Скрип-скрип, скрип-скрип, скрип-скрип…

— Андрей! — прозвучал в темноте комнаты хриплый мужской голос. — Андрюха! — повторился он громче и возмущенно.

— А? — послышалось сонно в ответ.

— Что, а, кретин? Дрыхнешь?

— Ну!

— А фонарь этот гребаный долго будет качаться и скрипеть?

— Так ветер…

— Ветер! Я уснуть не могу!

— Ну, Степик, что уж теперь…

— А ни фига! Гарик, твою мать, не делай вид, что тоже спишь и тебе не мешает этот шум!

— Степик?!

— Гарик?!

Гарик сел на диване и потер глаза. Он действительно уснул, а «гребаный» фонарь и вой вьюги за окном его нисколько не беспокоили. Даже, наоборот, действовали усыпляющее.

— Ну? — произнес Гарик, мечтая послать друга подальше и завалиться спать.

— С этим фонарем надо что-то делать! — заявил Степик.

— Что, например? — поинтересовался Юрьев, раздражаясь.

— Спилить, разбить, оторвать, достаточно вариантов? — перечислил Рудинский.

— Вполне. А ничего, что на дворе погода нелетная и второй час ночи? — спросил Гарик.

— Нормальная погода. Подумаешь, метет немного. И спешить нам завтра все равно некуда, еще выспимся.

Гарик покосился на окно, за которым мело, да еще как. Потом глянул на решительно настроенного Степика и после на виноватое лицо Андрея. Он знал, что, если откажется, ворчание Степика долго не прекратится, а Андрей будет чувствовать себя ужасно виноватым и, в конце концов, сам пойдет разбираться с фонарем. Потому что в Старые Дороги они приехали по его просьбе.

Подавив тяжкий вздох, Гарик откинул в сторону одеяло и встал с дивана. Степик тоже вскочил и включил торшер.

В тишине оделись. Не говоря ни слова, отворили входную дверь и вышли на просторное крыльцо.

— Ни фига себе погодка! — присвистнул Степик.

— Нормальная погодка, — поддразнил его Гарик. — Метет, правда, немного.

— Вот только не надо паясничать! — нахмурился Рудинский. — Чё делать будем?

— Да разобьем, оторвем или еще чего умного придумаем! — продолжал дразнить Степика Гарик.

— Ребята! — укоризненно посмотрел на них Андрей.

— Ладно, извини!

— За домом есть стремянка. Может, я схожу? — помолчав, спросил Ляхнович.

— Давай, но сначала отыщи плоскогубцы и изоленту. Будем резать! — подумав, изрек Юрьев и, накинув на голову капюшон куртки, стал спускаться с высоких ступеней.

Порыв ветра бросил ему в лицо колючие мелкие снежинки и чуть не сбил с ног, так что ему пришлось ухватиться за перила.

— По-моему, это уже не просто метель. Это буран какой-то! — пробормотал он. — Степик, ну ты чего стоишь?

— А чё делать? — спросил тот, бестолково переминаясь с ноги на ногу и зябко ежась.

Крыльцо-то было застеклено, и покидать какое-никакое, а все же укрытие ох как не хотелось.

— Свет вырубать.

— А как ты в темноте резать будешь? — резонно поинтересовался Степик.

— Мобильником посвечу.

— Ага!

Андрей принес стремянку и приставил ее к углу дома, как раз там, где под крышей качался фонарь. Побежал к крыльцу, но, не добежав полметра, поскользнулся и упал прямо в сугроб.

— Черт! — ругнулся он, хоть ругался не часто.

Гарик отвернулся, но улыбки скрыть не смог.

Прыснул и Степик, хоть пытался сдержаться.

— Сволочи вы! — упрекнул их Андрей, поднимаясь. Правда, без особой обиды, скорее даже ласково.

Он поднялся, кое-как отряхнулся и пошел в дом за инструментами.

Гарик потер руки, успевшие замерзнуть, и поднялся по стремянке.

Забравшись на самый верх, принялся рассматривать крепление фонаря, прикидывая, как и где его обрезать так, чтобы потом можно было приладить обратно. Ведь дом, в котором они остановились, был чужим. Родители Рудинского, знавшие всех в деревне, договорились со знакомыми, которые и разрешили недельку пожить в нем.

Чтобы разобраться в креплении фонаря, Гарику понадобилось не больше минуты. Он собрался уже сообщить детали Степику, как внезапный порыв ветра отчетливо донес до слуха волчий вой. Гарик машинально повернул голову в сторону, откуда доносился звук, и взгляд его на секунду мазнул фасад и окна дома напротив, но и этого мгновения оказалось достаточно, чтобы увидеть, как качнулась штора. Так, будто кто-то отодвинул ее, чтобы лучше рассмотреть происходящее, в частности, его самого на стремянке.

— Гарик! Ну чё там? — окликнул его Степик.

— Вырубай свет! Андрей, тащи плоскогубцы!

Ляхнович спустился со ступеней, осторожно ступая, подошел к стремянке и протянул Гарику инструмент.

Степик отключил рубильник.

Юрьев быстро орудовал плоскогубцами, то и дело косясь на темный безмолвный дом напротив.

— Гарик, ты чего? — окликнул его Ляхнович.

— Интересно, а в доме напротив кто-нибудь живет? — спросил Гарик.

— Надо у Степика спросить. Он знает эту деревню. Но что-то за прошедшие пару дней я не видел, чтобы этот дом подавал признаки жизни.

— А машина на обочине?

— Так это, может, «драндулет» какой, с лета оставленный, полностью заметенный снегом. Мы, конечно, можем завтра проверить. А ты чего спрашиваешь?

— У меня вдруг возникло такое чувство, будто из окон этого дома за нами наблюдают!

— Да ну, быть такого не может… — недоверчиво протянул Андрей.

— Я видел, как колыхнулась занавеска, когда я забрался на стремянку. Как будто кто-то отшатнулся от окна, — убежденно заявил Гарик, не забывая при этом плоскогубцами разжимать проржавевшие кольца, на которых висел фонарь. Потом очень ловко перерезал проводку и отдал фонарь Андрею. — Завтра надо обязательно проверить этот дом, — заключил он.

— Надо, — кивнул Андрей. — Может, пройдемся по соседям?

— Зачем?

— Ну, ты ведь сам сказал…

— Это дом Поляковых. Я гостил в нем однажды. Давно.

— Что-то Поляковы не подают признаков жизни который день, — пробормотал Ляхнович. — Может, у них случилось чего?

— В доме, скорее всего, никто не живет! — сказал Гарик, шмыгнув носом.

— Но ты ведь видел, как качнулась занавеска! — не отставал Андрей.

— Эй, вы скоро там? Я уже околел здесь! — подал голос Рудинский, который все это время пританцовывал на крыльце, втянув голову в плечи.

— Скоро, — обернулся к нему Ляхнович.

Юрьев быстро спустился вниз и, взвалив на плечи стремянку, потащил ее за дом. Степик, не дожидаясь особых распоряжений, зашел в дом и включил свет. Андрей потоптался немного в сугробе, тупо глядя на фонарь в руках, потом пошел к калитке. Когда Степик вновь появился на крыльце, Андрей, согнувшись пополам, усиленно пытался рассмотреть дом напротив в щель приоткрытой калитки.

— Ты чего там? — окликнул его Степик.

— Там, в доме напротив, кто-то есть, — перешел Андрей на шепот.

— Полный бред.

— Кто-то наблюдал за нами из окна.

— Такого просто не может быть!

— Да я тебе точно говорю! Гарик видел…

— И чего?

— Завтра все разузнаем и разберемся. А теперь домой и спать, — ответил за него Юрьев, появляясь из-за угла веранды.

Степик обернулся, и в его приподнятых бровях были немой вопрос и явная ирония.

— А может, чаю выпьем, согреемся немного, а? — предложил Андрей, когда они уже поднялись на веранду и закрывали за собой стеклянную дверь.

— Можно и чаю, — согласился Степик. — Жаль, коньяка нет. Гарик, слышь, может, позвоним завтра девчонкам, пусть нам коньячку привезут?

— Позвоним, — согласился тот.

Андрей поставил кипятить чайник, выставил на стол чашки и заварник, пододвинул сахарницу и, усевшись за стол, внимательно поглядел сначала на Гарика, потом на Степика.

Те, проигнорировав его выразительный взгляд, продолжали сверлить друг друга глазами. И снова где-то совсем близко послышался волчий вой.

— Проклятая деревня, — пробормотал Степик. Не выдержав тяжелого взгляда Гарика, отвернулся к окну.

Рудинский давно не был в Старых Дорогах. Пять лет назад умерла его бабушка, через какое-то время ее маленький, никому не нужный, ветхий домик обвалился. Ни родители, ни тем более родители его двоюродной сестры не собирались приезжать в деревню. Сельсовет сравнял дом с землей, а участок зарос бурьяном, дикой сиренью и акацией. В последний раз Степик приезжал сюда на похороны бабушки. И уезжая, был абсолютно уверен, что прощается с деревней навсегда. Тогда еще слишком живы были воспоминания, обиды, сожаления…

Зачем он приехал сейчас? Какой-то неведомый душевный порыв или все же угрызения совести сподвигли его на это? Он и сам не мог ответить. Но когда Андрей как-то вечером, выпив лишнего, заикаясь, признался, что пишет роман о белорусской деревне и хотел бы в отпуске пожить в глубинке, чтобы собрать материал, Степик сразу вспомнил о Старых Дорогах.

С воспоминаниями о Старых Дорогах неизменно приходили воспоминания и о Мире Ярославской, его двоюродной сестре.

Впрочем, не один Степик помнил о Старых Дорогах.

Гарик помнил тоже. Пусть и был он здесь лишь однажды, воспоминаний о том, что когда-то случилось в Старых Дорогах, хватило ему на всю жизнь.

Много лет друзья не вспоминали ни деревню, ни случившееся в ней, будто сговорившись, по молчаливому согласию.

Рудинский для вида повыпендривался — такой уж у него был характер. Но в какой-то момент они с Гариком решили, что, приехав снова, смогут как-то изменить прошлое или хотя бы примириться с ним.

Андрей встал из-за стола и сходил за закипевшим чайником.

— Вы ничего не хотите мне рассказать? — спросил он, нарушая молчание.

— Нет, — Степик опустил голову и стал помешивать чай. — Да и рассказывать собственно нечего. Просто однажды…

— Просто однажды мы, играючи, со Степиком и Лехой Поляковым, тем самым, родственники которого жили в доме напротив, сломали жизнь одной девочке, более того, она чуть не умерла тогда…

— Гарик?!

— Степик?!

— Не ссорьтесь, пожалуйста! — вмешался Андрей. — Если вам неприятно или вы не хотите об этом говорить, можете не рассказывать. Давайте пить чай и ложиться спать.

— Да нет, чего уж там. Просто эта девочка, Мира, двоюродная сестра Степика, влюбилась в одного человека. В скверного человека. Который ненавидел деревенских, а особенно Рудинского и Полякова. Решив им отомстить, он соблазнил и влюбил в себя Мирославу. А мы в отместку сожгли хутор, на котором он жил. Он, конечно, смылся, но Мира этого не знала и чуть не умерла от горя, у нее стало плохо с сердцем, и она долгое время пролежала в больнице. Мы ни разу к ней не пришли. Считали, что она нас предала… Впрочем, Леха оказался умнее нас. Или милосерднее. Он вернулся в деревню, нашел Миру, женился на ней и увез в Прагу. Мы со Степиком решили, что имеем право вершить суд, и, посчитав Полякова виновным, навсегда вычеркнули из своей жизни. А Леха, зная, что так будет, пожертвовал дружбой и спас Миру, вопреки всему.

Хоть голос Гарика звучал ровно и даже где-то равнодушно, Андрей не мог не заметить промелькнувшей давней боли в его глазах.

— Наверное, Леша Поляков любил вашу Миру, — предположил он.

Гарик горько усмехнулся.

— Я ее тоже любил, но лелея обиду, оказался жалким трусом! Надеюсь, Мира обрела покой и счастье в Праге с Поляковым. Надеюсь, она простила нас…

Снова воцарилось молчание, нарушаемое воем вьюги за окном, свистом ветра в дымоходе да тиканьем часов на стене. Мужчины допили чай, погасили свет и снова улеглись спать.

— Степик! — Гарик приподнялся на диване и шепотом окликнул друга, уверенный, что Рудинский, как и он, не спит.

— Ну? — отозвался тот.

— Я все думаю об этом доме напротив… Ты случайно не знаешь, кто сейчас там живет? Ну, твоя мать ведь отсюда, может, она чего слышала? Может быть, она поддерживала связь с матерью Полякова? Да и Лехина бабка…

— Лехина бабка умерла. Летом Лехины родственники сажают здесь огород. А зимой в доме никто не живет.

— Ребят, — подал голос Андрей. — А давайте завтра у бабы Раи спросим, помните, вы говорили, что завтра пойдем к ней в гости?

— Ты чего не спишь? — в один голос шикнули на него Степик с Гариком.

— Да как тут уснешь… Все про дом этот думаю. И про Миру вашу.

Мира поставила на плиту чайник и поплотнее закуталась в старую шаль. В доме было холодно. Сегодня она так и не отважилась выйти на улицу за дровами из-за внезапно появившихся соседей.

Девушка пока не решалась выдать свое присутствие. О том, что она снова живет в Старых Дорогах, не знал никто. Разве только Лешина мама, которая и дала ей ключи от дома. Мирослава не хотела привлекать к себе внимания тех немногих стариков, что еще жили в деревне. Ей не хотелось расспросов и сочувствия. Ничьего. Она просто хотела быть одна. Даже матери не сообщила, что вернулась из Чехии. Впрочем, Мира вообще ей ничего не рассказывала. Даже в телефонных беседах, которых было немного за прошедшие десять лет, зачастую мать оказывалась пьяна. Жаловалась на жизнь и лила слезы. И на похороны не приехала.

Заварив чай, Мира обхватила холодными ладонями чашку и подошла к окну.

Полчаса назад в больших окнах дома напротив наконец погас свет.

В деревне рано ложились спать. Дома по соседству пустовали. Поэтому девушка и подтапливала грубку, когда на деревню опускалась ночь, не беспокоясь о том, что дым могут увидеть. А потом начался снегопад, ее машину накрыло лавиной снега. Старики выходили из дома лишь по крайней нужде, все остальное время предпочитали отсиживаться в тепле у грубок и у телевизора.

С чего вдруг принесло этих?

Мира упустила момент, когда они появились…

Дни напролет она лежала на диване, закутавшись в одеяло, и тупо смотрела в монитор ноутбука. Ставя очередной диск с фильмом, не особенно задумывалась над его смыслом и сюжетом. Чаще всего отвлекаясь на мысли, девушка вообще не понимала, что смотрит и зачем.

Вьюга завывала за окном. Угасал еще один короткий зимний день. Когда очередной фильм закончился, Мира поднялась с дивана, чтобы вскипятить чайник, и замерла на месте. Окна в доме напротив все до одного светились.

Большой добротный дом с застекленной верандой и высоким крыльцом до этого безмолвствовал. И девушка пришла к выводу, что в нем, как и в большинстве других, никто не живет, по крайней мере, сейчас, зимой.

Мирослава подошла к окну. Сильные порывы ветра сметали снег с крыш и кружили его в хороводе. Качался фонарь под крышей, разбрасывая тени. Маячили какие-то неясные фигуры за окном, но рассмотреть их не получалось.

Внезапное близкое соседство встревожило ее. И не только потому, что оно вносило сложности в Мирино существование здесь. Соседи приехали не на машине, значит, скоро не собирались возвращаться туда, откуда пожаловали. Знать бы, кто они такие…

Свет в окнах дома напротив долго не гас в тот вечер. До полночи. Одинокий фонарь под крышей так и остался гореть.

Температура в доме стремительно понижалась. Мира, как будто не замечая этого, не могла оторваться от окна. Чуть отодвинув в сторону занавеску, как загипнотизированная, смотрела то в темные окна, то на качающийся фонарь.

Давно остановились часы, бывшие ей без надобности. Она не следила за временем, для нее оно давно остановилось.

Ее соседи, наверное, уже уснули, но Мира все не решалась выйти во двор за дровами.

Секунды превращались в минуты, скрипел фонарь под крышей, мела метель за окном, трещали деревья от мороза, и вдруг где-то рядом протяжно завыл волк…

Мира вздрогнула. В народе, девушка помнила, говорили, что собаки воют к смерти, а волки…

В доме напротив будто бы только этого и ждали. В окнах снова вспыхнул свет. Волчий вой оказался тому виной или еще что, Мира не знала, продолжая все так же стоять у окна и смотреть на соседний дом…

Прошло немного времени, и на высоком крыльце тоже зажегся свет. Девушка сначала подумала, что соседи решили выйти с ружьем на волка, но оказалось, что им просто мешал фонарь, уж слишком жалобно и тоскливо он скрипел, раскачиваясь из стороны в сторону. Из-за забора появилась стремянка, на нее забрался мужчина, потом фонарь погас и зажегся голубоватый свет мобильного.

Сильные порывы ветра так и норовили сбросить мужчину вниз, но тот, кажется, был не из слабых. Как-то он все же умудрялся удерживаться на стремянке, подсвечивать себе мобильным, да еще и с фонарем возиться.

Снова завыл волк. Мужчина обернулся в сторону ее дома, лишь на мгновение задержавшись взглядом на темных окнах. Мира испуганно отшатнулась от окна, выпуская из рук штору. Тупой болью под левой грудью напомнило о себе сердце. Кардиолог, у которого она наблюдалась в Праге, настоятельно рекомендовал ей избегать всевозможных стрессов и волнений и принимать лекарства. А она пренебрегала его рекомендациями. Да, покупала лекарства, но сейчас не могла вспомнить, где и в какой дорожной сумке их искать.

Мира не решилась больше подойти к окну, вернувшись к дивану, легла и закуталась в одеяло. Печка осталась нетопленной. Рисковать девушке совершенно не хотелось, к тому же она была уверена, что тот мужчина на стремянке увидел, как качнулась штора, и догадался, что из окон дома напротив за ним наблюдали.

Утром следующего дня погода только ухудшилась. Метель все так же мела, завывал ветер, тревожно стонал лес.

Поздно проснувшись, Мирины соседи выпили чаю, расчистили дорожки во дворе, затопили печку и, промаявшись у телевизора до обеда, пошли в гости к бабе Рае.

— Ну, чым вас, хлопцы, яшчэ ўгасціць? — спросила старушка, присаживаясь к столу.

— Да не надо нам ничего, баб Рая, — запротестовал Степик. — Мы не голодные, просто пришли к вам поговорить. А вы вот так сразу и стол накрыли…

— Да, в самом деле, — поддержал его Гарик, чувствуя себя крайне неловко. — Нам не хотелось бы вас стеснять. Просто наш друг роман пишет о белорусской глубинке, ну вот мы и приехали сюда пообщаться с людьми, на месте, так сказать…

— Ой, хлопцы, і пагаворым, і напішаце, а зараз во садзіцеся, паешце, зрабіце ласку бабе старой, а я вам для апетыту самагоначкі налью! — старушка отмела все возражения и, встав из-за стола, вышла в дальнюю комнату, вернулась с небольшой канистрой литра на три, доверху наполненной прозрачной жидкостью.

Степик присвистнул.

— Сама рабіла, во толькі ўчора выгнала. Вы не думайце, не прадаю я, толькі як жа адной без гэтага во? Вады хто прынясе — налью, сцежкі пачысцяць — дам выпіць, а дровы калолі па восені… Покуль пакалолі, во столькі і выпілі, ды яшчэ і грошай заплаціла… — объясняла она, скрывшись за цветастой занавеской, разделяющей кухню на две половины. А вернулась к столу с четырьмя рюмками. — З вамі за кампанію і я вып’ю, — сказала, усаживаясь за стол и разливая самогон.

— Ребята, — подал голос Андрей, с укоризной глядя на друзей.

— Не дрейфь, Андрюха, — махнул рукой Гарик, перехватив его взгляд.