— Что там, Швальбе?
— Опять он, господин майор.
— Что он делает?
— Слушает.
— За каким дьяволом ему понадобилось шататься возле тюрьмы?
— Не знаю, господин майор.
— Пойди и надавай ему по шее.
— Нельзя, господин майор.
— Что ты сказал, Швальбе? Повтори.
— Я один не справлюсь с ним, господин майор. Он отчаянный парень. С ним лучше не связываться. И… Мне известно, что он не расстается с револьвером.
— Кто он?
— Депутат ландтага Герман Гросс.
— Ах, этот… Ну, черт с ним!
Сквозь скрежет и грохот, неожиданно возникший в репродукторе, послышался отрывистый, как команда, голос диктора:
— Господа, внимание! В город только что вступила прославленная американская бронетанковая дивизия «Ад на колесах». Солдаты дивизии имеют опыт войны в Корее.
— Ура! Еще одна наша дивизия…
— Потише, господин майор, он еще не кончил.
Действительно, диктор продолжал:
— По приказу американских властей из Ландбергской тюрьмы за хорошее поведение досрочно выпущены сорок шесть так называемых военных преступников. Повторное рассмотрение дела Ильзы Грубер отложено на месяц.
Репродуктор умолк.
— Швальбе, что делает этот депутат Гросс?
— Слушает… Он, кажется, рассержен.
— Каналья! Идем дальше.
— Вы слишком быстро ходите, господин майор.
— Вы ожирели, Швальбе. Хо-хо! Смотрите на меня.
Швальбе умоляюще глядит на своего начальника: майору Грину можно позавидовать — высокого роста, в меру худ, сильные мускулы ног и рук, упрямо поднятая голова. Единственно, что, пожалуй, несколько портило его — шрам, проходящий через всю левую щеку. Но и шрам на лице не уродство, если на плечах погоны, — солдат! Другое дело Швальбе — невысокий толстяк, ноги — бревна, каким-то образом втиснутые в лакированные сапоги, физиономия похожа на огромный блин, всегда лоснится от жира и пота. Маленькие свиные глазки прикрыты клочками рыжих волос. Голова — голая.
— Господин майор шутит.
Но Грину явно некогда.
— Какие могут быть сегодня шутки! — с досадой бросает он.
— Что случилось, господин майор? — из-под ярко-рыжих клочков волос на Грина преданно смотрят свиные глазки помощника.
Грин нетерпеливо махнул рукой:
— Сегодня день больших событий… Но, послушайте, сколько раз я вам говорил, черт возьми, не стучите так сапогами, тут не парад эсэсовцев, а тюрьма.
— Извините, господин майор, привычка… Постараюсь…
Грин по-приятельски хлопнул Швальбе по спине:
— Олл-райт, Швальбе! Вот в это помещение завтра переезжает какой-то бывший фельдмаршал… Поставь на лампы специальные колпачки, говорят, он не выносит яркого света. Всем надзирателям, которые будут проходить мимо помещения фельдмаршала, поверх сапог надевать войлочные туфли: старик не любит шума.
— Слушаюсь, господин майор. Будет исполнено.
— А теперь, — говорит Грин, — ступайте к генералу Дрейнеру и предупредите — скоро он будет вызван.
— Кем вызван, господин майор?
— Он знает. Иди.
Переваливаясь, Швальбе выходит за дверь. Грин фальшивым голосом напевает:
Долог путь до Типперери…
Но телефонный звонок прерывает его. Грин поднимает трубку.
— Хэлло! — басит он. — Смелей, малютка! Отвечает тюрьма. Ах, это вы, фрейлен Луиза… Да, это я, начальник тюрьмы. Беспорядки? На заводах? — в голосе Грина появляется сочувствие. — Коммунисты и социал-демократы? Черт побери! Извините, фрейлен, это я в отношении саботажников. Принимаются меры?… Хорошо, передам, господин Функ гуляет в саду…
Грин кладет трубку и, продолжая напевать, подходит к письменному столу. Но сегодня ему определенно не везет — в дверях появилась коренастая фигура мужчины средних лет с проседью в волосах.
— Мистер Грин! — резко произносит он.
Грин делает шаг от стола и выпрямляется.
— Что вы здесь делаете? Исполняете служебные обязанности?
— Так точно! — поспешно отвечает майор.
— Ну хорошо, не будем ссориться, — говорит вошедший. — Что у вас?
— Вам надо поторопиться, господин Функ. — Грин смотрит на ручные часы. — С минуты на минуту должны приехать генерал Келли и мистер Гарольд Прайс-младший.
— Я иду принимать ванну, — говорит Функ подчеркнуто безразличным тоном. — Распорядитесь.
— Но они сейчас будут здесь! — почти кричит Грин.
— Ванну, — повторяет Функ. — И умерьте ваше любопытство, майор, все, что нужно, ваши власти знают. Вам надо возвращаться к своей профессии разведчика, Грин, — насмешливо продолжает он.
Грин пытается улыбнуться, но его душат досада и гнев: черт побери, ему делает замечание, и кто же? Заключенный? Но этот заключенный — Карл Функ, пушечный король Германии, и приходится терпеть.
Функ уходит в ванную. Стуча каблуками, поспешно появляется Швальбе.
— Исполнено, предупредил, — говорит он задыхаясь.
— Вот что, — стараясь успокоиться, говорит Грин. — Заключенный моется, а я пойду встречать Келли. Проведи еще раз осмотр помещения.
— Слушаюсь, господин майор.
Грин быстро выходит, а Швальбе садится на краешек стула и начинает «осмотр» тюремных аппартаментов Функа, обставленных старинной мебелью и устланных дорогими коврами.
— Все в порядке… — бормочет он.
Но ему явно не до выполнения распоряжения: майора, его одолевают мысли, связанные не столько с прошлым, сколько с будущим. Он бессмысленно повторяет:
— Ильза Грубер… Непостижимо — жива, до сих пор жива!… И, конечно, на свободе…
— Кто здесь? — спрашивает входя генерал фон Дрейнер. — Ах, это вы, штурмбанфюрер Швальбе! Что вы тут делаете?
Швальбе поспешно вскакивает и подтягивается.
— Думаю, экселенц!
— Что такое? Думаете? — Приступ смеха не дает Дрейнеру говорить.
Он стоит перед Швальбе, одетый в спортивную куртку и широкие габардиновые брюки. Как всегда, на нем синий вязаный галстук. Он похож сейчас на атлета с рекламы мужских воротничков, Швальбе млеет перед ним: когда-то Дрейнер был адъютантом Гитлера!
— По-видимому, случилось что-то невероятное… — наконец произносит Дрейнер. — О чем же вы думаете?
— Об американской политике, экселени.
Дрейнер рассматривает Швальбе сквозь монокль, как ископаемое.
— Что случилось? — повторяет он.
— Ильза Грубер жива до сих пор, а ее повторный процесс снова отложили, — пытается объяснить Швальбе.
— Только и всего? — цедит Дрейнер и на минуту задумывается. — Ильза Грубер… помню.
— Ее должны были казнить еще в сорок седьмом году, — говорит Швальбе. — Тысячи людей послала она на уничтожение в печи Освенцима. Вы же знаете, какие опыты производила она над заключенными в Дахау, Саксенгаузене… там были и американцы… Абажур ее лампы — из человеческой кожи… Я знал того парня, он был поляк, экселенц.
Дрейнер с досадой заметил:
— Вы стали болтливы, Швальбе. Я буду в саду.
Дрейнер так и не понял того, что занимало сейчас бывшего штурмбанфюрера СС и офицера гестапо Швальбе: уж не думает ли он, что пора ему браться за старое? В тюрьме наград не дождаться…
Едва Швальбе покинул комнату, как в ней появились Прайс, Келли и Гаррис.
— Садитесь, господа, — пригласил Келли.
— Итак, сегодня Функ… — сказал Гаррис.
— В самое время, — поддержал Келли. — Мы восстановили его заводы… Функ — это подводные лодки, танки, самолеты.
— Помогите Функу, Джо, навести порядки на его заводах, — сказал Прайс.
— Мне говорили, что здесь верховодит всем какой-то коммунист, — подал голос Гаррис.
— Какой-то! — зло произнес Келли. — Курт Рихтер не «какой-то», а один из лидеров запрещенной компартии. Народ прислушивается к нему.
— Тем хуже для него. — Прайс сжал кулаки. — Я не узнаю тебя, Джо. Скажи, почему этот Рихтер до сих пор не убран?
— Это не так просто. Но я сегодня же займусь им…
Развить его мысль генералу не удалось — в комнату вошел Карл Функ. Прайс поднялся с кресла и стал рядом с Келли.
— Я счастлив, — напыщенно произнес он, — что именно на мою долю выпала честь привезти вам сообщение о досрочном освобождении. Вы свободны, господин Функ, и можете покинуть стены тюрьмы хоть сейчас.
— Наконец-то! — вырвалось у Функа, и он бросился пожимать руки гостям. — Я так страдал…
— Надеюсь, мы, как и прежде, будем плодотворно сотрудничать, — ободрил его Прайс.
— Да, да, конечно…
Со стороны улицы послышался нарастающий шум.
— Грин! — крикнул Келли и, когда майор появился, приказал: — Выясните, что там?
— Демонстрация рабочих завода Функа, — ответил Грин — Требуют изменения условий труда… Повышения заработной платы… Возражают против перевооружения…
— Та-ак… — зловеще протянул Прайс.
Он подошел к окну и стал смотреть на улицу.
— Вот он, Рихтер, — указал Келли.
— Бывший токарь на моем заводе, — злобно бросил Функ. Никто не заметил, как в комнате появился Дрейнер. Он тоже подошел к окну.
— Рихтер! Опять Рихтер! — вскричал он. — Эй, Швальбе!
Швальбе буквально ворвался в помещение:
— Слушаю, экселенц!
Все смотрели теперь не только на то, что делалось вне стен здания, но и на сцену, разыгравшуюся перед их глазами здесь, в аппартаментах Функа.
— Я помню приказ, который тебе дал фюрер, — резко сказал Дрейнер. — Уничтожить Рихтера. Я сам передавал тебе этот приказ. Почему же ты до сих пор не выполнил его?
Швальбе растерялся…
— Но, экселенц… — начал он заикаясь. — Я гонялся за ним несколько лет. Мне удалось арестовать его.
— Почему же он жив? Ты не выполнил приказа фюрера!
— Рихтера бросили в концлагерь…
— Таким мы рубили головы, — сказал Дрейнер.
— Участь Рихтера была хуже: я передал его в руки Ильзы Грубер… Он должен был погибнуть мучительной смертью во время опытов. Но ему повезло — он был еще жив, когда концлагерь заняли русские.
— Курта Рихтера уничтожить, — продолжал Дрейнер, не сводя глаз с Швальбе. — Приказ есть приказ. Ты слышишь?
— Да, экселенц.
Функ быстро подошел к Дрейнеру и пожал ему руку. Келли сделал вид, что он ничего не слышал:
— Грин, — обратился он к майору, — с сегодняшнего дня вы возвращаетесь в отдел разведки. Возьмите с собой и вашего помощника, — кивнул он в сторону Швальбе.
Когда Грин и Швальбе удалились, Келли объявил бывшему адъютанту Гитлера о досрочном его освобождении.
Итак, человек, по приказу Прайса-младшего разработавший какой-то секретный военный проект, был на свободе. Никто не спорил о его достоинствах и недостатках, для Прайса и его спутников он являлся непререкаемым авторитетом. Лайт отсутствовал и не имел возможности дать Прайсу очередную справку о бывшем адъютанте Гитлера, генерале Дрейнере. А Лайт мог бы сказать о нем следующее.
Имя генерала Герхарда фон Дрейнера принадлежало к одной из старинных графских фамилий. В 1918 году Дрейнер служил в германской нефтяной фирме и попал в Польшу и Румынию. Там он завязал дружбу с американскими бизнесменами. В 30-х годах он приехал в США. Доверие к нему за океаном было велико — он стал секретным экспертом американской армии и, таким образом, превратился в двойного агента: германскому генштабу поставлял данные о секретных военных мероприятиях США; американской разведке передавал секретные сведения о вооружении и обучении гитлеровской армии. На родину Дрейнер вернулся накануне войны, в 1938 году, и поступил в генштаб.
Дрейнер резко возражал против войны на Западе, а когда война все-таки началась, ушел из генштаба.
После гитлеровского нападения на Советский Союз Дрейнер командовал отборной 116-й танковой дивизией «Гончая». Армия Холлидта, в которую входила дивизия, была разбита частями 3-го Украинского фронта. Головорезы «Гончей» не раз с позором бежали с поля боя. Как объяснял Дрейнер однажды в рапорте Холлидту, солдаты и офицеры 116-й дивизии «двинулись в том направлении, куда их вел инстинкт». Больше всего подверженным «инстинкту» оказался командир дивизии Дрейнер — он бросил своих солдат, вооружение, штабные документы и бежал в тыл. Холлидт приказал ему сдать командование дивизией другому и представить в главную квартиру объяснения, возникло дело «о самовольном оставлении командиром 116-й моторизованной дивизии графом фон Дрейнером занимаемых им позиций». В своих рапортах Холлидту и командиру 30-го корпуса Фреттер-Пико генерал Дрейнер писал: «Все в целом можно приравнять к такому случаю, когда солдата сначала лишили ног, чтобы он не мог больше двигаться, а затем рук, чтобы он не мог больше драться, и, наконец, заткнули ему рот, чтобы он не мог призывать и приказывать. Эта жалкая беспомощность перед катастрофой приводит каждого, над кем бы такая катастрофа ни разразилась, все равно офицер он или солдат, в состояние шока».
Кое-как уйдя от расплаты за трусость, Дрейнер отсутствие храбрости как в себе, так и у своих подчиненных возместил затем свирепостью: убивать стариков и детей, мирных безоружных людей оказалось занятием и нетрудным и выгодным. О Дрейнере заговорили, и одно время он очутился в приемной Гитлера в качестве его военного адъютанта и советника. Однако на новом месте дела генерала пошли неважно: вешать и расстреливать он тут никого не мог, удивить фюрера никакими, самыми неожиданными проектами массового уничтожения людей он был не в состоянии — у Гитлера фантазия была богаче; в военных же его советах особой нужды не ощущалось: другие генералы до него и за него разработали планы ведения войны с Россией и «уничтожения азиатских орд». В соответствующий момент Дрейнеру удалось ретироваться, и он снова появился в 116-й дивизии. Однако «шок», полученный им на фронте ранее, не прошел — полководца из него не получилось.
Но вот кончилась война, открылись ворота тюрем и концлагерей, народы заговорили о наказании военных преступников, и Дрейнера посадили на целых двадцать лет за каменные стены каземата: ему вспомнили виселицы и расстрелы заложников. Это могло быть концом карьеры и жизни. Но не успел еще Дрейнер испугаться и хотя бы в помыслах отрешиться от мирских дел, как в его камере появились из-за океана представители тех, кто сотрудничал с ним на протяжении многих лет. Двери камеры распахнулись. Но теперь Дрейнер не скулил и не спешил бежать из тюрьмы, он снова «работал» совместно со своими старыми друзьями. И основное задание, над которым ему пришлось потрудиться, Дрейнеру было передано от имени Прайса-младшего. Дрейнер забыл об «инстинкте», когда-то приведшем его под суд. Свойственные прусскому юнкеру надменность и чванство, а также сознание, что Прайсы в нем нуждаются, пробудили в бывшем адъютанте Гитлера высокомерие и наглость, качества, как известно, присущие в первую очередь именно трусам. Вот и теперь, услышав о том, что он «досрочно»-освобождается из заключения, Дрейнер брезгливо скривил губы и произнес:
— Благодарю… Мое пребывание в тюрьме слишком затянулось.
Демонстранты шли по улице мимо тюрьмы. Отчетливо слышались лозунги, которые выкрикивали рабочие:
«Долой ремилитаризацию!»
«Янки, убирайтесь домой!»
Функ, казалось, был потрясен.
— Германия, я не узнаю тебя! — патетически восклицал он, стоя у окна.
Прайс недовольно и резко бросил ему:
— Но вам придется иметь дело именно с такой Германией. Тут уж ничего не поделаешь… — Он обратился к Дрейнеру: — Покажите!
Тот подошел к стене и быстро повесил большой белый лист — это была карта, выполненная от руки. На белом поле зловеще лежали жирные, черные, непомерно большие стрелы.
Карта испещрена знаками и надписями:
Икс+1, икс+2…
Берлин — Вена=один день;
Берлин — Прага=три дня;
Берлин — Варшава=17 дней.
Дрейнер пояснил:
— Днем «икс» в приказах Гитлера назывался день внезапного нападения. По привычке я сохранил старую терминологию.
Прайс и Функ приблизились к карте.
— Это ваше дело, — пробурчал Прайс. — Но вот сроки надо сжать. Семнадцать дней до Варшавы очень долго… Кстати, у вас отправная точка Берлин, а сколько же времени потребуется на то, чтобы отсюда добраться до Берлина?
— Это в компетенции генерала Келли, — сказал Дрейнер.
— Ну а где же «план Дрейнера»? — спросил Прайс.
Дрейнер подал запечатанный портфель.
— Здесь. Но истинным автором этого плана являетесь вы, сэр. — Дрейнер говорил по-английски безупречно, хотя и несколько медленно.
— Этот сверхсекретный план, — ответил Прайс, — ваш. Вы его создали — и никто другой. Я сегодня же изучу его в деталях… Кого вы думаете привлечь к выполнению плана?
— Германа Гросса, конечно, — вмешался Функ, который был в курсе плана Дрейнера.
— Но он может и не согласиться… И тогда он разоблачит нас, — заметил Прайс.
На губах Функа появилась насмешливая улыбка:
— Мы и не собираемся посвящать Гросса в наши дела… Это не обязательно… Герман Гросс, сам о том не ведая, уже работает над претворением «плана Дрейнера» в жизнь.
Прайс удивленно поднял бесцветные брови:
— Я всегда говорил, что немцы отличные организаторы, — и направился к выходу. — Теперь создайте армию и тогда с богом — опять на Восток! — бросил он и, по-видимому вспомнив изречение из библии, по-своему перефразировал его: — «Кто убоится крови своей, да преклонит колени свои перед нами и положит знамена свои к ногам воинов наших».
Генералы Келли и Гаррис переглянулись.
— А если не преклонят и не положат?… — с тревогой шепнул Келли и поспешил вслед за Прайсом.
По радио опять передавали сообщение об Ильзе Грубер.