил. И, возможно, поначалу даже испугался этого. Но потом…

Как было чудно, поднявшись с утра и умывшись, выпить свежего парного молока, которое бабушка специально брала для него у соседки. Заняться какими-нибудь незамысловатыми домашними делами, что-то прибить, подремонтировать, подправить, а к вечеру побродить по окрестностям, а потом ужинать с бабушкой на веранде под гул ос и мух, вьющихся у абажура, и вести неспешную беседу.

А последние два вечера, когда жара немного спадала, Поляков потихоньку скашивал картофельную ботву на огороде. В деревне в последние годы обычно картошку выкапывали еще до сентября, пока не начинались дожди.

И сегодня он тоже косил, уставая, останавливался, любовался простирающимися пейзажами. Затем, когда солнце скрылось за горизонтом, оставляя алеть закат, а на землю опустились фиолетовые сумерки, Алексей отнес косу во двор и, минуя огород, пошел к речке, сбивая на ходу луговые травы и цветы. Приближаясь к воде, Поляков слышал ее влажное дыхание и журчание. И так нестерпимо, как в детстве, захотелось опустить в нее ступни, плеснуть в лицо, умыться, обдать себя всего прохладной, несмотря на жаркие дни, водой. Где-то в глубине чащи из-под земли бил родник, который и служил истоком речушки.

Стянув футболку, Алексей сбросил шлепанцы и ступил в воду, ощущая невероятное блаженство. Пройдя немного вперед, плеснул воды в лицо, провел влажными ладонями по волосам, потом стал черпать воду пригоршнями и поливать на грудь, на плечи. Шорты промокли, но он не обратил на это внимания. Оводы, которые в изобилии водились у реки, так и норовили впиться в кожу. Леша отмахивался, но уходить не торопился…

Кругом было так тихо, до невозможности тихо.

Вдруг, словно почувствовав какое-то движение за спиной, Поляков обернулся. Он увидел тонкий силуэт девушки…

Она уходила по траве так, будто плыла. Белый сарафанчик, светлые распущенные волосы, легкая шифоновая шаль в руках… Она казалась бесплотным видением, лесной нимфой… Леша смотрел и смотрел ей вслед, забыв обо всем на свете, и не мог пошевелиться. Овод, впившийся в спину, заставил вздрогнуть и прийти в себя. Выбравшись из воды, Поляков сунул ноги в шлепанцы, поднял футболку и пошел за девушкой.

Она не прибавляла шаг, но шла, не оглядываясь, не глядя по сторонам. На развилке дороги остановилась, будто колеблясь, не зная, пойти ли ей в лес, к сгоревшему хутору, или в деревню. Повернула к деревне.

Поляков ускорил шаг, боясь упустить ее из виду. Она была не нимфой, не видением… Он знал, кто она…

Мира. Конечно же, это была Мира!

Поляков вдруг понял, что все эти дни, проведенные в Старых Дорогах, подсознательно надеялся ее встретить. Он понимал, что не сможет к ней подойти, не сможет посмотреть ей в глаза, но и оставить все как есть тоже не сможет. То, что случилось, не давало ему покоя. После пожара на хуторе, после того, как Мирослава оказалась в больнице, парни тоже уехали из деревни и по молчаливому согласию не вспоминали ни Миру, ни того, что произошло. Леша знал, Степику нелегко приходилось, ведь Мира — его сестра, но именно он, безжалостно и безоговорочно, первый отвернулся от нее, а Гарик Юрьев, обиженный и уязвленный, во всем его поддержал. Она предала их, и они больше не желали ни видеть ее, ни слышать о ней. Поляков с ними согласился, он тоже участвовал в той истории и тоже считал, что хозяин хутора здорово отомстил им, используя Миру. Сожженный хутор — самое малое, что они могли сделать в отместку. Леша был убежден в том, что, поступая так, они мстят за поруганную честь и обманутое доверие самой лучшей в мире девушки, и считал, что они в общем-то даже в чем-то герои, а Мира скоро все поймет и еще спасибо им скажет. Леша так думал, пока не увидел ее на пожарище, и понял то, что Степику и Гарику не приходило в голову… Может быть, они и отомстили хуторскому, но вместе с этим сломали Мире жизнь. И благодарности, как и прощения за содеянное, не дождутся, даже если проживут не одну жизнь…

Поэтому, бывая в больнице и справляясь о здоровье Мирославы, Алексей не пытался встретиться с ней, поговорить, как-то все объяснить. Врачи строго-настрого запрещали ей любые волнения и подумывали об операции, слишком туго она шла на поправку. А потом ее выписали и она исчезла. И теперь, так же, как и тогда, Леша понимал, что не сможет найти нужных слов, и не знал, зачем шел за ней по деревне, утонувшей в синем августовском вечере, зачем, остановившись в тени большого дерева, что росло через дорогу, стоял и смотрел на светящиеся окна дома Мириной бабушки…

Иногда до него долетали неясные речи, это баба Нина что-то говорила, Мирин же голос так и не услышал. И только когда уже совсем стемнело и ночь убаюкала деревню, погасив окна домов, и в доме напротив тоже погас свет, Леша увидел, как девушка подошла к окну, собираясь притворить створки, и замерла, словно почувствовала устремленный на нее из темноты взгляд.

— Вадим…

Полякову показалось или Мира в самом деле произнесла это имя? Неужели она все еще верила и ждала, что Вадим действительно может вернуться? Сердце Алексея сжалось от жалости и бесконечной нежности к этой девочке.

Мира еще долго стояла у окна, как будто надеялась, что из темноты ей откликнутся. Потом осторожно прикрыла створки и исчезла.

Вернувшись домой, Леша застал бабушку дремлющей в кресле-качалке у телевизора. Не желая ее тревожить, он прошел в кухню и налил себе молока. Отрезав ломоть булки, присел к столу и стал есть, а в мыслях прокручивал встречу с Мирой. Как радостно встрепенулось его сердце, как воспарила душа! Ведь он любил ее, полюбил в тот самый миг, когда она вошла в комнату, где сидели он, Гарик и Степик. Тогда ему показалось, что комната вдруг озарилась каким-то неведомым светом, он еще растерянно оглянулся, не понимая, в чем дело, а дело было в ней… Он помнил, как она улыбалась одним уголком губ, как смеялась и как смотрела… Впрочем, не он один обратил на нее внимание. Гарику девушка тоже понравилась. И Гарик этого не стал скрывать, а Леша отошел в сторону, даже не попытавшись заинтересовать ее. Но, как оказалось, ни Гарик, ни Поляков не нужны были Мире. Леша часто задумывался, чем же ее сумел привлечь еврей с хутора? Он плохо его помнил, знал только, что тот был старше. Как же так вышло, что за короткий срок Мира отдала ему свое сердце, свою душу, всю себя? Для Алексея это оставалось загадкой. Гарик не простил ее. А он?..

— А дзе гэта ты быў, Алёша? — в кухню вошла бабушка. — Чакала-чакала цябе і ў агарод выходзіла… — остановилась у стола.

Заглянув в его полупустую чашку, она еще подлила молока, затем тщательно собрала ладонью крошки со стола, ссыпала их в пригоршню и отправила себе в рот.

— Утамілася я нешта сёння! Бачыла, ты там скасіў усё…

— Да, скосил… Я к речке ходил, так захотелось ополоснуться! — проговорил внук.

— А, харошае дзела! А я толькі хацела сказаць табе, што на лаўцы ў двары вада ў балеі стаіць, нагрэлася за дзень, можна памыцца! Ну, я пайду спаць, а ты зашчапіся…

— Хорошо. Бабушка… — окликнул Поляков старушку, когда та уже выходила из кухни.

Пожилая женщина медленно обернулась.

— Бабушка, а Мира давно здесь? — спросил он.

— Міра? — переспросила она, не сразу поняв, о ком говорил внук. — А, унучка Ніны? Дык яна ўсё лета тут. Яна ж бальная, Алёша! Доўга ў бальніцы была, а тады сюды прыехала, дадому не захацела… Я часта бачу яе… На беразе ля рэчкі сядзіць, з лесу выходзіць… Толькі яна нелюдзімая нейкая. Людзей стараніцца, ні з кім не гаворыць! Кіўне, як устрэціць каго, а вочы як бы і не бачаць… Здаецца мне, гора ў яе якоесьці, ад таго яна і сумная такая ходзіць і дадому не хоча ехаць! Ніна шкадуе яе, толькі ж яна не можа тут заўсёды быць… Ёй жа толькі сямнаццаць, ну хай яшчэ месяц яна тут пасядзіць, а тады што? Вучыцца не пайшла, работаць сільна ёй нельга. А хто за проста так будзе грошы плаціць? Ніна перажывае за яе… А Сцяпан, сябрук твой, лета носа не кажа сюды. А ён бы мог ёй дапамагчы… Матка з бацькам што? Пажалеюць, канешне, толькі і яны не пражывуць за яе жызню. А яна, здаецца мне, як будта хоча схавацца, схараніцца тут назаўсёды! Ведаеш, як калісьці паненкі ў манастыр беглі ад няшчасця? Вось так і яна… — тяжко вздохнув, бабушка перекрестила склоненную светлую голову внука и покинула кухню, а Леша так и остался сидеть с недоеденной булкой в руках.

Поляков почти не спал всю ночь, ворочался, снова и снова перед глазами вставал образ Мирославы. А утром, едва взошло солнце, вскочил с постели и, одевшись, отправился к реке. Нет, он не надеялся встретить Миру, как раз наоборот, предполагал, что в это время она еще спит. Ему просто нужно было пройтись по росистым высоким травам, вдохнуть полной грудью свежий влажный воздух, освежить голову, умывшись речной водой, и развеять безумные надежды, родившиеся ночью. Мира никогда не станет его. Она никогда не простит того, что сделали с хутором и ее жизнью, а Степик и Гарик, в свою очередь, не простят ему предательства. Это было каким-то наваждением, которое не желало проходить, но, понимая безнадежность ситуации, Леша опять зачем-то пошел к ее дому. Его тянуло туда, как магнитом. Сердце отчаянно колотилось в груди, как у счастливого влюбленного, спешащего на свидание. Полякову хотелось видеть ее. Пусть издалека, пусть мельком, неважно, только бы увидеть ее…

Прошло несколько дней, прежде чем Алексей, собравшись с мужеством, решился встретиться с девушкой и поговорить. Все это время он обдумывал предстоящий разговор, прокручивая в голове все, что хотел бы сказать, предполагая, какой могла бы быть реакция Мирославы, пытался найти убедительные доводы… Гуляя по лугу, он собирал цветы и каждый вечер оставлял букеты на подоконнике домика бабы Нины, мечтая хоть издали увидеть Миру, но она, как будто испугавшись чего-то, не выходила из дома.

Цветы на подоконнике исчезали, предположительно выбрасывались. К окну, заслышав шорох, Мирослава не подходила. Но однажды Поляков издали заметил ее тонкий силуэт.

День клонился к вечеру, где-то за лесом то и дело вспыхивали далекие зарницы, пронзительно пахла медуница, воздух был неподвижный и душный. Бабушка еще с утра сказала, что к ночи будет гроза. Алексей заглянул в Интернет и проверил. Синоптики в самом деле прогнозировали грозы в их районе.

Увидев девушку, Леша ощутил, как сердце забилось сильнее, захотелось побежать за ней, остановить, взять за руку, посмотреть в глаза. Но он не посмел, боясь испугать ее и обратить в бегство, не сокращая расстояния, он пошел следом.

Мира шла по лугу, наклоняясь и срывая цветы. Ромашки, лютики, медуницу и васильки она собирала в большой букет.

Миновав деревенские огороды, Мира свернула к лесу, и парень ускорил шаг. Он догадывался, что она направляется к сгоревшему хутору. Туда, куда Алексей добровольно не пошел бы никогда. Страшным было то место, пугающим, там осталось слишком много недоброго, злого, накапливаемого годами, десятилетиями. Молодой человек хотел бы навсегда забыть все, что было связано с ним, и никогда не возвращаться. Но туда направлялась Мира, и он не мог допустить, чтобы на хуторе она осталась одна.

Мирослава шла не торопясь, так, как будто и ей путешествие к сгоревшему хутору давалось с трудом. Но все равно шла…

Врачи запретили ей любые волнения, но вряд ли она следовала их указаниям. Она не дорожила своей жизнью, Поляков это знал. Наверное, он до конца жизни не сможет забыть, какой испытал страх, когда она чуть не бросилась в огонь. Тогда он будто заглянул в глаза смерти, и, возможно, именно это заставило его по-другому посмотреть на происходящее. Страх подспудно продолжал жить в его душе, не отпуская и порождая кошмары, от которых Поляков просыпался среди ночи в холодном поту. Леша боялся, что Мира может завершить то, что ей не удалось в тот страшный зимний день, и никого не будет рядом, никто не сможет ее остановить. Этот страх и гнал его вперед. Алексей почему-то решил, что именно завершить неудавшееся зимой она и шла на хутор.

Разумеется, Поляков не знал, что Мира побывала на хуторе уже не один раз. Он даже не догадывался, что хутор, то, что от него осталось, стал для девушки своеобразной могилой, где был погребен не только Вадим, но и она сама, со всеми ее мечтами и надеждами на счастье.

Леша не догадывался об этом, потому что знал правду.

Пройдя вброд речку, миновав лес, Поляков вышел на заросшую травами поляну, в центре которой много лет стоял хутор. Теперь же гору обгоревших бревен, кирпича, шифера, стекла и искореженной мебели медленно обступали крапива и бурьян. Они словно стремились поскорее поглотить пепелище, спрятать, скрыть от людских глаз, предав забвению.

Леша огляделся, но Миры не увидел. Вот только что она шла впереди и вдруг исчезла. С возрастающей тревогой в груди Поляков двинулся к пепелищу и скоро увидел ее.

Она сидела рядом с горой обгоревшего мусора и, не мигая, смотрела прямо перед собой. Руки безвольно опустились на колени, перехваченные резинкой волосы трепал ветер, качалась крапива, то и дело касаясь ее обнаженного плеча, но Мира этого не замечала, а рядом лежал огромный букет луговых цветов.

Бесшумно ступая, Поляков подошел очень близко, но девушка не обернулась. Как и там, дома, она, казалось, была отрешена от внешнего мира, полностью погрузившись в свое горе. А Леша, вглядываясь в черты ее лица, ужаснулся. Как мало в ней осталось от прежней Миры. Теперь она казалась лишь тенью, жалким подобием той девушки, которую он увидел впервые в доме бабы Нины и в которую безоглядно влюбился. Похудевшее, бледное лицо со слишком большим ртом, заостренным носом, темными тенями под глазами, тяжелым подбородком. Неужели жизнь навсегда ушла из нее, и уже никогда девушка не улыбнется, не засмеется?..

— Мира! — окликнул ее Алексей и увидел, как та вздрогнула и медленно обернулась. Глаза из-за темных теней казались больше, чем он помнил. Такие же необыкновенные, но безжизненные, пустые, не выражающие ничего. — Он не умер, Мира! Тебе некого здесь оплакивать! Дом был пуст! — сказал Поляков, безотрывно глядя в ее глаза.

— Это неправда, — едва слышно произнесла девушка, медленно поднимаясь на ноги и отступая назад. — Он ждал меня…

— Нет, не ждал! — покачал головой Алексей.

— Он ждал меня! Ждал! — упрямо повторила Мира, не желая слушать Полякова, не желая ему верить.

— Мира, он ушел. Его не было на хуторе. Он растворился в небытии тем же утром! Поверь мне…

— Нет, он ждал меня, а вы убили его!.. — выкрикнула девушка и побежала, не разбирая дороги, подальше от Леши и его слов, туда, где небо сливалось с землей, мечтая навсегда раствориться, исчезнуть, улететь. И ее не пугали усиливающиеся зарницы и первые далекие раскаты грома. В тот момент, когда она наконец осознала и примирилась со смертью Вадима, чувство страха перестало для нее существовать.