«Мы по ним валим и валим, а они лезут изо всех щелей, как тараканы!» – вперемежку с бранью шипела радиостанция, поймав сепарский канал.

– Командир, они нас тараканами называют! – крикнул Ромка, одним движением сбрасывая пустой магазин и тут же вставляя полный. Так лихо перезаряжать автомат его научил один знакомый израильтянин. На первый взгляд, манипуляция выглядела довольно странно. Полный магазин в правой руке. Нажимаешь им на рычаг сброса, ставишь новую обойму вместо старой. А затвор приходится передергивать левой, как бы перекидывая ее сверху автомата. Казалось бы, неудобно, ведь у «калаша» затвор справа. Но в ближнем бою дорога каждая доля секунды, и, оказывается, так боец стреляет без перерыва, не давая противнику высунуться из-за укрытия. Бой продолжался несколько часов. Боевики и наемники-россияне второй день штурмовали село с дурацким названием Редкодуб. Дурацким оно казалось Ромке из-за того, что ни одного дуба он здесь не видел. А видел степь, испещренную лоскутками «зеленки», протянувшуюся от Дебальцево до Углегорска. Открытое пространство, по которому с трех сторон Ромку и его товарищей обходили наглые русские «семьдесят двойки». Оборона Редкодуба тоже была дурацкой затеей, но они, вся первая безбашенная рота, ни разу этого не сказали вслух. Надо значит надо.

Когда добровольцы заходили в этот поселок, здесь уже никого из местных жителей не оставалось. Убогие развалюхи рассыпались, как грибы у подножия дуба, вокруг двух или трех внушительных построек.

– В эту хату закиньте БК! – крикнул командир, указав на ближнюю, когда БМП, на которой он восседал вместе с товарищами, на полной скорости въехала в село.

Ромка заметил, что здесь командир первой роты стал каким-то другим. В тылу он был мягким, компанейским человеком. Приказы он отдавал доброжелательным голосом, отчего они походили больше на дружеские просьбы.

А в Редкодубе все изменилось. В голосе командира появился металл. Его движения стали быстрыми и четкими, как у хищника. Он отдавал приказы, которые никто не обсуждал. Они были правильные, потому что ротный так сказал.

– А часть боекомплекта перенесем в соседний флигель. Вот в этот. Это чтоб не остаться совсем без «бэка», если прилетит оттуда какая-нибудь хрень, – распорядился командир, махнув рукой в сторону противника.

Ромка не просто наблюдал за ротным. Он его снимал на портативную камеру, которую постоянно включал, когда приходилось отбивать атаки сепаратистов.

«Для меня честь сражаться с рядом такими людьми, как вы», – сказал ротный во время боя, когда с той стороны все-таки «прилетело» и угодило в тот самый дом, где сначала был устроен склад боеприпасов.

«Так у него и чуйка, как у хищника», – отметил про себя Ромка, направляя объектив камеры на командира. Тот не любил сниматься. Все к этому привыкли. Но здесь, во время боя, он решил поднять дух своим бойцам, которые понимали: чем меньше боеприпасов, тем меньше шансов удержать этот растреклятый поселок.

Дом, набитый патронами и боеприпасами для гранатометов, пылал. Взрывчатка еще не рвалась, но это обязательно случится, если пламя перекинется на ящики с армейской маркировкой. Командир не долго думал. Он первым зашел в горящий дом и через мгновение вышел оттуда с тяжеленным «цинком» зеленого цвета. Внутри были патроны. Любой момент для командира мог стать последним, и это понимали все бойцы, которые кинулись на подмогу ротному. Впрочем, кроме одного.

«Этот-Парень» – так его стал называть Ромка, даже мысленно не произнося ни его имени, ни даже позывного. Наложил для себя запрет на персональные данные Этого-Парня. Полное табу. И вот почему. Боец отказался выносить боеприпасы. Ослушался. Не выполнил приказ.

Ротный, пока надо было действовать и спасать боекомплект, не сказал Этому-Парню ни слова. Потом, когда основная часть ящиков оказалась в безопасном месте, он спросил отказника:

– Что случилось?

Но тот, вместо того чтобы ответить, принялся валять дурака и всячески изображать приступы тяжких недугов.

Конечно, это был спектакль. Ромка не сомневался. Да и командир, честно говоря, тоже. Правда, ротный не задавал вопросов. А Ромка не удержался. Спросил. Когда гудели от взрывов бетонные перекрытия подвала, где отдыхающая смена забывалась коротким сном перед тем, как идти на передок.

– Понимаешь, Ромка, – ответил Этот-Парень дрожащим голосом, – когда я беру автомат в руки, я сразу теряю всякий контроль над собой. Просто белое поле перед глазами. Падаю в припадке.

– Странно, – заметил Ромка. – А в лагере никаких припадков у тебя не было. Даже когда ты там брал автомат. Обеими руками.

И Этот-Парень заткнулся. Все его падения на спину с пеной у рта для Ромки не более чем сцена из спектакля по заявкам зрителей. Просто не желает человек идти на передовую. А командир в проблеме разобрался сразу же, без долгих расспросов и бесед. Отстранил его от выходов на передок и приказал сидеть в подвале. «Хотя я бы его, – думал Ромка, – как раз на передке бы и держал. Глядишь, его бы и попустило».

Этот-Парень не замечал, что командир изменился. Мягкую обертку сняли, а под ней оказался железный стержень. Тяжелый и прямой, как лом. Парень все надеялся на мягкость и человечность своего ротного. Ротный поймет и простит. С кем не бывает.

А ротному было просто не до труса. Нужно организовать оборону и постараться сделать так, чтобы каждый из полсотни его бойцов вернулся с передовой.

По Редкодубу валили из чего-то тяжелого. Один выстрел – и минус одна хата. Когда снаряд попадал на подворье, деревянные заборы срывало с места и болтало ударной волной, как листки из школьной тетради. Если входило в крышу, то глиняные стены бедных домов рассыпались и складывались внутрь. Лишь бетонные подвалы домов местного начальства, построенных на совесть, выдерживали удары артиллерии. У командира от этих ударов словно открылся третий глаз. Он видел село не так, как его видят бойцы, – дома, улицы, заборы, – и не так, как его рисуют картографы на топографической карте. Внезапно он ощутил, что Редкодуб для него стал объемным, как компьютерное изображение, и он с этим изображением мог делать что угодно. Мог повернуть его по часовой стрелке и против нее. Мог увидеть село в ракурсе сверху и проникнуть взором в каждый подвал и каждую щель. Одновременно он видел всех своих бойцов до одного, каждого на своем участке обороны. Но видел он и противника, который подходил к селу с трех сторон. И хотел стереть его с лица земли, чтобы не дать украинским солдатам возможности закрепиться, зацепиться в этой морозной серой степи.

– Ну что, тараканы, отобьемся? – спрашивал командир веселым голосом по рации.

– Отобьемся, командир! – хрипела уверенным смешком станция.

И тараканы, выдержав обстрел, выползали изо всех щелей, чтобы отбросить противника назад. Времени на то, чтобы серьезно закрепиться, не было, но они успели накопать неглубокие окопы, из которых их не могли вытравить своей артой обезумевшие ДНРовцы. Они не жалели снарядов и сыпали так, как будто рашистский гумконвой подвозил снаряды прямо в поле, где стояли их «САУшки». Били и минометами. Как раз когда Ромка снимал командира, в руинах соседней хибары сухо разорвалась мина от «восемьдесят второго». Она подлетела неслышно, в отличие от «стодвадцатки», которая свистит так, что от ее свиста по спине бегут мурашки. «Восемьдесят вторая» упала посреди дома с выбитыми окнами без крыши. Осколками сыпануло по железным воротам, а над ободранными стенами серым облаком поднялись пыль и дым. Ротный даже не повернул в сторону взрыва головы, лишь сказал: «Ромка, через пару минут сюда прилетит еще, давай менять точку». И он не ошибся. Как только укропы отошли от разрушенного дома, они услышали сухой хлопок, а на том самом месте, где они стояли, возникла неглубокая воронка. «Отличная у ротного чуйка», – мысленно поставил командиру галочку Роман.

Все было предсказуемо. После артобстрела на Редкодуб медленно и уныло, как утюги по гладильной доске, поползли русские танки. За танками неуверенно бежала пехота. Танков было немного, всего три. Но они скрежетали и рычали так, что хотелось спрятаться, забиться в щель, как настоящим тараканам.

У нормального человека инстинкт работает правильно. Если где-то громко стреляют, то нормальный человек разворачивается спиной к источнику звука – и вперед, подальше от стрельбы! Но у таракана первой роты что-то не в порядке с настройкой инстинктов. Он бежит не от источника, а как раз прямо в то место, где стреляют. При этом вес и количество разных предметов, навешанных на таракана, исключают, казалось бы, в принципе движение в режиме бега. Но он все-таки бежит, перебирая всеми конечностями. Туда, где в него будут целиться враждебно настроенные существа. А на таракане Ромке, кроме боеприпасов, автомата и бронежилета, болталась еще и сумка с камерой и планшетом.

Как же ему пригодился этот планшет! К переднему краю тараканьей обороны зловеще подползал танк-утюг. Надвигался, как неотвратимая судьба. Зеленый, в грязных комьях, зверь ворочал башнями и гусеницами, словно обещая раздавить любого, кто попадется ему на пути.

– Ну, Ромка, смотри сюда! – подозвал его старший расчета. – Сейчас мы его вальнем дуплетом.

В сторону монстра были направлены две трубы на станинах.

– Парни, у нас есть два выстрела и одна попытка! – крикнул старший, указав на танк. – Если мы промажем, то он нет! Бьем под башню. Как поняли?

– Поняли, – спокойно ответили гранатометчики.

– Выстрел!!! – пронеслась над степью команда.

Грохнуло так, что у Ромки заложило уши. Когда рядом стреляет могучий гранатомет СПГ, по правилам нужно быть в наушниках. Но кто их соблюдает, эти правила? И где взять эти наушники, если даже тяжеленные станковые пулеметы приходили на фронт без станков?

Сначала выстрелил один гранатомет. Ромка лишь успел включить планшет, когда громыхнуло другое орудие. Боец знал, что будет дальше, и высунулся с планшетом из окопа. Он видел происходящее на экране, и от этого оно казалось не совсем реальным.

– Куда лезешь? – крикнул старший гранатометчик. – Сейчас они ответку дадут.

– Ничего, успею, – ответил Ромка, а сам, забыв об осторожности, снимал, стоя в полный рост.

Они попали в танк. Прямо под срез башни. Активная защита не помогла. Многотонный купол сорвало взрывом и подбросило вверх. Там, где только что была башня, поднялись вертикальные струи пламени.

– Сдетонировал боекомплект, – отметил Роман, продолжая снимать.

Планшет зафиксировал, как башня перевернулась в полете и упала на мерзлую пашню вниз люками.

– Есть, – сказал старший гранатометчик. – Такая у них, у танкистов, судьба. Сидят на снарядах, как в железном саркофаге, и ждут, когда попадет.

Ромка выключил камеру. Его съемки будут еще одним доказательством того, что их рота уничтожает танки, и теперь они должны получить обещанную премию за спаленную вражескую броню. Но погибших сепаратистов ему снимать не хотелось. Обманутые люди, которых сюда послали, как на убой. Глупые, с промытыми мозгами, но ведь они чьи-то мужья, братья, и какая-то женщина будет лить слезы над письмом, которое принесет черную весть.

– Выбрось это из головы, – сказал ему ротный, когда Ромка поделился с ним своими рефлексиями. – В танках не местные сепары. В экипажах почти наверняка россияне, граждане Эрефии, зарабатывают на нашей смерти деньги.

– Откуда у них к нам такая ненависть? – в очередной раз спросил себя Роман.

– Нет у них ненависти, – ответил командир. – Есть у них только любовь к деньгам. А стрелять по нам или танками давить, им без разницы.

Мысль, высказанная ротным, несколько остановила бесполезные размышления. Тем более что нужно было отбиваться и думать, как выжить на передовой.

«Здесь либо мы их, либо они нас», – сказал себе Роман.

В тот день было еще три атаки. И все три тараканы смогли отбить. Почти без потерь, если не считать двоих раненых, которых удалось перебросить в тыл через узкий перешеек своей земли, соединявший Редкодуб с тылом. Медичка, вывозившая раненых, не вернулась назад. По рации сообщили, что у нее порваны осколками задние колеса и пробит радиатор.

Наступила передышка. Ночевал Ромка в подвале рядом с Этим-Парнем. Бойцы набились в подвал, чтобы перекусить и упасть в крепкие, но краткие объятия сна. Вокруг отказника, как вокруг прокаженного, образовалось пустое пространство. Санитарная зона, которую никто из тех, кто вернулся с передка, не хотел сокращать. Но Ромке было интересно, что думает этот человек, и он подтащил спальный мешок поближе к Этому-Парню.

– Ну, как ты, не выздоровел? – спросил он ехидно.

– Нет, мне все еще плохо, – ответил Этот-Парень.

– Знаешь, – сказал Ромка, махнув в сторону гранатометчиков, которые завернулись в мешки так, что оттуда торчали лишь всклокоченные бороды, – сегодня эти люди спасли и тебя, и меня, и командира. Если бы они не подбили танк, нас бы всех размазали по асфальту, как повидло. Ты это знаешь?

– Нет тут асфальта, – глупо ответил Этот-Парень. – Это село неасфальтированное.

Он боялся сепаратистов, россиян, боялся своего командира и боялся своих товарищей. Особенно этого сумасшедшего Ромку, который вместе со своей камерой лезет туда, куда ни один нормальный человек не полезет. С такими лучше молчать. Но Ромка явно его провоцировал на открытый конфликт:

– Слушай, а чего ты вообще на фронт пошел?

В ответ на Ромкины слова молчание, которое его никак не устраивало. И боец продолжал давить вопросами соседа:

– Я хочу спросить, что ты будешь делать дальше? Если выживешь?

– Уеду домой, – сказал отказник. – В Киев.

Он понял, что молчанием не отделаться.

– И дальше? – не унимался Ромка.

– Забуду это все.

– А если танки приползут в Киев?

– Ну, тогда попробую еще раз. В смысле, еще раз попробую воевать.

Ромка ухмыльнулся. Он давно уже понял, что второго раза не будет.

– Я скажу тебе, что ты сделаешь. Добро? – сказал Роман.

Тот кивнул: «Добро».

– Если они доползут до Киева, ты сбежишь во Львов. А если до Львова, то ты сбежишь из Украины.

– Я вернусь и буду волонтерить. Собирать деньги на армию, – искал себе оправдание Этот-Парень. Наверное, он даже верил в то, что говорил. Но ему не верил Ромка.

– Не надо было тебе ехать сюда. Вообще, – подвел он резюме. Затем встал и, забрав свой спальник, вытащил его за пределы санитарной зоны. Но поспать у него не получилось. Сначала дом тряхонуло, а потом раздался голос ротного:

– Подъем, парни!

Снаряд угодил рядом с грузовиком, на котором только что завезли с Большой Земли боекомплект. Языки алого пламени облизывали резину на колесах грузового «Урала». Огонь грозил перекинуться на зеленые ящики с боеприпасами. Все, включая Ромку и Этого-Парня, стояли и смотрели, как завороженные, на горящий грузовик. Но вот кто-то из добровольцев не раздумывая нырнул в люк БМП, завел машину и принялся таранить объятый пламенем «Урал». Он с первого раза не поддался. Нервно дергаясь, боевая машина пехоты откатилась назад и снова ударила носом в корму «Урала». Деревянный борт грузовика открылся от удара. Вверх взлетел фейерверк огненных искр. «Урал» слегка отодвинулся от ящиков, но Ромка заметил, что огонь перекинулся на БМП. Чему там гореть, неизвестно, но времени на догадки не было. Они могли лишиться единственной гусеничной машины.

– Гасим «бэху», парни! – крикнул командир роты, и все, кто стоял, принялись тушить БМП. Кто бросал комья земли вперемешку со снегом, а кто, скинув с себя бушлат, лупил что было сил по алым цветам, распустившимся на горячей броне.

– А ты чего стоишь? – рявкнул комроты на Этого-Парня. Тот, как и остальные бойцы, понимал, что «бэха» вполне может рвануть, но оставался стоять на месте. Только присел. Словно попытался вжаться в землю. Его разъедала трусость. Она, как рак, уже сожрала его сущность и взяла на себя управление его мыслями и чувствами.

Когда бойцы наконец потушили бронированную машину, командир спрыгнул с брони и схватил Этого-Парня за шкирку. Бойцы ждали, что будет. Ротный втащил отказника в пустой подвал. Еще минута – и оттуда послышатся крики избиваемого человека. Или выстрелы, за которыми тишина. Но ни криков, ни выстрелов не было.

На следующий день первая рота вышла из Редкодуба. Командир ругался, получив по рации приказ оставлять позиции. Он сыпал жесткими словами, нажимая на тангенту, и клялся, что они закрепились так, что никакими танками их оттуда не выдавить, что им нужно только забросить боекомплект и что боевой дух высокий. Выше некуда. Но со старшим воинским начальством не поспоришь. Они хотя и добровольцы, а все же должны выполнять приказы.

Этот-Парень тоже вышел вместе со всеми в относительно безопасный тыл. Солдат разместили в заброшенной школе. Первой роте отдали целый класс на третьем этаже. Добровольцы аккуратно раздвинули парты и расставили армейские раскладушки. А на доске чья-то озорная и творческая рука нарисовала мелом бравого таракана, подпоясанного широким кушаком, из-за которого выглядывала кривая сабля. Усы у таракана залихватски скручивались в кольца. А над ними огромными буквами было написано: «Первая рота». Чувство самоиронии – это не только свидетельство присутствия интеллекта. Тот, кто умеет посмеяться над собой, всерьез принимает боль других. Он, смехом исцеляя ненависть, может быть милосердным и к своим, и к поверженным врагам.

Отказник в классе с нарисованным тараканом появился лишь раз. Он быстро собрал вещи и спросил ротного, где можно оставить свой автомат. Все необходимые бумаги были готовы. На парня никто не обращал внимания. Было темно. Бойцы спали. Командир чуть пригасил огонек фонарика, державшегося на голове на резиновых лямках.

Командирская койка стояла рядом с Ромкиной. Ромка, улучив момент, отважился узнать, а что же произошло в подвале уцелевшего дома в Редкодубе. Он ожидал, что ротный стальным голосом пошлет его куда подальше с его вопросами, но командир, привычным движением раскатывая свой спальник, неторопливо и буднично ответил:

– Я хотел его расстрелять, но когда спустился в подвал и посмотрел на него, то вспомнил, что должен всех вас привезти назад живыми. Даже трусов. И мне в тот момент стало ясно, что именно в этом состоит мой самый главный долг.

Ротный быстро расстегнул мешок и, сняв берцы, забрался внутрь.

– Ну, и я сказал ему, что вытащу его отсюда вместе со всеми. А дальше дело за ним. Если может побороть страх, пусть остается. Если нет, то на дембель.

– И все? – разочарованно спросил Ромка.

– И все, – ответил командир. – Да спи ты. Кто знает, в какую дыру нас завтра отправят.