Атауальпа был уверен, что этот день никогда не настанет, что он сумеет обмануть Вселенную, однажды написавшую ему свою волю на черном полотне ночного неба. Он, хорошо изучив испанцев, догадался, что размеры их алчности больше, чем океан за хребтом гор. Но он ошибся. Испанцы сумели победить свою алчность, как они сумели победить его, правителя необъятной страны, владыку великих народов и сына великих предков. Они были прирожденными победителями, не признававшими порядка и логики.

Он принял их веру, так до конца и не разобравшись в некоторых деталях, описанных в священных книгах. Но главное, что он принял всей душой, – это то, что мир создан Единым Богом, у Которого может быть много имен. И чтобы легче перенести понимание своего поражения, он стал обращаться к Нему, как умел. Брат Висенте ни разу не зашел в его келью до того, как ее заполнили драгоценным металлом. Но после того, как золото стали взвешивать, и делить, и затем переносить в другое помещение, он стал частым гостем в камере императора. Сначала Великий Инка умолял простить его за то, что попытался унизить испанцев, бросив их священную книгу на землю. Брат Висенте сказал ему, что только Всевышний вправе прощать людей. И, в свою очередь, сам попросил прощения.

– За что? – спросил его Атауальпа.

– За то, что мы заманили тебя, Инка, – ответил Висенте, смиренно наклонив голову в сторону пленника.

Это ведь он, Висенте де Вальверде, с удовольствием обучал Атауальпу испанскому по просьбе командора. В некоторой степени он воспринимал свое невольное учительство как необходимую повинность, которую обязан был выполнить перед императором уничтоженной страны.

Его приговорили к смерти за смерть. Он стал причиной гибели своего брата Уаскара. Тот был законным императором по рождению, но не слишком способным и недостаточно жестким администратором. Победив его в гражданской войне, Атауальпа вполне мог бы справиться с остальными очагами сопротивления в Тавантинсуйу. «Если бы не испанцы, то я продолжал бы царствовать», – думал он. И понимал, что реку событий не повернешь вспять.

Вождю предложили выбор – быть сожженным на костре либо задушенным гарротой. Ни та ни другая казнь не сулила смерть без боли, но Атауальпа хотел, чтобы после казни его тело похоронили со всеми императорскими почестями, и потому он выбрал второе. В последнюю свою ночь он много думал о том, сколь много способов убийства придумали хитроумные испанцы. И тут же вспомнил, что и его приказы приносили смерть другим, не менее мучительную, чем предстоящая казнь. Он был спокоен. Думая о завтрашнем рассвете, он пытался обнаружить в себе хотя бы тень негодования по поводу того, что его обманул Писарро. Но ничего, кроме легкой досады, в его душе не было. Он переживал решение командора передать его во власть церковного суда так, как переживают за друга, допустившего ошибку, а не за врага, совершившего предательство. Атауальпа, видевший немало жестокости, раньше удивлялся, почему приговоренные к смерти не пытаются сбежать и не кричат от страха, оказавшись у последней черты. Теперь, когда у него появилось немного времени, чтобы подвести итог, он испытывал лишь страх физической боли. Но потом и он испарился. И плененный император остался наедине с мыслью о том, что он не сделал и что бы он сделал иначе, если бы у него было немного времени. Теперь он знал, что подводит не просто личный итог. Река его жизни стала вдруг чистой и прозрачной, и он обнаружил, что видит себя до дна. И то, что Атауальпа поднимал на поверхность, он тут же взвешивал на весах, имя которым было совесть, но он не знал его, потому что раньше ими не пользовался. Смерть делает человека мудрее, а мудрость никогда не бывает беспокойной.

На рассвете Атауальпа услышал, как чиркают о камень подковы на сапогах испанцев, и древко алебарды ударяется о землю при каждом шаге державшего ее воина. В келью вошел брат Висенте. Солдаты остались снаружи. В одной руке у монаха был хлеб, в другой – глиняная чаша с вином. Еще совсем недавно Атауальпа мог бы резко заметить, что укравшие его золото конкистадоры поскупились на металл для кубка, но сейчас он делать этого не стал.

Уаскар, сын Уайна Капака, законный правитель Империи Инков. На испанских гравюрах его традиционно изображали задумчивым миролюбивым меланхоликом, хотя вряд ли миролюбивый человек смог бы собрать за короткий срок шестидесятитысячную армию. По всей видимости, армия Уаскара оказалась слабее, чем армия Атауальпы

– Я просил испанцев заменить костер на другой вид казни. По нашим обычаям, тело императора нельзя разрушать. Вы обещали не делать этого, – сказал Атауальпа.

– Это обещал Писарро, – грустно уточнил Висенте де Вальверде. – Но для этого нужно причаститься.

Инка отломил кусок хлеба и сделал глоток вина. Брат Висенте сказал, что теперь он часть церкви и готов предстать перед Всемогущим Господом. Пленник стал на колени и наложил на себя крест, так, как это сделал монах, а затем попросил снять цепи с рук и ног. Ведь испанцы после вынесения приговора надели на него кандалы, испугавшись, что обманутый конкистадорами император начнет бунтовать. Монах посмотрел на оковы и вздохнул. Его вполне могли сурово наказать за нарушение приказа командора, и он отказал пленнику. – Понятно, – с досадой выдохнул Атауальпа на кечуа.

Кахамарка бурлила. Весть о том, что императора собираются казнить, разнеслась по всей округе. Люди сходились в город, чтобы посмотреть на смерть Инки. Смерть преступника для простолюдина была зрелищем, а смерть потомка и наместника Солнца – поистине космическим событием. Но к месту казни допустили не всех. Народ роптал: суд проходил на глазах у толпы, а на приговор позвали лишь избранных. Брат Висенте сделал про себя наблюдение: получив свободу, люди первым делом начинают роптать. Чтобы ропот не перерос в бунт, Писарро твердым голосом приказал вывести перед толпой нескольких всадников в доспехах. Вид блестящих шлемов напомнил толпе, что перед ними люди Солнца, которых нужно слушаться. Гул с появлением всадников затих, и во внезапно образовавшейся тишине вдруг отчетливо послышались слова того, кто навсегда прощался со своим народом. Спокойные, как осенние облака, слова.

– Великий Создатель, посмотри, как враги наши проливают нашу кровь.

Слова эти стали достоянием каждого человека в толпе: тем, кто не смог их услышать, потому что стоял далеко от дверей во внутренние покои, фразу Атауальпы пересказали соседи.

Не многие видели, что происходит внутри. Рядом с креслом для гарроты, на котором, связанный, сидел Великий Инка, стоял Франсиско Писарро со свитой и священники, сопровождавшие воинов конкисты в походе. Из подданных империи в зал, где проходила казнь, пустили только женщин Великого Инки. Услышав, что сказал их повелитель, они тут же упали на пол и поползли, извиваясь, как пресмыкающиеся, к ногам привязанного к креслу человека. Но охранники довольно грубо и бесцеремонно отогнали их.

Атауальпа словно не замечал их, едва прикрыв глаза. Его коричневое лицо оставалось непроницаемым, как бронзовая маска. В сущности, это и была маска, и ее хозяин был уже мертв. И в то же время еще жив.

Но с этим Писарро хотел покончить как можно быстрее. На шею Великого Инки палач надел стальной обруч из гибкой проволоки. Два ее свободные конца входили в небольшие отверстия в деревянной доске, заменявшей спинку кресла, на котором сидел Атауальпа. А сзади концы переплетались. К ним была прикреплена крепкая деревянная палка. Как только палач начинал ее вращать, концы проволоки наматывались один на другой все больше и все сильнее сокращали петлю, в которой была шея приговоренного преступника. В конце концов наступал момент, когда металл перекрывал дыхание обреченного человека полностью и ломал шейные позвонки. Те, кто изобрел этот варварский инструмент, утверждали, что, в отличие от прочих орудий убийства, он быстрее убивает человека и причиняет меньше боли. Но это были лишь отговорки. Даже самый необразованный подданный испанской короны знал, что арсенал любого палача отличается разнообразием как раз для того, чтобы доставлять боль, а не избавлять от нее.

Командор Писарро испытывал странное чувство. Он глядел на инкских женщин, царапающих глиняный пол. Он видел священников, читавших молитвы возле гарроты. Он почувствовал внезапный прилив крови к голове и на секунду потерял сознание. Но не упал, а удержался на ногах. А когда пришел в себя, к нему сразу вернулось зрение, но не сразу – слух. И он увидел беззвучную картину казни, отчего на него навалилось чувство абсурдности и нереальности происходящего. «Театр комедиантов, вот на что это похоже, – подумал он. – Актеры в диковинных костюмах развлекают смеющихся зрителей». В его власти было остановить балаган. Но он не стал это делать. А палач уже вращал деревянную перекладину в ту сторону, в которую Солнце обычно двигает тень на циферблате солнечных часов.

Атауальпа больше не сказал ни слова. Когда проволока врезалась в кожу на его шее, под ней забился в нервных спазмах кадык, словно пытаясь вырваться на волю, на свежий воздух. Но проволока немилосердно сжималась все сильнее, и когда он остановился, все тело императора инков задрожало, охваченное предсмертной лихорадкой. Глаза широко открылись и выкатились из орбит. Пальцы рук вытянулись, ноги выпрямились в коленях, тело подалось вперед. Рванулось в последнем инстинкте остаться в этом мире. Но палач не оставил шанса. Послышался хруст, и голова правителя неестественно свалилась набок. Его ноги потянулись вверх и тут же упали на пол. Прямые пальцы рук согнулись, конвульсивно зацепившись за жизнь. Но глаза его остекленели. Он был уже не здесь. Женщины Атауальпы взвыли на разные голоса. Вой услышала толпа на улице, и гул снаружи начал нарастать. А вместе с ним и ругань всадников. Они пытались успокоить людей. Ропот толпы перерастал в вой. Писарро сообразил, что не доживет до конца дня, если не возьмет ситуацию под свой контроль. Надо было что-то придумать. Он раздавал указания своим солдатам и, отгоняя священников от мертвого тела, перевесил свой меч поудобнее, чтобы его можно было быстро выхватить в случае опасности. Если не отобьется – тогда все его золотые песо и серебряные марко окажутся бесполезными и будут служить другим людям. Нужно было очень быстро найти правильное решение. Но на то и был Писарро командором, чтобы хорошо ориентироваться в меняющейся обстановке.

– Кровать! Несите сюда мою кровать! – крикнул он солдатам. Те взашей погнали в командорские покои слуг, тщательно отобранных среди местного населения. Вскоре в центре зала стояло огромное ложе командора, покрытое самыми дорогими тканями, которые нашлись в резиденции испанцев. На кровать уложили тело Великого Инки.

– Священники! – крикнул Писарро. – Вы пойдете вперед и скажете им, что Атауальпа перед смертью принял нашу веру и отказался от веры предков. После этого вы все окажете ему императорские почести!

Командор выстроил своих солдат:

– Несите его к его подданным! Несите так, словно это король испанцев, а не вождь дикарей! Ясно?!

– Так точно, сеньор! – грохнули в ответ сто хриплых голосов.

Священники пели псалмы. За ними шагали двадцать солдат, неся на плечах скорбный груз. Остальные маршировали с алебардами на плечах, соблюдая церемониальный шаг. Женщины Атауальпы ползли на коленях вслед за процессией, не переставая громко рыдать. Ревущая на все голоса, лязгающая металлом мечей, пахнущая конским потом, страхом и болью вереница вовремя появилась на треугольной площади в центре Кахамарки. Толпа уже бросала во всадников, охранявших вход в резиденцию, комья глины, а самые смелые пытались их стащить с лошадей. Лежащего на земле легче бить. Но вдруг беспорядки остановились. Улица ожидала от испанцев чего угодно, но только не почестей, оказанных осужденному императору. Над толпой повисла тишина, и этой молчаливой паузы было достаточно священникам, громогласно пропевшим, что король перед смертью добровольно принял церковь и церковные законы. Все это перевели толмачи, и толпа загудела снова, да так, что было непонятно – то ли осуждая слова священников, то ли одобряя. Но, поскольку всадников оставили в покое, испанцам показалось, что опасность бунта снизилась. А потом в толпе послышался голос:

– Раздайте все зерно с его складов голодным!

Когда Писарро перевели это требование, он решил сам ответить недовольным:

– Мы не знаем, где склады Атауальпы. Но как только узнаем, то…

– Тогда отдайте нам его самого! Этого нам на обед хватит!

– Возьми топор и отдели голову от тела!

Казнь Атауальпы с помощью гарроты 26 июля 1533 года. Поводом для смертного приговора, который вынесли конкистадоры, стал тот факт, что Атауальпа захватил в плен и казнил собственного брата Уаскара, являвшегося законным правителем Тавантинсуйу

Переводчик начал пересказывать его слова почти одновременно с речью самого командора. Но толпа не дала ему закончить.

И улица снова загудела. Теперь, правда, от смеха. Писарро понял, что сегодня останется в живых. И тогда он позвал к себе палача.

– Мой аделантадо, – возмутился стоявший недалеко от командора брат Висенте. – Это же вы дали слово Инке не разрушать его тело!

– Это мое слово! – расхохотался Писарро. – Сам дал, сам и забрал!

Вслед за ним засмеялись конкистадоры.