У меня родился крошечный ребенок, не больше мизинца. Его забирают сразу после родов и не приносят, как я ни умоляю. В конце концов я иду в столовую и кричу, что хочу видеть моего малыша. Мне подают тарелку с салатом.

— Какого черта, — ору я. — Где мой ребенок?

— Здесь, — отвечают головы в колпаках и заливаются громким смехом.

Я приподнимаю вилкой лист салата. Под ним лежит маленький съежившийся зародыш.

Я просыпаюсь и понимаю, что лежу в постели одна.

На кухне капает вода из крана. Жалюзи опущены, и сквозь них на пол падают тонкие полоски света.

Я принимаю душ и возвращаюсь в комнату. С моего обнаженного тела стекает вода. Я облокачиваюсь на подоконник. Август. Темно-зеленая листва. Мне так паршиво, что я даже боюсь дышать.

Я понимаю, что мне надо уйти — хотя бы для того, чтобы взглянуть на все это со стороны. Вот он, критический момент, поворотная точка в развитии наших отношений. Сейчас или никогда.

Я отворачиваюсь от окна и принимаюсь складывать свои вещи: одежду, пару книг, плюшевую пантеру.

Из дома напротив за мной наблюдает мужчина в клетчатой рубашке. Я вспоминаю, что на мне ничего нет, но потом думаю: какая разница? Если кому-то нравится смотреть, как голая женщина пакует свои вещи, почему я должна ему мешать?

Я изо всех сил стараюсь не плакать, пока вдруг не замечаю маленькую черно-белую фотографию, затерявшуюся среди книг на книжной полке. Тут я не выдерживаю и реву. Я беру фотографию в руки.

Детская фотография Йоуни.

Он смотрит прямо в камеру. Его волосы выгорели на солнце и топорщатся на макушке. Он перебирает пуговицы красной шерстяной кофты и того и гляди заплачет. У него пухлые щечки, и он похож на маленького щенка бульдога.

«И этот тип трахал меня в задницу», — думаю я и смеюсь сквозь слезы.

И вдруг понимаю, что не могу его бросить.

Я представляю себе Йоуни. Вот он сидит за столом, подперев голову руками, — волосы торчат во все стороны, глаза воспалились от усталости. Вот он уплетает ягодный мусс на кухне посреди ночи, без конца подливая молока и изредка удивленно поглядывая на меня. Вот он входит в меня, хватает меня за волосы в порыве страсти, падает мне на грудь и покрывает поцелуями мое лицо.

Я думаю, что не могу его бросить, и все же одеваюсь, поднимаю сумки, выхожу в прихожую и открываю входную дверь.

На улице я надела солнечные очки. «Самой главное — уйти», — сказала я себе. По-моему, кто-то так говорил в «Никчемных» у Каурисмяки. Или в каком-то другом фильме.

Я взяла такси до Писпалы и всю дорогу прижимала к себе свои сумки, рассеянно наблюдая, как меняется пейзаж за окном.

Я ехала и думала, что никогда больше не буду полагаться на людей или рассчитывать на чью-либо помощь. Да и может ли вообще один человек помочь другому?

Я решила, что дальше буду идти по жизни одна. Хотя, честно говоря, понятия не имела, что это значит.

На кухне сидела моя соседка Карина.

— А вот и я, — сказала я, опуская сумку на пол. На мне по-прежнему были солнечные очки.

— Привет, как съездила? — спросила Карина. Она сидела на краю скамейки и ела йогурт.

— Замечательно, — ответила я и отхлебнула воды прямо из-под крана. Я поставила на стол бутылку сливового вина, положила рядом плитку шоколада и ушла в свою комнату.

Я села на кровать и закурила, представляя себя героиней черно-белого кино. «После расставания она стала искать утешения в приземленных вещах… только так она могла хоть как-то сохранить душевное равновесие», — повествовал бы голос за кадром.

Неожиданно в дверях показалась Ирена. В руках у нее был коричневый конверт.

— Привет, — сказала она.

— Привет, — ответила я.

— Что случилось?

Она уселась на стул возле письменного стола. Впервые я видела ее ненакрашенной. Глаза у нее запали.

— Ничего не случилось. Просто решила поразвлечься, как ты мне советовала.

— Ну и ну.

Она бросила конверт на стол:

— Пришло пару дней назад.

Я затушила сигарету и вскрыла конверт.

В письме сообщалось, что меня приняли в университет. Учеба начнется пятого сентября.

Я протянула письмо Ирене.

— Ух ты! — завопила она. — Поздравляю!

Потом сложила письмо и внимательно посмотрела на меня, склонив голову набок.

— Что с тобой? Ну-ка, сними очки.

Она села рядом со мной на кровать, осторожно сняла с меня очки и положила их на стол.

Я уткнулась ей в плечо. Она обняла меня.

Я больше не плакала, просто сидела, уткнувшись в нее носом.

— Вот, значит, как оно все, — сказала Ирена и провела рукой по моим волосам.

Я отгородилась на пару дней от всего мира, объявив, что меня ни для кого нет. Я не хотела, чтобы меня беспокоили — ни Йоуни, ни кто-либо другой. Я сообщила Марите, что больше на работу не выйду, решив продлить свой отпуск до пятого сентября. Марита пригласила меня на завтрашнее новоселье.

— Конечно приду, — сказала я, точно зная, что никуда не пойду.

Я проспала пятнадцать часов кряду. Проснувшись, наелась до отвала и провалялась в кровати весь остаток дня. Ирена притащила мне из комиссионки старые газеты и пару романов. Среди всей этой кучи был порножурнал «Калле».

— Глупая шутка, — сказала я, но все же пролистала его.

На следующий день я осмелилась выйти на улицу. Я несколько часов бродила по Тампере. Вечером я все же решила пойти на вечеринку, прихватив с собой для виду Ирену.

Марита замахала мне рукой с третьего этажа. На ней был платок ярко-оранжевого цвета. Мы поднялись по шатким ступеням.

Дверь открыла девчушка с косичками. Подбородок ее был перемазан какао.

— Пйивет, — сказала она.

Позади нее стояла еще одна малышка, еще меньше, чем первая, совсем голышом. Из гостиной доносились музыка и громкий смех. Марита вышла из кухни, держа в руках два бокала с вином.

— О, какие люди! — закричала она и протянула нам по бокалу. — Добро пожаловать! У нас здесь довольно разношерстная компания, друзья друзей, и все такое. Что с тобой?

Она посмотрела на меня.

— А что?

— Ты, я смотрю, совсем нос повесила. Что-то случилось?

— Да так, ерунда. Все живы-здоровы.

— А где Йоуни?

Я засмеялась:

— Йоуни? На работе, наверное. Бог его знает.

— Выглядишь ужасно.

— Спасибо. Я тебе потом как-нибудь расскажу.

Девчушка с косичками разглядывала нас, склонив голову набок.

— Это наша Лаура, а та, что помладше, — Суви, — сказала Марита.

Я подумала: надо же, как хорошо, когда такой чуждый условностям человек дает своим детям вполне нормальные имена, а не какие-то модные извращения. Мне всегда было безумно жаль всех этих Сампо, Сантери, Тонтери и им подобных.

— Идите играть наверх, мама завтра купит вам по мороженому, — обратилась Марита к детям.

— Ура, — завизжала малютка с косичками и схватила сестренку за руку.

— Я отношусь к тому типу матерей, что подкупают своих детей конфетами и мультиками, — засмеялась Марита. — Это, наверное, ужасно непедагогично, ну да бог с ним. Проходите в комнату.

Гостиная была вся в табачном дыму, так что даже лиц было толком не разобрать. Несколько пар медленно танцевали посреди комнаты. Ирена заметила какого-то знакомого в дальнем углу и бросилась к нему.

Я села на диван и попыталась взять себя в руки. Я сказала себе: «Я студентка университета», но ничего не почувствовала. Я попыталась подумать о чем-нибудь другом, но ничего не приходило в голову.

Я встала, подошла к книжной полке и стала рассматривать корешки книг. Вытащила одну. Карин Струк, «Пламя и зола». Я читала ее года два назад.

— Книжками интересуешься?

Марита стояла позади меня, руки в боки.

— Тебе не кажется странным, что ни одной писательнице еще не удавалось писать по-настоящему чувственно? — спросила я, повернувшись к ней.

Она сощурила глаза.

— Все книги, написанные женщинами, можно разделить на две категории, — продолжала я. — В одних героини — роковые женщины, непреклонные красавицы, режущие правду-матку. Другие — сплошной художественный вымысел, приукрашенная действительность, где никто не говорит напрямую.

— У меня болят зубы, — пропищала девчушка с косичками, стоя в дверях комнаты.

— Пойди их почисти, — сказала Марита.

Я поставила книгу обратно на полку.

— Вот то большое темное пятно у двери — мой муж, — кивнула Марита.

Я посмотрела в сторону двери и снова повернулась к ней.

— А я думала, ты воспитываешь детей одна.

— Да что ты? Бог с тобой!

Она взглянула на меня, наморщив лоб.

— Ну, просто ты говорила, что у тебя любовник.

— А у меня и тот и другой. У нас свободный брак.

— Правда? И что, вы счастливы?

— Нет.

— То есть?

— Ну, в обычном браке люди тоже не всегда счастливы.

Она громко расхохоталась.

— Так что так.

Мне было совсем не смешно.

— И как же вы живете?

Я не сводила с нее глаз.

— Не знаю. Всегда говорить одну правду тоже не сахар. Но мы не можем иначе. Я считаю, что человек должен иметь право выбора, зеленый свет на поворотах. А не то в один прекрасный день может оказаться, что и ехать-то больше некуда — тупик. Я верю в абсолютную честность.

— А я нет.

Я подошла к окну и посмотрела на улицу. На заднем дворе росли кривые яблони и стоял синий самокат.

Моя первая любовь, Рейо Коркеакоски, всегда приезжал за мной вот на таком же синем самокате. Самокат был весь обклеен наклейками. Рейо всегда приветствовал меня одной и той же фразой: «Добрый день, как олень?»

Отчего-то он все время говорил об оленях. Кричал людям на улице «Старый пень, купи олень!» и тому подобную ерунду. Он мне тогда казался самым смелым мужчиной на свете.

Кроме того, он был ужасно добрым. Однажды зимой у меня замерзли ноги, и он отдал мне свои валенки, а сам пошел домой в одних носках. Однажды он спросил у меня, хочу ли я посмотреть на его палочку.

— Давай, — сказала я. Я и не поняла, что он имеет в виду. А он показал мне свою пипиську в бабушкином чулане и истерически хохотал, когда я испугалась до ужаса. Нам было по шесть лет.

А потом он переехал на другую улицу и забыл про меня — связался с компанией парней и даже не всегда здоровался, если мы случайно встречались на улице.

В старших классах я даже пожалела, что когда-то дружила с ним. Все лицо его было в пятнах, как подмороженное яблоко, а волосы редкие, как у младенца. Я то и дело слышала его истерический хохот во дворе школы. Он смеялся точно так же, как тогда в чулане у его бабушки, когда он крутил в руках свою жалкую маленькую сосиску и наблюдал за выражением моего лица.

Музыка теперь орала на полную катушку. Я пересела на кресло, чтобы не мешать танцующим, и налила себе вина из бутылки на полу. В соседнем кресле сидел какой-то мужик с бородкой и гладил по голове практически уже отключившуюся деваху в очках.

— А я, между прочим, родственник Мартти Кутинена. — Он неожиданно уставился на меня своими тусклыми глазищами.

— А кто это? — спросила я.

— Мартти Кутинен, — медленно произнес он, — завалил медведя. Сам коротышка, а целого медведя завалил. Об этом даже в книжке писали. Повстречался ему как-то в лесу здоровенный медведь. Так он знаешь что сделал? Дал ему такого пинка под зад, что тот кубарем покатился.

— Под зад, — захихикала деваха в очках.

— С ума сойти, — сказала я.

Мужик захлопал глазами.

— Правда-правда. Маленький, а силищи в нем…

Напротив меня в другом конце комнаты сидел парень в черной куртке. Такой, знаете ли, «крутой малый», о котором втайне мечтают все девчонки-подростки. У него были светлые волосы, косой пробор и наверняка голубые глаза. Я отвела взгляд.

— Прикинь, — визжала какая-то рыжая девчонка у меня над ухом, — у нас в школе одна телка решила завести ребенка только потому, что «так клево ходить на джазовые фестивали с таким вот рюкзачком за спиной, в котором сидит малыш».

— Что ж, веская причина для рождения ребенка, — сказала я.

Она повернулась ко мне и округлила глаза.

— Это да. Только ребенок вырос полным придурком. Вырезал карманным ножиком черепа на обивке дивана. Чума!

— В мире полно придурочных детей, — вмешался в разговор мужик с бородкой.

Мне все это стало надоедать. Я подлила себе вина, вышла в коридор и тихонько поднялась на второй этаж. Из детской доносились крики и визги. В спальне никого не было. Я опустилась на кровать и накрылась покрывалом.

Йоуни. Йоуни. Йоуни.

Неожиданно в комнате послышалась возня и приглушенные голоса.

— Знаешь, — прошепелявил женский голос, — мне абсолютно незачем прикидываться Мэрилин Монро. Я просто Кайя Лехтола — и точка.

— Угу, — промычал в ответ мужчина. — Я тебя понимаю. Понимаю.

Я с трудом сдерживала смех. Они возились в углу за шкафом, накрывшись каким-то одеялом. Я разглядела оголенную женскую грудь и светлые кудряшки. Мужчину мне не было видно.

— Главное кем-то быть — и точка.

— Угу.

Одеяло зашевелилось.

— У тебя еще осталось пиво? — спросил мужчина.

— Нет, — прошептала женщина.

Я услышала, как чьи-то колени стукнулись об пол.

— Я пойду принесу.

Осторожно встав с кровати, я незаметно спустилась на первый этаж. Мне тоже хотелось пить. Марита принесла из своего запаса бутылочку белого вина. Дым в гостиной стал еще гуще, чем прежде. Я села на пол.

— Разве не удивительно, что в старости мы напиваемся совсем не так, как в молодости? — рассуждала женщина у окна. — Раньше мы смеялись до потери пульса, а теперь просиживаем штаны в кабаках, «думаем о былом», несем какую-то философскую ахинею и материмся на чем свет стоит…

Парень в черной куртке все еще сидел на диване и потягивал какую-то гремучую смесь из высокого бокала. Он покосился на меня из-под бровей и нервно закурил. Я бросила на него невозмутимый взгляд. Он встал и подошел ко мне.

— Привет, — сказал он. — Познакомимся?

Я кивнула. Он улыбнулся в ответ и уселся рядом со мной на диване.

Спустя три часа я с ним переспала.

Я переспала с ним в общежитии какого-то профтехучилища. Мы ушли с вечеринки, ни с кем не попрощавшись, и поймали такси где-то в районе Писпальского шоссе.

Его звали Саке, ему было девятнадцать, у него была аллергия на кошек, и он учился на автомонтера. Больше я ничего о нем не знала.

Мы выпили пару бутылок пива за столом на его маленькой кухне.

— Я тебя сразу заметил, как только ты вошла, — сказал он и посмотрел на меня мутными глазами. — Ты клевая телка. Ты мне даже нравишься.

И он принялся за дело.

Вначале он так рьяно целовал меня взасос, что мне казалось, будто он сейчас всосет в себя все мое лицо. Потом он обслюнявил мне шею и плечи. Затем он расстегнул на мне блузку, пошарил руками по спине, снял лифчик и с таким усердием принялся сосать мою грудь, с каким маленькие дети сосут карамельные конфеты.

Потом он стащил с меня юбку и трусы, поласкал меня для виду и вставил член.

Все это время я громко стонала, а как только он начал свои поступательные движения, я стала стонать еще громче. Через некоторое время низ живота у меня зачесался и защипал. Ранки от язвочек еще не до конца зажили.

Он делал это, закрыв глаза, и все время твердил: золотко, золотко, золотко. Я немного понаблюдала за ним и тоже закрыла глаза, терпеливо дожидаясь, пока он кончит. Так же, как когда-то в лагере, когда у меня забирали девственность. Я выжидала, разглядывая на стене портрет улыбающейся Кейт Буш.

Потом он закричал и рухнул на меня всем своим телом.

— О, золотко, — простонал он и быстро поцеловал меня в губы. Я вздохнула с облегчением и мягко улыбнулась ему.

Как только он поднялся с кровати, меня охватило ужасное чувство вины.

Я кинулась в душ и с остервенением принялась намыливать себя. Что я наделала?! Я думала только о том, что изменила Йоуни. Я поступила так же, как в свое время Аннели. Черт, черт, черт!

Когда я вышла из душа, мой любовник сидел в кресле и курил. Он смерил меня одобрительным взглядом.

Я присела на край кровати.

— Мне надо идти, — сказала я.

— Куда это ты на ночь глядя? — удивился он.

— Прости. Это была ошибка… Вообще-то у меня есть парень. То есть был. Черт. Не знаю, как объяснить, у меня просто ужасно мерзко на душе.

Он посмотрел на меня без всякого выражения. Глаза у него были светлые.

— Дверь там, — ответил он.

Я сидела в такси. «Мне абсолютно незачем прикидываться. Я Кайя Лехтола — и точка». Почему-то эта фраза больше не казалась мне смешной.

Я вдруг вспомнила, что Йоуни сказал мне однажды: «Ты все время пытаешься кем-то быть». Кем же я все время пытаюсь быть?

Дома я тщательно вымылась и забралась в кровать. Мне хотелось спать. Я решила, что буду спать десять часов кряду. А потом обо всем подумаю.

Я решила позвонить Йоуни утром, ну или днем — короче, сразу как проснусь. Я попыталась вспомнить номер его телефона, но сил хватило только на три последние цифры.

И все же я была уверена, что завтра непременно вспомню остальные.