Мира открыла глаза и сразу зажмурилась от яркого света. Голова, казалось, будто налита свинцом, мысли путались, и девушка не сразу вспомнила, что произошло и где она. Помнится, собиралась уехать. Дождаться, пока в доме напротив погаснут окна, расчистить машину и сбежать. Кажется, уже и расчистила, но уехать не успела.

Снова открыв глаза, Мира пошарила взглядом по потолку и остановилась на лампе под бахромчатым абажуром. Знакомой лампе, которую за целый месяц, проведенный в доме покойной Лешиной бабушки, успела досконально изучить.

Приподнявшись на локтях и чувствуя, как кружится голова, девушка свесила ноги с тахты и приняла вертикальное положение. Плед, которым она была заботливо укрыта, соскользнул на пол, но Мира не потрудилась нагнуться, чтобы его поднять.

Пуховик и валенки, которые были на ней в момент бегства, отсутствовали. Постепенно картина произошедшего прояснилась. Мира вспомнила, как бежала, так, как не бегала уже много-много лет, чувствовала, что силы покидают ее, но остановиться не могла, не хотела оказаться в руках людей, ненавидевших ее, людей, которых и она ненавидела. Они были врагами, разрушили ее жизнь и теперь, когда она снова оказалась на краю пропасти, как стая стервятников, кружили над ней. Но она не позволит им! Она изменилась. И им еще предстоит узнать, как сильно.

Медленно обведя глазами комнату, девушка задержала взгляд на высокой фигуре Гарика, отвернувшегося к окну и усердно пытающегося в нем что-то рассмотреть. Потом взглянула на Степика. Сгорбившись, тот сидел за столом и, опустив голову, сосредоточенно разглядывал свои руки. Они не виделись десять лет, но ничего не дрогнуло в душе Мирославы.

Степик, словно почувствовав ее взгляд, оторвался от созерцания рук и поднял глаза на сестру. На мгновение их взгляды встретились. Лицо Миры окаменело. Подбородок непроизвольно выдвинулся вперед, глаза сузились. И Степику не понадобились слова, чтобы понять: прошедшие годы ничего не изменили. Мирослава ничего не забыла и не простила. Именно поэтому хотела сбежать. Именно поэтому не желала видеть, встречаться. И если бы Гарик не проснулся, если бы не подошел к окну, никто не узнал бы, что она вообще здесь была.

Нахмурившись и не опуская глаз, Рудинский силился припомнить, говорила ли ему мать, что Мира вернулась в Беларусь. Но ничего не вспомнил. Скорее всего, его мама не знала, что племянница вернулась. Да и тетка Тамара, мать Миры, вероятно, не видела дочери. Интересно, как давно она здесь? И где, черт возьми, Леха Поляков?

Пока девушка была без сознания, Степик с Гариком обследовали дом и не обнаружили в нем никаких следов присутствия Лехи.

— Здравствуй, Мира! — нарушив тягостное молчание, заговорил Степик.

В ответ девушка молча кивнула.

— Честно говоря, я и не надеялся, что мы когда-нибудь свидимся с тобой в этой жизни!

— И ты небось безумно рад этой встрече! — презрительно усмехнулась Мира.

— Я знаю, у тебя нет причин верить мне, но это действительно так!

— Ну почему же? Я верю! И до сих пор храню в памяти лучшие мгновения проявления твоей братской любви ко мне! — В ее словах было столько яда, столько неприкрытой ненависти и едва сдерживаемой ярости, что Степик вздрогнул.

Нет, он, конечно, не ожидал теплой встречи, вообще не надеялся на нее и тем не менее действительно обрадовался, увидев сестренку. Прошлое терзало его больше, чем он мог себе представить. Теперь он признавал, что был неправ тогда, нет, не во всем, он по-прежнему был уверен, что человек с хутора воспользовался ею. Не прав он был в своей категоричности, гордыне, нетерпимости, непримиримости и упрямстве, из-за которых потерял двух дорогих ему людей. Миру и Леху. И пусть осознание этого пришло не скоро и не сразу, оно не отпускало…

Сейчас он вдруг понял, что у него есть возможность все исправить, все изменить, попросить прощения…

Но слова Мирославы, тон, каким они были произнесены, ее враждебность и леденящий холод глаз говорили о том, что ей-то как раз не нужны ни его прощение, ни его раскаяние.

— А ты стала другой, Мира! — медленно изрек Гарик, поворачиваясь к ней.

— А у меня, Гарик, были неплохие учителя, — даже не глянув в его сторону, произнесла она. — Напомнить, какие именно?

— Не надо! Если ты думаешь, что мы все забыли…

— Не поверите, я вообще не думала о вас! — перебила его девушка и встала с дивана. — Итак, — скрестив руки на груди, произнесла она, глядя то на Рудинского, то на Юрьева, — что вам нужно? Ведь вам что-то нужно, не так ли? Вы ведь для чего-то сидели здесь, выжидая, пока я очнусь? Вряд ли вы надеялись, что, очнувшись и увидев вас, я растрогаюсь до слез и брошусь обниматься с вами!

— Да нет, на это, конечно, мы не рассчитывали, но после стольких лет мы могли бы просто поговорить! — предположил Юрьев. Впрочем, особой уверенности в его голосе не слышалось. Видно, он, как и Степик, понял, что Мирослава не собиралась сокращать дистанцию между ними даже на миллиметр.

— Нет! — отрезала она. — Не собираюсь я с вами разговаривать! Не о чем мне с вами говорить! Вам лучше уйти и забыть, что мы встретились. Когда-то вы с легкостью выбросили меня из своей жизни, предав забвению, так пусть для вас я и останусь там!

Рудинский почувствовал, как раздражение закипает в нем. Захотелось вскочить со стула, схватить эту девчонку за плечи и вытрясти из нее всю душу. Но он лишь сильнее сжал пальцы, напоминая себе, что эта девушка, уверенная в себе, красивая и холодная, не та семнадцатилетняя девочка Мира, его двоюродная сестра, которую он так любил и оберегал.

— Здравствуйте, Мира! — неожиданно прозвучало у девушки за спиной.

Мирослава обернулась и увидела в проеме дверей мужчину. Какого-то до нелепости несуразного, сутулого, с торчащими в разные стороны давно не стриженными редкими волосами непонятного цвета. Он смотрел на нее добрыми и внимательными глазами кролика из мультфильма про Винни Пуха, с извиняющейся улыбкой на губах. Вязаный свитер был ему явно великоват, валенки тяжеловаты, а полосатый шарф и вовсе без надобности. В руках он держал поднос, на котором стояли чашки, чайник и сахарница. Этого человека Мира не знала, поэтому не смогла запросто послать к черту, более того, глядя на него, возникло желание улыбнуться. Уж очень смешно на самом деле он выглядел.

— Здравствуйте, — бросила она в ответ.

— Извините, что прерываю вашу беседу. Извините, что позволил себе смелость покопаться в ваших хозяйственных запасах… Но в доме так холодно, я думаю, нам всем не повредит выпить чаю и согреться. И еще, если вы не против, я мог бы принести дров и растопить печку. Меня, кстати, Андреем зовут! — представился он и поставил на стол поднос.

— Мира, — ответила девушка.

— Я счастлив познакомиться с вами! Много слышал о вас…

— Не могу сказать того же, но мне тоже приятно с вами познакомиться! — произнесла Мирослава, и голос ее потеплел.

Гарик и Степик незаметно переглянулись, оба почувствовали, как напряжение, достигнув предела, понемногу ослабевает. Когда Андрей разлил по чашкам чай, Степик пододвинул к себе чашку, Гарик взял стул и сел к столу. Андрей тоже присел и обернулся к Мире:

— Вы ведь выпьете с нами чаю, Мира?

Несколько бесконечно долгих секунд девушка стояла, пристально вглядываясь в лица каждого. Ох, как же ей хотелось послать всех к черту и, гордо вскинув голову, покинуть комнату. Но что-то ее удержало. Сжав губы, она прошла к столу и села на предложенный ей тут же стул.

— Мира, а давай сыграем в карты? — предложил вдруг Степик.

— Что? — переспросила девушка, не совсем понимая, что у него на уме.

Андрей, впрочем, тоже не понял, что за нелепое предложение. Поперхнувшись чаем, он недоуменно покосился в сторону Рудинского. И только Гарик понял все.

— Давай сыграем в карты на желание, помнишь, как мы играли когда-то? Сыграем вдвоем, а Гарик с Андреем будут наблюдателями.

— Ты, кажется, меня не понял, Степик…

— Я понял, ты просто струсила!

— Я струсила? — усмехнулась Мира. — Ты, кажется, забыл, Степик, как запросто я оставляла тебя в дураках!

— Я не забыл. И помню те безоблачные дни… Сейчас у тебя снова будет возможность оставить меня в дураках. Если выиграешь ты, мы уйдем и больше не потревожим тебя. Но если выиграю я, ты расскажешь нам, что случилось и почему ты здесь.

Мира понимала, что Рудинский провоцирует ее, понимала и чувствовала некий подвох, замечала взгляды, которыми Степик обменивался с Юрьевым, и догадывалась, что эти жулики наверняка что-то задумали. И вместе с тем возникшее напряжение говорило лучше любых слов, как важно для них одержать победу и узнать правду. А она, конечно, могла послать их к черту, отказаться от игры, выгнать из дома… Но это не значило бы, что она отделалась от них насовсем. К тому же азарт, проснувшийся в ней, и тщеславное желание оставить всех с носом взяли верх над разумом, и девушка согласно кивнула.

Пока Андрей ходил за картами в дом напротив, Гарик растопил печку, убрал со стола посуду и, усевшись на тахту, закурил. Он жутко нервничал, хоть и боялся это показать. То и дело, поглядывая на Рудинского, пытался уверить самого себя, что Степик справится, и не мог отделаться от какого-то непонятного чувства обреченности. Связано ли то было с предстоящей игрой, с тем, что он мог бы услышать от Миры, с таким совершенно неожиданным, нежданным поворотом событий или с прошлым, которое, оказывается, жило в глубине его души, никуда не делось, Гарик не знал. Но чувство это не отпускало…

Когда Андрей принес карты, Мира пересмотрела их все, проверяя на крапленость. Атласная поверхность карт приятно удивила пальцы, пробуждая забытые воспоминания прошлого и чувство беззаботности, неизменно связанное с лучшими мгновениями детства. А ведь за прошедшие годы она ни разу не притронулась к картам.

Тщательно перетасовав колоду, Мирослава передала ее Рудинскому, предлагая и ему сделать то же самое. Степик взял карты, проверять ничего не стал, еще раз лениво перетасовал их и раздал.

Игра началась.

Гарик, затушив сигарету, бросил окурок в печь. Нагнувшись и упершись локтями в колени, остановил взгляд на столе и замер.

Андрей тоже сосредоточился на игре, пристально следя за Степиком, которому отчего-то не доверял, но, по большему счету, совершенно ничего не смыслил в азартных играх.

Мира и Степик взяли по шесть карт, определив козырную масть. Девушка сделала первый ход. Чувствуя волнение, она не спускала глаз со Степика, следя за тем, как он ходит, отбивается, берет карты… Первый заход, второй, третий, и результат первого кона — ничья.

Гарик полез в карман за сигаретами и снова закурил.

В воцарившейся тишине было слышно, как шелестят карты, сжатые в руках, гудит пламя в дымоходе печки-голландки, потрескивают от мороза деревья за стеной.

— Мне интересно вот что, Мира: в чем бабушка наша виновата перед тобой? — заговорил вдруг Степик. — За что ты ее наказала, уехав и пропав? Она ведь ждала тебя, все время ждала, до последнего. Твоя мать уверяла нас, что сообщила тебе о болезни бабули, а потом и о ее смерти, но даже на похороны ты не соизволила явиться. Я точно знаю, что Поляков бывал здесь каждый год, и пока была жива наша бабушка, он заходил к ней. Каждый раз что-то врал о твоей бесконечной занятости, и мы, ты знаешь, даже решили, что ты собралась баллотироваться в чешский парламент. Ты ведь любимицей ее была. Моя мать ругала тебя, все же знали, что ты могла бы приехать, если бы захотела, а бабуля защищала, до последнего защищала, оправдывала тебя и твое равнодушие. Ты наверняка не в курсе, что родители твои совсем спились, как-то быстро спились и, приезжая сюда, подрывали бабушкино и без того слабое здоровье, требовали денег, потому как с работы папашу твоего к тому времени уволили по статье, а выпить хотелось. Моя мать пыталась убедить ее поехать в Минск, подлечиться в каком-нибудь хорошем медицинском центре, но она не поехала, все говорила, «унучачка яе», любимая маленькая Мира, скоро приедет, вот тогда и пройдут все ее недуги! Но ты так и не приехала…

Мира почувствовала, как боль и вина пронзили сердце и стало тяжело дышать. Слезы навернулись на глаза, и девушка поспешно опустила их, чтобы Рудинский не увидел. Она знала, что виновата перед бабушкой, знала и без того, что говорил Степик. Ей нечего было сказать в свое оправдание, нечего было возразить. Она струсила, хоть должна была приехать, хотя бы один раз. Смерть бабушки тяжким крестом, еще одним, лежала на ее совести, а оправдания казались жалкими и никчемными.

Второй кон тоже закончился ничьей, оставался третий, последний.

Юрьев вскочил на ноги, прошелся по комнате, остановился у окна. Где-то «на деревне» закричал петух, возвещая начало нового дня, только зимняя долгая ночь еще не торопилась отступать.

Вдруг Мире стало все равно. Былой азарт и желание победить улетучились, оставив после себя лишь пустоту и безразличие. И так же стало все равно, узнает Рудинский правду или нет. Все близкие ей, любимые люди умерли, ушли, став воспоминаниями, дымкой лет, и от победы ее или поражения в игре ничего не изменится.

Когда в колоде не осталось больше карт, играть продолжили теми, что держали в руках. Обстановка накалилась до предела.

Андрей ломал пальцы, Гарик кусал губы, капельки пота выступили у Степика на лбу, клубы сигаретного дыма плавали в свете лампы, и только Мира оставалась равнодушной и спокойной. Она ходила, Рудинский отбивал. Она снова ходила, он опять отбивал. Он ходил, она забирала. Он ходил, она крыла…

— Есть! — облегченно выдохнул Юрьев, оказавшись у стола, и Мира с удивлением обнаружила, что у Степика карты закончились, в отличие от нее.

— Ты проиграла, Мира! — охрипшим голосом произнес Рудинский. Скользнув взглядом по своим рукам, он с удивлением увидел, как дрожат пальцы.

— Что ж… — выдавила из себя Мирослава, осторожно кладя карты на стол и поднимаясь.

Девушка подошла к окну. Обхватив себя руками за плечи, посмотрела в непроглядную ночь за окном.

— Так что же случилось, Мира? Почему ты здесь? И где Поляков? — тихо спросил Рудинский, не вставая с места.

— Я живу здесь. Уже целый месяц. Потому что больше негде жить, — как заученное, произнесла Мира и ощутила отчаяние, глухое и непроглядное. Она знала, что Степик повторит последний вопрос, а как на него ответить?

— А Поляков? — вопрос задал Юрьев, но легче от этого Мире не стало.

— Он умер. Месяц назад.

Конец февраля выдался вьюжным, морозным, снежным. Зима, словно певица, дающая последний концерт, старалась от души. Техника не успевала чистить дороги, линию электропроводов под тяжестью снега оборвало, и в Старых Дорогах несколько дней отсутствовало электричество. Автолавка и рейсовый автобус не ходили, телефоны не работали, и как выживали те немногие старики, которые в деревни еще жили, Мира не представляла. Ей иногда казалось, что зима вот-вот поглотит и ее, накроет, и она исчезнет, растворится в ней.

В начале снегопада Мирослава еще пыталась выйти на улицу и расчищать дорожки до сарая с дровами, туалета и колодца, но потом поняла, что справиться со стихией не под силу. Не успевала она закончить чистить одно, как оказывалось, что расчищенное ранее снова занесено. Махнув рукой, Мира натаскала в дом дров побольше, заполнила водой все имеющиеся в доме посудины и, закрывшись, стала ждать, пока стихия успокоится. Без подзарядки ноутбук, так же как и телефон, скоро разрядился, запас свеч и керосина иссякал. Волчий вой в ночи, бессмысленность собственного существования, тоска по минувшим дням и воспоминания, сводя с ума, не отступали ни на минуту. Когда становилось особенно невыносимо, Мире хотелось бежать куда глаза глядят, но бежать было некуда.

Однажды поздним вечером в дверь ее дома постучали.

Мира, приберегая свечи и керосин, не зажигала лампу; когда топила печку, придвигала ближе кресло-качалку, забиралась в него с ногами, забивалась поглубже, брала в руки книгу, один из старых советских романов, которые нашла на полке в спальне Лешиной бабушки, и, чтобы хоть как-то отвлечься, пробовала читать. Книги были тяжелыми, скучными, полными тягот и мук, к ночи от них начинала болеть голова, но ничего другого, что помогло бы отвлечься, Мира не находила. В тот вечер, пригревшись у огня, она, кажется, задремала и вздрогнула, когда стук повторился.

Сердце испуганно забилось в груди. Она понимала, что никто из бабулек не осмелится выйти в такую непогоду на улицу. Никто, кроме Лешиных родителей, Степика, Юрьева и Ляхновича, не знает, что она здесь, но ни у тех, ни у других нет причин приезжать к ней на ночь глядя, в метель.

Девушке вспомнились вдруг истории, которые она слышала давным-давно, еще в прошлой жизни, о бродягах и ворах, грабивших одиноких стариков, безжалостно отнимая последнее. А между тем стук не прекращался, становился настойчивее. Мира соскользнула с кресла, придержав его, чтобы не скрипело, набросила на плечи платок и подкралась к двери.

В дверь снова забарабанили.

— Мира! — услышала она голос Гарика, сорвавшийся на крик. — Мира! Я знаю, что ты дома! Открой, пожалуйста, это я, Гарик!

Вздрогнув, девушка повозилась немного в темноте с замком, распахнула дверь. Гарик, как всегда, без шапки, втянув голову в плечи и засунув руки в карманы, стоял на крыльце, запорошенный снегом, и смотрел на нее из темноты.

— Ты что тут делаешь? — оторопев, спросила Мира, не двигаясь с места.

— Приехал к тебе. Погода ужасная, а по региональным сводкам все больше и больше деревень остаются без электричества, занесенные снегом и отрезанные от окружающего мира. Я хотел удостовериться, что с тобой все в порядке, а заодно привез кое-чего из продуктов… — быстро проговорил Гарик.

— Как ты проехал? — удивилась девушка. — Дороги не чищены столько дней!

— А у меня джип! Он где хочешь проедет! — ответил Юрьев, умолчав о том, как пару раз его заносило так, что в пору было и с жизнью попрощаться. Ему бы повернуть обратно и уехать в Минск, но он не мог. Больше не мог…

— Может быть, ты пригласишь меня в дом? Или мы так и будем стоять на крыльце? — спросил Гарик.

Поколебавшись секунду, Мира отступила, пропуская его в дом, и закрыла дверь. Его неожиданный приезд был непонятен девушке и, по большему счету, неприятен, не нужен. Она не хотела оставаться с Гариком, ей следовало бы отправить его назад. Но одиночество дома, неотвязные мысли о собственном будущем казались невыносимыми, и сейчас, наверное, даже общество самого дьявола было бы приятным.

Сняв куртку и ботинки, Гарик прошел в комнату, поставил на стол пакет с логотипом известного супермаркета, стал выкладывать всевозможные деликатесы, среди которых оказалась и бутылка виски. Мира не мешала ему, стояла, подперев плечом дверной косяк, и наблюдала за его действиями.

Закончив выкладывать продукты, Юрьев подошел к буфету, достал стакан, вернувшись к столу, откупорил бутылку, плеснул на дно янтарно-золотистой жидкости и одним махом осушил.

— Гарик, ты зачем приехал? — нарушила затянувшееся молчание Мира, скрестив руки на груди.

Юрьев обернулся, и в неярком свете отблесков пламени Мирослава, будто впервые, увидела его лицо. Лицо человека, в котором смешалось все: мука, отчаяние, любовь, надежда… Огонь, полыхнувший в его глазах, заставил девушку вздрогнуть и усомниться в ясности его рассудка.

— Мира, ты ведь так и не ответила на мой вопрос. Что дальше, Мира? Как дальше ты собираешься жить? — произнес он, делая шаг ей навстречу.

— А я не знаю ответа на этот вопрос, Гарик! — произнесла девушка. — И знаешь, меня это не особенно беспокоит. Когда-нибудь зима закончится, закончится и тьма, окружающая меня! Я уже и забыла, как живут среднестатистические люди в деревне, но как-то же живут! И я так же стану жить. Устроюсь куда-нибудь официанткой или горничной, а может, нянечкой в детсад… В деревне, где живут мои родители, насколько я помню, есть и детсад и школа. Не думаю, что за годы что-то изменилось и они исчезли… А на берегу озера была база отдыха «Берег роз», я могла бы и туда заглянуть!

— Ты собираешься уехать к родителям?

— Нет, я останусь жить здесь!

— Мира, ты ведь знаешь, Степик говорил, и я…

— Гарик, нет! Я никуда и никогда не поеду с вами! Если ты приехал, чтобы в очередной раз услышать это, думаю, тебе не стоит здесь больше задерживаться! Езжай домой, пока машину не занесло! — твердо и совершенно спокойно произнесла Мирослава.

— Нет, я приехал не за тем, чтобы увезти тебя отсюда, я знал, что ты откажешь, но, Мира… — Гарик шагнул к ней и остановился.

Расстояние между ними сократилось, и девушка почувствовала мощь и силу, исходившие от Юрьева. Как и когда-то давно, Мира ощутила, что эта сила подавляет ее. А она, хрупкая и беззащитная, не может ей противостоять. Девушка отвела глаза, а Гарик опустил голову. Как когда-то давно, захотелось оттолкнуть его, отступить, ударить, но это чувство как пришло, так и растаяло…

Мирослава подняла глаза и встретила его взгляд.

— Я не могу без тебя, — прошептал Гарик охрипшим, севшим голосом. Опустившись на колени, он обхватил ее ноги и прижался щекой к животу, чувствуя ее тепло, вдыхая ее запах. — Прошедшие две недели стали пыткой для меня. Я давно смирился, что потерял тебя, но, как ни старался, забыть не смог. Ты не отпускала меня, Мира. Я жил, работал, гулял, встречался с разными девушками, к чему-то стремился, чего-то достигал, радовался этому, гордился собой, был счастлив… Мне так казалось. Но чувствовал, всегда чувствовал, что чего-то недостает. И только встретив тебя, снова заглянув в твои глаза, понял. Мне недоставало тебя, и я все бы отдал, все, что имею, только бы ты была со мной! — все говорил и говорил он, сильнее сжимая ее.

— Я не буду с тобой, Гарик! — сказала Мира, и голос ее не дрогнул.

Она хотела отступить на шаг, тем самым разомкнув кольцо его рук, но Юрьев не позволил ей этого сделать. Схватив ее ладонь, прижал к своим губам и стал покрывать горячими поцелуями.

— Только не сегодня, — прошептал он и потянул Миру к себе, вынуждая и ее опуститься на колени.

Мира не сопротивлялась. Ни его сбивчивые признания, ни жар его рук и губ, коснувшихся ее, не тронули сердце, оставили равнодушным тело. Ничего не дрогнуло в нем, не зажглось, не затрепетало. Она не почувствовала ничего, когда его горячее дыхание, смешанное с запахом виски, обожгло ее губы. Но она не оттолкнула его, не заставила убраться вон и больше не появляться у нее. Отчаяние, поглотившее душу, руководившее ею в ту минуту, заставило закрыть глаза и уткнуться в грудь Юрьева. На миг захотелось обмануть себя и весь мир, раствориться в его руках, забыть обо всем…