ГЛАВА 1

Визг тормозов, вопль ишака и яростный мат водителя в миг отрезвили Олегова, в то время как внезапный удар головой о ветровое стекло из-за резкого торможения «Урала» всего лишь разбудил.

Он очнулся весь потный, тряхнул головой, сгоняя сонную одурь, и огляделся. Водителя в кабине уже не было, утренний ветерок, залетев через распахнутую дверцу, приятно освежил усталую кожу лица. Расстояние до впереди идущего «Урала» с каждой секундой увеличивалось, наконец он исчез, свернув за нависавшую справа над дорогой скалу. Колонна растянулась, от Хинджана до Пули-Хумри дорога плавно шла под уклон, машины мчались, невзирая на запреты и инструктажи, в два раза быстрее положенных сорока километров в час.

Вылезая из кабины, Олегов потерял равновесие, зацепившись рукавом за дверную ручку, и упал на землю, больно ударившись коленом о камень. Он чертыхнулся, проклиная водителя за неудачное место для остановки, поднялся, отряхиваясь от пыли, и замер… В желудке неприятно похолодело, от обиды на судьбу на глазах выступили слезы.

Ручеек крови прокладывал себе путь по пыльному асфальту, неторопливо наполняя трещины и ложбинки, кратчайшим путем ведущие на обочину дороги от середины, где, уткнувшись толстым волосатым брюхом в ребристое колесо «Урала» , лежал, еще подрагивая, ишак, а рядом с ним, нелепо подогнув руку под себя, мальчишка лет десяти.

Водитель машины оглянулся по сторонам, внимательно всмотрелся в гребень нависавших над дорогой скал, перешагнул через лежавший рядом лопнувший мешок с мукой, и, стараясь не запачкаться в крови, приложил ухо к груди мальчишки. Послушав, он поднялся, зло сплюнул и повернулся к Олегову.

— Вот сука! За полгода до дембеля! Ну-ка, старлей, помогай, а то вместе на зоне топать будем!

Моментально сообразив, что от него требуется, Олегов бросился вперед, чувствуя при этом облегчение.

— Ты — бачу, а я — ишака, — деловито скомандовал водитель. — Да не трясись, ему уже ничего не нужно!

Бережно подхватив под руки, Олегов поволок теплое тело на обочину, голова мальчика запрокинулась и болталась, его черные глаза с налитыми кровью белками, как казалось Олегову, угрожающе поглядывали на него. Он положил тело в небольшую ложбинку между камнями, осторожно, как будто стараясь не ушибить, положил на голову мальчишке, прямо на лицо, плоский камень, чтобы голова не была видна с дороги. Бегом вернувшись к машине, он помог водителю столкнуть тушу ишака под откос, лопнувшее брюхо оставляло желто-красный след на асфальте.

— Поехали!

Олегов торопливо вскочил на подножку и, еще не успев толком сесть на свое место, захлопнул дверку. Водитель же, глянув на дорогу — никто их пока не догонял, боевая машина замыкания отстала еще больше, — неторопливо направился к машине, но, пнув ногой лежавший на дороге мешок с мукой, заметил торчащий из него сверток, поднял его, и только после этого залез в кабину.

«Урал» взревел и тронулся с места, быстро набирая скорость.

Поглядывая на дорогу и придерживая руль левой рукой, солдат развернул сверток, пачкая при этом мучной пылью кожаное сиденье рядом с собой. На пергаментной жирной бумаге блеснул никелем маленький изящный пистолетик.

— Дамский? — взвесил на ладони, как бы оценивая пистолет, спросил солдат у Олегова.

— Испанский «Стар» . Зачем тебе? — буркнул Олегов. Он чувствовал себя гадко, разговаривать не хотелось. Солдат ухмыльнулся:

— Возьмите себе, бакшиш.

Увидев, что Олегов заколебался, он добавил:

— Не бойтесь, не заложу. Мы ведь теперь повязаны.

— Да, повязаны… — Олегов горестно вздохнул и задумался, вспоминая вчерашние события…

 

ГЛАВА 2

…Тишину расколол грохот крупнокалиберного пулемета. Олегов невольно пригнулся. Стреляли рядом, за бугром, где размещалась застава артиллеристов. Олегову стало интересно, в кого стреляют. Пройдя мимо равнодушно глянувшего на него солдата у шлагбаума, он подошел к огневой позиции — сложенному из камней брустверу, затянутому сверху маскировочной сетью.

Пулемет снова сотряс воздух. Стреляли не прицельно, трассы веером шли над долиной в ущелье, оставляя слабый дымчатый след.

— Если не секрет, по кому палите? — дружелюбно улыбаясь, спросил Олегов.

По пояс голый мужчина обернулся, внимательно оглядел Олегова и снова отвернулся, продолжая поправлять ленту с патронами. Второй же стрелявший, тоже в одних брюках и кроссовках на босую ногу, словоохотливо ответил:

— А пусть не ездят после восемнадцати часов. Видишь, «Тойота» внизу пылит? Если не

свернет сюда, размолотим вдребезги.

На плече у него Олегов заметил татуировку: девичье лицо и кольцом вокруг него надпись на английском языке- «Make love, not war»

Усатый поправил ленту, вытер грязные от пороховой гари и ружейного масла руки

несвежим полотенцем, услужливо поданным ему татуированным, затем повернулся к Олегову, нахмурился и холодно спросил:

— А ты кто, если не секрет?

— Я из колонны, — ответил Олегов, беспечно махнув рукой в ту сторону, где за бугром, на окруженной кустарником площадке, стояли «Уралы» автоколонны N 142, с которой он и ехал по маршруту Кабул-Хайратон.

Усатый пристально посмотрел в глаза Олегову, недоверчиво покачал головой и, сначала медленно, нараспев, а под конец все более жестко, произнес:

— Нет. Ты не из колонны. Ты из Пакистана, шпион. Ты пришел по этому ущелью. Но тебе не повезло, ты вышел на нас. Руки вверх! Выше!

В руках у усатого оказался автомат. Олегова от неожиданного поворота событий прошиб пот, растерявшись, он не нашел, что ответить.

— Кругом! Иди вперед, в блиндаж!

— Мужики, да вы что…

— Заткнись! Сколько рупий тебе платят за каждую взорванную школу? Шире шаг, сейчас мы тебя допросим.

Пригнув голову, совершенно удрученный, Олегов шагнул в сумрачную духоту блиндажа, сложенного, как и все инженерные сооружения на заставе, из плоских камней, и услышал, как усатый за его спиной кому-то крикнул:

— Эй, любезнейший! Позвони коменданту зоны, скажи, что я велел ему разобраться с «Тойотой» и дуть сюда!

Олегов осмотрелся по сторонам: две койки, застеленные пыльными одеялами, шкаф у стены, сделанный из ящиков от снарядов, грязный стол, заставленный стаканами и недоеденными консервами.

Усатый широким жестом взмахнул рукой, со стола взлетела туча мух, наполнив жужжанием пропыленный воздух помещения.

— Садись, мы сейчас выясним твою личность.

С этими словами усатый достал полиэтиленовый пакет с не очень прозрачной жидкостью, перехваченный в горловине нитками, осторожно проколол его вилкой и бережно наполнил стакан.

— Пей! Пакистанские наймиты этого не пьют, только наши.

Кишмишовка шибанула в нос, во рту стало гадко. Олегов невольно открыл рот, стараясь не дотрагиваться одеревеневшим языком до покрывшихся противным налетом зубов.

— Ну-ка, закуси толстолобиком, свежая баночка, — засуетился тот, что с татуировкой, — ты, видать из Кабула, почем там сейчас бутылка?

Олегов отдышался, зажевал противный привкус во рту сочным куском рыбы, вытер проступившие слезы и ответил:

— Четыреста двадцать афганей, курс к чекам — один к девятнадцати.

— Баснословно дешево, — завистливо вздохнул татуированный, — слушай, а не забросишь ли нам следующей колонной ящичек-другой? Тридцать пять чеков за бутылку даю, в Пули-Хумри пятьдесят после получки могут дать, но ведь туда везти… Кстати, давай знакомиться. Я-Костя, старшина батареи.

Олегов почувствовал, как замешанный черт знает на чем самогон из кишмиша вступил в реакцию с организмом, изменил его химический состав и тем самым окрасил в другой цвет восприятие окружающего. От желудка во все точки тела хлынула теплая волна. Нелепый арест оказался шуткой.

— Меня зовут Миша. Заместитель командира роты.

— Ну-ка, не отвлекаться, между первой и второй разрыв должен быть минимальный, — отрывисто бросил усатый и, с недовольством глянув на замешкавшегося со стаканом у рта Олегова, добавил, — у нас одного за задержку тары топором зарубили.

Олегов вздрогнул, услышав про «тару» . Это присловье было ему знакомо, напоминало Союз, и не просто Союз, а вполне конкретных друзей. Он почувствовал себя уютней.

— Ты, случаем, Колю «Рашпиля» не знал?

Усатый снисходительно улыбнулся, пожал плечами — нет, не знал.

Потом пили еще и еще, усатый со старшиной рассказывали, как замечательно вольготно служить на этой придорожной заставе, на высоте почти три тысячи метров. Подошедший комендант заставы, розовощекий старший лейтенант, рассказывал, что у дуканщиков Хинджана можно купить все, причем не на много дороже, чем в городе, но Олегову казалось, что они с завистью слушают его рассказы об изобилии дуканов Зеленки, Шестой улицы, Мейванда и Спендзара. Комендант принес в полевой сумке еще пакеты с кишмишовкой, появился противень с жаренной картошкой, потом организовали баню. Усатый с задором кричал: «Пошали!»— когда в бане, также сложенной из камней, с жаровней из бронелиста, старшина сек его эвкалиптовым веником, а комендант плескал воду в гильзы от снарядов, вмурованные в печь, и они выстреливали густыми клубами пара, обжигали людей и те спасались от них в крошечном бассейне с ледяной водой, а дневальный прямо в бассейн подавал поднос с горячим жасминовым чаем. Комендант хвастливо рассказывал, как на его БТР все время охотятся духи, обстреливают из гранатомета, но всегда промахиваются, а потом началась стрельба, и они, стоя в одних трусах, видели, как с вершины горы на другой стороне ущелья одна за другой навесной траекторией взлетают шесть ракет. Усатый сказал, что будет перелет, и через минуту горящий фосфор осветил откос у дороги, площадку с машинами невдалеке, зенитные установки боевого охранения колонны, размещенные в кузовах «Уралов» . Ответили огнем, стало больно ушам, комендант кричал что-то в трубку полевого телефона у шлагбаума, потом отправил посыльного в колонну, чтобы прекратили огонь-мешают артиллерии и танкам корректировать стрельбу. Вершина горы вспыхивала от разрывов, а потом оттуда снова полетела серия реактивных снарядов, и они удивлялись живучести духов, опять била артиллерия, но не все еще было выпито, и старшина все выспрашивал, что за груз везет колонна, есть ли стройматериалы и где стоит машина с продуктами. Мутило и хотелось спать, но стоило закрыть глаза, как начинало подташнивать. Олегов плюхнулся на чью-то кровать, на полке, сделанной из крышки от ящика для боеприпасов, лежала книга, он взял ее, сдул с нее густую пыль, и, чтоб не тошнило, попытался сосредоточиться на ней. Это был Есенин. Полистав, он вырвал лист, стал читать. Это оказался стих, который, положив на «блатные аккорды» , весело распевал Колька «Рашпиль», топтавший эти дороги три года назад, и школьный учитель Витька Мороз, которому отец, начальник разведки парашютно-десантного полка, пригрозил, что выгонит из дома, если тот пойдет в десантное училище. Особенно хорошо у них получался припев: «ковыряй, ковыряй, мой милый, суй туда пальчик весь, только вот с этой силой в душу мою не лезь…»

 

ГЛАВА 3

Измельчав, горы плавно перешли в холмы, изрезанные оврагами, а те-в пустыню, до приграничного Хайратона оставалось несколько часов пути. После «своротки» на Мазари-Шариф, где колонну притормозила комендантская служба, Олегов пересел в машину связи. Ее хозяин, лейтенант Шалыгин, вообще предлагал на обратном пути пересесть к нему, на что Олегов с радостью согласился. Машина связи представляла собой гибрид из «Урала» и стоящего у него в кузове фургона с радиостанцией, снятого с «Газ-66 ».

… Олегов стоял в спальном отделении фургона, откинув верхнюю крышку. Нетерпение и возбуждение от приближения к границе СССР, вечно свежее синее небо, прохладный ветер в лицо-все это сливалось в единый сплав чувств и ощущений.

В голове колонны выстрелили сначала короткой, затем длинной очередью. Ударила автоматная очередь и из кабины машины связи, где сидел Шалыгин. На промчавшемся мимо телеграфном столбе с треском разлетелся один из немногих уцелевших фарфоровый изолятор. Только сейчас Олегов обратил внимание на то, что придорожные столбы, знаки и указатели изрешечены пулями. Стреляли уже и впереди и сзади. Придерживаясь, чтобы не упасть, он пригнулся в сумрак радийной будки, достал автомат с примкнутым магазином и с азартом включился в это сумасшествие. Бетонные столбы он не трогал, опасаясь рикошета, выбирал какой-нибудь приметный куст на склоне бархана и короткими очередями расстреливал его, стараясь, чтобы фонтанчики попаданий ложились кучнее, пытаясь прикинуть, какое же нужно брать упреждение на движение машины. «Занятие» по огневой подготовке закончилось также внезапно, как и началось — по сигналу головной машины, в которой ехал начальник колонны, капитан Зубов, прозванный за солидный для капитана возраст, комплекцию и грозное выражение лица «полковник»

Впрочем, это звание у него оспаривал его же старшина, прапорщик Габурин, много лет назад сыгравший в забытом всеми фильме эпизодическую роль гусарского полковника. Времени с тех пор утекло много, однако разворотом плеч и дореволюционной офицерской осанкой он по-прежнему обращал на себя внимание. Габурин служил в Афганистане по «второму кругу» . После первого, вернувшись домой, он счел нужным открыть беглый ружейный огонь из двухстволки по жене. Ей удалось убежать, они развелись, а его перевели в другой гарнизон. Там он запил, и довольно быстро пропил все деньги, от наказаний его уберегали комбат и командир полка, помнившие его по первому кругу, как совершенно непьющего атлета, умевшего и любившего воевать. Сейчас Габурин, из соображений субординации, предпочитал кличку «урядник» . Второй круг он начал круто-борьбой с ротной солдатской мафией. Колонна часто ходила в Термез, практически все водители промышляли контрабандой: в Союз — товары, из Союза — водку. Прибылей хватало и на подкуп офицеров. Габурина отдали под суд чести прапорщиков за то, что одного солдата бросил в арык, а другому сломал ключицу, но общественное мнение офицеров встало на его защиту, мол, если б все были такие, как Габурин… Он получил строгое предупреждение за неуставные взаимоотношения, после чего затих, ушел в хозяйственные старшинские хлопоты и завел себе собаку.

Собака эта, рыжая дворняжка, тоже ехала в колонне, тявкая под брезентом в кузове одной из машин, где у нее был свой матрац. Она нетерпеливо скулила, утомившись за дорогу, ожидая, когда, наконец, можно будет спрыгнуть на твердую землю.

Не терпелось и Олегову. Пока «Уралы» пылили, покучнее выстраиваясь на широкой песчаной площадке, машина связи остановилась чуть в стороне, — Шалыгину тоже не терпелось.

…Утопая по щиколотку в песке, Шалыгин с Олеговым брели на вершину бархана, песчаная площадка, называемая здесь полевым парком, была окружена природными и рукотворными дюнами. Их догнала дворняга Габурина и, задорно тявкая, кругами начала носиться вокруг людей, потом погналась за ящерицей, выбежала на бархан и замерла с высунутым языком. Тяжело дыша, вслед за ней поднялись и Олегов с Шалыгиным и молча, жадными глазами, стали разглядывать Советский Союз: опоясанные колючей проволокой склады, река с заросшими берегами, опять склады, всюду песок, здание таможни у моста и далекие очертания труб и крыш Термеза.

— Жаль, что нас туда не пустят, — безнадежно — мечтательно вздохнул Шалыгин.

— Да, тебя только пусти, — отозвался Олегов.

Шалыгин достал из кармана складные итальянские очки «Феррари» , одел их и нарочито официальным тоном сказал:

— Уважаемый, а не сходить ли нам куда-нибудь, не испить ли чего прохладительного? Погрузка начнется только завтра…

— Отчего бы и нет?! — в тон ему отозвался Олегов.

Они спустились с бархана, заперли свои автоматы в радийной будке и налегке, лениво болтая на ходу о всякой всячине, побрели по пыльной дороге, ведущей к берегу Амударьи, на котором далеко в обе стороны раскинулись склады снабжения 40-й армии.

 

ГЛАВА 4

На следующий день Шалыгин напросился к Зубову с просьбой, чтобы тот взял его и Олегова с собой на продовольственные склады, хотя Шалыгину, как начальнику связи колонны, делать там было нечего, впрочем как и Олегову. Он попал в колонну совершенно случайно, вместо заболевшего брюшным тифом начальника инженерной службы полка, который должен был загрузить один «Урал» колючей проволокой, маскировочными сетями и миноискателями.

От полевого парка до продовольственных складов ехать было минут пятнадцать. Желтая пыль пустыни густо клубилась за впереди идущим «Уралом» , проезжая через железнодорожный переезд, Олегов вспомнил, что в секретном справочнике по Афганистану, который он читал еще в Союзе, было написано, что в ДРА всего одиннадцать километров железной дороги.

— В Хайратоне хоть километр асфальта есть? — проворчал Олегов, поднимая стекло, чтобы не дышать пылью. Шалыгин, сидевший в этой же кабине, предвкушая какие-то удовольствия, улыбнулся:

— На складе — есть. Там все есть!

У ворот в колючей проволоке, ограждавшей склад, колонна притормозила. Зубов, тяжело спрыгнув на песок, пошел предъявлять документы на получение груза, ворота открылись, машины, окутывая все сизым дымом, по одной начали въезжать во двор и выстраиваться на бетонированной площадке.

У погрузочной платформы склада сиротливо сочился рассолом штабель ящиков со стеклянными банками.

— Пошли, помидорчиком опохмелимся.

— А можно?

— Если только очень хочется, — засмеялся Шалыгин и погладил свои крошечные усики.

Некоторые банки в ящиках были либо разбиты, либо треснуты. По бетону от штабеля шел влажный след, аппетитно пахло рассолом. Олегов проглотил слюну. Шалыгин деловито оглядел ящики, выбрал банку с наиболее симпатичными помидорчиками, достал ее и вскрыл ножом, который был им предусмотрительно захвачен.

— Эй, бездельники! Ну-ка, подойдите ко мне! — строго прикрикнул Зубов.

Он стоял рядом с худосочным прапорщиком, который настороженно, даже несколько враждебно поглядывал то на офицеров, то на солдат, уже грузивших мешки с мукой в машины. Погрузочной команды на складе не было, работали зенитчики из боевого охранения колонны и водители, по очереди подгоняя и заполняя машины.

— Я вас для чего взял? — сердитым хриплым голосом спросил Зубов и сам же ответил, — следить за этими урками, чтоб чего не украли! Вперед, по местам!

— Слушаемся, гер полковник! — дурашливо щелкнул каблуками Шалыгин и отдал честь.

Прапорщик, как видно, начальник склада, с подозрением посмотрел на Шалыгина, но ничего не сказал.

Прикрикнув для видимости своей работы на солдат, грузивших мешки, Олегов с Шалыгиным зашли в сумерки складского помещения. Штабеля ящиков, кладки мешков, ряды бочек заполняли все пространство, оставляя лишь неширокие проходы.

— Стой, что это у тебя? — Шалыгин на ходу схватил за рукав проходившего мимо солдата, опытным взглядом определив, что у того что-то спрятано в комбинезоне на груди.

— Товарищ старший лейтенант, не знаю, — искренне ответил солдат, широко улыбаясь, — как раз вас искал, хотел спросить.

Шалыгин повертел в руках литровую жестяную банку, прочитал шифр на торце и озадачился, услышав шорох в банке.

— А где взял?

— Там, — солдат показал в угол, где стояли картонные ящики.

— Ладно, иди, благодарю за бдительность, — довольно поглаживая усы, не смотревшиеся на его юношеском лице, сказал Шалыгин.

Присев на ящик, он опять достал нож и тремя движениями пропорол жестяную крышку, отогнул ее и высыпал на ладонь горсть белых гранул величиной с горошину. Понюхав, он осторожно лизнул гранулы и высыпал все в рот.

— Оригинально. Сушеный творог. Но душа требует иного.

Порыскав среди штабелей, они угостились консервированным сыром, сосисочным фаршем, судаком в томате и запили все соком зеленого горошка, прокалывая в банках дырочки и высасывая содержимое.

— Красиво здесь можно жить, — С ленцой в голосе произнес Олегов, когда, наевшись и напившись, они лежали на мешках с мукой в одной из машин, предусмотрительно накрыв их брезентом.

— А как же, они не банками, а тоннами все считают, — Пробормотал с закрытыми глазами Шалыгин.

Очнулись они от дремы, услышав перебранку у склада.

— Вы на двенадцать мешков больше загрузили! — срывающимся от волнения голосом кричал прапорщик.

— Посчитай заново: в каждой машине — шестьдесят мешков, — невозмутимым, спокойным голосом отвечал Зубов.

— Вы уже отправляли машины в лагерь? — спросил подошедший лейтенант с эмблемами мотострелковых войск на петлицах.

— А чего ждать? — агрессивно ответил Зубов, — три машины с зампотехом роты уехали, машины нужно обслужить!

— Едем! — решительно сказал лейтенант.

— Пока все не загружу, не поеду, вы мне еще сок не дали!

Лейтенант задумался, посмотрел на прапорщика, тот смутился, кивнул головой. Лейтенант, осторожно взяв Зубова за локоть, отвел его в сторону, что-то говоря ему на ходу. Зубов изобразил сначала разъяренный вид, потом затих, что- то спросил у лейтенанта, ткнув его пальцем в грудь, достал блокнот и что-то пометил.

— Грузим дальше! — прикрикнул Зубов на праздно стоящих солдат и офицеров, — чего уставились…

Картонные ящики с жестянками виноградно-яблочного сока грузить было легче, чем мешки с мукой, погрузку закончили быстро.

К волнующему моменту подписания накладных офицеры сгрудились вокруг Зубова и прапорщика. Зубов со вздохом сожаления, а прапорщик с облегчением поставили подписи, пожали друг другу руки, после чего, вдруг лейтенант решительно заявил:

— А теперь едем пересчитывать! Будем смотреть те три машины. Я вызвал комендантский патруль.

Зубов с ненавистью посмотрел на лейтенанта, на ворота, за которыми стоял «ГАЗ-66 «с бело-красной полосой поперек кабины.

Колонна тронулась в обратный путь.

— Что будет? — с тревожным любопытством спросил Олегов у Шалыгина, когда машина тряслась по песчаным ухабам по дороге в лагерь.

— Меня не интересует. Я отвечаю за связь, а не за груз, — беспечно ответил Шалыгин, — пошли лучше ящериц в барханы ловить.

Забрав автоматы из радийной машины, натолкав баночек с соком в карманы, они двинулись от стоянки в восточном направлении, но, услышав крики лейтенанта, вернулись, заинтересовавшись развитием событий.

— Да, по мешкам бьет! Но ведь машина не полная?! — брызгал слюной лейтенант.

— А я так грузил, — невозмутимо отвечал Зубов, — с расчетом на то, что «урядник» стол с табуретками грузить туда будет.

Солдаты и офицеры, столпившиеся вокруг, рассмеялись, одобряя Зубова и откровенно насмехаясь над лейтенантом.

Комендантская машина с тыловиками упылила. Зубов вытер пот рукавом, озабоченно посмотрел вслед, сплюнул, и зычно скомандовал:

— Рота, строиться!

Это было уже не интересно, Олегов с Шалыгиным двинулись в глубь барханов, окружавших стоянку.

Мелкие серо-зеленые ящерицы в изобилии бегали по песчаным склонам, оставляя за собой хвостом еле заметный след.

— Вот это реакция у них! Как у Брюс-Ли! — восхищенно приговаривал Шалыгин, тщетно пытаясь схватить ящерицу, которая, резко меняя направление бега, ловко увертывалась от него. Дело пошло на лад, когда они заметили, что измельчавшие потомки динозавров боятся тени. Расставив руки, пугая ящерицу тенями, они, наконец, загнали одну на ровную песчаную площадку и столкнувшись лбами, схватили ее.

— Неправильная ящерка, — с укором сказал Шалыгин, взяв ее за хвост двумя пальцами, — должна отбросить хвост, а не отбрасывает.

Запихнув ящерицу в спичечный коробок, они поставили его у подножья высокого бархана и отошли метров на сорок.

— Ну что, на банку сгущенки?

— Как обычно, — согласился Олегов.

Очередь установили жребием, первым выпало стрелять Шалыгину. Звук выстрела в тишине пустыни показался чрезвычайно громким, рядом с коробком, не задев его, всплеснулся песчаный фонтанчик.

Олегов прицелился. Ему вдруг расхотелось расстреливать ящерицу. Спичечный коробок почти заслонялся мушкой, края прицельной планки воспринимались глазом слегка расплывчато. Вдруг показалось, что он слышит, как ящерка скребется и бьется о стены картонной тюрьмы, пытаясь вырваться, и, смирившись с потерей банки сгущенки, он сместил мушку чуть вправо. И тут Олегову стало дурно, он вспомнил черные с налитыми кровью белками глаза мальчишки на дороге, перед глазами встало лопнувшее брюхо ишака. Ящерка во всем виновата, — подумал Олегов. Он стиснул зубы, сместил мушку влево и выстрелил.

— И что же осталось? — Шалыгин разочарованно копнул носком ботинка ямку в песке на том месте, где стоял коробок с ящерицей.

— Ничего, — ответил Олегов. Он подошел к пологому склону бархана и сел на горячий песок. Слабость в ногах прошла, липкий пот быстро подсох.

Не надо раскисать — сказал он сам себе и, вспомнив, что в какой-то популярной книжке было описано упражнение для самовоспитания, лег на песок, надвинул кепи на глаза и расслабился, повторяя про себя: не надо раскисать, я не раскисаю, все ерунда, ничего не боюсь, не кисну, никаких слюней…

 

ГЛАВА 5

От перестановки мест слагаемых сумма очень даже меняется, мрачно размышлял Олегов, беззвучно шепча то «Саланг-Хайратон» , то «Хайратон- Саланг» . Первое словосочетание, казалось, окрашено в розовый цвет радости, второе же вызывало тревогу и даже страх. Каждый уже приметный для него пункт на обратной дороге к Кабулу только усиливал паскудное настроение, угнетали гранатовая роща, ущелье Македонского, Пули-Хумри. В Пули-Хумри он сказал, что заболел, ни в клуб на фильм, ни по военторгам не пошел, остался в спальном отделении радийной будки машины связи. Заболеть хотелось и в самом деле.

После Пули-Хумри он лежал в будке на пропыленной за дорогу постели не высовываясь и придерживаясь, чтобы не сбросило на пол при крутом повороте. Пытаясь заснуть, Олегов приоткрыл шторку на окошке, а для того, чтобы утомить мозг, стал считать подбитые или сожженные бензовозы и бронетранспортеры на обочине. На второй сотне он сбился, сон не шел, наоборот, усиливалась тревога, он зашторил окошко. По поворотам и виражам машины он пытался прикинуть, как далеко осталось до того места, он гнал эти мысли, снова пытался заснуть, и снова вспоминал откос, крупные валуны у дороги, шумящий ручей внизу, вырубленные, и без того редкие деревья у дороги, напоминавшие ему детские книжки про партизан, в которых фашисты вырубали леса вдоль дорог в Белоруссии…..

Машина остановилась. Сердце трепыхнулось от стука в стенку будки.

— Пошли, посмотрим, чего стали, — лениво произнес Шалыгин и, не услышав ответа, — спишь что ли?

Олегов лежал не шевелясь, дождавшись ухода Шалыгина, он вскочил, ударился лбом о крышку будку, присел, не почувствовав боли, огляделся. Заметив, что наволочка на подушке за неделю почернела от грязи, он достал полотенце, тоже не первой свежести, застелил подушку и снова лег. Пошарив рукой на полке в изголовье, он нашел упаковку сахара «Аэрофлот» , разорвал обертку и сунул кусочек в рот. Заныл коренной зуб слева, едва наметившаяся в прошлом году зазубрина уже превратилась в дыру в эмали. Зуб — это почти часть скелета, ведь это мои кости тлеют заживо, подумал Олегов и языком перекатил уже подтаявший кусочек сахара за другую щеку. Вспомнилась чья-то байка, услышанная еще в училище в восьмидесятом году, что, мол, душманы стреляют с гор сверху вниз, поэтому военный госпиталь в Ташкенте забит раненными, у которых отстрелена нижняя челюсть…

Снова кто-то постучал в будку.

— Товарищ старший лейтенант, вас капитан Зубов зовет!

Не раскисать, никаких слюней, — шептал себе Олегов, приближаясь к головной машине. Она стояла, тормознув всю колонну, в пятидесяти метрах от выкаченных на дорогу булыжников. Возле камней стоял Зубов, зампотех роты капитан Швец и два солдата в бронежилетах с автоматами.

— Меня прогнал, а тебя зовет, — недоуменно сказал Шалыгин, стоявший вместе с другими любопытствующими у капота головной машины.

— Засада! Щас мочить нас будут, — авторитетно произнес водитель в тельняшке, залезший для лучшего обзора на крышу кабины «Урала» .

— Слезь, обезьяна, — отозвался кто-то.

Зубов сидел на камне посреди дороги и задумчиво глядел на Олегова.

— На шестьдесят первой ты ехал?

— Я…

— Ну и как?

— Ничего особенного.

Зубов широко улыбнулся, покрутил головой, как бы чему-то дивясь, повернулся к зампотеху и сказал:

— Прочти, Боря.

Тот поднял к глазам тонкий, полупрозрачный лист бумаги с какими-то вензелями и старательно прочел:

— Заплатите за бачу. Его убила 12–61 АО, колонна 142. Если не заплатите, будем вас убивать. Десять мешков муки, мешок сахара, четыре чайника… «— Швец сокрушенно покачал головой и поднял глаза, — тут еще написано, перечислять страшно.

— Товарищ капитан, водитель двенадцать — шестьдесят один гвардии рядовой Тарасов прибыл, — бодро отчеканил за спиной у Олегова знакомый голос.

— Давил кого-нибудь? — громко спросил Зубов.

— Никак нет! — Олегов позавидовал выдержке водителя.

— Отец, они говорят, что не давили, — развел руками Зубов.

Только сейчас Олегов заметил сидящего у скалы, в небольшой нише дряхлого старика в белой чалме. Тот в ответ не пошевелился, безучастно глядя сквозь стоящих перед ним солдат и офицеров.

Зубов помолчал немного, повернулся к Олегову и с непонятным тому злорадством сказал:

— А ведь никому ничего не докажешь, и прокурору не пожалуешься. Плати, дружок. Мне здесь еще долго ездить. Если за каждую колонну буду терять хотя бы по одному солдату, по одной машине… Думаешь, в штабе не заинтересуются, почему всех здесь пропускают, а меня нет?

У Олегова пересохло в горле.

— Это же бешенные деньги.

— Видать, пацан не простой был. Плати.

— Чем?!

— Плати.

Олегов схватил Зубова за запястье:

— У вас есть лишнее. Дайте!

— А ты считал? — Зубов зло выдернул руку, — у меня норма, мешок к мешку!

Швец, до сих пор безучастно стоявший рядом и задумчиво разглядывавший гребень нависавших над дорогой скал, вдруг оживившись, сказал:

— Товарищ капитан, а может, дать ему под расписку, во временное пользование в присутствии свидетелей?

— А что, верно, — вполне дружелюбным тоном сказал Зубов. Его круглое с подвижными губами лицо легко меняло выражение на противоположное.

— Но с возвратом!

Олегов махнул рукой, соглашаясь. Он чувствовал, что из одной ловушки попадает в другую, но вырваться из этой, именно сейчас, так хотелось, что о будущем не думалось.

— Что дадите?

— Только муку, двенадцать мешков.

Олегов усмехнулся, вспомнив лейтенанта-тыловика в Хайратоне. Зубов достал из кармана широкий блокнот.

— Пиши здесь: «Старший лейтенант Олегов взял в колонне 142 во временное пользование двенадцать мешков муки, обязуюсь вернуть до 15 июля.»Ставь подпись.

— Отец, только мука.

Зубов показал пальцем в листок бумаги, затем черной китайской авторучкой с золотыми разводами переправил 10 на 12, остальное зачеркнул и вопросительно посмотрел на старика. Тот, ни на кого не глядя, еле заметно кивнул головой. Зубов, сидевший на корточках перед стариком, встал, листок сложил и сунул в карман, потер руки и повеселевшим голосом скомандовал:

— Тарасюк, ты сломался, отстанешь с зампотехом, — затем обернулся к солдатам с автоматами, — камни с дороги убрать! — после этого, для всех, зычно, — Заводи!!!

 

ГЛАВА 6

…Смяв лежащий перед ним клочок бумаги, Олегов взмахнул было рукой, намериваясь бросить его в урну, но передумал, достал из кармана зажигалку и, осторожно держа бумажку за уголок, сжег ее в узком язычке горящего газа. Посидев немного, он снова вырвал из лежащей на столе тетради листок и опять принялся исписывать его рядами и колонками цифр.

Итак, сто тысяч афганей…

270 чеков в месяц-это 4500 афганей, да и то при хорошем курсе. Значит, почти двадцать месяцев надо служить только на отдачу долга, ничего не тратя на себя, а осталось служить всего шеснадцать…

Олегов откинулся на спинку складного деревянного кресла и задумался. Он вспомнил, как после колонны, рассчитавшись со своим грузом, он пытался проверить, не блефует ли Зубов, утверждая, что те двенадцать мешков не лишние.

— Задолжал двенадцать мешков, машину в полку по ошибке разгрузил. Обещал вернуть, — ответил угрюмый неразговорчивый прапорщик на дивизионном продовольственном складе.

— А накладные покажешь? — спросил тогда Олегов

— А ты кто такой?! — рассвирепел вдруг прапорщик, — что, раз начальник склада, значит обязательно вор?! Я вас, товарищ старший лейтенант, сейчас к оперативному дежурному отведу, или в особый отдел, кто вы такой, чтобы лезть в секретные документы?..

Олегов вздохнул и снова склонился над листком.

… 30 пачек сигарет «Ростов» по 16 — это выйдет 480.

6 банок сгущенки по 20 афганей- это будет 120.

Итого в месяц — 600. В год почти 7 тысяч. Но Зубов требует сейчас…

Передохнув минуту, Олегов опять углубился в подсчеты. Колонка цифр понемногу росла.

Куртка — 300.

Радиоприемник — 1000.

Под этой строчкой Олегов подвел черту, собрался было подсчитать сумму, но с видом решившегося на что-то человека, ниже черты написал:

Домкрат — 14 000.

Патруль — …

Он снова высек пламя из зажигалки и поджег листок. Осторожно удерживая его, он дождался, пока огонь не охватит весь лист, после чего уронил его. До бетонного пола канцелярии роты долетел лишь крохотный клочок. Олегов встал и растер подошвой ботинка золу по шершавому не шлифованному бетону.

 

ГЛАВА 7

…Посещая публичный дом, Сима чувствовал себя человеком европейской культуры. Доходы ему позволяли бывать лишь в заведении, где за сеанс брали не более 200 афганей, размещалось оно в старом двухэтажном доме в районе крепости Бала- Хиссар, где начиналась старая джелалабадская дорога. Персонал там был случайный, Симу огорчало однообразие поз, но женщин можно было понять: на них давило общественное мнение. Ранг заведения был таков, что вся клиентура обслуживалась в одном, общем зале.

Сима, имевший широкий кругозор благодаря тому, что в порнографических журналах с цветными фотографиями и пояснениями на шести языках он мог разобрать текст на английском языке, остро ощущал превосходство и страдал от того, что этого не замечали и не ценили окружающие.

Оптимисты в Кабуле изучали русский язык, реалисты — автомат Калашникова, Сима же изучал английский. Легче всего ему давался лексикон из порножурналов. Хотя многие слова отсутствовали в словарях, по картинкам он почти безошибочно догадывался об их значении.

Денег на женитьбу у него не было, он был сирота, хотя некоторую помощь иногда оказывал дальний родственник по отцу, в чьей переплетной мастерской он подрабатывал. Несмотря на то, что советская власть, пришедшая с севера, и непрекращающаяся война и сбили цены на невест, о настоящей свадьбе с перебрасыванием шитой золотом сандалии через верблюдов с подарками лучше было и не думать. Был еще шанс найти жену с европейскими понятиями о браке, желательно без жадных родственников, но для этого надо было войти в круги, близкие к партийно-государственному аппарату, а для начала — вступить в НДПА. Но Симу отпугивал их язык, многих слов он не понимал, не находя им точного эквивалента ни в родном фарси-кабули, ни в английском языках. Когда Сима слышал разговор партийцев, у него было ощущение, что истинный смысл спрятан глубоко в подтексте, что их объединяет какая-то постоянно подразумеваемая тайна, и, разговаривая вроде об обычных вещах, они имели ввиду нечто более важное.

Не было у него также влиятельных родственников или знакомых, чтобы поехать в СССР.

— Я комбригу справку предоставил, что у меня советская жена, образованная, ей нужно много времени уделять, — хвастался в шашлычной на Шестой улице знакомый солдат царандоя (милиции), — так тот мне дает три выходных в неделю, на Панджшер не послал, когда все туда на операцию поехали, в Союз за товаром каждый год ездить буду, выучу русский и с комбригом переводчиком ездить буду, и калым не платил…

Итак, нужны были деньги. Подмастерьем в переплетной мастерской много не заработаешь, к тому же война распугала возможных клиентов, способных платить большие деньги за ручную работу, да и сама работа не вызывала восторга у Симы. Конечно, золоченые страницы редких старинных книг, тонкие, как паутинка, линии букв, кожаные переплеты с тиснениями и сотни крохотных, тщательно выписанных рисунков сами по себе задерживали его внимание, но благоговения, как у хозяина, тщедушного старичка в огромных очках, у Симы не было.

Ожидая хороших заказов, хозяин вел торговлю подержанными книгами, тоже, кстати, не бойкую. То, что Сима видел в комнатке, заставленной до потолка стеллажами с книгами, его завораживало. Он никогда не видел моря, но груды книг на европейских языках, изданные миллионными тиражами, с красноречиво говорящими о содержании обложками, напоминали ему брызги бушующего моря, успевшие залететь в затерянный в горах Кабул до апрельской революции, и понемногу высыхающие на обезвоженной после ухода воды почве.

Перебирая и пытаясь читать эти небольшие, карманного размера книжки, отпечатанные на тонкой бумаге, у него родилось решение.

«— Руки держите подальше от тела, медленно поворачивайтесь кругом! — Вышибала повернулся и увидел торчащий из двери напротив ствол пистолета с глушителем.»

Так начинался боевик «Тайный агент в Яванском море» . Симу с первой фразы захватила схватка агента ЦРУ по кличке «Свингер» и объединенных сил разведок ГДР, СССР, китайских и индонезийских коммунистов. Арестовавшего его агента ГДР «Свингер» уничтожил бомбой, вмонтированной в зажигалку, спас английского кибернетика, находившегося в плену у китайских коммунистов, ликвидировав их бомбой, наскоро сделанной из взрывчатки, нитями вплетенной в его рубашку. Перехитрив блондинку славянской наружности, пытавшуюся его соблазнить, победив туземцев-людоедов на крошечном островке, и, наконец, отстреливаясь во дворце одного из султанов от парашютистов-коммунистов, он на прощание вместе с поцелуем от дочери султана получил утерянную запасную микросхему для компьютера затонувшей на дне залива экспериментальной модели подводной лодки «Трайдент» .

За сутки, спотыкаясь о незнакомые слова, что-то угадывая, а что-то выдумывая, он проглотил книгу. Решимость овладела им. Он снова открыл книгу на одной из глав, где описывалось, как «Свингер» решает проблему установления скрытого контакта с резидентом ЦРУ в американском посольстве в Джакарте, не зная ни имен, ни паролей, ни телефонов.

Звонить Сима решил с почтампта.

— Алло, это посольство США? Я хотел бы поговорить с атташе по культуре.

— Минуту, соединяем.

— Слушаю вас.

— Меня зовут Сима Хасанзаде, я начинающий бизнесмен. Но для настоящего дела мне нужны деньги…

— Если вы о кредите, то…

— Нет, нет! Я деньги сам заработаю! Мне не хватает знаний, не могли бы вы порекомендовать что-либо почитать?

На другом конце трубки озадаченно помолчали, но ненадолго.

— Пожалуй, мы сможем вам помочь. Где мы встретимся и когда?

— Давайте в Советском районе, у маркета.

В трубке опять замолчали.

— Где?!

— Видите ли, встреча европейца и афганца там пройдет наиболее незамеченной.

— Гм… Вы правы. Когда же?

— Может, через час?

— Нас устроит. Как вас узнать?

— Я оденусь попроще, — Сима слегка смутился, он намеривался одеть свой лучший, он же единственный, европейский пиджак, — в руке у меня будет пластиковый бидон для воды.

До госпиталя он доехал в битком забитом людьми автобусе компании «Миллибус» , где и вышел. На стене висел огромных размеров щит, на котором было изображено, как Бабрак Кармаль участливо кладет руку на грудь раненному, лежащему под капельницей, а тот преданно смотрит в глаза вождю. Дальше Сима пошел пешком.

Он прошел мимо рекламных щитов на перекрестке, расхваливающих безопасные на любых дорогах шины «Иокагама» и трактора «Союзмашэкспорта» , мимо ресторана, на котором по-русски и на фарси было написано «Дружба» , и не успев дойти до книжного магазина рядом с редакцией газеты «Кабул нью таймс» , как вдруг рядом с ним притормозила светлая «Волга» , из нее вышел высокий улыбчивый мужчина и спросил:

— Вы Сима Хасанзаде?

Встречу Сима представлял немного по- другому, озадачила его и машина советской марки, он молча, изумленно глядел на незнакомца, и, наконец, выдавил:

— Йэс, сэр…

— Я привез вам книгу. Но это библиотечный экземпляр. Прошу вас, распишитесь здесь, и здесь, и оставьте нам свой адрес.

Ошеломленный стремительным напором, Сима нацарапал свою подпись на каком-то листочке и продиктовал адрес своей комнатки, которую он снимал на втором этаже небольшой улочки в индусском квартале.

Не прошло и трех минут, как Сима уже стоял один у дороги, сжимая в руках увесистый том в твердой обложке.

Вечером Сима с трепетом рассматривал книгу, изучая штампы и различные пометки, выискивая, а вдруг в книге уже содержится зашифрованный для него приказ.

На титульном листе стоял лиловый штамп, заявлявший, что книга является собственностью Кэмполино Хай Скул города Морага, штат Калифорния, а круглая печать ниже гласила, что книга передана американским корпусом мира в библиотеку американского посольства в Кабуле. Особый трепет у Симы вызвал библиотечный формуляр на внутренней стороне обложки, где были записаны имена прежних читателей книги.

Пат Джонсон, Сэм Вортенбергер, Глория Дэйр, Бренда Аточи, Ваши Аллах Ариан… Сима взял шариковую ручку и с наслаждением вписал в свободную строчку свое имя, а в графе «кондишин» написал «гуд» . Вписав себя, он почувствовал себя счастливым, как бы приближенным к аристократическому клубу читателей книги «Женерал курс оффис» . Потом к этому чувству приплелась какая-то ревность к некому Вали Ариану, первым прочитавшим эту книгу в Кабуле, но все смыло, заслонило его воображение, представившее перед ним Глорию Дэйр. Он стал фантазировать, о чем бы они говорили, если бы она вдруг зашла сейчас в эту комнату, и чем бы они занялись потом…

Увы, тайного знака в книге не было. Оставалось одно: ожидать, как в книге, что атташе по культуре за завтраком расскажет другим сотрудникам посольства о необычной встрече, и тот, кто связан с ЦРУ, заинтересуется им, Симой и завербует его.

 

ГЛАВА 8

К очередной творческой находке командира полка замполит четвертой парашютно-десантной роты старший лейтенант Найденов испытывал противоречивые чувства. В должность командира полка подполковник Озерский вступил два месяца назад, по-тихому.

— Троянский конь. Шизофреник, — угрюмо охарактеризовал Озерского один из его заместителей подполковник предпенсионного возраста, глубоко разбирающийся в людях.

Лишь к концу первой недели Озерский стал делать какие-либо замечания.

— У вас, товарищ майор, пыльные ботинки.

Требования к ботинкам плавно нарастали: патруль по части задерживал солдат с грязными ботинками, рота не могла зайти в столовую, если в строю был хотя бы один солдат с нечищеной обувью. За неделю, решив проблему ботинок, он взялся за отдание чести. Скрытым наблюдением и последующим наказанием, нестрогим, но неизбежным, он довел полк до того, что честь стали отдавать не только прапорщики, но и, что было вообще невероятным, сержанты сверхсрочной службы, служившие писарями в штабе.

Через месяц Озерский взялся за дисциплину. До него в полку шел схоластический спор между замполитом полка и начальником штаба: в чем причина нарушений воинской дисциплины — в отсутствии уставного порядка и плохой службе наряда, как утверждал замполит, подполковник Джафаров, или в плохой политико-воспитательной работе, как настаивал подполковник Мальцев.

Перманентные драки среди солдат и воровство имущества на продажу до сих пор представлялось неразрешимой проблемой. Озерский решил ее с помощью колючей проволоки. Он стал перекраивать территорию полка, с двух сторон окруженную китайским и французским посольствами, а с двух других — правительственной резиденцией. Была поставлена еще одна сетка, отгораживающая полк от расположения бригады национальной гвардии — контакты по перепродаже афганским солдатам военного имущества и товаров из военторга резко затруднились.

Была огорожена колючей проволокой и территория вокруг сортира, ночью это традиционное место для драк стало освещаться мощными прожекторами. Взято было «под колпак» и другое место, где солдаты могли бесконтрольно общаться между собой, и, следовательно, налаживать «неуставные взаимоотношения» — площадка за столовой, где после приема пищи мыли котелки теплой водой, которая текла из «полариса» , инженерного сооружения, сваренного из труб и бочек. «Ответственные» и «контролирующие» офицеры, каждый со своим подразделением, слонялись в толпе солдат, посматривая за тем, чтобы каждый сам мыл свой котелок.

Однако «неуставщина» не умирала, все межличностные контакты под контроль офицеров поставить не удавалось, сильный по-прежнему давил слабого. Одно время в полку была популярна шутка, когда к офицеру подходил забитый солдат-первогодок и обращался:

— Товарищ капитан, дайте сигаретку!

Получив сигарету или отказ, солдат отходил, чтобы через несколько минут подойти снова:

— Товарищ капитан, дайте сигаретку!

— Кто тебя послал?! — приходил в бешенство офицер.

— Никто, я сам захотел, — виновато опускал глаза солдат и отходил в сторону, чтобы еще через несколько минут, повинуясь тому, чья власть сильнее власти закона, снова подойти:

— Товарищ капитан…

Самым оживленным местом после обеда был военторг, маленький щитовой домик. Толпа солдат осаждала вход, особенно после получки, очереди не было, каждый норовил протолкнуться вперед соседа. Чтобы внести в этот хаос организованность и упорядочить броуновское послеобеденное движение, Озерский перенес место дежурного по части на дорогу в центре полка, рядом с военторгом. Связисты удлинили провода, стол дежурного по части с двумя телефонами, внутренней связи в полку и ЗАС для связи со штабом дивизии, стоял теперь на дороге под невысокой, но очень густой сосной, которую некоторые называли ливанским кедром.

С точки зрения интересов службы это гениально, — мрачно подумал Найденов об этой рационализации Озерского, — но с точки зрения, что мне здесь торчать до самой смены…

Густые ветви защищали от прямых лучей солнца, однако полуденная жара доставала и в тени через горячий пыльный воздух, которым приходилось дышать. Найденов расслабленно сидел на стуле и невнимательно смотрел, как в метрах двадцати сверхсрочник из оркестра, присев у журчащего арыка, пытается ловить гуппи, в Союзе — аквариумную рыбку, здесь — привычного обитателя мелких речек и арыков.

За спиной скрипнули тормоза, мягко притормозила машина, Найденов обернулся. Из белого «лендровера» вышли два подполковника в темно-зеленой униформе советских военных советников и полковник афганской армии и направились к военторгу.

Без особого восторга солдаты пропустили офицеров, уверенно зашедших внутрь, невзирая на прилепленный клейкой лентой листок бумаги с надписью: «Советников не обслуживаем» . Советники эти служили при штабе бригады национальной гвардии, оттуда же был афганский полковник. Найденов знал, что это зампотех бригады, однажды он пил с ним вместе чай в одной компании. Познакомил их Славик из шестой роты, прославившийся тем, что на боевых действиях, получив пулю в ногу, вместо того, чтобы стонать от боли, издал по портативной радиостанции вопль: «Ура! Полтора оклада получу!» Славик был контактным парнем, быстро завел себе дружеские связи в штабе национальных гвардейцев, и, как-то вечером, пригласил сходить на чай к «рафикам» …

…Беседа не вязалась, смотрели телевизор, показывали какой-то индусский праздник. Найденову запомнился лишь красивый небрежный жест афганских офицеров, когда они выплескивали из стакана остатки недопитого чая с крупными темно-вишневыми чаинками прямо под ноги, на ковер. Запомнилась и забавная сценка: пришел начальник особого отдела бригады и отдал Славе две магнитофонные кассеты:

— Не понимаю…

Слова эти относились к записям, контрразведчик для расширения культурного кругозора попытался разобраться, что такое «советские блатные песни» . Славик же был крупным специалистом — имел двенадцать кассет по полтора часа каждая.

— Блатные — это песни бандитов? — недоуменно спросил тогда особист, — но почему тогда вы их так любите?

Славик засмеялся, затем опечалился, вспомнив, что пора искать способ переправить коллекцию в Союз, каждую кассету на границе таможенники прослушивали, а самодеятельность безжалостно изымали…

Вспомнив эту сценку, Найденов улыбнулся…

…Отоварились советники быстро, брали они обычно ящиками, не мелочась. Стоило им выйти, как в не успевшую захлопнуться дверь попытались протолкнуться сразу несколько человек, но их напор был отражен продавцом Лешей, бородатым мужиком, похожим на медведя. Женщин на территории части не было, когда только построили военторг, командир полка, рассудив, что «нет женщин — нет и «аморалки», истребовал продавца мужчину.

Найденов решил вмешаться, упорядочить толпу у дверей.

— А ну, разойдись! — растолкав солдат, он протиснулся к двери и, напустив на себя строгий вид, настоятельно произнес:

— Вы что, никогда не видели в программе «Время» очередь безработных на бирже труда в Америке? Стоят люди, не толкаются, хотя такие же голодные, как вы.

Солдаты заулыбались, но Найденову стало неловко, он почувствовал, что шутка не удалась, улыбки, в лучшем случае, результат вежливости, а в худшем — из страха, что придравшись к чему-нибудь, офицер вышвырнет из очереди. Он вспомнил услышанный где-то тезис, что юмор у офицеров оттого плоский, что в условиях, где подчиненные из чувства самосохранения подхалимски хихикают от самой бездарной шутки, способность острить не развивается, а наоборот, глохнет.

Неожиданно Найденов заметил солдата своей роты, Борю Загорного, невероятно худого парня, который тоже стоял в толпе, но старался спрятаться за чьей-то спиной. Вспомнив, что час назад Боря уже что-то покупал, он решил сделать вид, что не заметил его, а потом отловить на выходе из магазина.

Снова усевшись за стол дежурного под ливанским кедром, Найденов озабоченно оглядел площадку вокруг магазина — она была замусорена бумажками от югославских конфет и печенья, жестянками от греческих и голландских напитков.

— Верный разведпризнак, что разведывательная рота на боевых, — сказал он задумчиво и кивнул на захламленную территорию вокруг магазина, закрепленную за ротой, находящейся в это в районе Пагмана. Слова эти адресовались капитану Кириллову, полковому переводчику, который в ответ молча лениво кивнул, поудобнее устраиваясь на соседнем стуле, и аккуратно оторвал язычок от жестянки с освежающим напитком «Си-Си» голландского производства. Язычок отделился, издав мягкий щелчок, отверстие банки задымилось углекислотой.

— Боря, ты ли это? Ну-ка, иди сюда! — крикнул Найденов подчеркнуто радостно, как будто встретил лучшего друга, увидев, как Загорный, выйдя из магазина, пытается скрыться за углом. Услыхав голос своего замполита роты, Боря с обреченным видом побрел к столу дежурного по полку. Он шел ссутулившись, прижимая к животу спрятанные под формой покупки.

— Выкладывай…

Расстегнув пуговицы, Боря с несчастным видом стал выкладывать на стол пакетики с карамельками югославского производства, начиненными вишневым джемом, две банки сгущенного молока и пачку австрийского печенья, необычайно легкого, моментально тающего во рту.

— Что, я не имею права купить? — уныло спросил Нагорный.

— Конечно имеешь. Можешь даже съесть.

— Я не хочу здесь. Хочу в роте…

— Ну хоть одну конфетку ты можешь съесть при мне?! — зло спросил Найденов, чувствуя, что приходит в бешенство, хотя на несчастного Борю сердиться было нечего. Тот понуро стоял, опустив голову, не решаясь распечатать хотя бы один пакет, чтобы достать конфету.

— Что ты уже сегодня купил?

— Тоже самое… — еле слышно пробормотал Загорный

— Кто дал деньги?

Борис молчал, тяжело вздыхая, искоса бросая взглядом легкий укор Найденову.

— Сколько у тебя осталось твоих денег с получки?

— Полтора чека.

— Давай сюда.

Повеселев, Боря достал из кармана потрепанный блокнот и выудил из тайника за обложкой чек ВПТ и еще несколько бумажек-мелочь. Найденов тоже достал из кармана блокнот, раскрыл его на странице, где под заголовком «Кабул кредит банк» в столбик были переписаны фамилии личного состава роты. Найдя фамилию Загорный, он в графу «наличные» вписал-1,5. Графа «шмотки» у Бори была пуста.

— Значит так, захочешь поесть, берешь у меня деньги, показываешь, что купил, а потом ешь, желательно при свидетелях из твоего призыва. А теперь ступай, неси это хозяину…

Кирилов, молча созерцавший эту сцену, с интересом заглянул в блокнотик Найденова

— Это что, декларация о доходах?

— Вроде того. Мы ведь на подводной лодке, перевод из дома не шлют. Дембеля отчитываются о доходах, молодые — о расходах.

— Так ведь незаконно?!

— Зато справедливо.

— Ты настоящий коммунист!

— А ты нет?

— Беспартийный…

— Редкий здесь случай, — задумчиво сказал Найденов, глядя вслед направляющемуся к офицерскому модулю Кириллову.

Это был действительно редкий случай, в Афганистан беспартийных, как правило не посылали, это была война для коммунистов.

 

ГЛАВА9

— Будешь, Тарасов, служить в дисбате, — такими словами оглушил капитан Зубов Тарасова через день после возвращения из колонны. Тарасов сначала обомлел — неужто Зуб в самом деле прокурору стуканул? Но потом успокоился, узнав, что в понятие «дисбат «Зубов вложил всего лишь отстранение от машины и перевод во второй батальон этого же полка на должность простого стрелка. Второй батальон занимался в основном караульной службой, а для привыкших к самостоятельности водителей служба на постах, да еще через день, воспринималась, как «дисбат» . Зубов опасался, что происшествие на дороге вскроется, и предпочитал, чтобы к этому неприятному моменту Тарасов числился в другой роте.

Друзья посмеялись над неудачей Тарасова, он же бодрился:

— Ничего, старикам везде у нас дорога, старикам везде у нас почет…

Служба четвертой роты оказалась не такой уж тягостной, как он себе представлял ранее. Почета ему не оказали, но уважение было. Новый призыв-это само собой, а дембелям, среди которых держали «фишку» сержант Андрианов и механик-водитель отделения Куцый, он пришелся по душе тем, что так умело рассказывал дорожные приключения, что и слушать было интересно, и их авторитет не умаляло. То, что его приняли за своего, Тарасов понял, когда за ним закрепили «духа» .

— Бери себе, Славик, Борю. Все должно быть организованно. Передавай ему славные боевые традиции, — веско сказал высокий, слегка толстоватый Куцый, и, обернувшись к Нагорному, с сожалением и даже с некоторым сочувствием сказал, — а ведь ты, Боря, никогда человеком, то есть дембелем не станешь. Не способный ты.

— Ну почему же, — возразил тогда Андрианов и обосновал, — еще великий Гегель сказал, что путь к свободе лежит через рабство. Только тот, кто познал состояние раба, может стать свободным, со временем конечно, а в качестве раба Боря справляется неплохо.

Сержант Андрианов, заместитель командира первого взвода, был крупным теоретиком. Кое-что ему досталось от отца-майора, замполита авиационной части в Подмосковье, кое-чего набрался сам. Борю ему под чужое влияние отдавать не хотелось. Мать у Андрианова тяжело болела, давление часто повышалось, отец и написал, мол, от давления очень помогают японские магнитные браслеты, которые, как он слышал, свободно продаются в Кабуле, так не мог бы ты, сынок, купить… «Свободно продаются» — Андрианов зло усмехнулся, прочитав это. За желанным для матери подарком стояли три проблемы: где взять афгани, как купить в городе браслет, как переправить через границу в Союз. Все три этапа были связаны с нарушением законов. В решении первой проблемы и намеривался он использовать Борю, самому «делать афошки» он считал неразумным перед дембелем. Ничего, подумал он, сработаем через Яшу Гирина, он комсомольский секретарь, поэтому вне подозрений.

Однако, была у Тарасова черта, которая не понравилась Андрианову, как замкомвзводу, непосредственно отвечающему за внутренний порядок в расположении взвода: если на пути Тарасова стояла табуретка, то он не обходил ее, как все, а ударом ноги отбрасывал. Андрианов слегка злился, но немного и завидовал той естественности и идущей от души непринужденности, с какой Славик Тарасов пинал ботинком табуретку.

Да, жить-служить в четвертой роте можно было, но что очень огорчило Тарасова, так это то, что в той же четвертой роте служил старший лейтенант Олегов, бывший у него старшим машины в тот злополучный день. Неприятной была их первая беседа. Несколько дней Олегов не подходил к Тарасову, но в очередном карауле, когда Славик стоял на посту в автопарке, уныло наблюдая, как рота материального обеспечения собирается в очередной рейс, тот появился перед ним, проверяя посты.

— Товарищ старший лейтенант, за время несения службы на посту происшествий не случилось! Часовой третьего поста рядовой Тарасов…

Олегов кивнул головой, отослал разводящего, вместе с которым ходил по постам проверять колючую проволоку, и сразу в лоб спросил:

— Ты знаешь, во сколько мне обошлась та колонна по твоей милости?

Не моргнув глазом, Тарасов ответил:

— Вы были старший машины, должны были следить за соблюдением мною правил дорожного движения и не допускать превышения скорости. А как вы могли следить, если вы, извиняюсь за подробность были пьяны. Надышавшись исходящих от вас винных паров, я и потерял на минуту сознание, что и послужило причиной дорожно-транспортного происшествия.

Олегов дернулся, как бы замахиваясь для удара, но взял себя в руки:

— Ты, падла, еще запомнишь эту беседу!

— Товарищ старший лейтенант, ну зачем же так, давайте по-хорошему, — миролюбиво сказал Тарасов, — я ж понимаю, что давить людей в Кабуле больших денег стоит, но сами посудите, какие у меня сейчас возможности — гнию на постах. Кстати, а сколько вам обошлось?

— Еще и не обошлось. Если не рассчитаюсь — может вскрыться. А вообще-то, двадцать тысяч чеков, или сто тысяч афошек.

Сумма произвела впечатление на Тарасова, он замолк. Рядом проехал БТР, обдав их пылью и вонью. Разводящий, осмотрев забор вокруг парка, шел к ним.

— Товарищ старший лейтенант, — скороговоркой, чтобы успеть до подхода разводящего, проговорил Тарасов, — по мере сил и возможностей, я постараюсь, но и вы помогите, в караул меньше ставьте…

…Служба в ночных патрулях была попроще и повеселее, чем в карауле. Лязгая гусеницами, боевая машина мчалась по улицам ночного города, испуганно колыхались занавески на окнах, сжатый в руках автомат рождал чувство уверенности, нежный ночной воздух остывал лишь к утру, перекресток, на котором до утра должен стоять ночной пост, приятно пах дынями от близлежащих лавок зеленщиков.

Лучшее время суток и года в Кабуле — летняя ночь. Так размышлял Тарасов, ожидая, когда начальника патруля, техника соседней роты, прапорщика Матулявичуса, начнет клонить ко сну.

— Товарищ прапорщик, что мы все стоим, давайте по маршруту проедемся.

Матулявичус смачно зевнул и задумался: ехать или не ехать. Спать ему было нельзя, в любую минуту мог появиться БТР коменданта зоны с проверкой. Но спать хотелось, на часах два ночи, а комендантский час до пяти.

— А что, и проедем…

— Можно я в командирскую башню сяду?

— Садись, — охотно согласился Матулявичус, — а я тогда внутри пристроюсь.

Фыркнув и перебив дынный запах ароматом солярного угара, боевая машина десанта завелась, Тарасов сел на башню, а его напарник по патрулю, уселся на силовом отделении, его голована тонкой шее болталась из стороны в сторону под тяжестью каски.

— Поехали по маршруту! — скомандовал Тарасов механику-водителю и показал палец. Тот понимающе кивнул головой, машина взревела и тронулась с места, набирая скорость. Солдаты царандоя, дежурившие на другом конце перекрестка махнули вслед рукой. Проехав квартал, механик переключился с третьей передачи сначала на вторую, затем на первую. Тарасов же, убедившись, что Матулявичус спит, устроившись на жесткой скамейке десантного отделения, осторожно перебрался на силовое отделение и на глазах испуганного Бори Нагорного на ходу спрыгнул с боевой машины.

Тарасов метнулся к тротуару, подбежал к облюбованной ранее двери дукана, на ходу перекидывая автомат за спину, и выхватил из-под бронежилета небольшой ломик. Дрожащими от волнения руками он попытался вставить в замочную скобу монтировку и ужаснулся, до чего же громко он работает. Хоть и на первой передаче БТР неуклонно уползал, грохот гусениц и двигателя плавно затихал, без шумовой завесы ни о каком взломе нечего было и думать.

— Черт тебя побери, — шепотом выругался Тарасов и лег на тротуар к самой стене, стараясь вжаться в асфальт, стать невидимым, в тоже время понимая, что первая же машина высветит его фарами, да и без фар достаточно будет тусклой лампочки, висящей на электрическом шнуре почти прямо над ним.

Кто не рискует, тот не пьет шампанское, зло подумал Тарасов и стараясь не производить шума, осторожно снял со спины автомат и положил его рядом с собой, напряженно ожидая, кто же раньше проедет по улочке-подвижный патруль царандоя или своя БМД. Сердце бешено колотилось, он напряженно вслушивался в тишину, прерываемую очень далекими выстрелами. Услышав нарастающий лязг гусениц, Тарасов почувствовал, как кровь у него вскипает от азарта, еще минута, другая, он вскочил, вставил в дужку замка монтировку и, когда грохот за спиной достиг апогея, рванул стальной рычаг. Хрупкий чугун китайского замка «Белая цапля» хрустнул, он рванул дверь на себя, заскочил в комнату, прикрыл за собой дверь и выхватил из кармана узкий, как карандаш, китайский фонарик…

Боря Загорный трясся, охваченный лихорадкой, его колотило от страха, неотчетливо понимая, что же происходит, он все же понимал, что происходит что-то страшное. Только бы все обошлось, молился он каким-то злым богам, покровителям убийств и грабежей. До боли в глазах он вглядывался во тьму, приближаясь в третий раз к тому месту, где спрыгнул с боевой машины Тарасов. Увидев его живого и невредимого, Загорный облегченно вздохнул и, испытывая неописуемую радость, что все обошлось прямо-таки благополучно, помог тому загрузить в машину мешок и залезть самому.

— Там никого не было? — спросил Боря, счастливо улыбаясь.

— Конечно же, нет! — засмеялся Тарасов и, подмигнув Боре, достал из кармана и сунул ему в руку — держи, это тебе, бакшиш.

Боря, поднеся к глазам картонку, покраснел, что, впрочем, при свете звезд и редких уличных фонарей не было видно, — с упаковки иностранных презервативов ему задорно улыбалась обнаженная красавица, заманчиво выгнувшаяся в необычной позе.

 

ГЛАВА 10

— С поста не уходить. По дуканам не ходить. Бронежилет и каску не снимать… — монотонно перечислял требования инспектору ВАИ помощник коменданта Кабульского гарнизона капитан Гусейнов.

Стоя в строю заступающих в наряд, Олегов внимательно слушал поучения, тревожно поглядывая при этом через стену, где на асфальтированной дорожке еще один помощник коменданта, прапорщик Бочков, осматривал выстроенные машины. Тот проверял, нанесена ли на заступающих в наряд машинах красно- белая опознавательная полоса ВАИ, а заодно выискивал, нет ли в машинах чего-либо припрятанного на продажу.

К концу недолгого инструктажа Бочков торжественно передал коменданту улов: полиэтиленовый пакет, в котором россыпью лежали с полсотни пачек сигарет «Ростов» .

— Мои сигареты, что хочу с ними, то и делаю! — срывающимся от волнения голосом пытался возражать молодой лейтенант-танкист.

— Это попытка спекуляции, я вас снимаю с наряда, — комендант был непреклонен.

Лейтенант растерянно возразил:

— Товарищ подполковник, но я ведь еще ничего не продал…

Комендант снисходительно улыбнулся:

— Будешь доказывать это своему командиру полка, — Затем, обернувшись к стоящим в строю офицерам и прапорщикам, настоятельно поднял палец и сказал — Так будет с каждым, кто попадется, а, может быть, и хуже…

Жизнь в утреннем Кабуле кипела. ГАЗ-66, в котором ехал на пятый пост ВАИ Олегов, мчалась по Мейванду, обгоняя тихоходные мототакси и обшарпанные автобусы. Впереди почти по осевой линии мчался огромный грузовик «Мерседес» , Олегов невольно засмотрелся на него: тот был весь разрисован, разукрашен узорами, бахромой, лентами. На небольших, довольно грубо исполненных рисунках взлетал самолет необычной конструкции, по морю плыл корабль, шла вереница слонов, цвели сказочные растения, распускали хвосты павлины. Все эти художества отражали то ли впечатления хозяина «Мерседеса» , то ли его мечты. Не менее необычным был и груз: быки, которым нужно было пригибать головы, чтобы не задеть рогами потолок, который служил полом для второго этажа, где теснилось полтора десятка испуганных овец. Но и это было еще не все. Третьим этажом на грузовике ехали люди, человек восемь, обложившиеся тюками, вязанками хвороста и сучковатых дров, купленных, по всей видимости, на перевале.

Грузовик шел близко к центру дороги, не давая места для обгона.

— Щас я его сделаю! — уверенно сказал водитель и пошел на обгон справа, будучи глубоко убежденным, что в условиях необъявленной войны правила дорожного движения не действуют.

Олегов нервно глянул на спидометр и прикрикнул на водителя:

— Полегче, сбрось скорость!

Водитель обиженно пожал плечами, но спорить не стал. За дорогой Олегов больше не следил, увлекшись разглядыванием вывесок, мелких магазинчиков и пестрой толпы. Разнообразие городской жизни бодрило и волновало — ковры, расстеленные почти на тротуаре, вереница слонов в узком переулке, невиданная в Союзе сверкающая никелем радиоаппаратура за широким стеклом витрины, аромат шашлыков, вдруг мелькнувшая среди вывесок на английском и персидском надпись «Советская книга» , развивающаяся шерсть дубленок в меховом ряду, афиши индийских фильмов у кинотеатров, оранжевые груды мандаринов, желтые и рубиновые цвета напитков на лотках в сверкающих на утреннем солнце графинах, девушки — лицеистки в черных платьях с белыми воротничками, сиреневые, белые, желтые чадры женщин, ослепительно белые тюрбаны стариков, побывавших в священном городе Мекке…

— Приехали.

Место, где должен стоять пятый пост ВАИ, слегка разочаровало Олегова — двухэтажные дома у пыльного перекрестка, бесконечная вереница машин, теснившиеся одна к одной лавки, дуканы.

— К машине!

Из кузова тяжело выпрыгнули, сгибаясь под тяжестью бронежилетов, два солдата, назначенные в помощь Олегову.

— Может, мы без броников? — спросил тот, о котором Олегов знал, что он из минометного взвода их батальона.

— Горя для меня хотите?! Комендант через каждый час проверяет, так что без всяких фокусов. Держаться вместе, от машины не отходить, смотреть все время на меня. Понятно?

— Не в первый раз, — пробурчал второй патрульный, угрюмый, широколицый парень.

Олегов вскинул на плечо автомат, поправил повязку на левой руке с надписью «ВАИ» , перехватил поудобнее черно-белую палочку регулировщика дорожного движения и, осматривая перекресток, неторопливо пошел к углу, где под навесом в тени стояла выщербленная эмалированная ванна, залитая водой, из которой заманчиво выглядывали бутылки «кока-колы» и «спрайта»

— Командор, как дела?

Олегов вздрогнул и обернулся, хотя вопрос этот за время службы в Кабуле слышал уже множество раз. Перед ним стоял парнишка лет восьми, одетый в холщовые штанишки и длинную черную рубашку.

— Хуб.

— Командор, что есть?

Олегов оценивающе оглядел мальчишку, невольно прикидывая, много ли в Союзе таких недорослей, способных на чужом языке завязывать торговые сделки. Он пожал плечами, ничего не ответив.

— Бензин есть?

Олегов улыбнулся и отрицательно покачал головой.

— Сгущенка есть?

— Нет.

— Конфеты есть?

Олегов достал из кармана карамельку и протянул мальчишке. Тот взял, пренебрежительно улыбнулся и начал вторую серию:

— Командор, что надо? Водку надо?

— Нет, — Олегову даже неудобно стало, что мальчишка старается, а он все отказывается, но нужно было сначала присмотреться. Парнишка, потеряв уже интерес к Олегову, как к покупателю, по инерции спросил:

— Джинсы надо? Батник надо? Кассеты надо? — после чего выдал то, чего Олегов никак не ожидал, — командор, если шурави будут ехать сюда за водкой, посылай их к Ивану. Двадцать бутылок продадим — двадцать первая твоя!

После этой тирады, произнесенной очень убедительно, с выражением, он махнул рукой в сторону дукана возле водопроводной колонки. Олегов обернулся и обомлел: на пороге дукана стоял индус в черной чалме и приветливо махал рукой, зазывая в магазин, на стеклянной витрине которого славянской вязью было написано — «Магазин Ивана»

— Это он, что ли, Иван? — весело спросил Олегов.

— Да, он, — важно ответил мальчишка — а я его брат, меня зовут Ваня.

— Ну, Ваня, тогда надо зайти, — серьезным голосом, но внутри давясь от смеха, сказал Олегов.

Он зашел в дукан, пожал руку Ивану и, опережая его расспросы, заявил:

— Ничего не продаю, ничего не покупаю.

Иван кивнул чалмой, достал из маленького холодильника бутылку «Фанты» , откупорил ее и подал Олегову. Ежедневное задабривание инспектора ВАИ было у него плановыми, необходимыми издержками. Если инспектор будет педантично нести службу на перекрестке, он не разрешит советским машинам останавливаться на этом бойком перекрестке, а это означало бы конец выгодной торговле. Олегов бегло, чтобы не выдать жадный интерес, осмотрел витрины, заполненные теми мелочами, которые не под силу тяжелой на разворотах советской индустрии, и пошел к стойке, заставленной кассетами с музыкальными записями. Западные рок-группы перемежались со звездами индийской, японской и таиландской эстрады. Олегов стал выискивать, что из советской музыки имеет рыночную стоимость по мнению кабульских индусов. Оказалось не густо: Алла Пугачева, Юрий Антонов, «Машина времени» , Анна Герман и неизвестная ему группа «Каданс» из Прибалтики. Увидав кассету с шифром «РЮС» и надписью «Марк Рубашкин» , он вопросительно глянул на индуса и ткнул в нее пальцем. Тот с готовностью подошел, достал кассету из-под стекла и протянул Олегову.

— Чан пайса? — спросил Олегов.

— Не надо денег, бери так. А вдруг не понравится — поменяешь на другую.

Разомлев от сервиса и обходительности «Ивана» , Олегов вышел из прохлады магазина на солнцепек перекрестка. К нему подъехал на велосипеде еще один пацаненок, такой же смуглый, похожий на цыгана, как и первый. Соскочив с велосипеда, он подошел к Олегову, улыбнулся и в упор спросил:

— Что тебе обещал Иван? Одну бутылку после двадцати? Миша с Сережей дадут одну после пятнадцати.

Ошарашенный Олегов оглянулся по сторонам и только после этого заметил на другой стороне надписи на витринах — «Магазин Миши» и «Сережин магазин» .

— Они тоже индусы? — сглотнув слюну, зачем-то спросил он.

— Здесь в блоке все индусы, — улыбчиво ответил мальчишка.

С минуту поколебавшись, Олегов сказал:

— Домкрат.

— Пять тысяч.

— Всегда было пятнадцать.

— Больше восьми никто не даст, — с сожалением сказал мальчишка, перехватывая поудобнее руль велосипеда, готовясь к долгому торгу.

— Иван даст двенадцать.

Мальчишка вздохнул:

— Покажи Сереже, но больше десяти нигде сейчас не дают, в городе германские появились.

Олегов подошел к машине, растолкал спящего в кабине водителя и сказал:

— Ну-ка, открой…

Недовольный, что его разбудили, с покрасневшим от неудобной для сна позы лицом, водитель вышел из кабины и открыл маленький висячий китайский замочек, запиравший ящик для запасного инструмента, где был спрятан домкрат, плохо лежавший до вчерашнего вечера в кладовке у техника роты, прапорщика Василенко. Испытывая некоторую неловкость из-за того, что события происходят у всех на глазах, Олегов достал домкрат и передал его мальчишке, который опытным взглядом коммерсанта эту неловкость уловил, и тут же прикинул, на сколько это позволит сбить цену.

«Сережа» выглядел точно также, как и «Иван» — такая же черная чалма, такой же худощавый, такая же темных тонов одежда. С виду все — братья, а оказывается — конкуренты, — подумал Олегов, глядя, как индус Сережа отсчитывает купюры.

— Девять тысяч. Что купишь, командор?

Олегов невесело оглядел ширпотребовское изобилие и ответил:

— Ничего.

— Зачем же тебе афгани? — удивленно спросил Сережа, — ведь у меня все есть, а чего нет — подожди пятнадцать минут, и все будет.

— Надо долг отдать.

Сережа уважительно кивнул головой и, вежливо улыбнувшись, спросил:

— А большие у шурави командора долги бывают?

Олегов усмехнулся, не деньгами, так долгами похвалюсь, подумал он:

— Сто тысяч.

Лицо у индуса стало серьезным, улыбка исчезла. Он внимательно, изучающе посмотрел Олегову в глаза и деловым тоном сказал:

— Поговорим? — и, отодвинув бамбуковую занавеску, жестом предложил войти в соседнюю комнату.

— А если комендант с проверкой?

Индус понимающе кивнул головой и махнул рукой мальчишке, который мгновенно исчез. Будь, что будет, решил Олегов и шагнул через порог.

 

ГЛАВА11

Старшему оперуполномоченному КГБ

При войсковой части 24724.

Объяснение

По существу заданных мне вопросов могу сообщить следующее.

Двадцать шестого июня сего года я, рядовой Костров, вместе с рядовым Тарасовым и старшим лейтенантом Олеговым заступил в наряд по ВАИ, на пост номер пять. Первые два часа службы ст. л-нт Олегов провел в дукане индуса по имени Иван, где ел жаренную картошку, пил «Кока-колу» и голландское пиво в банках. Потом к нему подошел бача лет десяти-одиннадцати. Бача предложил ему стать на перекресток и начать работать, то есть останавливать советские машины и проверять их исправность и документы. За каждую машину, которую он проверит, бача обещал пять афганей, но Олегов сказал, что за такие деньги не собирается потеть и глотать пыль. Они сторговались на десяти афганях за каждую машину, но тут в разговор вмешался Иван, дукандор. Он сказал баче, что у него тогда за день бакшиш будет меньше и потребовал с бачи тысячу афганей. Тот достал из кармана пачку купюр по пятьсот афганей и несколько отстегнул дуканщику. Олегов тут же сказал, что раз дукандор сделал деньги на нем, то пусть отдаст половину. Иван отдал. Только после этого они начали службу. Олегов останавливал и проверял машины, а бачата в это время старались скрутить с машины габариты, слить бензин или незаметно забраться в кузов, чтобы потом на ходу сбросить какой-нибудь груз. С одной машины им удалось сбросить два мешка муки, а с другой-какой-то зеленый ящик. За день мы осмотрели несколько десятков машин.

Рядовой А. Костров. »

Есть бумажка — должна быть и папочка, а папочка просит еще бумажек. К такому философскому выводу пришел Михал-Михалыч, полковой «особист» , дочитав лежащий перед ним листок. Однако надо было решить, в какую папку его положить. В папачке «Костров» он пометил происхождение бумаги, но вот как ее использовать дальше? Можно завести папочку «Тарасов» или «Олегов» , но доказать вину — хлопотно, а чаще всего невозможно из-за круговой поруки. Но была одна очень перспективная задумка — завести папочку с надписью «Найденов» , и Олегов может ее наполнить, лишь бы взять его на крючок.

Найденова он пригласил на одиннадцать часов, время было рассчитано точно — чтобы то успел поволноваться, «дозреть» , и в тоже время не смог сосредоточиться, так как непосредственно до одиннадцати в роте шли политзанятия, а беседу с личным составом проводил как раз Найденов.

Оснований для конкретной беседы накопилось более чем достаточно, но информация, которую Михал-Михалыч образно любил называть «хлебом оперативной работы» , нужна была исчерпывающая. Олегов с Найденовым жили в одной комнате, где еще, кроме них, жили старшина и техник роты. Информация от рядового Кострова была очень ценна, но Олегов в перспективе, как сосед по комнате, смог бы «просветить» не только Найденова, но и ящик из-под боеприпасов, лежащий у того под кроватью, а этот ящик как раз сейчас очень интересовал Михалыча.

— Разрешите… — послышалось за дверью после легкого стука. Дверь была заперта изнутри. Кроме основного кабинета в офицерском модуле, по иронии судьбы имевшего номер шесть, Михал-Михалыч истребовал у командира полка комнату в подвале казармы второго батальона, расположенной на территории президентского дворца. Второй парашютно- десантный батальон, охранявший эту правительственную резиденцию, где, кстати, жил Бабрак Кармаль с супругой, находился в некотором отрыве от остальных подразделений полка, размещавшегося за стенами дворца, что затрудняло контакты с осведомителями.

Михал-Михалыч подошел к обитой железом двери и открыл. На пороге, как и ожидал, стоял Найденов.

— Через порог не здороваюсь, плохая примета. Заходи. — улыбнулся Михалыч. Найденов слепо озирался — после ослепительного солнечного света снаружи подвал казался необычайно темным и мрачным, кроме стола и двух табуреток в нем ничего не было, запах пыли почему-то отозвался бурчанием в желудке.

— Садись, у меня к тебе просьба. Ты книжку интересную достал. Покажешь?

Спрашивал Михал-Михалыч извиняющимся, просительным тоном, как бы сожалея, что беспокоит вызовом из-за ерунды.

— Товарищ майор, всегда пожалуйста! — с готовностью ответил Найденов. — Только вот какую? У меня их много…

На душе у него полегчало, но не надолго.

— Да пухленькая такая, на ней еще колючая проволока нарисована, обложка черно-белая такая… Помнишь?

Сердце у Найденова дрогнуло. Раз особист все знает, запираться не буду, решил он.

— Конечно помню. У меня в сундучке лежит. Когда принести?

— Времени, понимаешь, нет. Пошли сейчас.

После подвала залитый солнцем двор ослепил их, как вспышка электросварки. Казарма же, из-за толстенных стен сохранявшая прохладу в любую жару, встретила их полумраком. Дневальный у входа вяло шевельнулся, имитируя строевую стойку, он стоял сгорбившись, бронежилет, каска и автомат висели на нем, как на вешалке.

— Не прислоняйся к стене. И руки вымой, — через плечо бросил ему замечание Найденов.

Они прошли по темному коридору, осторожно ступая по середине, стараясь не зацепиться за бронежилеты и рюкзаки, набитые патронами и гранатами, которые лежали двумя рядами вдоль стен, т. к. после занятий рота занималась строевой подготовкой на плацу.

В комнату, где жили офицеры и прапорщики роты, кроме командиров взводов — те спали со своими взводами, Найденов вошел первым и сразу направился к своей кровати, стоящей у окна. Михал-Михалыч шел за ним лениво, без интереса, сел на соседнюю кровать, над которой висела репродукция картины Шишкина, вызывающая в этих краях тоску и грусть, — сосновый лес и ручей. Михал Михалыч вдруг вспомнил, что эту репродукцию как-то показывали в передаче «Что? Где? Когда? «, предлагая определить, в какую сторону течет ручей. Действительно, куда, подумал он, но понял, что отвлекается от дела. Он осмотрелся по сторонам и спросил:

— А что обои у вас все в дырках?

Найденов, возившийся с замком, который вдруг заклинило, отозвался через плечо:

— По случаю достали обои для своей комнаты и поклеили их мучным клейстером. Все дворцовые мыши теперь наши. Вон, кормушку сделали в углу, чтобы обои не жрали и по одеялу ночью не бегали.

Михал-Михалыч посмотрел в угол, куда кивнул Найденов, и усмехнулся, там лежали обгрызенные обломки безвкусного печенья, обычно выдававшегося офицерам в дополнительной пайке. Открыв, наконец, замок, Найденов рывком вытащил из-под кровати большой зеленый ящик от РПГ, традиционно использовавшийся, как сундучок для личных вещей. Демонстративно, чтоб доказать, что ему нечего скрывать, но в тоже время без вызова, чтобы подчеркнуть, какое малое значение он придает этому случаю, Найденов откинул крышку. Михал Михалыч цепко оглядел содержимое: куртка в шуршащей полиэтиленовой упаковке, джинсы, несколько консервных банок с сыром и сгущенным молоком, тельняшка и с десяток книг. Негусто, — подумал Михалыч, но тут же рассудил, что нестандартное поведение, в том числе и непрактичность, повод если не для подозрений, то для размышлений.

— Эта?

Найденов протянул толстенькую, небольшого формата книгу, обложенную в газету, на которой шариковой ручкой довольно коряво было написано «Пушкин» . Михал-Михалыч взял книгу, открыл титульный лист и шевеля губами прочел надпись на английском языке «Архипелаг ГУЛАГ»

— Эта, — он кивнул головой и добавил, — пошли оформим, а то как я объясню, откуда у меня книга…

Найденову стало не по себе. Он плелся за особистом обратно в подвал, тоскливо размышляя, кто же его «вложил» и какие могут быть для него последствия.

— Что написать? Объяснительную?

— Называется «объяснение» . Начни так: «по существу заданных мне вопросов могу сообщить следующее… «Купил-то где?

— В книжном дукане, напротив «стекляшки» , что возле «зеленки» .

— Почем?

— Сто пятьдесят, дешевка.

— Зачем?

— Изучать английский.

— Специально ездил?

— Нужен был англо-русский словарь, инструкцию к магнитофону перевести.

— А обернул зачем?

— Чтоб в глаза не бросалась.

— Знал, значит, что это за книга, скрывал, значит, — сокрушенно сказал Михал-Михалыч и добавил, — это тоже напиши, зачем обернул, зачем написал» Пушкин» , кому пересказывал…

Найденову показалось, что у него начинает кружиться голова

— Да что тут такого? В «полтиннике» с боевыми мешками приносят эту книжку, причем на русском языке…

— У кого видел? — вопрос был задан мягко, но Найденов почувствовал, что Михалыч, лучший шахматист полка, выигравший соревнования среди офицеров в прошлое воскресенье, обыграл его, как ребенка. Нужно было как-то выкручиваться.

— У Овчаренко, прапорщика, инструктора по комсомолу в политотделе.

Найденов действительно видел «ГУЛАГ» карманного издания на русском языке, «духи» действительно, отступая, порой подбрасывали их на горных тропах для расширения кругозора советских военнослужащих. Книжки эти, толщиной в два спичечных коробка, отпечатанные на тончайшей бумаге миниатюрными буковками, собирались и уничтожались с составлением актов. Миша Овчаренко был хорошим парнем, он уже заменился в Союз. Хоть бы он никогда не узнал об этом позоре, — подумал Найденов.

— Никому не пересказывал?

— Никому.

— Кстати, а где Олегов сейчас?

— В городе, заступил в наряд инспектором ВАИ. Что, будете допрашивать его?

— Ты извини, положено. Скажи вечером ему, чтобы зашел. Может, в шахматы сыграем?

— Нет, товарищ майор, в другой раз. Я пойду?

— Счастливо.

Михал-Михалыч встал, пожал вспотевшую руку Найденову и проводил его до двери, еще раз пожал руку и серьезно, глядя прямо в глаза, сказал:

— Спасибо. Благодарю за помощь.

 

ГЛАВА12

Уперев приклад покрепче в плечо, Сима прицелился, поймал в перекрестие сначала лавку зеленщика, заставленную луком, помидорами, кандагарскими гранатами, мандаринами и прочей снедью, затем перевел перекрестие на «Тойоту» бело-желтой раскраски, такси, стоявшую на обочине, на скучающего небритого парня, безучастно стоявшего у стены. Сима рассмотрел его с ног до головы, сместил прицел влево и увидел советского офицера с красной повязкой на рукаве и палкой регулировщика в руке.

Чувствуя себя настоящим охотником, Сима прицелился. Офицер, надвинув на глаза выцветшую панаму, ссутулившись стоял на обочине, помахивая лениво черно-белой палкой. Чуть в стороне, в тени, потели в бронежилетах его патрульные.

Отличная машина, подумал Сима и нажал на спуск. Затвор мягко, почти бесшумно, клацнул. Офицер снял панаму и вытер платком пот со лба. И взводить самому не надо, размышлял Сима и снова прицелился. Офицер вдруг кому-то кивнул. Заинтересовавшись, Сима скользнул прицелом вправо и понял, что тот кивнул небритому парню, явно проявляющему какое-то беспокойство. Сима, на всякий случай, повинуясь интуиции, нажал на спуск, оставив изображение ничем не приметного парня на американской фотопленке.

Офицер оживился, посмотрел по сторонам и, приподняв жезл регулировщика и придерживая за ремень автомат, вышел на проезжую часть.

Тяжело гася скорость, в пяти метрах перед ним остановилась автоцистерна, окрашенная в военный зеленый цвет. Водитель и сидевший рядом с ним военный вышли из кабины. Водитель стал рыться в карманах, а его начальник стоял рядом и потягивался, расправляя затекшие конечности.

Проверка документов, догадался Сима, деловито еще раз клацнув затвором фото-ружья. После проверки документов начальник патруля подошел к кабине, открыл дверцу, подергал руль, перегнувшись, сунул руку туда, где должны быть педали, что-то там пощупал и медленно пошел вдоль машины, осматривая ее.

Проверяет исправность, усмехнулся Сима, сейчас проверит, виден ли номер, исправны ли индикаторные лампочки, и отпустит. Водитель и его начальник понуро брели за инспектором. И вдруг Сима замер от волнения-тот самый небритый парень змеей скользнул в кабину и схватился за рычаги, тут же пронзительно заверещали мальчишки за машиной, и приглушенно бахнул взрыв. Патрульные, до сих пор лениво и безучастно жевавшие резину, вздрогнули, на ходу сдергивая с плеча автоматы, бросились к месту происшествия, которое было скрыто от Симы бензовозом, машина тут же взревела и, быстро набирая скорость, рванула в противоположную сторону.

— Стой! Дришь! — донесся до Симы голос начальника патруля, который, пробежав за бензовозом несколько метров, остановился и вскинул автомат. Подбежавший солдат царандоя ударил по стволу, не давая стрелять в бензовоз, и тут же рухнул, сбитый с ног ударом приклада подбежавшего советского солдата.

Вокруг быстро собралась толпа и заслонила место происшествия. Сима же все щелкал и щелкал затвором, чувствуя, что снимает нечто необычайно ценное для своих новых хозяев. Он бережно положил фоторужье на тюфяк в углу комнаты, служивший ему кроватью, и тяжело сел на единственный табурет. Он был взволнован, невероятность происшедшего не укладывалась у него в голове.

За пленку попрошу десять тысяч и куплю европейский синий костюм, как у настоящих бизнесменов, на рукавах у меня будет по три пуговицы, мечтательно подумал он.

 

ГЛАВА13

…Зелень оазиса, вдруг открывшаяся с очередной гряды, показалась миражом. Но миражей в этом краю не бывает, это я знал точно. Бойцы оживились, перематывали портянки и обмотки не торопясь, давая ногам отдохнуть перед последним переходом на сегодня. Это был даже не городок, всего лишь большой кишлак, ничего особенного, за полгода мы прошли десятки таких. В котловине между горами речушка, почти ручей, вокруг нее сады, дувалы. Бойцы мои, конечно, рады были отдохнуть хотя бы день у зелени, у воды. Я тоже был этому рад, хотя неизбежные при этом смычки с населением, настойчиво рекомендуемые Реввоенсоветом фронта, доставляли мне немалые хлопоты. До этого я год воевал на Восточном фронте, там были свои проблемы с местным населением, ну а здесь — свои. Здесь, как впрочем, и в других местах, мне не нравилась запуганность населения. А отдельным моим красноармейцам просто за удовольствие было подойти к какому-нибудь торговцу, прицениться к вышитому персидскому платку и с наглой улыбочкой да притворной слезой повздыхать, что, мол, и купил бы, да денег нет, а при этом, как бы невзначай, затвором винтовки пощелкать, поиграть. Торговец, конечно, при этом улыбается до ушей и с радостью делает подарок. Отряду своему я объяснил, что это злоупотребление данными нам полномочиями и очернительство в глазах трудящихся Востока Советской власти. А поскольку не всех удалось убедить словом, я пообещал расстрелять того, кто попадется на мародерстве и вымогательстве. И пошел я, значит, к старейшине всех кишлачных торговцев с просьбой дать нам под расписку овощей и фруктов, а заодно предупредить, чтобы моим парням в лавках ничего не давали, потому как шитый золотом платок у одного-это зависть у десятерых, а в коммунизм мы должны войти, забыв об этом чувстве. У старейшины этого был, по современным понятиям, универсальный магазин, продавалось все, от изюма до гвоздей. Разговариваем мы, а глаза мои притягивает ожерелье из прозрачных сверкающих камней. Никогда такого не видел. Золото видел, оно тусклое и желтое. А тут и звезды, и радуга, и холодный родник одновременно. Так вот, веду я политбеседу, что теперь не надо бояться человека с ружьем, то есть нас. А старик качает головой, мол, война идет, и вы воевать, а, значит, и убивать пришли. Я же говорю, что мы совсем другие, мы не войну, а мир принесли. А тот в ответ говорит, что никогда до сих пор для этого люди с оружием не приходили. Я совсем разгорячился, говорю, мол, смотри, старик, в будущее, время нас рассудит. И тут старик и спрашивает, а уверен ли я в своих словах, не лгу ли я себе и людям. Этот вопрос даже рассердил меня, а старичок вдруг достает пузырек с чем-то и предлагает выпить, чтобы испытать себя. Жидкость, мол, безвредная, если человек уверен в себе и не лжет. А чтобы я не думал, что здесь подвох какой-то, что отравить пытаются, подает мне ожерелье в подарок. Взятка, спрашиваю? Он отвечает, что не взятка, а сделка: за ожерелье, пусть даже и дорогое, получить долгожданный мир-очень выгодная сделка. Я же говорю, что ни в Бога, ни в дьявола не верю, а он в ответ, что убьет не Бог и не дьявол, а ложь, если она есть во мне, а нет лжи, то и жить мне век целый. Вот такая задачка выпала. Не выпить-признать, что лгу. Взять ожерелье-что в отряде скажут? Я ведь там не один был, за спиной два бойца с винтарями, потому, как моим же приказом запрещено было ходить поодиночке даже за бархан по нужде. И все же я решился. Беру ожерелье, кладу в карман. Вытряхиваю содержимое пузырька в пиалу. Выпиваю. После чего вежливо прощаюсь, отхожу на пару шагов, поворачиваюсь и бросаю ожерелье старику на прилавок. Что-то мне тогда подсказало, что именно так надо поступить.

Ты говоришь, что все это ерунда, что заразу я подхватил от фруктов с рынка, мне же кажется, что он тогда дал мне какой-то ослабленный бациллоноситель, который и убил бы меня тогда, если бы я был не уверен в своей правоте. И все эти десятилетия какой-то вирус жил во мне, ожидая, не придет ли его время. И оно пришло, оттого я и умираю. Хорошо, что я не взял тогда ожерелье…

….Найденов очнулся от сна и тревожно глянул на часы — забытье длилось лишь несколько минут. Надо хлебнуть кофе, решил он и поднялся со скрипучей кровати. Сладко потянувшись, он подошел к столу, достал из-под него электрический чайник и стал осторожно тыкать оголенные концы шнура в электропроводку на стене. Розетки в комнате начальника караула не было, поэтому изоляция на стене была разодрана до металлической жилы в нескольких местах, что позволяло, при желании, одновременно подключить не только электрочайник, но и магнитофон.

На пороге комнаты начальника караула появились две рослые фигуры, заслонив собой и без того скудный свет, падавший из коридора.

— Товарищ старший лейтенант, разрешите поговорить с вами?

Сержант Андрианов, заступивший в караул разводящим, произнес эту фразу и обернулся, как бы за поддержкой, к своему другу ефрейтору Куцему, который стоял чуть сзади и довольно нахально улыбался.

— Чего вам?

— Мы по тому же вопросу.

— Разве я недостаточно ясно объяснил?

— Согласитесь, если бы командир роты составлял список, мы были бы первыми.

Командир роты лег с брюшным тифом в инфекционный госпиталь и, пока Олегов был в колонне, Найденов по своему усмотрению составил список очередности увольнения в запас.

— Вот вы объясните, почему Загорский и Воронин едут, так сказать, в первых рядах?

— Залетов нет, дисциплину не нарушают, — спокойно произнес Найденов.

— Да они такие хорошенькие, потому как до дембеля душками остались, по хилости и трусости такие, — подал обиженно голос Куцый из-за спины Андрианова.

— У Воронина одна бабушка с сорокарублевой пенсией, он вообще непонятно, как в Афган попал. Конечно, ты больше мяса и фруктов ел, пока рос. Вот ты и стоишь теперь передо мной такой высокий, сильный и уверенный в себе. Его я записал первым, чтобы хоть как-то восстановить справедливость…

— Вот-вот, вам нужна справедливость, а командиру роты — внутренний порядок и дисциплина, — желчно произнес Андрианов.

— А как же. Как положено — двухголовый дракон, — усмехнулся Найденов.

— Но ведь у меня залетов-то нет, — не унимался Куцый.

— Изволь, — Найденов достал из кармана памятный блокнот и нараспев прочел, — «Куцый: кроссовки и дипломат-восемьдесят чеков, наличными-сорок. Извини, но перебор в червонец. Где взял? Вымогательство или мародерство, а, может, воровство или спекуляция? Выбирай статью.

— Что вы все к шмоткам цепляетесь? Вон, чернотики и пехота домой мешками тащат.

— А ты видел?

— Знаю. А кроме того, — Андрианов вдруг ехидно улыбнулся, — помните, вы меня в патруле «фантой» угощали? Как вы ее купили? Ведь не только для солдат на чеке написано, что продаже другим лицам не подлежит?!

— Спасибо, друг, больше угощать не буду! Только это моего отношения к вам не меняет.

— Ну хорошо, а почему вы Кострова в первой пятерке записали?

Найденов недоуменно пожал плечами.

— А в чем проблема? Более-менее служит, в конце концов, я же его не первым записал.

Куцый обернулся назад, нет ли кого, наклонился к Найденову и заговорческим голосом произнес:

— А ведь это он настучал на вас особисту.

— Откуда знаешь?

— У нас свое чека. Заметили просто, что когда майор Гаврильцов, проходя мимо роты на разводе, запястье почешет, Костров потом в подвальную каптерку за ветошью ходит.

— Что тебе сказать на это? — Найденов слегка задумался, — он поступает так, как завещал великий Ленин в работе «Берегитесь шпионов» . За информацию спасибо. Не забуду объявить ему благодарность.

Андрианов и Куцый засмеялись, и один из них сказал:

— А за то, что часы электронные у начальника штаба украл, что объявите?

Найденов вспомнил неприятную историю месячной давности, когда из кабинета начальника штаба полка в обеденный перерыв пропали часы. В штабе в это время никого не было, рядом с кабинетом на первом посту стоял часовой, как раз Костров. Ответить ребятам на этот вопрос он не успел, звякнул полевой телефон на столе. Звонил часовой со входа в президентский дворец.

— Коробочкин с проверкой идет…

— Ну-ка, порядок навести, проверка идет, — Найденов махнул рукой, давая понять, что беседа окончена. Наскоро плеснув в железную кружку кипятку, он сыпанул из жестяной банки растворимого кофе и, выскребя остатки сгущенного молока, все размешал. Попробовал, слегка обжегся, поставил кружку на стол и вышел в коридор.

— Ну-ка, Боря, подклей это, — сказал Найденов Загорному, который брызгал водой из ведра на бетонный пол, чтобы прибить пыль.

— Что?

— Вот это, — Найденов показал пальцем на слегка оторвавшийся уголок плаката, на котором была изображена смена часовых. Бумажный плакат был наклеен на фанерный лист.

— Где ж я клей возьму?

— Если бы у меня был клей, я бы сам приклеил, — раздраженно ответил Найденов.

Из комнаты бодрствующей смены с довольной улыбкой вышел Тарасов. Он ободряюще похлопал Борю по плечу, подошел к полке, на которой были разложены туалетные принадлежности личного состава караула, взял чей-то тюбик зубной пасты и, выразительно глянув на Найденова, выдавленной пастой приклеил оторвавшийся бумажный лоскуток.

— Учись жизни, Боря, пока я жив, — настоятельно сказал Тарасов. Куцый, через дверь видевший сцену в коридоре, засмеялся:

— Зато справедливость торжествует!

— На обломках нашей молодой жизни… — буркнул в поддержку Андрианов, но Найденов этого уже не слышал, он шел навстречу появившемуся секретарю партийного комитета майору Коробочкину.

— Впустили меня почему? — вместо ответа на рапорт спросил Коробочкин.

— Я видел, как Митрохин в штабе на вас допуск выписывал.

Коробочкин кивнул головой, взял со стола план партийно-политической работы в карауле, прочел его, поднял голову, увидел Тарасова и подозвал его к себе.

— Кто комсгрупорг караула?

— Гирин.

— Твоя фамилия?

— Тарасов.

— С кем соревнуешься?

— С Загорным.

— Гм…Все бьет… Ну ладно, — Коробочкин лукаво прищурился и, склонив голову набок, спросил, — А скажите-ка, что запрещается часовому?

Тарасов бодро затарабанил статью из устава гарнизонной и караульной служб:

— Часовому запрещается есть, пить, курить, справлять естественные надобности…

— Стоп!!! А потеть — естественная надобность?!

— Да… — растерянно ответил Тарасов.

— Значит, нельзя потеть на посту?

— Выходит, да… — еще более растерянно ответил Тарасов, а остальные солдаты весело рассмеялись, довольные шуткой.

Самодовольно улыбаясь, Коробочкин сел за стол, черкнул в постовой ведомости пару строк о проверке и с озабоченным видом сказал Найденову:

— Ладно, я по постам не пойду, дела у меня, а ты сходи, не ленись…

Посидев с минуту в задумчивости после его ухода, Найденов хмуро глянул на Тарасова:

— Ну ты и жук. Ты ведь в прошлом карауле слышал от него же эту шутку про пот?!

Тарасов с лицом примерного ученика ответил:

— Так дяденька хочет казаться остроумным. А мне жалко, что ли…

Надо приглядеться к этому мерзавцу, решил Найденов и направился к выходу, где в коридоре очередной раз Боря сбрызгивал бетонный пол водой. Эту процедуру приходилось делать каждые полчаса, сухой воздух быстро испарял влагу и снова поднималась пыль.

— А скажи, Боря, когда неуставщины не будет? — спросил он, останавливаясь рядом. Боря тяжело разогнулся, виновато склонил голову и неуверенно сказал:

— Не знаю…Может, если бы всем хорошей еды хватало, не давили бы друг друга?..

— Если б так просто, — усмехнулся Найденов, потом вдруг, как будто что-то забыв, он резко повернулся кругом и быстро, чтобы вечно голодный Боря не заметил, как он покраснел, направился в комнату начальника караула. Взяв со стола почти опустошенную банку сгущенки, он осторожно, стараясь не очень шелестеть бумагой, завернул ее в газету и мягко опустил в корзину для мусора, сделанную из пластмассового корпуса итальянской противотанковой мины.

Выходил из караулки он быстрым шагом, стараясь не смотреть на копавшегося в коридоре Борю. Он вспомнил, как полгода назад Загорного уличили в том, что он выбирал остатки плова в мусоре, выброшенном из столовой, где ели офицеры афганской и советской госбезопасности, охранявшие президентский дворец. После этого Борю стыдили на комсомольском собрании роты за то, что тот позорит не только роту, но и моральный облик советского человека.

— Стыдно перед этими обезьянами из-за тебя, Боря, — с чувством тогда говорил Куцый, — беру я тебя на поруки, буду шефствовать над тобой.

Так тогда и порешили, закрепив шефство в протоколе.

Полуденное солнце палило во всю. Безоблачно-синее небо с утра слегка поблекло от пыльной дымки, всплывавшей к обеду над Кабульской котловиной. От сортира несло смрадом. Побеленная половина его принадлежала десантникам, другая, со скользкими от нечистот ступеньками, эксплуатировалась афганскими солдатами. Найденов, отгоняя назойливых мух, прошел около казармы, на стене которой гораздый на выдумку комбат, видно, озабоченный тем, чтобы бойцы не мочились ночью прямо под углом, повесил щит с нарисованной ослиной мордой и крупной надписью: «Здесь оправляются только ослы.»

Офицеры ХАДа, те из них, что знали русский язык, проходя мимо в свою казарму, недоумевали:

— У вас ведь нет ишаков, у вас во дворце только бронетранспортеры…

Сворачивая за угол, Найденов нос к носу столкнулся с дневальным, который нес в руках две ручных гранаты и горсть патронов разного калибра.

— Куда прешь? — недовольный, что ударился о стальную каску дневального, буркнул Найденов.

— Топить в сортире, — деловито ответил тот, — командир роты порядок в расположении проверял, вот и нашел лишнее, сверх описи…***

— Смотри, не обрызгайся, — махнул рукой Найденов и пошел дальше.

***К событиям, описанным в этом произведении, можно относиться как угодно. Я не настаиваю, чтобы мне верили. Однако, на этот эпизод прошу обратить внимание соответствующие службы, ведающие эксплуатацией Президентского дворца: сортир, расположенный возле северо-восточной башни, особенно бывшая советская половина, начинен выброшенными боеприпасами! Будьте осторожны, если вздумаете вычерпывать наше дерьмо. Кровь не должна пролиться снова!

Он щурился на солнце, жалея, что забыл в караулке очки. Не приделали бы очкам ноги, тревожно подумал он, и остановился возле маскировочной сетки, которая завешивала крошечный сухой бассейн с потрескавшимся дном, вода ушла через трещины после последнего землетрясения.

Идти по постам не хотелось, охранять караулу было некого, Бабрак Кармаль опять находился на лечении в Союзе. Над дворцом задорно разносилось:

«Так лучше быть здоровым, но богатым,

Так лучше водку пить, чем воевать…»

Это гуляла «девятка» . Банкет давал прапорщик Матулявичус, родом из Алитуса, техник шестой парашютно-десантной роты, в честь своего дня рождения. Он договорился с парнями из «девятки» , то есть девятого отдела КГБ, непосредственно охранявшего Кармаля, пригласил своих друзей гульнуть в дворцовых аппартоментах, в частности, в дворцовой бане, которая обычно для этого и использовалась.

— Мощная аппаратура у Бори, — уважительно произнес Найденов, глядя в сторону дворцовой мечети, за которой в тени высоких густых деревьев и располагались аппартаменты главы государства. По постам не пойду, вздремну полчасика, — решил он, после чего повернулся к казарме и, разморенный жарой, вяло стал подниматься по ступенькам входа, над которым висел фанерный транспарант, где красным по желтому было написано: «Гвардеец! Бдительно стой на страже южных рубежей нашей Родины!»

 

ГЛАВА14

…Самое трудное было — утопить литровые бутылки «Русской» на дне бассейна. Ледяная вода обжигала, а просто бросить их в воду было жалко — могли разбиться. Решили бросить жребий на пальцах:

— Считаем с меньшего, — на кого упадет, тот и ныряет!

Под всеобщее ржание выпало на именинника.

— Мужики, я же не смогу нырнуть, меня вода вытолкнет! — прибалтийский акцент Матулявичуса почему-то хорошо вписывался во всеобщее веселье.

— Да, комплекция у тебя генеральская! — одобрительно хлопал его по пухлым плечам мужик, о котором Олегов знал, что зовут его Степан, звание — майор КГБ, а должность-что-то вроде «повара-дегустатора» .

Второй раз выпало на Олегова.

— Так и должно быть, ныряет самый молодой! — перекрикивая всех завопил кто-то восторженно. Олегов со своим званием старшего лейтенанта действительно оказался самым молодым.

Зажав в руках два пузыря, он по ступенькам стал спускаться в воду, взвизгивая от холода. Он пытался сесть на дно, но это не получилось, вода вытолкнула его, тогда он предпринял вторую попытку: нырнув, взбрыкнул ногами над поверхностью воды. Взвизгивая от холода и чихая от набравшейся в рот воды, он выскочил из бассейна, проглотил очень кстати поданную рюмку водки и бросился в раскаленную парилку, на ходу растирая гусиную кожу рук.

Кампания с удовольствием поглазела на две литровые бутылки «Русской» , которые, чуть пошевеливаясь, ждали своей участи на мраморном мозаичном дне бассейна, и двинулась к выходу отрабатывать повестку дня.

Плов, шашлыки, салаты были великолепны. Однако, как уже многими было замечено, в Афгане водка била в голову быстрее и сильнее, быть может оттого, что при недостатке витаминов и преобладании консервированных продуктов, организм теряет закалку. Так, во всяком случае, объяснял себе причину своего опьянения Олегов. Пьянка есть пьянка, но кто ж меня за язык тянул, спрашивал себя потом он.

Подвыпив, офицеры забыли о принадлежности к разным министерствам, заговорили о службе, забыв прекрасных дам. Начало положил тост Чернова, начальника штаба батальона, постоянно улыбавшегося здоровяка, выращивавшего в штабе двух котов:

— Выпьем за укрепление воинской дисциплины!

Тост с восторгом был принят, следующий провозгласил именинник:

— Выпьем за укрепление резины бандажа правого переднего опорного катка боевой машины десанта!

— Римас! А сколько их всего?! Водки хватит?

— Хватит! Еще и на укрепление орудия 2А28 хватит! — важно отвечал Матулявичус, разливая по стаканам коньяк «Наполеон» афганского производства — мутную жидкость в пузатой бутылке с подозрительным осадком на дне.

Мужики из охраны со смехом рассказывали, как откровенно спят в креслах у покоев Бабрака Кармаля афганские офицеры ХАДа, всецело полагаясь на советских коллег. Чуть понизив голос, наперебой, они с таинственным видом описывали кровавое устранение Амина, обещали, что после банкета, если будут стоять на ногах, покажут зашпаклеванные дыры от пуль в стенах и расскажут, кого и как здесь пристрелили.

Черт дернул Олегова рассказать, как командир соседней роты, подвыпив, пытался выйти из дворца, а его не пускал часовой…

— … Пусти, сволочь, ты почему капитана не пускаешь? — грозно вопрошал тот, пытаясь ударить часового по каске ручной гранатой с уже разогнутыми усиками.

— Товарищ капитан, подождите, сейчас начальник караула придет, — со страхом отвечал солдат, боязливо косясь на гранату. Начальник караула, зная, что в пятой роте банкет по случаю прибытия из Союза замены командиру одного из взводов, на свой страх и риск приказал часовому первого поста под аркой главных дворцовых ворот не выпускать пьяных офицеров.

Подоспевший старший лейтенант пытался уговорить капитана отдать гранату.

— Нет, она мне нужна! — твердо ответил тот, неуверенно держась на ногах, и решительно двинулся в противоположную сторону от ворот — к апартаментам Бабрака Кармаля.

Проходя мимо, Олегов с интересом тогда глазел, как уже на пороге «девятки» начкару удалось отобрать гранату и отправить пьяного капитана в роту…

… Физиономии у кэгэбэшников после рассказа стали скучными, на время беседа угасла, но стопка-другая алкоголя опять растопила сковавший было всех лед осторожности и служебного долга…

Очнулся Олегов от холодной воды, которою ему плеснули прямо в лицо.

— Подохнуть мог бы в этом пекле, — тормошил его кто-то. Олегов и не помнил, как забрался в парилку, он лишь помнил, что полез освежиться в бассейн.

Ледяная вода и какие-то минуты сна чуть отрезвили его и придали бодрости.

— Пошли, еще выпьем!

— Может кап-кап на опохмел оставим? — озабоченно спросил практичный Матулявичус.

— Опохмел с меня! Пьем! — гордо сказал Олегов, с трудом удерживаясь от искушения достать и хрустнуть пачкой купюр. От этого опрометчивого жеста его удержало лишь то что он, как и все, сидел за столом завернувшись в простыню, форма же лежала в предбаннике.

Дверь открылась, и в духоту трапезной вошел мужчина в костюме, при галстуке и с автоматом неизвестной Олегову конструкции.

— Ну, тут у вас дым коромыслом! Кто на ногах держится? Опять экскурсия привалила…

— Я пойду, мне все равно скоро на дежурство, — вызвался смуглый, азиатского вида парень из охраны. Он оказался вполне трезв, что Олегова очень удивило. Вроде бы, пил со всеми, подумал он. Олегов знал, что этот парень попал в госбезопасность, отучившись семь лет в мединституте на хирурга.

— Можно и мне? — спросил Олегов.

— Валяй, только не шатайся, — великодушно разрешил тот.

Они вышли из бани, прошли через широкий прохладный зал, увешанный картинами, мимо пульта сигнализации, где сидел дежурный, и через колоннаду вышли к мечети, утопающую в зелени. Там их ждало человек пятнадцать. Олегов присмирел, увидев, что на погонах меньше двух больших звезд нет ни у кого, за исключением четверых, стоявших поодаль.

Смуглый подошел к ним, там же стоял замполит полка, подполковник Джафаров, который подозрительно глянул на Олегова, но отойти от тех четверых, как видно, не решился.

В дни, когда Бабрака Кармаля не было в Кабуле, во дворце нередко появлялись экскурсии. Комиссии из Союза летели друг за другом нескончаемым потоком, порой очень отвлекая командиров полков и дивизий от работы. В воздушно-десантной дивизии иногда применялся трюк: высоких проверяющих отправляли в полк, охранявший резиденцию. Полк, в свою очередь, отправлял их во дворец, который охранял второй батальон. Во дворце же проверяющим устраивали экскурсию, после которой старались подсунуть на подпись акт проверки, состряпанный своими силами за неделю до предстоящей проверки. На этот раз это была делегация Главного медицинского управления.

— Я думал, хотя бы здесь мух не будет, — услышал Олегов разочарованный голос одного из медиков

— Размечтался…В районе аэродрома удвоение плотности каждый год…Здесь еще более-менее…

Осмотрев сад во внутреннем дворике, где в кроне вековой чинары пряталась пара попугаев, экскурсия двинулась в канцелярию президента. На крыльце с мраморными ступеньками все скучковались, стараясь не заслонять двух чугунных пушечек по краям, и фотограф сделал пару снимков.

Офицеры восхищенно оглядывали мрамор, картины, хрусталь, отделку красного дерева, осторожно ступали по толстым упругим коврам, пытались руками потрогать подарки президенту, расставленные в вестибюле, особенно макет какого-то корабля, стоявший у мраморной лестницы. Наверху, в канцелярии президента, в широком зале с огромными окнами образовалась очередь. Фотограф, старший лейтенант, терпеливо щелкал «Зенитом» полковников и генералов, по очереди садившихся в кресло президента за массивный полированный стол.

— Подожди минутку, — тучный подполковник сделал озабоченное выражение лица, выхватил из подставки на столе самую красивую авторучку, левой рукой подпер голову и с драматической ноткой, под всеобщий смех, глядя в объектив, произнес:

— Что делать с это страной?!

Следующий, без опознавательных знаков на погонах, сел в кресло с императорским достоинством.

— Прапорщик, ты рожден быть президентом!

Судя по восхищенной реплике, сидевший в кресле был генерал-лейтенантом. Остальные, садясь в президентское кресло, также старались проявить индивидуальность, принимая оригинальные позы.

Когда поток претендентов на президентское кресло иссяк, Олегов окликнул фотографа

— Серега! Меня сделай!

Серега ухмыльнулся, кивнул головой и щелкнул камерой, целясь объективом в Олегова, небрежно опиравшегося на огромный глобус. Вошел замполит полка, Олегов вздрогнул и, стараясь не выдавать свой хмель, стал сосредоточенно мерить пятерней расстояние на глобусе.

— Ты что здесь делаешь? — с ненавистью спросил Джафаров.

— Да вот смотрю, что до Цейлона, оказывается, ближе, чем до Москвы…

— А ну, пошел отсюда!

Обиженно пожав плечами, Олегов двинулся к выходу, решив не пререкаться. Он шел и думал о далеком Цейлоне, о том, что хорошо было бы хотя бы одним глазком глянуть на кокосовые пальмы и белых слонов, на худой конец, просто искупаться в Индийском океане.

Он спустился по залитым солнцем мраморным белым ступеням, на ходу коснулся шершавого теплого чугуна пушки у стены и медленно побрел сквозь густую тень аллеи. Впереди, сквозь арку дворцовых ворот виднелся кусочек безоблачного синего неба, под ним — острые зубцы далекого восточного хребта с белыми шапками ледников на вершинах, а еще ниже-клочок городского месива дорог, стен, мечетей.

Настроение у Олегова было приподнятое, он чувствовал себя свободным человеком на перекрестке-куда хочу, туда и пойду.

… А между тем, он уже давно не шел, а ехал, причем в трамвае, в том смысле, что рельсы его судьбы были уже с железной неизбежностью проложены, вот только из-за обилия поворотов невозможно было предугадать маршрут, на котором ему еще предстояло увидеть и кокосовые пальмы и слонов…

 

ГЛАВА15

Днем хотелось пить, ночью хотелось женщину, и все время хотелось в Союз. Это были константы, постоянные составляющие для всех. Найденову еще хотелось получить орден.

Батальон воевал мало, шансы на подвиг были мизерные. Оставалась одна надежда — тащить до посинения лямку службы, пока, наконец, комбат не скажет: «Ладно, пиши на себя наградной…»

Однако на пути к ордену лежало много подводных камней, один из них — храпел на соседней кровати. Разгульное поведение Олегова в последнее время комбат ставил в вину Найденову.

— В одной комнате живете, к тому же по должности должны взяться за него…

— Так ведь и по должности, и по званию мы наравне?!

— Ничего не знаю, — раздражался комбат, — вас в политучилище учили, что нужно делать: заслушайте на партсобрании, объявите выговор…

Найденов уныло слушал и вспоминал, как в Новосибирском политучилище на третьем курсе они на партсобрании взвода привлекли к партответственности Сашу Ситникова за то, что тот признался взводному лейтенанту Комкову о ночной пьянке взвода в казарме.

— А если не можете удержать, так следите за тем, чтобы он лишнего не пил.

— Если б он со мной пил…

— А это только вам минус, — ехидничал комбат, — участвуйте, с участием замполита пьянка превращается в политическое мероприятие.

Входная дверь вдруг скрипнула, открываясь, тусклая лампа дежурного освещения в коридоре высветила коренастую фигуру и рыжеватые усики старшего лейтенанта Бабенкова, командира взвода соседней роты, размещавшейся этажом выше. Несмотря на конопатую физиономию и светлые волосы, Бабенков утверждал, что он кореец, в доказательство чего порой потчевал друзей то черепаховым супом, то запеченным в углях дикобразом, то, что было ужаснее всего, жарким из собак, бегавших по полку.

— Мишуня, вставай, нам пора, — ласково потряс Бабенков плечо Олегова.

Мишуня что-то промычал в ответ, но не проснулся.

— Ну-ка вставай, завтра обижаться будешь, — более решительно встряхнул его Бабенков.

— Завтра мне в патруль, — пробормотал Олегов.

— То завтра, а сейчас — в другое место.

— Какое?

— Такое, — ответил Бабенков и осторожно глянул на неподвижно лежащих на своих кроватях Найденова и прапорщика Медведко, старшину роты. Четвертая кровать пустовала, ее хозяин, техник роты Маслов, был в ночном патруле.

Олегов тяжело поднялся и стал вяло одеваться.

— Ты в чем?

— Одевай кроссовки. Не забудь деньги, влетим — не откупишься в сухую.

Вот сволочь, — подумал Найденов и понял, что надо вмешаться, иначе утром опять выслушивать упреки комбата за слабое политическое руководство.

— Вы куда?

Олегов и Бабенков замерли.

— Если не секрет, вы куда? — уже с раздражением повторил вопрос Найденов.

— Да так, к друзьям в офицерский модуль решили сходить, — беспечно ответил Бабенков.

— Кстати, я тоже собирался сходить в модуль, — желчно произнес Найденов, быстро одеваясь и нашаривая под кроватью свои кроссовки производства города Кимры, своей тяжестью и прочностью намного превосходившие любые кроссовки западного производства.

— А ведь это неприлично, у нас вот подарок для друзей, а у тебя? — Бабенков блеснул в лунном свете бутылкой.

— У него тоже пузырь в ящике, пусть берет и идем все вместе, — встрял в разговор сонный Олегов.

— Гм, — Бабенков озадаченно было примолк, но тут же добавил, — это меняет дело. Пошли.

При свете луны и ярких звезд дворец казался сказочным. Бесшумно ступая, они вышли через ворота и пошли вдоль крепостной стены, огибая толстые башни с узкими черными дырами бойниц. Оглядываясь по сторонам и напряженно вслушиваясь в шорохи ночного сада, они вышли к воротам резиденции. Огромные, чугунного литья ворота были надежно приперты боевой машиной пехоты, вместо замка.

— Где дежурный? — негромко окликнул Бабенков солдата в каске и бронежилете с автоматом наперевес, стоявшего в густой тени каменной колонны.

— В комнате отдыха…

Дежурным по КПП стоял сверхсрочник из оркестра, на разводе игравший на трубе. Сейчас он сидел за столом и безуспешно пытался поймать московское радио. Сделать это было нелегко, препятствовали горные хребты, тропосфера и не очень обжитый советскими радиостанциями диапазон японского «Шарпа»

— Привет!

— Вечер добрый!

— Какой ночной пароль в городе ночью? — обменявшись приветствиями сразу взял быка за рога Бабенков.

— До четырех — Дексабз — ДэШэКа, а после…

— Достаточно!..

Протиснувшись в узкую щель между створками ворот и броней боевой машины, они бодро зашагали по дороге. Найденов волновался, обычно в город выбирались только на машине, в кузове должны были сидеть два автоматчика, и все четверо, включая водителя и старшего, должны были иметь бронежилеты, каски, автомат и три снаряженных магазина. Сейчас же они шли пешком, ночью, без оружия. Лишь оттопыривались карманы у Олегова и Найденова, но там лежала водка, неприятно царапая горлышком в паху.

— Надеюсь, ты понимаешь, что мы в госпиталь идем? — со смешком спросил Бабенков.

— Естественно, — буркнул Найденов. Он это понял сразу, как только от дворца Бабенков повел их в сад, а не через строевой плац к офицерскому модулю.

— Шурик, мы пешком или на такси? — очнулся Олегов, до этого он шел зевая и покачиваясь, дневной хмель до сих пор не выветрился.

— Мишуля, конечно на такси, — заверил его Бабенков, — а вот и оно.

Они приблизились к самому оживленному днем перекрестку города, за которым сразу начинался торговый квартал Спендзар. Ночью же на нем стояла лишь БМД рядом с безжизненным фонтаном.

— Дриш! — ночную тишину разорвал истошный вопль афганского постового.

— Иди ты…! — матерщиной отозвался Олегов, — Братьев по оружию не узнаешь, что ли?

Узнав братьев, постовой опустил ствол автомата с примкнутым штыком. Сердце у Найденова колотилось, он думал о том, что постовой мог, да и должен был выстрелить, а ночной выстрел в Кабуле никого бы не удивил. Вот и сейчас то с одной, то с другой стороны города слышались редкие выстрелы. Мощные прожектора с трех господствующих над Кабулом высот тут же вскидывались, стараясь нашарить, взять в перекрестие место беспорядков, что бы тут же, забыв о нем, взмахнуть лучом, как дубинкой, над другим районом города.

— Как дела, Мосол? — приветственно взмахнул рукой Бабенков, пнув при этом ногой консервную банку из-под каши, съеденной, как видно, не так давно патрульными прапорщика Мосолова, начальника ночного патруля на посту N 2.

— Какие люди, и без конвоя?! — ласково, нараспев произнес Мосолов.

— Подвези, — задушевно попросил Бабенков.

— Не могу, я на посту, — твердо ответил Мосолов и, уловив момент, когда Найденов отвернется, скорчил недоуменную рожу, кивнув в сторону замполита, мол, чего его взяли?

Бабенков сокрушенно вздохнул и сказал, обращаясь к своим спутникам:

— Парни, у него чувство долга, а у нас что есть?

— У нас есть все, — решительно произнес Олегов и стал карабкаться на броню.

— Эй, землячки, а ну-ка под броню, сейчас поедем! — скомандовал Мосолов своим патрульным. Откинув крышку десантного отделения, они тяжело, путаясь в бронежилетах, забрались внутрь. Бабенков захлопнул за ними люк и сел на него.

— Мишуля, доставай, мы должны чем-то жертвовать. Товарищ, например, жертвует принципами, должны и мы расколоться…

— Ближе к телу, — зевнул Олегов и, привстав, вытащил бутылку водки, — Посуда есть?

— Сейчас, — Мосолов открыл командирский люк, на котором сидел, — Эй, землячки, ну-ка, подкотельник дайте.

Из подкотельника пилось плохо, отдавало алюминием, к тому же губы свело от обжигающего питья, не вся водка проскользнула до горла, немного заструилось по подбородку.

… Осевая линия дороги была выложена какими-то металлическими кнопками, похожими на забитые по капсюль в асфальт гильзы от снарядов, задевая их, гусеницы боевой машины выбивали искры. Выдавив педаль подачи топлива «до полика» , водитель-механик, высунув голову из люка, напряженно вглядывался в ночную улицу.

Бархатный нежный ночной воздух бил в лицо, Бабенков сидел на башне, пытаясь что-то рассказывать сквозь грохот Мосолову, Олегов, развалившись на левом борту, глазел на нависающую над кварталом гору с телевышкой на вершине и ступеньками глиняных домиков у подножья. Найденов по правому борту, крепко держась за ремни, которыми крепились ящики с запасным боекомплектом, рассматривал убогий интерьер квартир, окна которых беззастенчиво светились ввиду отсутствия занавесок, выдавая отсутствие шкафов и шифоньеров.

— Кстати, а что такое «тейлор» по нашему? — спросил вдруг Олегов, перегнувшись к Найденову, это слово на этой улице часто встречалось на вывесках.

— Портной, — крикнул ему Найденов.

Олегов понимающе кивнул головой и засмеялся.

— Ты чего?

— Стало быть, Элизабет Тейлор в переводе на русский звучит как «Лиза Портнова» !

У ворот центрального госпиталя стоял бронетранспортер. Не притормаживая, они промчались мимо, свернули за угол и остановились у обшарпанного двухэтажного здания.

— За мной! — Бабенков первым проскользнул в темную подворотню, Мосолов, махнув на прощание рукой, умчался. Олегов шел пошатываясь, беспечно размахивал бутылкой водки. На него напала смешливость.

— Замполит, ты взял презервативы?

— Заткнись, — пробурчал Найденов. Он чувствовал себя неуютно в этом грязном дворике, где, судя по вывеске на входе, ремонтировали автомобили «фольксваген» .

Двор был завален ржавым хламом, следов, свидетельствовавших, что днем здесь кипит деловая жизнь, не было. Он чувствовал себя нелепо в этом ночном походе. Сейчас выпьют и пойдут к бабам, подумал он, а я что должен делать? Следить, чтобы Мишка не перебрал? Или нужно было, как Павлику Морозову, тормознуть их на входе?

Бабенков загромыхал у стены, подкатывая поближе железную бочку.

— Потише! — прошипел Найденов, ему показалось, что Бабенков нарочно производит много шума. Тот не ответил, вскарабкался на кирпичную стену и сел.

Влез и Найденов, вдвоем они втащили на стену Олегова. По ним скользнул луч прожектора, на мгновение высветив кусты и деревья вдоль аллей и длинные невысокие госпитальные здания.

— Спрыгиваем? — в полголоса спросил Найденов.

— Подожди, глянь, какой пейзаж, какие звезды… — Бабенков лениво произнес это и с блаженной улыбкой уставился в небо. Олегов, разинув рот, недоумевая, отчего вдруг на его друга напала сентиментальность, стал рассматривать небо. Небо было обычным, безоблачным, звезды светили так ярко, что, наверное, позволяли работать приборам ночного видения без инфракрасной подсветки. Еле слышно где-то высоко в небе жужжал с погашенными огнями вертолет-корректировщик артиллерийского огня, готовый вызвать артиллерийский огонь на головы упрямых «духов» , беспокоивших сон жителей Кабула каждую ночь ракетными обстрелами. На другом конце города, в Хархане, где глиняные домики карабкались на предгорья, огоньки в окнах плавно переходили к звездным огням, силуэта горы не было видно, поэтому возникало странное ощущение, будто звездный ковер на горизонте подвернули, расстелив часть его и на земле.

Найденов испытывал беспокойство, ему казалось безрассудным вот так сидеть на кирпичной стене и болтать ногами, ведя глупые разговоры. Он решил было взять инициативу на себя, как вдруг из густой тени внизу раздалось;

— Стой, стрелять буду!

И вслед за окриком лязгнул затвор, посылая патрон в патронник. Найденов замер от страха, проклиная собственную нерешительность и авантюризм Бабенкова, а вконец окосевший Олегов сердито огрызнулся:

— Ты что ж, падла, затвор дергаешь?! По уставу рано, мы не убегаем! Драть вас, соляру, надо…

— Тихо, Миша, — успокоил его Бабенков и вежливо обратился к невидимому часовому, — Мужик, мы сдаемся, готовы подвергнуться задержанию. Доложи начальнику караула.

Послышался треск кустов, что-то стукнуло и они услышали приглушенное:

— Але! Это третий пост, я тут троих задержал, пришлите смену…

Через несколько минут дежурная смена во главе с сержантом вела их под конвоем в караульное помещение, расположенное рядом с главными воротами.

— Какие люди! — всплеснул руками начальник караула, старший лейтенант-пехотинец, увидев Бабенкова, и насмешливо добавил, — и на свободе…

— Имею ценные сведения. Прошу нас допросить, — с достоинством в голосе ответил Бабенков и скосил глаз в сторону двух караульных, сонно передвигавших за столом шашки.

— Пройдемте, — кивнул головой пехотинец и жестом указал на дверь с надписью: «Начальник караула»

— Минеральной водички нету, Шурик? Что-то во рту сушит, — спросил Бабенков и начкара.

— Это у тебя от собачатины! — рассмеялся Олегов. Он уже достал недопитую бутылку и крутил головой по сторонам, высматривая стаканы.

— Ты, наверное, всех собак в полку сожрал, — улыбнулся Шурик.

— Еще не всех, — довольно ответил Бабенков, ему очень льстила репутация знатока корейской кухни.

— Расскажи, как хотел сожрать овчарку начальника штаба полка! — захохотал Олегов. Стаканы он уже нашел.

— Да я и не собирался, — скромно похлопал длинными светлыми ресницами Бабенков, — просто как-то про его овчарку Геру сказал, что она достигла молочной зрелости…

— А сколько это? — с любопытством спросил начкар.

— Да она еще девушка, ей всего десять месяцев, — махнул рукой Бабенков, и продолжал, — Так это дошло, то есть, мои слова, дошли до подполковника Мальцева, так он мало того, что на меня накричал, так еще на построении полка тряс справками, что, мол, собака зарегистрирована в посольстве СССР, прошла все прививки и стоит на довольствии. А после чего добавил, что они с Герой посовещались и, она решила, что для того, чтобы не распространялись гнусные домыслы, она, Гера, отказывается от положенного ей мяса и готова питаться объедками…

— Собака, что ли, сказала?

— Да нет, хозяин ее, но с ее слов. Ну, подняли…

Осторожно чокнувшись, чтобы не было слышно в комнате бодрствующей смены, они звякнули стаканами и выпили, по очереди запивая пузырящимся нарзаном.

В дверь постучали.

— Товарищ старший лейтенант, какой-то полковник из штаба армии…

— Мужики, сидеть, как мыши, — старлей схватил со стола корку хлеба — зажевать запах алкоголя.

— На, под язык положишь, — протянул ему маленький серебристый шарик Бабенков. Тот взял, благодарно кивнул головой и выбежал из комнаты, плотно закрыв за собой дверь.

— Что, полковник тоже к бабам? — шепотом спросил Олегов, неверными руками разливая водку по стаканам.

— В штабе армии свой цветник есть. Миша, а тебе не много будет? Мы ведь к женщинам собрались.

— Я, как стеклышко… — буркнул Олегов. Его уже мутило, день был слишком насыщенным. Он чувствовал, что испытанный способ — два пальца в рот, ничего не даст, алкоголь уже в крови. Бесшабашную веселость сменило чувство досады: он с его финансовыми возможностями должен суетиться ночью, вместо того, чтобы спать спокойно, да еще и опасаться какого-то полковника, который бубнил за дверью:

— Взвод усиления поставьте у задних ворот, и повыше бдительность, сегодня обещают очень неспокойную ночь…

— Так точно, товарищ полковник! — твердо отвечал начальник караула, стараясь своим суровым тоном внушить друзьям за стеной, чтобы те сидели не шелохнувшись.

Найденов чувствовал себя загнанным в ловушку зверем, он тоскливо смотрел, как постепенно расклеивается Олегов, лишь Бабенков чувствовал себя спокойно и уверенно, как видно, подобная ситуация была для него не нова. Однако полковник за дверью продолжал что-то говорить, время шло, забеспокоился и Бабенков. Он обещал своей подруге Лене, что придет с друзьями не позже одиннадцати вечера, а на часах был уже первый час нового дня…

Наконец дверь открылась, и начкар весело сказал:

— Что приуныли? Разливай…

Бабенков вздохнул, эта рюмка была бы уже лишней, и время потеряно, и Мишка что-то ослабел. Однако отношения с начкаром, который заступил на охрану госпиталя на все лето, были ему дороги, это открывало ему доступ в центральный госпиталь днем и ночью, хотя и стоило порой дорого.

Сто метров по темной аллее до милого модуля Олегова уже пришлось вести под руки. По одному они зашли в темный коридор, пахнувший лекарствами и чем-то еще домашним. Офицерский модуль в полку, насколько помнил Найденов, всегда встречал запахом хлорки и неисправного туалета. Нашарив в темноте нужную дверь, Бабенков осторожно постучал.

— Кто? — не сразу послышался за дверью сонный женский голос.

— Я… — негромко ответил Бабенков.

— И я! — некстати встрял Олегов, за что тут же получил болезненный тычок в бок.

— Валите-ка вы, ребята, дальше, — раздраженно ответили за дверью, — вас здесь уже не ждут.

— Да мы при деньгах! — возник снова Олегов и тут же скрючился от болезненного тычка в живот.

— Не так откровенно, ты не в борделе, — прошипел ему Бабенков. Тут же распахнулась дверь и в сонной тишине коридора звонко раздалась пощечина. Дверь снова захлопнулась.

— Классный удар, — с похвалой отозвался Бабенков, потирая рукой щеку, — А ведь это для тебя оплеуха летела, Миша. Ты должен будешь компенсировать мне моральный ущерб, а то любовь мне дорого обходится.

— Я думал, для тебя тут бесплатно, — пробурчал Найденов, пытаясь поставить на ноги Олегова.

— Я не в том смысле. Позавчера я сюда заехал днем на минутку, а Ленка послала на Зеленку баклажанов купить. Меня там комендантский патруль сгреб, баклажаны, конечно, конфисковали, как вещественное доказательство. Кстати, Валерка где-то здесь лечится, может, навестим его?

— Вот с этим подарком? — Найденов тряхнул Олегова.

— Отпадает, а жаль.

Валерка — замполит соседней роты, которого после контузии перевели из дивизионной разведроты в их батальон. Месяц он уже лежал в госпитале, озабоченный проблемой предстоящей свадьбы. Невеста его работала в госпитале, с регистрацией брака в посольстве СССР проблем не было, но была проблема в том, что ему оставалось служить в Кабуле три месяца, а его будущей жене — почти год, согласно контракта. Вопрос удалось решить традиционным для Союза способом — забив на боевых действиях нескольких горных козлов и обеспечив кого надо в посольстве свежим мясом. Все желали ему успеха за размашистый характер и искренность. Особенно искренне он ненавидел свою политическую работу. Найденов однажды своими глазами видел, как на политзанятиях, вместо того, чтобы пережевывать постулаты интернационального долга, он посадил роту писать сочинение на заданную тему, по вариантам. Первый вариант писал на тему: «За что я люблю своего замполита роты» , а второй вариант на более сложную: «Подчинять свою волю воле командира-единоначальника — нет выше наслаждения для военнослужащего» . Сам же замполит ходил между рядами, приглядывая, чтобы никто не списывал и чтобы все было правильно оформлено — с вступительной частью и выводами в конце. Тридцать-сорок человек, составлявшие роту, весело пыхтели, довольные, что им для разнообразия дали поработать мозгами.

Да, к Валерке тоже было поздно.

— Пошли к выходу, — решительно сказал Найденов. Бабенков смиренно кивнул головой, подхватил Олегова с другой стороны. Спотыкаясь, они спустились по деревянным ступенькам лестницы и побрели к высоким стальным воротам в конце аллеи.

— Пока! — махнул рукой начкару Бабенков, и они вышли через калитку на улицу. Обогнув бронетранспортер, подпиравший ночью ворота, они вышли на середину дороги и повели Олегова прямо по осевой линии.

— А если машина? — с беспокойством спросил Найденов.

— Не бойся, мы по главной! — встрепенулся вдруг Олегов и закрутил головой по сторонам, — Так мы к женщинам или куда?

— Или куда, — ответил ему Бабенков.

— Нет, подождите… — уперся было Олегов. Его внимание привлек очередной вопль афганского патруля, посты царандоя стояли на каждом перекрестке:

— Дришь!

— Заткнись, мартышка! — дернулся в сторону постового Олегов, но его крепко держали.

…Что это он в пьяном виде на них бросается, — озадачил себя Найденов. На последних политзанятиях он опять тщетно пытался убедить солдат, что нельзя называть афганцев обезьянами. Впрочем, подспудную ненависть они в основном питали по отношению к солдатам бригады национальной гвардии, ставя им в вину все: и свою службу в Афгане, и бананы в их солдатской столовой, и изобилие невиданных в Союзе товаров, теснившихся в любой самой паршивой лавчонке, несмотря на полыхавшие вокруг Кабула бои и очевидную нищету страны. Это взаимное недружелюбие проявлялось и на более высоком уровне. С афганской стороны — в презрительных улыбочках их офицеров при виде советских десантников в пропыленной вылинявшей форме и с потрескавшимися грязными руками, в сдержанной вежливости по отношению к советским офицерам, продававшим свои сигареты и сгущенку, чтобы купить пачку дефицитных в Союзе презервативов. Возможно, что их сдержанность имела и другую причину — подстраховка на случай резкой смены власти. А вдруг кто потом поставит в вину излишнее дружелюбие к русским? С советской стороны недоверие выражалось по крупному счету в боевой задаче батальона — в случае необходимости вытеснить из дворца всех афганцев, кроме одного — Бабрака Кармаля.

Протащив Олегова еще пару кварталов, они присели на обочину дороги, свесив ноги в сухой арык.

— Ждем попутку, — решительно сказал Бабенков.

— А если комендант? — нерешительно спросил Найденов.

— Скажем, что его пьяного ловили! — захохотал тот.

Жестоко, но справедливо, подумал Найденов.

Ждать пришлось не долго, за углом затарахтели гусеницы и выглянули слепящие глаза фары. Прищурившись, Бабенков вгляделся в бортовой номер приближавшейся боевой машины и радостно закричал:

— Свои!

Это была машина с соседнего ночного поста, также закрепленного за полком, или, как говорили, находившегося в зоне его ответственности.

…Еще через полчаса все спали мертвецким сном, каждый на своей кровати.

 

ГЛАВА16

…Проснулся Олегов от предчувствия крупных неприятностей. Впрочем, само пробуждение было неприятностью. Гадко было во рту, смутно припоминал идиотизм своего поведения ночью, неприятны были и обстоятельства пробуждения — его тряс за плечо дневальный.

— Товарищ старший лейтенант, проснитесь, вас в автопарк вызывают, вы же сегодня в наряд заступаете!

— Уже бегу! — дыхнул перегаром в лицо дневальному Олегов.

Кое-как одевшись, он выбежал в коридор, сорвал с плеча у дневального автомат, схватил чей-то лежащий на полу подсумок с магазином и бросился к выходу, крикнув через плечо:

— Дежурному скажи, пусть на меня запишет.

Дневальный, ошарашенный внезапным разоружением, лишь молча кивнул в ответ.

— Я больше не буду, с меня бакшиш! — проорал через весь парк Олегов, обращаясь к майору Савельеву, начальнику автослужбы, который, завидев спешащего Олегова, издали ткнул пальцем в блеснувший на руке «Ориент» и погрозил кулаком.

Водитель «ГАЗ-66 «, запланированной в наряд по ВАИ, приоткрыл дверцу, Олегов бросил в щель между сиденьем и двигателем автомат и плюхнулся на сиденье.

— О-о… — застонал он от боли, ударившись при посадке левой ногой о торчащий затвор автомата.

До комендатуры было пять минут езды, едва успев, Олегов стал на левый фланг начальников патрулей, выстроившихся для инструктажа.

— Ну и несет от тебя, — уважительно произнес стоявший рядом прапорщик из соседнего полка, с которым Олегов часто встречался на разводе.

— Болею, — жалобно произнес Олегов, — Антиполицай есть?

— Нет, — покачал головой прапорщик, — Конфетку хочешь?

— Давай…

Олегов тщательно пережевал югославскую карамель, не торопясь ее проглатывать, стараясь заглушить ананасным ароматом перегар.

Развод прошел гладко, через десять минут Олегов уже катил мимо городского стадиона, на котором гарцевали на конях пышно одетые всадники, готовившиеся к какому-то национальному празднику

— Сразу на пост? — спросил водитель, одной рукой прикуривая сигарету.

— Сверни к «стекляшке», пить хочу.

На полпути к посту машина свернула в переулок и остановилась у длинного, европейского типа магазина, с широкими стеклянными витринами. Хозяин, мужчина средних лет, с короткой щеточкой усов, встретил его обворожительной улыбкой.

— Что хотите купить?

— Дай пива.

Хозяин удивленно поднял глаза, но тут же подошел к холодильнику и вытащил из него в раз запотевшую банку западногерманского пива. Удивление его было вызвано тем, что крайне редко советские офицеры брали пиво, так как одна баночка стоила почти двенадцать чеков, совсем как полиэтиленовый пакет вонючего шаропа — кишмишовой самогонки.

С треском распечатав банку, Олегов с наслаждением высосал холодную пузырящуюся жидкость. Хозяин стоял рядом, почтительно улыбаясь. Олегов сунул руку в карман за деньгами и обомлел — хрустящей еще вчера пачки не было.

— Суки! — выругался с неопределенным адресатом Олегов и тронул карман с документами. Там было все на месте, он достал партбилет и выковырял из-под красной клеенчатой обложки купюру в тысячу афганей.

— Еще две! Сдачи не надо! — бросил он деньги на стеклянную поверхность витрины, на которой были разложены щипчики для ногтей, брелки, авторучки, часы.

— И это, бакшиш! — ткнул он пальцем в брелок для ключей в виде маленького голубого глобуса.

— Бакшиш, бакшиш, — с готовностью сказал хозяин и подал безделушку. Хозяин был доволен, этот шальной покупатель принес ему чистого дохода почти на шестьсот афганей.

На пост ехали не торопясь, Олегов, воспрянув духом, рассматривал брелок. На голубом фоне ярко выделялось желтое пятно, там, где на земном шаре находился Китай. Приглядевшись, к своему удивлению Олегов заметил, что в желтый цвет окрашен не только Дальний восток и Забайкалье, но и солидный кусок Средней Азии и его родной город Усть-Каменогорск, вернее тот участок Казахстана, где находится этот провинциальный город.

— Вот это да! Обнаглели китаезы! — почему-то с восхищением произнес он.

Сначала Олегов решил поступить с глобусом политически грамотно-выбросить в открытое окно, но потом передумал, сунул его в тот карман, где еще вчера лежали деньги, и погрузился в размышления: кому он обязан облегчением карманов. В равной степени подозрения у него вызывали Бабенков, Найденов и солдаты в казарме. Ширпотреб в дуканах в равной степени был притягателен как для солдат, так и для офицеров. У солдат честного пути для приобретения не было, на этом основании офицеры безжалостно отбирали и зачастую уничтожали вещи иностранного производства, справедливо чуя кроющиеся за ними воровство, грабежи обирание слабых. Как ответная реакция, среди солдат почти робингудовским поступком считалось воровство у офицеров. Под прессом денег и красивых вещей хрустели принципы и убеждения, во всяком случае, их привычная для Союза диспозиция.

… Приветственно посигналив знакомым мальчишкам, машина заняла свое привычное место. После происшествия с бензовозом Олегова поставили было на самый плохой пост-пыльный перекресток у штаба 40-й армии, но в тот же день аноним сообщил по телефону коменданту города, что новый начальник поста в индусском квартале продает бензин и патроны. Комендант с помощниками примчались и своими глазами увидели, как водитель через обрезок шланга наполняет ведро мальчишке. Старший машины, капитан, недавно прибывший из Союза, растерянно лепетал:

— Какие патроны? Пацан бензина попросил, я ж не за деньги…

В ответ комендант вывернул карманы у водителя и обнаружил полторы сотни афошек. Со следующего наряда Олегов снова стал заступать на пятый пост.

С похмелья жара была совершенно невыносима. Минут пять Олегов посидел в кабине, глазея по сторонам и разглядывая фотокарточку, которую успел ему сунуть перед выездом Серега, начальник клуба. На фотокарточке Олегов величественно опирался на президентский глобус.

— Что-то я заработался, — сказал он озабоченно, выходя из машины. Индус-Миша приветственно махнул рукой, приглашая зайти, при этом он выразительно щелкнул себя по шее. У индуса этот недвусмысленный русский жест смотрелся уморительно. Олегов улыбнулся ему в ответ и осмотрел перекресток. Для отсутствия на посту могла быть только одна уважительная причина — арест и отправка на сборный пункт какой-либо военной машины. Не прошло и минуты, как перед Олеговым без всякой команды притормозила санитарная машина.

— Начальник, в колонну идем, дай затариться! — попросил его, вытирая пот, круглолицый майор-медик.

— Три минуты, не больше, а то начальство меня вместе с вами почикает. И только у Миши…

…Отстал от длинной колонны «Урал» , оттуда с такой же просьбой вылезли два старлея. Остановка на маршруте считалась нарушением, это могло стать основанием для ареста старшего машины, опасаясь этого, Олегова не обходил никто.

— Три минуты, к Ивану или Сергею…

…Рыночные отношения должны быть регулируемыми, философски рассуждал Олегов, строго соблюдая социальную справедливость на вверенном ему посту, обеспечивая конкурентам равные возможности. Они были за это не в обиде на Олегова, вознаграждая его в конце дня за неподкупность…

Избавил Олегова от этого пекла «Урал» без номерных знаков и путевого листа.

— Я от колонны отстал, из Баграма я, — оправдывался прапорщик с летными эмблемами.

— В комендатуре разберутся, садитесь в свою машину и следуйте за мной, — был непреклонен Олегов.

Задержанный «Урал» , а за ним «ГАЗ-66 «Олегова тронулись по направлению к крепости Бала-Хиссар, где размещались Кабульская гауптвахта и площадка сбора задержанных машин.

Ездил ли, ходил ли, Олегов никогда не оглядывался, высматривая, нет ли преследователя. Его никогда и никто не преследовал. До сегодняшнего дня и до этой минуты.

Сдав задержанную машину на площадку под расписку, Олегов отвез в комендатуру прапорщика и документы на машину.

— Молодец, стараешься, — похвалил Олегова помощник коменданта.

— Попадешь в Баграм — не жалуйся, — прошипел что-то вроде угрозы на прощание задержанный прапорщик.

Гордо проигнорировав и похвалу и угрозы, беспечно что- то напевая, Олегов вышел из здания комендатуры и пошел к автостоянке.

— Подождите минуточку, — услыхал он голос за спиной. Олегов обернулся и увидел невысокого, с острыми скулами мужчину, одетого в серую униформу, в которой ходили старшие офицеры из аппарата военных советников. Здесь, вблизи Советского района, где жило большинство из них, Олегов видел их часто.

— Слушаю вас, — вежливо отозвался Олегов.

— Это не вы потеряли? — тот протянул Олегову руку с какими-то бумагами.

Олегов как-то читал, что Александр Македонский брал к себе в армию тех, кто легко краснеет в кризисный момент. У Олегова же такие моменты сопровождались холодной испариной и бурчанием в желудке. Македонский меня к себе не взял бы, мрачно размышлял он, вспоминая потом подобные мгновения слабости.

Именно эти чувства испытывал Олегов глядя на три фотоснимка, на одном стоял он у стены, на другом Асад, один из многочисленных родственников Миши, на третьем-крадущийся к бензовозу Асад.

— Кто вы? Что вы мне суете?! Я ничего не знаю!

— Не надо кричать, я не из КГБ, — четко ответил мужчина. Только сейчас Олегов обратил внимание на его безукоризненно правильные интонации.

— Кто вы и что вы хотите от меня? — зло спросил Олегов. Он вдруг отчетливо вспомнил, как в военном училище они в роте соорудили длинную доску с перегородками и накрыли ее стеклом, устроив ипподром для тараканов. Необученные тараканы не хотели соревноваться в беге, так их тут же давили сапогом на кафельном полу туалета. Выживали лишь те, кто дисциплинированно бежал вперед к далекому окошку.

— Я американец. Вы можете помочь нам, а мы — вам.

— Что за бред вы несете?! Вы или идиот, или особист, или подсадная утка. Я ничего не знаю. На этой фотографии я, при чем здесь остальное?

— Есть и кинопленка, — усмехнулся незнакомец.

Вот как, оказывается, вербуют таких лопухов, как я, подумал Олегов и твердо ответил:

— Это ничего не меняет.

Незнакомец пожал плечами.

— Вы ведь через день на пост ездите? Значит, послезавтра снова там будете?

— Ну…

— Когда проедете площадь Пуштунистана, и будете проезжать мимо Кабульского центрального банка, на обочине увидите красный «Фиат» . Если вы согласны, проезжая мимо его, высуньте руку из окна, мы вас найдем. А если нет — не обижайтесь.

— Я на вас буду жаловаться! Раз особисты, значит все можно?! — почти истерично, но не очень громко, хотя на автостоянке никого не было, выкрикнул Олегов, выхватил из рук незнакомца фотографии и бегом бросился к своей машине.

— Гони!

— Куда?

— На пост. Нет, подожди. Куда делся этот мужик?

— В сером?

— Да.

— Да в «Волге» укатил. Вон там стояла, — водитель кивнул в сторону круглого сортира за комендатурой, на котором были нарисованы две стрелки с надписями на английском «леди» и «джентльмен» .

Сердце у Олегова колотилось, в ушах слегка звенело.

— Поехали.

Кто он, мучительно соображал Олегов. Наш или их? Более близкое знакомство ни с одними, ни с другими Олегова не устраивало. Серж втравил меня в это дело, решил он, он пусть и расхлебывает. Кстати, а как этого индуса зовут по-настоящему? Он все знает про меня, даже домашний адрес…

 

ГЛАВА17

Маленькая песчинка может остановить сложнейший часовой механизм. Ладно, если это просто будильник, но есть механизмы и посерьезнее. Каждый, кто хоть раз укладывал сам себе парашют, помнит то ожесточение, с которым трясут парашютный прибор, последний раз проверяя его на отсутствие песка внутри, прежде чем поставить на уже уложенный парашют. Случайная песчинка может помешать часовому механизму отсчитать три секунды и раскрыть купол основного парашюта.

Такой песчинкой ощущал себя Олегов, нервно стучавший кулаком по столу в подсобке магазина перед отчужденно-равнодушным индусом.

Он и был песчинкой, грозившей слаженной работе целой системы скупки и продажи, ориентированной на граждан СССР.

Наиболее доходной статьей была торговля водкой, огненная вода текла в Кабул в ящиках из-под боеприпасов, уходила «налево» из госторговли, которая обеспечивала спиртным начальство и советских военных советников по более низким ценам. В конце концов, готовилась прямо в Кабуле. Эта золотая жила индусского бизнеса казалась неисчерпаемой, ей угрожали лишь две вещи: уход русских домой и безумные замыслы одного из заместителей господина Хекматияра доставить в Кабул партию отравленной «Русской» . На руках у торговцев образовывалась огромная масса чеков Внешпосылторга, которые частично отмывались через подставных лиц в подсобках военторгов. Основная же масса летела в чемоданах с двойным дном в Союз, чтобы подкормив по пути афганских студентов, продавщиц «Березок» и московских «кидал» и «ломщиков» , вернуться в Афганистан в виде утюгов и электрочайников, лекарств и градусников. К слову сказать, советский ртутный градусник стоил в Кабуле, как джинсы, и не потому, что он был лучше, чем японский с присоской, который приклеивался на лоб и сразу изменением цвета показывал температуру больного. Все дело было в том, что из нашего нетрудно сделать очень неплохой ртутный замыкатель для мины замедленного действия…

… Что делают с песчинкой в часах? Вытряхивают…

— Покажи фото.

Олегов сунул руку во внутренний карман, вытащил фотографии и бросил их на стол. Серж взял их, стал рассматривать, искоса поглядывая на Олегова, который курил глубокими затяжками, сидя на каком-то ящике и привалившись спиной к соломенной циновке на стене.

— А это что? — недоуменно спросил Серж.

— Что? — Олегов глянул через стол. В руках индуса была фотография с президентским глобусом.

— А, это! Это у нас во дворце, в канцелярии Бабрака. Дай сюда, это я случайно достал.

— Но ты сказал, что было три фотографии? — обеспокоено спросил Серж.

— Да чего ты разволновался? — зло спросил Олегов и добавил, — Что, только сейчас дошло, что жареным запахло?

Олегова действительно бесило то, что всю эту историю индус выслушал с безразличным выражением лица, как будто его это совершенно не касается, и только сейчас он проявил какие-никакие эмоции. Все фотографии у Олегова лежали в одном кармане и он нечаянно вместо своей фотографии у стены рядом с бензовозом достал снимок с глобусом.

— Так где третий снимок? — спросил настойчиво индус, в глазах у него появилась тревога.

Третий снимок лежал в кармане, но Олегов, чтобы как-то досадить этому невозмутимому земляку йогов, злорадно сказал:

— В полку остался. На нем ты, я и твой кореш из банды.

— Он не из банды, он караваны охраняет, — с достоинством ответил Серж, не желая давать в обиду родича, который в один день дал дохода на четверть миллиона.

— Подожди в машине.

— А ты смоешься?! Нет, я останусь здесь! — наотрез отказался Олегов.

— Не бойся, я дукан не брошу.

— Ладно…

Олегов взял из ящика у ног бутылку «Кока-колы» и вышел в пыльное пекло залитого солнцем перекрестка. Прислонившись плечом к капоту машины, чувствуя сквозь ткань, как раскалилось железо, он неторопливо попивал коричневую жидкость.

— Командор, бакшиш есть? — он обернулся на робкий голос за спиной. Это был маленький хрупкий мальчик, из-за робости подходивший обычно последним. Не проживет долго, думал про него почему-то Олегов.

— На, — он протянул ему значок, на котором была изображена эмблема предстоящего фестиваля молодежи и студентов Москва-86.

Мальчик взял значок, повертел его в руках и с печальной улыбкой протянул обратно. Олегова и раньше удивляло, что афганские мальчики с каким-то безразличием относятся к советским значкам с идейно выраженной символикой.

— На, — Олегов протянул ему пустую бутылку. Больше дать было нечего, ни денег, ни сувениров в карманах не было. Мальчишка, получив бутылку, тут же расцвел, стрельнул глазами по сторонам и таинственно прошептал:

— Командор, майор из санитарной машины сдал масла на четырнадцать тысяч…

— Врешь, я же рядом стоял!

— Ты на дорогу смотрел…

Олегов озадаченно почесал потный затылок, думая, что прозевал сделку, или бача это выдумал, чтобы поднять в его глазах свою ценность.

Подъехал на велосипеде Серж, и пацаненка как ветром сдуло.

— Что он тебе говорил? — подозрительно спросил индус.

— Бакшиш просил…Так что делать будем?

— Тебе надо поговорить с дядей Максудом. Без машины можешь прийти сюда? Завтра?

— Какой такой Максуд? Не темни.

— Он мой хозяин.

— Э, так ты, оказывается, мелкая сошка здесь? — усмехнулся Олегов.

— Так ты сможешь прийти завтра? — пропустил усмешку мимо ушей Серж.

— Только не сюда. Меня здесь многие знают.

— Конечно. Где встретимся?

— Я приеду на такси, встретимся на черном базаре.

— Где?! — опешил Серж.

— Не волнуйся, я не самоубийца, я буду не в военной форме. Около десяти утра возле торговца попугаями. Знаешь, где это?

— Найду, — кивнул головой индус.

Остальные события этого неудачного дня воспринимались Олеговым, как фон второстепенной значимости для его напряженных мыслей: что и как делать завтра. Безучастно слушал он вечером разбор несения службы в комендатуре, на котором его похвалили за задержание и упрекнули, что мало записей о проверках машин.

— Миша, после ужина сходи за меня на совещание, — попросил его Гена Моисеев, командир роты. Он и раньше не любил ходить на совещания, а сейчас после возвращения из инфекционного госпиталя, где он лечился от брюшного тифа, и подавно. Олегову не хотелось идти, но упрямиться не входило в его планы, надо было еще договориться с Моисеевым насчет завтрашнего дня.

На ужин к овсяному гарниру давали, по выражению младших офицеров, «сорокакрылого птеродактеля», то есть курицу, у которой на одну ногу приходилось не меньше восьми крыльев. Таково было соотношение крыльев и ног, когда мясо доходило, наконец, до офицерского зала. Олегов без аппетита жевал куриный хрящ, равнодушно глядя, как солдат в белом халате нарочито замедленно накладывал кашу с ошметками мяса в тарелки подходившим офицерам. Его медлительность объяснялась тем, что ему не хотелось разносить офицерам тарелки по столам. Он предпочитал чуть замедлить процесс, чтобы у тех кончилось терпение и они сами бы столпились у его стойки, что позволяло ему с большей экономией раскладывать мясо и тем самым избежать после отбоя болезненных упреков в недостатке мяса со стороны дембелей из разведроты, рано утром вернувшихся с боевых.

— …довернуть гайки требует партия и командование, а следующий год командование требует сделать переломным в укреплении дисциплины. А чем же отвечаем мы? Букетом происшествий и преступлений. Передовые части дивизии уже повернули туда, куда мы и не мыслим. А все начинается с вас, товарищи офицеры. Все начинается с Чижова, который по полку в кроссовках ходит, с командира химзавода, который развел панибратство с солдатами, чуть ли не сигареты с чарсом им прикуривает, в разведроте от боевых освободили шесть человек, что они неделю в казарме делали? Почему на строевую подготовку я их должен выковыривать из всех щелей? Комбат-два!

— Я!!! — скрипнув стулом, из-за стола поднялся командир второго батальона.

— Опять патруль задерживает ваших солдат с пустыми флягами. До каких пор это будет продолжаться?!

— До конца сегодняшнего вечера, — угрюмо ответил комбат. Сев, он толкнул локтем Олегова.

— Из-за ваших меня дергают, — прошипел он, — выписать у начальника штаба фамилии и завтра весь день задержанные носят на шее чулки от ОЗК, наполненные водой.

По опыту курсантской стажировки в Кишиневе Олегов помнил, что в резиновый чулок от защитного костюма влезает одиннадцать литров вина. Он тут же представил, каково это — день проносить на шее двадцать два килограмма, и понял, что неистощимый на выдумку комбат придумал хороший педагогический прием. От водопроводной воды солдат и офицеров жестоко пробивало поносом, пить ее было запрещено, поэтому каждый солдат постоянно должен был иметь на поясе флягу с кипяченой водой, а лучше с отваром верблюжьей колючки.

Во дворец Олегов шел уже в темноте, долгих вечерних сумерек в этих краях не бывало. Топая ногами, мимо него прошла на ужин какая-то рота, оглушительно распевая на два голоса песню про коня, что гулял на воле. Он свернул и пошел через дворцовый сад тропинкой. Глаза еще не привыкли к кромешной тьме, он угадывал дорогу лишь по силуэтам деревьев и высоких кустов. Ничего не стоит сейчас какой-нибудь обезьяне меня из-за дерева по черепу трахнуть, мрачно подумал Олегов, оглядываясь по сторонам. Мысль эта страха у него не вызвала, наоборот, позвала за собой другую — и пусть бы трахнули!

— Гена, мне завтра в штаб дивизии нужно, на аэродром. Хочу по магазинам походить, — солгал Олегов, обращаясь к ротному, лежащему на кровати и задумчиво смотревшему телевизор.

— Валяй…

Дежурная машина за почтой выезжала как всегда около девяти утра. Олегов уже сидел в кузове, прижавшись спиной к брезентовому тенту, на всякий случай, чтобы никто не заметил. Он уже договорился с начальником связи полка, что тот его подбросит до аэродрома, где и размещались основные силы дивизии со всеми штабами, складами и военторгами.

Посигналив у ворот, машина выехала с территории резиденции и свернула налево. Пора, подумал Олегов и подвинулся ближе к кабине, стук сердца заглушал для него шум двигателя и свист ветра.

— Стой! Стой! — застучал он по кабине. Машина остановилась. Начальник связи, худощавый капитан, недоуменно посмотрел на него.

— Ты чего?

— Слушай, деньги забыл. Может, вернемся?

— Да ты что! Топай сам назад, через час начпрод на склады поедет, с ним и доберешься! Извини, не могу!

Олегов вылез из кузова и с досадой сплюнул.

— Вот невезуха… Ну ладно, я пошел.

— Счастливо, хорошо, что от полка отъехать не успели.

Махнув обиженно рукой, Олегов повернулся и пошел в обратную сторону, от проходной они отъехали метров на сто, остановившись перед перекрестком с круговым движением.

Впереди был самый опасный участок — метров двести по Шестой улице, до французского посольства, именно здесь было наиболее вероятно столкновение с УАЗиком какого-нибудь начальника. Он перебежал дорогу, кивнув головой в ответ на приветствие регулировщика дорожного движения в белой фуражке.

— О, черт!

Он увидел впереди, метрах в трехстах, чью-то командирскую машину. Загнанно глянув по сторонам, он резко свернул направо в ворота, из которых выходила группка мальчиков и девочек в черных одеждах. Они восторженно что-то кричали, показывая на него пальцем.

— Командор, как дела? — завопил кто-то из них по-русски.

— Хубаси, — бросил через плечо Олегов, быстрыми шагами уходя в глубь двора. Так же быстро он обогнул большое здание с надписью на английском языке» Технологический колледж» , через чахлый садик с вытоптанной детскими играми травой он подошел к сетчатому заборчику и легко перемахнул его.

Только теперь, очутившись на тихой улочке, он перевел дух. Он вытер пот со лба, сплюнул загустевшую слюну и двинулся по тротуару. Дойдя до следующего перекрестка, он свернул налево.

— Как дела, командор? — закричал ему через дорогу бородатый мужик с автоматом Калашникова, сидевший в деревянном кресле. Рядом с ним скалили зубы еще двое вооруженных пуштуна в ярких одеждах, они лежали на копне сена. Три черных барашка стояли чуть поодаль, щипая это же сено. Это была охрана кабульской резиденции вождя племени белуджей. Огромные деревянные ворота апартаментов вождя гляделись очень солидно.

— Хуб! Хорошо! — с улыбкой ответил Олегов и отдал честь мужикам. Бородатый вдруг вскочил с кресла, взял автомат «на караул» и тоже отдал честь, после чего все трое оглушительно захохотали.

Встреча с белуджами подняла Олегову настроение, пружинящим шагом он прошел мимо болгарского посольства и свернул в глухой тупичок, упирающийся в стальные ворота со смотровым окошком. Олегов подошел и постучал.

— Кто? — задвижка на окошке скрипнула и в нем появился глаз.

— Не узнаешь? Позови начкара…

Задвижка закрылась, послышались удаляющиеся шаги, затем голос:

— Товарищ старший лейтенант, к вам пришли.

— Кто?

— Из четвертой роты.

— Пусть проходит.

Ворота распахнулись и Олегов вошел, оказавшись в просторном и довольно уютном дворике. Вдоль высоких каменных стен росли высоченные густые деревья, совершенно закрывая горный горизонт вокруг города. За густыми кустами виднелись какие-то необычной формы антенны, а чуть в стороне сверкал голубизной наполненный до краев округлый бассейн. На его краю и прохлаждался Славик, командир взвода шестой роты. Вот уже две недели как к шестой роте перешла завидная участь-охранять виллу Главного военного советника, генерал-полковника Нефедова, который прибыл на эту должность с поста командующего округом.

— Искупнемся? — предложил Славик, обрадовавшись появлению Олегова. Славика угнетало то, что уже две недели ему приходится общаться в основном только со своими солдатами. Утешал его только «Шарп» и кассеты с блатными песнями. Солдат его взвода даже в полку можно было узнать по особой примете: если он шел и бубнил себе под нос что-то вроде «гоп-стоп, мы подошли из-за угла… «, это значило, что парень только что сутки отстоял со Славиком в карауле.

— В другой раз! Славик, нужна афганская или советническая форма.

— Зачем, даже и не спрашиваю! — дурачась завопил Славик, — Для друзей — всегда!

Одевшись, он махнул рукой Олегову:

— Пошли за мной!

Несколько робея, Олегов следом за ним вошел в полутемный холл двухэтажной виллы.

— А хозяин?

— Его нет, только домовой дома.

Они через холл подошли к широкому дивану, на котором полулежал парень лет двадцати пяти в джинсах и ковбойке. Он смотрел на экран видеомагнитофона, увлеченный каким-то крутым китайским боевиком.

— Серега, дай песчанку на часок, — попросил его Славик и добавил, — А, может, и на «Волжанке» по дуканам провезешь?

Опять Серега, что-то много их, усмехнулся Олегов и чутко вздрогнул, услыхав про «Волгу» , в его планы не входила поездка по городу на машине, за рулем которой сидел бы адъютант главного военного советника.

— Не, мужики, я занят, вы уж как-нибудь сами…, - лениво ответил домовой Серега. С явным сожалением он нажал кнопочку дистанционного управления и остановил фильм. После чего он также лениво поднялся с дивана и сказал:

— Только ради тебя, Слава. Пошли.

Они поднялись на второй этаж, где Серега из маленькой комнатки, заставленной шкафами и ящиками, достал форму светло-желтого цвета. Встряхнув, он подал ее Славику.

— Годится?

— Просто чудесный костюмчик. Давно собирался тебя спросить, а кто носит такую форму?

Вместо ответа Серега пожал плечами. Форма действительно представляла собой что-то среднее между советнической и мундиром афганского офицера. Олегов был доволен, в этом маскарадном костюме ни один патруль не разберется, кто он такой.

Вдруг где-то во дворе громыхнули ворота и скрипнули тормоза. Серега побледнел.

— В кухню, живо! Принес вас черт на мою голову…

Уже забегая в светлую просторную кухню, Олегов краем глаза успел заметить, как в вестибюль входит сначала пожилой полный мужчина в светлом костюме, а за ним, хлопнув дверцами «Мерседеса» , вышли еще двое, один средних лет, в военной форме, а другой — совсем молодой с лицом в оспинках.

— Вот влипли! — прошептал Славик, разглядывая многочисленные кухонные приспособления и комбайны. Олегов молча кивнул, потуже скрутил форму и посмотрел на часы — до встречи на рынке оставалось около получаса.

— Ничего не трогать, — прошипел Серега, влетевший в кухню. Он распахнул дверку высоченного холодильника, вытащил оттуда, сколько мог ухватить, баночек пива и выбежал из кухни. Дверь, которую он, уходя, плотно не закрыл, стали слышны голоса из холла. Олегов глянул на Славика, тот зачем-то возился возле кондиционе-ра, что-то разглядывая, после чего, заинтересовавшись довольно странными звуками из холла, он подошел к двери и прислушался.

— …Невнятный бред вождей

Мы оформляем в планы,

Невидимых вожжей

Концы в руках у кланов

Безвестных секретарш,

Помощников и замов,

И писаря…

— Ой, ну хватит, ты явно страдаешь манией величия, — насмешливо прервал кто-то читавшего стихи.

— Просто я знаю свои способности, — с ноткой высокомерия ответил чтец стихов.

— Твои завиральные идеи я знаю, — с раздражением отозвался кто-то третий и спросил, — По существу, без мелочевки, в чем твои претензии?

— Нет концепции, — ответил чтец, после чего послышалось бульканье пива.

— Ты, конечно, считаешь, что все напрасно? — грозно спросил кто-то.

— Как раз наоборот, однако все обречено на провал.

— Смотри ты, какой стратег, — желчно ответили ему, — а что бы ты предложил? Ведь знаешь, у юных пионеров есть завет: критикуя — предлагай, предлагая — делай.

— Предложить могу, а от остальное — увольте.

— Ну-ну, послушаем…

— Таджикистан и таджиков отдать Ахмед-шаху, а вместо ошметков Афганистана и пакистанской зоны свободных племен — Пуштунистан. Ахмед-шах снова станет нашим, семерка превратится в тройку, Индия будет только рада развалу Пакистана, год-два — и мы на «Волгах» в отпуск будем ездить на берег Индийского океана…

— Ну и размах у тебя! Ну давай, тебе и карты в руки, пиши докладную в ЦеКа, — смеялись уже двое.

— Увы, в этой игре я всего лишь шестерка, причем отнюдь не козырная…

— Слушай, что ты расстраиваешься, на хрена нам вообще эта забытая богом страна?

— Ой, ну не вам-то мне лекцию читать…

— Нет, ты объясни, как ты все это понимаешь…Снизойди до старичков… В принципе, чего мудрить, все как дважды два ясно: интернациональный долг, необъявленная война, помощь в строительстве новой жизни…

— Мура все это!

— Ты себя интеллигентом считаешь, а такое слово — «мура» . Что тогда не мура?

— Не мура то, что в Айнаке три миллиона тонн меди, негде комбинат построить, сплошная трехпроцентная руда, богаче чилийской. Пробные шурфы в Панджшере дали столько рубинов, что окупили все геологические изыскания в стране за семьдесят лет. А половина мировых запасов лития, по двадцать пять тысяч долларов за тонну, бериллий — семьдесят тысяч за тонну, тантал — двести восемьдесят тысяч, цезий — почти миллион! Правит миром тот, у кого умные люди, техническая база и минералы. Люди и техника — дело наживное, а вот сырье… Но это проблемы двадцать первого века, вам на это, конечно, наплевать, а вот Штатам — не наплевать…

За спиной у Олегова послышался скрип, он обернулся и увидел, как Славик тужится, пытаясь отодвинуть кондиционер.

— Иди сюда, помоги.

Вместе они в два счета отодвинули куб кондиционера, пока Олегов слушал, Славик, оказывается, отвинчивал шурупы, которыми кондиционер был прикручен к оконной раме. Высунув голову в образовавшуюся дыру, Славик посмотрел по сторонам и осторожно опустился на траву. Поставить кондиционер на место оказалось значительно труднее, до конца это сделать не удалось., но они не очень-то старались, стремясь поскорее улизнуть сквозь густые кусты к домику у стены, где и находилось спальное помещение караула.

Все идет отлично, весело думал Олегов, может, и обойдется все. Он шел следом за Славиком, с любопытством озираясь по сторонам. Его внимание привлек солдат у стены, который осторожно опускал в бочку с водой палку, к которой были прибиты две большие жестяные пластины от штыковых лопат, от пластин тянулись два провода на гребень кирпичной стены, где проходила электропроводка. Пластины погрузились в воду и вокруг них забурлило и запенилось.

— Ты придумал? — спросил Олегов, кивнув головой в сторону бочки.

— Голь на выдумку хитра, — отрицательно покачал головой Славик и добавил, — это у нас агрегат для подогрева воды, посуду мыть. Электрических счетчиков, насколько мне известно, в этой стране нет.

Минуты хватило Олегову, чтобы переодеться в желтую форму. Аккуратно расправив штанины, чтобы они прикрывали его высокие армейские ботинки, он придирчиво оглядел себя в небольшое пыльное зеркало на стене, после чего нацепил темные очки и снова посмотрел в зеркало.

— Хорош! — одобрил Славик его вид.

— Товарищ старший лейтенант, на обед и на ужин что готовить? — просунулся в дверь солдат, кипятивший воду.

— Гаврилин, опять ты без стука, — возмутился Славик, и на минуту задумался. — Рыбу, что положена на ужин, бросишь в суп, а мясную тушенку — на ужин с жареной картошкой.

Пока Славик разговаривал с поваром, Олегов успел затолкнуть военную форму в полиэтиленовый пакет. На глазах Славика он не хотел этого делать, чтобы не нарваться на вопрос: «Ты что, переодеваться будешь в другом месте?»

— Ладно, пошли, провожу до ворот, — хлопнув Славика по плечу, Олегов направился к воротам первым, прижимая пакет с военной формой к груди. Часовой у тыльных ворот, через которые и появился Олегов на вилле, предусмотрительно открыл калитку.

— Слушай… — попытался спросить Славик, увидев, что Олегов пакет с формой уносит с собой. Он не понял, зачем ее таскать с собой при хождении по дуканам — только помеха, а на случай задержания — улика для патруля.

— Потом, задержусь — не волнуйся! — махнул рукой Олегов и проскользнул в ворота.

Проходя мимо невысокой стены болгарского посольства, он решил — задержат, назовусь болгарином, хотя понимал, что только лопух поверит ему на слово. Он вышел на улицу, осмотрелся по сторонам, все было тихо, до встречи оставалось пятнадцать минут. Он свернул налево и, стараясь держаться как можно естественней, пошел вдоль улицы. С некоторой опаской он шел мимо высокой стены посольства ФРГ, высоченная, с металлическими зубьями и рулонами колючей проволоки по гребню, она смотрелась серьезно и внушительно. Время неумолимо шло, надо было поскорее выбраться в более оживленный квартал, где он мог бы поймать такси.

— Командор, в том квартале патруль! — со смехом прокричал ему мальчишка, пробегавший мимо него к кинотеатру.

— Черт! — ругнулся Олегов, маскировка была шита белыми нитками, хотя он, конечно, понимал, что с его европейской рожей в Кабуле не спрячешься. Он озадаченно посмотрел вслед мальчишке, скрывшемуся в дверях, над которыми висела афиша индийского мюзикла с рисунком бородатого мужика, державшего в руках ружье.

Он подошел к обочине дороги, увидел бело-желтую крышу легковушки и махнул рукой. Обшарпанная «Тойота» тормознула у тротуара.

— Базар! — коротко сказал Олегов и хлопнул дверкой.

— Маркет? — уточнил усатый водитель, имея в виду рынок в советском районе Кабула, трогая машину с места.

— Нет, базар! — твердо подтвердил Олегов.

Усатый услужливо кивнул головой, всю дорогу он пытался сообразить, что нужно европейцу без охраны на городском базаре, в глубине которого действовали законы, независимые от любой государственной власти, в том числе нынешней кабульской

— Пайса аст? — вежливо поинтересовался шофер, когда «Тойота» уже крутилась в переулках, где уличные торговцы так плотно разложили свои товары на тротуарах, что покупателям и места едва оставалось.

— Аст. Стоп, — коротко ответил Олегов и достал из кармана несколько бумажек. Решив не оставлять у таксиста прочной памяти о себе, он не сорил деньгами, прикинул расстояние и протянул две сотенных бумажки, что не намного превышало неписаный тариф владельцев частных такси.

До лотка торговца попугаями, павлинами и фазанами оставалось около ста метров, это было в самой толчее торгового квартала. Он шел сквозь густую толпу, оглушенный базарным гамом, глазея по сторонам. Какой-то старик в белой чалме испуганно шарахнулся в сторону, чуть не столкнувшись с ним и засеменил мелкими шажками, опасливо оглядываясь.

— Салют, командор! Купи бабу! — весело закричал торговец у стены, перед которым густо были разложены открытки с цветными портретами индийских и пакистанских красоток.

До места встречи оставалось метров десять, Олегов уже слышал птичий щебет, как вдруг ему преградили дорогу трое парней лет двадцати, заросшие бородами, в длинных национальных одеждах, широким складками висевшими на них. Они улыбались и молчали.

— Ну? — угрюмо спросил Олегов. Он чувствовал себя так, как чувствуют перед пропастью, которую нужно перейти по узкому бревну.

Вместо ответа тот, что стоял посередине, легким движением шевельнул полой пестрого халата и ткнул в живот Олегову дулом автомата Калашникова китайского производства.

— Парни, вы не ошиблись? — попытался храбриться Олегов.

Тот, что был с автоматом, молча кивнул в сторону, давая тем самым команду «иди» .

Олегов кивнул головой и пошел, он успел краем глаза заметить, как два солдата в форме царандоя, с автоматами через плечо, видевшие эту сцену, засмеялись ему вслед. Его вели к какой-то харчевне, перед которой на деревянной крестовине, похожей на виселицу для группового повешения, на стальных крюках висели большие куски мяса, густо облепленные мухами. Он некстати вспомнил, что щенки и собаки в городе продаются на вес и спросил, повернувшись:

— Я могу надеяться, что меня здесь не съедят?

— Боро, — с улыбкой ответил ему парень в халате и подтолкнул в спину стволом автомата.

Олегов шагнул внутрь, ноздри залепило едким запахом незнакомой еды, длинный сумрачный зал был уставлен низкими столиками. В глубине на крошечном помосте сидел дряхлый старик и бренчал что-то восточное на балалайке, рядом с ним, на ковре, висела домбра и еще какой-то музыкальный инструмент. Увидев вошедших, старик перестал играть, но жирный мужчина за прилавком что-то сердито крикнул ему и тот снова затренькал. Олегова вели в глубину зала, когда он почти поравнялся со стариком, тот вдруг выдал пассаж из «калинки-малинки» . Олегов успел отреагировать лишь поворотом головы, его снова толкнули в спину, и он оказался в подсобном помещении, скудно освещенном слабой лампочкой под потолком.

Олегов был готов уже ко всему, во всяком случае, старался убедить себя, что готов ко всему. Хотя он понимал, что это самообман, нельзя быть готовым ко всему. Что значит быть готовым к тому, что с тебя заживо снимут шкуру, или кастрируют, или выпустят кишки, а на их место аккуратно положат голову с выколотыми глазами?! Честно говоря, к этому он не был готов, как не был готов к тому, что его вдруг крепко схватят за руки и прыснут в лицо терпким аэрозолем, который своим пронзительным запахом заставит тут же забыть обо всем происходящем…

 

ГЛАВА18

Чего он от меня хочет? — Эта тоскливая мысль вертелась в голове рядового Тарасова. Он ожидал от начальника особого отдела каких угодно вопросов: о колонне, о патруле, о корешах. Вместо этого он расспрашивает о паршивых политзанятиях, что, мол, замполит роты им рассказывает и какое впечатление от рассказа остается. Наверное, проверяет мою политическую зрелость, прежде чем бухнуть главным вопросом, решил Тарасов.

— … А еще он учит английскому языку! — ляпнул, как ему показалось некстати, Тарасов.

— Кого? — подчеркнуто равнодушно спросил Михал-Михалыч и подавил рукой поддельный зевок.

— Марченко, — охотно ответил Тарасов и небрежно добавил, стараясь оставить у особиста впечатление о себе, как о парне открытом и словоохотливом, которому нечего скрывать, — он и блокнотик купил, Марченко в нем дневник пишет…

— Знаю, знаю, с дембельскими стишками, — засмеялся Михал-Михалыч, — Люблю, кстати, почитать солдатский фольклор.

— Нет проблем, — деловито сказал Тарасов.

— Да ладно, ладно, — замахал руками Михалыч, — не подумай, что это я всерьез, тоже мне секрет нашелся. Просто я же понимаю, что солдат порой стесняется… Ну ладно, ты иди, были у меня к тебе еще вопросы, но поговорим в другой раз, сейчас у меня времени нет.

Следующего раза не будет, твердо решил про себя Тарасов, запахло жареным, возможно, это его и жарили, чтобы потом с аппетитом скушать…

— Андреич, сколько у тебя чеков? — спросил Тарасов у сержанта Андрианова, который сидел в курилке, блаженно подставив солнцу свою физиономию. Андрианов открыл глаза, посмотрел по сторонам и ответил:

— Сотни две. А что?

— Что бы ты хотел иметь на эти деньги?

— Штруксы, «сейко» и пару браслетов.

— А пара «Ориентов» не устроит?

Андрианов внимательно посмотрел на Тарасова.

— Ты что, дурак?

— Деньги нужны, причем срочно.

— Ладно, тащи.

Тарасов кивнул головой и пошел в сторону сортира. Почти подойдя, он оглянулся, никто за ним не следил, и свернул. Через груду мусора он перебрался ко входу в угловую башню крепости. Круглая двухэтажная башня, сложенная еще в двадцатых годах из толстенных камней, имела множество бойниц, тоннелей, лестниц, коридоров. Лестницы крошились и разваливались, пол в темных узких коридорах был усыпан мусором, копившимся десятилетиями, и битым кирпичом. Часовые ночью боялись стоять на этих башнях, постоянно слышались какие-то скрипы и шорохи, ходили упорные слухи о забытых подземных ходах, ведущих из дворца в город.

Подняв с земли на всякий случай кусочек кирпича, Тарасов осторожно вошел во мрак кругового перехода, огибавшего подножье башни по периметру.

— Раз, два…шесть, семь, — отсчитал он шаги и протянул руку вперед. Нащупав железный крюк, торчащий из стены, он на ощупь отсчитал три кирпича влево, четвертый шатался, он вынул его… За спиной послышался шорох, он обернулся и увидел сверкнувшие кошачьи глаза. Взмахнув для броска кирпичом, он все же мягко бросил его к ногам, решив не вызывать шума. Запустив руку в тайник, он выгреб содержимое и рассовал по карманам…

… Еще через пятнадцать минут состоялась сделка, которой предшествовало разрезание голенища сапога сержантом Андриановым…

— Головные уборы снять! — строго скомандовал на входе в столовую дежурный по части. Команда эта всегда звучала на входе в столовую, никто не задумывался, что в душной столовой только мазохист будет потеть с пилоткой на голове.

— Справа по одному, вперед! Котелки и ложки на входе — к осмотру!

Гуськом, один за одним, с интервалом в три шага, личный состав четвертой парашютно-десантной роты стал втягиваться в столовую. Интервал нужен был для того, чтобы дежурный по части на входе успел глянуть в котелок каждому солдату — чист ли он, а фельдшер, стоявший за ним, успел сунуть каждому в руку две круглых желтеньких витаминки.

Тарасов, зажав пилотку подмышкой, молча показал дежурному котелок с подкотельником, шагнул к фельдшеру, сержанту из полкового медицинского пункта и вполголоса быстро сказал:

— Привет, таблетка. Мне бы прививку.

— Четверной, — так же вполголоса ответил сержант и громко прикрикнул, — А ну проходи, не задерживай!

За обедом Тарасов лишь похлебал щей из кислой капусты, овсянку есть не стал.

— На, Боря, ешь мое мясо, — Тарасов зачерпнул из общей для всего стола тарелки самый большой кусок мяса и положил его в котелок Загорного. Тот благодарно кивнул головой и тут же впился зубами в мясо, опасливо косясь на рядового Ассадулина, который криво усмехнулся, увидев великодушный жест Тарасова. Осторожность Загорного была не напрасной. Выждав момент, когда ни Тарасов, ни командира роты, зорко глядевший на столы роты, не будут видеть, Ассадулин хладнокровно взял кусок белого хлеба Загорного и отломил больше половины. У Бори чуть слезы не выступили от обиды, он уже представлял, какое это наслаждение, съесть этот кусман с компотом, но о том, чтобы жаловаться, и речи не могло быть. Во-первых, жалобщиков в роте ненавидели и называли» шестерками» . Во-вторых, Ассадулина, хотя он и прослужил всего год, все в роте побаивались. Он был невысокий, но крепенький, никого руками не трогал, но многие боялись его взгляда и улыбки, взгляда карих глаз и плотоядной улыбки на его круглом, как луна, лице. Замполит как-то попытался разобрать его на комсомольском собрании, но не смог, потому как ни один солдат, ни молодой, ни дембель, не сказал ни одного слова против Ассадулина…

— Четвертая рота, встать! На место мытья котелков — шагом марш! — скомандовал командир роты. Оглянувшись, не видит ли ротный, Тарасов сунул свой котелок Загорному.

— Боря, если не трудно, помой, пожалуйста. Я в медпункт забегу, что-то голова болит.

— Конечно! — Боря охотно схватил котелок, довольный, что хоть чем-то может помочь своему покровителю.

В коридоре полкового медицинского пункта пахло, как положено, лизолом и хлоркой.

— Привет, «таблетка»! — хлопнул Тарасов по плечу фельдшера, с которым познакомился давно в одной из колонн.

— Как дела? — лениво оторвался тот от журнала, который читал сидя за столом.

— Как сажа бела! — ответил Тарасов и достал из кармана приготовленные чеки.

— Вячеслав, я от тебя не ожидал, ты же не дух, — с укором сказал фельдшер.

— Не тяни, мне нужен гепатит.

— Ладно, но чур, не обижаться, — сказал сержант, забирая деньги. Он вышел из дежурки и через минуту появился с мензуркой желтой жидкости.

— Только не здесь, выйди в умывальник.

— Что я, мальчик?! — попытался было храбриться Тарасов, но фельдшер был непреклонен.

— Ладно, только я сначала проверю…

Тарасов достал из кармана военный билет, раскрыл его и вытащил крошечный кристаллик, лежавший между страницами. Фельдшер скептически смотрел, как Тарасов осторожно бросил его в мензурку. На поверхности появились фиолетовые круги.

— Не делай вид, что что-то понимаешь. Свежак, я же не обману друга.

Тарасов вышел в умывальник, открыл кран, выдохнул, собираясь с духом, и опрокинул в рот содержимое мензурки…

… Фельдшер был прав, отправив его в умывальник. Как видно, природой человеку не дано без рвоты пить чужую мочу, даже если очень хочется.

Тарасов прополоскал рот, выпрямился, увидел участливо глядящего на него фельдшера, вспомнил отвратительный вкус мочи и его снова вырвало.

— Не волнуйся, дело уже сделано, теперь недельку подожди, — похлопал его по плечу фельдшер.

— А побыстрее? — спросив Тарасов, отдышавшись.

— Для этого надо иметь очень сильную волю, — серьезно ответил фельдшер.

— Спасибо, ты настоящий друг, — в тон ему ответил Тарасов и вышел из медпункта прямо в солдатскую толчею у столовой. Он чувствовал легкую слабость, желудок его был уже свободен от скудного обеда. Слабость дарила легкость мысли, он шел в строю и улыбался, думая, что еще день-два и Мих-Мих его уже не достанет…

…А Мих-Мих и не думал о нем. Он думал о том, что все идет одно к одному, подтверждая его гипотезу. В самом деле, за полгода четвертая рота дала целый букет происшествий. Почин положил рядовой Кошкин, который в карауле на вилле главного военного советника попытался украсть на продажу в болгарском посольстве запасное колесо от «лендровера» . Затем на той же вилле в течение двух недель парни из второго отдела КГБ в инфракрасных лучах фотографировали тех, кто ночью крадется от виллы к воротам посольства ФРГ. Куча средств и людей, затраченных на операцию, дали плевый результат — поймали с поличным молодого солдата Столбцова, который канистрами продавал высокооктановый бензин генеральского «мерседеса» афганцам, охранявшим посольство ФРГ. Никакими угрозами не удалось добиться от Столбцова, кто же его послал. Потом в роте обнаружилась кассета, на которой на таджикском языке было записано, как перейти границу с Пакистаном и к кому обратится там за документами. И был еще рядовой Цыплухин, о котором Михал-Михалычу даже вспоминать было тошно…

Словом, все это было неспроста. Такой букет происшествий с политическим душком. Корни, корни надо обрубать…

И вот — Найденов. То, что «Гулаг» именно у него обнаружен, это был самый весомый аргумент. И вот теперь — учит солдата английскому языку. Зачем?

После того, как изъял «Гулаг» , Михал-Михалыч сказал об этом замполиту Джафарову. Тот страшно перетрусил, потому как сам был на крючке: Мих-Мих отнял у него машинописную копию лекции некого профессора Углова о вреде пьянства, в которой довольно прозрачно намекалось на то, что советское правительство своей политикой чуть ли не поощряет пьянство… Да и за Джафаровым тянулась сомнительная история, касающаяся пропажи девяноста тысяч афганей, якобы изъятых, по словам пленного духа, на боевых… Джафаров в тот же день прибежал в четвертую роту, рассадил всех на политмассовую работу, провел беседу, после чего раздал всем солдатам листки бумаги и предложил ответить на вопрос: кто такие Сахаров и Солженицын? С облегчением он потом собирал бумажки. Из всей роты положительный ответ дали только двое. Их ответ был одинаков, вероятно один списал у другого: «Сахаров и Солженицын-два солдата из «полтинника» , осужденные на четыре года лишения свободы за зверское избиение солдата-связиста в инфекционном госпитале.»

Тогда Михал Михалыч зашел с другой стороны, со стороны командира батальона, который хотел поступить этим летом в Академию генштаба, поэтому был до посинения лоялен.

— Товарищи офицеры! На будущей неделе наш батальон привлекается на боевые действия в Логарском ущелье. Предположительно, наша задача будет следующей…

Комбат показал пальцем на светлое пятно ущелья южнее Кабула. Офицеры батальона, собранные в штабе на еженедельное подведение итогов, без интереса посмотрели на карту, кнопками приколотую к стене.

— В течение недели карта будет висеть здесь. Я объявляю конкурс на лучший замысел. Вот расчет сил и средств, вот предположительные базы противника, а вот — ближайшие караванные тропы в Пакистан…

Комбат нес эту галиматью, скользил взглядом по головам офицеров, тоскливо ждавших конца совещания, а сам боковым зрением все время держал под прицелом Найденова-заинтересуется тот картой или нет, особенно караванными тропами. Тот подвел, не заинтересовался. Комбат ему тоже не доверял, хотя причина для недоверия у него была пустяковой: после вывешивания возле туалетов плакатов с ослом в воспитательных целях, Найденов предложил оклеить стены сортира памятками и наставлениями, чтобы солдаты впустую не проводили там время.

Еще более осложнило работу по просвечиванию личности Найденова то, что не далее, как вчера, тот подошел к Мих-Миху и, выражаясь блатным языком, «вложил» , что Олегов по пьяни проболтался о том, что какая-то санитарная машина с майором во главе сдала индусам масла на четырнадцать тысяч.

— Тоже мне, принципиальный коммунист нашелся, — зло подумал о Найденове Михал-Михалыч. Этот поступок противоречил стройной гипотезе о том, что причина политической крамолы в четвертой роте — в замполите роты, ставшем не на тот путь, сбившемся с верных ориентиров.

Чтобы укрепиться в своих догадках, Михал Михалыч на следующий день снова вызвал к себе Найденова.

— Ты слышал о том, что Костиков, которого ты заменил, купил «Шарп-777 «на деньги, привезенные контрабандой из Союза?

Найденов пожал плечами.

— Что-то такое слышал, что якобы через месяц после отпуска он купил аппарат за тридцать тысяч.

— Но на одну получку такого не купишь?

— Естественно.

— Значит?…

— Все возможно.

— Пиши!

— Что? — испугался Найденов, — Я ничего не знаю о том, что было за год до моего приезда в Афганистан!

— О чем говорили, то и пиши. Я продиктую: «По существу заданных мне вопросов могу сообщить следующее: считаю, что Костиков мог через месяц после отпуска купить аппаратуру только на ворованные или контрабандные деньги.»

Найденов был в отчаянии. Отказаться было невозможно, он был по рукам и ногам повязан «Гулагом» , отказ означал бы, что на его службе поставлен крест, а служить еще хотелось. Написать — еще больше увязнуть, бумага явно провокационная. Причем, нацелена, возможно, против него самого. Он взял протянутый лист, согласно кивнул головой и написал продиктованное, заменив слово «считаю» на «слышал мнение» .

— Разрешите идти?

— Иди, конечно, — Михалыч ответил ласково и отпер ему дверь. Только когда Найденов ушел, он заметил искажение текста, который должен был «повязать» Найденова в том или ином отношении. Весь фокус был в том, что Михал-Михалыч уже имел бумагу, в которой описывался пьяный разговор о том, как Костиков привез из Союза две тысячи рублей сотенными бумажками, зашитыми в ручке чемодана, и о том, какие неприятности имела мама старшего лейтенанта Костикова, работавшая бухгалтером и взявшая в кассе в долг деньги сотенными купюрами и не успевшая внести деньги обратно в кассу, потому как сберкассу, где хранил деньги сын, на два дня закрыли из-за аварии с электропроводкой. И в конце той бумажки было написано, что при том разговоре присутствовал старший лейтенант Найденов, стало быть, знает. Вот и вся его принципиальность.

Со словами «слышал мнение» бумажка абсолютно ничего не значила. Ничего, подумал Михал Михалыч, мы его переиграем, копнем со стороны Марченко. В самом деле, зачем солдату в условиях необъявленной войны учить иностранный язык, который, к тому же, можно считать языком вероятного противника? Только для измены Родине…

 

ГЛАВА19

Очнулся Олегов от острой боли в плече. С трудом разлепив глаза, он увидел индуса, похожего на Сержа, в руках у того блеснула никелированная коробочка, он укладывал в нее шприц.

— Как дела, Миша? — услышал Олегов дружелюбный голос. Он повернул голову на голос и увидел в темном углу еще одного индуса, который сидел в кресле. Олегову показалось, что этот индус другой породы. Он привык, что знакомые ему торговцы стройные и худощавые. Этот же был плотным, массивным, вряд ли можно было застегнуть на его рыхлом животе пиджак. Наверное, это тот самый Маскуд, подумал Олегов.

А сидевший в кресле перед низким журнальным столиком индус был действительно другой породы, во всяком случае, в этом он сам был твердо убежден. Он был, в отличие от торговцев касты «вайшьи» , осевших в Кабуле с незапамятных времен Чандрагупты, освободившего Кабул от ставленников Александра Македонского и задолго до Клаузевица заявившего, что война есть продолжение политики. Чандрагупта был сыном тенистых лесов Индии, в изобилии дававших своим детям пищу, тем самым освобождая их разум от тяжкой борьбы за существование для размышлений над более сложными материями. Его родиной был Бомбей, в Кабуле он оказался, унаследовав дела своего брата, трагически погибшего при следовании с караваном на собственную свадьбу.

— Ты дядя Маскуд? — спросил Олегов, глядя на толстяка, благодушно развалившегося в кресле. Черты его лица он толком рассмотреть не мог, окна были завешены плотными красными портьерами.

— Что-то вроде этого, — засмеялся толстяк. Он продолжал внимательно рассматривать сидевшего перед ним офицера в блеклой форме.

Худощавый парень еще раз звякнул никелированной коробкой и бесшумно вышел, ступая по пушистому ковру. Оставшиеся в комнате один на один Олегов и толстяк молчали, разглядывая друг друга, один — с любопытством, а другой — с копившимся раздражением.

— Зачем вы меня сюда привели? Вы от Сержа? Я должен был с ним встретиться.

— Конечно, конечно, — успокаивающе ответил толстяк и снова замолчал. Предки толстяка всегда были правителями и воинами, и сейчас он сосредоточенно думал, стараясь принять решение, достойное их. Проще всего было бы поступить по рецепту: есть человек — есть проблема, нет человека — нет проблемы. Однако дело оказывалось не таким простым. В конце концов, исчезновение этого невзрачного парня дохода не принесет, а его существование?

— Откуда это у тебя?

Толстяк достал из-под синего с блестками платка, лежащего на столике, фотографии и показал Олегову. Тот наклонился вперед, прищурился и увидел, что это его фотография с президентским глобусом.

— Сфотографировался позавчера. А что? — Олегову не очень было понятно, почему и Серж и этот толстяк столько внимания уделяют этой карточке.

— А в этой форме ты почему?

— Форма, как форма, ничего особенного. Не в военной же на базар ехать?!

— А переодевался где?

— На вилле.

— Вилле? — недоуменно спросил толстяк. — Какой вилле?

— На вилле генерала Нефедова, главного военного советника.

— Понятно…

В комнате снова воцарилась тишина. Толстяк уже с большим любопытством разглядывал Олегова, на его глазах этот парень, как хороший товар, рос в цене.

— Ладно, а это откуда у тебя? — толстяк прямо впился глазами в Олегова, достав из-под платка крошечный в его пухлой руке блестящий пистолетик.

— Мне его подарили… — севшим голосом произнес Олегов. Он и забыл о «старе» , который он на вилле незаметно от начкара положил в карман. Толстяк удовлетворенно кивнул головой, ему показалось, что слова «мне его подарили» прозвучали искренне. Осталось только выяснить, кто подарил, тот ли человек, у которого он видел этот пистолет с гравировкой на ручке несколько лет назад в долине Пагмана.

— А кто подарил?

— Этого я не скажу, — твердо ответил Олегов. Собственно, другого ответа толстяк и не ждал. Он пожал плечами и спросил:

— А кому ты тогда задолжал такие большие деньги?

— Не ваше дело, — грубо ответил Олегов. Поняв, что толстяк, беседуя с ним, решает какую-то свою задачу, он решил, что нечего ему помогать, и, что если он будет больше темнить в разговоре, это только придаст ему дополнительный вес в этом, неизвестно чем закончившемся деле.

— Ладно, ладно, — засмеялся индус в кресле, — что мы с вами как враги друг на друга смотрим? Мы вам поможем, Серж мне все рассказал. А на то, что вас сюда таким образом доставили — не обижайтесь. Время сейчас неспокойное, доверять можно только друзьям. А как узнать, кто друг?

— Где это вы так бойко по-русски научились говорить?

— Конечно в Москве! Где же еще! Я там учился.

Толстяк поднял со столика колокольчик и позвонил им. Дверь распахнулась, и в комнату вошел Серж, а следом за ним еще двое молодых парней в хороших костюмах. Серж тревожно посмотрел в глаза толстяку, он чувствовал себя виноватым в том, что втравил своего шефа в неприятную историю.

— Это наш гость и друг, — твердо сказал толстяк, — когда вы должны вернуться в полк? Вы, если не ошибаюсь, служите в триста семнадцатом парашютно-десантном полку?

— К двадцати часам. После этого начнут искать, — ответил Олегов, думая о том, что в Кабуле каждой собаке известны номера и названия полков.

— Тогда у нас очень много времени в запасе! — жизнерадостно воскликнул толстяк, — Сначала — угощение дорогому гостю, а потом — о деле.

— У нас еще и дела будут? — криво усмехнулся Олегов.

— Конечно будут, — уверенно сказал толстяк. Только после этого у Сержа пропал виноватый вид и он позволил себе улыбнуться.

В комнату вошла девушка с подносом и осторожно поставила его на столик перед толстяком. Почему она без чадры? Может, у индусов ее не носят, подумал Олегов. В первую неделю службы в Афганистане всем новичкам читали лекции об этой стране. Олегов с тех пор запомнил, впрочем, не очень отчетливо, что в афганских семьях женщин гостям не показывают, на женскую половину чужих мужчин не пускают. Согласно лекции, на женщин глазеть было не положено, но Олегову так захотелось на нее глянуть, что он невольно скосил глаза в ее сторону, и тут же поспешно отвел.

Толстяк в кресле, по-прежнему внимательно наблюдавший за Олеговым, заметил это и рассмеялся.

— Смотри, смотри, пожалуйста, если хочешь! Это прислуга, смотреть можешь сколько угодно. Заработаешь — можешь даже купить!

— Что мне, русских что ли мало?! — с вызовом ответил Олегов, разозлившийся на себя за то, что, как он почувствовал, краска залила его лицо.

— А она и есть русская, во всяком случае, чуть-чуть. Верно, Гаури?

Девушка, ничего не ответив, торопливо вышла из комнаты. Краем глаза Олегов успел разглядеть ее черные длинные волосы и светлый овал лица.

— Мои друзья не пьют спиртного, а мы с вами пропустим по стаканчику, — толстяк подмигнул и разлил что-то из плоской бутылки по крошечным серебряным стаканчикам. Олегов подвинул свое кресло поближе, а Серж и двое парней в костюмах сели прямо на пол, застланный ковром.

— За встречу!

Олегов кивнул головой и проглотил содержимое наперстка. Травить не будут, подумал он, могли бы раньше прихлопнуть без всяких церемоний. По вкусу выпитое напоминало хороший коньяк, который Олегов до этого пил один раз в жизни. Это было в самолете Вильнюс-Ташкент, а пил он «Наполеон» с соседом по креслу, седым подполковником. Аромат коньяка наполнял салон, стюардесса укоризненно смотрела на них, ничего не говоря. Упившись, в промежуточном аэропорту Актюбинска они под дождем на мокром газоне рвали для нее гвоздики…

— Хорошо пошло, — удовлетворенно произнес Олегов и, поражаясь собственной наглости, взял бутылку и сам разлил по стаканчикам.

На широком подносе уместились чайник и чашки, широкое блюдо с углублениями, в которых были разложены разнообразные восточные сладости. Были среди всего этого и аккуратные кусочки какого-то мяса, как показалось Олегову, вяленого на вкус. Серж с парнями пили чай, из вежливости изредка притрагиваясь к блюдечку с засахаренными орешками.

— Так вы говорили, надо махнуть рукой, проезжая мимо красного «фиата» ?

— Да, так, — кивнул головой Олегов.

— Ну и как, решили махнуть или нет? — иронично улыбаясь, спросил толстяк.

— Еще нальете — скажу, — развязно ответил Олегов.

Толстяк засмеялся, зубы у него были вполне кинематографические.

— Да вы сами, мне хватит, мы лучше покурим.

С этими словами он достал из-под столика красивую коробку из красного дерева и, откинув крышку, предложил сидящим по длинной сигарете с золотыми ободками и иероглифами.

— С наркотиками? — подозрительно спросил Олегов.

— Конечно, — серьезно сказал толстяк, Серж и еще двое парней при этом почему-то заулыбались, они уже прикуривали сигареты.

— Дайте и мне.

— Но они же с наркотиками, — с серьезной физиономией ответил толстяк, но Олегов чувствовал, что того распирает от смеха, и потешается он над Олеговым.

Сначала Олегову показалось, что по запаху этот табак напоминает обычные сигареты с ментолом, необычным было лишь то, что возникало ощущение, что вдохнув дым, он не может его выдохнуть, дышать-то он дышит, но дым как-то оседает у него внутри…

— Надо запить, — бодро сказал Олегов и налил себе стаканчик.

— Вот вы сейчас напьетесь и не скажете нам, что же вы решили.

— Я решил послать его к черту.

— Но у него фотографии и пленки.

— А вы для чего? Вас что, это не касается?

— Да поменьше, чем вас. Мы у себя дома, нам есть куда бежать.

— Так что вы от меня хотите? — разозлился Олегов.

— Может, мы вам поможем решить проблему, а вы — нам?

Все трое, глядели на Олегова, он обвел их взглядом и усмехнулся.

— А не боитесь снова влипнуть в историю со мной?

— Я никого не боюсь, — холодно ответил толстяк, — я боюсь только уменьшения доходов, которое произойдет, если вы откажетесь.

— Я согласен, — сказал Олегов то, что собирался сказать давно, с самого начала разговора, — вот только кто вы?

— Скажи ему, — толстяк кивнул Сержу.

— Сетх.

— Чего?

— Сетх, шретшхи. Старейшина купцов.

— Я думал, индусы не против правительства, — недоуменно сказал Олегов.

— Да мы и не против, — пожал плечами толстяк, — вот только еще в «Махабхарате» было сказано, что правителю не разрешается вводить никаких законов, неугодных торговым союзам и гильдиям. Кабульской власти вот сколько лет…

Он поднял руку с растопыренной пятерней.

— …А «Махабхарате» — вот сколько тысяч лет…

Он пошевелил в воздухе пальцами. Олегов понимающе кивнул головой, хотя слово «Махабхарата» почти ничего не говорило ему.

— Ладно, завтра на пост не езжай. Придумай что-нибудь. Мы все сделаем сами, тебя оставят в покое. Вот только сможешь ли ты помочь нам?

— Попытаюсь, — неуверенно сказал Олегов и задумался, что же от него потребуют. Он чувствовал себя легко и спокойно, напряжение спало.

— Тогда еще покурим.

Девушка снова зашла, забирая поднос. Теперь Олегов откровенно разглядывал ее, смущение ушло вместе с выдыхаемым дымом.

— Гаури, ты нравишься молодому человеку, — насмешливо сказал толстяк.

Девушка покраснела, впрочем, на смуглом, хотя и европейском лице, это было не очень заметно.

— Она понимает по-русски, может говорить? — спросил Олегов индуса, чтобы перевести разговор на другую тему, хотя также приятную для него.

— И даже петь. Гаури нам еще споет. Но сначала о деле.

Толстяк махнул рукой, Серж с парнями вышел, а вошел пожилой мужчина в белой чалме с морщинистым лицом. Он подал толстяку зеленую папку с золотым тиснением на обложке. Олегов заметил, что у него нет правой кисти, папку тот подавал левой рукой. Толстяк благодарно кивнул и предложил однорукому сесть.

— Взгляните, вот — Кабул, а вот — Джелалабад…

Толстяк ткнул пальцем в карту, которая находилась в зеленой папке. Олегов изумленно смотрел на карту, на ней он видел красные кружки застав вокруг Кабула и вдоль дорог, красные, черные и зеленые стрелки.

— Вот сюда ваша дивизия пойдет на боевые действия на следующей неделе…

— Вы что, шпиона хотите из меня сделать?! — с ненавистью заорал Олегов.

— Помолчите и послушайте. Нам ничего не нужно от вас, мы знаем сами все, что нам нужно. Мы, наоборот, хотели бы вам подбросить ценную информацию для вашего командования…

— Зачем? — тупо спросил Олегов.

— Какое вам дело? Может, мы просто вам симпатизируем, но из скромности желаем остаться неизвестными.

— Бред какой-то…

— Слушайте, вы согласны или нет? А может, вы просто не способны нам помочь? Может, мы переоцениваем ваши возможности? — спросил толстяк, подавшись вперед, кресло под ним заскрипело.

— Ладно, говорите, — буркнул Олегов. Он понял, что толстяк принимает его черт знает за кого, считает, что Олегов крутится близко возле штабов, поэтому может как-то на что-то повлиять.

— Вот задача передовых частей, вот поселок в этом ущелье…

Толстяк и однорукий склонились над картой. Олегов соображал, где это, вот Кабул, вот серпантин новой Джелалабадской трассы…

— Не могли бы вы дать понять кому-либо из штабных работников, что если вы вот здесь пройдете чуть стороной и чуть раньше, а именно — всего на шесть часов раньше, вы сможете разгромить крупный караван, который, наверняка, везет много оружия, которое будет обращено против молодой афганской республики…

Олегов ошарашено посмотрел на обоих. Где угодно, только не здесь он ожидал услышать про молодую афганскую республику!

— И все?

— Для вас это пустяки, а для нас серьезно.

— Так это надо на замкомдива какого выходить…

— Не обязательно. Я ведь знаю вашу страну, бывал там, учился. Ведь что нужно: чтобы кто-то, кто рисует карты в штабе, стрелочку провел через эту ложбину, а рядом написал не эту, а другую цифру. Пустяк

— И такое бывает, — ответил Олегов, он вспомнил стих, который декламировал кто-то, наверное, переводчик генерала, на вилле.

— Кишлак запомнили?

— Да.

— На сколько часов раньше?

— На шесть.

— Отлично! — толстяк кивнул головой, однорукий в чалме вышел, унося зеленую папку с замыслом операции воздушно-десантной дивизии на следующую неделю. Толстяк хлопнул два раза в ладоши.

— Гаури! — крикнул он, подмигнув Олегову, — Сейчас мы выпьем, а она нам попоет. Кстати, чудесно играет на гитаре.

— Она русская?

— Чуть-чуть русской крови. Сирота, у нее в Кабуле только дед, да и тот помрет скоро.

Олегов вдруг вспомнил старика в грязной харчевне, который, увидев его, попытался сыграть «калинку-малинку» . Не он ли, подумал Олегов. Хмель коньяка и дурман сигарет чуть рассеялся, мысль, что сейчас в комнату войдет эта загадочная Гаури, краснеющая так легко, заставила сердце биться чаще…

 

ГЛАВА 20

… Томас Моррис презирал Ирвина Брауна, с этим было все ясно. Чувства же, которые испытывал Браун к Моррису, в другой системе координат можно было бы, хотя и с небольшой натяжкой, уподобить тому чувству, которое называется «классовая ненависть пролетария к буржуазии и аристократии» . Натяжка же заключалась в том, что Ирвин Браун являлся официальным резидентом ЦРУ в Кабуле, хотя, из вежливости к дипломатическим традициям, числился в посольстве культурологом-аналитиком. Томас Моррис являлся главой «афганской команды» госдепартамента, то есть, исполнял обязанности чрезвычайного и полномочного посла США в Афганистане. В штате Моррис числился первым заместителем посла, должность посла с семьдесят девятого года демонстративно оставалась вакантной. Это был постоянный упрек кабульским властям и своеобразный памятник Адольфу Дебсу, так и не дождавшемуся от Брюса Флэтина, своего сотрудника, спасительного крика на немецком языке в паршивой гостинице: «Ложитесь на пол в ванной, через десять минут мы начинаем штурм…»

В их взаимном, хотя и тщательно скрываемом, недружелюбии было как генетическое презрение аристократов Новой Англии к упертым к земле колонистам Среднего Запада, так и то, что и образование они получили по разую сторону ивовой лозы, что так же дружбы не укрепляло…

— Жаль, что не всех добили в свое время, — желчно думал в минуты раздражения Ирвин Браун, имея в виду незабвенные времена тридцатилетней давности, когда его отцы по духу и крови под предводительством Маккартни пощипали перышки этим выскочкам.

Моррис считал Брауна надутым индюком, недоучкой, корчащим из себя супер- шпиона. И не без оснований.

Многие замечали, что в свой изолированный отсек на втором этаже здания посольства Браун любит заходить, когда с кем-нибудь идет по коридору. С важным видом останавливаясь у двери, он вдруг прерывал беседу, делался озабоченным и сокрушенно разводя руки, произносил:

— Срочные дела, очень сожалею…

Собеседнику после этого ничего не оставалось делать, как с понимающим видом отвернуться и уйти, чтобы дать Брауну возможность беспрепятственно давить кнопки секретного шифра электронного замка.

Тщеславие Брауна еще можно было терпеть, но были вещи более досадные, с которыми Моррису мириться не хотелось…

…Однажды ночью с территории правительственной резиденции, где размещался президентский дворец, раздалась ожесточенная перестрелка. В течение нескольких часов гремели автоматные очереди, красные брызги трассеров расчерчивали черное небо, едва не задевая крыши расположенных рядом китайского и французского посольств.

С ликующей физиономией сбежав с крыши, откуда он наблюдал явные признаки кровавого побоища, Браун помчался в комнату спецсвязи, чтобы первым доложить о том, что моджахеды ворвались во дворец.

Моррис же не торопился, чтобы не опростоволоситься, надежной информации пока не было. К тому же Морриса настораживали звуки боя. Было все: перестрелка, огненные трассы, рев двигателей бронемашин, чьи-то вопли. Не было лишь одного — взрывов гранат. Моррис, хотя и служил на флоте, да еще более двадцати лет назад, твердо знал, что для боя на суше без гранат не обойтись.

Надо было видеть сконфуженный вид Брауна, когда на следующий день к обеду выяснилось, что ураганный огонь во все стороны — всего лишь шутка двух пьяных майоров Советской армии, решивших во время отсутствия командира полка провести учения с боевой стрельбой, дабы проверить боеготовность парашютно-десантного полка. Готовность оказалась на высоте, как и боевая выучка: в кромешной тьме удалось никого не ранить, никого не задавить.

Но ссора, правда в цивилизованной форме, произошла между Моррисом и Брауном в тот день, когда русские празднуют годовщину того боя, в ходе которого Красной Армии пришлось отдать немцам город Псков. С раннего утра во дворе афганского телевидения горела боевая машина пехоты, стоявшая там постоянно на охране. В машине был полный боекомплект, поэтому, в довершение к столбу черного дыма и пламени, добавился треск рвущихся патронов и снарядов.

От посольства до здания телецентра было чуть больше ста метров, поэтому с крыши было отлично видно, как от взрывов внутри машины взлетают, кувыркаясь в воздухе, обломки бронелиста. Браун ходил по крыше взад-вперед с довольным видом, злорадно улыбаясь и подмигивая команде тележурналистов, которые толпились на краю, налаживая видеокамеры.

— У вас такой вид, как будто вы лично подожгли эту жестянку, — не выдержал Моррис.

Браун вспыхнул.

— А в чем дело? У нас в городе есть люди, мы им платим!

Высокий бородатый журналист, недавно поселившийся в отеле «Континенталь» , приехавший из крошечной страны, брезгливо сторонящейся поддерживать кого-либо в афганской войне, с любопытством обернулся.

— Простите, сэр, повторите тоже самое для прессы. Если можно, то в более развернутом виде, — и ухмыляясь, протянул микрофон.

Браун испуганно замер, только сейчас почувствовав холод утреннего февральского ветерка, интеллекта для моментального ответа у него явно не хватало, а пленка в видеокамере уже крутилась. Моррис усмехнулся и ровно, слегка торжественно произнес:

— Америка никого не подкупает, это гнусно. Мы всего лишь иногда даем деньги в долг тому, у кого их не хватает для осуществления своих собственных целей. Именно это и хотел сказать этот джентльмен. Не так ли?

Смущенный неожиданной подсказкой и глубокомыслием сложноватой для него фразы, Браун кивнул головой.

Афганский охранник на воротах Мохаммед Иса, которого легко, играючи, проездом в Кабуле, завербовал Джеймс Митчел Кроу, через сутки сообщил, что боевая машина загорелась оттого, что механик-водитель нечаянно уронил вечером гаечный ключ на аккумулятор и не заметил этого.

Потом был еще советский солдат-связист, который средь белого дня перелез через забор посольства просить политического убежища. Кроме устройства телефона, солдат ничего ценного сообщить не мог, и Моррис, несмотря на яростные протесты Брауна, распорядился выбросить перебежчика за ворота в тот же день…

Чашу терпения переполнил ночной звонок, девица на коммутаторе сказала, что кто-то из города просит срочно соединить, желая сообщить важные сведения.

— Мистер Моррис?! Мы ваши друзья, но не могли бы вы укоротить руки мистеру Брауну. Ведь вы же хотите спокойно спать ночью?…

Трубку положили. А через несколько минут начался ракетный обстрел города. Ночные разрывы ракет и реактивных снарядов никого не удивляли в городе. В эту ночь необычным было лишь то, что разрывы гремели вокруг американского посольства. Когда фосфорная вспышка зажигательного снаряда вспыхнула на газоне перед окном спальни Морриса, он не выдержал и дал сигнал:

— Всем в подвал, в убежище!

Утром состоялся тяжелый разговор. Кроме обезображенных газонов, один снаряд упал на крышу гаража.

— Где-то вы, Браун, перебрали. Не могли бы сказать, где?

— Откуда я знаю, ко мне стекается информация со всего Кабула, — нервничал Браун.

Моррис скептически посмотрел на него. Это было явной ложью. Информация не стекалась. Не только в посольстве, но и за его пределами все, кто этого хотел, знали, кто скрывается за скромной должностью «аналитика» . Но так и было задумано: Браун был приманкой для дилетантов и штатным козлом отпущения в случае неприятностей. Был еще и «теневой» резидент, о существовании которого Моррис знал, о личности которого с большой вероятностью догадывался. Сотрудников ЦРУ под прикрытием должностей в посольстве было более десятка, они наступали друг другу на пятки, шпионской деятельности на всех не хватало, поэтому, по иронии судьбы, основным содержанием их работы было то, что должно было быть всего лишь прикрытием. Из холла на втором этаже на все здание разносился сухой треск бильярдных шаров, Эдвард Хантер в ресторане «Континенталь» вел бесконечные обсуждения мифических операций с Каролиной Карр. Тэрнер Джефферсон демонстрировал свое хладнокровие, бегая на зарядку по тихим улочкам дипломатического квартала, правда, в сопровождении огромного негра из взвода морской пехоты, несшего внутреннюю охрану посольства… Только из-за особого положения в стране Моррис терпел это разброд и безделье. Поэтому он с большой надеждой узнал о требовании сената, переданном маджахедам на совещании в Джамбе, на юге Африки: разобраться с отчетностью, судя по сводкам маджахедов, на вооружении у Советской Армии не осталось ни одного бронеобъекта, а ведь за каждый выплачивалась премия в долларах.

… Не лишним будем заметить, что если когда-нибудь в будущем пытливый исследователь раскопает в архивах наградные листы на офицеров и солдат Советской Армии, а потом сосчитает количество уничтоженных душманов, согласно наградных листов, он ужаснется: их число превысит численность населения Афганистана…

Итак, Браун и его длинные руки. С ума сойти — длинные руки не у кого-нибудь, а у Брауна.

— Подумайте, подумайте, Браун…

Тот уныло смотрел в окно. Думать было не о чем. За последнюю неделю единственным уловом было то, что принес прыщавый Сима Хасанзаде. Но эту версию надо было еще проверить. Браун лишь молча кивнул головой и вышел из кабинета Морриса, думая о том, не повредило ли артобстрелом красный «фиат» , стоявший в посольском гараже…

 

ГЛАВА21

… Взрыв наделал немалый переполох во дворце, со стороны расположения полка казалось, что столб серо-желтого дыма поднимается прямо над юго-восточной башней. Однако это лишь казалось, место взрыва было где-то в городе, метрах в двухстах от крепостной стены.

Полковой начальник клуба, старший лейтенант, высунув язык бегал с башни на башню, пытаясь решить художественную задачу — как сфотографировать взрыв, которого не видно, не снимать же дым в небе. Густые деревья, казарма бригады национальной гвардии, здание госбанка заслоняли напрочь место взрыва. Он залез было на главную башню дворца по узкой винтовой лестнице, распугивая многочисленные семейства голубей, но и оттуда ничего не было видно. Огромный черно-красно-зеленый флаг угрожающе хлопал над головой, он спустился вниз раздосадованный, и только оказавшись на широкой крыше главных ворот, понял, что не все еще потеряно. Он стал щелкать фотокамерой, торопливо снимая взволнованные и перепуганные лица афганцев и советских, которые тщетно пытались что-то разглядеть сквозь деревья. Он снимал их и думал, что их выражение лица лучше показывает силу взрыва, чем, например, столб огня и дыма, если бы его удалось вовремя и с хорошей точки сфотографировать…

Олегов с группкой офицеров был там же, на краю крыши. К любопытству, которое привело на башню остальных, у него примешивалась тревожно-злорадная мысль: взрыв прогремел приблизительно с той стороны, где он должен был дать условный знак американцу. Во всяком случае, центральный кабульский банк размещался именно там.

— Товарищ старший лейтенант, вас ротный зовет, дежурному подразделению тревога! — тронул его за рукав запыхавшийся солдат.

Роты батальона поочередно меняли друг друга в карауле, по очереди назначались дежурным подразделением, находясь в пятиминутной готовности. Пяти минут хватало для того, чтобы одна рота убыла на усиление постов дворца, а другая в полной амуниции сидела на боевых машинах пехоты.

Командир полка сквозь темные очки посмотрел на командира роты и сказал:

— Опаздываете на четыре минуты. Вы на головной машине следуете за мной. За вами — бронетранспортер саперной роты.

— Есть, — прохрипел капитан Моисеев, пот катился по его лицу, к месту посадки на машины ему приходилось бежать наравне со своими солдатами.

Обогнув квартал, колонна из пяти бронемашин, грохотавшая гусеницами вслед за командирским УАЗиком, подошла к месту взрыва. Пыль еще клубилась у здания банка, место уже было оцеплено царандоем.

— Поздно пить боржоми, когда почки отвалились, — проворчал себе под нос Моисеев, получив задачу расставить боевые машины по углам широкой улицы, окружая место происшествия.

— Гена, я на тот угол, — вызвался Олегов, услыхав в эфире задачу, поставленную командиром полка.

— Не задави кого-нибудь, — прошелестел в шлемофоне голос Моисеева.

— На первой — вперед, — скомандовал Олегов механику-водителю, переключившись на внутреннюю связь.

Машина медленно поползла вперед, по мере того, как они приближались к месту взрыва, сердце у Олегова билось все чаще и чаще.

— Стать здесь! — жестом подал команду командир полка, он стоял на тротуаре, из-за спины выглядывал солдат с радиостанцией на боку.

— Глуши, — скомандовал Олегов и торопливо прыгнул с машины. Место взрыва и ряд прилегающих к нему покореженных машин было заслонено от него еще одним рядом афганских солдат. Он подошел ближе, два солдата саперной роты медленно двигались навстречу друг другу, каждый вел на поводке овчарку, обученную по запаху искать взрывчатые вещества. Собаки обнюхивали машины, тыча носом в колеса и багажники.

Протолкнувшись сквозь строй солдат в серых мундирах, Олегов оказался у самого эпицентра взрыва. Сквозь дыры окон из здания валили клубы белой пыли, у самого тротуара валялись куски железа, бывшие когда-то легковыми автомашинами. Остов одной из них, в которой, вероятно, и был взрывной заряд, еще чуть коптил, соседние уже были залиты водой. В голове у Олегова крутилась дурацкая фраза без окончания, которая начиналась словами: «с чувством глубокого удовлетворения… «. Он оцепенело глядел на обломки машин, одна из них была явно красного цвета…

— Кого-нибудь зацепило? — спросил он какого-то штатского с кинокамерой.

— Вас? — непонимающе отозвался тот.

Олегов махнул на него рукой и спросил командира саперной роты, который стоял рядом, приглядывая за своими солдатами и собаками:

— Никого не зацепило?

— Не знаю, — пожал тот плечами, — кажись, кого-то на скорой помощи увезли.

Олегов даже и не знал, радоваться ли ему, что избавился от американца, или печалиться, что влип в другую историю. Он вспомнил, как еще позавчера ощущал себя песчинкой, попавшей в часы. Однако прошел лишь день, как этой песчинкой стал американец, которого ему было даже немного жаль, а Олегов стал шестеренкой механизма, назначение и устройство которого ему было совершенно неизвестно. Итак, раз он шестеренка, значит надо вертеться.

… За квартал до здания кабульского аэровокзала машина свернула налево и запылила по грунтовой дороге.

— Давно бы могли заасфальтировать, — проворчал майор Коробочкин, сидевший здесь же в кузове, на противоположной скамейке. Олегов кивнул головой, соглашаясь, и передвинулся поближе к кабине, куда клубы мелкой белой пыли попадали меньше.

— Ты куда? — поинтересовался Коробочкин, кроме его и Олегова в кабине никого не было.

— Ротный до наряда отпустил по магазинам походить. А замполит роты краски просил привезти, — ответил Олегов. Машину трясло на ухабах, приходилось ехать чуть привстав и держась за раму, на которой крепился брезентовый тент кузова.

— Кстати, а как Найденов? Работает? — спросил, нахмурившись, Коробочкин.

— Работает, — вздохнул Олегов.

— А чего вздыхаешь?

— Да с офицерами не всегда может найти общий язык.

— Вот оно что…

Оба замолчали. Коробочкин думал о том, что неспроста полковой особист зачастил в четвертую роту. Олегов же с раздражением вспомнил ссору в ротной канцелярии вечером. Командир взвода лейтенант Люшин брызгал слюной, обвиняя замполита роты в том, что он настраивает солдат против офицеров.

— И буду настраивать! Только не против офицеров, а против бизнесменов. Ты весь взвод в магазин посылаешь покупать конфеты на продажу, солдат потом на политзанятиях ни за что не сагитируешь!

— За свои деньги покупаю! Это только в нашей стране перепродажа называется спекуляцией! — с ненавистью в глазах отвечал Люшин.

— А ты не думал о том, почему перепродажа паршивой пачки печенья так выгодна здесь?.. — негодующе спрашивал замполит, Олегов же при этом потешался над его серьезностью.

— И не собираюсь думать!

— …В дуканах товары стоят с учетом доставки их через горные перевалы. А у нас Коммунистическая партия и Советское правительство проявляют заботу о воинах-интернационалистах, в военторгах австрийское печенье и голландский лимонад продают по таким ценам, чтобы это было по карману любому солдату. А ты, сволочь, скупаешь и перепродаешь. Это все равно, что у матери воровать…

Это было слушать уже невыносимо, Олегов и Моисеев безудержно смеялись, а Люшин зло плевался на бетонный пол.

— Первый раз вижу кретина, который все это всерьез воспринимает…

Олегов и сейчас улыбался, вспоминая эту сцену, потом перестал улыбаться, вспомнив о том, что полковой особист уже неделю приглашает, но ему все удается найти повод не ходить. Моисеев ему намекнул, что все это из-за Найденова, ротный уже получил втык за то, что замполит какому-то солдату перевел с английского надпись на упаковке презерватива. Хорошо, что на беседу пока приглашают, а не вызывают… Потом вдруг у него мелькнула шальная мысль, а что если индусам нажаловаться на Найденова или на особиста?! Нет, эти торгаши слишком размашисто работают, да и жаль, свои все-таки…

Стиральная доска дороги, наконец-то, кончилась. ГАЗ-66 развернулась и остановилась на площадке перед воротами, за которыми начиналась площадка гарнизона парашютно-десантной дивизии. Коробочкин спрыгнул, за ним и Олегов.

— Когда назад? — спросил Коробочкин у капитана, сидевшего за старшего в кабине. Олегов, отряхнув руками форму от пыли, прислушался.

— Часов в шестнадцать. Путевой лист до семнадцати.

Всегда, когда Олегов приезжал сюда, на аэродром, он испытывал чувство легкости: его полк далеко, никто не вызовет, никто не поставит в строй. Но сейчас было еще одно чувство — азарта и неуверенности. Вроде и расклад карт неплохой, но в случае проигрыша очень высока ставка…

… Одноэтажный модуль штаба дивизии пах особым запахом кондиционного воздуха, с легким химическим привкусом. Олегов нерешительно вошел внутрь и осмотрелся. Сбоку, за стеклом, сидел оперативный дежурный и читал газету, часовой у знамени, увидев его, принял строевую стойку, но тут же ослабил ногу, увидев, что офицер остановился на входе. Чувство азарта ушло, уступив место возросшей неуверенности. Олегов знал, кого искать, но не был уверен, что найдет нужные слова. Может, сначала по магазинам, — подумал он, затем уткнулся взглядом в доску объявлений и стал читать. На широкой доске висело несколько листков. Один из них предлагал сдать по двадцать пять чеков для строительства памятника на Поклонной горе в Москве, другой оповещал о том, что один из лидеров оппозиции, Раббани, владеющий в Кабуле двумя сотнями такси, поставил задачу своим подручным, выкрадывать советских военнослужащих и гражданских специалистов, поэтому на такси ездить категорически запрещается. Еще одно объявление давало описание новых таблеток, применяемых противником для отравления воды. Там же висела вырезка из какого-то журнала с изображением мин стран блока НАТО.

Пока Олегов читал все эти объявления, смелость и решительность у него совершенно улетучились, на душе стало тоскливо. Так ничего и не решив, он вышел из штаба, прошел мимо чахлого фонтанчика и свернул в сторону военторга артполка. Скользнув глазами по торцу модуля, он заметил табличку, на которой желтыми буквами на красном фоне было написано: «Редакция газеты «Гвардейская доблесть» . Да, мне ведь краска нужна, вспомнил он. Дверь была заперта, он позвонил, сонный солдат приоткрыл дверь и сказал, что офицеры все в модуле, ночью делали выпуск, без них он ничего не даст. С секретарем газеты у него было шапочное знакомство, вот замполит роты и попросил его достать немного типографской краски разных цветов, чтобы нарисовать наглядные пособия для политзанятий.

За дверью, где жил Забельский, секретарь газеты, и еще четверо, судя по списку на двери, явно «гудели» . Слышались веселые голоса, бренчание гитары. Олегов осторожно постучал, голоса стихли.

— Кто?

— Свои, — развязно ответил Олегов, пытаясь интонацией успокоить компанию.

Дверь отворили, Олегов вошел. Человек пять, из них двое в гражданской одежде, в картинных позах сидели на двух кроватях, между кроватями стояли две сдвинутые табуретки, уставленные стаканами и снедью. Бренчание гитарных струн неслось из двухкасетника, рядом стоял мольберт и приоткрытая коробка с красками.

— Знакомьтесь, это Миша, из семнадцатого, — представил его Забельский.

— Присаживайся!

— Да я по делу. Николай, краски чуть-чуть дашь? — спросил Олегов, делая вид, что совершенно не замечает бадьи, нескромно выглядывающей из-под кровати. Забельский махнул рукой, усадил его рядом с круглолицым лейтенантом в полушерстяной полевой форме, в которой офицеры ходят только в Союзе. Олегову дали стакан, Забельский зачерпнул из бадьи котелком и разлил всем мутной беловатой жидкости. Брагу Олегов любил, любил за то, что она быстро ударяла в голову, но так же быстро, с мочой улетучивалась, что в военной обстановке было ценным.

— Слушай, вот он про Эдика вашего хочет написать очерк в окружную газету, а мы не советуем, — Забельский кивнул головой в сторону лейтенанта, тот глянул круглыми карими глазами на Олегова.

— В общем-то, вы правы, — пожал плечами Олегов.

— Но почему? — с досадой спросил лейтенант.

— Честно скажу, сам не знаю, — солгал ему Олегов и невольно улыбнулся.

Он вспомнил, как Эдик, старшина разведроты, экзаменовал Найденова в знании английского языка, а тот все недоумевал, чего это прапорщик привязался. Эдик потом по секрету спросил у Олегова, надежный ли парень Найденов, можно ли его взять с собой в качестве переводчика в публичный дом. Олегов посоветовал взять, но Эдик сам отказывался от затеи, до него дошел слух, что в Кабуле свирепствует трудноизлечимый гонконгский триппер.

— И все вот так, — со злостью сказал лейтенант, допил свой стакан и обратился к своим коллегам по перу. — Ладно, мужики, вы мне за три дня много чего рассказали, но мне нужен негатив. Иначе меня в Ташкенте, когда вернусь из командировки, не поймут.

Компания примолкла, обернулся даже мужик в штатском, которого Олегов не сразу заметил. Тот все это время пытался рисовать портрет старшего лейтенанта, тот спал на стуле, уронив голову на баян, лежащий на коленях. На картине старлей с баяном не спал, а задумчиво глядел вдаль.

— А нету негатива, у нас все классно, — зевнув, ответил толстенький капитан.

— Тогда я пойду и найду сам. Да вы и сами кое-чего по пьяни наболтали, — злорадно сказал темноглазый лейтенант.

— Ты ведь на боевые собираешься с полтинником? — как бы между прочим спросил Забельский.

— Да при чем тут это?

— А ведь по одному ходить нельзя. Тебе сопровождающих дадут, человека два.

— Ну и что?

— А ты не боишься, что тебя на мину посадят?

— Как?!

— А вот так, — Забельский сделал мечтательное лицо и нараспев, как учат в школе на уроках художественного чтения, произнес: «..Внезапно из-за скалы громыхнул взрыв. Все бросились туда, но мужественного журналиста, истекавшего кровью, спасти уже не удалось…»

— Мужики, да вы что, серьезно?! — жалобно спросил лейтенант, про подобного рода трудности в сборе материала в училище не рассказывали.

— Шутим, конечно, не принимай всерьез!

Все смеялись. Улыбался и лейтенант. Согласно училищного курса марксистско-ленинской философии второй стороной основного вопроса философии являлось: познаваем ли мир. За эти три дня в Кабуле этот вопрос заслонил для него все остальные. Замполит дивизионной разведроты с усмешкой рассказал, как они привезли пленного «духа» в роту, заставили выучить наизусть обязанности дневального на русском языке, кормили кашей из столовой — тот был счастлив, получая каждый день бачок перловки, а когда надоело забавляться, отвели на пустырь за автопарком и посадили на ящик с тротилом, предварительно связав.

— Мы ему сказали, Али, спроси у Аллаха, какая погода завтра, после чего подожгли огнепроводный шнур…

— Неужели правда?!

Тот замполит внимательно посмотрел в глаза корреспонденту окружной газеты, поскучнел и ответил:

— Уж и пошутить нельзя! У кого хочешь спроси, не было такого.

Он не поверил, пошел в разведроту, пытался вызвать солдат на задушевный разговор. Те охотно рассказывали о героизме товарищей и коварстве «духов» , делая удивленные лица, когда он пытался перевести разговор на тему трофеев, наркотиков, обращения с пленными. Он уже имел блокнот, наполовину заполненный рассказами четвертых лиц о том, что они слышали от третьих лиц о происходящих событиях. Он был в отчаянии, так как летел в Кабул с конкретным планом: столкнуться с мерзостью и грязью войны, после чего разочароваться в родной стране и советских людях и насладиться собственной чистотой и непорочностью. Однако афганская война ему не давалась, он видел пока ухоженную территорию, слышал рассказы, которым вряд ли можно верить.

— А со спекуляцией как у вас обстоит, неужели бакшишников у вас нет?

— Отчего же, есть, — Забельский широко улыбнулся и ногой вытолкнул из-под кровати мешок.

— Деньги?! — вскрикнул лейтенант, он не раз слышал разговоры о том, что те, кто ходит на боевые, имеют кучу денег.

— Сигареты. Мне через неделю в Ташкент за бумагой, новым шрифтом на ваши, кстати, склады. Там ведь, сам знаешь, бакшиш не дашь, ничего не получишь. А у меня линотип на ладан дышит. Я начальнику политотдела это объяснил, а он тут же ко всем сотрудникам и обратился: давайте скинемся по червонцу. Я говорю — там не деньги, а подарки нужны, а их только на афошки купить можно. Он, значит, рукав поправил, чтобы «Ориент» не светился, и говорит, что не знает, где афошки берут. Кто-то предложил: собрать и сдать в дукан сигареты. Однако опять никто не признался, что знает, где можно продать сигареты. В общем, собрали все в один мешок и дали мне, как самому молодому…

Лейтенант приуныл. Из этого разоблачительный очерк не получится.

— Миша, может, ты где спихнешь? — с надеждой спросил Забельский.

— Даже и не знаю где? — тяжело вздохнул Олегов. — Ладно, давай, сколько там?

— Ровно двести пачек…

Вякнула гармонь, это очнулся натурщик на стуле.

— Отлично, Витя, так и сиди, на той же ноте, — оживился мужик в джинсах.

Только сейчас Олегов разглядел, до какой степени пьян художник и его модель. Дружное оживление обоих развеселило компанию. Олегов решил под шумок уйти.

— На воротах наша машина стоит, помоги мешок дотащить, — попросил он Забельского.

— Давай в коридор вынесем, я солдата найду, — предложил тот.

Оставшись в коридоре модуля один на один с мешком, Олегов задумался. И тут же заметил на табличке противоположной двери фамилию того человека, которого он искал. Он приподнял мешок и, качнув им, ударил по двери, на которой в списке из трех фамилий одна была искомая — майор Орлов. Ударив по двери, он снова поставил мешок у стены. Дверь открылась, из нее выглянул круглолицый майор.

— Чего шумишь?

— Я нечаянно. Мешком задел.

— Заноси, — полушутливо сказал майор.

— Да я мимо…

— А в мешке что?

— Да так, сигареты на сдачу.

Майор внимательно посмотрел на Олегова.

— Где-то я тебя видел.

— Исключено.

— В городе, на посту? — с легкой тревогой спросил майор.

— В городе бываю часто, но вас ни разу не видел, — твердо ответил Олегов. Майор успокоился.

— А что ты такой откровенный? Дурак, наверное?

— Сигареты всего политотдела, — с гордостью сказал Олегов.

— Какая честь! А ты что, специалист?

— Крупный, — ответил Олегов, шутливо потупив глазки, предлагая майору истолковывать его слова как угодно.

— Кстати, может, и мои сдашь?

— Давайте… — безразлично произнес Олегов, радуясь удаче.

— Заходи.

В комнате никого не было. Майор достал из ящика под кроватью упаковку сигарет «Ростов» .

— Почем продавать будешь?

— Может, я вам сразу отдам? У меня немного с собой есть…

Майор довольно улыбнулся.

— Не меньше семнадцати!

— Даю по двадцать, — снисходительно улыбнулся Олегов.

— Себе в убыток? — недоверчиво улыбнулся круглолицый майор.

— Просто я хорошо знаю Кабул, — ответил Олегов и достал из кармана пачку купюр по пятьсот афганей. Он достал из нее две бумажки и положил перед майором, — Сдачи не будет?

— Ты знаешь, нет, — озадаченно сказал майор, о чем-то сосредоточенно думая.

— Так я в другой раз за сдачей, — произнес Олегов и встал со стула, давая понять, что ему уже пора.

— Подожди, подожди, ты из какого полка?

— Из резиденции.

— Понятно, так ты говоришь, хорошо Кабул знаешь? — все так же озадаченно спросил майор.

— Интересный город, чего только не увидишь, чего только не услышишь…

Тон, которым эту фразу произнес Олегов, должен был побудить майора задать вопрос, с которого можно будет выйти на нужный разговор.

— Ну, например?

— Например, говорят, что на следующей неделе пойдем на северо-восток от Джелалабада.

— Врешь!

— Чел-Дохтаран.

Майор изумленно посмотрел на Олегова.

— Этого никто не может знать.

— В дивизии-может быть, а в городе знают.

— И что?

Олегов достал зажигалку с серебряной инкрустацией, которую индус дал ему специально для

такого случая, и прикурил.

— Смеются.

— Почему? — недоверчиво спросил майор.

— Говорят, что караван с оружием пройдет на шесть часов раньше в десяти километрах севернее.

Майор покивал головой, подумал минуту, затем спросил:

— А может, дружок, сразу к особистам тебя?! Что-то ты много знаешь. Да и откуда ты под моей дверью появился?

— Как? — с деланным изумлением спросил Олегов. — Вы ведь меня позвали, чтобы сигареты продать! К тому же я вспомнил, где вас видел. Помните, вы останавливались на пятом посту «фанты» попить.?

Майор покрылся пятнами, но взял себя в руки и ничего не сказал. Олегов вздохнул, встал, взвалил мешок на плечо и пошел к двери.

— Эй, а зажигалка!

— А-а… — Олегов снисходительно махнул вслед рукой и взялся за ручку двери.

— Как твоя фамилия?

— Олегов, — Олегов уже приоткрыл дверь.

— Учти, я не верю ни одному твоему слову! — крикнул майор вслед. Олегов приоткрыл за собой дверь, бросил мешок у стены и сел на него. После прохладной комнаты теплый ветерок коридора приятно согревал.

— Миша, что ж ты на них сел, товарный вид потеряют!

Забельский в сопровождении солдата шел по мрачному коридору.

— Да ладно, Колька! Слушай, может, я тебе сразу деньги отдам? Тут на четыре тысячи будет.

— Это даже проще, а то времени в обрез. Кстати, вот и краска, здесь баночка синей, красной, черной и зеленой. Других мы не держим, разводить надо бензином.

— Для замполита просто праздник. Ладно, пока!

Олегов весело шел, сжимая под мышкой полиэтиленовый пакет с баночками из-под «си-си» , заполненными типографской краской. Следом за ним с мешком на спине шел солдат. Машина, которая должна была отвезти его в полк, где-то каталась, попутных не было. Олегов отправил солдата назад, дав ему в порыве щедрости три пачки сигарет. Прождав минут двадцать, он увидел стоявшую метрах в ста афганскую легковую машину с солдатом за рулем.

— Подвезешь?

Солдат что-то залопотал в ответ. Олегов приоткрыл мешок и показал ему.

— Бакшиш аст? — заинтересованно спросил солдат.

— Бакшиш, бакшиш, — заверил его Олегов, приоткрыл дверку и забросил мешок, затем и сам залез, плюхнувшись на заднее сиденье.

— Комендатура! — четко произнес он.

Солдат кивнул головой и тронул машину с места. Машина весело мчалась по широкому проспекту, чуть притормаживая на перекрестках с круговым движением. А не махнуть ли к индусам, вдруг подумал Олегов и увидел в воображении перед собой азиатку с русской кровью, которая так дивно поет и так легко краснеет… Он с сожалением глянул на часы и хлопнул водителя по плечу, как только они подъехали к повороту, где нужно было сворачивать к комендатуре. Это был тот самый круг, где он вчера выпрыгнул из машины, пробираясь на виллу. До полка оставалось сто метров.

Машина остановилась, он вылез, на прощание хлопнул водителя по плечу. Тот показал на мешок, делая удивленное лицо.

— Курить вредно! Возьми себе! — весело крикнул Олегов и с чувством хорошо выполненного дела пошел к воротам полка.

 

Г ЛАВА 22

Вот уже неделю, как Олегов не ел ни лука, ни чеснока. Их ели все и много, не замечая, как друг от друга несет чесночным духом. Олегов же неделю пытался вырваться в город, доложить индусу о выполнении задания, а главное — увидеть Гаури. Поэтому он и исключил из своего рациона то, что могло бы отпугнуть девушку. Замполит роты, всего лишь раз заступивший на пост ВАИ вместо Олегова, что-то там натворил, полк вообще перестали ставить на этот пост, а Олегов за неделю успел дважды заступить помощником дежурного по полку, выезжая за пределы полка лишь рано утром, в темноте вывозя на дежурной машине полковой мусор на окраину Кабула.

Счастливый случай подвернулся в виде рядового Ассадулина, которому командир батальона объявил пять суток ареста за дрему на посту. Пост был парный, Ассадулин, поднявшись на башню, тут же присел поспать, справедливо полагая, что второй часовой будет нести службу с удвоенной бдительностью. Мест на гауптвахте свободных хватало, поэтому сдать Ассадулина удалось довольно быстро.

Гауптвахта размещалась в крепости Бала-Хиссар, за воротами начинался старый город, машину на территорию войсковой части не пустили, она стояла у самых ворот.

Олегов вышел за КПП, лениво подошел к машине, пнул ногой колесо и прислонился к капоту в выжидательной позе.

— Товарищ старший лейтенант, скоро поедем? — спросил водитель, длинный худой парень.

— Через часа два, не раньше, — сожалея произнес Олегов.

— Тоска, — вздохнул тот, — а обед?

— Слушай, а у тебя в этом полку друзья есть?

— Есть, а что?

— На, держи червонец. Сходишь в военторг, перекусишь. Знаешь, там клуб рядом?

— Знаю.

— Вот там и встретимся часа через два, не раньше. Будь там, сюда не ходи, нечего тебе за воротами торчать.

— А машина?

— А что ей сделается?! Я дневальному на КПП скажу, чтобы он посторожил.

— Ладно, только я кабину закрою!

— Я сам. Ключи отдай мне. А то уедешь без разрешения…

Еще минута-и он уже открывал дверь водителя. Открыв, он вылез, лениво обошел вокруг машины, оглядываясь по сторонам, на воротах никого не было видно, наряд прятался от палящих солнечных лучей в дежурке. Он наклонился, зачерпнул рукой придорожной пыли, смачно плюнул на задний номер и замазал его пылью. После чего он снова обернулся по сторонам и придирчиво оглядел свою работу.

— Годится, — пробормотал Олегов и проделал те же операции с передним номером.

Через минуту он уже катил по Мейванду. С училищных времен ему не доводилось водить машину самому, он старался держаться поближе к тротуару, где движение было не таким суматошным. Он ехал медленно, выбирая переулок потише, где можно было бы притормозить. Проезжая перекресток, он увидел невдалеке набережную, на которой стояло несколько легковых машин, вокруг которых копошились с ведрами и тряпками мальчишки. То, что нужно, решил он.

— Командор, помыть машину? — весело улыбаясь, спросил у него паренек лет десяти.

— А по-русски хорошо понимаешь?

— Кам-кам, он хорошо, — ответил тот, показывая на другого, еще меньшего.

— У меня брат учился в Ростове, — ответил пацаненок.

— Заработать хочешь?

— Давай! — глаза у того загорелись, — Что есть?

— Пайса!

Олегов достал из кармана бумажку в пятьсот афошек, показал ее сияющему пацанен-ку, подал было ее ему, но вдруг отдернул и рывком порвал пополам.

— Зачем?! — пацаненок со слезами в глазах смотрел на рваную бумажку в своих руках.

— Заработаешь, дам вторую половину, — с этими словами он достал вторую купюру и приготовился рвать.

— Не надо! Что надо сделать?

— Садись, поедем!

Сияющий пацан вертелся на кожаном сиденье, подпрыгивал, махал кому-то рукой. Подрулив поближе к базару, Олегов остановил машину и спросил у мальчишки:

— Продавца птиц знаешь?

— Знаю, знаю! Что принести, попугая? Давай деньги, попугай тысячу стоит!

— Не нужен попугай. Там рядом есть шашлычная, рядом мясо продают…

— Мясо нужно?

— Слушай, не тарахти. Там в шашлычной старик играет на балалайке, позови его сюда. Только не говори, кто зовет. Скажи ему, что если хочет заработать — пусть идет. Еще денег дать?

— Давай! А сколько всего дашь?

— Не обижу, — Олегов достал из кармана пачку и хрустнул ей, — Это все для тебя, только никто ничего не должен знать. А пока держи…

Он достал еще купюру и протянул мальчишке, тот схватил деньги и исчез, как ветром сдуло. Олегов тронул машину с места и медленно двинулся вдоль квартала, решив, что нечего здесь мозолить глаза правоверным мусульманам. Ему пришлось уже зайти на третий круг, когда в зеркале заднего вида он заметил мальчишку и сгорбленного старика. Он дал задний ход, поравнялся с ними, резко притормозил, выскочил из машины, оттащил за руку мальчишку в сторону, сунул ему деньги и толкнул с спину.

— Беги! Будешь нужен — я тебя найду!

— Хуб! — вприпрыжку пацаненок убежал. Олегов быстро подошел к старику, который испуганно глядел на него слезящимися глазами, тряхнул его за плечо и четко, требовательно спросил:

— Ты меня понимаешь? Ты русский?

— Да…, - еле слышно прошептал старик, со страхом глядя на Олегова.

— Внучка есть? Гаури?!

— Да… Не трогайте ее, сударь… — глаза у старика стали совсем безумными.

— А ну, садись!

Буквально силой заталкивая старика в кабину, Олегов не забывал оглядываться по сторонам.

— Теперь порядок… На, одень! — Олегов протянул старику свой выцветший на солнце чепчик, тот послушно нахлобучил его на седую голову.

Он вел машину в сторону Хар-Ханы, на другой конец города, ехали они молча, каждый что-то хотел спросить, но не решался. На полпути, проезжая через огромный, на несколько километров пустырь, Олегов свернул с дороги, отъехал метров на пятьсот и остановился.

Городской шум доносился до них глухо, Олегов слышал стук своего сердца и свист крыльев вентилятора двигателя, который никак не мог остановиться.

— Ладно, старик, рассказывай, кто ты, как в Кабуле оказался, — грубовато, чтобы не показывать жалость к этому дрожащему старику, спросил Олегов.

— Вы не из НКВД? — с надеждой спросил старик.

— Нет, я просто офицер, старший лейтенант воздушно-десантных войск.

— Поручик, стало быть. Я тоже был поручик, — прошепелявил старик, у него спереди явно не хватало зубов.

— Поручик?! Да сколько ж тебе лет? Я думал, все уже вымерли.

— И я скоро…

— Ладно, старик, у меня мало времени, рассказывай все по порядку. Когда из России бежал?

— Не бежал, а отступил в составе вверенного мне взвода, — с обидой прошепелявил старик, — В мае двадцать первого года…

— Так сколько тебе лет?!

— Я уже давно не считаю, зажился, забыл про меня наш Господь…

— Кончай ты эту песню, — грубовато прервал его Олегов, — рассказывай.

— …Моя фамилия была Колосовский, кто были мои, я вам говорить не буду, для вас это будет лишь пустой звук. Год прослужил в Семеновском полку, меня взяли в Генштаб, я с училища проявил недурные способности в тактическом искусстве. В Генштабе мне пришлось точить карандаши таким старым пердунам, как я сейчас, и поливать цветы на окне, мой начальник отделения весь день только и делал, что кактусы свои холил, у него коллекция в кабинете была…

— Дальше, дальше…

— А дальше была революция, она меня застала в Самарканде, куда меня заслали, когда я случайно чернила вылил на какой-то колючий хвост редкой породы. Вы наступали, мы — отступали — и вот я здесь. Какой сейчас год? А, впрочем, не важно, мне уже все равно…

— А Гаури, кто ее родители?

Старик снова испуганно задрожал, схватил костлявой рукой за плечо.

— Господи, откуда вы ее знаете? Вы ей не причините зла?

— Старик, я ее видел всего один раз, у одного индуса…

— Вы вхожи в дом этого человека?! — недоверчиво спросил старик.

— Рассказывать будете? А то высажу здесь…

— Ее мать умерла при родах в Пешеваре, мы там жили одно время. Мечтала стать актрисой, но не судьба… А отец, мой сын, был военный летчик, разбился на вашем самолете…

— Старик, ты ничего не путаешь? Где он служил, какой стране?

— Я же сказал, в Пакистане, — прошепелявил старик.

— На нашем самолете?

— Да! Он назывался МИГ и еще какая-то цифра, я забыл.

— В Пакистане? Там никогда не было наших самолетов!

— Были, — упорно возразил старик, — я же помню. В День Республики, в марте шестьдесят шестого года на военном параде мой сын летел на МИГе, а по площади шли ваши танки. Я даже гордился, что это русская техника, хвастался, что я тоже русский… А через день самолет врезался в гору… С тех пор Гаури без отца, ей тогда был всего год…

Слезы текли по щекам старика, он не замечал их, погруженный в воспоминания. Олегову стало неловко, он почувствовал себя мучителем.

— А его мать… То есть, ваша жена?

Старик пожевал бороду, вытер мокрую щеку и ответил:

— Мы отступали пешком, у нее был тиф. Я оставил ее в маленьком грязном кишлаке, на краю пустыни. Отдал декханам все деньги, которые у меня были, просил выходить… Ее звали Варя. Варя умоляла не оставлять сына, взять с собой. Мы шли по пустыне, свою воду я отдавал ему, кормил только грязным изюмом, больше ничего не было. Мальчика выворачивало кровавым поносом, но я донес его до оазиса… Вот моя Варя…

Старик достал из глубины грязных серых одежд фланелевую тряпочку и, бережно развернув ее, достал золотой медальон без крышки.

— Крышечку пришлось продать, иначе бы мы умерли от голода.

Олегов бережно взял в руки медальон, женское лицо было трудно различимо, краски местами осыпались. Олегов вздохнул.

— И что, не пытался найти?

— В посольство меня даже не пустили. А потом даже приказали афганцам, чтобы мне запретили играть в хороших ресторанах…

— Это еще почему?

— Не только мне. За антисоветскую пропаганду, — важно прошепелявил старик.

— Ну, дед, ты даешь! В твоем возрасте как-то не солидно. А как же ты агитировал?

Старик откашлялся и неожиданно помолодевшим голосом запел:

— Конфетки- бараночки,

Словно лебеди-саночки…

Поперхнувшись, он зашелся тяжелым кашлем. Олегову неловко было глядеть, как трясется его голова, как старик серым рукавом ветхого халата вытирает слюну. Откашлявшись, старик снова заговорил, путаясь в своих воспоминаниях. Олегов слушал его, ерзая от нетерпения, время летело, но неловко было как-то прервать старика, снова рассказывавшего о пустыне, каком-то пороховом заводе в Кабуле, построенном на золото советской России, попытке диверсии, ранении, двенадцати месяцах в кандалах, бегстве и поисках ребенка в притонах, переходе по козьей тропе через линию Дюранда в Британскую Индию, вдруг превратившуюся в Западный Пакистан…

— А сетх, он что, друг тебе? — грубовато перебил старика Олегов.

— Хозяин. Меня ведь из ресторана выгнали еще в семьдесят девятом, как вы сюда пришли. Гаури маленькая еще была, по российским понятиям маленькая, а здесь двенадцать лет — уже невеста. Так я и задолжал брату Маскуда, упокой его душу, Господи, хороший был человек. А приехал Маскуд, хотел сначала простить долг, а как узнал про внучку, совсем закабалил…

— А что с братцем его случилось? — рассеянно спросил Олегов.

— Ваши убили, — нехотя произнес старик и тяжело вздохнул.

— За что?

— Ни за что. Из Индии на свою же свадьбу вез в Кабул подарки. Ваш офицер подстерег под Фаррахом, ограбил и всех убил, в пропасть сбросил.

— Врешь!

— Люди говорят… — неопределенно произнес старик и добавил, — Раньше советских все любили, в дуканах и на базаре сразу бакшиш давали. Кто в России был, того уважали больше, чем того, кто был в Мекке. Все думали, что советские — какие-то особые люди, бензин и хлеб даром дают. А потом пришли вы сами…

Последнюю фразу старик произнес с горечью. Олегову стало неловко, он попытался что-то сказать:

— Так бензин и хлеб и сейчас даром даем.

— Да я ведь и не спорю, — тяжело вздохнул старик и задумался.

— Ладно старик, давай без политики. Где ты живешь?

— В Ашокан- Арофане.

— Это что за место?

— В старых кварталах, за Мейвандом.

— А как переводится этот твой Ашофан.

— Никак. Два брата жили, святые Ашокан и Арофан. У нас в квартале и похоронены.

— А Гаури?

— Что Гаури? — испуганно спросил старик.

— Где живет? У тебя или у Максуда?

— Пока у меня.

Вид у старика стал больной и затравленный.

— А потом? — с беспокойством спросил Олегов.

— Я много должен. Максуд требует ее продать в публичный дом или отдать ему.

— Сколько ты ему должен?

— Хочешь перекупить? — в глазах старика вспыхнула искорка злобы.

— Старик, ты из ума выжил. Мы с тобой россияне, — Олегов хлопнул старика по плечу, — Как тебя зовут, откуда ты родом?

— Платоном меня зовут, из Вятки я.

— Черт, я даже не припомню, как эта Вятка сейчас называется…

— То ли Жданов, то ли Жуков, — пожал плечами старик, — только ты остерегись становиться поперек Максуду, он тебя как паук муху высосет заживо. Отвези меня назад, только подальше высади, а то увидят — этой же ночью голову отрежут.

— Не пугай, Платоныч, — усмехнулся Олегов, — мне уже нечего бояться. Слушай, а если бы я у тебя Гаури купил, ты б долго торговался?

Олегов спросил это со смешком и внимательно посмотрел на старика. Старик открыл было рот, чтобы ответить, как вдруг оба они вздрогнули от окрика:

— Боро!

С окриком распахнулась дверца кабины со стороны водителя, прямо на Олегова смотрел обрез, который держал в руках афганец лет тридцати, усатый, похожий на Сталина. Афганец кивнул Олегову головой, давая понять — выходи.

Вот мерзавцы, подумал Олегов, его автомат остался со стороны старика, да и под дулом не очень-то развернешься в кабине.

— Хуб, выхожу, — ответил Олегов и стал выходить, двигаясь медленно, неторопливо, стараясь сосредоточиться и осмотреться. Из-за кузова вышел второй парень, помоложе, в руке у него был длинный нож. Старик сжался, сгорбился на своем месте, закрыл лицо сухими ладонями и что-то шептал. Только сейчас Олегов заметил, какие изломанные у старика ногти.

Олегов спрыгнул, улыбнулся усатому «Сталину» , сунул руку в карманы и дружелюбно спросил:

— Мужики, ну что вы такие простые?

Усатый что-то зло крикнул, жестом левой руки требуя поднять руки. Олегов пожал плечами и медленно вынул руки из карманов, медленно стал поднимать их.

— Пожалуйста…

…Он поднимал руки, с усмешкой глядя, как меняется выражение лица «Сталина» от злой решительности к растерянности и страху.

— Да ты что, мужик, испугался? — ласково спросил Олегов, игриво крутя на указательном пальце руки ручную гранату. Еще в кармане Олегову удалось почти разогнуть усики, удерживающие кольцо в запале, и сейчас он думал, что произойдет раньше — напугается усатый или граната сорвется, оставив на пальце блестящее на солнце колечко…

Поняв, что усатый в замешательстве, Олегов помог принять ему решение, с яростью ударив ботинком по стволу. Обрез оглушительно грохнул и вылетел из рук усатого. Не успело оружие упасть на сухую выжженную землю, как его хозяин с напарником бежали прочь, выбивая пятками клубы белой пыли. С сожалением посмотрев на гранату, Олегов неторопливо вытянул за кольцо чеку, посмотрел вслед бегущим, увидел, что они стали замедлять скорость и оглядываться, погрозил им пальцем и что было силы бросил им вслед гранату…

Дверца машины хлопнула почти одновременно со взрывом, старик еще больше сжался, пригнув голову.

— Спокойно, старик, все нормально, — бормотал Олегов, поскорее выводя машину с огромного пустыря. Проехав с километр, он приблизился к шоссе, подступы к дороге были сплошь уставлены грузовиками караванщиков, рядом теснились сшитые из разноцветных лоскутков палатки, бегали чумазые детишки. Выбираясь, он проехал мимо свалки, где в груде хлама валялся огромный, метра четыре в диаметре глобус, рекламировавший авиалинии из Кабула в США через Европу.

— Старик, я тебя в центр не повезу, поедешь на такси, держи деньги.

Старик кивнул головой, молча взял деньги. Олегов остановил машину на обочине, обошел кабину и помог старику выйти.

— Ну, ладно, бывай… — Олегов неловко произнес это, досадуя, что старик все молчит, — Да, и вот еще что…Привет Гаури передавай. Скажи, что извиняюсь, что тогда…у индуса…В общем, я пьян был и обкурился…

Еще раз хлопнув старика по плечу, он повернулся кругом и пошел к машине.

Через двадцать минут он уже подкатывал к воротам контрольно-пропускного пункта. Его водитель обалдело глядел на свою машину, сжимая в руках пакетики конфет и жестянки с лимонадом. Молча Олегов вышел из машины, обошел ее кругом и сел на свое место.

— Тормоза проверял, катнулся метров сто, — сказал он, строго глядя на водителя.

— Ага, — согласно кивнул головой водитель, недоверчиво косясь на спидометр.

Олегов ехал, глядя в окно, ничего не замечая, в голове была каша из рассказа старика. Он вдруг поймал себя на том, что забыл лицо Гаури, помнит только запах кожи… Надо бы напиться, решил Олегов, но ехать куда-либо уже не хотелось. Если чего-то очень хочешь — желания сбываются: въехав в резиденцию и оставив машину у ворот дворца, он пошел в казарму и обнаружил, что в офицерской комнате во всю идет банкет.

Пили лейтенант Люшин, прапорщик Мосолов и два незнакомых Олегову старших лейтенанта.

— Мишуля, присаживайся! — завопил Люшин.

— Охотно! — ответил Олегов, довольно потирая руки, — Что пьем?

— Шурави, фанта кончилась, — развел руками Мосолов, — пьем коктейль «Зеленые глаза» .

Олегова слегка передернуло, но выпить очень хотелось и он махнул рукой:

— Наливай!

Люшин консервным ножом аккуратно вырезал крышечку сто пятидесятиграммовой баночки, перелил в кружку греческий апельсиновый сок, а на его место вытряхнул из пузырька ярко-зеленый огуречный лосьон.

— Большое мужество надо иметь, чтобы пить такое, — икнув, выдал сентенцию один из незнакомых старших лейтенантов.

— А что такого, — заступился за напиток Люшин, — вот, видишь, в инструкции сказано, что сорок процентов спирта и шестьдесят процентов сока свежих огурцов. Стало быть, выпивка и закусь одновременно.

От лосьона сперло дыхание и обожгло глотку, соком Олегов загасил позывы к рвоте. Он жевал жирную тушенку и счастливо улыбался, потому как вспомнил лицо Гаури. Второй флакон пошел легче. В комнате плавали клубы табачного дыма, Олегов вполуха слушал, как Мосолов, до армии работавший в московском автосервисе, хвастался именитыми клиентами, раскладывая на кровати визитные карточки журналистов, клоунов и директоров магазинов. Люшин, тоже москвич, хвастался отцом, который в чине полковника КГБ служил в Кабуле пять лет назад.

Люшин достал из-под кровати пыльную гитару, обтер ее рукавом и попытался что-то сыграть, но кроме гадкого треньканья ничего не получалось.

— Не мучай инструмент, — сказал старший лейтенант, все время икавший, и презрительно добавил, — А ну, дай сюда!

Он пару раз щипнул струны, проверяя настройку и забренчал легенький веселый мотивчик:

— Это что это вон там, в парандже

За быками вслед идет по меже?

Это женщина, афганская мисс

Обрабатывает землю под рис…

Гитара оказалась кстати, потому как спиртное кончилось. Веселье достигло апогея, когда песню затянули в пять глоток:

—..Я люблю устройство автомата,

нравится мне, как стреляет он,

и роднее мне родного брата

с острой пулькой желтенький патрон!..

Олегов чувствовал каждой клеточкой тела уют и тепло, лосьон разбирал его не на шутку. Он даже чуть не уронил слезу, когда гитарист затянул жалостливую:

— Ох, как хочется мне, заглянув в амбразуру,

Пулеметом глушить по России печаль…

— Парни, а ведь мы ехали к вам мимо ресторана, «Кабул» называется. Вроде под самой стеной, — мотая головой, пробормотал старший лейтенант, молчавший до сих пор.

— Когда-то ключи от тех ворот были у командира шестой роты, — мечтательно произнес Люшин, — Там во дворе ресторана павильончик в любое время дня и ночи… А сейчас и ключ забрали, и афганского часового поставили. Эх, сейчас бы машину…

— Машина есть, стоит под парами, — сделал подарок компании Олегов, и уже через несколько минут гурьбой они шли к выходу из дворца.

Потом была шашлычная на шестой улице, шашлычник брал большую теплую лепешку, клал на нее десяток тонких палочек с крохотными кусочками ароматного мяса, сжимал их согнутой пополам лепешкой и резко выдергивал палочки…

— Классная закусь!

Жир тек по пальцам. Доедали в машине, хотелось куда-нибудь еще поехать. Олегов потом вспоминал, что в фотоателье напротив сиротливо-пустынного английского культурного центра они требовали у хозяина стакан, потом и вовсе какая-то ерунда в каком-то приличном кабаке, набитом гражданскими, вышла. Люшин вцепился кому-то в свитер, звон стекла у стойки бара и, наконец, патруль…

 

ГЛАВА 23

Сознание возвращалось к Олегову порциями, сначала через восприятие твердой и шершавой поверхности, на которой он лежал, затем он воспринял, что вокруг не свет и не тьма, а какая-то грязная серость. Он глубоко вздохнул и по шибанувшему в нос запаху понял, где находится. Только кабульской гарнизонной гауптвахте был присущ этот специфический букет, слагаемыми которого были запахи грязных тел, мочи, хлорки и пыли. Это было омерзительно и он попытался снова отключиться от действительности, задремать. Задремать не удалось. Сначала в голову влез глупый стишок, который он услышал в прошлом отпуске от друга детства, работавшего учителем труда в школе: «Если выпил хорошо-значит утром плохо, если утром хорошо-значит выпил плохо» . Когда удалось отделаться от навязчивого стишка, в тишине камеры загремел отпираемый замок, распахнулась стальная дверь и кто-то устало произнес:

— Камера, строиться.

Неужели я один в камере, подумал Олегов и только сейчас заметил в противоположном углу на деревянном топчане Люшина. Тот лежал неподвижно, уткнувшись лицом в стену.

— Ну-ка, приподними кореша, — скомандовал худощавый капитан, которому на вид было не меньше тридцати пяти лет. Типичный начгуб, подумал Олегов. Сутки назад, определяя на гауптвахту Ассадулина, он начгуба не видел, вопрос решил через писаря- сержанта, флегматичного и немногословного парня.

— Люлек, рассвет уже полощется, — заботливо потряс его за плечо Олегов.

Тот не шелохнулся. Капитан подошел к Люшину, нагнулся, ухватился покрепче за край топчана и в один миг перевернул его. То, как ловко это у него получилось, явно говорило, что за простым с виду движением стоит большая практика.

— Фамилия?

— Олегов.

— Фамилия?

— Люшин, — хмуро ответил тот, глядя исподлобья.

— Скажи спасибо, что свитер ты вчера порвал советскому консулу, а не иностранному, — с усмешкой сказал капитан.

— Кому сказать спасибо, тебе? — невинно хлопая длинными ресницами спросил Люшин.

— Придержи язык. Бутылку «Фанты» ты в бар бросил?

Люшин ничего не ответил.

— Чего молчишь? — лицо у капитана налилось кровью, это было заметно даже при тусклом свете, едва пробивавшемся сквозь маленькое окошко под потолком, наглухо заделанное стеклоблоками.

— Так вы же сказали ему придержать язык, — рассудительно произнес Олегов. Язык у него шевелился с трудом, во рту с перепоя было гадко, — Я все видел, бутылку бросил пьяный консул, он, кстати, в свитере был, а Люлек, то есть Люшин, попытался его задержать…

— Заткнись! После завтрака — оба на строевую!

Капитан повернулся кругом и пошел к выходу, где в коридоре с любопытствующим видом торчал часовой. Люшин встрепенулся и закричал вслед:

— Не положено! Нам топать не положено, мы же не слоны!

— А вы не топать будете, а проводить занятие по строевой. Шесть часов на плацу, — усмехнувшись, сказал капитан и захлопнул дверь. Снова заскрежетал замок.

— Откуда такой козел взялся? — зевнув, спросил Олегов.

— Из Баграма, — вздохнул Люшин и сел на топчан, — Новый комендант Кабула его сюда перетащил.

— Так где же нас замели? — Олегов сел на низенький топчанчик и стал массировать лоб и затылок, именно это советовал Штирлиц Мюллеру от головной боли.

— Кажется, в «Ариане» . Консул какой-то, — пожал плечами Люшин, пытаясь выудить из памяти подробности происшествия.

Еще час они тщетно пытались задремать на жестких топчанах, пока их не отперли и перевели в офицерское отделение гауптвахты, где вместо топчанов были обычные солдатские койки, правда без простыней. Завтракать они отказались, на овсянку с кусками сала смотреть не хотелось, остывший чай сильно отдавал хлоркой. Олегов отхлебывал его мелкими глотками и думал о том, что солдаты хлоркой на форме обычно пишут свои фамилии, на защитной ткани остаются белые несмываемые буквы. Чай с хлоркой, наверное, тоже оставляет на стенках желудка и кишках такие же белые следы.

После завтрака пришел разводящий и сказал:

— Товарищи офицеры, вас на построение зовут.

Небольшой плац окружала высокая стена, увитая по вершине колючей проволокой. Плац примыкал к стене гауптвахты, на крыше которой горбился под тяжестью снайперской винтовки, каски и бронежилета часовой, он неподвижно стоял и глядел вниз, ему не хотелось делать лишних движений. Несмотря на утренний час, на крыше было уже настоящее пекло, ни клочка тени.

Олегов стоял у стены и глядел на построившихся арестантов и не видел, как часовой на крыше пытался плюнуть ему на голову, но промахнулся. На второй плевок у того не хватило слюны.

В строю стояло около восьми десятков солдат без поясных ремней. Олегов с Люшиным и еще пяток арестованных офицеров стояли пока в стороне, ожидая своей очереди. Начальник гауптвахты обходил строй, держа перед собой картонную папку.

— За что посадили? — спрашивал он у каждого.

— За нарушение формы одежды, — бормотал очередной.

— Сука, правду говори! — приходил в бешенство комендант.

— Правду говорю, и в записке об аресте так написано…

Олегов усмехнулся, комендант наконец дошел до рядового Ассадулина, которого Олегов вчера сдал за сон на посту.

— За что сидишь?

— За нарушение распорядка дня, — нагло вытаращив глаза, отвечал Ассадулин.

— Тебя — на работы, — махнул рукой комендант, определив судьбу Ассадулина на день. Комендант и сам понимал наивность попыток выяснить истинные причины нахождения на гауптвахте кабульского гарнизона целой сотни солдат. Командиры рот и батальонов постоянно стояли перед проблемой: как наказать проворовавшегося или нахулиганившего солдата, чтобы не испортить свою служебную биографию. Каждое «грубое» нарушение воинской дисциплины со стороны солдата ложилось черной кляксой на документы офицера. Ежеквартальная прокурорская проверка перебирала записи об аресте, выуживая «грубые» , чтобы потом сверить в полках — приняты ли меры к офицерам, допустившим нарушения в подразделении.

— Ну что, голубчики, а с вами как? — ласково улыбаясь, спросил комендант. За его спиной осталось три десятка солдат, остальных разобрали на различные работы. Офицеры хмуро смотрели на него, не отвечая.

— Молчите… — вздохнул комендант. — Пить надо было меньше. Значит так, каждому по пять солдат — и занимайтесь. Время — до четырнадцати тридцати. В конце каждого часа занятий перерыв на десять минут. Приступайте.

Вполголоса поругавшись, офицеры разделили строй на семь частей и развели по углам плаца. Люшину досталось место возле самого сортира, вокруг которого летали жирные мухи. Он был зол и собирался выплеснуть всю злобу на пятерых солдатах с хмурыми лицами. Олегов слышал, как методически грамотно тот начал.

— Становись! Становись, я сказал! Ровняйся! Смирно! Моя фамилия Люшин. Обещаю, что до гроба вы мою фамилию не забудете! Начнем с внешнего вида и внутреннего содержания. Весь триппер из карманов вывернуть и в головные уборы. Побыстрее!!!

Олегов посмотрел на унылые лица своей группы.

— А мне, парни, ни ваш внешний вид, ни внутреннее содержание не интересны… Вот ты, лысый, сделай четыре шага назад. Ага, правильно. Теперь плюнь себе под ноги. Да не стесняйся, посмачнее плюнь. Это, парни, центр. А теперь, вокруг него бегом, пока у меня голова не закружится глядеть на вас. Марш! И ты, лысый, тоже бегом, центр не ты, а твой плевок.

Олегов отошел к краю плаца и присел на корточки, прислонившись к стене спиной. Он посмотрел по сторонам, глядя, как организовали занятия другие офицеры. Еще двое переняли методику Олегова. Лейтенант — пехотинец, смущаясь, пытался провести занятие по строевой подготовке. Олегов скептически смотрел на негою Показывая строевые приемы, лейтенант уставал больше, чем те, кого он должен был наказать занятиями. Место у противоположной стены заняли вчерашние знакомцы. Они затеяли принимать норматив номер тринадцать по тактической подготовке — переползание. Глядя, как их подопечные обдирают колени и ногти об асфальт, Олегов вспомнил, как новый командир полка Озерский, чтобы сломить подспудное сопротивление своих заместителей, которые были старше его по возрасту, почти публично стал принимать у них зачет по этому самому нормативу. Правда, не на асфальте, а на зеленом газоне.

— Врешь, сука! — услыхал Олегов вопль Люшина. Тот стоял перед одним из солдат, тряся перед его лицом каким-то клочком бумаги.

— Признавайся, ты, падла, эту антисоветчину сочинил?!

— Не я, честное слово… — с потерянным видом отвечал невысокий солдат с мелкими прыщиками на висках и подбородке.

— Что такое, Люлек? — спросил Олегов.

— Миша, ты послушай, что эта падла сочинила, — Люшин поднес истрепанный клочок бумаги к глазам и запинаясь, разбирая стершиеся на сгибах буквы, стал читать. — «Если вы жить хотите, никогда не ходите через брод по реке Кабул во тьме… «Стихи, что ли?! «Город Кабул — это солнце и пули… Брод, брод на реке Кабул… Тонет друг… Никогда не ходите… «Опять, значит «никуда не ходите» … — Потом, обращаясь к солдату прокричал. — Да ты что, против интернационального долга?! Да тебя за такие антисоветские стишки знаешь куда запрятать надо?

— Это не я… Это Киплинг, английский поэт, — совершенно убитым голосом произнес солдат.

— Тем хуже. Они там все или пацифисты, или антисоветчики, — безапелляционно ответил Люшин и повернулся к Олегову, — Верно я говорю, Миша?

— Товарищ явно не понимает, что попался на удочку западных пацифистов в лице господина Киплинга, которые охаивают нашу интернациональную помощь, — скучным голосом произнес Олегов. Ему было жаль незадачливого любителя стихов.

— Ненавижу! Выходит, зря наши парни кровь льют?! Еще один «козлик» нашелся! Двадцать минут тебе — сортир должен блестеть и пахнуть сиренью!

Говоря слово «козлик» , Люшин имел в виду позорный для полка случай, произошедший более года назад. Замполит одной из рот, прослужив всего три месяца, на одной из операций волей судьбы нанюхался запаха горелого мяса после бомбардировки набитого духами дувала, и заявил солдатам на политзанятиях:

— Я не понимаю, что мы делаем в этой стране. Я не могу вам объяснить, зачем мы здесь…

Фамилия того замполита была Козельский. Благодаря этому и тому, что в быту за ним замечали элементы инфантильной неприспособленности к жестоким реалиям жизни, ни солдаты, ни офицеры всерьез его не приняли. В двадцать четыре часа его вышвырнули из Афганистана, а следом — из партии и из армии…

Время тянулось медленно, офицеры-арестанты сидели на корточках у стены, тени хватало лишь на полголовы, солнце стояло в самом зените. Солдат объединили в одну группу, тяжело топая сапогами и ботинками, они бегали по кругу. Пробегая мимо офицеров, они отворачивали красные потные физиономии. За десять минут до перерыва один упал, позвали разводящего, солдата унесли. Когда отпирали решетку, за которой был вход внутрь гауптвахты, Олегов вдруг толкнул Люшина локтем, подмигнул, они вскочили и подбежали к дверям, успев подхватить за ноги потерявшего сознание.

— Куда нести? — завопил тревожным голосом Люшин. Разводящий показал рукой на комнату начальника караула.

— Все, свободны. Отведи их снова на плац, — начальственно скомандовал Люшин. Растерянный выводной согласно кивнул головой и вывел солдат, которые несли товарища, которому повезло потерять сознание от жары.

— Что тут? — в комнату вбежал начальник караула, старший лейтенант с красными глазами и темными кругами вокруг них.

— Жить будет, — деловито отозвался Олегов, расстегивая солдату форму на груди.

Начкар устало кивнул головой и сел на табуретку, безучастно глядя, как Люшин брызжет на солдата воду. Солдат встрепенулся и открыл глаза.

— Вот видишь! — торжествующе произнес Люшин, потом внимательно посмотрел на начкара и сказал: — Слушай, а ведь он лучше выглядит, чем ты. Ты не заболел?

— Кошмар какой-то. Пятый раз считаю одеяла, матрацы и подушки в камерах подследственных и осужденных. И каждый раз их становится меньше, а ведь окна заделаны и двери стальные. А мне ведь сдавать наряд вечером. Не сдам — самого в камеру к вам посадят, как того лейтенанта, что на плацу с вами…

Начальник караула бесцеремонно отпихнул в сторону ноги лежавшего на его топчане солдата и устало сел. Олегов с Люшиным переглянулись и засмеялись, ситуация была им знакома, их батальон периодически заступал нести службу сюда на гауптвахту.

— Пошли, пройдемся по камерам? — Олегов положил руку на плечо измотанному старшему лейтенанту.

— Пошли, — обрадовался тот, — Может, вы подскажете, в чем тут дело…

Начкар впереди они следом, все вместе двинулись в тот отсек гауптвахты, где сидели подследственные и осужденные, в ходе выполнения интернационального долга уже получившие срок, или ожидающие суда, а затем отправки на Родину, на Большую землю, в одну из зон заключения.

Одна стальная дверь с огромным висячим замком, другая, третья… Начкар перед каждой долго стоял, выбирая из тяжелой связки нужный ключ. Они шли по длинному коридору, скупо освещенному тусклыми лампочками под потолком, пыльный воздух был густо настоян на запахах пота, мочи и хлорки.

— Все началось с того, что при заступлении я, как положено, принимая людей в камерах, стал их обыскивать. Оказывается, не все, заступая в наряд, так делают. Нашел ерунду всякую: лезвия, шариковые ручки, спички. А они — обиделись. В какой-то камере кто-то вчера и крикнул на весь отсек: «Козлу шмотки в гору! «Я только сейчас понял, что это значило, — рассказывал по дороге начкар.

— Ерунда… — усмехнулся Олегов. — Для них это не ерунда.

Он уже сталкивался с этим явлением, когда для человека, лишенного свободы, эти мелочи, обычные в обыденной жизни, но запрещенные в камере, превращаются в символ свободы, в глоток воздуха, чистого воздуха, чудом ворвавшегося в тюремную вонь.

— Начальник, пусти на прогулку, в туалет хочется, — послышалось из-за ближайшей стальной двери. Арестованные, видно, по звону замков и ключей догадались, что идет начальник караула.

— С этих и начнем. — Предложил начальник караула. — Вечером я им выдал шесть матрасов, шесть одеял, шесть подушек. Утром оказалось, что одного одеяла нет. Они говорят, что я обсчитался. Может и вправду…

Последние слова он произнес сомневающимся тоном.

— Камера, строиться!

Перед ними стояло шестеро солдат помятого вида в форме без погон и знаков отличия.

— За что сидишь? — спросил Олегов у крайнего, небритого парня, глядевшего исподлобья.

— Ни за что! — с вызовом отозвался тот.

— А такое бывает? — вежливо спросил Олегов.

— Мне просто не повезло. Все воруют, а я один попался, — сказал небритый, гордо отвернув физиономию в сторону.

— О, Господи! — услышал Олегов стон начкара, который уже успел убедиться, что в камере пять матрасов, пять подушек, пять одеял.

— Где? — с яростью закричал он, схватив рукой за воротник ближайшего и тряхнув его.

— Только без рук, не имеешь права! — визгливо крикнув, вырвался широколицый парень с маленькими глазками.

— Он прав, не трогай его, — строго сказал начкару лейтенант Люшин и повернулся к без пяти минут зеку. — Ты прав, ему нельзя, он при исполнении.

— И тебе нельзя, жаловаться буду! — Прошипел широколицый, пятясь назад под угрюмым взглядом Люшина.

— И мне нельзя, правильно. Люблю юридически подкованных, — похвалил Люшин и вдруг схватил парня за ноздри замысловатым захватом, который Олегов видел один раз в исполнении батальонного врача, когда тот после боевой операции пытался вытрясти из солдата признание, куда тот дел десять шприц- тюбиков с прамедолом.

— Ой, больно! — стонал прижатый к стене парень, слезы катились по его красивому лицу.

Люшин рывком левой рукой распахнул ему форму на животе, вырвав с мясом из ветхой ткани пару пуговиц. Из трусов у того торчал кусок грязного поролона, как видно, обрывок пропавшего матраса.

— Они его порвали, а сейчас просятся на прогулку, чтобы куски в сортире утопить, — растолковал начкару Олегов. — А ну, всем раздеться!

— Я следаку жаловаться буду, кто ты такой! — нервно сказал коренастый солдат, стоявший в середине строя со сбитым на правую сторону носом, и тут же получил удар в живот. Олегов схватил за воротник скорчившегося солдата и бросил на цементный пол. Тот пытался приподняться, но Олегов наступил ему на запястье, нагнулся над ним, задрал форму на животе и выудил какую-то черную тряпку.

— Это чехол от подушки, вату они рассовали по другим подушкам, — пояснил Олегов обалдевшему от счастья начкару.

— Парни, может, еще в соседнюю камеру заглянем? — попросил тот, заискивающе глядя то на Олегова, то на Люшина.

— Давай!

— Я им тоже всего по шесть выдавал, — сказал им начкар, торопливо отпирая соседнюю дверь.

— Камера, строиться!

Акустика, видно, в отсеке была хорошей. Все, что происходило в первой камере, здесь слышали и выводы сделали соответствующие: в углу, возле параши валялись обрывки синего байкового одеяла.

— Эй, выводной, ну-ка, иди сюда, собери! — Крикнул начкар, высунувшись в коридор.

— Вот видишь, даже помощь наша не понадобилась, — усмехнулся Олегов, выходя из камеры, и, вдруг, резко обернулся назад и обвел глазами бывших солдат, стоявших безмолвно в одну шеренгу. — Зачем ты им выдавал шесть постелей? Их же пятеро?!

— Как пятеро?!..

Дрожащими руками начкар достал из кармана список, пробежал его глазами и беспомощно поглядел на Олегова:

— Парни, я же сам считал людей, здесь было и должно быть шестеро… Я ключи никому не передавал. Что делать?

— Быстро проверь камеры! Кто там сидит?

— Офицеры, двое.

— Пошли!

Начкар отпер дверь камеры, Олегов скептически посмотрел на замок. Все замки были сделаны из двух железок, выточенных на токарном станке, полгода назад, первый раз побывав на гауптвахте, Олегов убедился, что повозившись, замок можно расковырять обычным патроном от автомата.

— Двое! — крикнул начкар, открыв дверь и глянув по углам камеры.

Олегов с любопытством заглянул внутрь, в голове мелькнула мысль — как там, может, и мне когда-нибудь… Офицеры, сидевшие каждый на своей постели, с интересом смотрели на них. Звездочки были выковыряны из погон, но на выгоревшей на солнце форме на их месте темнели пятнышки, говоря, что один был лейтенантом, а другой — старшим лейтенантом. В камере у них было не так голо, как у солдат: у стены лежали коробки с печеньем, свитер, книги. У лейтенанта под матрасом лежал кусок провода с двумя лезвиями на конце — приспособление для кипячения воды.

— За что замели? — полюбопытствовал Олегов.

— Я думал, раз война, значит, можно стрелять. Оказывается, на все нужна команда.

— Ну так что? — не сразу сообразил Олегов.

— А кишлака-то больше нету, — развел руками старший лейтенант.

— Понятно, удачи вам!

— Стой! Письмо брось!.. — вскочил со своей постели лейтенант…

Оббежав все камеры, начкар подошел к ним с совершенно убитым лицом.

— Не понимаю…

— Пошли, со вчерашним начкаром поговорим, — сказал Люшин, ободряюще хлопнув его по плечу.

В обратном порядке, отпирая и запирая стальные двери и решетки, они подошли к выходу на плац. Сквозь щели между дверью и косяком пробивались белые лучи света.

— Мы сами сначала, тебя кликнем.

Они вышли на плац. Арестанты, как и полчаса назад, бегали по кругу. Офицеры, сидя у стены, лениво переговаривались, передавая друг другу дымящийся окурок.

— Поговорим? — вполголоса сказал Олегов черноглазому лейтенанту.

— А что такое? — испуганно спросил тот, поднялся и пошел за Олеговым в угол плаца.

— За что тебя притормозили здесь?

— При сдаче наряда не хватило пяти кружек, а три оказались с пробитыми дырками, — ответил лейтенант, сглотнул слюну и тревожно посмотрел на подошедшего ленивой походкой Люшина.

— А на дне параш и баков с водой смотрел?

— Точно! — обрадовано воскликнул лейтенант. — Как это я сразу не догадался?!

— А теперь, козел, скажи, зачем товарищам в карман срешь?

Не ожидавший такого резкого перелома в беседе, лейтенант открыл рот, собираясь что-то ответить, да так и застыл.

— Говори, сука! — прошипел со стороны Люшин. — Ты же офицер, что ты эту вшивую солдатню покрываешь? Куда солдата не целуй, у него везде жопа!

— Часовой ночью выпустил из камеры их походить по двору…

— Ну, а дальше?

— Они всех отпустили…

— Так ведь отсек на замке!

— В три ночи пришел разводящий менять часового, они и говорят: пусти одного за травкой сбегать, а то не пойдем в камеры.

— А как сдавал наряд?

— Перед сменой в камеру посадил своего солдата, когда камеру просчитали, мой помощник его потихоньку выпустил, — сказал лейтенант и виновато опустил глаза.

— Козел ты, — беззлобно сказал Олегов, — зачем на себя все принял. Солдатики уговорили? Пойдем.

Они подошли к двери, Люшин пару раз ударил по ней ногой. Дверь распахнулась, на пороге стоял начкар, нетерпеливо глядя на них.

— Ну, что? — спросил он.

— Звони во все колокола. Он все расскажет. Коменданту не забудь сказать, что это мы выявили, нам теперь амнистия положена, — сказал Люшин и подтолкнул вперед лейтенанта. Дверь перед ними захлопнулась и они снова остались на плацу, заполненном топотом одуревших от нестерпимой жары арестантов.

… Через час дверь распахнулась и выводной крикнул:

— Старший лейтенант Олегов! К коменданту!

— И я тоже! — попытался пройти Люшин. Но выводной отрицательно покачал головой и закрыл дверь.

Выводной проводил Олегова на второй этаж и подвел к кабинету.

— Вам сюда.

Олегов постучал, не услышав ответа, вошел. Комендант сидел за столом с прижатой к уху телефонной трубкой и что-то размашисто писал в тетради. Положив трубку, он поднял глаза на Олегова.

— А раньше я тебя не мог видеть? — спросил комендант.

— Нет, — солгал Олегов. Они как-то уже встречались на посту возле штаба армии. Приезжала какая-то высокая комиссия, Олегову приказали все советские машины заворачивать в объезд. Как раз в ГАЗ-66 проезжал комендант, Олегов его не пропустил, патрульный упер ствол автомата прямо в радиатор. Комендант тогда пообещал, что они еще встретятся, и он намотает эти лишние шесть километров Олегову на шею…

— Ну, да ладно, — вздохнул комендант. — Значит так, звонили по ВЧ из штаба вашей дивизии, просили срочно тебя отпустить, мол, очень нужен на боевые. Так что, свободен…

— Как свободен? А Люшин? Это ведь мы этого губаря вычислили!

— Ах, это вы! Ну, ладно, я вас обоих в приказ по гарнизону подам! — засмеялся комендант.

— А нашли его?

— Куда он денется из подводной лодки! К утру его уже в каком-то притоне вербовала английская разведка, а еще через час ему ХАДовцы руки крутили…

Еще через полчаса Олегов и Люшин весело шли к контрольно-пропускному пункту, от которого еще вчера Олегов совершал свой рискованный вояж по Кабулу. Олегов радовался неожиданной свободе и вместе с тем напряженно думал — кто и почему ему оказывает такую честь звонком из штаба дивизии. Телефоны ВЧ были, как правило, у командиров полков, заместителей комдива, да у оперативного дежурного…

 

ГЛАВА 24

— «…Вон, смотри, командир полка выходит из сортира. У него отдельная кабина, только для него. Для остальных офицеров — другая половина. Так ты в самом деле думаешь, что все дело в том, чтобы сломать перегородку, и все приложится?

— Если бы только эту перегородку.

— Да, ты настоящий коммунист, сочувствую.

— А ты кто?

— Молчаливый умник.

— Это как?

— Я тебе поясню, надеюсь, не заложишь. Гляди, вот это «топ» , по-английски — «вершина» . Это все те, кто живет красиво и члены их семей. Их окружает «фист» — то есть «кулак» , это те, кто охраняет их покой. В нашей стране это мы с тобой, я — поменьше, а ты — очень побольше. Всех остальных мы поделим дураков и умников.

— Чем отличаются?

— Умники знают, что так будет всегда. А дураки думают, что они живут при развитом социализме или при народном капитализме. Чтобы они так думали, видишь, я рисую дождик. Это дождик государственной идеологии, который беспрерывно полощет им головы, а у умников есть зонтик, это их интеллект. Зонтик у меня корявым получился.

— Нормальный зонтик. А это что за деление?

— И те, и другие делятся на молчаливых и говорливых. Хуже всего дуракам молчаливым. Это серая скотинка всех и кормит, их больше всего. Дураки говорливые шумят, возмущаются, их для видимости демократии и держат, порой и в «фист» мобилизуют писать дождиком идеологии. Но тут искренним, убежденным дураком надо быть, чтобы убедительно получалось. Молчаливые умники все понимают, но предпочитают устроить свою собственную жизнь. Самых умных и самых молчаливых могут даже взять на вершину для улучшения породы. Опаснее всего для системы говорливые умники, все знают и не молчат…

— Ну вот, они и разоблачат…

— Они могут поднять толпу, она сметет вершину, но на ее месте вырастет новая. Так было всегда и везде. И так будет всегда и везде. Эта схема подходит как для Штатов, так и для Союза, не говоря уже о всяких там Афганистанах.

— Убийственно звучит. Слушай, хотел у тебя спросить. Стоял я помощником дежурного, пришла на полк телефонограмма, требуют изъять из библиотеки и уничтожить по акту книги вот этих авторов. Мне эти имена ничего не говорят, но я сразу в библиотеку метнулся, нашел только одну книжку вот этого мужика.

— Как называется?

— «Пора, мой друг, пора» , какого-то Аксенова, — Занятно написано, только никакой антисоветчины нет.

— Аксенов?! Он же в Штатах теперь живет, потому и запретили. Дашь почитать?

— Конечно. А остальные? Мне их имена ничего не говорят.

— А ну-ка, прочти…

— Тут прямо по алфавиту шпарят: Владимов, Войнович, Зиновьев, Копелев/в скобках — Яковенко/, Кодимов, Любимов, Огонесян, Орлов/в скобках — Ковлева/, Расис. Все. Кто они по твоей схеме?

— Говорливые умники. Суть системы не изменят, а оттолкнут от кормушки нынешнюю команду…»

Михал — Михалыч перегнулся через стол и нажал пальцем на кнопку «Стоп» . Запись он слушал уже второй раз, дальше шли одни разглагольствования, которые трудно было о\подвести под состав преступления. Удача была редкая. На свой страх и риск он неделю назад отодрал обшивку дощатой стены своей комнаты N 6. За стеной, в пятой комнате, жили начальник клуба, полковой «комсомолец» , то есть секретарь комитета ВЛКСМ, начальник физической подготовки и полковой переводчик, капитан Кириллов. Основания интересоваться этой комнатой были. Заезжий журналист из окружной газеты, темноглазый живчик, вернувшись в Ташкент, написал бумагу в Особый отдел округа о нездоровых настроениях в этой комнате и пораженческих разговорах в первую очередь переводчика и комсомольца. Начальник клуба, по кличке «Мопассан» , политически был благонадежен, отличался лишь страстной любовью к выпивке. Компанию ему составлял начфиз, простой парень, который после пьянок часто пытался начать новую жизнь, целый день лежа на кровати с томиком Ленина, приговаривая: «что-то у нас не так, щас я разберусь, в чем нас дурят. «Наверняка было влияние беспартийного Кириллова, который однажды в офицерской столовой высмеял Михал — Михалыча, передав ему через стол раскрытый журнал «Наука и жизнь» .

— Михал — Михалыч, это специально для вас!

Журнал был раскрыт на разделе «Для тех, кто вяжет» . После этого Михалыч избегал заходить в общий офицерский зал, предпочитая маленькую уютную комнатку для командира и его заместителей, где из трофейного «Панасоника» звучал полузапретный Розенбаум.

Итак, с Найденовым теперь было все ясно. Большой удачей стали и вовремя расковырянная стена, и кстати купленный радио — микрофон за полторы тысячи афошек, и то, что он вовремя заметил через окно идущих к офицерскому модулю Кириллова и Найденова.

Разглашение текста телефонограммы — это уже материал. «Идиоты! «— с благодарностью ругнул Михал — Михалыч старших начальников, — нашли по какому каналу передавать такое распоряжение. Немудрено, что в полковой библиотеке не нашлось ни одного запрещенного автора.

Михал — Михалыч достал из магнитофона кассету, положил ее в нагрудный карман, встал, энергично потянулся и вышел на середину комнаты. Со свистом рассекала воздух его левая кисть, делая блок от удара правой рукой, еще раз рассекала воздух его правая ладонь, нанося воображаемому противнику удар по переносице…

Внезапно он застыл, затем быстро подошел к окну, распахнул его и выглянул, внимательно всматриваясь в небо. Безоблачное, как обычно, оно было свободно от подозрений. Взглянуть в окно его заставила беспокойная мысль — а вдруг снова зонд?

Недели три назад высоко в небе прямо над дворцом завис крошечный серебристый шарик. Ветра абсолютно не было, и он своей неподвижностью беспокоил службу безопасности. Дело в том, что в это время во дворце шло обсуждение каких — то важных вопросов. Как метеорологи, так и департамент сельского хозяйства заявили о своей непричастности.

— Мои зенитчики этот гондон с первых выстрелов выпотрошат, — поглаживая рыжие усы, свирепо глянул в небо начальник штаба полка.

— В нашем квартале не постреляешь, — отверг предложение Михал — Михалыч.

Да, от зенитных установок, дежуривших вокруг штаба, до виллы Кештманда, председателя Совета министров, было пятьдесят метров, там в саду веселой стайкой играли девочки, его дочери. Как-то уже был скандал, когда одна из них подобрала возле стены запал от гранаты…

Зонд вдруг так беспокойно вспомнился, потому что радиус излучения радио-микрофона был около ста метров, и крамольные разговоры мог записать любой, кто прослушивал по — соседству ультракоротковолновой диапазон.

Попавшись на «Гулаге» , Найденов срывающимся голосом пытался потом доказывать:

— У нас даже нет запрещенной для чтения литературы! Только запрещенная для распространения есть. А я ведь не распространял…

— Да, фактов, что ты пересказывал содержание, нет. Правда, я еще не всех допросил. Твой Олегов что-то не является на беседу…

Но теперь — то не открутится. Телефонограмму для служебного пользования пересказал — это раз. Аксенова утаил — это два. Да и Олегов что-нибудь расскажет, неужели нечего сказать о соседе по комнате?

Михалыч достал из ящика под кроватью бутылку «Нарзана» , открыл ее и сделал несколько глотков. Пузырьки газа защипали в носу, он нажал на переносицу, чтобы не чихнуть.

— Пора, мой друг, пора, — пробурчал себе под нос он и направился к выходу.

…Этот солнечный день начался празднично: из дивизии прислали ансамбль художественной самодеятельности. Особым успехом пользовались номера с участием женщин. На звуки музыки из-за стены, где размещалось французское посольство, высовывались любопытные головы. Последние номера давал ВИА «Верность» . Последние потому, что через неделю эту группу, игравшую на инструментах, подаренных ЦК ВЛКСМ, разгонит начальник политотдела дивизии после того, как до него дойдет кассета «ночных» записей группы, на которой в форме музыкальных пародий высмеивались не столько Антонов и Высоцкий, сколько «интер — нужный» долг.

Почти весь полк сидел на табуретках, обступив площадку с артистами. Никто не обратил внимание на бронетранспортер с бортовым номером комендантской роты дивизии, мягко подкативший на толстых колесах к будке дежурного по части.

С брони спрыгнул офицер, через несколько минут он уже передавал подполковнику Озерскому конверт с картой.

— Стой, — негромко сказал Озерский солдату, спешившему посетить военторг, пока все на концерте.

— Пулеметчик второго отделения первого взвода пятой парашютно-десантной роты ефрейтор Костиков! — прокричал тот, зная, что если он нечетко представиться, всей роте предстоит вечером целый час провести на плацу, занимаясь строевой подготовкой.

— Передайте дежурному по части: список номер два — сейчас, номер пять — через десять минут…

…До дежурного была минута хода, еще через пять минут заместители командира полка спешили к месту сбора, а еще через пятнадцать минут командиры роты бежали туда же за предварительными указаниями по подготовке к боевым действиям.

— …на второстепенных ролях. Вы, капитан Моисеенко, в резерве, следуете за командным пунктом, боевой и численный состав потом уточните, — строго произнес Озерский недоумевая, почему оперативное отделение не распорядилось, как обычно: «выделить одну роту» , а указало: «выделить 4 пдр» . Ладно, это их проблема, рота обычная, вполне готова.

…В разгар этой суеты, целеустремленно шагая, и появился Михал-Михалыч. На ловца и зверь бежит, — весело подумал он, заприметив идущих с беспечным видом Олегова и Люшина.

— Товарищ старший лейтенант, как же так, я вас уже неделю приглашаю на беседу, — начал он. — Не могли бы вы сегодня…

— Не мог бы! И именно сегодня! — весело бросил через плечо Олегов, даже не остановившись, и зашагал к батальону.

Михал — Михалыч даже остолбенел от такой наглости. Даже то, что Люшин ему в утешение крикнул:

— Сегодня — никак! Мы на боевые! — Не избавило его от ощущения, что его просто оплевали.

Он немного постоял на месте, потом неторопливо пошел назад в модуль. Он умел сдерживать эмоции, сейчас в частности, но внутри клокотала злость. Я поставлю этих мальчишек на свое место, — твердо решил он. Что сделать с Олеговым, он решил быстро, вспомнив информацию о майоре с маслом на пятом посту, принесенную в «клювике» Найденовым. Дам-ка я кусок парням из «Кобальта», — решил он, чтобы не заниматься этим делом самому.

Михал — Михалыч недолюбливал пижонов из этой организации, занимающейся делами, где граничили экономика и бандитизм, где пахло очень большими деньгами. Они своим самодовольством напоминали ему жирных, объевшихся котов. Еще в Союзе Михал — Михалыч изъял у майора авиации в полку, который он курировал, брошюру некого Якубовича, в которой наряду с прочей клеветой, рассказывалось о том, что в составе НКВД в конце двадцатых было создано ЭКУ, экономическое управление, занимавшееся тем, что «трясло» нэпманов, добывая средства для индустриализации. В той брошюре утверждалось, что этот скромный в начале отдел стал приносить стране большие деньги, его ставили в пример другим. В результате вся правоохранительная система переняла их стиль работы: внезапные обыски, конфискации и прочее… В Союзе нэпманы, как класс, перевелись, но, как оказалось, тот славный опыт не угас, дал росток на земле братского Афганистана. Единственное, что мешало парням из этой гибридной организации, так это наглое вмешательство во внутренние дела Афганистана американцев, усматривавших в существовании и деятельности «Кобальта» нарушение каких-то норм и конвенций.

Не дойдя до модуля, Михал — Михалыч свернул к автопарку, решив сначала мимохо-дом заехать в «Кобальт» , а потом в особый отдел дивизии, чтобы оформить запросы в областные управления с просьбой «пощупать» родственников и друзей Найденова…

 

ГЛАВА 25

С полуночи и до четырех часов утра выстраивалась дивизионная колонна машин, чтобы потом с рассветом, «скрытно» , многокилометровой змеей наполняя грохотом окрестности, начать движение к месту боевых действий.

…Утренний холодный воздух бил в лицо, выжимая слезы из глаз. Последние машины бронированной змеи пересекли городскую черту лишь тогда, когда первые уже проехали километров пятнадцать. В этот же ранний час на Баграмовском аэродроме завершилась погрузка авиабомб в бомбардировщики, а на Кабульском аэродроме в вертолетах дремали десантники разведроты, которой предстояло стать наконечником копья, чтобы воткнуться в точку, которую разрыхлит артиллерия с земли и авиация с воздуха. Снаряды и бомбы будут дробить скалы, умножая число смертоносных осколков, призванных рассекать человеческую плоть, а эта плоть будет зарываться в каменистый грунт, забиваться в щели, чтобы, когда десантники после высадки будут пересекать белоснежное поле ледника, начать снайперским огнем с каменного гребня бить по черным точкам на снегу… Снайпер ликовал, воображая, что он огненной стрелой прижигает черных насекомых на белоснежной простыне, цели были видны отлично, нескольким десяткам черных точек некуда было деться. Он в первую очередь прекращал движение тех, кто вырвался вперед или отставал, и, когда вдруг они стали исчезать и раздваиваться, он испугался — ледяная поверхность была отполирована солнцем и ветром, зарыться в нее было невозможно. И тогда снайпер прекратил бесполезную стрельбу, подхватил свою и еще две винтовки и осторожно стал отползать, а десант, раздевшийся и отбросивший в сторону слишком заметную на снегу форму, замер на льду, ожидая темноты и копя злость…

— Ну почему я не блондин?! — молился Богу командир роты, с тоской глядя на трех солдат метрах в пятидесяти, для которых его команда «Раздеться догола! «уже бесполезна…

Счет убитых только начавшейся операции был пока равным, если проигнорировать материальный баланс обычный для партизанской войны: горсть патронов против железнодорожного состава бомб и снарядов.

…Иной жизнью прожил день командный пункт дивизии, расположившийся у подножья гор. Иная жизнь там была, и смерть была иная…

— …А сейчас для подполковника Васнецова мы исполним песню «Боевым награждается орденом», — захрипело из мощных репродукторов над всех долиной, заглушая гудение самолетов в воздухе, выделывавших там «восьмерки» , ожидая команды на бомбометание.

Из широкого окопа, накрытого маскировочной сетью, раздался дружный смех и чья-то матерщина, затем выскочил и сам подполковник Васнецов.

— Пришибу, мерзавцев! — сжимая кулаки, с покрасневшим лицом, под ржание офицеров штаба он побежал к звуковещательной машине отряда пропаганды и агитации.

Ухмыльнулся и комдив, это он подсказал агитотрядовцам, как подать песню. Все знали, что накануне Васнецов обиженно спросил у него:

— Товарищ полковник! Почти год уже служу, а к ордену не представлен…

— Ладно, будете комендантом лагеря на боевых. Порядок обеспечите — подпишу наградной…

На полуслове песня прервалась, раздался треск и шорох, затем многократно усиленный голос Васнецова:

— Командиры подразделений, почему люди бродят по лагерю без касок и бронежилетов? Одеть немедленно!

Капитан Моисеев, услыхав голос, мрачно посмотрел на своих бойцов, рывших вокруг капонира с боевой машиной стрелковые ячейки для себя. Солнце вставало все выше и выше, через час начнется пекло. В жару, когда до противника, если он здесь вообще есть, несколько километров, солдаты только под угрозой наказания одевали каски и бронежилеты.

— Давай, одень их, а я на КП, задачу получать, — сказал он Олегову и побрел к затянутому маскировочной сетью окопу, невдалеке от которого уже развернули антенны машины связи.

— Когда только успели выкопать? — недоуменно спросил Моисеев у круглолицего майора, сидевшего на зеленом ящике у входа на КП и курившего.

— Окопы, что ли? Мы третий год сюда ездим на боевые. Зачем каждый раз на новом месте копать? — лениво ответил майор и отряхнул пепел на серый песок.

— А духи что, не минируют? — с сомнением спросил Моисеев.

— Им и в голову не может прийти, что мы можем занять это место не то, что во второй раз, но даже и в третий, — презрительно отозвался тот.

— Но на четвертый раз заминируют, — ухмыльнулся Моисеев.

— А вот в четвертый раз мы сюда и не поедем! — захохотал жизнерадостно майор, потом замолк, внимательно посмотрел на Моисеева. — А ты кто?

— Командир резервной роты капитан Моисеев.

— Понятно, а какая рота?

— Четвертая…

— А кто у тебя офицеры здесь, может, я кого знаю?

— Люшин, Олегов, Найденов…

— Нет, никого не знаю, — с сожалением произнес майор. — А ты пока посиди, делать тебе пока нечего…

— А вы кто?

— Из оперативного отделения, — неопределенно ответил майор, достал платок из кармана и вытер пот.

Моисеев вздохнул и смиренно присел невдалеке, настраиваясь на долгое ожидание.

Ждать, пока поставят задачу, действительно, пришлось долго. За это время произошло множество событий, не стронувших Моисеева с места: карусель бомбардировщиков разбомбила вершины гор, цепочка вертолетов, издали похожая на стайку головастиков, проскользнула куда-то за хребет; залпы сорокаствольных «Градов» в одну сторону бросили длинные «сигары» реактивных снарядов, а в другую — клубы пыли, песка и мелких камней. Под эту канонаду никто не заметил, откуда прилетела мина, разорвавшаяся рядом с танком. Ее осколки без промаха нашли двух танкистов, которые дремали на броне, развернув танк так, чтобы подполковник Васнецов с командного пункта не заметил их.

В ответ задрали вверх сто двадцатимиллиметровые стволы «Ноны» и очередной раз подбросили обломки дувалов, торчавших из «зеленки» , как гнилые раскрошившиеся зубы.

И снова тягуче для Моисеева тянулось время в бездействии. Чтобы скоротать его, он наблюдал за работой командного пункта. Делать это было легко, достаточно было пригнуть голову и заглянуть под маскировочную сеть, накрывшую окоп.

Там было с полтора десятка офицеров, в центре работы был, как показалось Моисееву, не комдив, а грузный подполковник с красным носом, сидевший за низким раскладным столиком, который был застелен коричнево — зеленой картой. Рядом стояли связисты, работали две радиостанции. Тут же бубнил, глядя в листок бумаги, уже знакомый Моисееву майор. Подполковник за столом отрешенно кивал своим мясистым носом и, внимая радиоголосам и майору, что-то чертил на карте.

Только сейчас с недоумением Моисеев увидел, что подполковник чертит обеими руками одновременно, сжимая в правой синий, а в левой — красный карандаш. Вот это класс — восхищенно подумал Моисеев, вспомнив, как трудно ему было рисовать в училище «яйца» на карте, чтобы они и в координаты вписывались, и выглядели бы так же аккуратно, как в приложении к боевому уставу. Для Моисеева это было вдвойне трудно, потому как из четырех лет учебы в Рязанском десантном училище он пропустил не менее полутора лет учебы, катаясь по различным соревнованиям. Венцом спортивной карьеры было то, что в одном из сезонов ему удалось стать чемпионом ВДВ по стрельбе из автомата Калашникова…

Неожиданно тональность голосов из радиостанции, работавшей «вниз» сменилась, одна из рот, выходившая на блокирование выхода из ущелья, сообщила, что она попала под огонь снайперов.

— Прямо по нам лупят… — прохрипел голос из громкоговорителя, — Откуда пока не вижу…

Второй подполковник, с повязкой на рукаве, растерянно обернулся к комдиву, безучастно разглядывавшего пейзаж, и, не услыхав подсказки, достал из кармана крошечный блокнотик, прижал к горлу микрофон и начал бубнить:

— …Уясните, где находиться противник, что он делает, его возможности, сильные и слабые стороны, вероятные направления выдвижения и действий ближайших резервов.

Комдив зло плюнул под ноги, подошел к радиостанции, не глядя на подполковника с повязкой, вырвал у него из рук микрофон и сказал:

— Командир, да ты не паникуй!

— Я и не паникую, но головы-то не поднять.

— Вкапывайся в грунт. Мы вас сейчас задымим, ты и выбирайся. Откуда ветер у тебя?

— Вдоль хребта, с юга.

— Все целы?

— Уже нет.

— Ладно. Жди дымов.

Комдив бросил микрофон и отошел в сторону, задумчиво разглядывая чахлые кусты и деревья у подножия гор, откуда доносились едва слышные хлопки одиночных выстрелов и очередей.

Повеселевший подполковник с повязкой подхватил микрофон и стал вызывать артиллеристов. Красноносый за столом на все происшедшее отреагировал лишь двумя движениями синего и красного карандашей, фиксируя действия и оставляя за бортом чью-то растерянность и чью-то находчивость…

— Товарищ капитан…

— Чего? — Моисеев обернулся на голос.

— Олегов спрашивает, вы обедать пойдете? — перед Моисеевым стоял солдат из первого взвода, взвода Люшина.

— Сейчас, минут через пять.

Еще минуту подумав, нужно ли спрашивать разрешения, Моисеев решил, что это не обязательно, нужно будет — позовут.

И не ошибся.

— Эй, капитан, стой! Куда пошел?

Вслед ему махал рукой майор. Моисеев понял, что для него обед придется совместить с ужином.

— Сколько у вас боевых машин? — спросил Моисеева подполковник с повязкой на рукаве.

— Шесть! — ответил Моисеев.

— А что вы на меня кричите? — недовольно спросил тот, хотя Моисеев лишь скопировал интонацию подполковника, раздраженный ноткой высокомерия в голосе того.

— У меня всегда такой голос.

— Ну-ну, — ответил подполковник и обернулся к круглолицему майору, — сколько нам нужно машин?

— Хватит четырех, две машины с офицером пусть оставит, — предложил тот.

— Ладно.

Подполковник ткнул пальцем в карту, которую держал в руках, объясняя задачу Моисееву:

— Вертолетчики сообщили, что здесь, возле поселка Чел- Дохтаран, по всей видимости, совершенно случайно, наша артиллерия посекла караван. Есть колесные машины, есть и верблюды. Это в десяти километрах отсюда, вон за теми холмами. Возьмите четыре БМП и вместе с товарищем майором, он старший, проверьте информацию. Место удачное, ни зеленки, ни дувалов…Задача ясна?

— Так точно!

— Сколько на подготовку?

— Не больше десяти минут.

— Работайте…

Моисеев повернулся кругом и ускоренным шагом направился к роте. Майор догнал его и взял за локоть.

— Кого из офицеров оставите?

— Заместителя, кого же еще? — недоуменно спросил Моисеев. Какое ему-то дело.

— А замполит есть? — спросил майор.

— Есть. Найденов, старший лейтенант.

— Оставьте его, — твердо сказал майор.

— Ладно, — пожал плечами Моисеев.

… Через пятнадцать минут колонна из четырех машин уже пылила по грунтовой дороге. Олегов чертыхался, завидуя ротному и майору, которые ехали на первой машине и дышали чистым воздухом, оставляя тем, кто шел следом, белый, густой шлейф пыли. Солдаты настороженно оглядывали серо — желтую долину, одной рукой сжимая оружие, а другой держась за ремни, которыми были прикручены к броне ящики с боеприпасами.

Головная машина выскочила на вершину холма и остановилась.

— В линию! — скомандовал Моисеев.

— На первой, вон к тому камню. — Олегов нагнулся и показал механику-водителю, куда ехать. Машина осторожно выползла на гребень и замерла.

… Артобстрел, как видно, застал караван неожиданно, в пути. В километре от холма, как на ладони, хорошо были видны три большегрузных грузовика, один из них лежал на боку и догорал коптящим пламенем. Видны были бурые туши верблюдов, валявшиеся по сторонам. Один из них чуть шевелился, Олегову показалось, что он пытается поднять голову.

— Всем под броню, вперед!

Четыре боевых машины, развернувшись в линию, медленно приближались к разгромленному каравану, готовые в любой миг открыть огонь.

— Стой! Наблюдаем…

Олегов приник к прибору наблюдения, медленно переводя перекрестие прицела то на покосившийся «Мерседес» , то на какие-то тюки, то скользил по тушам верблюдов.

— Командир, добить верблюда? — спросил в эфире голос Люшина.

— Давай…

Грохнул одиночный выстрел скорострельной пушки БМД-2, напрочь унося голову верблюда, еще мгновение назад с тоской глядевшего на бронированные машины.

— Спешиться, машины в каре, операторы наблюдают, — скомандовал Моисеев и посмотрел на майора. Тот согласно кивнул головой и откинул бронированную крышку люка, другой рукой подхватывая свой автомат.

— Однако, — задумчиво произнес майор, оглядывая побоище, после чего повернулся к подошедшему Олегову, глянул по сторонам, нет ли кого рядом, и добавил, — А ты, видать, и впрямь не такой простой. Ну что же, сейчас посмотрим, сколько ты стоишь.

Олегов пожал плечами, а майор подошел к перевернутому «Мерседесу» , возле которого столпились солдаты и были слышны веселые голоса. Кузов был полон битого стекла, которое сочилось и благоухало спиртным. Несмотря на жару, еще не все выветрилось.

— Это же «Русская» ! — весело завопил Тарасов, выуживая из кучи этикетку с прилипшим к ней куском стекла.

— Заткнись, — погасил его восторг Моисеев. — Погляди лучше, есть ли в машинах люди. Куда люди делись?

— Посмотри, есть ли целые бутылки, найди пару штук для образца, — сказал Майор стоявшему рядом сержанту и двинулся было к другим машинам, но тут его окликнул Олегов.

— Товарищ майор!

Майор подошел к Олегову, который стоял возле безголовой туши верблюда, придавленной двумя тюками, из которых один был рассечен осколком, из него на землю чуть просыпалось что-то похожее на муку.

— Это ведь не мука?

— Конечно же мука, — усмехнулся майор. — Ты на какой машине приехал?

— На двадцать второй.

— Позови механика. Скажи ему, чтобы эту муку загрузил в десантное отделение. Больше ничего не грузи. И потише, потише… Не отвлекай людей.

— Все понял, — ответил Олегов.

Майор двинулся к «Мерседесу» с искореженным двигателем. Там под руководством Люшина уже шла разгрузка. Кузов оказался забит тюками с одеждой, картонными коробками с какой-то аппаратурой, огромными круглыми банками с овощными консервами. Не было пока лишь оружия. То ли его не было вовсе, то ли его унесли бесследно пропавшие хозяева каравана.

— Дух! Я нашел духа! — восторженно завопил кто-то из солдат.

Все дружно бросились на голос, раздавшийся со стороны, где возле большого плоского камня валялась туша верблюда, как видно, при первых разрывах снарядов бросившего в сторону, но не убежавшего от осколков. Под камнем лежал, тяжело дыша и затравленно оглядывавшийся, худой мужчина лет тридцати пяти. Ноги его были перебиты и окровавлены.

— М…да, куда нам его тащить? — с досадой произнес майор.

— Разрешите, я его пристрелю? — выскочил вперед Цыплухин, разбитной парень, всего месяц назад переведенный «на исправление» из комендантской роты дивизии.

— А почему ты? — с обидой спросил Куцый, механик-водитель командирской машины.

— Тихо, парни, он пленный, его теперь убивать нельзя, — с сожалением в голосе утихомирил спорщиков майор.

— Понятно, — вздохнул Куцый и пошел к каравану, справедливо полагая, что там есть еще много интересного.

— Ничего им не понятно, — усмехнулся майор и посмотрел на лейтенанта Люшина.

— Простые они парни, не образованные. Женевской конвенции не читали, — ухмыльнулся Люшин.

— А ты читал? — улыбнулся майор и краем глаза посмотрел на раненого.

— А как же. Да вы идите, я посторожу — заверил Люшин.

— Ну-ну, — неопределенно отозвался майор и повернулся к Моисееву, — Пошли, подведем итоги…

Едва они отошли метров на тридцать к тому месту, где в кучу складывали трофеи, как за спиной прогремел выстрел.

— Он в меня пытался ножом бросить! — крикнул им Люшин, в одной руке сжимая автомат, а в другой показывая блеснувший на солнце предмет.

Моисеев вопросительно и с тревогой посмотрел на майора, а тот успокаивающе кивнул головой:

— Действия совершенно правильные. Он у вас далеко пойдет. Можете даже медальку ему дать за смелость и мужество.

…Еще через час, когда солнце уже клонилось к горизонту, комдив брезгливо смотрел на кучу трофеев, выложенную метрах в двухстах от командного пункта.

— Все сжечь! — сквозь зубы сказал он.

— Товарищ полковник, там лекарства есть, мешки с плазмой, разрешите их для медсанбата?

— Ладно. Все остальное — сжечь! — упрямо произнес комдив.

Все свалили в пустой капонир, облили соляркой и подожгли.

— Разойдись, все разойдись! — тщетно пытался разогнать комендант зевак, прибежавших посмотреть, как горят тюки с джинсами и лопаются японские магнитофоны.

Олегов стоял метрах в пятидесяти от костра, сумерки уже сгущались, когда кто-то тронул его плечо рукой. Он обернулся и увидел знакомого майора и подполковника, который был ему еще не знаком.

— Вот он, — указал майор на Олегова. Розоватые блики от костра играли на их лицах.

— Старший лейтенант Олегов, — представился Олегов подполковнику.

Тот кивнул головой и протянул руку. Обменявшись рукопожатиями подполковник улыбнулся.

— Если нужна будет помощь — обращайтесь в любое время.

Олегов благодарно кивнул головой.

— Никто в полку не обижает? — спросил подполковник.

— Да нет, никто.

Почувствовав какой-то азарт, эту фразу Олегов произнес со вздохом, провоцируя дальнейшие расспросы.

— А особист не тревожит?

— Да так…

— Все понятно. Спи спокойно, — засмеялся подполковник.

Расставались они довольные друг другом, всем троим казалось, что удача будет сопутствовать всегда. А между тем, так будет не всегда…

…Один из них, со временем, выложит на стол детский портфельчик, забитый сторублевками и скажет: «Сажайте лучше, я боюсь… «Но и тюремная камера не спасет его. Входя в свое новое жилище с зарешеченными окнами, он разочарует своих соседей тем, что машинально поднимет лежащее на пороге полотенце, вместо того, чтобы наступить на него. В миг по приговору военного трибунала можно лишиться звания, но от офицерской неприязни к беспорядку и грязи можно в миг избавиться, лишь когда тебе стальной спицей сквозь ухо протыкают во сне мозг…

Другой пустит себе в лоб пулю, переполошив тех, кто выскочил из стенного шкафа, чтобы поймать его с поличным, когда из конверта с секретной почтой из Союза посыплются зеленые и коричневые купюры… «Дурак» — скажет про него командир взвода шестой роты, обожавший блатные песни, и будет прав со своей точки зрения. Славик считал себя изобретателем нового способа контрабанды валюты, при котором бояться совершенно нечего. Он находил афганских офицеров, у которых родственники учились в СССР и договаривался: ты даешь мне афгани, а твоему брату, который учится в Ростове, пришлют деньги по почте… «Думать надо, тогда и пистолет не понадобиться, «— сам себе говорил Славик…

Третий со временем придет на заброшенное кладбище на окраине Ташкента, найдет могилу с покосившейся жестяной пирамидкой и звездой, прочтет на почерневшей табличке свое имя и ухмыльнется, и эта кощунственная на кладбище улыбка будет замечена ветхим стариком, сидящим в стороне на камне, и блеснет у него в руке маленький серебристый пистолетик, и прогремят выстрелы…

 

ГЛАВА 26

Все рушилось. Стройные цепочки фактов превратились в никуда не годный кисель.

Все началось с того, что рядовой Костров, в изобилии снабжавший информацией об офицерах четвертой роты, замолк. Только через неделю майор Гаврильцов, которого все за глаза именовали просто Михал — Михалыч, прижал Кострова и выяснил, что случилось. Тот долго ныл, пускал слюни, а потом, наконец, выдал такое, чего Гаврильцов за долгую службу в органах госбезопасности ни разу не слышал.

— Замполит Найденов на политзанятиях поднял меня и объявил благодарность за политическую бдительность. Все стали спрашивать, за что? А он говорит, что, мол, Костров проявил бдительность, доложив о моем неблаговидном поступке в особый отдел. Мол, так и должны поступать настоящие комсомольцы, так завещал великий Ленин в статье «Берегись шпионов» . Все и начали ржать… Откуда он узнал? Я вам больше ничего не скажу…

Михал — Михалычу нечего было сказать в утешение бедному Кострову. При желании Гаврильцов мог бы крепко прижать Найденова, да и любого офицера, но не солдатский коллектив с его отличной от офицерской системой ценностей. По одиночке он на каждого мог найти управу, но ведь потом они снова соберутся вместе…

Из ряда вон выходил и скандал, который Найденов учинил в патруле. Когда нужно было назначать офицера в патруль или инспектора ВАИ, от роты обычно посылали Олегова или техника роты, прапорщика. И вот в кои-то веки был послан Найденов.

— Командор, все продают, а ты не продаешь?! — возмущенно спрашивал у него пацаненок, хлопнув рукой по пустой канистре для бензина.

— Никто тебе ничего не продаст, — твердо заявил Найденов, сам понимая, как смешно смотрится его твердость по отношению к мальчику.

— Почему Мишка не приехал? — пытливо спрашивал другой мальчик.

— Заболел.

…Но это было только начало. Еще не остыв от гнева в адрес Олегова, Найденову пришлось столкнуться еще с одной гранью привычной для этого квартала жизни.

— Командор, ты почему никому не даешь остановиться? — удивленно спросил худой индус в черной рубашке.

— Потому что нельзя.

— Может, пошли поговорим? — индус показал рукой в сторону своего дукана.

Такие случаи уже бывали, когда начальник патруля, не мелочась, сразу предлагал всем торговцам перекрестка «скинуться» на бакшиш подороже, взамен обещая обеспечить на день режим наибольшего благоприятствования в торговле.

— Вот что, парни, продавайте свои лавочки, идите работать на завод, — не скрывая ненависти, крикнул ему Найденов. Он действительно ненавидел этих торговцев, искренне принимая правоту Ленина, утверждавшего, что даже мельчайший элемент свободной торговли — это зародыш того, что неизбежно вырастет в капитализм. Сейчас он особенно клокотал от ненависти, чувствуя родственные связи между бизнесом индусов и вымогательством денег у молодых солдат в роте. Он чувствовал, что их интересы рано или поздно победят его идеалы, а джинсы по размеру и недорого можно купить только у них. И получается, что наличие в душе прочного нравственного стержня и наличие штанов — это взаимозаменяемая пара…

Понимание этого придет позже, а пока он одержал крупную победу над капиталом, которая надолго осталась в памяти индусского квартала: в тот же день все дуканы закрылись в десять утра. Торговцы, один за другим, убедившись, что начальник патруля не дает остановиться ни одной машине, с грохотом опускали на окна железные жалюзи. Даже в день, когда был объявлен траур по Индире Ганди, они не прерывали торговлю…

Классовая борьба на перекрестке с закрытием дуканов не утихла. Через полчаса туда примчался усиленный наряд из комендатуры, получив телефонный сигнал о том, что начальник патруля продает боеприпасы.

— Он мне говорил: «Купи автомат! «, - не моргнув глазом, докладывал коменданту пацаненок, который еще час назад пытался купить у Найденова канистру бензина.

Комендант Кабула, подполковник Кузнецов, скептически посмотрел на испуганного таким оборотом Найденова, на закрытые окна внутри и громко, чтобы слышали обиженные торговцы, произнес, указывая строго на Найденова:

— В камеру его!

Сажать его Кузнецов не собирался. Найденов не был похож на торговца оружием, но и ссориться с целым кварталом он не собирался. С этого дня полк, в котором служил Найденов, перестали назначать в наряд на этот перекресток…

После этого случая представить Найденова в качестве антисоветчика стало просто невозможным, майора Гаврильцова просто подняли бы на смех, как случилось всего неделю назад из-за пятой роты.

… Выходя из своего подвала, Гаврильцов нос к носу столкнулся с прапорщиком Пановым, старшиной пятой роты. Он трясся от страха, беззвучно тыкая пальцем куда-то вверх. Гаврильцов поспешил наверх, на второй этаж, где размещалась вторая рота, и, увидел, как из ротной кладовой, поигрывая штык — ножами, выходят веселые командир Бабенков и замполит роты, только что выписавшиеся из госпиталя.

— Что случилось, что вы с ним сделали? — яростно закричал на них Михал — Михалыч.

— Пугнули суку, — усмехнулся замполит роты, — а что, он уже вложил?

— Следуйте за мной, — непреклонно сказал Михалыч.

Он отвел их прямо к командиру полка, туда же вызвали прапорщика Панова и начали разбираться. Разбор закончился гомерическим смехом, на этот раз над Гаврильцовым.

Панов прославился тем, что через три месяца службы в Афганистане послал в политотдел дивизии письмо удивительного содержания. Мол, через месяц службы меня, прапорщика Панова, коммунисты роты избрали своим секретарем, и ему просто стыдно руководить партийной организацией, не имея ни ордена, ни медали, потому как весь личный состав роты думает про него: «А достоин ли ты руководить парторганизацией, если тебя не наградили медалью? «Так нельзя ли его, прапорщика Панова, наградить чем-нибудь, раз уж коммунисты роты сочли его достойным должности секретаря парторганизации роты???

В политотделе были ошарашены как стилем, так и наглыми требованиями, но почуяли, что Панов — опытный склочник и шантажист, и с ним лучше не связываться. На сборах политработников замполита роты и батальона упрекнули, что не вдумчиво работают с прапорщиками и посоветовали как-то решить проблему.

— Валера, а ведь мы контуженные, — подсказал выход замполиту роты Бабенков.

— Точно, как это я забыл, — весело заржал тот.

Обоих во второй батальон перевели из дивизионной разведывательной роты на исправление за склонность повеселиться и нелояльность к старшим начальникам. У обоих за спиной были десятки боевых операций и ранения. Взяв по штык — ножу, они вломились в ротную кладовку, где как раз прапорщик Панов кормил тушенкой крошечного щенка, «кутенка» , как он его называл. «Кутеночка» же кормить надо! «— объяснил он через месяц пропажу ящика тушенки.

— Слушай, сука, мы ведь контуженные, нам все простят, — угрожающе начал замполит роты.

— Браточки, да что ж вы задумали? — заголосил, упав на колени, Панов.

— Мы решили избрать нового партийного секретаря, — голосом, не обещавшим ничего хорошего, продолжил замполит.

— А я здесь для кворума, от блока беспартийных, — политически грамотно добавил Бабенков, подбрасывая тяжелый нож на ладони.

— Все сделаю, как вы скажете!

— Забери, сука, письмо в политотделе, скажи, что пока считаешь себя недостойным медали. И попросись в другой полк, очень тебе советуем!

— Так вы же шутите! — озарило вдруг Панова, он облегченно заулыбался, но нож замполита в тоже мгновение воткнулся в дверь стенного шкафа у него над головой. А Бабенков схватил его за пуговицу на груди, притянул к себе и стал отпиливать ее вместе с тканью зазубренным ребром ножа.

— Они же контуженные!!! — с этим воплем Панов выскочил из кладовой и помчался к выходу…

После этого разбирательства командир полка похлопал по плечу Михал — Михалыча и сказал:

— Это же нормальные ребята, а вот Панов — сволочь. Ничего, они извинятся, шума поднимать не будем.

…И вот нелепость, из дивизионного медсанбата приехали врачи брать анализы всем офицерам и солдатам полка. Обычно офицеров особого отдела не беспокоили, но на этот раз полковой врач нашел Гаврильцова и сказал, что старший группы медиков приглашает его в медпункт. Гаврильцову было досадно, в этом ему чудился подкоп под авторитет органов. Но слова врача о начавшейся вспышке холеры звучали убедительно.

— Ну, подумаешь, укол, укололи — и пошел, — балагурил медик, лицо и погоны которого были скрыты белой марлевой повязкой и белым халатом.

Еще через день полковой врач сказал Михал- Михалычу, что у него нашли брюшной тиф.

— Да что вы! Я себя отлично чувствую! — раздраженно ответил Гаврильцов. Однако еще через три дня он понял, что сопротивление бесполезно. Было досадно ложиться в госпиталь, не доведя дел до логического завершения, главврач медсанбата наотрез отказал в лечении на территории дивизии.

— Идиотизм, как будто нарочно! — стонал от боли в прямой кишке майор Гаврильцов, лежа на скрипучей койке в инфекционном госпитале. Нарочно или не нарочно, вряд ли смог бы докопаться до истины и более проницательный, чем он… А пока ему оставалось одно — лежать на койке и глядеть на унылые вершины перевала Паймунар, которые изредка вспыхивали огоньками взрывов, в те дни, когда там проводили занятия по огневой подготовке подразделения воздушно-десантной дивизии. За два месяца он до малейших деталей запомнит профиль и выступы этих невысоких горок, а через несколько лет, увидев в телефильме прыткого итальянца, который, с испуганнным лицом, прячась за гусеницами, снимает ожесточенную стрельбу, он со смехом узнает дивизионное стрельбище…

… Кого не ожидал встретить в инфекционном госпитале Тарасов, так это майора Гаврильцова. И хотя тот был в спортивном костюме, многие офицеры, лежавшие на излечении, щеголяли в финских спортивных костюмах, Тарасов сразу понял — Мих-Мих охотится за ним.

— Рвать, рвать когти… — бормотал себе под нос Славик Тарасов, быстрыми шагами направляясь в дальний угол инфекционного госпиталя, где размещался морг, и где ни на день не прекращалась работа по упаковке убитых и умерших в Кабульском гарнизоне в цинковые гробы.

Он нажал кнопку дверного звонка и затаил дыхание, зная, чем пахнет на него, когда откроется дверь. Дверь открылась и, щурясь, на солнечный свет вышел высокий широкоплечий солдат, почему-то в парадной форме, в которой обычно в Союзе ходят в увольнение.

— Чего тебе? — дохнул он на Тарасова сильным перегаром.

— Не узнаешь, что ли? — обиженно спросил Тарасов.

— А, ты… Закурить есть?

— Бери всю, — Тарасов щедро протянул непочатую пачку «Моро»

— Что нужно, кореш?

— В Союз надо, срочно!

— Тебе до дембеля всего ничего осталось. Денег, что ли, не жалко?

— Обстоятельства так сложились. Валентин, не тяни! Раз говорю срочно, значит — срочно!

— Ладно, — пожал плечами Валентин. — Напомни, как твоя фамилия?

— Тарасов, шестой корпус.

— В полшестого с деньгами возле аптеки… Не опаздывай.

Дверь захлопнулась. Тарасов повернулся, чтобы уйти, стараясь не смотреть на площадку за маскировочной сеткой, где вразброс лежало десятка два цинковых ящиков.

На следующий день все прошло, как «по маслу» . За пятьдесят чеков рядовой Талашов из инженерно — саперного батальона, которого из-за тяжелой формы гепатита отправляли на лечение в Союз, согласился опоздать на построение для отправки и дать на денек свой военный билет.

— Талашов!

— Я… — усталым голосом выдохнул Тарасов из строя отправляемых.

— Ну-ну, не кисни, в Союз ведь летишь, — озабоченно сказал ему майор-медик, назначенный сопровождать больных до Ташкента.

Последняя проверка документов на пересыльном пункте, пограничники брезгливо за кончики держат документы больных. Побелевшего Тарасова под руки заносят в АН-24, который только разгрузился от кочанов капусты и хранит ее свежий запах, рампа захлопывается и… прощай, Кабул!

 

ГЛАВА 27

И опять Олегов не мог избавиться от ощущения, что он превратился в колесико какой-то машины, невидимой, но реально существующей. Чьи-то интересы, как зубья шестерни, крутят его, а он в свою очередь влияет еще на кого-то. Один оборот — и исчез американец, другой — исчез начальник особого отдела. И вот еще один оборот — перед ним сидела с растерянным и напуганным видом Гаури.

Убогость обстановки комнаты вызывала досаду у Олегова. Ему почему-то казалось, что если бы в этой комнатке были бы хотя бы стол, два стула и занавески на окнах, он бы нашел, что сказать девушке. Неловкости прибавило и поспешное исчезновение с виноватым видом деда Платона.

— Я сейчас, чайничек соображу…

Олегов еще раз скользнул взглядом по стенам, убожество которых лишь местами было прикрыто яркими пятнами вырезок из журналов.

— Что-то Платоныч долго не идет, — озабоченно произнес он, внимательно глядя на девушку, Гаури, сидевшая поджав ноги на коврике в соседнем углу, чуть шевельнула плечами. Олегов понял это, как нежелание отвечать и нежелание обидеть гостя молчанием. Он почувствовал себя еще более неловко за затянувшуюся паузу, как вдруг Гаури, не поднимая глаз, спросила:

— Зачем ты меня купил?

— Я тебя не покупал, я заплатил долг твоего деда, — торопливо, как бы оправдываясь, ответил Олегов. — Что, было бы лучше, чтобы тебя в публичный дом продал Маскуд?

— Зачем ты потратил так много денег? Я тебе нужна? — Гаури первый раз подняла на него глаза, видимо, на этот раз ей было интересно, что думает этот непонятно откуда взявшийся, как сказал дед, «шурави- поручик» . Ей была непонятна его нерешительность, она знала, сколько был должен дед и знала, что человек, так легко разбрасывающийся сотнями тысяч, должен чувствовать себя более уверенно, чем этот парень в выгоревшей на солнце форме и неловко сидящий на циновке. Черные форменные ботинки с высокими голенищами явно мешали ему подогнуть ноги под себя.

Олегов смутился, любой из ответов — «нужна» или «не нужна» — показался ему чрезмерно определенным, он не готов был ответить на этот вопрос даже себе. В конце концов, перед ним сидела подданная другой страны, хотя и довольно милая и с половиной русской крови.

— А что, разве это нормально, что человека можно продать? Двадцатый век, а тут, в Кабуле — все еще четырнадцатый, все еще калым платите…

— Махр.

— Чего?

— Махр. У нас калым махром называется, — Гаури улыбнулась.

— Пусть как угодно называется, все равно это несправедливо.

— Махр нужно платить, — убежденно сказала девушка.

— Почему? Коран велит?

— Если муж бросает жену, махр остается жене.

Олегов удивился:

— Так это что же, вроде алиментов? Вот уж не знал…

Беседа снова угасла, но теперь Олегов чувствовал себя более уверенно. В очередной раз скользнув взглядом по серым стенам, он спросил:

— Слушай, а кем ты себя сама считаешь? Русской или афганкой? Ты, к тому же, родилась в Пакистане?

— Я выросла с пуштунскими девочками, играла с ними, но совей они меня не считали. А Россия — это только дед и язык, которому он меня научил. Если дед умрет, я стану вообще ничья… Не надо было меня выкупать, женщине плохо никому не принадлежать…

Гаури захотелось плакать, она вдруг поняла, какой бедой грозит ей нелепая доброта этого парня. От жалости к себе уже готовы были проступить слезы, как вдруг он спросил:

— Хочешь принадлежать Маскуду?

Она вспомнила щетину черных волос на груди и спине Маскуда, как он требовал их гладить, и она гладила и мечтала о том, что хорошо бы поднести к этой шерсти зажигалку, чтобы огонек, весело потрескивая, разбежался по всей груди…

… Если чего-то очень хочешь, желание обязательно сбывается. Пройдет немного времени, и пронесутся над Кабулом слухи о том, что русские снимают с должности Бабрака Кармаля. Смена лидера — это смена команды. Маскуд окажется в толпе коммунистов, то есть членов НДПА, которые ворвутся во дворец, громко скандируя: «Да здравствует Бабрак! Шурави — домой! «Умрет Маскуд через три дня после этих событий, после того, как его живота коснется язычок пламени, вырывавшегося из паяльной лампы, и огоньки, весело потрескивая, разбегутся в разные стороны. Умрет он не от этого, от этого не умирают, просто раздуется и лопнет в самом тонком месте крохотный сосудик в головном мозге…

— Нет! — голос девушки дрогнул.

Если бы в этот момент Олегов спросил: «А кому? «, Гаури бы ответила: «Тебе…»

Однако он не спросил, а она не ответила. Вместо этого за дверью послышалось кряхтение, дверь распахнулась, и на пороге появился дед Платон с чайником и балалайкой.

— Ну-ка, Горяша, давай гостя чаем поить. Без чая у нас в Азиях никакой беседы быть не может, — улыбаясь, прошепелявил дед и подмигнул Олегову.

Гаури вскочила со своего места, перехватила из рук деда чайник с кипятком, наклонилась к его уху и что-то сердито шепнула. Дед насупился, махнул рукой, досадуя на что-то, и уселся рядом с Олеговым.

— Ладно, поручик, пока Горяша накрывает, ты хотя бы рассказал, кто ты, откуда. А то по-русски я только с таким старичьем, как я, и могу поговорить.

— И что, много в Кабуле таких, как вы, служивших до гражданской?

— Теперь-то почти ничего, а еще лет двадцать назад, как соберемся в «Питере» , так мы свой трактирчик называли, да за чайком и вспомним, и споем… А скажи, правда, что Буденного кто-то из наших…?

— Знаешь, дед, я не интересовался. Слышал, что кто-то в окно из обреза шарахнул, — пожал плечами Олегов.

— Вот те на, не интересовался, — обиженно удивился дед Платон. — Ну да ладно, у вас другие войны на уме. Сам — то ты откуда родом будешь?

Олегов искоса глянул на Гаури, которая расставляла перед ними пиалы и раскладывала по жестяным тарелочкам сладости, делала она это тихо, явно прислушиваясь к разговору.

— Отец живет в Усть-Каменогорске в Казахстане, с матерью — в разводе, где она — не знаю, про дедов своих ничего особенного и не упомню. Как говориться, жили — были…

— Не густо, — пожевал губами дед Платон. — Стало быть, поручик, родословной у тебя нет, и начальником тебе не быть.

— Ну, это ты, дед, напрасно, у нас всем дорога открыта, — возразил Олегов и, улыбнувшись, подумал, что замполит роты Найденов сейчас бы порадовался за него, слушая, как Олегов то против калыма агитирует, то за равные возможности для всех классов.

— Вот тут-то ты не прав, — убежденно сказал дед. — В Самарканде мой командир полка, когда слышал, что у большевиков из крестьян в генералы выходят, говаривал, что сын вора должен быть вором, а сын генерала — генералом.

— Довольно мудрый был у вас командир, как в воду глядел, — ухмыльнулся Олегов, — а что с ним потом сделалось, с командиром полка?

Чашки и тарелки были уже расставлены, Гаури стояла у окна, дед жестом велел ей сесть, но она отрицательно качнула головой.

— Подстрелили его, за один переход до того кишлака, где я Варю оставил. Ночью в горах в засаду попали, а кто стрелял, даже и не знаю, за нами по пятам отряд шел, останавливаться нельзя было.

— А что за кишлак, как назывался?

Дед Платон с досадой махнул рукой.

— Они там все одинаково называются, я и не упомню, а как туда пройти- помню. Недалеко от границы, кишлачок, как кишлачок: в котловине, ручей там есть, а дальше, за перевалом — пустыня, граница…

Олегов взял с блюдечка щепоть грецких орехов, пропитанных медом, пожевал.

— Да ты угощайся, — спохватился дед, плеснув Олегову в пиалу чуть-чуть чая. — Давай по-нашему, без умывания…

Олегов кивнул головой, поднял пиалу, отхлебнул. Гаури по-прежнему стояла у окна, опустив голову. «Что я здесь делаю, «— подумал Олегов. — Зачем я здесь? Он глянул на часы.

— Спасибо за гостеприимство. Мне пора!

— Пора, значит, пора, тебе виднее, — вслед за Олеговым поднялся, покряхтывая, дед Платон. — Ты уж извини, провожать тебя нам нельзя.

Олегов понимающе кивнул головой, нерешительно глянул на Гаури, поцеловать, что ли? Нет, не решился и, махнув рукой, вышел за дверь. Он бежал вниз по грязной узкой лесенке, выбежал во двор и широкими шагами, на ходу нацепив темные очки, через подворотню вышел в переулок. Люди в переулке останавливались и недоуменно смотрели вслед офицеру, неизвестно откуда взявшемуся в этом старом квартале. Под этими взглядами Олегов чувствовал себя голым, чувство досады и неуместности своего нахождения лишь усилилось, когда из окна третьего этажа высунулось несколько физиономий и что-то восторженно закричали ему вслед.

Идиот, зачем я здесь, не надо соваться не в свое дело, тут свои законы, — ругал он себя, — выберусь благополучно — ни разу больше сюда не сунусь…

Обернувшись, он увидел, что следом за ним уже увязалась стайка подростков, оживленно обсуждавшая на ходу явно, его, Олегова. Заприметив впереди за поворотом переулка широкую улицу, заполненную машинами, Олегов прибавил ходу, стараясь не переходить на бег, и выскочил на проезжую часть.

— Дриш! — махнул он рукой, останавливая такси. Он облегченно плюхнулся на заднее сиденье обшарпанной «Тойоты» . На переднем сиденье, рядом с водителем, сидел мальчик, вероятно, сын водителя. С жадным любопытством он поглядывал на Олегова, пока отец не дал ему оплеуху. Вырулив на площадь Пуштунистан, водитель отрицательно покачал головой, когда Олегов жестом показал на дорогу к дворцу. Олегов вспомнил, что частным машинам запрещено ездить мимо дворца.

— Поехали кругом. Раунд, — попытался он объяснить водителю. Тот понял. Пацаненок всю дорогу разглядывал Олегова в зеркало заднего вида, пока его внимание, да и всех остальных, не привлекла сцена на тихой объездной улочке. Их обогнало другое такси, в котором на заднем сиденье сидела красивая девушка без чадры и испуганно оглядывалась, а следом за ним гналась другая машина, набитая веселыми молодыми парнями, одетыми почти по-европейски. Они что-то весело кричали девушке и угрожающе — водителю такси. Поняв, что ее догоняют, девушка что-то крикнула водителю. Тот резко развернул машину в противоположную сторону, преследователи, потрясая кулаками и что-то выкрикивая, повторили маневр. Такси снова развернулось, оказавшись опять впереди машины, где ехал Олегов. Преследователи не отставали. Олегов понял, что водитель такси, в котором едет девушка, лишь имитирует бегство от преследователей, решив не рисковать своим здоровьем и исправностью машины ради пассажирки.

Охотники и их жертва остались за поворотом, до полка оставалось двести метров.

— Стоп!

Куда деваться, — думал Олегов на ходу, — Я столько нагородил, что и деться некуда. Сверхсрочник из оркестра, одетый в афганскую форму, приветственно махнул ему на воротах. Олегов кивнул головой и устало пошел по дороге.

— Товарищ старший лейтенант, дежурный по части вас искал, спрашивал, не выезжали ли вы. Я сказал, что в штаб дивизии…

— Ладно, — махнул рукой Олегов, соображая, кто и какую неприятность ему приготовил.

Дежурный по части пододвинул к нему телефон ВЧ связи со штабом дивизии:

— Какой-то майор Орлов тебя спрашивал, позвони.

— …В Фергану не желаешь слетать? На пару недель? Отвезешь дембелей, первая отправка, и еще кое-что…

…Вот и выход, хотя бы на две недели, но выход…

 

ГЛАВА 28

— Думайте, парни, думайте… Фамилии у меня есть, чека все видит, чека все знает. И время до самолета у нас еще есть. А вычеркнуть из списка — никаких проблем. Но вот потом снова вписать…

Начальник строевой части полка сочувственно улыбнулся. Перед ним в две шеренги угрюмо стояла почти сотня дембелей: голубые береты, загорелые лица и черные индийские кейсы почти у каждого.

Майор вздохнул и медленно пошел вдоль строя, как Черчилль в кинохронике, заглядывая солдатам в глаза. Те старательно упирались взглядом в небо, в свои сапоги,

разглядывали гудящие сигары самолетов за забором.

— Никто, значит, не признается?… Ну, ладно… Сержант Кошелев, рота связи, ко мне.

Из строя вышел коренастый сержант и, старательно топая по пыльной траве футбольного поля, подошел к майору.

— Товарищ майор, сержант Кошелев по вашему приказанию явился!

— За два года ты, Кошелев, так и не усвоил, являются черти, а военные — прибывают. Ладно, выкладывай, что там у тебя!

— Врут все, товарищ майор, гляньте сами! — севшим от волнения голосом заговорил сержант. Майор жестом руки прервал его и обратился ко всем:

— Этот сержант утверждает, что у него ничего нет: ни валюты, ни шмоток сверх положенного. Я не буду его торопить, задержка дембеля на три месяца — это серьезно. Я даю ему еще пять минут подумать. Всем — садись!

Негромко переговариваясь, десантники расселись, как стояли — в две шеренги. Сел и майор, который должен был до самого трапа самолета сопровождать увольняющихся в запас, чтобы там передать их под опеку Олегову.

— Расколется? — вполголоса спросил за спиной Олегова один из сверхсрочников, служивший в строевой части писарем у помощника.

— Куда он денется, — беспечно ответил другой.

Олегов сменил позу, поудобнее устраиваясь на траве. Все они уже час сидели на футбольном поле в двухстах метрах от аэродрома, предстояло просидеть еще часа два.

— Всем встать! — подал команду майор.

Строй поднялся, поднялся и сержант Кошелев, голова его была опущена.

— Ну? — требовательно спросил майор.

— У меня ничего нет

— Все слышали? Он говорит, что у него ничего нет!

Майор повернулся к сержанту, выдержал паузу. Все замерли, слышен был лишь гул моторов где-то в стороне.

— Снимай сапог, левый.

Майор достал из кармана перочинный нож.

— Товарищ майор, разрешите я сам! Только из списка на отправку не вычеркивайте! — взмолился сержант, торопливо снимая сапог.

— Ладно, — снисходительно улыбнулся майор. — Но учти, раскаяние должно быть искренним.

Строй нарушился, фланги загнулись, вторая шеренга, чтобы лучше видеть, напирала на первую. Олегов приподнялся на локте, чтобы видеть, как сержант распарывает голенище сапога и достает из шва скрученные в трубочку сточековые банкноты. Майор взял их и поднял над головой.

— Ну-ка, всем в строй! Видите, товарищ чистосердечно признался в попытке контрабанды, но это только один. А у меня в списке еще двое. Я его не задерживаю только потому, что он сам признался. Но я не тороплю, у нас есть еще час. Всем — садись!

— А в туалет можно?

— Можно, но предупреждаю, что после последней проверки никаких туалетов до Ташкента не будет!

Довольно улыбаясь, майор повернулся кругом и подошел к писарям и Олегову.

— Ну что, Михаил, сходи-ка ты к кассам, мы тут пока сами управимся.

Дежурный по аэровокзалу кабула огорчил Олегова, сказав, что их самолет будет только через четыре часа. Олегов вышел в вестибюль и огляделся в поисках наиболее удобного места. Таковым он счел ряд кресел у выхода, к тому же там лежала чуть смятая газета — есть что почитать. Поудобнее устроившись в жестком деревянном кресле, Олегов настроился на ожидание. Некстати вспомнился майор Орлов, ему стало тревожно, но мысли тут же перескочили на Гаури, это было приятно, но также не устраивало его. Он раскрыл газету и попытался сосредоточиться на чтении. Это был старый номер «За рубежом» , целиком посвященный президенту Рейгану, в нем на разные лады описывалась его лень, безответственность и некомпетентность. Олегов отложил газету, рассеянно задумавшись, почему американцы избирают себе таких бестолковых президентов…

Потом Олегов задремал, потом разглядывал пеструю толпу в вестибюле, ожидающую рейсы в Союз, наконец, помощник дежурного по вокзалу позвал его, громко выкрикнув его фамилию. Олегов просунул в окошечко свой паспорт, список дембелей и проездные документы.

— Через полчаса — на посадку!

Начальник строевой части на футбольном поле делал последний шмон, осматривая с помощниками содержимое солдатских дипломатов.

— Откуда у тебя «духовская «бритва? В военторге такая не продается!

Солдат пытался что-то объяснить, но бритва уже летела в дипломат писаря.

— Ну, что, пора? — спросил майор у Олегова и повернулся к сержанту в стороне, который, сидя на траве, пытался приделать на место каблук, под которым у него было что-то спрятано. — Поторопись!

Пограничники придирчиво пересчитали у входа в самолет число пассажиров, также придирчиво оглядели со всех сторон список. Олегов повернулся, чтобы махнуть на прощание начальнику строевой части и замер: в пятидесяти метрах от самолета стоял «УАЗик» , а рядом приветливо улыбался ему майор Орлов. В машине на заднем сиденье сидел еще кто-то. Олегов успокаивающе махнул им рукой, мол, все помню…

Самолет круто взмыл в небо, как жаворонок спиралью набирая недосягаемую для зенитного оружия высоту, верх и низ стали относительными, в один боковой иллюминатор светило находящееся в зените солнце, в другом виделась серо-желтая сетка кабульских кварталов. Наконец, самолет выровнялся, взяв направление на Союз, и тут же салон самолета преобразился. Кто-то восторженно кричал, кто-то обнимался. Ликование солдат передалось Олегову, он с улыбкой смотрел, как они прямо-таки бесятся от восторга, что Афган для них кончился и позавидовал им. Эх, плюнуть бы на все и просто не возвращаться, подумал Олегов. На все плюнуть, и на ту девчонку тоже, в России найду не хуже, вот только, где деньги взять…

Рядом послышалась мелодия — здоровенный солдат на противоположном ряду длинным нестриженым ногтем тыкал в электронные часы. Сзади послышалась еще мелодия, закопошился и сосед Олегова, сержант соседней роты его батальона. Он приподнял китель и запустил руку куда-то глубоко в штаны, сморщил физиономию от неудобства и выудил пакетик, завернутый в полиэтилен. Хитро посмотрев на Олегова, он развернул его, достал гонконговские часы с калькулятором и торжествующе выдавил из них мелодию. Их на часах в запасе было ровно семь, на каждый день своя, на этот раз прозвучали грустные нотки из французского кинофильма «Мужчина и женщина» …

…Уши заложило, самолет пошел на снижение. Фюзеляж задрожал, завибрировал, когда самолет коснулся взлетно-посадочной полосы, и остановился.

— Ура!!! — грянуло дружно в самолете.

— Как погодка в Ташкенте? — крикнул кто-то у самой рампы, когда та открылась и показался сержант в зеленой фуражке пограничника.

— Это, братва, не Ташкент, а Ашхабад! — ответил он. — Без команды не выходить.

— Ну и черт с ним! Подумаешь, один лапоть по карте! — кто-то еще весело крикнул.

— Кто старший? — к рампе подошел подполковник.

— Я, — отозвался Олегов.

— Сначала на таможенный пункт, затем — за деньгами, пункт выдачи — вон в той аллее. За ней — аэропорт. Давайте поорганизованнее, следом еще борт идет.

Таможенный контроль прошли довольно быстро. Во главе с Олеговым в колонну по одному солдаты прошли через большую брезентовую палатку, оставляя там фотографии Брюса Ли — «пропаганда насилия» , упаковки от презервативов — «порнография» , а Олегов лишился кассеты группы «AC\DC» , запрещенную в СССР.

Пункт выплаты денег был оборудован в автофургоне, Олегов подошел первым, сунул в окошко документы, рассовал по карманам шесть сотен рублей и отошел в сторонку, раздумывая о плане дальнейших действий. У окошка образовалась такая же толкучка, как у полкового военторга, когда после обеда все норовят пробраться без очереди.

Черт с ними, подумал Олегов. Его обязательства были выполнены. Документы были у всех на руках, деньги все получили, а дальше — пусть сами пробиваются. Внезапно за спиной у него послышался шум, он обернулся и увидел, как трое высоких парней из разведроты обступили одного из своих, а рядом стоит парень в гражданке, по виду — местный.

— Где платок, сволочь?

— Мужики, да не давали мне. А тот, что у меня, я сам купил.

— Шура, пересчитай еще раз.

— Да что считать? Эдик раздавал шестьдесят штук, а собрал я только пятьдесят семь. Три платка какие-то суки зажали.

Эдик… Олегов вспомнил старшину разведроты, который крутился возле дембелей еще в полку. Каждому дембелю разрешалось вывести из кабула один афганский платок, вышитый золочеными нитями. При проверке на футбольном поле Олегов заметил, что такие платки есть почти у каждого. В Афгане, по сравнению с Ташкентом, они были необычайно дешевы. Черт с ними, решил Олегов, это уже не мои проблемы, и собрался было зашагать по аллее к аэропорту, тем более, что уже сгущались сумерки, как вдруг к нему подошел щуплый солдат из первого батальона, его Олегов как-то видел на одной из застав.

— Товарищ старший лейтенант, вы не могли бы нас подождать?

— Кого это, нас? — недоуменно оглянулся он по сторонам.

Рядом он заметил еще двоих солдат, один из них опасливо поглядывал в сторону темной аллеи.

— Сейчас, еще пару человек получат. Вы нас проводите, а то до вокзала нам дойти не дадут.

Олегов пожал плечами, поставил свой дипломат на землю и присел на него. Через пять минут толпа у окошка рассосалась, махнул на прощание сержант Андрианов, единственный из роты, попавший в первую отправку, и с Олеговым у фургона осталось человек десять. Он оглядел нерешительно топчущихся на месте парней и, горько усмехнувшись, сказал:

— Пошли, братья по оружию…

Гравий хрустел у них под сапогами, они молча шли за Олеговым, настороженно оглядываясь по сторонам. В самом темном месте аллеи Олегов увидел тех, кого они так боялись: с десяток парней в таких же голубых беретах, в такой же форме, разве, что в плечах покрепче.

Увидев Олегова, они тут же рассосались в темноте, лишь кто-то буркнул:

— Вишь, как душков стережет…

Аэровокзал был забит людьми, у высоких стеклянных дверей Олегов остановился и сказал подопечным:

— Все, здесь уже цивилизация, валяйте дальше сами.

— Спасибо!

— Не за что, — буркнул Олегов и двинулся искать военного коменданта.

Судя по толчее, билет можно взять лишь окольным путем. Через полчаса Олегов с билетом на Фергану выныривал из душной толчеи на вокзале.

— Где тут аптека?

— Да вон, за углом, — ответил ему сержант милиции, лениво бредший к автостоянке.

— Мне бы, девушка, шприц и димедрол в ампулах.

— Димедрол есть, а вот шприцов… — с сожалением вздохнула продавщица в белом халате, цепко осматривая Олегова. — «туда» летит или «оттуда» .

Бакшиш — международное понятие в Азии, подумал Олегов, тоже вздохнул и сунул руку в карман. Перед полетом оставалось лишь одно — купить бутылку водки и найти безлюдный угол.

 

ГЛАВА 29

Седой грузный мужчина за полированным столом недоуменно крутил в руках командировочное удостоверение Олегова.

— Не понимаю, почему нас не предупредили, что вы едете?

— А кто его знает?! — ответил Олегов. — Может, телеграмма где-то затерялась. Да я и сам не ожидал, что самолет посадят в Ашхабад, а не в Ташкент.

— Конечно, конечно, — с сомнением ответил седой.

Олегов сочувственно улыбнулся. Случайно ли самолет сел в Ашхабаде, он и сам не знал, но все остальное, чтобы обеспечить внезапность появления на базе, обеспечивающей дивизию продуктами, он сделал. Для визита на склады он имел запасное командировочное предписание, которое не предъявлял на границе, а если бы оно и попало кому на глаза, графа «место назначения» была заполнена не полностью, без указания города назначения, да и в номере части надо было 3 переправить на 8, а 1 на 4.

Седой еще раз поглядел в командировочное предписание.

— С чего же мы начнем? У вас тут не конкретно изложено. Проверим кондицию, документы, а, может, сначала завтрак.

— Гм, мне хотелось бы побыстрее, но и позавтракать не мешало бы, — изобразил скромную улыбку Олегов.

Седой нажал на кнопку, скрытую под столешницей. В кабинет вошел молодой человек в «тройке» , он широко улыбался, улыбались и его черные усики.

— Максим, что у нас на завтрак сегодня?

— Сегодня у нас легкий французский завтрак, а ля фурше.

— Дурак, ты знаешь, что такое «а ля фурше» ?

— Что-то вкусное, — заверил сияющий Максим и подмигнул Олегову.

— Ладно, готовь, мы пройдемся.

Ничего особенного Олегов не собирался увидеть, так оно и вышло. Двойной ряд колючей проволоки, коробки складов с маленькими окошками и огромными дверями. Разве, что запах, запах свежих фруктов приятно освежал. Один из складов был заставлен ящиками с яблоками и сочными грушами. Этот склад пахнет Россией, подумал Олегов. Предыдущий, заставленный деревянными клетями с дынями и арбузами, пах для него Азией.

— Есть тут у вас уже подготовленное к отправке? — как бы между прочим спросил Олегов.

— А что? — забеспокоился седой.

— Надо посмотреть, как упаковано, как оформляется.

— Да вот, у входа, видите, на ящиках написана серия? Это погрузочная марка.

Рассеянно кивнув головой, Олегов скользнул взглядом по чернильному номеру, стараясь его запомнить, если не весь, то хотя бы последние цифры. Также небрежно он провел рукой по яблокам, напряженно соображая, какого сорта яблоки. Нет, не первого, решил он, заметив кое-где ссадины и выбоины на кожуре.

— Хватит, пожалуй. Можно яблочком угоститься?

— Ради Бога! — с укором произнес седой. — Но позвольте предложить из другой партии.

И он достал из соседнего ряда огромное, почти прозрачное, яблоко. Олегов восхищенно поглядел на яблоко и попытался осторожно прокусить нежную кожицу. Это ему не удалось, душистый сок брызнул в разные стороны.

— Михаил Степанович, да вы аппетит себе не перебивайте, сейчас у нас завтрак.

— А бумаги? — нерешительно спросил Олегов.

— Само собой! Я ведь уже дал команду все подготовить!

Легкий французский завтрак оказался изобилием закусок, где с трудом помещались и такие деликатесы, как блюдо с полупрозрачными ломтиками рыбы и блюдо, заваленное черной икрой. В кабинете их ждали Максим с такой же сияющей улыбкой, представительный, как рояль, и еще один мужчина в белой легкой рубашке, по возрасту занимавший среднее положение между Максимом и седым.

— Назар Назарович ведет у нас делопроизводство, если вас что интересует — он на все ответит. Но, может, сначала чуть закусим?

Олегов с наслаждением втянул носом аромат отличных закусок, с утра он ничего не ел, не считая чашки кофе на вокзале да полгорсти таблеток, которые он незаметно для седого зажевал яблоком.

— А давайте параллельным методом? — предложил Олегов и подмигнул.

— Как скажете! — засмеялся седой. — По местам.

— Быть может…? — нерешительно спросил Максим, двусмысленно улыбаясь.

Седой отпасовал его показную нерешительность Олегову, обернувшись к тому и неопределенно покрутив в воздухе левой рукой. В контексте обстановки этот жест надо было понимать так: «не кажется ли вам, что за столом чего-то не хватает?»

Олегов милостиво кивнул головой и тут же небрежно спросил:

— Кстати, забыл, я должен еще глянуть накладные за последний квартал, и на то, что готовиться к отправке.

Лица у седого и у делопроизводителя стали скучными, улыбался лишь Максим, который улыбкой скрыл свое замешательство: доставать водку или минеральную воду?

— Пожалуйста, — вежливо, но с оскорбленным видом Назар Назарович выложил на стол уже приготовленные папки с накладными.

Олегов подошел, жуя на ходу ломтик ветчины, бегло просмотрел папки, удовлетворенно кивнул головой, сделал шаг к столу с закусками, затем, как будто что-то вспомнив, всплеснул руками, поднял свой дипломат, открыл его и вытащил пачку копий накладных, которые ему в Кабуле дал майор Орлов.

— Это что? — беспокойно спросил седой.

— Да так, поручили серить какие-то цифирки, — с досадой махнул рукой Олегов. — Ерунда, бумажная канитель. Здесь — совпадает, и здесь — совпадает, а здесь — нет, да ерунда, описка, наверное…

Он бормотал себе под нос, жадно вглядываясь в цифры, которые по обе стороны границы должны были, но никак не хотели совпадать. Партия яблок, которая готовилась на отправку, как он и ожидал, в накладных была помечена первым сортом.

— Ну, ладно, давайте закусывать что- ли, — предложил Олегов опешившей компании, небрежно бросив копии накладных на стол. Седой кивнул, тяжело опустился на стул, а Назар Назарович шагнул к столу с бумагами, жадно схватил копии, привезенные Олеговым и бегло, опытным взглядом, просмотрел их.

— Копии не заверены… — попытался было он возразить, но седой с досадой махнул рукой, давая команду сесть за стол.

— Может, по чуть-чуть… — неуверенно спросил он, но на этот раз неуверенность была не наигранной.

— Ладно, но только моей, — твердо сказал Олегов и достал из дипломата бутылку. Максим с оскорбленным видом поставил обратно на стол бутылку «Столичной» , которой он уже успел открутить белую головку.

— Максим, ради Бога, не обижайся, — усмехнулся Олегов, скручивая пробку своей бутылки. — На, разлей.

Пробку Олегов бросил в урну для бумаг, под столом, как он ее не разглаживал, крохотная дырочка от укола шприцем оставалась видна.

— Короче, кто вас послал, я не знаю, да вы и не скажете, — начал седой, когда все молча проглотили первую стопку, — но я хочу знать, что нужно лично вам?

Вот оно, подумал Олегов, и плевать мне и на Афган, и на армию, и на ту девку.

— Мне нужна машина, — коротко ответил Олегов.

— В каком смысле?

— Хотел бы купить машину, да нет денег, — с простодушным видом пояснил Олегов.

— Вы переоцениваете наши возможности, — недовольно произнес седой, махнув рукой Максу, чтобы то наливал еще.

— Я ничего у вас не прошу, — промычал Олегов, рыба была превосходна, такой он не ел никогда. Он старательно жевал, чтобы заглушить остроту вдруг возникшей досадной мысли, что не умеет выдавливать взятки, и поэтому ему никак из колеи не выбраться.

— Единственное, что я могу предложить, так это мой «УАЗик» , мотор отличный, списать — никаких проблем, — угрюмо предложил седой. Он не верил, что откупившись от Олегова, он решит все проблемы. Хапнет деньги, махнет в Кабул да и заложит, думал он, ошибаясь.

— Надо подумать, — кивнул Олегов Максиму, чтоб тот разливал.

— Да вы икорки попробуйте, — предложил седой, подавив зевок.

— Не ем, противно, — отказался Олегов.

— Признаться, и я эту парашу не люблю, — с отвращением произнес седой и ткнул окурком в блюдо с черной икрой, промахнувшись мимо ложки Назара Назаровича, в которую он явно метил.

В животе у Олегова забурчало. «Там у меня целая аптека, «— подумал он.

— Извиняюсь, туалет у вас…

— Максим проводит, — махнул рукой седой и сладко зевнул. — Пардон, а бумажки свои?

— Да ладно вам, свои же люди, — с укором посмотрел на него Олегов и, шатаясь, побрел за Максимом.

… Еще раз посмотрев на часы, Олегов решил, что пора выходить. В кабине туалета он просидел почти полчаса. Он осторожно приоткрыл дверь и выглянул в коридор — там, не теряя бдительности, на стуле спал Максим.

Олегов, стараясь не производить шума, пошел к выходу. На крыльце он огляделся. В стороне, на складах, копошились грузчики, контора стояла на территории складов. Беспечной походкой Олегов подошел к «УАЗику» , также беспечно обошел его по кругу, разглядывая и при этом соображая, наблюдают ли за ним из окна или нет. Пусть думают, что к машине прицениваюсь, подумал Олегов и ругнул седого и Назара Назаровича, — жлобы!

Лениво, но тихо открыв дверь, Олегов сел на место водителя. Завел. Тронулся. Впереди было двое ворот. Внутренние, деревянные, обтянутые колючей проволокой, были открыты, наружные — заперты.

Черт с ними, зло подумал Олегов, прибавляя скорость, если здесь начальство не уважают — буду таранить! Таранить не пришлось, из караульного помещения выбежал старичок — охранник и торопливо открыл дверь машине начальника.

… Вечером он был уже в Ташкентском аэропорту, который опять его поразил многолюдностью и толчеей. Вдоль всех стен вповалку лежали и сидели люди. Олегову стало тоскливо, когда он прошел мимо закутка, где традиционно кучковались те, кто летел «оттуда» . Он подошел к огромному, во всю стену, расписанию рейсов, выбирая, куда бы полететь, и, вдруг увидев, что к справочному бюро пробивается Максим в сопровождении двух рослых парней, понял, что кроме Кабула ему лететь некуда… Было в этой мысли и отчаяние, была и светлая, радостная нотка.

 

ГЛАВА 30

Сначала был неприятный холодок внутри — доклад о поездке в Фергану, затем радость — Гаури, затем леденящий холод — отец прислал испуганное письмо о том, что кто-то прислал бандероль, в которой оказался нож. Острый, с длинным лезвием нож, — и больше ничего…

— …Разве тебе мало заплатили за работу?

— Это не было предусмотрено, — нервничал Олегов.

— Так чего ты хочешь?

— У вас очень большие возможности, вы должны что-то сделать!

— Мы ничего тебе не должны.

— Но сделайте хоть что-нибудь! Иначе я сам…

— Даром ничего тебе не будет, учти.

— Я отдам обратно все деньги, что получил за Фергану!

— Даже так? А удвоить их не хочешь?

— Не понял…

— Еще работенка подвалила, Михаил. Ты парень не из робких, как раз для тебя. И батю твоего оставят в покое, и капитальчик свой удвоишь. Идет?…

… В полку жизнь шла своим чередом: наряды, караулы, строевая, боевые… Капитан Моисеев, командир роты, обиделся, что Олегов опять собрался в какую-то командировку, из-за обилия нарядов офицеры были нарасхват.

— Да, ладно, Гена, я всего на две недельки, да и не в Союз, а где-то при штабе, на вакантной должности.

— Как всегда, в штабах полный штат, а то что в ротах некомплект — никого не волнует, — ворчал Моисеев.

…Дулась и Гаури, когда он сказал, что опять едет в командировку.

— И что, ни разочек не сможешь за полмесяца появиться?

— Как же я из Ташкента раньше вырвусь? Никак…

Ночи были уже холодные, первые лучи солнца высветили свежий снежный покров на вершинах Пагмана, а взлетная полоса Кабульского аэродрома была еще в сумерках. «УАЗик» быстро прошелестел шинами по бетону и притормозил возле самолета «АН — 24 «, стоявшего чуть в стороне от основной стоянки.

— Стой, кто идет, — неуверенно раздалось из-за шасси. Часовой был в растерянности — устав уставом, но в машине наверняка начальство.

— Начкара зови.

Часовой прикладом ударил по борту, дверь открылась и выглянул более решительно настроенный начальник караула.

— Покажите допуск!

— Смотри.

— Все нормально, пилотов разбудить?

— Обойдемся.

Орлов и еще один офицер в синей летной куртке без погон полезли в самолет, а еще через пять минут с увесистым мешком направились было обратно к машине, где сидел Олегов, как вдруг начальник караула, рослый, широкоплечий парень с волевым подбородком неприязненно спросил:

— У вас был допуск на проверку, а не на то, чтобы груз куда-то выносить!

— А тебе, юноша, груз под охрану не сдавался, только самолет! — зло усмехнулся Орлов.

— Ну-ну, — угрюмо, не скрывая ненависти, сказал начкар.

Напрасно он так, с досадой подумал о нем Олегов, с этими подонками лучше не связываться, а если свяжешься — они ни перед чем не остановятся. Ладно, может, для него и обойдется…

… Не обошлось. Через полгода, отслужив в Афганистане, он получит телеграмму, обязывающую явиться в город Ташкент для дачи свидетельских показаний. С недоумением он выйдет из здания на улице Артиллерийской, озадаченный словами следователя. Оказывается, его никто не вызывал, ошибка, наверное. Вероятно, именно растерянность явилась причиной того, что он не заметил белых «Жигулей» , стремительно мчавшихся, когда он переходил дорогу. В Ташкенте такое движение…

Олегов был единственным пассажиром этого самолета, стремительно набиравшего высоту. Еще недавно Олегов летел в северном направлении под веселый гул и смех, мечтая, как закажет в ресторане яичницу из десяти яиц и обычного молока. А сейчас только он один, тоскливый гул самолета отзывается дрожанием в желудке. Более года Олегов не прыгал с парашютом, а вот так, даже без выпускающего, — ни разу. Уши заложило, самолет пошел на снижение, он проглотил слюну, барабанные перепонки отпустило. Со свистом медленно опустилась рампа, передвинув удлинительную ленту с карабином по тросу, Олегов подобрался поближе к зияющему отверстию. На географической карте, раскинувшейся внизу, был нарисован лишь грязно-желтый песок. Не долго, как обычно на прыжках, а коротко за спиной рявкнул сигнал. Олегов вздрогнул, хотя и ждал его. Господи, помоги, — прошептал или подумал он и бросил мешок вниз, и, не дожидаясь, когда он рванет его, прыгнул в пасть рампы сам…

Самолет растаял в сияющем небе, не было слышно ни звука, все заглушал свист дыхания и стук сердца. Мешок, болтавшийся на соединительной ленте где-то внизу, не давал устроиться поудобнее в подвесной системе, в паху больно сдавило лямками, Олегов ерзал и морщился от боли, оглядываясь по сторонам. Во все стороны, сколько хватало глаза, тянулась пустыня, барханы сначала показались ему крошечными, потом огромными. Он спускался на вершину огромного бархана, на его северную, темную сторону, но ветерок пронес его чуть дальше, и купол дернулся, попав в восходящий поток. Приземлился он мягко, удержался на ногах, купол неслышно обмяк и лег на песок. Олегов нетерпеливо расстегнул ножные обхваты, отбросил запасной парашют и так же торопливо стал расстегивать пуговицы на штанах… Вот он, настоящий кайф десантника, весело думал он, оправляясь и осматривая линию горизонта.

— Никто нас не ждет, — произнес он вслух, пробуя, как звучит его голос в этом солнечном безмолвии.

Закопав парашют в теплый песок, он подумал, что в разгар лета здесь настоящее пекло. Он отхлебнул из фляжки, взвалил на плечо мешок и размеренным шагом побрел на соседний бархан, который ему показался чуть выше. Но и он был ничуть не выше, с него также ничего не было видно.

— Найдут, они тебя обязательно найдут, слишком много ты стоишь, — сказал он мешку, закапывая его в песок. Затем он принялся за укрытие для себя — ямку на вершине бархана. Он решил, что так он сможет и сам наблюдать, и оставаться невидимым.

Ждать пришлось долго, почти до вечера, когда с севера появилась вереница из пяти верблюдов. Олегов вжался в песок, напряженно соображая, его ли это ищут, или надо еще потерпеть. Заметив, что караван пересекает бархан под неудобным углом, он понял, что они идут по азимуту, по линии пролета самолета. Он отполз чуть назад, оглянулся — ветерок давно сделал невидимым то место, где был закопан мешок, допил оставшуюся воду и встал. Караван сделал еще несколько, потом кто-то заметил Олегова, раздался короткий выкрик и…все замерло. Не шевелясь, Олегов смотрел, как верблюды, повинуясь командам, развернулись, и, расходясь веером, медленно пошли на него. Он вспомнил, как так же веером расходились боевые машины, приближаясь к разбитому каравану, и как выстрелом орудия разнесло раненному верблюду голову. У него закружилась голова, попробуй доказать теперь, что ты не верблюд…

Верблюды медленно приближались, их копыта зарывались в уже остывающий песок. И верблюды, и всадники оставляли длинные тени — солнце садилось. Всадники все были в халатах и головных повязках темного цвета. В руках у них Олегов видел автоматы, у одного — антенна передатчика за спиной. Морды верблюдов качались в трех шагах от него, когда караван остановился.

— Ты кто? — спросил один из всадников, он единственный был без автомата.

— Мишка, — сглотнув слюну, ответил Олегов.

— Белый мишка, да? — засмеялся всадник без автомата и спрыгнул с верблюда. — Меня зовут Рашид. Как добрались?

— Отлично! — заулыбался и Олегов.

Обмен паролями состоялся, можно было ненадолго расслабиться. Колесо судьбы сделало пол-оборота, теперь предстояло вернуться в исходную точку.

 

ГЛАВА 31

Проснулся Олегов, когда солнце уже светило вовсю. Тело ломило от долгой ночной тряски на верблюде за спиной у одного из всадников, так как колышущийся горб за спиной у него почему-то вызывал брезгливость. Он поднял руку и понюхал рукав своей давно почти до белизны вылинявшей формы — так и есть, насквозь провонял верблю-жатиной.

— Что, Миша, проснулся?

Олегов вздрогнул и рывком поднялся. Это был Рашид, мужчина лет сорока. Он был единственным, наверное, кто не носил усы в этом лагере.

— Да, хорошо поспал, — сладко потянулся Олегов.

— Скоро завтракать будем.

— Ох, скорее бы, вчера я тоже лишь завтракал, да и то, когда солнышко спало, — ответил Олегов.

Он осмотрелся, сквозь щели в палатку пробивался солнечный свет, внутри все было застлано старыми вытертыми коврами, в углу грудой лежали подушки и одеяла.

— Страшно с парашютом прыгать? — с интересом спросил Рашид.

— Чем больше прыгаешь, тем страшнее, — ответил Олегов.

— А сюда с грузом прыгал до этого? — спросил Рашид, не очень-то надеясь на правдивый ответ.

— Я — нет, другими способами путешествовал, — неопределенно ответил Олегов.

Рашид помолчал, внимательно разглядывая Олегова, затем спросил то, что собирался спросить с самого начала:

— Это, конечно, не мое дело, Миша, но скажи, если можешь. Откуда у вас такой товар? И много ли есть еще?

Олегов задумался на мгновение. Ему нужна информация о товаре, подумал Олегов, а что нужно мне? Мне нужно вернуться назад. Мне нужно, чтобы меня не пристрелили здесь, как отработанный материал, а благополучно переправили обратно.

— Честно скажу, не знаю, сколько всего. Но своими глазами видел — много. Откуда взяли — не мое дело. Знаю, что свежий.

— А что, вернешься — снова полетишь? — в глазах Рашида светился жадный интерес.

— Не знаю, у меня есть хозяин, — рассудительно ответил Олегов. — Заплатит также хорошо — полечу и раз, и два… А вообще-то, не знаю. Товар свежий, хозяин только начал искать покупателей.

Рашид понимающе кивал головой.

— Ладно, пошли завтракать. Отправлю тебя обратно, как и обещал, с надежными людьми.

Рашид, а следом за ним и Олегов вышли на каменистую площадку в расщелине скал. Олегов с наслаждением вдохнул свежий утренний воздух и встрепенулся, сгоняя остатки сна. На площадке стояло еще две палатки, в самом углу были привязаны верблюды, рядом дымился костер, сидели люди. В другую сторону открывалась чуть прикрытая пыльной маскировочной сетью панорама: котловина, окаймленная невысокими горами, и кишлак в ней. Кишлак показался Олегову нежилым, зелени он видел мало, крайние дувалы были разрушены.

— Там живут люди? — спросил он у Рашида.

— Мало. Вода ушла, — коротко ответил тот.

Смех и оживленный разговор у костра смолкли, когда они подошли. Рашид сел первым и жестом руки указал Олегову место рядом с собой.

— По-русски никто из них не разговаривает, так что дорога вам предстоит скучная, — сказал Рашид и кивнул головой кашевару, чтобы он наполнил миску Олегова густым супом.

Перцу в супе было многовато, он был горячим. Олегов осторожно хлебал его и разглядывал людей вокруг костра. Их, не считая Рашида, было шестеро. Еще одного Олегов увидел вверху, на уступе, вероятно, он был наблюдателем. Там же торчала антенна. Замолкшая было беседа понемногу оживлялась, тема разговора, как видно, была смешной, Рашид тоже улыбался после некоторых реплик. Больше всех веселил компанию молодой широколицый парень в полосатом халате, его реплики были самыми смешными.

Наблюдатель вдруг коротко свистнул, все замерли, потом он что-то крикнул и все снова оживились, а еще через двадцать минут на площадке, тяжело дыша, появился старик с большим мешком, из которого торчало сено, а следом за ним шел веселый черноглазый парень, он приветственно взмахнул автоматом.

Старик, подобострастно всем кланяясь, пошел с сеном к верблюдам, а его сопровождающий стал возбужденно что-то рассказывать, его перебивали вопросами, оглядываясь на старика, а парень все восторженно говорил. Неожиданно в его речи прозвучало одно русское слово, слово это было «комсомол» .

Внимание компании переключилось на Рашида, у него что-то спрашивали. Он снисходительно улыбнулся, разрешающе махнул рукой, потом что-то строго добавил. Подошел старик, поклонился, ему велели сесть. У него что-то спрашивали, появились угрожающие нотки, снова прозвучало слово «комсомол» , узнал Олегов и слово «пайса» .

— Если хочешь — отдохни, еще долго ждать, пойдешь только следующей ночью, — сказал ему Рашид тихо, склонившись к его уху.

— А чего ждем?

— Еще люди будут, — неопределенно произнес Рашид, видимо, не желая углубляться в подробности.

Олегов понимающе кивнул головой и пошел к палатке. Внутрь ему заходить не хотелось, воздух там был густым от запаха пота и жира. Он взял ватную подушку, одеяло и устроился рядом с палаткой на теплых камнях. Незаметно он задремал, сон его был не глубоким, спать на камнях было жестко, периодически он просыпался, пытаясь устроиться поудобнее.

— Хешт-вала кис? /1/ — вскричал кто-то возле костра, окончательно разбудив Олегова. Солнце уже клонилось к земле, голова болела, видно, напекло. Олегов тяжело приподнялся и стал растирать затекшую от неудобной позы шею.

Внезапно наблюдатель на скале пронзительно заверещал, указывая вниз рукой. Люди, игравшие в карты возле костра, все бросив, бросились к маскировочной сетке. Под их вопли и выкрики на площадке появились двое парней и девушка в длинном желтом платье, очень ветхом. Парень, сопровождающий девушку, торжествующе размахивал коричневым школьным платьем, из которого девушка лет пять как выросла.

— И-ра чанд кимат када?/2/ — крикнул наблюдатель с уступа.

— Э, кар-е хода боку! /3/ — сердито крикнул ему в ответ мужчина с лысой головой, которого, как понял из разговора Олегов, зовут Аслам. Аслам снова повернулся к девушке, его лицо расплылось в сладкой улыбке, он провел по ее щеке пальцем и ласково спросил:

— Комсомол?

Девушка молчала, казалось, она была совершенно безразлична к происходящему. Несмотря на темные глаза и черные волосы Олегову почудилось в ней что-то европейское. Как Гаури, некстати подумал он и разозлился на самого себя, ругнув — не лезь не в свое дело, это чужая страна, у них свои законы.

Не дождавшись ответа от девушки, Аслам утвердительно ответил:

— Комсомол.

После чего он с игривой улыбкой ткнул ее пальцем в живот.

— На-пак атешаки,/4/ — устало ответила ему девушка.

Аслам с яростью ударил ее по щеке, рванув на ней платье, но порвать не смог, девушка упала на каменистую землю. Он рывком поднял ее и толкнул в сторону палатки.

— Э, занака дест-ба-дест?/5/ — обиженно спросил у Аслама парень, который ходил в кишлак.

— Йак-ба-йак,/6/ — усмехнувшись, ответил ему Аслам и скрылся в палатке.

— «Кто пошел с бубен?»

— «Какую цену он назначил за это?»

— «Эй, занимайся своим делом!»

— «Грязный сифилитик!»

— «Эй, бабенку по рукам?»

— «По одному»

Аслам был в этой компании старшим по возрасту, Рахима не было. Парни сгрудились возле палатки, возбужденно посмеиваясь, кто-то принес брошенные у костра карты. Тот, что был в полосатом халате, быстро раздал по три карты. Очередь определяют, догадался Олегов и отвернулся, лег на бок, положив ухо на подушку, собираясь заткнуть второе, если будут слышны крики.

Криков не было, вместо этого через некоторое время наблюдатель что-то крикнул насмешливым голосом, и на площадке появился старик с жалкой улыбкой. Он робко подошел к людям, сидящим у палатки.

— Амадом ке пайса,/1/ — просительно сказал он, обводя всех глазами.

— Гом-шо!/2/ — отмахнулся от него один из парней.

Старик испуганно отскочил в сторону. Из палатки вышел торжествующий Аслам. Едва не сбив того с ног, в палатку юркнул парень в полосатом халате, видно, сам себе он сдал удачные карты.

— Йак дохтара хубес! /3/ — с ленцой произнес Аслам и, довольный собой, отошел в сторону и сел на камень не так далеко от палатки, рядом с которой лежал Олегов. Заслышав шаги, Олегов повернулся и встретился взглядом с Асламом.

— Ага меха-уи аз зендагит хайр бе-бени и-йя бо-ро,/4/ — широко улыбаясь, сказал ему Аслам.

— Фарванист,/5/ — буркнул в ответ Олегов. Это было единственное слово, которое он мог употребить к месту. Это слово он знал по отрывку из разбитной песенки: «…ну а нам фарванист, нам на это наплевать, басмачи, афгана вашу мать.»

Аслам пожал плечами и глубокомысленно произнес:

— Аз бе-кар шештан када дохтар зайадан хубас./6/

Старик, пришибленно сидевший в стороне, подошел к ним и снова задал свой вопрос:

— Амадом ка-пайса?/1/

Аслам с досадой махнул рукой, как будто отгоняя муху, поднялся и лениво побрел к костру, где в котле уже что-то дымилось.

Старик посмотрел ему вслед и перевел взгляд на Олегова, собираясь у него что-то спросить. Упреждая его вопрос, Олегов сказал:

— Не фамидам. Не понимаю.

Как будто обрадовавшись, что его не гонят сразу, старик просительно заулыбался.

— Деньги, мне обещали много денег заплатить за бабу, — заговорил он по-русски.

— Не знаю, подожди Рахима, — нехотя ответил Олегов, потом спросил. — А что, это твоя дочь?

Старик махнул рукой.

— Внучка, но не от мусульман ханум. В городе жила, я и забыл про нее. Приехала.

— У тебя было две жены? — спросил Олегов.

— Было. Давно было. Одна — мусульман. Другую давно купил мне отец, русскую жену.

Дальше расспрашивать Олегову не хотелось, что-то ему подсказывало — прекрати, хуже будет. Но и грубостью прервать разговор он не мог.

— Откуда она тут взялась?

— Русские убивали русских. Отряд шел. У солдата была женщина, он просил ее спрятать. У отца была лавка, много денег, он купил ее и спрятал.

— Хорошо спрятал? — усмехнулся Олегов.

— Хорошо. Комиссар ее искать приходил, в лавку. Отец ему, чтобы не искал, ожерелье дал, из стекла, в горах бывает.

— Взял?

— Нет, — засмеялся старик. — Подержал и бросил. А солдат с ним был, с ружьем, так тот за спиной комиссара схватил — и в карман.

— «Я пришел получить свои деньги» /фарси/

— «К черту, исчезни!»

— «Хорошая девушка»

— «Хочешь получать от жизни удовольствие — иди туда.»

— «Наплевать.»

— «Чем сидеть без дела, лучше делать девочек.»

Олегов кивнул головой, глянул на небо, на котором стали проступать звезды, и спросил:

— А что, у той русской жены твоей были еще дети, не от тебя?

— Зачем обижаешь, — сказал старик и стал возиться в складках своего халата. Он извлек и показал Олегову истрепанную полоску картона, сложенную гармошкой. Он развернул ее и стал показывать пальцем.

— Вот у меня сын родился, вот я дома был, а вот — война была, детей не было, а вот — на заработки ездил. Я умный, когда меня дома нет — записал.

Олегов изумленно смотрел на этот календарь, описывавший половую жизнь этого старика более чем за шесть десятилетий. Конечно, он не всегда был стариком.

— Хороший картон раньше делали, — некстати сказал Олегов.

— Не картон, кожа такая. Не знаю, как по-русски называется. — гордо ответил старик, непонятно, чем больше гордясь, то ли революционным контролем и учетом за рождаемостью детей в семье, то ли качеством материала, на котором исполнен календарик.

— Может быть, родственничками будем?… — пробормотал Олегов.

— Что? — подобострастно склонился старик.

— Ничего, отстань. Иди, Рахима жди, — грубо ответил ему Олегов.

Старик с обиженным видом отошел, а Олегов привстал, поправил одеяло и снова лег. Настроение у него стало скверным. Предположим, я подойду к костру, схвачу автомат и перестреляю их всех, подумал он. А зачем, и что потом? Конечно, героином торговать нехорошо, да и людьми тоже… На этой дурацкой мысли и оборвались его размышления, потому что всполошился в своем гнезде наблюдатель, вполголоса что-то заверещавший.

Внизу у кишлака светились фары двух машин, а еще минут через двадцать на площадке появился Рашид в сопровождении человека, одетого по-городскому.

— Миша!

— Чего?

— Вставай, пойдем сейчас! Ты готов?

— Все свое ношу с собой, — усмехнулся Олегов. Собирать ему было нечего. Карманы были совершенно пусты. — А почему такая спешка? Ведь ты говорил, что завтра?

— Не один пойдешь, — озабоченно ответил Рашид и добавил в полголоса, — с серьезными людьми пойдешь, а им ждать некогда…

… Кто из них были людьми серьезными, а кто — не серьезными, определить было трудно. В свете ярких звезд и узкого серпа луны были видны лишь черные силуэты людей и верблюдов, на которых перегружали груз из машин с потушенными фарами. В свете приборной доски одной из машин Олегов заметил мужчину в пиджаке и галстуке, таких нелепых в этих песках. Рядом с ним сидел Рашид и что-то говорил, а тот, что в галстуке, молча слушал, рассеянно глядя сквозь Олегова

…И опять для Олегова не нашлось персонального верблюда, неудобство доставлял и груз, не дававший свободно положить ноги.

— Ех! Ех! — понукали верблюдов быстрее шевелиться невидимые в темноте голоса. Олегов попытался по звездам определить, в каком направлении они идут, но не смог — небо над ним тряслось, надо было крепче держаться, да и Большая Медведица словно спряталась среди ярких звезд, тысячами глаз с любопытством глядевших вниз, на караван из пяти верблюдов, спешащий на юг.

Караван вдруг остановился на гребне высокого холма. Послышался негромкий разговор, явно что-то ожидалось, что-то должно было произойти.

Граница рядом, понял Олегов. Он вспомнил о новинке научно-технического прогресса, рожденной благодаря Афганистану — минных полях, не поддающихся разминированию и реагирующих на шаги человека или верблюда, но не других животных, — и приуныл, но затем справедливо рассудил, что раз Рашид отправил его с серьезными людьми, то и минные поля на границе тоже учтены.

С далекой сопки километрах в десяти вдруг вспыхнул прожектор, такой же мощный, как те, что стерегли ночной Кабул. Олегов приготовился выполнять команду лечь, но ее не было. Прожектор в считанные мгновения оббежал окружность, на миг ослепив и их. Верблюд под Олеговым вздрогнул и уперся в склон высокой сопки где-то впереди, куда они шли.

И опять тяжело застучали по ночной пыли копыта верблюдов, направляемых к той сопке, которую периодически высвечивал прожектор.

Безумно-яркий глаз прожектора хладнокровно глядел, как люди за поводья тащили упирающихся верблюдов в полосу белого света по склону холма к контрольно-следовой полосе сквозь дыру в колючей проволоке. Люди, да и верблюды, наверное, чувствовали облегчение, удаляясь все дальше в темноту. И стоило им перевести дух, оставив границу в километре позади, как единственно безопасный проход вздыбился от артиллерийских разрывов, вздымавших невидимые в ночи тучи пыли и заметавших следы каравана…

…День, ночь и еще день были наполнены для Олегова тягостным ожиданием, ему хотелось, чтобы верблюды шли быстрее, чтобы быстрее уйти из этих песков и каменистых холмов, которые он воспринимал как враждебное пространство. Четверо его спутников, неразговорчивых как с ним, так и между собой, вели себя так, как будто подобные походы были для них делом привычным. Выделялся из них лишь тот, которого Олегов видел с той стороны границы в машине. Тогда он выделялся галстуком в пустыне, теперь же — подчеркнутым бездействием. На привалах он не хлопотал вокруг верблюдов, он не шел с миской за едой — ему приносил ее Аслам, кланявшийся подобострастно молодому парню с тонкими чертами лица, с тонкими усиками, одетому в грязный засаленный халат. Так ведет себя хозяин, решил для себя Олегов. А хозяина, как видно, интересовал прежде всего груз: небольшие, но очень тяжелые тючки на двух верблюдах. Один был закреплен на верблюде «хозяина» , а другой, по какой-то логике, был приторочен на верблюде Олегова.

Вопросов Олегову никто не задавал, да и он не решался вступать с кем-нибудь в разговор. Пусть все идет, как идет, — решил он. Гнетущее молчание и недоверие друг к другу легче стало переносить, когда ночью, обходя невидимое селение, к ним привязалась собачонка. Это была та порода, единственно которая и выживает в эпоху гражданских войн, когда население поголовно вооружено и жрать нечего. Грязная жалкая собачонка, которая прямо стелилась по земле, со слезами к глазах выпрашивая кусок хлеба, совершенно не умела лаять, из глотки у нее вырывался еле слышный хрип. Стоило Олегову оставить ей горстку каши, как она безоговорочно признала его за своего хозяина, подхалимски улыбаясь, бежала рядом с его верблюдом.

Не отстала она и тогда, когда они вошли в предгорье, а затем ступили на горную тропу. Собачонка лишь взвизгнула, когда верблюд Олегова оступился на неустойчивом камне и присел на передние ноги. Сзади что-то сердито крикнули, Олегов, не зная, что нужно делать, соскочил с верблюда, подбежал Аслам с перекошенным от злобы лицом, схватил за поводья и стал дергать. Верблюд, тяжело раздувая ноздри, поднялся, шагнул вперед и…повалился с тропы вправо, в некрутой откос, усеянный острыми обломками скал.

Аслам и еще двое вооруженных погонщиков подошли к хозяину каравана, то коротко скомандовал, и все трое спустились вниз, принялись освобождать верблюда от груза. Из брезентовых мешков с поклажей были извлечены две сумки из плотной желтой кожи, которые, как видно, и составляли главную тяжесть груза. Аслам схватил сумки и, натужно сгибаясь, потащил было их к своему верблюду, но хозяин, зло улыбаясь тонкими губами, крикнул, останавливая его. Сумки закрепили на верблюде одного из вооруженных охранников. Самого парня, к его неудовольствию, пересадили к Асламу, а его место занял Олегов. Собачонка, повертев головой то в сторону дергавшегося в ложбине верблюда, то в сторону уходящего вверх по тропе каравана, побежала за караваном.

Теперь, когда сумки не были укутаны одеялами и брезентом, Олегов мог составить впечатление о багаже хозяина. Добротная кожа и прочный металлический запор с замком производили солидное впечатление. Чуть видно на коже проступало тиснение — английские буквы и арабская вязь. Нет, это не боеприпасы, — понял Олегов, ударяясь ногами в сумки и опираясь на них руками. Металл, полный мешок металла, если там золото, так откуда же так много? Он трясся на верблюде и размышлял об этом, чувствуя, что у него просто не хватает фантазии и воображения, чтобы догадаться. Во всяком случае, не Бабраку везем…

Перевал оказался не крутым, за узкой извилистой тропой караван вышел на плоскую вершину горы, усеянной гравием. Главные вершины были далеко впереди, клонящееся к закату солнце высвечивало далекие их вершины, уже посеребренные ранним осенним снегом. За полчаса преодолев плоскогорье, они достигли спуска в долину. По оживлению Аслама и его людей, Олегов понял, что им предстоит последний переход. Сама долина была уже погружена в сумерки, ни дорог, ни кишлаков видно не было. Чуть спустившись вниз, они спешились в укромной расщелине.

Хозяин каравана весь груз сложил в одно место, сам сел в стороне, стал перематывать грязные обмотки на ногах. Аслам послал одного из парней вверх на скалу наблюдать, а сам с напарником принялся разводить костер.

Хозяин недовольно что-то спросил у Аслама, тот, оправдываясь, ответил и показал небольшой мешочек, извлеченный из поклажи.

— Что он сказал? — впервые за два дня молчания спросил Олегов, он почувствовал, что его голос слегка сел.

— Хочет варить суп из нута, а его варить нужно всю ночь, — улыбнулся черноглазый парень и провел большим пальцем по узкой щеточке черных усов.

— Нут?

— Так здесь называется горный горох. Очень вкусный суп.

— Понятно, — Олегов помолчал с минуту, затем снова взглянул на владельца мешков с золотом, одетого в вонючее тряпье. — Так как я доберусь до Кабула? Ты ведь здесь главный? Мне нужно в Кабул.

Тот засмеялся, кивнул головой.

— Знаю, знаю. Утром ты и узнаешь. Ложись спать.

К середине ночи скалы остыли совсем. Холодный камень стремился высосать тепло из спящих человеческих тел, лежавших, завернувшись в одеяла, на площадке. Почувствовав, что холод пробирает спину до самых почек, Олегов перевернулся на живот, поджал под себя руки, но и так удалось подремать совсем недолго из-за неудобства. Совсем уже очнувшись ото сна, Олегов глядел в сторону костра, размышляя, не пойти ли туда, коротать время у огня.

Аслам у огня не спал. Приготовление супа из нута, как оказалось, было делом кропотливым. Олегов видел, как Аслам что-то сливал, промывал, затем снова клал в два котла над костром, резал мясо и еще что-то. Лишь единственная кулинарная операция показалась странной — оглянувшись, Аслам откуда-то из шаровар достал небольшой пакетик и высыпал его содержимое в тот котел, что был побольше.

Нет, к костру я не пойду, решил Олегов, береженного Бог бережет, как говориться, глаза в стенку — и вдоль стены, никакой инициативы…

На рассвете ему все же удалось вздремнуть, проснулся он от солнечных лучей, ласково согревавших его лицо. Он встрепенулся, сел. Рядом весело вертела хвостом собачонка. Небо было как всегда празднично-синим.

— Хорошо поспал? Пойдем кушать, — улыбаясь, сказал хозяин каравана.

— Слушай, а ты не араб? — спросил вдруг Олегов. Ему почему-то показалось, что он разглядел неуловимую разницу между чертами лица хозяина и всех остальных.

Араб, если он был арабом, перестал улыбаться и жестко спросил:

— А тебе зачем это знать?

— Да мне-то ни к чему, — пожал плечами Олегов, — я только хотел сказать, что мне не понравилось, как Аслам ночью в котел с супом какой-то порошок насыпал… Мне ведь в Кабул надо…

— Сам видел? Что видел? — араб сел рядом.

— Он из штанов какой-то пакетик достал, оглянулся и высыпал. Может, так и варят суп, не знаю. Тебе решать, ты хозяин…

Араб задумчиво кивнул головой, посмотрел в сторону костра. У костра был один Аслам. Один парень был наверху наблюдателем, а другой возился с поклажей спиной к ним. До костра было шагов пятнадцать.

С той же задумчивостью араб протянул пустую руку собачонке. Та подползла на животе, лизнула ладонь раз, другой. Араб поманил ее, стал ласково гладить ее по загривку, искоса поглядывая на Аслама. Не поверил, решил было Олегов, как вдруг в тот миг, когда Аслам отвернулся от огня в сторону подстилки, на которой лежали ложки и миски, араб схватил собачонку, с силой швырнул ее в котел и тут же принял прежнюю расслабленную позу.

Котел, сбитый собакой, рухнул вместе с ней в огонь, пламя и обжигающее варево на миг пробудили в собаке ее собачье достоинство. Она завизжала прорезавшимся от боли голосом и волчком завертелась по площадке.

Взбешенный Аслам попытался ударить ее ногой, но промахнулся и схватил автомат, лежавший под подстилкой. На визг собаки подбежали двое других. Араб вскочил со своего места, что-то заговорил, указывая то на небо, то на автомат. Олегов понял, что он говорит, что выстрелы будут слышны.

Олегов встал, подошел к Асламу, взял у того из рук автомат. Аслам выпустил его из рук неохотно, лишь повинуясь команде араба. Олегов повернулся к одному из парней, показал пальцем на темный головной убор: «Дай! «Взял его, размотал и стал длинной матерчатой лентой плотно закручивать дульный срез автомата. Это, конечно, не настоящий глушитель, подумал Олегов, прицеливаясь в корчащуюся от боли, спасшую его жизнь собаку, с которой уже начала облезать шерсть. Выстрел прозвучал глухо, чуть смягченный тканью. Олегов протянул автомат обратно Асламу, но тот не успел его взять, автомат перехватил араб и повесил себе на плечо.

Завтракали все молча, у Аслама нашелся мешочек, плотно набитый толчеными грецкими орехами, перемешанными с кишмишом, всем хватило по две горсти. Еще через час, что-то увидев в долине у подножья горы, засвистел наблюдатель.

— Тебя зовут Миша? — спросил араб.

— Да.

— Воин-интернационалист?

— Да, — криво усмехнулся Олегов.

— Мы тоже интернационалисты, — улыбнулся араб.

— Да, я вижу…

— Что видишь?

— Вижу, что все заодно: и мои бугры, и духи, и граница для вас нараспашку… И золотишко, наверное, не советское везешь…

— Откуда знаешь про золото? — насторожился араб.

— Вот тут у меня еще кое-что есть, — Олегов тронул пальцем свой висок. — Вот только как вы такие мешки в Союз провезли? Впрочем, вопрос идиотский, граница вам не помеха.

— Законы и границы — это паутина, которую плетут пауки, чтобы ловить мошек. А мы — жирные мухи, которые эту паутину рвут. А таможня… Таможню можно купить. В конце концов, все можно провезти дипломатической почтой…

— Как эти мешки?

Араб засмеялся, шутливо погрозив пальцем.

— Ладно, Миша, будет трудно — позвони. Вот телефон.

На помятой бумажке он карандашом вывел несколько цифр, написал он их не в строчку, а кольцом.

— Вот эта первая, в эту сторону читать. А лучше запомни.

— Кого спросить?

— Сам назовись. Лучше не Миша, а… Шом. Пусть ты будешь Шомом.

— Это телефон в Москве или в Кабуле?

Араб снова засмеялся.

— Да нет. В Эр-Рияде.

— Это где?

— На карте посмотришь, — снова засмеялся тот.

— Однако… — пробурчал Олегов.

Среди шейхов у меня друзей еще не было, подумал он, пряча бумажку в карман.

— Все, сейчас нас встретят, — сказал араб. — Тебя сначала отвезут в Мазари-Шариф, затем прямо в Кабул.

Снизу послышались голоса, что-то в ответ кричал наблюдатель. Типичные духи, — подумал Олегов, глядя на пестро одетых людей с автоматами. Они подходили к Асламу и его спутникам, приветствовали их, трижды целовали в щеки, под общий смех один полез целоваться к Олегову. Он сначала отшатнулся от неожиданности, но пару раз все же коснулся щекой, давно не видевшей бритвы, такой же волосатой щеки маджахеда.

Вниз верблюдов, как обычно, вести было намного труднее, чем вверх. Незаменимые в песках, они неуверенно шли по камням. К тому же, только ступив на тропу, передний верблюд наложил себе под ноги вонючую кучу, что позабавило всех и вызвало веселое возбуждение.

Аслама из виду Олегов потерял, как и его товарищей. Не зная, куда приткнуться, он ходил следом за арабом. Тот, впрочем, не возражал. Через полчаса, благодаря этому, Олегов стал свидетелем сеанса связи. Прямо на земле расстелили небольшой коврик, засверкавший чешуйками элементов солнечных батарей, рядом на камне развернули складную тарелку космической связи.

Выждав несколько минут, пока бородатый связист не настроил аппаратуру, араб взял в руки телефонную трубку элегантной формы и стал говорить в нее, весело улыбаясь:

— В Эр-Рияд звонил, папе? — полюбопытствовал Олегов, когда араб отдал трубку связисту.

— Угадал! — захохотал араб. — А что, хочешь поговорить? Говори номер.

Олегов отрицательно покачал головой. Звонить ему было некуда. Дома у него телефона не было. А если позвонить на работу отцу, то там бы ответили, что он уволился и уехал неизвестно куда. «Батя, на твое имя пришлют деньги, бери все и срочно уезжай к бабе Глаше, сам знаешь куда, адрес никому не говори. Писем мне не пиши, и я не буду. Дай Бог — через год встретимся… «Письмо уже дошло, наверное, до далекого степного Усть-Каменогорска, до улицы со звучным названием «Набережная красных орлов» .

Вскоре, поднимая за собой шлейф белой густой пыли, подъехали два огромных грузовика. «Мерседесы» , как обычно, были сплошь разрисованы, кабина увешена гирляндами и кисточками. В кузовах блеяли овцы, через щели виднелась их грязно-серая шерсть и безучастные мордочки.

— Это что, за мной? — мрачно спросил Олегов. Ехать в вонючем грузовике ему представлялось еще более худшим, чем трястись на верблюде.

— Через горы долго, да и опасно, мало ли что может случиться, — ответил араб и кивнул головой водителю, бородатому старику.

Водитель махнул Олегову, чтобы тот шел за ним и первым полез в кузов грузовика. Все оказалось еще хуже, чем предполагал Олегов. Растолкав овец, он указал Олегову на нишу в кузове у самой кабины, прикрытую досками, испачканными овечьим пометом.

Стараясь сохранить невозмутимость, чувствуя, что сгорает от стыда, Олегов лег в нишу на живот и положил под голову руки. Послышались веселые голоса, смех, эти звуки заглушались топотом копыт прямо над головой. Еще немого, и «Мерседес» затрясся по ухабам грунтовой дороги, вытрясая внутренности Олегова.

Ящерица во всем виновата, — подумал Олегов. Да нет, ящерица была потом. Скоро начался асфальт, Олегов понял, что скоро они выедут на ту самую дорогу, с которой несколько месяцев назад начались его злоключения. Из всего, что выпало ему, самым унизительным ему казалась эта дорога, это возвращение в Кабул в грязи, в овечьем навозе, который сочился сквозь щели.

Изредка приходил сон, и снова на каком-нибудь ухабе он просыпался в грязь и зловоние. От еды на одной из коротких стоянок он отказался — боялся, что вырвет. Единственное, о чем он мог думать, так это о том, сколько ему еще осталось ехать. Если удачно подъедут к Салангу, то через сутки, военные же колонны это расстояние со всеми предосторожностями проходили не быстрее, чем за двое-трое суток. Лишь бы не обстрел…, да собаки, которые вместе с саперами перед Салангом обнюхивают каждую машину на наличие взрывчатки. Интересно, чем я сейчас пахну? Наверняка, не взрывчаткой…

 

ГЛАВА 32

… В комнате полумрак, окна задернуты плотными красными шторами. В комнате сидят два человека. Один — в халате, запахивающем тучное тело, кресло под ним поскрипывает. Другой — загорелый и худощавый, он одет в добела выгоревшую военную форму, на его погонах по три маленьких звездочки. Они молчат, тема разговора уже исчерпана, они лишь довольно поглядывают друг на друга.

— Завидую тебе, мне Ташкент очень нравится, давно как не был там, — говорит толстяк со вздохом сожаления.

Его собеседник ухмыляется, разводит руками, мол, ничего не поделаешь. Потом он вдруг спохватывается:

— Вот только… — и замолкает.

— Говори, говори, — хмурится толстяк.

— Девушка, конечно, хорошая…Вот только я боюсь, она недостаточно несчастна, чтобы во-первых — вызвать жалость, а во-вторых — согласиться на поездку.

— Куда она денется, согласится, — машет рукой толстяк, но потом добавляет, — А ведь что-то в этом есть. Здорово ты это сказал: недостаточно несчастна… Хотя, что у нее осталось — выживший из ума дед, который вот-вот помрет.

— Вот именно, как такого бросишь, — вздыхает собеседник толстяка и улыбается.

Беседа снова гаснет. Расслабившись в удобных креслах, они молчат в полумраке, то ли о чем-то размышляя, то ли в ожидании чего-то…

 

ГЛАВА 33

— Нет, мужики, не уговаривайте, сначала в отгуляю отпуск, а потом располагайте мною на все сто, — упорствовал разомлевший после горячего душа Олегов. Чистая простыня с жирным штампом «Министерство обороны» , в которую он был завернут, дарила ощущение блаженства.

Покой и чистота — это сейчас, а до этого — вынимающий слезы холод на перевале, да вонь и пыль в долине. И самый трудный участок пути: от Хар-Ханы, «ослиного дома» , через пустыри до аэродрома, рискуя нарваться на пулю своего часового.

Солнце еще не взошло, когда Олегов уже осторожно стучался в одну из дверей офицерского модуля. Орлов сразу повел его в душ, а вонючую грязную форму затолкал в стиральную машину, обильно посыпав порошком СФ-27, применяющимся в армии для дегазации-дезактивации, самым сильным стиральным порошком в мире.

— Но ты же сам говоришь, что там сильно интересуются товаром, — стоял на своем Орлов, пытаясь уговорить Олегова еще на одну поездку.

— Мало ли что может случиться, — усмехнулся Олегов. — Обидно было бы влететь, не отгуляв отпуск. И не уговаривайте, ни за какие деньги…

— Ну хорошо. Но ведь ты мог бы кое-что перебросить, уезжая в отпуск?

— Ну ты и упорный! Я же сказал тебе, хочу спокойно уехать, спокойно отгулять, расслабиться… А потом — снова за работу.

К девяти Орлов ушел на развод, пообещав потом устроить беседу Олегову с «более авторитетными для него людьми» . Встречаться ни с кем не хотелось, поездка в вонючем грязном ящике лишь укрепила в нем желание прервать вынужденную цепь поступков, уводящую в какой-то совершенно иной мир. У него было ощущение, что в одном физическом пространстве сосуществуют два механизма, колеса которых крутятся в разные стороны, не мешая друг другу, но захватывая его зубьями, увлекая одновременно в чуждые друг другу орбиты.

В конце концов, пора определиться, думал Олегов, решительно шагая в еще влажной форме в сторону КПП, где он рассчитывал найти попутную машину до своего полка. В руке он сжимал командировочное предписание, подготовленное Орловым и оправдывавшее его отсутствие в полку, он не положил его в карман, чтобы не намокло.

… Неделя прошла в предотпускных хлопотах, из которых самым трудным оказалось найти коричневые парадно-выходные ботинки. В полевой форме через границу почему-то не пускали, а удовлетворявшей его гражданской одежды Олегов не купил. Не купил потому, что в военторге ничего подходящего не было, а в город он твердо решил не ездить.

Рапорт был уже подписан и паспорт заказан. Но чем ближе был день отъезда, тем сильнее крепло у Олегова чувство, что что-то должно случиться. Все было как обычно: недолгий развод, нудные занятия, опостылевшая еда в столовой, вечером — чай и нарды. Компания, правда, уменьшилась. Пока Олегов был в отъезде, лейтенант Люшин в очередном подпитии ночью вздумал сходить на «виллу» , откуда с помощью знакомых связистов узла связи «Булава» порой названивал в Москву отцу и подругам. На одном из перекрестков он был задержан афганским патрулем, как те доложили — «на полпути к американскому посольству» . В двадцать четыре часа с пометкой в личном деле «без права на льготы» его отправили в Союз…

… Итак, все было, как обычно. Необычным было лишь ощущение, что он — рыбка в аквариуме, и за ним наблюдает глаз, такой огромный, что он даже не воспринимается как глаз, но частицами которого, возможно, и являются люди в серой и зеленой форме, замшелые стены дворца, увядающий дворцовый сад.

Ощущение это было настолько тягостным, что Олегов облегченно вздохнул, когда безотчетная тревога чуть-чуть прояснилась.

Он брел в казарму после обеда один, когда с ним поравнялся солдат из бригады национальной гвардии, у которого вместо форменной фуражки на голове была черная шапочка, какие порой носили индусы. Олегов и раньше мельком видал этого парня, ничего особенного из себя не представлявшего.

— Гаури плачет. Просила тебя приехать. Отец у нее умирает, — сказал тот через плечо и быстро пошел вперед. Олегов рассеянно кивнул ему, не ускоряя шага и ничего не переспрашивая.

Разумеется, я здесь ни при чем, и меня это не касается, сказал он сам себе, входя под гулкие своды дворцовых ворот. Каждый шаг под каменной аркой отдавался тоскливым эхом, в тени было прохладно. У самого выхода ежился от холода солдат, сидевший посреди дороги на табуретке. У его ног стоял гранатомет с гранатой в стволе — особый отдел выдал информацию, что кто-то готовится, как в Бейруте, набив грузовик взрывчаткой, протаранить ворота и ворваться во дворец.

Олегов подошел к казарме, вошел и спросил у дневального на входе:

— Где командир роты?

— За казармой.

Олегов вышел и пошел за угол. Он знал, где искать Моисеева. Тот не любил казенной кулинарии, не любил и таскаться в офицерскую столовую, считая, что качество пищи не оправдывает долгой ходьбы. Он задумчиво глядел, сидя в раскладном деревянном кресле, как ротный писарь Костров помешивает на большом противне картошку. Костер был разведен прямо под крепостной стеной. Казарма заслоняла огонь от апартаментов и канцелярии президента, а дрова, сухие доски от ящиков из-под боеприпасов, горели почти без дыма.

— Что в столовой давали? — спросил Моисеев, сглотнув слюну. Картошка была еще не готова, а есть уже хотелось.

— Параша, — с досадой махнул рукой Олегов.

— Вот видишь, — расплылся в довольной улыбке Моисеев, — говорил я тебе, оставайся.

— Гена, мне бы в город, шмоток прикупить, — спросил неожиданно Олегов, в глубине души не зная, чего ему больше хочется, чтобы ротный не разрешил, или чтобы отпустил.

— Езжай, перед отпуском это дело святое, — великодушно сказал Моисеев и добавил, — редиски купи, помидорчиков, если не дорогие…

— Уж это обязательно…

Осень в Кабуле пахла фруктами, яркими оранжевыми пятнами сияли лотки с мандаринами, в открытое окно такси врывался сладкий аромат дынь. Вышел Олегов возле дукана деда Азиса, наряду с прочим торговавшего самогоном из кишмиша. У офицеров батальона этот напиток пользовался доверием, хозяин дукана состоял в НДПА и являлся членом какого-то совета лавочников Кабула. Кишмишовку в его честь так и называли — «азисовка» .

— А где отец? — спросил Олегов у худощавого парнишки, радушно встретившего его на пороге.

— Болеет, в Пакистан поехал лечиться, — опечалился сын Азиса.

— Я позвоню? — сказал Олегов и, не дожидаясь ответа, шагнул за прилавок.

Через десять минут к дукану подъехала старенькая «Тойота» , посланная Маскудом. А еще через десять минут Олегов, закутавшись в одеяло на заднем сиденье, чтобы не привлекать внимания пешеходов и чрезмерно любопытствующих, подъехал к дому Маскуда.

Дома в старом квартале, наверное, выглядели одинаково. Во всяком случае, одинаковыми были ворота — большие, тяжелые, в высокой глухой стене. За воротами — небольшой фруктовый садик, двухэтажный дом, вдоль стены — хозяйственные постройки.

— Рад тебя видеть! — на крыльце стоял, приветливо улыбаясь, сам Маскуд, заслоняя своим телом почти весь дверной проем.

— Где Гаури? Что с ней случилось? Ты за мной послал?

Прежде, чем увидеть Гаури, Олегов хотел все же выяснить, кто послал гонца: она или Маскуд.

— Старик совсем плох, — сокрушенно ответил Маскуд, — вот-вот умрет, пойдем, я провожу тебя.

Он скрылся в сумерках коридора, Олегов с чувством какой-то обреченности пошел за ним. Они вышли на задний двор, где размещалась пристройка для прислуги, и подошли к небольшой каморке с широкими окнами, где, судя по обилию цветочных горшков, садовник зимой выращивал рассаду.

Не дойдя нескольких шагов до каморки, Маскуд остановился, шагнул в сторону и, печально склонив голову, жестом показал Олегову, чтобы тот проходил вперед.

Олегов пригнулся под низким косяком и вошел внутрь. Стены каморки были грубо и ярко расписаны цветами, а пол выложен мозаикой, от этого неподвижное тело старика на низеньком топчане и тихонько всхлипывающая Гаури в черном платье казались не настоящими. Олегов обернулся, Маскуда не было видно, он, вероятно, остался за порогом.

Гаури вздохнула и обернулась, почувствовав осторожное прикосновение к плечу. Она схватила его руку, прижала к лицу и заревела во весь голос. По-русски плачет, невпопад подумал Олегов.

— Ладно, девчонка, немножко поплачь, а потом мы что-нибудь придумаем, — негромко говорил он, поглаживая ее по черным блестящим волосам. Чуть успокоившись, она отпустила руку Олегова и принялась вытирать слезы. Он вышел из каморки, осмотрелся по сторонам и подошел к Маскуду, стоявшему неподалеку.

— Что делать будем? Что с дедом-то случилось?

— В чайхане какие-то бандиты избили. Пьяные, наверное, или обкурились. Два дня назад. Я как узнал, его сюда привез, ведь он когда-то у моего брата работал. Доктора позвал, но тот не помог, сказал, что в животе что-то лопнуло.

— Понятно, так что делать-то будем?

Маскуд пожал плечами и с легким раздражением ответил:

— Честно скажу, я ведь об этом у тебя голова больше должна болеть. Напрасно ты ввязался в это дело, выкупив ее. Она красивая, на хлеб бы себе заработала. А теперь что, она тебя считает своим хозяином, тебе и решать…

— Это и понятно. Проблема вот в чем, я в отпуск собрался. Паспорт с визой уже заказан, отложить никак нельзя.

Маскуд задумчиво кивнул головой, мельком глянул на каморку и сказал:

— Вот что, давай поднимемся и поговорим. Есть вариант, правда, рискованный. Но тебе, как я понял, к риску не привыкать.

Они поднялись в ту самую комнату, в которую когда-то Олегов попал в бессознательном состоянии. Кресла, низенький столик, глухие, во все окно, портьеры, — все было тем же самым.

— Выпьешь? — предупредительно, с ноткой сочувствия, спросил Маскуд и понимающе кивнул головой на отрицательный жест Олегова.

— Как ты понимаешь, у меня есть что предложить тебе…

Олегов молчал, глядя безразлично в угол комнаты. Каким-то образом в его голове одновременно укладывалось как восприятие гладкой речи Маскуда, так и размышления на тему — почему в Союзе электрические розетки на уровне пояса, а в этой комнате почти на уровне пола.

— …Тебе сейчас в Союз никак нельзя. Одна, без тебя, она здесь погибнет. И не в деньгах дело, деньги я бы мог одолжить, да и у тебя кое-что есть. Но девушка без мужчины здесь, в Кабуле, к тому же не коренная, ничем не защищена… И с собой ты ее не сможешь забрать. Ваш порядок я знаю хорошо, если ты не сядешь в тюрьму, хорошо, если ей разрешат как твоей жене уехать с тобой. Но дело в том, что через час, как ты подашь заявление в посольство, тебя отправят в Союз. Буду краток. Лететь тебе в Союз нельзя, не лететь — тоже. Вместо тебя в Союз полетит мой человек, он похож на тебя. Скрывать не стану, у меня накопились дела в Союзе. А ты эти полтора месяца проведешь в Бомбее, это город в Индии, знаешь? Там у меня вилла, почти на берегу океана… Гаури полетит с тобой.

Предложение Маскуда, как и предполагал Олегов, оказалось неожиданным. Вот и весь выбор: либо ты с пауками, плетущими паутину, либо ты с мушками и комариками, застревающими в ней, либо с жирными навозными мухами, для которых любая паутина пустяк. Что ж, придется снова полететь с жирными мухами, подумал он.

— Я согласен…

Кивнув головой, Маскуд тряхнул серебряным колокольчиком. Дверь за спиной Олегова открылась, он обернулся и увидел входящего. Его вид поразил больше, чем хитроумные диспозиции Маскуда: в комнату вошел человек в такой же форме, как у Олегова, в форме старшего лейтенанта воздушно-десантных войск. Старший лейтенант подошел к старшему лейтенанту Олегову, пожал руку и сел в пустующее кресло.

— Разве он похож на меня?!

— Не будь так придирчив. Пострижется покороче, чуть подкрасит волосы. К тому же у вас в паспортах не цветные фотографии…

Олегов подавленно молчал. У него вдруг мелькнула мысль, что происходящее вокруг него в последние месяцы — шахматная партия, разыгрываемая Маскудом. Он, Олегов, Гаури, ее дед — лишь шахматные фигуры, которых то передвинут, а то и пожертвуют. Он вспомнил, как в детстве, играя в шахматы с отцом, в безвыходном положении хватал своего гибнущего короля и прятал его под доску, доказывая со слезами потом, что это совсем не проигрыш. Ладно, решил он, еще пару ходов сделаем, но потом обязательно под доску, пора выходить из игры, тут не моя весовая категория.

— Но вы понимаете, что такое дело готовить нужно? Чуть не так шевельнешься на таможне, сразу засекут.

— Мы готовы, — широко улыбнулся старший лейтенант. — У нас очень мало времени. Говори.

Он достал широкий блокнот и шариковую ручку, из тех, что продавались в военторге, мгновенно раскупались и тут же перепродавались афганским солдатам.

— С чего начать?

— Говори все. Что в чемодане у тебя будет, сколько стоит, аэродром, самолет, таможня, о чем говорят в пути…

Олегов откинулся на спинку кресла, вздохнул, улыбнулся:

— О чем говорят в пути? Ладно, строчи… О том, как пойдут в «Заравшан» , это кабак в Ташкенте, и закажут яичницу из десяти яиц, сметаны и молока. Но потом, конечно, шампанского… Никто, конечно, не едет туда, это так, разговоры. А еще о том, сколько надо переплатить за билет до Москвы. А обратно будешь ехать, не забудь привести сала, колбасы, зелени, водки, вместо вина лучше спирт, чаем закрасишь. А то никто мне не поверит, что я из Союза приехал.

 

ГЛАВА 34

«Справка дана старшему лейтенанту Олегову Михаилу Григорьевичу в том, что согласно его личного дела, членами его семьи являются: жена — Олегова Светлана Ивановна и дочь — Олегова Ирина Михайловна…»

— Дружище, а вот этого я не понимаю, — озадаченно произнес Олегов, обнаружив эту справку в документах, которые выдал ему писарь строевой части вместе с синим паспортом.

— Да многие холостяки просят, — охотно ответил улыбчивый сверхсрочник. — С такой справкой на одну дубленку больше можно вывезти. Так я на всех и заготовил заранее, чтоб потом не работать…

— Спасибо за заботу, — усмехнулся он, рассовывая документы по карманам кителя.

— Счастливого пути! — крикнул ему вслед писарь. Олегов, обернувшись, лишь рукой махнул ему в ответ. Оборачиваясь, он заметил и тоскливый взгляд часового на первом посту у полкового знамени.

Парнишка тоже думает, что к вечеру я буду в Союзе, с сочувствием подумал Олегов. А ведь до Цейлона и в самом деле отсюда ближе, чем до Москвы, в конце концов, это мое дело, где провести отпуск.

Давая волю таким озорным мыслям, он хотел отвлечься как от чувства тревоги, так и от боли, которую доставляли ботинки с чужой ноги. Позади были прощания с офицерами роты, «отвальная» выпивка вечером. Дневальный по роте с его чемоданом ждал возле будки дежурного по части.

Глубоко вдохнув свежего утреннего воздуха, Олегов залез в кузов машины. Деревянные сиденья были в пыли, он достал носовой платок, протер для себя место поближе к кабине, бросил платок под ноги, сел. Глянув напоследок в окошко на залитый солнцем полк, безлюдный в этот утренний час, он хлопнул ладонью по кабине, будя дремавших водителя и помощника дежурного по полку.

— Поехали!

Серебристый ангар зала ожидания был уже полон желающих улететь пораньше в Союз с первыми самолетами. Олегов от них невольно заряжался тревожно — радостным настроением, хотя и сознавал, что его путь будет посложней и опасней. Началась регистрация на рейсы, мелькнула шальная мысль о том, что можно было бы плюнуть на все, быстренько зарегистрироваться и улететь…

И тут же по его плечу кто-то похлопал. Он обернулся, перед ним стоял, широко улыбаясь, «Олегов» .

— Как дела? — спросил тот.

— Нормально, Миша. — усмехнулся Олегов. — Пошли на регистрацию.

Очередь из трех человек прошла быстро. Потный капитан за стеклянной перегородкой перелистал паспорт, забрал перевозочное требование на рейс Кабул — Ташкент и, мельком глянув на Олегова через окошечко, бросил:

— Ваш борт в одиннадцать тридцать, из аэропорта не уходить, можем и раньше улететь.

Двойник Олегова стоял рядом, нацепив на нос ненужные в помещении очки и небрежно опершись на стену. Олегов подошел к нему, улыбнулся и сказал:

— Ну что, пошли лимонадику глотнем?

Тот кивнул, и они направились к военторгу. Там очередь оказалась значительно больше, минут пять пришлось стоять перед дверью, на которой висело обычное объявление «Советников не обслуживаем» .

Еще через минут десять, изрядно вспотевшие, они выбрались из магазинчика, обеими руками прижимая к себе пакетики с печеньем и конфетами и жестяные баночки с лимонадом. Ленивой походкой, высматривая, где бы расположиться, они направились к «УАЗику» , стоявшему у дороги метрах в ста от общей стоянки, водителя в машине не было.

Они забрались на заднее сиденье, бросив все, что принесли на переднее, и быстро начали раздеваться.

— Неужели с вашими возможностями вы не могли такую же форму достать? — раздраженно пробормотал Олегов.

— Что значит достать? Купить? А купить можно то, что предлагают продать. Никто не предлагал раньше, — рассудительно ответил «Олегов» , зашнуровывая ботинки, которые оказались ему впору, а Олегову опять достались на размер меньше.

Минут через двадцать из машины вышли два офицера: один в повседневной форме вне строя, другой — в выцветшей полевой. На ходу прихлебывая из жестяных баночек голландский лимонад «си-си» , они лениво направились к серебристой полубочке аэропорта. Смяв опустевшие банки и бросив их в урну, они зашли внутрь и подошли к крайнему ряду кресел, почти у окошка регистрации.

— Твой, что ли, чемодан? — спросил тот, что в полевой форме.

Его спутник в повседневной форме поправил галстук, сжимавший шею, и лениво ответил:

— Ага. Давай посидим, что ли…

Они сели, хозяин чемодана достал его из-за кресел, поставил перед собой. Затем он открыл его и стал перекладывать в чемодан пакетики с югославскими карамельками, которыми у него были набиты карманы.

— Ладно, Михаил, я, пожалуй, пойду. Не забудь открыточку черкнуть, как добрался…

Они обнялись на прощание и тот, что в полевой форме, чуть сутулясь, вышел. Чувствовалось, что расставание ему тяжело, а печаль его не наиграна.

Эту сцену наблюдал журналист одной военной газеты, сидя на соседнем ряду. Сцена прощания тронула его, не забыть бы, думал он, для очерка вполне годиться: друзья прощаются, одного ждет Союз, глухой к нуждам ветеранов, а другого — кровопролитные бои, про которые нельзя писать в прессе…

 

ГЛАВА 35

— Глянь, как засуетились, шакалы. Видать, самолет почуяли, — негромко произнес парень плотного телосложения в легкой футболке. Он кивнул головой своему соседу, сидевшему за рулем белых «Жигулей» , на оживление таксистов у ворот войсковой части.

— Ты очень наблюдателен. Наш борт приземлился тридцать минут назад, — отозвался его собеседник, одетый в потертый пиджачок. Он расслабленно сидел, одну руку бросив на руль, а другую — в открытое окно.

Солнце уже клонилось вниз, его не было видно, его желтый вечерний свет едва пробивался сквозь желтеющую листву рощицы, что росла за дорогой.

Ворота КПП распахнулись, весело переговариваясь, появились первые пассажиры, миновавшие паспортный контроль и таможню военного аэропорта Тузель. Расталкивая друг друга и выхватывая чемоданы, их обступали таксисты, предлагая услуги и напористостью не уступая московским.

— Кому прямо в аэропорт?

— Ко мне, ко мне садись! Машина, как зверь!

Парень в футболке шевельнулся, устраиваясь поудобнее, бугры мышц под футболкой прокатились и замерли, ожидая работы.

— А вот и наш, — сказал водитель и поглубже надвинул на глаза кепчонку, такую же невзрачную, как пиджак.

Через ворота вышел, чуть отстав от основной массы пассажиров, загорелый старший лейтенант, тяжело тащивший большой коричневый чемодан. Следом за ним, метрах в десяти, к автобусной остановке, заполненной такси, шел офицер в желтой летной куртке без погон, в летной фуражке. Едва заметно он кивнул в сторону старшего лейтенанта с чемоданом и направился к белым «Жигулям» .

— Ты не ошибся? — озабоченно спросил мужчина в кепочке.

— По приметам на борту таких аж четверо. Но по паспорту — точно он. — уверенно ответил «летчик» .

— Может быть ты проверил у него документы? — вежливо съехидничал парень в футболке.

— Дурак, беззлобно отозвался «летчик» .

Все трое молча наблюдали, как к старшему лейтенанту подскочили два таксиста, он что-то сказал и махнул рукой, направляясь в сторону желтой «Волги» . Таксист, седоватый узбек лет сорока, предложил было чемодан положить в багажник, но старший лейтенант взял его с собой на заднее сиденье машины.

Такси тронулось с места, взяв направление от Тузеля к центру Ташкента.

— Куда он прет? — недоуменно спросил парень в футболке. Его спутники промолчали, но и их беспокоил вопрос, почему такси, не заезжая в центр, вдруг помчалось на другой конец города. Неожиданно машина затормозила, не доезжая небольшого базарчика у широкой автострады.

— Да он не так прост, — обиженно произнес парень в футболке, глядя, как из такси вышел парень в джинсах и синем батнике. Такси тут же тронулось и через минуту затерялось в потоке машин.

— Заткнись, — ответил ему водитель. — Лучше подумай, почему он без чемодана.

— Очень просто. Продал со всем содержимым. Или за хорошие деньги дал на хранение. Наверное, именно так, ведь там форма. Номер такси я записал, если что, разберемся.

— Не думаю, что это понадобится, — флегматично ответил водитель и сказал крепышу в футболке, — Пошли.

Торговля на вечернем базаре шла к концу, торговцы кое-где уже укладывали в ящики не распроданные за день фрукты и пряности. Старик-кореец, заперев в большой клети арбузы, укладывался рядом на топчане спать.

— Че он туда поперся? — буркнул парень в футболке, глядя, как тот, кто еще полчаса назад был старшим лейтенантом, направился в павильон с надписью «Кук-су» .

— Купи семечек, а я пойду собачатинки отведаю, — мрачно сказал мужчина в кепке.

Он, сидя за неопрятным столиком, наблюдал, как парень, на котором синий батник с желтым орлом на рукаве гляделась естественнее, чем военная форма, из глубокой миски, поданной ему, выплеснул половину воды на заплеванный пол, а вместо нее налил в миску из пузатого графина уксуса, бросил пару ложек толченого перца и принялся с аппетитом есть.

Съев мясо и вермишель из миски, он бросил на стол сотенную купюру. В мгновение ока ее подхватил официант и поднес к кассе. Кассир, толстый и важный, глянул сотенную на просвет, чуть смял ее и кивнул головой, доставая сдачу из ящика кассы и что-то говоря официанту. Тот бегом подбежал к клиенту, выложил сдачу и что-то спросил. Клиент в батнике забрал две самые крупные купюры, остальные отодвинул, что-то отвечая официанту.

Минут через пять из подсобки вышел невысокий щуплый паренек и, не оглядываясь по сторонам, направился к выходу. Клиент в батнике встал и пошел вслед за ним.

— Его вон тот щенок ведет, — беспокойно сказал обладатель кепки своему напарнику, который беспечно лузгал семечки у выхода с рынка.

— Говорил я, что не такой он простой, — снова заладил крепыш.

Они пересекли улицу, пропустив дребезжащий на стыках трамвай и вышли к автобусной остановке. Белые «Жигули» с «летчиком» за рулем ехали в ста метрах сзади.

— Черт, этого нам только не хватало! — выругался мужчина в пиджаке, увидев, как вдруг худенький парнишка, а следом и тот, кого они преследовали, заскочили в обшарпанный пригородный автобус, готовый вот-вот отойти. На табличке было написано «Ташкент — Янгибазар» .

— А у меня нет денег на автобус, — ухмыльнулся крепыш.

— Я тебе одолжу! Побыстрее! — негромко, но зло рявкнул напарник.

… Автобус дребезжал и сотрясался на ухабах и выбоинах. Окна были то ли открыты, то ли выбиты, пол был завален шелухой от семечек. Впереди кто-то курил, пытаясь стряхивать пепел в окно. Прохладный ветерок разносил пепел по всему салону, забитому пассажирами, узлами и тюками.

В Янгибазар они прибыли, когда сумерки уже сгустились. На крыше трехэтажного здания сквозь сетку ветвей светилась неоновая надпись: «Вода — это жизнь!»

— А жизнь — это вода, — прокомментировал лозунг крепыш, поигрывая плечами и разминая мышцы.

— Да заткнись ты, — отозвался напарник, озабоченный тем, что их машины не видно, а преследуемые уходят все дальше от автобусной остановки в темноту.

— Туда! — коротко приказал он, указывая в сторону темного сквера за домом культуры, где пока еще виднелись удаляющиеся силуэты.

— О, блин! — шарахнулся в сторону крепыш, рука его невольно нырнула под футболку к животу. Из-за кустов неожиданно для них появился важного вида и огромных размеров старик-узбек в шикарном халате. На поводке он вел огромного, такого же важного, мраморного дога. Старик недружелюбно скользнул по ним взглядом и прошел мимо.

В сквер они вбежали, окончательно потеряв из виду свою цель.

— Куда?!

— Туда! — мужчина в кепке бросился бегом в сторону крохотного павильона с надписью «Бильярдная» , кроме его светящихся окон в сквере все уже было объято тьмой. К двери они подбежали одновременно, мужчина в кепке из подполы выхватил пистолет и распахнул дверь, оставшись за нею в темноте. Вперед заскочил крепыш, в руке у него тоже был пистолет…

Посреди комнаты стоял бильярд, на зеленом сукне россыпью лежали потертые, в ссадинах и царапинах шары. На шум внезапно распахнувшейся двери медленно повернули в их сторону головы два парня. Один из них отвернулся в сторону зеленого сукна и желтых шаров, а другой, с лицом, изъеденным оспинками, уставил белые, невидящие глаза на крепыша с пистолетом.

— Нет их здесь, одни наркоманы паршивые! — крикнул крепыш и, повернувшись кругом, шагнул наружу.

Наркоман, безразлично глянувший вслед, так же остался безучастен к прогремевшему выстрелу из темноты, отбросившему крепыша назад в бильярдную…

Раздался треск кустов, а затем один за другим четыре выстрела. Тремя выстрелами ответил другой пистолет, одной пулей разбив стекло в окне бильярдной…

Парень с лицом в оспинках медленно подошел к крепышу, оттащил его за ноги чуть в сторону и прикрыл дверь. Его напарник, все это время целившийся кием по шару, наконец сделал удар, оказавшийся слишком сильным: шар перелетел через борт и со стуком упал на дощатый пол. Оба молча глядели, как шар медленно подкатился к лежащему на полу телу с окровавленной грудью и коснулся курчавой головы. Тот, что с оспинками, вдруг улыбнулся, сунул руку в карман и достал складной нож…

За разбитым окном в перестрелку двух пистолетов вдруг включился третий, послышались чьи-то крики, снова пистолетная стрельба и, наконец, итог подвела длинная автоматная очередь…

Через пару минут дверь бильярдной распахнулась также внезапно, как и минут двадцать назад. На пороге стоял парень в джинсах и синем батнике, он и несколько человек с оружием за его спиной в ужасе глядели на заляпанный кровью суконный стол, курчавую голову посередине и человека, который медленно и тщательно целился кием в мертвый глаз…

 

ГЛАВА 36

Дождь барабанил в стекло, сад за окном шумел, удары миллионов крупных капель с тысячами листьев сливались в ровное и успокаивающее шипение. Дождь еще долго не кончится, с надеждой подумал Олегов, а когда кончится, я пойду в лес босыми ногами по желтеющей траве и колючей хвое…

Он шевельнулся и не почувствовал левой руки. Он осторожно, стараясь не разбудить Гаури, переложил ее голову на подушку и вытащил онемевшую руку.

Дождь начал стихать, услышав это, он поспешил встать и подойти к окну, ступая босыми ногами по прохладному полу. Ему не повезло, через несколько минут дождь совсем стих. Воздух за стеклом стал неправдоподобно прозрачным. Леса за окном не было, не было и травы, усыпанной хвоей. Были горы, после дождя вдруг угрожающе приблизившиеся, да небольшой фруктовый сад под окном. За высокой глинобитной стеной был виден другой сад, другой дом и еще сад. А дальше — серо-желтая долина, убегающая к подножьям высоких гор. Окна, смотревшие на Кабул, были с другой стороны дома.

Вряд ли в Бомбее, если я туда вообще доберусь, что-нибудь изменится, устало подумал Олегов. Как будто почуяв, что он подумал о ней, за спиной шевельнулась в постели Гаури. Он обернулся. Она лежала свернувшись калачиком, отвернувшись от него, совсем маленькая под одеялом. Он подошел к широкой кровати, ее подушка была испачкана следами туши, он понял, что Гаури плакала.

Он обошел кровать, сел рядом с ней, стал гладить по черным блестящим волосам, по смуглой щеке, еще не просохшей от слез.

— Не плачь. Почему ты плачешь?

— Я тебе не нужна.

— Почему ты так думаешь? — растерянно спросил Олегов.

— Почему ты не улетел? Тебя Маскуд заставил?

— Конечно же нет, — ответил он и потрепал ее по щеке. — Как бы он смог меня заставить? У меня был выбор и я выбрал тебя.

Гаури повернулась лицом к нему, вытерла щеку и неуверенно попросила:

— А скажи еще раз…

Олегов улыбнулся, наклонился и поцеловал ее в щеку.

— Я тебя люблю. Потому и выбрал тебя.

А ведь у меня действительно не было выбора. Откуда она знает? Чует, наверное… Гаури, как будто услышав его мысли, печально улыбнулась и снова отвернулась.

Какая ей разница теперь, с досадой подумал Олегов, ведь ничего не изменить.

— Знаешь, в России есть такой цветок — ромашка…

— Ну и что? — Гаури заинтересованно подняла голову и доверчиво посмотрела на него. Так вот, девушки любят гадать на ромашке. У нее много лепестков, они отрывают по одному и приговаривают — «любит — не любит, к сердцу прижмет — к черту пошлет…»

— Ой, у пуштунских девочек тоже такое есть, — обрадовалась Гаури, — только цветок другой, а говорят они при этом другое, но похожее.

И она затараторила какую-то абракадабру.

Лишь на пятый день на вилле появился Маскуд.

Требовательно просигналила машина на воротах, поторапливая старого садовника, замешкавшегося с запором. Из серебряной «Хонды» тяжело вышел Маскуд, зорко глянул на окна и приветливо махнул Олегову, точно угадав, из-за какой портьеры он осторожно выглядывает.

— Плохи наши дела, Миша, — озабоченно после подчеркнуто теплого приветствия начал Макуд.

— Что, нет билетов на самолет? — насмешливо спросил Олегов, лихорадочно соображая, что же это такое случилось, что даже Маскуд опечален.

— Долетел он хорошо, и таможню прошел гладко. Но сразу за воротами его взяли под наблюдение…

— Его или меня?! — нетерпеливо перебил Олегов.

— Он сначала думал, что просто грабители охотятся за вещами и деньгами. Оказалось, что нет. Значит, тебя ждали. Хотели убить. Стреляли…

— Бред какой-то, кому я нужен?! — пробормотал Олегов и отвел глаза в сторону.

— Ну, это твое дело, — усмехнулся Маскуд. — Это твое дело, кто из-за чего на тебя обижен. Но дело вот в чем: связи нет третий день. А мы условились, что каждый день из Ташкента должен приходить сигнал.

— От меня ты что хочешь? Чтобы съездил в Ташкент разобрался?

— Не нервничай. Я обещал вас отправить, я и отправлю. Но ведь надо разобраться, верно? Ведь у него твои документы…

— Что делать?

— Подумай, как можно навести справки.

Олегов встал, нервно прошелся по комнате. Он отчетливо понял, чем грозит ему любая неприятность с двойником в Союзе, ведь чтобы не случилось с двойником — это случится со старшим лейтенантом Олеговым. Даже безбилетный проезд в трамвае мог бы кончится катастрофой.

— Ты прав. Не до отдыха сейчас. Ладно, поехали. Я переоденусь в форму и позвоню в полк. Их комендатуры, если там не наш наряд. А если наш — попробую из Бала-Хиссара, хотя там кое-кто меня знает. Поехали, пока не стемнело.

Укрывшись пледом на заднем сиденье, Олегов осторожно поглядывал на серые дувалы вдоль пестрых улиц, он снова лег, когда они проезжали переулком мимо высокой стены советского посольства, и снова выглянул, когда они выехали на проспект. Справа пронеслась чугунная ограда Кабульского зоопарка, он успел рассмотреть за решеткой грязного барана с круглыми рогами и крупную надпись на английском: «детям — 10 афганей, взрослым — 20 афганей.»

Маскуд чуть тронул плечо водителя и тот свернул налево в переулок, затем еще раз и, наконец, въехал под арку, на которой висела вывеска «Модерн арт галери» — галерея современного искусства. Машина остановилась в крошечном дворике, усатый водитель в широких штанах выбежал и через несколько минут вернулся, кивая головой.

— Такси, Миша, у выхода. Надеюсь на удачу.

Олегов не ответил ему, вышел из машины и пошел сквозь арку на дорогу, оставив дверцу машины открытой.

Таксист опасливо поглядывал на него в зеркальце над заднего вида, вел машину быстро, стараясь побыстрее избавиться от странного молчаливого пассажира. Промелькнули мимо серые ворота «пятьдесят седьмого» полка, один, другой поворот — и они ехали уже мимо стадиона, на котором гарцевали пестро одетые всадники, тренировавшиеся к какому-то празднику. Жестом Олегов велел свернуть в переулок и остановиться метрах в тридцати за двухэтажным зданием комендатуры. От задней калитки, возле которой стоял часовой в каске и бронежилете, его заслонял туалет.

Олегов постоял, передохнул, раздосадованный, что так часто бьется сердце, и лениво, не глядя на часового, побрел к туалету. Через десять минут так же лениво он вышел, на ходу застегивая ширинку, и вдруг нос к носу столкнулся с самим комендантом Кабульского гарнизона — подполковником Деревяшкиным.

— Старлей! — громовым голосом окликнул его осанистый подполковник. — Ты знаешь, на чем засыпается половина советских разведчиков за границей?

— На чем?..

От неожиданности голос у Олегова чуть сел.

— Они выходят из туалета с не застегнутой ширинкой и застегивают ее по дороге. И вот тут-то их и вяжут!

Довольно захохотав, Деревяшкин прошел мимо, чтобы буквально через минуту загрохотать проклятиями в адрес наряда, который развел грязь в туалете.

Часовой у калитки, наблюдавший всю эту сцену, ухмыльнулся, когда Олегов проходил мимо, подыгрывая ему, Олегов ответил хмурым взглядом. Легко взбежав по лестнице на второй этаж, он сначала краем глаза глянул, кто находится в комнате дежурного по караулам. Там сидел капитан с черными петлицами и эмблемами танкиста. Он заинтересованно разглядывал огромный черный двухкассетник со множеством кнопок и рычажков.

— Вот это машина! — восхищенно сказал Олегов. — Чья?

— Комендант изъял у каких-то барыг, «Шарп-777» тысяч сорок стоит, — уважительно сказал капитан.

— Я позвоню?

— Давай…

Олегов поднял трубку белого телефона ВЧ-связи, дождался ответа и попросил:

— Пожалуйста, «Моторку» дайте…

Дожидаясь ответа, он повернулся к капитану и сказал:

— Деревяшкин там в туалете свирепствует…

— Суки, — коротко ответил капитан, вышел в коридор и что было силы закричал — Дневальный!!!

— Але, пожалуйста, «Моторка» , «Розовый «дайте! «Розовый? «Дежурного дай пожалуйста.

Дожидаясь ответа, Олегов размышлял, почему и кто дает позывные частям. Ну, с нашим-то полком понятно — весной аллея через полк действительно розовая от цветов на деревьях…

Чуть прерванный аппаратурой засекречивания, в трубке раздалось:

— Помощник дежурного старший лейтенант Кораблев…

— Слушай, дружище! Большая просьба к тебе, я хотел передачу в Союз отправить! Землячок у меня в вашем полку есть, должен в отпуск ехать! Мишка Олегов, может, знаешь такого?

— Вот неудача, даже неловко говорить, — неуверенно отозвался голос в трубке.

— Да что такое, неужели уехал? — встревожено спросил Олегов.

— Да нет, похуже история…

— Ладно, не тяни, что там такое случилось?

— В общем, он только до Ташкента долетел… А на второй день прямо в городе его сбила машина, белые «Жигули» . Да не просто сбила, какие-то гады сбили, выскочили из машины, увидели, что живой, так еще и добили. Голову аж в котлету превратили…

— Откуда знаешь? — почему-то спокойным голосом спросил Олегов, — Брешут, наверное…

— Брешут?… Наш мужик в Ташкент летал на опознание тела, родных-то еще нет. Он-то все и доложил, из штаба округа звонил. Рассказывал, что ни одного живого места, еле узнал, по ботинкам, наверное он ему на отпуск свои ботинки дал…

Поежась от прохладного осеннего ветерка, спокойно и не оглядываясь, Олегов вышел за ворота комендатуры, где в ожидании скорого вечера грохотала гусеницами БМП-3, готовясь занять позицию на ночь, и побрел через автостоянку к стадиону. Скользнув взглядом по улице, он увидел серебристую «Хонду» , требовательно махнул рукой и вышел прямо на проезжую часть.

— Ты что, сумасшедший? — прошипел зло Маскуд, оглядываясь по сторонам.

— А пошел ты…

— В чем дело, Миша? — требовательно спросил Маскуд.

— Я тебе не Миша.

— Да говори же, в чем дело?!

— Мишу Олегова сбила машина в Ташкенте. Погиб, стало быть, Миша… Вот только кто теперь я?

Маскуд не ответил, он неподвижно смотрел в окно.

— Что ты не отвечаешь? Кто теперь я? Как меня зовут?!

Водитель испуганно обернулся. Маскуд же, казалось, не обратил никакого внимания на крик Олегова. Олегов притих. А ведь я теперь ему не нужен, вдруг подумал он. Остаток дороги до дома Маскуда ехали молча. Молча зашли в дом, молча пили чай, молча не глядели друг на друга, пока Маскуд, наконец, не сказал»

— Ты, конечно, понимаешь, что в Кабуле тебе больше делать нечего?!

— В твоем паршивом Бомбее мне тоже делать нечего.

Маскуд удивленно посмотрел на него:

— А Гаури? Или тебе есть куда лететь?! Я могу тебя отправить в Россию, но только с караваном, не думаю, что ты вместе с ней дойдешь. Разные люди сейчас в горах…

— Гаури ты мне специально подсунул. Ведь так?

— Предположим, так. Но оставаться я тебя не заставлял. Да и какое это имеет сейчас значение? Я тебе больше ничего предлагать не буду. Из Кабула вырваться помогу, а дальше, как знаешь, — равнодушно сказал Макуд и отвернулся к окну, за которым уже сгущались сумерки и зажигались городские огни, а где-то над горизонтом бесшумно скользнула в небо огненная струя трассеров.

Я ему не нужен, еще раз подумал Олегов и сказал:

— Вот что, раз я тебе не нужен, отправь меня

— Куда? — усмехнулся Маскуд и насмешливо посмотрел на Олегова. Он уже решил, куда отправить этого парня, сыгравшего совою роль и теперь только мешавшего ему.

— В Эр-Рияд.

— Куда?! — Маскуд изумленно посмотрел на него.

— В Эр-Рияд. Одного.

— Но почему туда?

— У меня там знакомый шейх. И еще, я хотел бы позвонить туда перед отлетом, — дерзко и с наглецой сказал Олегов.

Маскуд ошарашено глядел на него. Этот парень снова преподнес сюрприз.

— Ну ладно, какая мне разница, куда тебя отправить, — сказал Маскуд и подумал, какая мне разница как тебя отправить.

— А что, Маскуд, правда, что твоего брата наши убили? — спросил вдруг Олегов.

Маскуд подошел к креслу, тяжело опустился в него и неприязненно посмотрел на Олегова:

— Правда, под Фаррахом.

— А кто?

— Я знаю, что старший лейтенант. Такой же, как ты, десантник. Судили его потом, мне бумагу прислали, что расстреляли. Космонавты какие-то за него заступались, а все равно расстреляли. Какое тебе дело? — в глазах Маскуда вспыхнули огоньки ненависти. Олегову стало неловко за неуместное любопытство, он почувствовал и себя виноватым за трагедию, случившуюся несколько лет назад.

— Ладно, извини, — пробормотал он и подумал, а уместно ли здесь понятие прощения, и что можно простить. — Скажи лучше, когда меня отправишь?

— Не волнуйся, не задержу. Сначала местным рейсом до Кандагара, в Пакистан пойдешь с караваном, а там тебе помогут долететь до Эр-Рияда. Тебе ведь туда?

— Ага, — неуверенно ответил Олегов. Сложность предстоящего пути его пугала. Как и все советские люди, он испытывал инстинктивный трепет перед любым пересечением границы.

— Один полетишь? — усмехнулся Маскуд.

— Да…

— Ну-ну, твое дело.

Олегову показалось, что по его лицу скользнула торжествующая улыбка и тут же исчезла.

 

ГЛАВА 37

Здание Кабульского аэровокзала, по размерам соответствовавшее рангу областного советского городишки, было густо забито пестрой толпой. ХАДовцы на входе с овчарками проверяли багаж и пассажиров. Обнюхала, зло рявкнув, собака и Олегова, который сгибаясь, волок за своим хозяином, высохшим и желчным стариком, тяжеленные чемоданы. Не по — афгански пахну, подумал Олегов и вспомнил полковую суку по кличке Рыжая ее наследницу по кличке Марта, которые отрабатывали свой хлеб, исправно облаивая афганцев, неосторожно проходивших мимо строя во время полкового развода.

Афганский офицер на входе подозрительно глянул на закамуфлированного под слугу-носильщика Олегова и что-то спросил. Олегов молча посмотрел на него, затем перевел взгляд на старика. Тот повернулся к офицеру и стал что-то сердито объяснять. Офицер понял, сочувственно кивнул головой и махнул рукой, разрешая пройти.

За окнами с нарастающей силой мощно прогудел маневрирующий «Боинг» . Он должен был везти за государственный счет паломников в святой город Мекку. Скромный АН-24, на котором предстояло лететь Олегову, отправлялся вторым.

Сплавив чемоданы для проверки на ленту транспортера, Олегов скромно стал в сторону, как и положено усердному слуге. Искоса он поглядывал на толпящихся вокруг важных стариков, довольных и гордых, что им выпала честь и удача совершить с комфортом за казенный счет паломничество в святые города и после с полным правом облачиться в ослепительно белые чалмы. На входе за стеклянной дверью мелькнул и исчез Маскуд, на прощание еле заметно взмахнув рукой. Почему он меня с паломниками сразу в Саудовскую Аравию не отправил, тревожно подумал Олегов и вздрогнул от еле слышного знакомого шепота:

— Миша…

Он медленно повернулся, небрежно оглядывая зал. Конечно, это была она. У него и раньше вызывала безотчетную тревогу одна из немногих женских фигур в зале, чьи лица были глухо зашторены паранджой.

— Миша, я прошу тебя, не улетай…

Желчный старик, хозяин Олегова, подозрительно глянул на женщину, стоявшую в пол оборота к Олегову, и снова завистливо уставился на «Боинг» и на паломников.

— Миша, я прошу тебя, останься. Не бросай меня…

— Кто послал тебя? — еле слышно выдохнул он. Он почувствовал себя снова как бы балансирующим на лезвии, до головокружения остром. Журавль в руке или синица в небе, устало спросил он самого себя.

— Я люблю тебя… Не улетай…Если хоть чуть-чуть любишь меня…

Почему я все время кому-то что-то должен? — обречено подумал Олегов и подошел к старику. Тот беспокойно глянул на него. Олегов почтительно склонил голову, затем протянул руку и мягко, но уверено выдернул из рук старика документы, взял свой паспорт, вынул из него авиабилет с надписью «Ариана» и, выразительно глянув на старика, аккуратно порвал. Старик в бешенстве вытаращил глаза и, крадучись, оглянулся по сторонам, не видел ли кто.

Олегов повернулся кругом и медленно, переступая тюки и уступая дорогу почтенным мужам, направился к выходу. Впереди метрах в пятидесяти на автостоянке он увидел серебристую «Хонду» Маскуда, выждал еще минуту и, когда толпа провожающих зашевелилась, услышав объявление о вылете рейса, неторопливо направился в сторону чахлого скверика…

Отрешенно он глядел в сторону летного поля. Невдалеке, виновато сгорбившись, стояла худенькая фигурка, закутанная в белую ткань…

Маскуд задумчиво глядел, сидя в машине, на взлетающий «Боинг» и выруливающий следом «АН» . В руке Маскуд сжимал трубку радиотелефона…

На крыше президентского дворца озябший солдат равнодушно глянул на взлетевший самолет, поерзал на длинном зеленом ящике с ракетой «Стрела» и старательно стал выводить в журнале наблюдений: «Боинг — 747 «полет горизонтальный, северо-восток, 11.40. АН-24, полет горизонтальный, северо-восток, 11.45. «Отложив журнал, он снова принялся писать письмо маме…

С вершины одного из холмов за чертой города вдруг взмыла еле видная черточка зенитной ракеты и, чуть рыща по сторонам, устремилась к брюху «Ана» , игнорируя яркие искры-ловушки, которые тот испуганно отбрасывал…

Толпа вокруг аэровокзала ахнула, кто-то зачастил молитву, а какая-то женщина пронзительно завизжала, когда самолет дрогнул и тяжело пошел вниз, оставляя длинный след…

Маскуд бросил трубку радиотелефона в нишу, задумчиво кивнул головой и, печально улыбаясь, дал знак водителю: «Трогай!»

Олегов нервно хмыкнул, оглянулся по сторонам и неуверенно подошел к белой фигурке.

— Эй, Гулька, это ты, что ли?

— Я… — робко отозвалась девушка.

— Так ты что, знала, что самолет собьют?

— Что я могла сделать? — всхлипнула она.

Олегов озадаченно потер подбородок и коротенькие усы, которые Маскуд велел отпустить для маскировки и покрасить в черный цвет.

— Действительно, синица в руке…

— Что?

— Слушай, подружка, а что же ты мне сразу не сказала? Не предупредила?

Девушка еще раз всхлипнула, на мгновение примолкла, набираясь смелости, и рассудительно сказала:

— Должна же я была узнать, любишь ли ты меня? Если бы я сразу сказала, ты, конечно же, остался. Это как ромашка, помнишь, ты рассказывал, любит — не любит… Ведь ты из-за меня остался, да, милый? Ведь да? Что же ты молчишь?

— Ну конечно же, — улыбнулся он невольно, вдруг подумав, что теперь ему никакие границы не помеха, и что он обязательно вернется домой, и Гаури вернет той стране, где она и должна жить…

К О Н Е Ц