Мать загнала всех в гостиную послушать, как Хэнни читает. Народ постарше расположился на диване, остальные стояли вдоль стен. Кресло, предоставленное отцу Бернарду в тот дождливый вечер, когда мы в первый раз решили снова поехать в «Якорь», в этот раз было отведено Хэнни. Он сел. Мать поцеловала его в лоб и вручила ему Библию.

Хэнни улыбнулся, окинул взглядом комнату. Он открыл Библию, а Мать опустилась рядом с ним на колени.

— Вот, — указала она, перевернув несколько страниц.

Хэнни снова огляделся по сторонам. Все ждали, когда он начнет читать.

Он опустил взгляд, прижал страницу пальцем и начал читать. Это было Евангелие от Марка, тот отрывок, строки которого отец Уилфрид стремился высечь в наших душах, когда мы сидели в ризнице после мессы.

Апостолы отказались верить, что Иисус восстал из мертвых, но мы не должны им уподобляться. Мы не могли бояться увидеть Его во всей его славе.

«Уверовавших же будут сопровождать сии знамения: именем Моим будут изгонять бесов; будут говорить новыми языками; будут брать змей; и если что смертоносное выпьют, не повредит им; возложат руки на больных, и они будут здоровы».

Хэнни продолжал читать, а по комнате разнесся шепот восторга, и собравшиеся знали, что Бог пребудет с ними. Мать рыдала. Родитель подошел и обнял ее. Мистер и миссис Белдербосс склонили головы и тихо молились, подавая пример другим. Мисс Банс и Дэвид внимательно смотрели, как Хэнни медленно, тщательно выговаривает слова, не ошибившись ни в одном слове.

Отец Бернард бросил на меня взгляд. Однажды, думал я, может быть, я сумею объяснить ему, да и всем, что произошло, но что именно я скажу — я не знал. Я только смогу предоставить факты так, как я помнил их, как я описываю их сейчас.

* * *

Я оставил эту часть на потом, но она должна быть написана и представлена для чтения, как и все остальное. Когда ко мне придут задавать вопросы, а это обязательно произойдет, мне понадобится четко все изложить, какой бы ужас это ни вызывало.

Доктор Бакстер говорит, что я должен меньше обращать внимание на мелочи жизни и видеть общую картину в целом, но у меня нет выбора, и эти подробности сейчас очень важны. В мелочах истина. И в любом случае, мне все равно, что говорит доктор Бакстер. Я видел, что он черкнул на моих записях. Это были несколько слов, которые я краем глаза успел увидеть, прежде чем доктор закрыл файл, но мне хватило: «Некоторое улучшение, но продолжает демонстрировать детское восприятие мира. Классический фантазер». В любом случае, что он, черт возьми, знает? Он не поймет. Он не знает, что такое — оберегать другого.

* * *

Все эти тридцать лет в ночных кошмарах и в бессоннице предрассветных часов я снова и снова спускался по ступенькам подвала. Я помню наизусть звук шагов, мне известен скрип каждой половицы. Я по-прежнему чувствую сырую штукатурку под ладонью, когда в тот, окутанный туманом день Клемент и я медленно спускались в темноте, держась за стену и волоча за собой Хэнни.

Он уже потерял сознание к тому моменту, как мы достигли самого низа, и нам пришлось тащить его, повисшего на наших плечах, на матрас, брошенный посреди пола. Вокруг пуговиц на его рубашке были заметны свежие пятна. Хэнни выскользнул из наших рук и свалился на матрас. Клемент опустился на колени и подложил ему под голову грязную подушку.

Пахло паленым. Столик рядом с матрасом был накрыт черной тканью, свисающие с потолка пучки омелы скручивались от горячего воздуха, поднимавшегося от свечей. Воздух был тяжелый и неподвижный, стены блестели от осевших испарений. Тут и там виднелись тонкие шпили сталактитов, и корни сорных растений пробивались в тех местах, где отвалилась известка. Это было не что иное, как облицованное белым кирпичом подземелье. Сюда Элизабет Перси заманивала усталых моряков, чтобы зарубить их и съесть.

Рядом с матрасом лежала куча грязных полотенец и стоял эмалированный таз с окровавленными инструментами: скальпелем, ножницами и парой щипцов. Кровь потемнела и сгустилась. Здесь Элс родила ребенка, который никогда не видел дневного света.

В дальнем конце помещения стояла плетеная корзина. Она качалась, когда младенец брыкался и хрипло кричал. Клемент заткнул уши руками.

В низком помещении крик казался невыносимо громким. У стены стояли Паркинсон и Коллиер. Собака лежала, положив голову на лапы, она трусливо смотрела вверх в поисках ободрения. Раз заскулив, она умолкла.

Помимо крика младенца слышен был посторонний звук — глухой рокот, исходивший откуда-то снаружи и похожий на отдаленные раскаты грома. Звук прокатывался, рассеивался и снова возвращался. Я понял, что это море билось о скалы рядом с «Фессалией».

— Теперь можешь возвращаться наверх, — сказал мне Леонард, склоняясь над корзинкой и вынимая младенца, завернутого в белую пеленку.

— Нет, — ответил я, — я хочу быть с Хэнни.

Я наклонился и сжал руку брата, но он не мог открыть глаза. Ему было плохо. Все его тело было охвачено дрожью, из ноги сочилась кровь. Хэнни умирал.

— Клемент, — произнес Леонард.

Клемент мягко положил руку мне на плечо:

— Давай! Ты лучше делай так, как они говорят. Все равно ты ничего не можешь сделать для него сейчас.

— Я хочу остаться.

— Не-а, — сказал Клемент, и голос его упал почти до шепота. — Не пойдет. Поверь.

Я понял, что Клемент был прав, что я должен уйти вместе с ним, но я не хотел оставлять Хэнни наедине с этими людьми.

Леонард со свертком прошел мимо меня. Младенец по-прежнему страшно кричал, отчаянно, как попавшее в капкан животное. Крик был настолько громкий, что Леонарду пришлось плотно прижать ребенка к груди.

— Иди, — повторил Леонард, повысив голос. — Тебе нельзя оставаться.

Я почувствовал, как меня тащат из подвала: Клемент выволок меня за руку вверх по ступенькам в коридор, где он встал спиной к двери, чтобы я не мог спуститься обратно.

— Они скажут, когда все будет сделано, — сказал он.

— Когда что будет сделано? — спросил я.

— Когда ему станет лучше.

— Что они будут делать с ним?

— Они? — повторил Клемент. — Они ничего не будут делать.

— Не понял.

Клемент бросил на меня взгляд, заставлявший предположить, что он тоже не понимал.

Не знаю, как долго я ждал. Час, может быть, два. Туман плотно облепил дом, и коридор наполнился бледным светом. Все это время Клемент стоял, прислонившись спиной к двери и с тревогой глядя на меня, пока наконец мы не услышали голос Леонарда, зовущего нас вниз.

Клемент отошел в сторону, и я бросился через две ступеньки вниз, в темноту. Лампочка в потолке была вывернута, и подвал освещался только свечами, расставленными вокруг нарисованного мелом на полу круга. Леонард, Паркинсон и Коллиер стояли внутри круга. Собака Коллиера лежала, дрожа, у его ног.

За пределами круга на матрасе лежал Хэнни, а рядом с ним — младенец. Оба были неподвижны. Хэнни свернулся клубком, обняв руками колени; он так же лежал, когда я оставил его. Младенец был наполовину завернут в простынку.

Пеленки на нем разошлись в стороны, и хотя Леонард быстро выступил из круга, чтобы снова накрыть ребенка, но все-таки недостаточно быстро, и я увидел невидящие серые глаза младенца. Сморщенное желтое лицо. Жуткие вздутия на шее. Искореженную не то лапу, не то руку.

Я увидел младенца. Не уверен, что это человеческое существо.

Леонард присел рядом с Хэнни и осторожно потряс его за плечо. Хэнни открыл мутные глаза.

Он потер лицо тыльной стороной рук и сел. Мгновение спустя он узнал меня, хотя глаза его были полузакрыты. Леонард помог ему встать на ноги. Кровотечение остановилось, и брат подошел ко мне, не хромая.

— Ну, и что ты теперь скажешь? — послышался голос Паркинсона из темноты за свечами.

Я почувствовал руку Хэнни в своей. Она была теплая и тяжелая.

Паркинсон тихо засмеялся. Видя мое недоверие, Коллиер тоже рассмеялся. Собака гавкнула и встряхнула ошейник.

Младенец по-прежнему не шевелился. Он лежал с полуоткрытыми глазами, устремленными в потолок.

Море тяжело билось об скалы, отступало и снова возвращалось, но слабее, чем раньше.

— Прилив отступает, — сказал Леонард.

— К двум часам пески будут свободны, — добавил Паркинсон.

— Туман, однако, не поднимется, — сказал Коллиер.

— Нет? — удивился Леонард.

— Воля ваша, а на улице холодно, — усмехнулся Коллиер, — особенно из-за половодья. Подальше от берега туман не рассеется весь день.

— Хорошо, — улыбнулся Леонард, — меньше народу будет на дорогах.

Он взглянул мимо меня, на Клемента, который спустился по ступенькам, не замечая меня.

— Все готово? — спросил Леонард.

— Да, — ответил Клемент.

— Отлично, — сказал Леонард. — Думаю, теперь нам следует завершить наше дело.

— Охотно, — отозвался Паркинсон и, взяв свечу, прошел в глубь помещения.

Он вернулся назад, держа в руке те пальмовые листья, которые Мать использовала в Пасхальное воскресенье. Он явно украл их из кухни, когда приходил в «Якорь» вместе с ряжеными.

Поставив свечу, он зажал листья в кулаке и предложил первый тянуть Леонарду.

— Э, нет, — сказал Леонард с тихим смешком, — ты отлично знаешь, Паркинсон, что я вне этого. Мы договорились с самого начала.

Паркинсон взглянул на него и повернулся к Коллиеру, который взял лист и посмотрел искоса на Клемента.

— Давай, — сказал Паркинсон.

Клемент покачал головой. Паркинсон улыбнулся и, вытянув лист за него, всунул ему в руку и сжал пальцы.

Клемент заплакал. Я был так ошарашен, услышав его совершенно детские рыдания, что не понял, что Хэнни и мне дали по листу и Паркинсон готовился закончить жеребьевку.

— А теперь посмотрим, — сказал он, и все показали свои листья.

Паркинсон улыбнулся, а Коллиер облегченно выдохнул.

— Отличный результат, а, Паркинсон? — усмехнулся Леонард.

— Да уж, — ответил тот, глядя на меня и ухмыляясь. — Лучше не бывает.

Клемент шмыгнул носом и вытерся рукавом.

— Нельзя этого делать, — сказал он, трогая Хэнни за плечо. — Он совсем мальчишка.

— Не-а… — сказал Паркинсон, вручая Хэнни винтовку. — Все по-честному. Он вытянул самый короткий стебель.

— Не надо, — попросил Клемент, — ты сам знаешь, что обдурил его.

— Ты видел стебли, Клемент. Все как положено.

Все еще полусонный, Хэнни взял винтовку и с любопытством посмотрел на нее, потом провел рукой по шейке приклада и, не задумываясь, положил палец на курок.

— Надо снова тянуть, — сказал Клемент, поворачиваясь к Леонарду, которого считал единственным человеком, способным хоть на какую-то жалость.

— Не-е, все сделано верно, хоть обосрись, — пробурчал Коллиер. — Переигрывать не пойдет.

— Не волнуйся, — сказал Паркинсон и, дотянувшись до куртки, достал один из своих ножей, секач, который выглядел так, будто им можно разрубить свинью пополам одним ударом. — Мальчишка никуда не уйдет, пока мы тут не разобрались.

— Оставьте его в покое! — взорвался Клемент. — Посмотрите на него. Он все еще в отключке. Он даже не кумекает, что от него хотят.

— Ничего, скумекает, — усмехнулся Паркинсон.

Клемент сглотнул и, секунду поколебавшись, взял винтовку из рук Хэнни.

— Идите оба домой, — сказал он мне. — Давайте.

Коллиер снова бросил беспокойный взгляд на Паркинсона, но тот отмахнулся, слегка дернув головой, и убрал нож.

— Какое благородство, Клемент, — протянул он. — Вот уж не ожидал от тебя такого.

— Очень благородно, но бессмысленно, — произнес Леонард, выйдя из мрака и вытирая лоб платком. — Не понимаешь? — Он неторопливо сложил платок и сунул его в карман, глядя вниз на младенца на матраце. — Я про то, что если и может показаться, что Клемент избавил твоего брата от тяжелого дела, но боюсь, не имеет значения, кто вытянул короткий стебелек. И мне жаль, если ты думаешь, что любезность Клемента каким-то образом вывела вас из игры. Вы здесь с нами, нравится это вам или нет. Мы сможем возложить вину на вас, если захотим. Думаю, ты и сам знаешь это.

— А ведь им не понравится в тюрьме, правда, Клемент? — засмеялся Паркинсон.

Клемент смотрел себе под ноги. Леонард подошел к нему и взял за плечо.

— Никто не идет в тюрьму, — сказал он, оглядывая всех по очереди. — Не идет, если все, что здесь произошло, будет похоронено навеки. Правда, Клемент?

Клемент посмотрел на Леонарда, стряхнул с себя его руку и, взяв Хэнни и меня за локти, подвел к лестнице.

— Не слушайте их, — сказал он. — Все это не про вас. Вы тут ни при чем. — Он подтолкнул нас с Хэнни к выходу. — Давайте, — сказал он, досадуя на то, что мы все никак не уйдем. — Сейчас вы уже сможете пройти по пескам. Отправляйтесь домой.

Он кивнул на лестницу и вернулся к Леонарду, ожидавшему его около матраса.

Леонард хлопнул его по плечу, а Паркинсон шутя шлепнул его по затылку:

— Не волнуйся, Клемент. Собака съест то, что останется.

Клемент закрыл глаза и начал молиться, и его голос донесся до верха лестницы, когда он молил Бога о милосердии и прощении.

Но некому было его слушать.