Мира бежала и бежала вперед, падала, поднималась, задыхалась, чувствуя, что сердце вот-вот разорвется, но не останавливалась. Где-то на поляне у пепелища остался Поляков, но бежала Мира не от него. Его слова… Вот что заставляло девушку до боли сжимать пальцы, впиваясь ногтями в ладони. Его слова, проникнув в сознание, вызывали бурю, не сравнимую с той, что черными громадными тучами наплывала издалека, поглощая небо и землю. Непрестанно сверкающие синим пламенем зарницы, раскаты грома и отдаленный гул казались Мире пустяками по сравнению с тем, что творилось в ее душе.

Вадим жив?

Как наяву, в лицо ей снова ударил жар пламени пожарища, в которое она собиралась броситься, уверенная, что он ждет ее там. И она бросилась бы, если б не подоспел Поляков. Она сгорела бы заживо, наивно полагая, что хотя бы на небе они смогут быть вместе. Она умерла бы, оказавшись одна.

За прошедшие полгода девушка могла умереть не единожды. Мира знала это, знала, когда очнулась в кардиологическом отделении районной больницы и увидела заплаканные глаза бабушки, тщетно пытающейся скрыть страх за жизнь любимой внучки, и врачей, приходивших на осмотр, сверяющих показания аппаратов, к которым она была подключена, хмурящихся. Но не боялась, хоть и плакала ночами в подушку. Врачи не понимали, почему при интенсивном лечении ее состояние не улучшалось. А потом стало еще хуже. Кардиологи, которые консультировали ее, не понимали, что происходит, и назначали все новые и новые препараты, обследования, анализы… И никому не пришла в голову мысль, что девушка могла быть беременной. Такой вариант не допускали, а когда все же решились пригласить гинеколога, оказалось, что она действительно беременна, причем три месяца как. Рожать, однако, категорически запретили. При ее диагнозе роды — самоубийство. Мирославе плевать было на собственную жизнь, и она могла бы рискнуть, но… Если она умрет, с кем останется ребенок? С матерью, которая в редкие наезды в больницу чаще всего была после перепоя? Или с бабушкой, у которой и без того серьезные проблемы со здоровьем? Мира могла бы рискнуть собственной жизнью, но обрекать дитя на сиротскую жизнь в приютах и интернатах не хотела и согласилась на аборт.

Да и не могла Мира думать о ребенке внутри себя, как о ком-то живом, реальном. О ком-то, кого она смогла бы взять на руки и почувствовать тепло. Она не могла ни физически, ни морально взять на себя ответственность за чью-то жизнь.

За прошедшие месяцы Мира смирилась со смертью Вадима, а оказалось, он жив. Поверить в это было сложно, но как только осознание снизошло на нее, в сердце вспыхнули безумная радость и надежда.

«Он жив! Жив! Жив! — кричало и пело все внутри. — Он жив! А значит, он вернется…»

А потом появилось осознание реальности. Если он жив, то почему до сих пор не дал о себе знать? Прошло полгода, но он так и не объявился… Мир такой огромный, и где-то в нем потерялся Вадим. Где его искать, девушка не знала. Но она даже мысли не допускала, что после пожара он не вернулся, не попытался узнать о ней. Вот только ее уже в Старых Дорогах не было. И спросить, куда девушка подевалась, он не знал у кого. Возможно, Вадим потом возвращался, а она появилась только летом. Но ни разу, за все долгие летние дни, проведенные в Старых Дорогах, и светлые ночи, когда Мира одна бродила по окрестностям деревни, она не встретила его, не почувствовала его присутствия…

Усиливающийся ветер клонил к земле травы. Тревожно шумел лес, зарницы вспыхивали со всех сторон, раскаты грома заставляли содрогаться землю, тьма опускалась, готовая вот-вот поглотить все. Исчезли птицы, замолчали кузнечики, притаились в лесу звери, старушки в деревне, закрывшись в домах, крестились на иконы, молясь, чтобы буря прошла стороной…

Мира вдруг оказалась одна среди разбушевавшейся стихии. Она рассеянно огляделась по сторонам и в нескольких шагах от себя, в синеватом свете зарниц, увидела Полякова. Он, бесспорно, искал ее, но видеть его, быть с ним рядом, разговаривать Мире не хотелось.

Она быстро пошла вперед, напрасно надеясь остаться незамеченной, добраться до дома раньше, чем начнется дождь…

Леша догнал ее, схватил за руку, повернул к себе. Ветер сорвал с плеч девушки легкую шаль и унес куда-то. Первые тяжелые капли дождя упали на землю.

— Мира! — закричал Алексей. — Бежим скорее!

Он бросился бежать, но не к деревне, а к лесу, который был ближе, волоча ее за собой. Девушка хотела вырваться, ударить его, закричать, но разряд молнии, рассекший небо, заставил ее испуганно вздрогнуть и безмолвно последовать за ним.

Лес поглотил их как раз в тот момент, когда обрушился настоящий ливень. Пригнувшись, парень и девушка забрались под раскидистые ветки старого дуба, росшего недалеко от края леса. Нижние ветки почти доставали до земли. Необъятный, шершавый, бурый ствол избороздили глубокие трещины, а снизу уже и мох порос.

Тяжело дыша, Леша и Мира прижались к нему, пытаясь прийти в себя. Из-за густой листвы сюда не проникали потоки дождя, да и бесконечные вспышки молний здесь казались не такими страшными. От раскатов грома вздрагивала земля и закладывало уши.

Сев на землю, Мира поджала к груди колени и обхватила их руками.

Леша постоял немного и последовал ее примеру. Темнота окутывала их, голубоватый свет зарниц сюда почти не проникал. Прогретый за день душный воздух имел горьковатый острый привкус, а еще пахло смолой, пылью, лесными цветами, дождем…

Постепенно пробираясь сквозь листву, капли стали попадать и на них, а вокруг тревожно, угрожающе шумел лес, поскрипывали от ветра деревья, ломаясь, падали сухие ветки. Где-то над ними, спрятавшись в крону дерева, попробовала подать голос ворона, тут же откликнулся гром.

Мира поежилась, когда холодные капли упали на ее обнаженные плечи, и вздохнула.

Леша пододвинулся к ней. Сняв мастерку, накинул ее девушке на плечи. Мира дернулась, когда его пальцы коснулись ее обнаженных плеч, но протестовать не стала.

Они сидели молча, плечом к плечу, время от времени поднимая головы вверх, как будто надеялись увидеть небо. С листьев капало все сильнее, но гроза постепенно уходила, затихал лес, отдаленнее становился гром, вспышки молнии прекратили частить. Гроза уходила, принеся миру долгожданную свежесть…

Кутаясь в мастерку, девушка чувствовала, как сырость и влажность, подбираясь к ней, вызывают дрожь. Леша видел, что она дрожит, и, превозмогая желание обнять ее, согреть, сжимал пальцы в кулак.

— Мира, — негромко заговорил он. — Раз уж мы вынуждены быть здесь сейчас вдвоем, я хотел бы поговорить с тобой…

— Не понимаю, о чем!

— Перво-наперво, хотел бы попросить прощения за всех нас…

— Не надо за всех! — перебила Мирослава. — Я не знаю, зачем ты мне все это говоришь, зачем ходишь за мной и носишь цветы, но за всех просить прощения не надо. Я знаю, мой братец виноватым себя не считает, Юрьев тоже! И ты знаешь это так же хорошо, как и я! К тому же, разве можно все простить? Ведь если бы… — начала Мира и замолчала.

— Да, если бы не мы, сейчас все было бы иначе. Ничего страшного не случилось бы, и ты была бы счастлива с ним. Да, мы разрушили твою жизнь, но права на это не имели. Ни мы, ни Степик. Если бы можно было все вернуть, повернуть жизнь назад, я не стал бы в этом участвовать, но мир устроен так, что в нем ничего нельзя исправить. Я знаю, ты ненавидишь нас всех и, в общем-то, ничего другого мы не заслужили, но…

— Что тебе нужно от меня, Леша? — перебила его девушка.

Парень запнулся и умолк.

— Мне ничего не нужно! — ответил он после нескольких минут молчания. — Я просто хочу помочь тебе!

— Помочь? Мне? — усмехнулась Мирослава. — Я сама себе не могу помочь, не знаю как, а ты хочешь помочь мне! Ты можешь мне вернуть его? Ты говоришь, что он не умер, ты знаешь, где он? Верни мне его, и я снова буду счастлива! — с болью произнесла она. — Я прощу тебя, Степика, Гарика, я прощу вас всех, если вы снова вернете мне его!

— Я не знаю, где он, Мира. Знаю только, что на хуторе его не было тогда. Он исчез и больше не появлялся здесь.

«Нет, он приходил! Он искал меня! Не мог не искать!» — пронеслось в голове девушки, но вслух она этого не сказала.

«Где же ты, любимый?» — тоскливо сжалось сердце.

Скоро кончится лето, осень унесет тепло, и что останется ей? Что будет с ней? Она гнала прочь мысли об этом, но они приходили все чаще. Ее одноклассницы, сдав вступительные экзамены, весело проводили последние летние деньки, с нетерпением ожидая, когда начнется самая развеселая студенческая жизнь, взрослая, самостоятельная, лишенная родительской опеки. Мира же не ждала ничего. Более того, она уехала в Старые Дороги, чтобы не встречаться с одноклассниками, чтобы снова и снова не слышать один и тот же вопрос: как собирается она жить дальше? Она задыхалась в родительском доме, сходила с ума. Но и здесь не могла остаться…

Почему жизнь так несправедлива? Почему, лишь на миг подарив надежду на чудо, так жестоко отобрала ее? Мира знала, того, что было, уже никогда не будет в ее жизни. А ей ведь всего семнадцать лет, и она не представляет, как жить дальше. Что делать со своей жизнью…

Воспоминания о днях, проведенных с Вадимом, продолжали терзать ее сердце. Они отнимали силы, лишали воли и желания жить. Мира понимала, ей нужно собраться, встряхнуться и жить дальше, но она не могла. Не могла смотреть жизни в лицо, не знала, куда идти, а главное, зачем. Впереди ее ждали долгие осенние дождливые дни, которые пугали больше, чем непроглядные ночи.

— Тебе нельзя оставаться здесь! — помедлив немного, произнес Леша.

Мира вздрогнула, словно он вдруг прочитал ее мысли.

— Ты погибнешь здесь, дожидаясь его! Мира, в сентябре я уезжаю в Прагу, надолго уезжаю. Если помнишь, я говорил тебе, что стажировался в европейской компании, занимающейся программными разработками. Я прошел конкурс, и меня приглашают поработать в Чехию. Я уезжаю надолго, возможно, навсегда! Мне предложили должность ведущего специалиста, отказаться я не могу. Компания обеспечивает полный соцпакет и предоставляет жилье. Такая возможность бывает раз в жизни, и я не могу ее упустить. Уедем со мной, Мира! Нет, — Леша коснулся ее руки, увидев, как девушка резко уставилась на него, собираясь заговорить, конечно, отказаться. — Нет, я не сошел с ума, я знаю, что говорю! Это не случайно пришло мне в голову! Пожалуйста, не отказывайся сразу! Пожалуйста, подумай!

— Зачем тебе это, Леша? Зачем ты мне предлагаешь это сейчас? У меня нет денег, чтобы поехать в Прагу! Да и что я буду делать одна в чужой стране?

— Мира, я предлагаю тебе стать моей женой! Мы поженимся и уедем в Прагу! Я не знаю, сможешь ли ты там стать чуть счастливее, но там, по крайней мере, ничего не будет напоминать тебе о прошлом! Ты забудешь все…

— Нет, не забуду! Не надейся на это, Леша! — как-то обреченно произнесла девушка и замолчала. — Я ничего не смогу тебе дать! — продолжила после непродолжительной паузы. — Ни семейного счастья, ни детей! Я буду обузой для тебя, а там, в Праге, ты, безусловно, встретишь какую-нибудь другую девушку, полюбишь ее…

— Я люблю тебя! — просто сказал Поляков.

— Так не бывает! — покачала головой Мирослава.

— Бывает. Мне ничего не нужно от тебя, Мира! И если я смогу вернуть улыбку на твоем лице, это и будет для меня счастьем! — убежденно произнес молодой человек. Он действительно верил в это. Надежда, воскресшая в его душе, рождала эту веру и окрыляла. — Ты поедешь со мной?

— А они? — спросила она.

Алексей, безусловно, понял, о ком говорила девушка. Были еще и они, его лучшие друзья, Степик и Гарик. Они не смогут понять его, он это знал. Но также он знал и другое — не колеблясь поступится дружбой с ними, только чтобы спасти эту хрупкую, ранимую, беззащитную и одинокую девушку, при одном лишь взгляде на которую сердце щемило от нежности и жалости. Они, конечно, вправе осудить Полякова, но у него своя жизнь и свой выбор.

— Они? — переспросил он. — Им придется смириться с этим! — решительно произнес.

— Никогда! — усмехнулась Мира. — Женившись на мне, ты потеряешь своих друзей, Леша, и ничего не приобретешь взамен! — добавила.

— Что ж… — ответил Поляков. — Значит, так тому и быть!

И снова наступило молчание. Падали капли с листвы, рядом что-то зашуршало в траве, и скоро под дуб, спасаясь от дождя, пробрался еж. Не приближаясь, он возмущенно пофыркивал, потому что не ожидал подобного соседства, а потом затих…

Гроза отступала, затихая вдали, тишина леса обступала, накрывая невесомой вуалью. Влажный воздух, пропитанный запахом земли и грибов, проникал под дуб…

Нервная дрожь, сотрясающая тело девушки, постепенно спала, уступая место тяжелому забытью. Откинув голову на ствол дерева, Мира закрыла глаза и не заметила, как провалилась в темную бездну…

Очнулась она словно от толчка. Открыв глаза, бесконечно долго вглядывалась во тьму вокруг и не сразу поняла, что голова ее покоится на плече Полякова, а его теплое дыхание ласкает и согревает ей лицо.

Мира отстранилась от него. Поднялась, с трудом разминая затекшие ноги, и вышла из-под дуба.

Дождь закончился, небо очистилось, только где-то вдали, там, куда ушла гроза, продолжали вспыхивать зарницы. С деревьев капало, и звук падающих капель был, пожалуй, единственным, что нарушало тишину. Постояв немного, Мира услышала шаги и обернулась. Поляков тоже покинул укрытие и, зябко ежась, оглядывался вокруг.

— Гроза прошла, — сказал он. — Пойдем домой?

Мира кивнула, соглашаясь. Лес скоро остался позади. Старые Дороги спали, только в небольшом домике с зелеными ставенками светилось одинокое окно. Это баба Нина волновалась и не ложилась, дожидаясь внучку.

Леша и Мира подошли к калитке и остановились. Девушка сбросила с плеч мастерку и протянула ее молодому человеку, стремясь скорее уйти. Но Леша удержал руку девушки в своей.

— Мира, — негромко проговорил он.

— Я согласна выйти за тебя замуж! — перебила его Мирослава и, легко выдернув свои пальцы из его ладони, забежала в калитку, а через секунду он услышал, как хлопнула входная дверь.

Весь август Алексей Поляков провел в деревне, лишь изредка наведываясь в Минск. Он сообщил родителям, что женится, но когда они, взволнованные и обрадованные, принялись строить грандиозные планы относительно предстоящей свадьбы, разочаровал их. Никаких празднеств он с Мирой не собирался устраивать. Они тихо распишутся безо всяких свидетелей. Оповестили и родителей Миры. Девушка была несовершеннолетней, и для бракосочетания требовалось их разрешение. Ничего не понимая и не вникая в подробности, Ярославские его дали и вздохнули с облегчением. А бабушка расплакалась, когда Мирослава сказала ей, что выходит замуж. Расплакалась не потому, что не хотела внучке счастья, а потому, что знала, чувствовала, не от большой любви та решилась на подобный шаг, а от отчаяния и безнадежности.

Леша ездил в Минск, занимался оформлением нужных бумаг, ходил в фирму, где стажировался, в посольство, волновался, боялся не успеть все сделать вовремя и снова возвращался в Старые Дороги, шел к домику бабы Нины, стучался в зеленые ставенки и, увидев тонкий силуэт Миры в окне, испытывал облегчение. Уезжая и возвращаясь, Поляков все время переживал, что Мира исчезнет или передумает выходить за него.

Но она ждала его. Каждый раз выходила к нему, когда он появлялся у окон, и шла вместе с ним на луг, где они гуляли до самой темноты, чаще всего в тишине, если Леша не рассказывал, как съездил в Минск, как прошли переговоры в офисе, как ему пришлось обаять регистратора во Дворце бракосочетаний, чтобы приблизить дату свадьбы. Ему хотелось поскорее увезти ее отсюда, а ей хотелось уехать, уехать от всего, что когда-то было так дорого, а стало невыносимо.

Равнодушие родителей и слезы бабушки не коснулись Мириной души и не повлияли на ее решение. Не важным было и то, что, согласившись на брак с Поляковым, Мира предавала то, что было ей дорого. Она предавала себя и свою любовь. Она предавала Вадима, отдавая себя в руки человека, не меньше других виновного в случившемся. Она это осознавала, но рука ее не дрогнула, когда надевала обручальное кольцо Леше на палец, когда расписывалась в книге регистрации браков.

После росписи они не остались в Минске, вернулись в деревню. Пошли на луг.

Пламенеющим закатом догорал августовский вечер. Стихали дневные звуки, но слышалось, как легкий ветерок, касаясь пожухлых трав, шелестит ими. Он же, подхватывая легкий светлый шелк Мириного платья, легонько трепал его, играл ее распущенными волосами, взметая их ввысь и разбрасывая по спине. Идя впереди своего мужа, Мира нагибалась и срывала цветы, и каждый раз угасающий свет дня отражался в ее обручальном кольце из белого золота, украшенном бриллиантом. И каждый раз Мира с удивлением смотрела на него, будто не до конца осознавая, что оно значило.

Когда отошли довольно далеко от деревни, Мирослава остановилась и опустилась в траву. Цветы рассыпались рядом. Несколько бесконечно долгих минут она просто сидела, глядя затуманенным взором вдаль, потом подняла глаза на Полякова и, встретившись с ним взглядом, стала расстегивать пуговички на платье.

Алексей не сразу понял, что она делает, но когда до него дошло…

Стремительно опустившись рядом, он перехватил ее руку, останавливая.

— Мира!

— Я теперь твоя жена. А это… неотъемлемая часть супружеской жизни, не так ли? Я сама согласилась выйти за тебя и знала, что и это будет… Вот… Я не хочу, чтобы это произошло в доме твоей или моей бабушки. Пусть все случится здесь, сейчас! — проговорила Мирослава.

Она хотела казаться равнодушной и безразличной, но не могла. Ее тянуло бежать отсюда без оглядки, но она продолжала сидеть и смотреть Полякову в глаза. Она знала, что это будет. И она через это пройдет.

Леша судорожно сглотнул и, отняв ее ладонь от платья, поднес к губам, почувствовал, как дрогнули ее пальцы. Он знал, что равнодушие и спокойствие, с которыми Мира предлагала ему себя, напускные. Она боится, волнуется, нервничает… Он заметил, как в ямочке у основания ее шеи, под бледной, тонкой кожей бьется голубая жилка. Леша не хотел ее торопить, не хотел пугать и вместе с тем не мог оторвать от нее глаз.

— Мира, — снова заговорил Поляков. — Не хочу тебя принуждать, ты не обязана…

— Разве ты не хочешь меня? — с обескураживающей прямотой спросила она.

Дрожь желания пробежала по Лешиному телу.

— Хочу! — прошептал Поляков.

Пододвинувшись к ней ближе, осторожно убрал с ее лица волосы, на мгновение коснувшись пальцами ее щек. Его глаза, не отрываясь, смотрели в ее, пытаясь уловить и понять, что она на самом деле чувствует, но те оставались непроницаемыми. Ничего не дрогнуло в них, когда горячие пальцы Полякова опустились чуть ниже и коснулись ее шеи, как раз там, где билась голубая жилка, ничего не отразилось в них, когда горячее дыхание Алексея обожгло ее нежный беззащитный рот. Когда его губы коснулись ее, Мира просто закрыла глаза, позволяя Полякову все…

В первых числах сентября Мира и Леша улетели в Чехию.

В минском аэропорту их провожали Лешины родители. Мать украдкой вытирала слезы, понимая, что сын улетает надолго, если не навсегда, отец ободряюще похлопывал его по плечу, понимая, что тот поступает правильно.

Людей в аэропорту было много. Провожающие, встречающие, улетающие, прилетевшие толпились в зале ожидания, возле стоек регистрации, у терминала… Шум, говор, смех, четкий голос диспетчера, объявляющий рейсы…

Когда объявили о начале регистрации на рейс «Минск-Прага», мать расплакалась и обняла сына. Отец крепко пожал ему руку, а потом как-то неловко и руку молчаливой, бледной девушке, его жене, которая все время стояла рядом. Ее присутствие в жизни их сына Поляковы считали неким странным недоразумением, но свое мнение держали при себе, считаясь с выбором Алексея.

Мать и отец, обнявшись, так и остались стоять, а Мира и Леша пошли к стойке регистрации. Уже заполняя таможенную декларацию, Леша почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд и обернулся. В таком скоплении народа трудно было кого-то узнать или разглядеть, но Поляков увидел их, своих друзей.

Рудинский и Юрьев стояли недалеко от стойки таможенного контроля и смотрели на него.

Леша так и не смог позвонить им и все рассказать. Возможно, потом он бы объяснил свой поступок и они поняли бы его. Но сейчас, глядя в их лица, Поляков видел, что Мира оказалась права. Никогда парни не поймут и не оправдают его. Для них он стал предателем, как и Мира. Категоричность, с которой они судили, была непоколебима. Он спас Миру, но потерял друзей.

Они не подошли к нему. Сказать им было нечего друг другу. Отвернувшись, пошли к выходу, и скоро толпа поглотила их.

— Леша! — окликнула его Мира, легко коснувшись руки.

Молодой человек вздрогнул, постарался сосредоточиться, но перед глазами стояло лицо Рудинского, его темные глаза, полные презрения.