Келли предпочел заняться делами со своим партнером — Функом, но Гарольд Прайс не утерпел — в сопровождении Лайта он отправился по указанному адресу.

Еще не доезжая до места назначения, пришлось миновать немало полицейских постов — собрание «Зеленых дьяволов» тщательно охранялось. Лайту не по душе было это сборище гитлеровцев, но противоречить Келли и Прайсу он не стал.

«Зеленые дьяволы» — одно из многих солдатских объединений, созданных в Западной Германии за последние годы. Уцелевшие гитлеровские генералы возглавляют эти «традиционные сообщества», которые на самом деле являются воинскими формированиями, в том самом виде, в каком они были созданы при Гитлере. В длинном списке военных организаций можно найти и объединение личного состава 116-й танковой дивизии «Виндхунд», той самой, которой командовал Дрейнер, и «бывших военнослужащих частей «Фау-2», 2-й истребительной эскадры «Рихтгофен», легиона «Кондор», парашютно-танкового корпуса «Герман Геринг», Африканского корпуса, эсэсовских частей: «Великая Германия», «Гренадерская дивизия фюрера», «Дивизия сопровождения фюрера» и бесконечного множества им подобных.

Прайс и Лайт вошли в огромный зал пивной, в нем собралось четыре тысячи парашютистов корпуса «Зеленые дьяволы». До одури пахло пивом и табаком. Повсюду были развешаны дубовые листья — эмблема парашютистов, значки с изображением устремившегося вниз орла, фотографии и рисунки, изображавшие боевые действия парашютистов, и призывы объединиться в военное товарищество по роду оружия. На штатских костюмах большинства присутствующих — серебряные парашютные значки и гитлеровские военные ордена.

Громкоговорители помогали разыскивать старых друзей. Представитель «товарищества» «Зеленых дьяволов» раздавал бесплатно газету того же наименования с портретами «героев» войны, с большим изображением «железного креста» на первой странице. Оркестр играл военные марши и песни.

Гарольд Прайс и Лайт заняли места. Неожиданно у дверей раздалось громкое «хох!», и солдаты на плечах внесли в зал своего командира генерала Рамке — он был в форме парашютиста.

Рамке сел за стол и начал было речь. Говорить ему, однако, не пришлось: у входа снова послышался шум, крики «хох!»: в зал вошел генерал Фалькенгаузен, бывший гитлеровский гаулейтер Бельгии, а вслед за ним появился фельдмаршал Кессельринг. Это по его приказу эсэсовцы сравняли с землей итальянское селение Марцаботто, а 24 марта 1944 года в Риме были расстреляны из пулеметов триста тридцать пять заложников, ни в чем не повинных мужчин и женщин. Когда он командовал 1-м воздушным флотом, по его приказу гитлеровские летчики, бомбили мирные города и села Польши, Норвегии, Франции, Советского Союза… За военные преступления Кессельринг был осужден к расстрелу, но после непродолжительного пребывания под арестом в тюрьме «Верль» отпущен англо-американскими властями на свободу. И пока Дрейнер составлял для Прайса планы военных походов, Кессельринг еще в тюрьме «Верль» был назначен председателем военной фашистской организации «Стальной шлем». И вот сейчас, гордо подняв голову, этот убийца шел к почетному креслу, приготовленному специально для него. Рамке отдал ему рапорт.

На некоторое время в зале воцарилась тишина. Рамке произнес речь — она была явно обращена к американцам, к Прайсу, о присутствии которого он, конечно, знал. Лайта покоробила откровенная наглость гитлеровца: немецкие солдаты безоговорочно возьмутся за оружие и вместе с американцами пойдут на Восток в том случае, если… Этих «если» было очень много. Среди них — требование немедленно предоставить свободу таким военным преступникам, как Дениц, Редер, Гесс…

Гарольд Прайс недовольно пробормотал:

— Мы сами знаем…

После Рамке выступил Фалькенгаузен. Старчески дребезжащим голосом он говорил о том, как послушен ему был Чан Кайши, когда Фалькенгаузен находился при его особе в качестве военного советника. Но потом на смену немцам в Нанкине появились американцы… Без видимого логического перехода Фалькенгаузен с сожалением вспомнил о потерянных Германией колониях в Китае, в Океании, в Африке… Камерун, берег Миклухо-Маклая на Новой Гвинее. Солдаты сдержанно шумели, не понимая хитрого хода оратора. Кессельринг же согласно кивал головой. Лайт раздраженно поднялся и, взяв удивленного этим Гарольда Прайса под руку, покинул зал. Вслед им раздалось «Дойчланд, Дойчланд юбер аллее», подхваченное четырьмя тысячами глоток.

Открывая дверцу автомобиля, Лайт сказал:

— Вслед за Шпандау Камерун — для одного дня этого многовато, сэр. Мы с вами можем попасть впросак, выслушивая без возражения подобные претензии: бывшие немецкие колонии принадлежат нашим союзникам.

— Опять дипломатия… — Прайс сердито засопел. Усаживаясь в машину, он убежденно произнес: — Превосходные парни, я в них уверен. Запомните, Лайт, немцы — вот наши естественные союзники в будущей войне. Они опытные солдаты…

— Я не разделяю вашего оптимизма, сэр, — ответил Лайт. — Приходилось ли вам беседовать с рядовым немцем, ну, с таким, которого у нас принято называть «средним американцем», или с бывшими солдатами?

Прайс опять недовольно засопел. Глаза Лайта заблестели — ему пришла удачная мысль:

— Вы ничего не имеете против такой беседы, сэр?

Прайс сказал что-то неопределенное. По знаку Лайта машина развернулась и пошла вдоль набережной к окраине города, к знакомому ему локалю на углу Кляйнерштрассе.

— Опять воевать? — заговорил грустным голосом парень. — Я провел три года в русском плену, с меня вполне достаточно. Пять лет в армии и три года в плену — это очень долго… И чем дольше это тянулось, тем меньше мы, солдаты, понимали, почему все это должно продолжаться. Нет ничего более ужасного, как находиться на фронте, дожидаться писем из дому и вдруг узнать, что ваш родной город подвергся бомбежке… Вам, американцам, не понять этого, нет, нет… А я не желаю снова переживать это.

Однажды мне дали отпуск… Я не стал об этом сообщать родным, хотел доставить им неожиданную радость. С вокзала я направился к нашему дому… Но дом уже не существовал: накануне ночью город бомбили ваши самолеты, и теперь передо мной были развалины. Мои мать и сестра погибли. Пережить подобное еще раз? Нет! Спасибо, господа американцы!

Прерывая неловкое молчание, Прайс заметил:

— Но ведь дело обстояло бы совсем иначе, если бы вам пришлось защищать свою страну от вторжения русских…

— Да, разумеется, огромная разница. Но Гитлер говорил нам то же самое. Все они так говорят… Русские еще никогда не нападали на нас… А если война начнется, по-моему, нас определенно разгромят. Нет, не сражаясь, мы будем в лучшем положении, в таком случае боевые действия будут вестись во Франции, если только и у французов не хватит ума отказаться от драки.

Прайс побагровел.

В разговор вступил второй немец с открытым лицом человека, не привыкшего вилять.

— Разве мы можем победить русских? Гитлер пробовал — не вышло, а ведь у него было почти триста дивизий. А сколько можем иметь мы? Тридцать? Некоторые американцы утверждают, что русские немногого стоят… Разрешите мне сказать вам: и я, и многие мои друзья считаем русских самыми стойкими солдатами из всех тех, с которыми нам приходилось сражаться. Что касается лично меня, то я предпочел бы сражаться с американцем, а не с русским. Я считаю, что нет никакого смысла заставлять германскую армию снова воевать с русскими — мы наверняка опять потерпим поражение.

Прайс хотел что-то возразить, но первый солдат остановил его:

— Вы обещаете помочь нам авиацией… Но как сможете вы атаковать русских, не атакуя в то же самое время нас? В прошлую войну вы бомбили союзную вам Францию, а на этот раз хотите бомбить нас.

Прайс возразил:

— Войны здесь не будет…

Второй немец хмуро заметил:

— Немцы на востоке, за Эльбой, тоже умеют драться… Им чертовски нравится жить по-новому в своей республике…

Прайс пытался выйти из тяжелого положения:

— Война может возникнуть только в случае вторжения сюда русских или их подручных.

— Тогда ее никогда не будет.

Медленно отпивая из кружки пиво, бывший пленный сказал:

— Если нет достаточно крупных сухопутных сил, пехоты, которая в случае чего могла бы не пустить сюда русских, то ваша авиация принесет нам больше вреда, чем пользы. По-моему, им, — он сделал неопределенный жест, — следовало бы договориться с Пиком. Немцы сами должны решать свои дела, чтобы не допустить взаимного истребления. Если наши не согласятся сесть за один стол с Пиком, это к добру не приведет: народ перестанет верить, что правительство хочет мирного урегулирования с Востоком. А если оно хочет этого, то почему же отказывается вести переговоры с восточными немцами?

— Это сложные вопросы, — деликатно заметил Лайт. У стола остановился направляющийся к выходу парень в потрепанном костюме.

— А за что мы будем сражаться? — развязно вмешался он. — За двести марок в месяц? Мы знаем, воевать с русскими тяжело — для них любые условия хороши, они не боятся ни грязи, ни морозов… Черт возьми, я пошел бы к вам, в американскую армию, говорят, вы хорошо платите тем, кто умеет убивать красных… Но идти в нашу армию, благодарю — я лично не хочу быть под палкой прусских фельдфебелей. А вообще-то драка есть драка, но пока у вас нет сильной армии, вам все-таки лучше не затевать потасовку и не агитировать нас.

Парень ушел, насвистывая модный мотив.

— Такой будет служить, — деловито бросил Прайс.

Бывший пленный с неожиданной насмешкой произнес:

— У нас немногие согласились бы служить в армии добровольно, немногие… И заметьте, господа, это как раз самые худшие элементы: бездельники, нацисты и беженцы с Востока, которые хотели бы начать войну, чтобы получить обратно свои земли там — в Силезии и Пруссии. Потом они опять потянули бы нас за собой дальше, им было бы мало границы на Висле, они снова кричали бы об Урале и Волге. — Он с гневом махнул рукой: — Нам нужен нейтралитет! — Он повторил это слово несколько раз. Вокруг раздались одобрительные возгласы.

Прайс побагровел:

— Усилия коммунистов приносят плоды, — и в сопровождении Лайта направился к выходу. — Либо они не видят советской опасности, либо не хотят ее видеть, — усаживаясь в автомобиль, растерянно пробормотал он.

Лайт еле заметно усмехнулся.

— К Функу, — приказал Прайс.

До отъезда на маневры в Пфальц осталось несколько дней.