Снэйк обернулся быстро: у Рижского вокзала он встретил Алхимика и не мешкая доставил его в свое логово на даче.

— Вы свободны, Снэйк, — резко произнес Фокс, как только «Михаил Иванович» ввел Алхимика в комнату, где новый шеф все еще пробавлялся коньяком. Ослушаться Чуму было невозможно, и Джо Снэйк покорно удалился.

Гость стоял перед Фоксом с перекинутым через руку пыльником и выжидательно смотрел на уполномоченного Аллена Харвуда. В глубоко скрытых глазах Чумы блеснули холодные огоньки и тотчас погасли.

— Вы провалились, — почти прошептал он.

— Я так и думал… Шервуд?

— Да… Этот осел потерял тут чувство ответственности… Вы провалились, Алхимик, но я не виню вас. Бросьте к черту ваш пыльник и выпейте коньяку — успокаивает. Вышвырните и вашу дорогую трость, она вам больше не потребуется, профессором вам уже не быть. Признаться, когда я провожал вас сюда из долины Рейна, я никак не предполагал, что вся наша затея лопнет.

— Я нацелился было на лабораторию Ясного, но теперь мне придется думать о том, как отсюда выбраться за кордон. — Алхимик говорил тоном сожаления.

Фокс холодно посмотрел на него.

— Вы ошибаетесь, — заговорил он. — Вам поручается продолжать заниматься именно лабораторией Ясного, во что бы то ни стало получить нужные нам сведения о его работах, а потом взорвать лабораторию. Чекисты будут воображать, что вы испугались, спрятались и теперь уже Ясным заниматься не сможете. Мы поступим как раз наоборот.

— Это дерзко, — в голосе Алхимика послышалось восхищение изворотливостью шефа.

Чума продолжал:

— Прежде всего это не логично. И именно поэтому можно рассчитывать на успех. Бдительность в охране лаборатории будет усилена, как же иначе, но эта бдительность — чистая проформа, ведь в глубине души каждый из них будет думать, что именно теперь-то опасаться нечего… Мы воспользуемся этим. Но прежде всего надо установить местонахождение лаборатории. Нам пока известно — она находится не в Москве и не под Москвой. Где же?… Кстати, с этой минуты вы не Макгайр, а Прохор Кузьмич Надеин. Сейчас мы возьмем из гардероба Снэйка соответствующий костюм, и вы преобразитесь в рабочего… Нам известно, что в лаборатории Ясного работал некто Семен Надеин. В результате несчастного случая в лаборатории он долго болел лучевой болезнью и теперь живет у себя на родине, адрес я вам дам. Вы явитесь к нему под видом двоюродного брата, которого он никогда не видел. Вам придется как следует изучить свою новую биографию. К сожалению, у нас мало времени. Вот ваши новые документы. Подробное ваше жизнеописание, сведения о родственниках, фотографии вы изучите в дороге и сожжете. Всё. Теперь за дело: с ближайшей электричкой вы должны уехать от Москвы подальше, а там — в гости к Надеину. Вот вам адрес для связи со мной — выучите и тоже уничтожьте.

Снэйк не видел, как через час из калитки осторожно вышел Алхимик. Теперь он был одет в короткий, не первой свежести пиджак и брюки, заправленные в сравнительно новые еще хромовые сапоги, на голове его ловко сидела военного образца фуражка с синим кавалерийским кантом. В руке Алхимик нес потертый чемоданчик. От изящного профессора англичанина в нем ничего не осталось.

Так «Прохор Надеин» с задворков вошел в жизнь. Сейчас он направлялся к станции. Осматриваясь по сторонам, он вспоминал свой полный опасности жизненный путь.

Родители — помещики средней руки где-то на Волге. Судя по фамилии, они, по-видимому, происходили из обрусевших немцев, но сами считали себя исконно русскими.

После свержения самодержавия барин Леонид Борисович Олиф появился на политической арене своего уезда: он утверждал, что только Временное правительство вместе с такими «просвещенными» державами, как Англия и Франция, даст матушке-России мир и процветание. Олиф без устали председательствовал в уездном «учредительном собрании» и, не смея открыто защищать павшую монархию, стал одним из местных лидеров социалистов-революционеров. Расчет, с его точки зрения, был правильный: его поддержали местные кулаки и приезжие краснобаи из «центра».

Так продолжалось до Октябрьской революции. Сразу после Октября Олифу пришлось бежать за Волгу. Позже вместе с Колчаком Олифы оказались в Сибири. Отступая с белыми частями все дальше, отец и старший брат Алхимика вступили в контакт с американскими и японскими оккупационными властями на Дальнем Востоке. Позже семья жила в Харбине и Мукдене. Тут на свет появился младший в роде господ Олифов — Валерий.

Он рос и воспитывался в среде белых эмигрантов, потерявших в России свои поместья, фабрики и заводы. Валерий Олиф окончил школу, овладел английским языком. О родовом имении, о котором знал только из рассказов старших, он вспоминал с вожделением; оно снилось ему по ночам как олицетворение райской жизни, отнятой у него хамами мужиками, превратившими барина Олифа и его чад в нищих.

Позже там же, в Маньчжурии, с японской разведкой пришлось установить контакт и младшему в роде, Валерию, «младшенькому», как его звали дома. Некоторое время дела шли как будто неплохо, «младшенький» обзавелся семьей, но вторая мировая война все перевернула: Квантунская армия капитулировала перед русскими, японцы поспешно удирали из Маньчжурии, «младшенький» остался без работы, а семья без хлеба. Сначала надеялись, что все как-то обойдется — на американских кораблях с юга прибывали гоминдановские дивизии Чан Кай-ши. Но вскоре стало ясно, что надеяться не на что — китайские коммунисты ударили с севера, и гоминдановцы покатились на юг. Вместе с ними, даже несколько опережая их, удирали бывшие русские помещики: боялись попасть в руки солдат Мао Цзэдуна. Задержались было в Шанхае, Кантоне, но пришлось бежать дальше — в Сиам. «Младшенький» же оказался предусмотрительней папаши и старшего брата: работая на японцев, он еще в Харбине запродался разведке Аллена Харвуда, его успели оценить и теперь направили в Соединенные Штаты для подготовки к дальнейшей «деятельности». В Америке ему пришлось не только окончить специальную шпионскую школу, но и по-настоящему заняться некоторыми науками, главным образом ядерной физикой. Мечты погулять, поораторствовать на собраниях таких организаций, как «Комитет освобождения России» или «Крестовый поход против Советского Союза», не осуществились; в разведке Аллена Харвуда существовали свои жесткие правила: агент, получивший кличку Алхимик, должен был быть тщательно законспирирован, и, таким образом, злоба против всего советского осталась неизрасходованной… Вместо того, чтобы спокойно доживать свои дни в родовом имении на Волге, отец теперь влачит жалкое существование в Кении, где старший брат служит в английских полицейских частях и может ежеминутно получить в голову партизанскую пулю. Вместо того, чтобы прожигать жизнь в ресторанах Москвы и Петрограда, делать карьеру, черт возьми, гвардейского офицера, он, Алхимик, вынужден денно и нощно молить бога за то, что его ценят в разведке Харвуда: он — специалист по России, он говорит по-русски без акцента! Ему удалось удачно выполнить несколько поручений Харвуда, но главным было хорошо сыграть роль английского профессора. Однако по вине Шервуда он провалился в самом начале.

…Рассекая ночную темь, электропоезд мчался от Москвы. В одном из вагонов, облокотившись на чемодан, дремал нестарый еще мужчина в фуражке с синим кавалерийским кантом.

Фокс не хотел задерживаться в этом месте дольше необходимого, надо было перебазироваться на новую, «свою», квартиру. Конечно, он не собирался среди ночи отправляться в давно приготовленный для него уголок, нет, верный себе, он еще некоторое время будет проверять, следить… Но отсюда следовало уходить немедленно — этого требовала тактика глубокой конспирации: Джо Снэйк все же мог оказаться более скомпрометирован перед КГБ, чем это пока известно ему, Фоксу. И он стал собираться в путь.

Снэйк казался пораженным, хотя, по правде говоря, предстоящий уход Чумы его очень обрадовал.

События этого дня утомили его до предела, и ему нужно было отдохнуть, остаться одному. Прощаясь с ним, Фокс был краток.

— Никуда отсюда не высовывайте носа, — приказал он. — Автомобилем пользоваться временно прекратите, спрячьте его в сарай. Продолжайте активно заниматься Гореловым и руководить операцией против Ясного и Лучинина в Тянь-Шане — приказ шефа должен быть выполнен в точности. Меня будете информировать через связного. Иногда я вам буду позванивать по автомату. Вносить что-либо новое в операцию «Вирус» без моего разрешения запрещаю: хватит с меня ваших провалов. Запомните — никаких вольностей! Прикажите Цветковой быть поактивнее с Гореловым — он человек осведомленный. У нее имеется диктофон?

— Да.

— Вот и хорошо… Я ухожу, Снэйк, возможно, мы больше не встретимся, для вас это будет только лучше. Не забывайте, я буду знать о каждом вашем шаге! Пока до моего звонка замрите и не двигайтесь. Поняли? Гуд бай.

Фокс выскользнул за дверь и повернул в сторону леса, который начинался совсем рядом. Где-то на соседней просеке заливались собаки.

Снэйк сидел усталый и опустошенный, с отвисшей челюстью и тяжелыми мешками под глазами на нездоровом, одутловатом лице. Глотая коньяк, он размышлял. Положение не из легких: ему не следует часто показываться на улице и в то же время приказано активизировать разведывательную работу. Он знал, что Цветковы, несмотря на его исчезновение, будут продолжать заниматься инженером Гореловым: об этом было на всякий случай условлено заранее. Но им может потребоваться его помощь, к тому же, если он в течение продолжительного времени не будет подавать признаков жизни, они свяжутся непосредственно с преемником Шервуда, а тот не замедлит появиться, и весь дорогостоящий материал передадут, конечно, ему. Этого допускать не следовало ни в коем случае — Снэйк потерял бы великолепную возможность увеличить свой счет в банке, да и сама по себе информация Горелова могла облегчить ему ту часть операции «Вирус», за которую отныне он отвечает перед Чумой. Затем нужно было по-прежнему оставаться в курсе дел, происходящих в далеких Небесных горах: «невидимка» не сегодня-завтра выполнит задание. Снэйк обязан немедленно об этом сообщить Прайсу, пусть тот поймет, черт побери, что это дело его рук, а не выскочки Фокса.

Едва рассвело, Снэйк вышел во двор и стал заниматься гимнастикой — он знал, что хозяин дачи Гавриил Самохин встает ни свет ни заря и обязательно пройдет мимо.

Дача двухэтажная, неуклюжей архитектуры: второй этаж выглядел пузатой надстройкой, по размеру больше первого. Таких уродливых дач под Москвой немало. Но в отличие от других себе подобных дача Самохина была архитектурно изуродована с расчетом и имела особенность, в которую Снэйк был посвящен… Снаружи во второй этаж вела крутая, с гнилыми перилами, деревянная лестница, упиравшаяся в небольшую дверцу, на которой всегда висел ржавый пудовый замок. Открыв эту дверцу, можно было увидеть длинную, заканчивающуюся большим окном комнату, совершенно пустую, если не считать грубо сколоченного стола и пары убогих стульев. От двери до окна шла бедная дерюжная дорожка. Больше в этой нежилой верхней комнате абсолютно ничего не было. Представители милиции не раз, для очистки совести, заглядывали сюда, наверх, в сопровождении весьма любезного в таких случаях хозяина, но дальше двери они не шли: с чердака несло запахом застоявшейся сырости, подгнившего дерева. И никто не интересовался, что же находится там, за фанерными стенами этой заброшенной мансарды. Но стены были выведены не случайно — за ними скрывалось несколько крохотных, в два-три метра, тайников, в которые вел тщательно замаскированный ход через чулан с той самой половины дачи, которую занимал Снэйк. Из тайников можно было проникнуть и в большую, с дерюжной дорожкой, комнату. В эти самые тайники Снэйк до утра перетащил все необходимое: продукты, гардероб, различные вещи. Кому придет в голову искать его там? При необходимости хозяин снова продемонстрирует любопытным необитаемый, пустой чердак, и те уйдут ни с чем.

Архитектура дачи была неслучайной. Дело в том, что в молодости, накануне революции, жена Самохина содержала нечто среднее между заезжим двором и публичным домом. В ее заведении на роли посыльного и вышибалы подвизался молодой деревенский парень — Гавриил Самохин. Парень был жаден до денег и до полнотелой хозяйки, и хотя та не стесняла себя с приезжими — лишним заработком пренебрегать грех — Гаврилу держала при себе.

После революции дела пошатнулись. Хозяйка притона бросила свое заведение, захватила накопленное золотишко и вместе с Гаврилой сбежала в его родную деревню в качестве скромной супруги. Самохины быстро отгрохали себе дом-хоромы, завели хозяйство, а заодно в большом секрете от окружающих занялись скупкой драгоценностей.

В тридцатых годах Самохин для вида вступил в колхоз, трудился в правлении, жена «по болести» сидела дома. По всему чувствовалось: события назревали тревожные, и по совету умудренной опытом жены Гавриил Самохин — еще в средних годах мужик — отпустил себе длинную рыжую бороду «для возраста», а заодно, за взятку, сумел приписать и года в свой паспорт.

Когда разразилась война, Самохин, ко всеобщему удивлению, оказался непризывного возраста. Но оставаться в деревне было опасно — могли докопаться до истины, и Самохины «эвакуировались» в Свердловскую область. Там в крупном районном центре Самохин, опять за взятку, определился на должность заведующего продуктовым складом. Завхозом работала его жена, к тому времени из Феклы превратившаяся в Федосью, Самохины жили в полном довольстве и систематически делали подношения начальству. Их хвалили и по окончании войны не хотели отпускать. Но — хватит! Самохин рвался в родную деревню. Он приехал домой ночью, шел босиком, чтобы не шуметь, пробрался к себе на усадьбу. От дома остались одни головешки — село шесть раз переходило из рук в руки.

Кубышка с драгоценностями оказалась на месте. В ту же ночь, боясь, чтобы его кто-нибудь не увидел, Самохин, как вор, бежал из родной деревни и обосновался под Москвой. Здесь, поблизости от старого «заведения» Феклы-Федосьи, Самохины приобрели участок и построили дачу, в архитектуру которой хозяйка перенесла кое-что от своего былого «заведения» — тайники на втором этаже.

Здесь, за глухим забором, находили себе приют беглые уголовники и спекулянты из различных городов страны.

Самохины всех встречали одинаково приветливо, документов не спрашивали, ни биографией, ни делами не интересовались — они понимали, с кем имеют дело, и брали с «постояльца» большие суммы. Копить деньги для кубышки стало их страстью больше чем когда-либо: в этом теперь был весь смысл их жизни.

Коровы у Самохиных не было. Федосья не стала бы возиться с навозом, собаки тоже не было — она беспрерывно лаяла бы на новых клиентов, чего допускать, понятно, не следовало, чтобы не возбудить лишних разговоров среди соседей.

Делами притона ведала Фекла-Федосья, а муж ее устроился в пожарную команду на соседней станции и, как и раньше в колхозе, пролез в актив. Он никогда не опаздывал на службу, был усерден, без устали поучал молодых и критиковал недостатки. Начальство не могло нахвалиться Самохиным, на него сыпались благодарности, премии.

Дачу Самохиных и облюбовал себе для резиденции Снэйк. Он отрекомендовался крупным профсоюзным работником — Михаилом Ивановичем. Попросил, чтобы никто из соседей не знал о его проживании здесь и чтобы никакие посторонние лица уже не появлялись у Самохиных. Новый постоялец готов бы оставить за собой дачу на десяток лет, и Самохины согласились на все его условия: денег он не жалел.

Скосив глаза в сторону калитки, ведущей на хозяйскую половину, Снэйк усердно занимался утренней гимнастикой.

Пожарник спешил на дежурство.

— Доброе утро, Гавриил Акимыч, — приветствовал его Снэйк. — У меня до вас дельце есть… собственно не дельце, а так — предложение.

Самохин остановился.

— Собаку нужно бы завести, — сказал Снэйк. — Только хорошую, овчарку или волкодава. Рискованно так-то, без собаки, место глухое, малолюдное, прирежут еще.

Самохин озабоченно взъерошил пятерней волосы.

— Да ить она сожрет… С потрохами сожрет, окаянная, — произнес он. — Ей, проклятой, ить одного хлеба сколько надо, а деньги… Где взять-то?… Налоги замучили.

— Хорошо. — Снэйк с наигранной брезгливостью оттопырил губы, он ожидал этих слов. — Я оплачу содержание собаки, Гавриил Акимыч, нельзя же, чтобы нас с вами как-нибудь ограбили жулики…

— Вешепонятно, — пробормотал Самохин.

— Собака должна быть сегодня же. Достаньте позлее и покрупнее. Не торгуйтесь — дорого да любо, поняли?

— Вещепонятно, — повторил хозяин свою излюбленную нелепую фразу и поспешил за калитку. Снэйк, успокоенный, возвратился к себе — затея с собакой определенно своевременна — агенты КГБ не смогут установить за ним слежку возле самой дачи, собака почувствует и выдаст их, и он сумеет своевременно удрать или спрятаться.

Генерал Бондзренко внимательно рассматривал карту границы.

— Расскажите подробней, как погиб проводник Садык? — обернулся он к полковнику Харламову.

Начальник погранотряда стал показывать по карте:

— Вот озеро Мерцбахера, откуда экспедиция Лучинина и Ясного двинулась в юго-восточном направлении.

— К «Черной пасти»? Поверив басне Камзолова? Дальше!

— Вот в этой точке находился рядовой Акопян. Здесь ночью на него совершено нападение, его обстреляли.

— Какова, по-вашему, цель нападения?

— Заставить Акопяна вызвать на помощь майора Проценко.

— Дальше!

— Нападавших пока не обнаружили… Утром экспедиция тронулась в путь. Как сообщает по радио капитан Русаков, проводник Садык накануне обещал ему что-то сообщить, но не успел — при спасении из ледовой щели радиста Громовой он свалился в пропасть.

— Кто спас Громову? Где в тот момент находился капитан Русаков?

— Русаков был в другом месте с Ясным и Лучининым. Громову спасли Камзолов и его проводник Муса.

— Возможно, это о них Садык и хотел сообщить Русакову, и они просто столкнули его?

— Громова этого не подтверждает. Почему же, в таком случае, они заодно не отделались и от нее, а, наоборот, на себе притащили в лагерь?

— Н-да… Что-то тут не то. — Бондаренко на минуту задумался. — Где-то тут наш «невидимка» — раз. Группу Ясного-Лучинина определенно увлекают в сторону границы — два. Я знаю, вы скажете: «Это же граница с Китаем». Но это еще ничего не значит, вы же сами говорите, что по ту сторону границы шатается банда гоминдановца Ла Лоу. Вот видите.

— На линии границы мной меры приняты, товарищ генерал.

— Прекрасно. Но мы сделаем кое-что еще… Надо будет только предварительно согласовать с Москвой. Сейчас мы это сделаем. Товарищ майор, а что у вас с Ухваткиным?

— Лечится, товарищ генерал, — вытянулся Ундасынов. — Мои сотрудники держат его под наблюдением день и ночь.

— А он этого не замечает?

— Конечно, нет…

— Обольщаетесь, майор, — Бондаренко с удовольствием повторил любимое выражение генерала Тарханова. — Я уверен, что Ухваткин обнаружил вашу слежку и притворяется для того, чтобы в соответствующий момент удрать. Имейте в виду, этот момент обязательно настанет и, по-моему, скоро.

— Не упустим, товарищ генерал…

Бондаренко недовольно посмотрел на Ундасынова.

— Не будьте слишком самоуверены, майор, это может привести вас к провалу. Ухваткин — агент иностранной разведки, это нам уже ясно. И смешно думать, что он действительно решил отправиться из Москвы в Койсара полечиться… Тут тоже что-то не то, а что именно — это обязаны выяснить вы, майор. Надо нащупать связь агента, известного под фамилией Ухваткина, с «невидимкой», а этой связи не может не быть! И тогда, по этой ниточке, мы придем и к вражескому лазутчику, заброшенному на советскую территорию в районе Краснотала. Он где-то здесь. Но где — это нужно выяснить — и немедленно. Поймите, в любой час может случиться то самое, чего ждет Ухваткин, отсиживаясь в санатории. Немедленно отправляйтесь в Койсара и займитесь этим делом лично.

— Слушаюсь, товарищ генерал. — Ундасынов поспешно удалился.

— Теперь о спутниках Камзолова… — Бондаренко снова повернулся к полковнику Харламову.

— Колхозники… Камзолов очень спешил и оставался в селении, где нанял их, всего несколько часов.

— А кто же совершил нападение на Акопяна?

— Принимаем меры к выяснению, — хмуро ответил полковник.

— Проценко?

— Возвратился к группе Ясного.

— Ну хорошо, идемте к проводу, согласуем с Комитетом Государственной Безопасности одно мероприятие, без которого мы, наверное, не обеспечим успеха.

Ни Двадцатый, ни его шефы не предполагали, что советская контрразведка разгадает их ход и нанесет им удар там, где они этого меньше всего ожидали.

Ночевал Фокс в лесу, неподалеку от дачи Самохина. Рано утром он старательно обошел поселок стороной, полем добрался до станции и на электричке возвратился в Москву. День ушел на изучение того района, в котором ему предстояло на некоторое время поселиться, на ознакомление с расположением улиц, дворов и на то, чтобы еще раз убедиться в том, что за очередной резервной квартирой не наблюдают сотрудники КГБ. Как будто все было в порядке, но это «как будто» не устраивало Чуму — он не войдет туда до тех пор, пока у него не появится хорошо знакомое чувство уверенности, что опасности нет.

С наступлением темноты Фокс очутился совсем в другом районе столицы, в лабиринте тихих, малолюдных переулков и тупичков.

Где-то во дворе поют под баян, из открытых окон доносятся голоса — люди отдыхают после трудового дня. Фокс внимательно осмотрелся — в переулке ни души. Дошел до угла — вот он, столб с фарфоровыми изоляторами наверху. Столб почти вплотную примыкает к кирпичной стене дома. Осторожно осмотревшись, Фокс запустил пальцы в углубление, аккуратно сделанное в столбе на расстоянии примерно полутора метров от земли. Это был «почтовый ящик».

Пальцы нащупали и извлекли сверток завернутых в целлофан бумаг. В следующую же минуту Фокс энергично шагал к остановке троллейбуса. На небрежно оторванном от детской тетрадки клочке бумажки карандашом было написано по-русски несколько строк, из которых Фокс узнал о провале «Акции "Б"», аресте Шервуда и о том, что при аресте присутствовал полковник советской контрразведки Соколов. В свертке находились и новые документы — паспорт на имя Яна Медниса.

Макгайр!… Вот как неудачно все вышло. Шервуд окончательно провалился. Что он может выболтать о нем, о Фоксе, и будет ли он вообще говорить? Конечно, будет, такие люди обычно трусливы. Известно или нет чекистам о прибытии в Советский Союз Чумы? Впрочем, теперь этот вопрос делался излишним — Шервуд скажет. Следовательно, он, Чума, допустил колоссальную ошибку, выпустив отсюда Шервуда живым. Правда, ошибку сделал и Аллен Харвуд, поручив именно Шервуду ликвидировать Макгайра. Все, казалось, было отлично подготовлено и хранилось в полнейшей тайне. Почему же произошел такой страшный провал? В случайность Фокс не верил. Советский полковник с площади Дзержинского приезжал в Альтштосс, конечно же, не для того, чтобы сопровождать Макгайра в Москву, — провожатых нашли бы и без него. Его появление там неопровержимо свидетельствовало о том, что «Акция "Б"» разрабатывалась одновременно, но совершенно по-разному, в двух местах, чего ни Харвуд, ни Шервуд не могли даже предположить.

Стало быть, в руках КГБ имеются какие-то нити, следовательно, операцию «Вирус» надо форсировать.

Идти на новую квартиру в таком «несобранном» состоянии Чума не мог. Но какую, черт возьми, он допустил оплошность, выпустив Шервуда живым! Его загипнотизировало высокое положение, которое этот осел занимал в разведке, и отсутствие на сей счет указания Харвуда. Но теперь-то Фоксу ясно, что он совершил большую ошибку.

Записка была подписана «Зеленый», следовательно, преемник Шервуда уже прибыл, ибо в переводе на английский язык «зеленый» означает «Грин».

Однако следовало подумать о том, где и как провести эту ночь. Снова ехать за город представлялось небезопасным, да и не хотелось оставаться наедине со своими тревогами, заботами. Поразмыслив, Фокс остановился на варианте, который неизменно выручал его во многих странах мира — нужно было немедленно завести знакомство с женщиной, и он направился к одному из кинотеатров в центре.

Судьба, кажется, улыбнулась ему: симпатичная на вид женщина предложила купить у нее лишний билет. Фокс согласился и хотел тут же оплатить стоимость билета, однако женщина, кокетничая, запротестовала: «После рассчитаемся». Фокс понял: она лгала, «лишний» билет приобрела заранее, чтобы иметь возможность познакомиться с мужчиной. Почему она так поступала — его не интересовало, он заранее знал, что будет дальше, и успокоился. Фокс сказал ей, что он с Украины, приехал в командировку, чемодан оставил у знакомых, но так как семья у них большая, то ночевать пойдет куда-нибудь в гостиницу.

После сеанса он пошел проводить женщину. Они зашли по дороге в гастроном, Фокс купил вина и закусок. Его новая знакомая жила в крошечной комнате, которая, к досаде Чумы, оказалась отделенной от соседей лишь фанерной перегородкой. Оттуда отчетливо доносилось каждое слово.

Выпили. Фокс вел себя нарочито несдержанно. Женщина умоляла его говорить потише, быть поскромнее, но на Фокса эти уговоры не действовали: нет, черт побери, там, за стеной, должны были поверить, что он пришел сюда не почему-либо, а лишь для этой приглянувшейся ему податливой женщины, что в нем говорит не хитрость врага, а темперамент мужчины. Впрочем, его бесцеремонность пришлась по душе хозяйке комнаты… В три часа ночи неожиданно раздался стук. Громкий голос за дверью произнес:

— Откройте, милиция.

Женщина с досадой сказала:

— Опять донесли! Теперь штрафа не миновать.

Дверь трясли, одеваться было некогда.

Лейтенант милиции просматривал паспорт Чумы.

— Хмелько Федор Иванович… Та-ак… Чернигов, улица Николая Щорса… Так… В командировке… Посмотрим тут: женаты на Ганне Хмелько! — милиционер сделал страшные глаза: — Ай-яй, женатый человек и такое дело! Ай-яй! Придется составить протокол, гражданин Хмелько, и сообщить в вашу организацию, по месту работы.

Фокс, прикинувшись сконфуженным, молчал. Женщина стояла рядом, кутаясь в простыню, и зябко перебирала босыми ногами.

— Я уплачу штраф, — тихо сказал Фокс.

— Это уж как положено, гражданин Хмелько, а по месту работы сообщим, лучше и не просите.

Подписав протокол и уплатив штраф, Фокс снова забрался в постель — уходить среди ночи никак не следовало. Женщина рядом канючила: «Теперь соседи меня со света сживут». Фокс был неспокоен: что если этот растяпистый лейтенант милиции сдержит свое обещание и о поведении «Федора Хмелько» будет сообщено в Чернигов? Его положение может еще более осложниться — чекисты станут на его след, и тогда они обязательно придут сюда, вот в эту комнату, к этой женщине. Ее станут допрашивать, и она расскажет, каков он, во что одет…

Он ушел в шесть утра, положив на стол сторублевую бумажку «за беспокойство». Настороженный, гулял по бульварам, просматривал газеты, затем зашел в комиссионный магазин и приобрел себе новый костюм, серый в «елочку», сорочку, потом купил продуктов, вина и, нагруженный свертками, поехал в такси к Ярославскому вокзалу.

Фокс сошел с поезда на одной из станций, не доезжая Лосиноостровской. Видя поднимающегося по дороге, идущей через заросшее лесом взгорье, мужчину, нагруженного свертками, некоторые пассажиры электрички, наверное, подумали, что перед ними заботливый семьянин, несущий покупки в дом, подарки детям.

Но Чума никогда не знал, что такое семья.

Он прошел по дороге лесом — кругом ни души, свернул вправо и вышел к обрыву. Внизу, на некотором отдалении, протекала речонка. Фокс положил свертки и опустился на траву — наконец-то можно было хоть немного отдохнуть — место подходящее, подступы просматривались во всех направлениях.

Перелистал напоследок паспорт, врученный ему еще в Черноморске, и сжег его — Федора Хмелько больше не существовало. Теперь появился Ян Меднис из Риги, так было сказано в паспорте, который он вчера вечером получил от Грина. Латыш — это, по мнению разведки, должно было оправдать не совсем правильное произношение им некоторых русских слов.

Фокс вооружился иголкой, ниткой, бритвой и принялся за дело — стал нашивать на новый костюм, на белье рижские фирменные знаки, предусмотрительно приложенные Грином к документам. Затем он переоделся, сложил, старый костюм и сжег его.

Теперь можно было позавтракать, а заодно и изучить свою новую биографию, вложенную в паспорт.

Он лежал, смотрел на речонку внизу, на какой-то парк на ее противоположном берегу и все отчетливее понимал сложность своего положения: арест Шервуда, слежка за Снэйком, провал Алхимика, нелепая история с Хмелько, — кажется, ему на этот раз не везет!

Чума вскочил на ноги — надо действовать! В этом залог успеха. Через несколько дней Алхимик сообщит, удалось ли ему развязать язык Семену Надеину; если нет, то дело с инженером Гореловым придется повернуть иначе: миндальничать теперь некогда, Горелов нужен не впрок, а вот сейчас он должен дать сведения о лаборатории Ясного, ее работе, людях, местонахождении. Если Горелову мало ласк Луизы Вернер, пусть берет деньги, но если он откажется от денег, то ему придется выбирать одно из двух: или стать послушным агентом Фокса, или умереть. Но, возможно, до крайности и не дойдет, это будет зависеть от исхода поездки Алхимика к «родственнику». Итак, Двадцатый, уничтожит профессора Ясного, Чума и Алхимик тем временем организуют взрыв его лаборатории, взрыв тем способом, который утвержден Харвудом. В соответствующий момент Фокс получит от Грина аппаратуру, с помощью которой и проведет диверсию. Убить же Горелова он прикажет Луизе Вернер, прикажет, конечно, через Снэйка, об участии в этом деле Чумы она знать не должна. Обрекать ее на арест и расстрел Фокс не хотел, она еще могла пригодиться. Чума решил сегодня же составить всесторонне продуманный план действий, чтобы затем через Снэйка передать его Алле Цветковой для выполнения.

Полковник Соколов разговаривал по внутреннему телефону.

— Когда начинать? — он немного подумал, — По-моему, первые анализы следовало бы иметь завтра утром. Не забудьте, никто не должен подозревать, что он находится под наблюдением врачей. Это имеет первостепенное значение. Хорошо. Благодарю. Вам поможет капитан Пчелин.

Соколов положил трубку и снова принялся за изучение лежащих перед ним материалов по делу о «Незваном госте». То, что сначала возникло как предположение: «Невидимка» нацелился на Ясного и Лучинина, — теперь переросло в уверенность. Что дело обстоит именно так, об этом убедительно говорили и первоначальные данные о «Незваном госте», показания Струнникова, связь Шервуда с лже-Силиным, а последнего с Ухваткиным…

Затем появился очередной вражеский агент под маской Макгайра и внес в дело нечто новое: Аллен Харвуд, оказывается, интересуется не только личностью профессора Ясного, но одновременно занят операцией, направленной против лаборатории, которой ученый руководит. Как только была установлена связь лже-Макгайра с Шервудом, не вызывал сомнений и характер задания, с которым его послали: шпионаж, сбор сведений о проводимых лабораторией работах в области ядерной физики. Иностранная разведка рассчитывала и на инженера Горелова: будучи завербованным агентами Харвуда, этот инженер мог бы давать им весьма ценную информацию.

Два новых документа, которые сейчас лежали перед Соколовым, вносили в этот вопрос существенную поправку — судя по всему, агенты Харвуда получили указание совершить диверсионный акт против лаборатории, уничтожить ее.

На первый взгляд могло показаться, что у КГБ имеется достаточно оснований для того, чтобы обезвредить интригу вражеской разведки против профессора Ясного и Лучинина. Но к подобному выводу могли бы прийти люди менее опытные и дальновидные, чем генерал Тарханов. Полковник Соколов только что имел с ним обстоятельную беседу…

В самом деле, что они могут сделать? Арестовать Ухваткина и начать следствие? Глупее этого ничего и придумать нельзя: враги изменили бы планы и тактику, возможно, произвели бы смену агентов и продолжали действовать. Сказал бы Ухваткин все, что он знает? На это заранее рассчитывать трудно. Опыт подсказывает, что в случае ареста Ухваткин стал бы тянуть, запираться, врать для того, чтобы и себя выгородить, и своим коллегам дать возможность выполнить шпионско-диверсионные задания. Да и неизвестно еще, в какой мере Ухваткин осведомлен относительно общего плана операции против Ясного. Нет, лучше его пока не трогать, достаточно неудачи Пчелина с Силиным, которая могла и без того насторожить врагов.

Кого же еще можно схватить за руку и немедленно взять под стражу? Аллу Цветкову? Рано: следует выявить ее задания, планы, связи, постараться через нее прийти к тем, кто ею руководит.

Где-то есть целая группа агентов Харвуда во главе с его уполномоченным, это теперь известно. Но где и под какой личиной они скрываются, следовало еще выяснить. Война с разведкой Харвуда идет в темноте. Враг уже не раз показал свою изворотливость, умение перестраиваться. Но сейчас Соколову показалось, что представилась возможность перехитрить вражеских лазутчиков, — об этом он только что говорил с генералом, тот одобрил его предложение.

Прошлой ночью инженер Горелов передал Соколову очередное донесение. Из него стало известно, что Алла Цветкова полностью раскрыла себя. Перед Гореловым была уже не фальшивая Алла Петровна Цветкова, а подлинная Луиза Вернер. Она прямо заявила Горелову, что является агентом иностранной разведки и что, если он откажется выполнить ее задание, она немедленно сообщит в КГБ и о том, что он разгласил государственную тайну, ставшую достоянием зарубежной разведки, и о его интимной связи с ней, врагом Советского государства. Луиза Вернер при этом дала обещание после выполнения инженером ее шпионского поручения больше не тревожить его. Горелов разыграл роль отчаявшегося любовника и насмерть перепуганного обывателя. Он умолял не губить его жизнь — ничто не помогло. Тогда он потребовал каких-то гарантий, что, как только он выполнит ее задание, его оставят в покое. Она откровенно удивилась наивности недавнего «друга», однако с каким-то странным жаром заверила его, что задание, которое он от нее получит, будет единственным, первым и последним. Горелов согласился. Тогда она потребовала сообщить ей местонахождение лаборатории профессора Ясного. Условились, что он сегодня же узнает, где находится лаборатория, а вечером, как обычно, явится к ней на дачу и сообщит ей адрес, сообщит обязательно запиской, написанной им от руки. Последнее условие она объяснила необходимостью иметь гарантию того, что он не выдаст ее органам государственной безопасности.

Итак, сегодня вечером Горелов должен вручить ей свое первое агентурное донесение.

С донесением инженера Горелова перекликалось срочное сообщение органов безопасности с периферии: проживающий ныне в своем родном селе бывший рабочий лаборатории Ясного Надеин Семен заявил, что у него в течение двух дней, проездом, гостил двоюродный брат Надеин Прохор Кузьмич, электромонтер одного из московских предприятий. Прохор Надеин, с которым раньше Семену не приходилось встречаться, неоднократно задавал ему вопрос о местонахождении того учреждения, в котором до возвращения в село он, Семен, работал. Видя, что родственника этот вопрос почему-то очень интересует, и желая от него отделаться, Семен сообщил ему вымышленный адрес. После этого Прохор еще раза два заводил разговор о том же. Семен Надеин не придал сначала должного значения этим расспросам родственника потому, что тот ни разу не спросил его, на каком именно предприятии он работал. Понятие секретности у Семена Надеина прежде всего ассоциировалось с названием и характером учреждения, в котором он ранее работал. Тот факт, что Прохор, казалось, совершенно не интересовался этими вопросами, сбил Семена Надеина с толку. И лишь когда Прохор Кузьмич сел в поезд, Семену впервые пришла в голову мысль: ведь тот мог и до приезда к нему знать, сотрудником какого именно учреждения он еще недавно являлся. А если так, то ему и незачем было настораживать Семена праздными вопросами, его просто интересовало местонахождение лаборатории, только и всего.

Предпринятые розыски Прохора Кузьмича в поезде не дали результатов. Затем было установлено, что рабочий Прохор Надеин в течение последнего времени вообще из Москвы никуда не выезжал, под видом двоюродного брата у Семена побывал неизвестный, отлично осведомленный о его семейных делах, о его родственниках. «Братец» привез из Москвы подарки — недорогие отрезы на платья, платки и галантерейную мелочь.

У полковника Соколова не оставалось сомнений — это был, конечно, агент Харвуда. Что же получается? Алла Цветкова пытается через Горелова установить местонахождение лаборатории, одновременно другой агент за этим же самым ездил к Надеину. Не трудно догадаться: интересуется этим одно и то же лицо, очевидно, резидент Харвуда. Зачем? Судя по бесцеремонности действий, вряд ли можно предположить, что в данном случае замышляется кропотливая «разработка» лаборатории, изучение ее сотрудников, попытка создания агентурной сети, на это потребовалось бы слишком много времени, а враги явно спешат. Не замышляют ли они, в таком случае, диверсию, для проведения которой их для начала могли бы устроить и данные о местонахождении секретной лаборатории?

— Капитана Пчелина ко мне, — приказал полковник по внутреннему телефону.

Пчелин, только что вышедший из больницы, бледный несколько более обычного, явился через несколько минут. Он старался скрыть мучительные переживания, связанные с неудачей у часовой мастерской. Какая-то допущенная им неосторожность, неверие в свое чутье чекиста и, по-видимому, недостаточная настороженность во время выполнения боевого задания привели к ряду неприятных последствий, помимо его ранения: враг получил сигнал об опасности и предпринял ряд мер, затруднивших разработку дела о «Незваном госте».

— Как себя чувствуете, капитан? В состоянии ли вы работать в полную силу, не считаясь со временем? — участливо спросил его Соколов.

— К выполнению боевого приказа готов, товарищ полковник.

Соколов внимательно посмотрел на чекиста:

— Переживаете? Вижу… И правильно, полученный вами урок стоит того, чтобы попереживать, подумать… Но сейчас поговорим о другом, надо спасать Горелова. — И пододвинул к нему папку: — Ознакомьтесь.

Пчелин внимательно прочитал бумаги.

— Вы полагаете, что Горелову грозит опасность? — спросил он.

— Да. Враг уже получил адрес лаборатории. Мы-то знаем, что адрес неправильный, но враг не знает этого. Что ему нужно теперь в первую очередь? Перепроверить — не обманул ли его Семен Надеин. С этой точки зрения шпионское задание, которое дано Горелову Луизой Вернер, имеет для резидента Аллена Харвуда неоценимое значение. Ясно?

— Ясно, товарищ полковник.

— Идем дальше. Есть ли у них необходимость вести дальнейшую работу с Гореловым? Вряд ли. Им надо обезопасить себя для проведения шпионско-диверсионной операции против лаборатории Ясного. Довериться Горелову, естественно, они не захотят: а вдруг он раскается и пойдет к нам? Нет, не думаю, чтобы они стали рисковать. Стало быть, они могут попытаться ликвидировать его. Каким образом? Думаю, что люди Харвуда постараются обойтись без кинжала и револьвера. Нынче у иностранной разведки существуют куда более удобные средства уничтожения людей: отравленные конфеты, пирожные, папиросы… да мало ли что еще! Ни шума, ни крика, ни крови, а глядишь, дня через три-четыре человек отправится на тот свет. Можно не сомневаться, если наши опасения подтвердятся, они прибегнут именно к такому методу.

— Судьба Горелова будет зависеть, мне кажется, от того, как он поведет себя у Цветковой сегодня вечером, — осторожно заметил капитан.

— Совершенно верно. К сожалению, сообщение о визите агента к Семену Надеину мы получили только сегодня утром. Когда ночью я видел Горелова, мы этими сведениями еще не располагали. А ждать новой встречи ночью некогда, ведь сегодня вечером он должен дать Луизе Вернер адрес. И он даст его, тот самый, который назвал Семен Надеин.

— Понимаю… — тихо произнес Пчелин. — Адреса совпадут, они поверят, и с этой минуты Горелов уже не будет нужен ни Алле Цветковой, ни ее шефу, мы обрекаем Горелова…

— Спокойнее, капитан, — жестко сказал Соколов. — Мы не обрекаем его, я принял меры. Он будет под наблюдением врачей. Об этом никто не должен знать, и организацией этого дела я поручаю заняться вам.

Соколов набрал номер и назвал себя.

— Петр Ильич, я попросил бы вас пообедать сегодня вовремя, ну так часика в три… Да, да, и обязательно дома. Правильно. От борща не откажусь. Но вот еще какая к вам просьба — пригласите к себе на обед инженера Горелова. Согласны? Приеду пораньше. До свидания.

Соколов положил трубку и повернулся к Пчелину:

— Понятно, капитан? Можно не сомневаться — Луиза Вернер сегодня постарается ошеломить Горелова переменой фронта: разыграет бурные страсти. Еще бы, ведь ей надо будет как-то отвлечь его внимание и заставить незаметно, понимаете, незаметно для самого себя проглотить снадобье, которое она ему подсунет. С Гореловым я встречусь у начальника института, там наедине его проинструктирую и сообщу ему вымышленный адрес лаборатории, указанный Надеиным. У нас нет гарантии, что Горелов не находится под наблюдением, поэтому квартира начальника, куда он приедет в автомобиле, наиболее подходящее место для нашей встречи. Немедленно пошлите людей к институту и к дому, в котором живет начальник. Понятно? Я приеду туда на полчасика раньше Горелова. Выполняйте.

— Слушаюсь. — Пчелин удалился.

Полковник Соколов снова погрузился в изучение документов: ходу врага надо противопоставить контрход — затеи Харвуда должны провалиться. Соколов с сожалением подумал о том, что Шервуд не у него под рукой, по сообщениям же из Берлина, он пока не сказал ничего существенно нового. Очевидно, выжидает, тянет с умыслом. А время не ждет, счет теперь идет на минуты.