Разделив добычу между собой, рядовые конкистадоры думали, что война закончилась и что нужно подумать о возвращении домой. Но дон Франсиско объявил, что настало время позаботиться о более важных вещах, чем богатство:

– Перед нами, братья, стоит великая задача распространения законов и норм нашей просвещенной страны в этом диком краю. Поэтому я повелеваю, – нет! не так – прошу всех вас оставаться в состоянии повышенной боеготовности для отражения возможных атак, для совершения контратак и перехода в наступление. Но нашим арьергардом будет человек без оружия. Монах Висенте Вальверде, которого я отправляю нести слово и закон в дальние пределы и дебри этой страны. Собственно, я это уже сделал, и брат Висенте уже в дороге.

Конкистадоры удивились столь изысканному слогу, с помощью которого командор доносил свои мысли. Никогда раньше он еще не говорил так красиво. А священники зароптали. Как это так? Писарро, конечно, был лидером конкисты, но принимать решение, не испросив благословения святых отцов, – это было не слишком почтительно. Впрочем, возмущение в стане черных клобуков продолжалось недолго. Брат Висенте всегда держался обособленно и ни с кем из остальных братьев не заводил приятельских отношений. Соответственно, никто из святых отцов и не стремился к дружбе с ним. К тому же всем было известно, что он отказался от своей части добычи, а это звучало как вызов всей католической церкви. Тем самым Висенте упрекал остальных священников в алчности и сребролюбии, а значит, хорошо, что такой желчный человек будет далеко от лагеря испанских солдат. Но высказать свое возмущение было необходимо, все больше для порядка. Чтобы этот выскочка и неуч Писарро впредь не задирал нос и не думал, что он здесь один распоряжается подданными испанской короны.

– А куда он держит путь, командор? – спросил одноглазый де Альмагро.

У дона Писарро уже был заранее приготовлен ответ.

– Брат Висенте отправится в Куско, столицу Атауальпы. Он должен провести переговоры с тамошними грандами. И я надеюсь, они будут успешными. Такими же успешными, как те, что он провел здесь, в Кахамарке.

Все рассмеялись этой последней фразе командора. Каждый из воинов хорошо помнил, что именно разговор Висенте с туземным императором усыпил бдительность Атауальпы и одновременно дал повод к внезапной атаке на дикарей.

А в это время человек в монашеской одежде шел вперед, на юго-восток, через горы. Он был один, без сопровождения. И это говорило о его смелости либо глупости. В стране шла война, и далеко не везде испанцы чувствовали себя хозяевами или долгожданными, зваными гостями. В горах монашеская одежда могла вызвать раздражение. Но, видно, чужаком этот человек себя не чувствовал. На его ногах были надеты сандалии, сшитые из кожи ламы и утепленные шерстью, а легкая походка говорила о том, что он не испытывает сорочи – разновидности горной болезни, которую, поднявшись столь высоко, обычно испытывают люди Солнца в блестящих шлемах. У тех в горах болит голова, наступает тошнота, появляется раздражение, от которого они сходят с ума и вместо ответа на вопрос более выносливых товарищей, что же случилось, размахивают мечами и яростно брызжут вонючей слюной. А этот человек слюной вовсе не брызгал и мечом не размахивал. При нем, правда, был набор острых бронзовых ножей, который скорее походил на хирургические инструменты, чем на вооружение. Но все равно ясно было, что пешеход умеет и любит сражаться. Возможно, потому, что он напевал песню о бравом герое древности, полководце Ольянтае, а ее мелодия напоминала военный марш:

Заснеженные вершины, как бравые воины на параде, встречали солнце. Оно поднималось вверх – «тяжелый огненный шар, дарующий жизнь и забирающий ее. Небольшое озеро, мимо которого шагал путник, блестело, как расплавленный металл, а стадо лам у кромки воды, заслышав песню путника, как по команде, повернуло головы в его сторону. Эхо многократно усилило и без того громкие звуки песни. Они тоже казались здесь своими, придающими завершающий штрих совершенной картине горного рассвета. Путник пел на кечуа, местном языке.

За день, пропев всю историю великого генерала до конца, пешком он преодолел расстояние, на которое у испанских всадников уходило двое суток. Путника гостеприимно встретили в малонаселенной деревне, зажатой между двумя остроконечными скалами. Ему постелили в пустой опочивальне с глиняными стенами, но он не стал ложиться, а сел рядом с двумя мужчинами в простой одежде, гревшимися у костра перед хибарой. Они долго беседовали, время от времени доставая горячие клубни картофеля из широкого листа, свернутого в зеленый мешок, над которым поднимался сизый парок. Запивали еду кисловатым напитком из листьев коки. Усталость постепенно отступала. Вместо нее появилась ясность мысли. И понимание, что делать дальше.

Человек в монашеской одежде вытащил из-под плаща руку и сделал на ней надрез бронзовым ножом с орнаментом из хищных птиц. Из раны потекла кровь. Он подставил под нее деревянный стакан с питьем, и красные капли щупальцами расползлись по всей поверхности мате из коки. Потом человек в черном плаще протянул нож и чашу соседу слева. Тот, слегка помешкав, проделал то же самое со своей рукой, что и гость. Затем чаша перекочевала к третьему собеседнику. Когда мате стало не только красным, но и густым от крови, люди у костра по очереди сделали несколько глотков из чаши. Первый, ясное дело, достался гостю. Он отхлебнул полный глоток жидкости и передал чашу гостеприимным хозяевам. От напитка исходил тяжелый запах свежей крови, от которого мутнеет в глазах, и старые зарубцевавшиеся шрамы начинают напоминать о себе тупой фантомной болью. Зато на вкус кровяной чай был одновременно и сладковатым, и соленым, его хотелось пить вновь и вновь, и те, с кем ты его пил, превращались из случайных спутников в самых главных людей на твоем пути. Вот почему все трое обнялись и, сомкнувшись головами, выкрикнули боевой лозунг северных полков имперской армии.

А наутро, когда человек в одежде монаха, пряча перевязанную руку под плащом, покинул селение, вслед двинулись и те, кто накануне делил с ним место у костра. Они вышли из деревни не вместе с монахом, а чуть погодя и, как видно, не собирались сокращать расстояние между собой и вечерним гостем. Примерно через полдня пути они увидели, что каменная дорога, ведущая на юго-восток, пересекается с более узкой тропинкой. Не сговариваясь и не прощаясь, один из пешеходов свернул налево, по направлению к великому океану, лежавшему за хребтами гор. Другой быстро повернулся к товарищу спиной и зашагал строго на восток. Стоит ли говорить, что у каждого из путников был одинаковый набор ножей со странным орнаментом из миниатюрных обезьян, змей и других животных, похожих на зубастых крокодилов?

Вечерняя трапеза с кровопусканием повторилась еще дважды. Один раз, когда первый из путников спустился с прохладного хребта в теплую сельву и был встречен в селении, где люди вместо домов жили под навесами, растянутыми на четырех опорах, и носили только обмотанные вокруг чресел широкие повязки. Другое чаепитие состояло в старой хижине с дырявой крышей на краю великого плоскогорья, до которого сумел дойти второй путник. Оба они переночевали в пунктах назначения, чтобы вслед за ними шли новые и новые гонцы. Это был сигнал к сбору, но непосвященный никогда бы не сумел понять, что за призыв несут в себе молчаливые люди.

На четвертые сутки после того, как разошлись в разные стороны жители одного поселения, количество разбавивших коку собственной кровью было шестнадцать, и всякий раз, когда наступал новый вечер, оно удваивалось. Пившие свою кровь разбегались в разные стороны, искали только им одним известные тропы, находили проходы в скалах и прятали бронзовые лезвия в перевязанных руках. И внезапно, когда число посвященных в таинственный ритуал перевалило за сотню, они перестали искать новые поселки. Возможно, для достижения неизвестной цели было достаточно сотни мобилизованных. И если бы их поймали и стали пытать – хоть сторонники Великого Инки, а хотя бы и сами испанцы, – обладатели острых ножей не проронили бы ни слова. Они не собирались врать. Этого не позволял кодекс чести. Они собирались молчать. Ведь для хорошей маскировки охотнику достаточно просто молчать, чтобы подманить свою дичь. Молчавшие были лучшими из охотников.

Каждый из этих тихих индейцев знал, чтó за дичь ему надо поймать. У каждого в арсенале была тысяча уловок, как это сделать. Но для начала нужно было разузнать как можно подробнее, где следует искать добычу, которая все еще уверена, что никто не идет по ее горячим следам.

Через месяц, когда сеть шпионов охватила всю центральную часть империи, человек в черном плаще снова встретился с людьми, которые пили его кровь в самую первую ночь большой охоты. Они снова сидели возле костра, у подножия холодных гор на Юге. И они не были столь гостеприимными, как селения в центре империи.

– Что ты знаешь, Змей? – спросил старшего лазутчика загадочный индеец в испанском плаще.

– Знаю немного пока. Два человека, мужчина и женщина. И, возможно, третий. Он воин. Он очень мало знает, но многое умеет. Поэтому довольно опасен. Но эти двое еще более опасны. Они обладают знанием. У них есть цель.

– Цель. Я хочу больше узнать о цели, – сказал человек в одежде монаха.

– Я не знаю точно, – с сомнением произнес его собеседник. – Думаю, это то, что мы ищем.

– Хорошо. А что принес мне ты? – обратился человек к другому лазутчику.

Тот улыбнулся.

– Я не знаю, кто эта женщина. Но я узнал имя мужчины.

– Назови мне его.

– Чинча. Его имя Чинча.

– Хорошее имя. Главное, редкое. Так называется целая провинция империи.

Лазутчик согласился:

– Да, там у них всех так называют. Чтобы долго не думать.

– Кто этот Чинча?

– Архитектор. Строил храмы в новом городе на востоке.

Монах, говоривший на кечуа, задумался:

– «Восток»… «строил город»… А скажи мне, если он архитектор, то почему свое смешное имя он не поменял на более благородное?

– Возможно, он собирался. Может быть, именно для этого вызывал его в Кориканчу ее главный служитель, Верховный жрец Солнца.

– Вильяк Ума? – оживился человек, все время задававший вопросы.

– Да. Этот Чинча сумел сделать нечто замечательное в одном из храмов. Он сложил из квадратных камней полукруглый свод…

– Вот как? Интересно. Продолжай.

– …а в этом своде ловко проделал отверстие, через которое в помещение попадал солнечный свет, причем, совершенно необычным образом.

Рассказывая об этом, лазутчик делал паузы. Он хотел, чтобы каждое его слово воспринималось с ожиданием и восхищением. Но человек в плаще прекрасно понимал, что именно чувствует его агент. И поэтому терпеливо ждал, не давая тщеславию лазутчика вырасти до непомерных размеров. И дождался.

– Когда наступает особый день в году, солнечный свет, проходя через отверстие в куполе, проливался внутрь помещения, как золотой дождь. Любому, кто становился в луч света, казалось, что поток небесного золота выливается прямо на него.

Человек в плаще хитро улыбнулся:

– А где находится этот храм?

– Теперь уже нигде.

– То есть как?

Лазутчик вздохнул и пожал плечами.

– Говорят, что люди чанка разрушили его. Им в этом помогали люди Солнца.

Объяснение выглядело странным, поскольку индейцев чанка давным-давно уничтожили войска императора. И человек в плаще не преминул это заметить. Но лазутчик уточнил:

– Я же не сказал, что это сделали люди чанка. Я сказал «говорят, что это сделали люди чанка». Я рассказал то, о чем узнал. Во всяком случае, храм золотого дождя разрушен. Это известно достоверно.

– Это все, что вам удалось узнать?! – разозлился вдруг человек в монашеском одеянии. – Целый месяц сотни лучших гонцов часка шатались по империи, чтобы рассказать мне то, что я и так мог узнать, не покидая пределы Кахамарки?!

Он вдруг стал похож на людей Солнца. Это только они, потеряв терпение и давая волю ярости, могли утратить на мгновение человеческое обличье и предстать в истинном виде – в подобии дикого зверя. Ярость делала человека страшным для окружающих и, в то же время, она открывала его никчемность и ничтожество. Но человеку в плаще нельзя было терять лицо, и он вовремя взял себя в руки: его гнев напугал собеседников, в то время как бессилие ярости еще успело дать им повод к внутренней насмешке над начальником.

Лазутчик, которого назвали Змеем, дождался, пока его начальник успокоится. Потом сказал:

– Я, кажется, знаю, как зовут второго мужчину. Опасного. Судя по тому, как он дрался с нашим кипукамайоком и его охраной, он солдат. Или дезертир. Они говорили, что дрался он, «как ягуар». И это была цитата.

– Дрался, как оторонко, – задумчивым эхом прозвучал голос человека в плаще. – Значит, ищем ягуара.

– А ягуар ищет добычу.

К беседе этих троих присоединился и четвертый. Эту короткую фразу произнес именно он, сев рядом с костром. На человеке была надета простая холщовая накидка крестьянина. Но крестьянином, судя по выговору, он не был. Да уж так ли это важно? В эти дни все перемешалось в Тавантинсуйу, а привычный порядок вещей сменился хаосом и обманом.

– Никогда не убегай от ягуара, я всегда это говорил. Побеждает тот, кто идет за ним по каплям крови, стекающим с его клыков, пока он несет добычу в пасти.

– Ты всегда отличался поэтичностью, Кооча!

Тот, кого назвали Кооча, вальяжно расположился рядом с лазутчиками. Он и сам был из их породы, незаметный человек-тень, знавший много, а говоривший мало. Впрочем, сейчас избыток знания сделал его болтливым. Имя «Кооча» означало «Горное озеро», и по характеру новый гость очень напоминал воду, иногда спокойную и ровную, а иногда журчащую бурным нескончаемым потоком тщеславного сознания, вырвавшегося из плена заведенного порядка.

– Говори! – приказал тот, кто заставил лазутчиков рыскать по империи в поисках информации.

Спокойное озеро превратилось в говорливый ручей:

– Вы помните, повелитель, что любого кипукамайока за утерянное сообщение ожидает смертная казнь. И несмотря на то, что люди Солнца утвердили у нас свои правила, старые законы продолжали действовать. Я нашел единственного кипукамайока, которого суд оправдал даже после потери очень важного послания.

– Что это за послание?

– Об этом позже. Сначала о том, что случилось. Кипукамайока сопровождал испанец на коне и группа наших солдат. Внезапно они наткнулись на дезертира. Никто не должен был знать о дружбе некоторых наших важных особ с испанцами. Дезертир – это лишние глаза. Значит, он должен был умереть. Но человек не хотел умирать и решил принять бой с посланцами. И знаете, что было самым удивительным? Он победил. В одиночку победил десяток человек. И выхватил напоследок кипу с посланием из рук секретного гонца. Дезертира звали Оторонко. Ягуар.

– Откуда это известно?

– Среди солдат был его брат. Вот как причудливо складываются обстоятельства. Брата, конечно, пришлось отправить к предкам. Но перед тем у него выпытали имя нападавшего. Его звали Оторонко.

– Оторонко… – задумался начальник шпионов. – Он мало знает, но многое умеет. Итак, у нас есть два имени – Чинча и Оторонко. И есть два человека – умный простак и простоватый воин.

– И вот что, мой повелитель, – добавил Кооча, – я знаю, что было в послании. Но скажу это я только вам.

Услыхав эти слова, Змей и еще один лазутчик встали и отошли от костра в плотную, теплую и липкую, как маисовая каша, темноту. Когда они вернулись, человек в монашеском плаще объявил:

– Мы ищем любые следы, которые оставили Чинча и Оторонко. Эти следы приведут нас к главной цели. Я разрешаю использовать любые методы дознания. Но если носитель информации откажется поделиться своим знанием… то, как предписывают наши правила и традиции, вы должны сделать так, чтобы его плоть стала вашей.

Трое лазутчиков поклонились. Они ожидали, что их повелитель произнесет нечто в этом роде. Но то, что они услышали потом, прозвучало вполне неожиданно:

– Если мы не найдем в этой жизни ни этих людей, ни их следов, то поиски должны продолжить наши потомки. Или потомки наших потомков. Только так мы дадим шанс империи возродиться. И не важно, какое имя примет ее следующий император. Слишком высокую цену имеет цель наших поисков.

Когда настало утро, хозяин хижины, в которую попросились на ночлег странные путники, обнаружил лишь теплые угли. Это было все, что осталось от ночного костра.