Позднее Тони рассказал мне, что доктор Дэвис не смог из-за урагана вовремя прибыть к нам. Но выкидыша, тем не менее, у меня не случилось. Когда доктор все-таки на следующее утро добрался до нас, у него от удивления поднялись вверх брови.

— Вы сами не знаете, насколько крепкое у вас здоровье, — сдерживая дыхание, проговорил он.

— Знаю, — ответила я.

Мне было совершенно очевидно, что я не выдержала бы страшного ночного испытания, если бы не поддержка другого существа, еще только приобретающего человеческий облик. Это существо — мой будущий ребенок. Без его желания жить на свете, которое я ясно чувствовала, мне бы не вынести ночных треволнений. Он уже участвовал в моей жизни, а я даже не знала, мальчик во мне или девочка. Пока он просто ребенок. Мой и Джефа. Тут я застонала и заметалась на своем ложе. Еще предстояло научиться спокойно вспоминать жестокие слова мужа: «Видеть его не желаю!» Ну что ж, как Джеф захотел, так и вышло. Он теперь никогда не увидит собственного ребенка. Эта мысль поразила меня. Я откинула одеяло, как будто собираясь куда-то срочно уйти. На самом деле мне просто хотелось убежать от собственных мыслей. Едва я встала на ноги, как пол зашатался, закружился и опрокинул меня назад, на смятую постель. Попытка вернуться к чтению не удалась. Поверх страниц любимых книг возникал образ пьяного и нечеловечески жестокого Джефа. Этот образ стоял перед глазами, временами полностью заслоняя собой сюжет и фабулу, совершенно не давал сосредоточиться на тревогах выдуманных персонажей. Навязчивые воспоминания заполняли меня всю без остатка, в мозгу постоянно мельтешил один-и тот же вопрос: куда девалось его тело? Сомнения стали одолевать меня: уж не повредилась ли я в рассудке?

Сон приходил только после лекарств, выписанных врачом.

Тони так и не обнаружил ни малейшего следа Джефа.

— Единственное правдоподобное, по-моему, объяснение, — рассуждал он впоследствии, — состоит в том, что, во-первых, Джеф был не убит, а только ранен. А во-вторых, выйдя в бессознательном состоянии на улицу в такую погоду, упал в воду, захлебнулся и был снесен в океан. Иначе он оставил бы хоть какой-нибудь след.

Когда я увидела своего деверя в первый раз после той страшной ночи, он выглядел как лунатик, мучимый бессонницей в течение, по крайней мере, нескольких недель. Его тоже терзали неразрешимые вопросы.

— Как ты думаешь, Тони, мы могли не услышать, что дверь открывается? Может быть, Джеф действительно вышел, когда мы сидели на кухне?

— Может быть. Шум ветра вполне мог заглушить скрип двери.

— Но зачем он тогда взял оружие?

— Откуда я знаю? Он был не в себе! Он, наверное… А-а-а, к черту! Не хочу больше об этом думать! Я схожу с ума! Не могу больше! Знаешь, давай прекратим это. Предлагаю довериться профессиональному чутью полиции. Тебе известно мнение капитана Кэлдвела.

— А что думает семья? Эрнестина, Сьюард…

— Они считают, что Джеф погиб в катастрофе. Подумай, стоит ли их переубеждать? Давай остановимся на этом и не будем больше тратить время и нервы.

— Как его мама?..

— Поплакала немного. Как всегда, когда она чего-то не понимает. Единственным человеком, кто принял смерть брата близко к сердцу, оказалась миссис Кингсли! Никогда бы не подумал! С ней даже случилась истерика — по-моему, впервые в жизни. Доктор давал ей успокоительное.

Миссис Кингсли пришла ко мне утром на второй день и принесла завтрак на подносе. Вид у нее был ужасный. Она оказалась обыкновенной женщиной, прятавшей доселе свое естество под мужеподобной маской. Лицо ее пожелтело, под глазами появились чернильные круги, волосы цвета воронова крыла посеребрились на висках.

— По-моему, вам нужно отдохнуть, — сказала я.

— Нет, от этого только хуже, — ответила она. — Наоборот, за работой отдыхаешь от тяжелых мыслей. — Поставив поднос на столик, она продолжала: — Конечно, неловко и говорить… — Глаза у нее наполнились слезами, голос прервался. — Он был такой молодой… Я чувствовала, что с ним может случиться несчастье, но все равно, это произошло так неожиданно… Я любила его…

Мне стало не по себе. Я опустила глаза. На подносе лежал завтрак: кофе, хлеб, мармелад и вареные яйца. Мне хотелось есть, но неудобно было начинать жевать перед лицом скорби пожилой женщины. А она продолжала свой взволнованный монолог:

— Он с детства был красавцем. Еще мальчиком кружил головы соседским девчонкам. Красивый, сильный, уверенный, он пускал в ход кулаки там, где любой бы на его месте поостерегся. Эрнестина говорила, что он — дикий. Дикий? Нет! Полный жизни, говорю я! Настоящий мужчина, всегда знающий, чего он хочет, и всегда достигающий своей цели! Мы понимали друг друга! — Миссис Кингсли пристально посмотрела на меня так, что я покраснела. — Да… А теперь вы — вдова. — В ее голосе прозвучала нотка сочувствия.

— Миссис Кингсли… Я тоже очень страдаю…

Только одна она могла отдаленно представить себе мое состояние.

— Сейчас вы должны думать о ребенке, — сказала миссис Кингсли, предварительно утерев глаза и высморкавшись. — Ешьте за двоих!

Мне стало неуютно. Я не поверила в ее искренность. Неужели она может так резко менять свое отношение к человеку?

— Ваш будущий ребенок — это все, что осталось на земле от Джефа, — добавила она, уловив, видимо, мои сомнения и желая их рассеять или уверить саму себя в искренности последних слов. — Ведь это ребенок Джефа, правда?

— Правда…

— Я тоже так думаю. Такие, как вы, не глупят на стороне.

Это прозвучало как намек на мою внешность, а вовсе не как похвала моей добродетели, но я не стала обижаться.

— Я должна сейчас уйти. Без меня они не смогут позавтракать. Потом вернусь забрать посуду. Ешьте. Ешьте за двоих.

В эту ночь меня впервые посетил кошмар, оставшийся затем со мной на долгие годы. Он неотвратимо повторялся в мельчайших подробностях, и не было спасения от негр. Каждую ночь Джеф как будто бы сидел в ресторане с блондинкой на коленях. Каждый раз я подходила к нему и говорила: «Идем домой». Он целовал девку и отвечал: «Иди. Я тебя не держу. Я тебя ненавижу. Оставь меня в покое». Тогда я наставляла на него пистолет и стреляла. Блондинка с диким визгом убегала, а убитый Джеф сидел в прежнем положении. Стараясь скрыть следы преступления, я с нечеловеческой силой, возможной только во сне, с корнями выдергивала из кадки стоявшую рядом небольшую пальму и клала вместо нее мертвого Джефа, поставив затем пальму на место, чтобы сверху прикрыть тело. Закончив работу, я оглядывалась и замечала, что посетители ресторана — толпа людей с неразличимыми лицами — стоят и смотрят на меня. В этот момент блондинка выходит вперед и говорит: «Убийца! Мы все видели!» «Нет-нет! — кричу я, — У вас нет тела. По-латыни это называется corpus delicti! Вы не можете привлечь меня к ответственности!» Но толпа угрожающе надвигается на меня. В руках у каждого из них — огромный кухонный нож. Вот они уже близко! Я чувствую их дыхание, уколы ножей, но… Тут я просыпаюсь и слушаю бешеный стук сердца, утираю пот со лба, оправляю постель и ночную сорочку, думая про себя: «Да, Джеф! Это не несчастный случай. Я убила тебя. Эх, Джеф, Джеф…» Через какое-то время мне обычно удавалось заснуть, но лишь для того, чтобы увидеть кошмар еще раз и проснуться от собственного крика. И так каждую ночь.

Итак, я овдовела. Меня больше ничего не удерживало, в доме Вэйдов. Так я и написала мачехе. «Дорогая моя, — писала она в ответ, — мы с отцом, конечно, были бы очень рады твоему возвращению, но понимаешь, это означало бы выселение одного из наших офицериков! Но мы ведь не можем пойти наперекор своему патриотическому долгу, ты согласна?» Патриотизм мачехи был замешан на крутом эгоизме — это я понимала, изучив ее достаточно хорошо. Она хотела быть в центре внимания, причем ни с кем его не делить. Путь домой мне был закрыт. Из гордости я не могла явиться без приглашения. Отец бы принял меня и так, но он не играет первых ролей в доме, во всем подчиняясь жене.

И потянулась пустая, однообразная жизнь. Никто в доме Вейдов даже не пытался хоть чем-нибудь скрасить мое существование. По-человечески можно было поговорить только с миссис Кингсли, да и то лишь на кухне, во время приготовления еды. Я вызвалась помочь ей после того разговора, и она не отвергла моей помощи. Но антипатию к ней мне не удалось преодолеть. Она постоянно наблюдала за мной со странным, непонятным выражением лица. Это тяготило меня.

Эрнестина тоже не добавляла мне спокойствия. Она ходила за мной как привязанная и надоедала вечными заботами и мечтаниями о будущем младенце. «Как ты его назовешь»? — постоянно вопрошала она. Или: «Наверное, будет девочка, как ты думаешь?» И так каждый день. Когда же я что-нибудь начинала делать — помогать Сьюарду в саду, например, — она запрещала мне работать, чтобы не навредить ребенку. Она постоянно искала моего общества, а мне тяжело было ее видеть: я ведь стреляла в ее сына!

Тони избегал меня. Я не сразу поняла это — он редко бывал дома. Но потом я заметила, что он всегда, когда приезжает, старается не выходить из своей комнаты. А если мы случайно встречались, отделывался несколькими пустыми замечаниями и скорей спешил прочь от меня. Он, конечно, не хотел оставаться со мной наедине, чтобы не обсуждать событий той ночи, в которую я застрелила Джефа. Только однажды Тони завел разговор.

— Нэнси, скажи, пожалуйста, он не вырывал у тебя из рук револьвер?

— О Тони! Ты знаешь, все произошло так быстро, что я просто не успела сообразить, что к чему. Не успела заметить ничего. Не запомнила.

Он с сомнением посмотрел на меня. «Уж не подозревает ли он меня во лжи?» — подумала я. Мне не удалось выведать у него сокровенные мысли. Он перевел разговор на другое и больше не возвращался к щекотливой теме.

Декабрь выдался ясным и солнечным. Иногда я просыпалась от озорных солнечных зайчиков, гулявших по моему лицу. В саду неожиданно появились птицы. Некоторых, например снегирей, я узнала, но были и совсем незнакомые, маленькие такие, серые, с желтыми крыльями и белыми головками. Погостив пару дней, они улетали дальше, в теплые края. Наш сад служил им временным убежищем по пути из родных мест.

Благодаря заботам Тони у нас выросли нарциссы. «Китайские лилии» — называл из Сьюард. В том году была очень популярна песня «Белая метель». Вся страна распевала ее, помня, наверное, что тысячи соотечественников судьба забросила в жаркие страны, в края вечного лета.

Мне было неуютно. Я находилась в постоянном напряженном ожидании. Чудилось мне, что скоро случится что-то ужасное.

Рождество прошло почти не замеченным. Сьюард срубил небольшую елочку, остальные нарядили ее и положили под нижние ветки несколько подарков друг для друга. Но никто, кроме Эрнестины, не вложил души в подготовку праздника. Он прошел вяло, неинтересно, едва нарушив повседневный ритм. Тони слонялся без дела, с минуты на минуту ожидая вызова на новое место службы, на какой-то крейсер. Он походил на памятник унынию, отвечал только на прямые вопросы и только на одной ноте, не повышая и не понижая голоса; демонстрировал внимание и предупредительность только по отношению к своей матери, совершенно не замечая остальных. Поэтому я была удивлена, когда однажды в саду он остановился около меня, занятой чтением нового романа. С минуту мы смотрели друг на друга.

— Ты чего, Тони? — спросила я, прервав молчание. — Что-нибудь случилось?

— Его нашли, — без всякого предисловия сказал он. — Вчера.

Я, конечно, сразу поняла, о ком идет речь. Измученная, я почти радовалась, что смерть Джефа не привиделась мне.

— Его тело нашли на пляже на Сильвер-Стренд.

— Да?.. Тогда… можно будет узнать… как он умер…

Я представила себе, как Кэлдвел и Парсон стоят, расставив ноги, над телом Джефа и рассматривают след от пули на его лице. От пули, которую я послала в него. И когда они убедятся в правдивости наших свидетельских показаний, тогда они придут и арестуют меня. И я отдохну от изматывающего душу ожидания, от сомнений в своем психическом здоровье, от может быть, ночных кошмаров.

— Ничего узнать не удалось, — вывел меня из задумчивости голос Тони. — Он слишком долго пробыл в воде. Рыбы объели ему лицо, так что опознали его только по кошельку в кармане.

— Но, может быть, это все-таки не Джеф?

— У кого мог оказаться его кошелек?

— Ни у кого. Он возвращался именно за кошельком в ту ночь.

Тони молчал. Где-то вдали зазвенел колокол. Протяжный и печальный.

— Тони, это был несчастный случай, — вторглась я в поток его раздумий. — Ты мне веришь?

— Какая тебе разница?

— Но это же был несчастный случай! Я не такая! Я бы не смогла!

— Чем ты можешь это доказать? — равнодушно спросил он.

Совсем не такой реакции ожидала я! Почему бы ему не сказать честно, что он на самом деле думает?

— И вообще, доставай свое траурное платье. Скоро мы поедем на похороны.

— Похороны?.. Тони, я не смогу… Разве нет кого-нибудь, кто бы без меня…

— Разумеется, есть похоронные службы. Ведь люди иногда умирают, представь себе, — сказал он ледяным тоном, в котором не осталось ничего человеческого, никакого сочувствия, которое я помнила по той ужасной ночи. — У тебя есть какие-то возражения, Нэнси?

— Нет, — ответила я кратко. Стоило ли пытаться переубедить Тони? Но я все-таки постаралась. — Тони, я бы все на свете отдала, клянусь тебе, чтобы вернуть назад время, чтобы не спускаться в ту ночь на первый этаж, не брать пистолет…

— Что сейчас-то об этом говорить? Прошлого не воротишь. «Жизнь невозможно повернуть назад! И время ни на миг не остановишь!» — как поется в песне, — слабо улыбнулся Тони. — Послушай, на твоем месте я бы забрал свою долю наследства и бежал бы отсюда без оглядки.

С этими словами он стремительно повернулся и быстрым шагом пошел к дому.

Наследства! Я и забыла, что Джеф был богатым человеком! Но неужели Тони считает, что я вышла замуж из-за денег? А может быть, он решил, что я убила мужа из-за наследства? Нет, это невозможно!

Через день после похорон мне позвонил человек по фамилии Андерсен, адвокат из фирмы, ведущей фамильные дела семьи Вейдов со времен дедушки Джефа. «Миссис Вейд, не могли бы вы срочно приехать ко мне по чрезвычайно важному делу? — спросил он. — Я должен посвятить вас в некоторые финансовые обстоятельства, связанные с кончиной вашего мужа».

Мистер Андерсен оказался высоким, элегантным мужчиной около семидесяти лет. Корректный, профессионально вежливый, он располагал к себе. Вот только, пожалуй, его манера клацать зубами несколько смущала меня. Отдав дань приличию и выразив соболезнования, порассуждав немного о «молодых патриотах», он плавно перешел к делу.

— Александр Вейд, отец вашего покойного мужа, назначил своему сыну денежное содержание, когда тот был еще мальчиком, сроком до 12 апреля 1944 года, то есть до совершеннолетия, то есть по достижении Джеффри Вейдом двадцати пяти лет. — В этот момент мистер Андерсен перестал говорить и, надев очки в тонкой золотой оправе, стал смотреть в какую-то папку. Потом посмотрел на меня поверх очков и поднял указательный палец вверх. — Вы, как вдова покойного Джеффри Вейда, имеете право получать это денежное содержание, составляющее 250 долларов в неделю, не считая расходов на лечение. Но при двух условиях! — Он значительно помолчал.

— При каких же? — спросила я довольно равнодушно. Мне стало понятно, что я не получаю никаких особенных денег. И слава богу! Не нужно мне ничего!

— При двух условиях. Во-первых, вы должны жить в поместье Вейдов, а во-вторых, не выходить замуж до вышеупомянутого срока, то есть до 12 апреля 1944 года…

— Понятно, — кивнула я. Чтоб не разрушать семейный очаг. Унылый Тони, впавшая в детство Эрнестина, миссис Кингсли… Неплохая семейка.

— Ваш муж обсуждал с вами когда-нибудь денежные дела?

— Нет, никогда. Я знала только, что он станет богатым, когда ему исполнится двадцать пять лет, и больше ничего.

— Вы представляете себе, о какой сумме идет речь?

— Нет.

— Более пяти миллионов долларов! — слегка напыщенно произнес он и выдержал эффектную паузу.

Ну и что же? Хоть сто миллиардов! Брать деньги в обмен за убитого, пусть даже случайно, мужа? Эта мысль угнетала меня и вызывала глубокое отвращение.

— Если вы внезапно скончаетесь, что весьма маловероятно, — продолжил мистер Андерсен, слегка улыбнувшись, — наследство отойдет старшему брату Джеффри — мистеру Энтони Вейду, поскольку у вашего покойного мужа нет прямых наследников.

— Скоро будет, — вмешалась я.

Адвокат удивленно поднял брови.

— У меня скоро будет ребенок. От Джефа.

— О, я не знал. Примите мои искренние поздравления, — сказал он. — В этом случае, разумеется, наследство перейдет к вашему ребенку.

— Я хочу спросить: если я покину поместье Вейдов раньше срока, мой ребенок теряет денежное содержание?

— Да, — ответил юрист. — Теряет. Но вы ведь не собираетесь уезжать, не правда ли?

— Я как раз собиралась уехать после родов к себе домой, к родителям.

— Это было бы неразумно. Вы же потеряете пять миллионов долларов!

— Да, вы правы, — пробормотала я, но потом не выдержала и произнесла то, о чем думала. — На этих деньгах кровь Джефа, мистер. Андерсен. Я не имею права на них. Если бы вы знали то, что знаю я, вы бы, наверное, поняли меня.

Он удивленно-страдальчески наморщил лоб и горестно покачал головой.

— Понимаете, у меня ничего не было, когда я выходила замуж… Деньги для меня мало значат…

Что я могла еще сказать ему в ответ на его недоуменный взгляд. Он не понимал, как это деньги для кого-то мало значат. Тысячи людей прошли через его контору, и все, конечно, придавали первостепенное значение своему финансовому положению. В моей душе шевельнулось, что-то, похожее на сочувствие.

— Я подумаю… — выдохнула я, отчаявшись что-либо объяснить.

— Вас обижают Вейды?

— Нет, что вы!

— Так что же?

Несколько секунд я раздумывала. Мистер Андерсен — первый человек, принявший во мне такое участие. Может быть, он станет мне другом и советчиком? Но потом я внимательно посмотрела на адвоката и увидела просто старого, прожженного дельца, высушенного тысячами историй о человеческой подлости, каждодневно сталкивающегося с самыми низкими человеческими страстями. Не могла я ему довериться!

— Видите ли… — промямлила я, — удобно ли новому человеку, без году неделя в семье, получать фамильные капиталы? Есть ведь родные Джефа… Им больше подошло бы…

— Дорогая миссис Вейд, ну что ж поделаешь! На все воля божья! Кто бы мог подумать, что ваш муж найдет упокоение так рано. Но он ведь женился на вас, значит — любил. Даже если бы он жил, вы бы все равно получили свою долю наследства! Поверьте, ему бы не понравилось, что вы хотите отказаться от его денег.

Эх, если бы мистер Андерсен знал, какой болью отозвались во мне его слова! Я посмотрела в окно на залитые солнцем дома.

— Хорошо, — с трудом разлепила я губы. — Мне надо подумать.

— Конечно-конечно, это — ваше право. Только сообщите мне, пожалуйста, побыстрее о результатах своих раздумий, договорились?

— Хорошо. Дайте мне времени до завтра, — попросила я и уехала в дом Вейдов.

Встречали меня на пороге.

— Ну как, были у Андерсена? — сразу же спросила миссис Кингсли.

— Да, была, — ответила я и подумала, что она, должно быть, слышала мой телефонный разговор с адвокатом.

— Ну и как, пересчитали уже денежки Вейдов?

Острая обида полоснула ножом по сердцу.

— Зачем мне считать чужие деньги? Вы не приняли меня в семью, я — чужая! — крикнула я и осеклась. Впервые у меня вырвались искренние слова в присутствии миссис Кингсли.

— Не мелите чепухи! — бесцеремонно сказала миссис Кингсли. — В этой семье просто не лезут друг другу в душу, вот и все! А вы думайте больше о ребенке, а не о себе.

Да, может, она тоже искренна. Может быть, она хочет, чтобы ребенок ненаглядного Джефа получил богатство Вейдов?

Это обстоятельство оказало сильное влияние на мое решение. Я поняла, что обязана учитывать интересы моего еще не родившегося сына или дочери. Кроме того, свое слово добавили и меркантильные интересы. У меня не было ни гроша за душой. Мачеха, несомненно, тоже сидит без денег. Работать я в таком положении не могу. Единственное, что остается, — сидеть на месте и выполнять условия завещания.

Утром я позвонила Андерсену и сообщила свое решение.