«Сыновья многих виднейших англо-деятелей сочувствуют кружку (коммунистической партии. — О. Ц.) и ведут для него работу. Список их будет у нас в ближайшие дни». Так оценил ситуацию Орлов в своем первом донесении, отправленном через Рейфа в Москву в июле 1934 года, вскоре после того, как принял на себя руководство лондонской «нелегальной» резидентурой.

Обращение с просьбой представить список знакомых, разделявших симпатии к коммунизму или обладавших доступом к секретам, было обычной практикой советской разведки в отношении новобранцев. Однако в случае Филби она приобретала особое значение, поскольку первоочередной задачей Орлова была организация внедрения в британскую разведывательную службу. Советская разведслужба, как правило, заставляла также потенциальных агентов прекратить все контакты с явными коммунистами, и Филби уже получил от Дейча указания не иметь больше ничего общего со штаб-квартирой КПВ. Если вспомнить, что там с обидной осторожностью отнеслись к его заявлению, такое указание должно было принести ему некоторое удовлетворение, однако его никак не могло обрадовать указание избавиться от всех книг и публицистической литературы левого направления, в том числе от собрания сочинений Карла Маркса. Напротив, с целью создания представления о его якобы политической благонадежности Филби предписывалось использовать любую возможность, чтобы показать, что он перерос увлечение «студенческим социализмом». Чтобы соответствовать консерватизму британского истэблишмента, Дейч также рекомендовал Филби начать подыскивать для себя занятие в такой области, где он смог бы сделать респектабельную карьеру и в конечном счете помогать Москве.

15 июля 1934 г., когда Орлов сошел на берег в порту Гарвич на Восточном побережье Англии, он выдавал себя за американского предпринимателя, прибывшего, чтобы открыть в Лондоне контору по импорту. Он ехал через Стокгольм, и там британское консульство проставило в его американском паспорте визу на въезд в Соединенное Королевство. В то же время, как показывает досье Орлова, у него назревал конфликт между его преданностью НКВД и заботой о семье. Когда он возвратился в Москву через Остенде 25 июля для личного доклада о положении в лондонской резидентуре, он подал заявление Артузову, начальнику Иностранного отдела, с просьбой освободить его от обязанностей за рубежом, сославшись на плохое состояние здоровья дочери, которая нуждалась в постоянном внимании. В просьбе было отказано, и Орлов в следующем месяце возвратился в Лондон, чтобы взять на себя руководство тем, что должно было стать одной из самых важных разведывательных операций Советского Союза.

Как показывают документы лондонской «нелегальной» резидентуры, хранящиеся в архивах НКВД, в наследство Орлову достался ряд результативных британских агентов, включая одного преподавателя Лондонского университета, псевдоним которого был «Профессор». Он в будущем оказался, однако, менее ценным источником для Орлова, чем три приобретения Дейча — «Бэр», «Аттила» и «Нахфольгер». Их псевдонимы часто повторяются в сообщениях Орлова из Лондона, но, поскольку никто из них не был раскрыт британской контрразведкой, русская разведслужба, как это принято и в ЦРУ, и в ФБР, сочла неуместным раскрыть их подлинные имена в этой книге.

Предвидя, что работа с группой «Нахфольгера» и создание собственной сети агентов займут немало сил и времени, Орлов вернулся в Лондон, готовясь долго пробыть в' Великобритании. Помня, как разлетелось в прах его прикрытие в Париже, на этот раз он был твердо намерен создать «железную легенду» в качестве прикрытия своей тайной деятельности. По этой причине, возвращаясь в Англию, он опять выбрал новый маршрут, прибыв в Нью-Хейвен 18 сентября из Дьеппа. Поскольку он выдавал себя за американского бизнесмена, такие частые поездки за границу меньше привлекли бы внимание МИ-5, а также недремлющего «Особого отдела» лондонской столичной полиции. Уильям Голдан — под таким именем Орлов работал на Британских островах в качестве резидента НКВД. Насколько удалось установить, британские власти так никогда и не смогли ни разоблачить его прикрытие, ни раскрыть его связи с кембриджскими агентами. Если бы в документах МИ-5 содержались какие-нибудь материалы на Орлова, то он, несомненно, был бы разоблачен в ходе расследования Питера Райта и его имя фигурировало бы в книге Райта «Охотник за шпионами» («Spycatcher»). Примечательно, что Эдит Тюдор Харт была на подозрении у МИ-5, но лишь как активистка австрийской компартии, а не как советский агент, заприметивший Филби.

Одна из причин, объясняющих, почему прикрытие Орлова так хорошо сработало, заключается в том, что он въехал в страну с подлинным американским паспортом, который он получил незаконным путем во время своей поездки в Соединенные Штаты двумя годами ранее. Орлов также разработал легенду и полностью вжился в образ Уильяма Голдина, уроженца Австрии, иммигрировавшего в Соединенные Штаты, который говорил по-английски с акцентом. Внешне не было и намека на то, что Орлов (Годдин) вовсе не являлся тем настоящим бизнесменом, за которого себя выдавал. Чтобы придать своей «легенде» еще большую достоверность, он основал небольшую экспортно-импортную компанию на средства, ассигнованные для этой цели Москвой.

«Прикрытие» НКВД в Лондоне, зарегистрированное под названием «Америкэн рефриджерейтор компани, лтд» (это название указано на бланке компании, хранящемся в досье Орлова) имело директора-англичанина по имени М. С. Стэнсфилд. По иронии судьбы, если учесть выполняемую Орловым секретную миссию, его компания располагалась всего в сотне ярдов от Пик-кадилли-серкус, по традиции считающейся сердцем Британской империи по адресу: Империел Хаус, № 84, Риджент-стрит. В действительности же вход в занимавший несколько комнат офис на четвертом этаже находился сразу же за углом известного «Кафе Ройял» в тихой аркаде с колоннами, известной под названием Эйр-стрит. Офис Орлова размещался — что было весьма удобно для целей конспирации — над лондонским отделением Голливудского центрального бюро по найму киноактеров, штаб-квартирой «Энциклопедии Британики» и Школой танцев Дакерфилда.

На аккуратной визитной карточке Уильяма Голдина был указан номер телефона его компании — Риджент-2574. Она занималась законной коммерческой деятельностью, импортируя лучшие модели холодильников американского производства, и помещала рекламу своей продукции в коммерческих газетах. Ее управляющий г-н Голдин пунктуально соблюдал распорядок рабочего дня и, вливаясь в толпу пассажиров подземки, совершал путь до станции Пиккадилли-серкус из своей квартиры, которую он снимал в пансионе чуть севернее Бэйсуотер-роуд. Жена Орлова с маленькой дочерью приехала в Лондон отдельно, используя австрийский паспорт на имя фрау Фельдбин. Поскольку Марии — было поручено вновь выступить в роли одного из офицеров связи резидентуры, строгие правила конспирации требовали, чтобы они не проживали вместе открыто как муж и жена. Г-жа Орлова под именем Марии Фельдбин устроилась отдельно в квартире, расположенной в нескольких минутах езды на метро от дома супруга.

Чтобы обезопасить свою личную жизнь и профессиональную деятельность, Орлов предпринял строгие меры предосторожности, необходимость которых вскоре оправдалась, когда в результате промаха одного советского «нелегала» венская полиция обнаружила, что целая серия австрийских паспортов, в том числе и выданные Марии Фельдбин и Максу Волишу, были получены незаконным путем. В досье Орлова из архивов НКВД этот случай объясняется «небрежностью» одного офицера разведки, а в своем «Пособии» Орлов лишь вскользь упоминает об этом инциденте. Не указывая, как это отозвалось на его собственных операциях, Орлов писал, что этот промах, «причинивший немало беспокойства разведке НКВД», произошел в 1934 году, когда «высокопоставленный офицер разведки по имени Малли» получил назначение на секретную работу в США.

Подлинный австрийский паспорт Малли на имя Пауля Хардта, «полученный обманным путем в Вене», имел штамп: «не действителен для поездки в Соединенные Штаты». Поэтому, когда нужно было обратиться за визой в консульство США в Париже осенью 1934 года, Малли, не горя желанием сталкиваться лицом к лицу с сотрудниками консульства, поселился в гостинице «Карлтон», где главный портье привык выполнять поручения относительно получения виз и приобретения билетов первого класса. Однако даже просьба от такого респектабельного заведения для избранных, как гостиница «Карлтон») не-убедила американского консульского сотрудника оформить необходимую документацию из-за запрета на поездку в США. Он попросил, чтобы «г-н Хардт» явился к нему лично. Это встревожило Малли. Сказав в «Карлтоне», что у него изменились планы относительно поездки в Соединенные Штаты, он попросил забрать его паспорт обратно. Консульство отказалось выдать паспорт, настаивая на том, чтобы владелец забрал документ лично. Малли, который к тому времени убедился, что за ним установлена слежка, выехал из гостиницы и сообщил в Москву, что отказывается и от своего австрийского паспорта, и от своей миссии. Затем консульство США отправило невостребованный паспорт в Вену, где в результате расследования, по словам Орлова, «выяснилось, что паспорт был выдан незаконно лицу, не имеющему на это права, путем подкупа одного чиновника». Выдавший паспорт чиновник был арестован, и, узнав об этом, Центр забеспокоился, что злополучный австрийский агент признается в том, что выдал также целый ряд других паспортов. Москва передала сигнал тревоги секретным агентам, приказав всем оперативным работникам с австрийскими паспортами той же серии немедленно покинуть страны, в которых- они проживали. Среди тех, кого это коснулось, оказались Рейф и жена Орлова с дочерью.

«Таким образом, казалось бы, незначительный инцидент повлек за собой нарушение работы разведки по широкому фронту», — писал Орлов. Эта история является еще одним примером того, как Орлов вводил в заблуждение ФБР и ЦРУ. В действительности ошибку с австрийским паспортом совершил разведчик-нелегал Д. А. Быстролетов, причем при совершенно иных обстоятельствах, что Орлов счел нужным скрыть. Неприятная ситуация, в которую попал Малли, была уже результатом провала австрийского паспорта Быстролетова. Правда, в своем «Пособии» Орлов не упомянул о том, что в результате его «нелегальная» резидентура оказалась одной из наиболее сильно пострадавших. Сам Рейф не успел уехать из Англии и в январе 1935 года был вызван в министерство внутренних дел для дачи объяснений. Узнали ли британские власти о пропаже пачки паспортов? Если узнали, то тем более удивительно, что Рейфа не арестовала полиция. Повестка была адресована Максу Волишу, на имя которого был выдан австрийский паспорт, которым он пользовался. Однако, к его облегчению, Рейфу, после того как он ответил на ряд вопросов сотрудника министерства внутренних дел, не было предъявлено обвинение в использовании фальшивого паспорта, и ему разрешили вернуться домой, чтобы подготовиться к отъезду из Англии до 15 марта 1935 г. Рейф сообщил Орлову, что на письменном столе беседовавшего с ним сотрудника министерства внутренних дел он заметил «толстое досье» с фамилией «Волиш» на обложке, а это означало, что человек, фамилию которого он использовал был объектом какого-то серьезного расследования, проводившегося британскими властями.

В письме, направленном в Центр 24 февраля 1935 г., Орлов выразил озабоченность по поводу контакта Рейфа с британскими властями. «Они, по-видимому, копали вокруг да около, но не сумели накопать ничего конкретного, а поэтому решили от него избавиться. Если бы у них в руках были какие-нибудь конкретные материалы, компрометирующие его, они не выслали бы его из страны, а покончили бы с ним, — сообщил Орлов, добавив предостережение: — Как бы там ни было, я считаю, что его паспорт не годится для работы в других странах». В своем «Пособии» Орлов высказывался таким образом: «Сам факт того, что какое-либо лицо имеет фальшивый паспорт, возможно, наказуемо в соответствии с законом, но для обвинения в шпионаже нужны более веские доказательства». Тем не менее Орлов согласился, что у Рейфа не было иного выбора, кроме как подчиниться приказанию британских властей и покинуть страну, а после того, как генерал узнал о согласии на это Москвы, в своем следующем письме высказал беспокойство об опасности разоблачения Марии. «Ваша информация о том, что сеть, снабжающая нас «книжками» (паспортами), одну из которых имел «Марр» (Рейф), провалилась, вызвала у меня большое беспокойство. Как вам известно, у моей жены была «книжка» той же страны, что и у «Марра». С таким документом «Пауль» уже однажды потерпел фиаско в Париже. «Книжка» моей жены зарегистрирована с соблюдением всех формальностей в соответствующей организации. Вот почему я решил отправить домой жену и дочь».

Чрезвычайные обстоятельства, ускорившие неожиданный отъезд двух членов его «нелегальной» группы, вынудили Орлова предпринять радикальную перестройку лондонской резидентуры НКВД. Он передал Дейчу руководство такими важными агентами, как «Бэр», «Нахфольгер» и «Аттила». Сам же взял под свой контроль деятельность Филби и двух его кембриджских друзей, которых последний порекомендовал для антифашистской деятельности. Одним из них был Дональд Маклейн, которому был присвоен псевдоним «Вайзе» («Сирота»), другим — Гай Бёрджесс, гомосексуалист, о котором Орлов только что сообщил в Москву как о кандидате на вербовку и которому он с иронией присвоил весьма подходящий псевдоним «Мэдхен» («Девочка»).

Орлов, Дейч и Рейф являлись ядром руководства лондонской «нелегальной» резидентуры. По словам самого Орлова, он должен был «держать рот на замке и быть постоянно начеку едва ли не со всеми людьми — только руководитель резидентуры и его главный помощник знают всю агентурную сеть и все операции». Хотя важно было «знать каждого агента в лицо», требовалось также, чтобы резидент ознакомился с «их биографическими данными», знал их профессии и место работы, подробности вербовки, результаты их работы на советскую разведку и «степень надежности этих результатов». Именно он держал в своих руках «ключ» к каждому источнику в виде особого пароля, который резидент должен был использовать для предупреждения агентов в случае возникновения чрезвычайной ситуации. Однако, как отмечал Орлов, лишь в самых исключительных случаях резидент вступал в непосредственный контакт с «самыми ценными и надежными источниками».

Решение Орлова взять на себя руководство деятельностью «Сынка», а также двух других кембриджских кандидатов на вербовку ознаменовало важный этап в формировании группы «трех мушкетеров». В оперативном докладе об истории создания этой группы, который был подготовлен Дейчем для руководства НКВД по возвращении в Москву три года спустя, объясняется, почему именно Филби стал ее «первым человеком». Всесторонняя оценка личности Филби показывает, что изучение сихологии позволило Дейчу глубоко понять характер и личные качества, позволившие сделать из него полноценного советского агента:

«„Сынок" происходит из своеобразной семьи. Отец считается самым знаменитым в настоящее время знатоком арабского мира. Владеет несколькими арабскими диалектами и сам перешел в мусульманство. Он честолюбивый тиран и хотел сделать из своего сына великого человека, подавлял все его стремления. Поэтому «Сынок» очень робкий, нерешительный и неуклюжий человек. Он заикается немного, и это еще больше усиливает его неуверенность. Он типичный кабинетный ученый: начитан, образован, серьезен и глубок. Он неуклюжий человек и нелегко сближается с людьми. Он часто просто боится разговаривать из-за своего дефекта речи и не желая быть смешным. Ему трудно лгать. «Сынок» изучил глубоко марксистское учение и вообще изучает все основательно, но всегда скажет, что он знает мало. Он имеет большие знания по истории, географии, экономике и одновременно любит и разбирается в музыке. Он, безусловно, сентиментальный человек, но вследствие воспитания отца и всей атмосферы жизни английской буржуазии эта сторона его характера несколько исковеркана. Он человек скромный, не умеет обращаться с деньгами в том отношении, что не умеет их распределить, однако к нашим деньгам он относится очень аккуратно. Он пользуется большой любовью и уважением за свою серьезность и честность. Он был готов без всякого соображения все для нас сделать и на нашей работе проявил всю свою серьезность и старательность. Он человек мягкий, добрый. Не проявляет особого интереса к женщинам. Очень небрежен в своей внешности. По характеру своему он склонен к пессимизму и поэтому нуждается в постоянном приобадривании».

Считать, что Фил£и был кабинетным мечтателем, которого засосала карьера шпиона, потому что опытные советские разведчики взращивали его, подбадривая и укрепляя в нем уверенность в своих силах, чего не смог сделать сдержанно-холодный отец, было бы, наверное, слишком упрощенным объяснением его предательства о отношению к своему классу. Анализ Дейча дает основания предполагать, что отсутствие родительской любви в ранней юности явилось, возможно, причиной его незащищенности перед вербовкой.

Орлов, несомненно, ценил преимущества «психологического пряника» над «фрейдистским кнутом» при подготовке будущих агентов вроде Филби и его друзей к работе против собственной социальной группы. Орлов, несмотря на всю свою решительность, проявлял некоторую чувствительность, когда нужно было вселить чувство преданности в своих товарищей — будь то его бобруйские друзья детства или солдаты, которыми он командовал на польском фронте. Он также был достаточно умен, чтобы не торопить процесс. Проведя десять дней в Лондоне во время своего первого приезда, он выехал в Москву для доклада о перспективах его «нелегальной» группы. Вновь возвратившись в Лондон 18 сентября, он приступил к контролю заданий, возложенных Дейчем на Филби. Такой проверке подвергались все потенциальные агенты. После того как Филби представил список кембриджских друзей, которых можно было бы попробовать «разработать», он получил новое задание: предложить варианты карьеры, которые могли бы способствовать его антифашистской работе, — только так говорили ему на том этапе о его секретной миссии. Дейч сообщал, что Филби не только показал себя дисциплинированным человеком, но и проявил решимость, необходимую для выполнения элементарных разведзаданий, действуя по приказу и в точном соответствии с инструкциями.

Когда Орлов принял на себя руководство Филби в 1935 году, у того не было никаких перспектив получения должности в правительстве и его едва ли можно было считать идеальным кандидатом для внедрения в британскую разведку. Филби принадлежал к другому кругу» и едва ли можно было надеяться на то, что он войдет в число тех надежных парней, на которых можно положиться и из числа которых секретные службы подбирали большинство кандидатов для работы. Особенно это было характерно для МИ-6, представлявшей собой самосохраняющуюся группировку, обновлявшую свой состав за счет привлечения новых офицеров через круг старых приятелей чванливого старшего офицерства. Они проводили вербовку, не вставая с кожаных кресел привилегированных клубов Пэлл-Мэлла и Сент-Джеймса. Филби, имея право на доступ в этот круг благодаря своей принадлежности к определенному общественному классу и своему образованию, с «успехом» закрыл его для себя открытой поддержкой левого социализма. Поэтому он был вынужден избрать менее свойственный джентльмену путь в братство Уайтхолла: завести связи в правительстве, став респектабельным журналистом.

Это было непростой задачей для выпускника Кембриджа, не имевшего ни опыта журналистской работы, ни склонности к ней. Филби проявил настойчивость и умение достичь поставленной цели, разыскав знакомых отца в редакциях газет и журналов и получив место в «Ревью оф ревьюз», выпускаемом небольшим тиражом журнале, либеральная позиция которого создавала ему прекрасное прикрытие для восстановления своего политического имиджа. Владельцем журнала был сэр Роджер Чане, учившийся в Кембридже в одно время с его отцом. Он рекомендовал Филби редактору Уильяму Хоупу Хиндлу в качестве помощника.

Отбор и классификация новостей, разумеется, не обеспечивали Филби доступа к правительственным секретам, однако скромная работа давала ему шанс продемонстрировать политическую благонадежность, написав такие умиротворяющие статьи, как «Три года протекционизма», «Что брошено на чашу весов?» и «Тихоокеанские острова Японии». О том, насколько преуспел Филби в выполнении задания похоронить свое прошлое, молено судить по тому впечатлению, которое он произвел на Чанса, отозвавшегося о нем как о человеке «слегка либеральном». Он вспоминал о нем, как о «достойном молодом человеке, обладающем чувством юмора и не имевшем, в отличие от своего отца, каких-либо распознаваемых политических взглядов».

Хотя в архивах НКВД не упоминается конкретная дата, из отчетов Орлова Центру можно установить, что знакомство, ознаменовавшее переход «Сынка» на вторую стадию процесса вербовки — в статус агента-стажера в советской разведслужбе, состоялось где-то в конце декабря 1934 года.

Дейч организовал встречу на открытом воздухе холодным декабрьским днем в Риджентс-парке, где одетые в униформу няни гуляли с закутанными детьми, которые кормили хлебом ссорящихся между собой уток на ближайшем озерце. В то время Филби не знал, что, это была его первая личная встреча с главой лондонской «нелегальной» резидентуры. Статус Орлова не упоминался, и его представили Филби лишь как «Билла». Отчеты «трех мушкетеров», хранящиеся в архивах в Москве, показывают, что они называли Орлова «Большой Билл» в отличие от «Маленького Билла», поскольку Рейф тоже назвался Биллом, когда несколько ранее встретился с Маклейном.

В отличие от Дейча и Малли, который позже стал «нелегальным» резидентом, Филби описывал «Большого Билла» (которого впоследствии узнает как Орлова в Испании) как «прототип человека из НКВД», который производил впечатление «очень жесткого человека, но очень вежливого и очень обходительного». Орлов, в свою очередь, казалось, относился к Филби скорее как к сыну, чем оперативному работнику. «Он относился ко мне по-отцовски, — вспоминал его протеже. — У меня же было ощущение, что вот это истинный начальник всего этого дела, из Москвы, и у меня было к нему отношение как к герою. Это не означало, что я думал плохо или менее уважительно об «Отто» (Дейче) или «Тео» (Малли), но просто на этот раз пришел настоящий русский, советский человек. Иными словами, если я считал «Тео» и «Отто» коммунистами, то Орлова я считал большевиком».

Явное восхищение Филби Орловым дает основание предполагать, что он начал видеть в нем некое воплощение тех отцовских качеств, которых ему не хватало в его настоящем отце, Сент-Джоне Филби, очень часто отсутствовавшем главе семейства, который был слишком скор на критику и слишком медлителен, когда требовалось приободрить сына. Как показывает оценка, сделанная Дейчем, у Кима развился острый комплекс неполноценности, внешне проявлявшийся в нервном заикании и склонности к излишней неуверенности в себе. Но Филби научился обращать дефект речи в свою пользу, когда обнаружил, что это придавало ему подкупающую видимость уязвимости и застенчивости, за которыми, учитывая также его располагающую манеру держаться, можно было скрыть подлинные чувства. Тот факт, что Орлов проявил симпатию к молодому англичанину, укрепил приверженность Филби делу революции. В случае Филби такой гуманный подход оправдал себя, и весьма символично, что Орлов решил подчеркнуть этот аспект своей работы в «Пособии».

«В отличие от западных спецслужб, советская разведка относится к своим источникам с искренней заботливостью. Такая забота об агенте зиждется скорее на собственных интересах, чем на соображениях морали или гуманности», — писал Орлов, добавляя, что это необходимо для обеспечения их лояльности. По словам Орлова, НКВД в отношении агентов «никогда не нарушает своего обещания не разглашать сведений ни об их личности, ни о работе на Советский Союз и всегда спешит на помощь, если они попадают в беду». Он подчеркивал, что такое внимательное отношение объясняется тем, что советская разведка уже давно «пришла к выводу, что такая политика в отношении информаторов идет на пользу делу и способствует успеху».

Теперь, когда карьера Орлова тщательно подтверждена документами, его можно рассматривать как значительно более важную фигуру в истории разведки XX столетия, чем до сих пор предполагалось. Орлов заслуживает в ней должного места за одну лишь его роль в вербовке первоначальных членов кембриджской агентурной сети и за то, как потом он хранил этот секрет в течение долгих лет американской ссылки. Он сам намекал на это в своем «Пособии», которое теперь можно рассматривать как некое тайное назидание и завещание мастера.

«Вербовка новых информаторов в тайные агентурные сети является самым рискованным и трудным из всех видов деятельности, — писал Орлов в своей книге. — С самого первого шага разведчик оказывается в невыгодном положении, поскольку, предлагая какому-то человеку стать агентом и работать на СССР, он раскрывает свою собственную роль еще до того, как этот человек даст ответ». Именно по этой причине Московский центр настаивал на том, чтобы его резиденты и их заместители подвергали кандидатов на вербовку вроде Филби процессу из двух стадий, включающему целый ряд строгих проверок, позволяющих установить, «кто эти люди, откуда они и что они собой представляют; каковы их взгляды и убеждения, их частная жизнь и устремления, их моральные устои и слабости, а прежде всего — их потенциальная ценность как источников информации».

По словам Орлова, кандидаты на вербовку изъявляют готовность стать агентами по целому ряду причин, включая идейные соображения, деньги, карьеру и другие мотивы, связанные с личной выгодой, соблазны романтики, жажду приключений, необходимость скрыть преступление, гомосексуальные отклонения и другие пороки. По наблюдениям Орлова, «с точки зрения чисто человеческих побудительных мотивов существует большое разнообразие причин, расчетов и эмоций, заставляющих людей заняться шпионажем». В противоположность общепринятому мнению он, однако, категорически утверждает, что шантаж не является удовлетворительным орудием вербовки, поскольку вызывает озлобление и может, подобно бумерангу, обратиться против самого вербовщика, поскольку его судьба всегда находится в руках агента. Орлов говорил, что сам он научился «быть откровенным с каждым из них» и что это было наилучшим способом добиться от источника «сотрудничества и преданности».

«Труд опытного создателя агентурной сети, который отбирает и завлекает людей в полную риска работу разведки и руководит ими в нескончаемой битве умов, — размышлял Орлов, — весьма сходен с творческим трудом романиста, с одним существенным отличием: романист излагает на бумаге эмоции и действия воображаемых персонажей, тогда как создатель шпионской сети вдохновляет и направляет чувства и действия реальных людей». Для романиста неубедительный замысел романа чреват лишь плохими рецензиями, тогда как, «если создатель разведопераций допустит в ней нелогичные или неправдоподобные комбинации, его план потерпит крах, а ее участники вскоре окажутся за решеткой».

Учитывая грустную перспективу карьеры Филби в начале 1935 года, следует отдать должное здравой оценке Орловым способностей своего потенциального агента. В одном из своих сообщений Центру Орлов со всей определенностью заявляет, что внедрение в аппарат МИ-6 является конечной целью, с которой он «выводит «Сынка» на широкую дорогу работы на советскую разведслужбу». Орлов высоко ценил Филби, и он, и Дейч были всегда готовы подбодрить нередко терявшего уверенность в своих силах молодого стажера, убеждая его, что далее работа в качестве скромного журналиста ведет его к «широкой дороге», более важной работе для Москвы.

«Неделю за неделей мы встречались то в одном, то в другом отдаленном районе Лондона, — вспоминал Филби. — Я приходил на встречу с пустыми руками, а уходил нагруженный самыми подробными рекомендациями, предостережениями и ободряющими напутствиями». Он бесконечно восхищался «безграничным терпением, которое проявляли мои старшие товарищи по службе, терпением, которое было сопоставимо лишь с их умом и пониманием». Хотя он и не называл этих «старших товарищей», нам теперь известно, что с начала 1935 года именно Орлов отвечал за то, чтобы он был «обеспечен достаточно большим умственным багажом», необходимым для «серьезной работы», как называл свое дело Филби.

Сообщения 1935 года, поступавшие в Москву от Орлова, дают основания предполагать, что в опубликованной автобиографии Филби во многом вводил читателей в заблуждение. Как показывают архивы НКВД, «Сынок» приходил в течение шести месяцев на встречи в Риджентс-парке и в других местах далеко не с пустыми руками. Он приносил с собой и передавал советским кураторам информацию, которую добывал у своих друзей на Уайтхолле. Как показывает досье Филби, еще до конца 1934 года, когда он все еще находился на первой стадии процесса вербовки, он передавал Дейчу конфиденциальную правительственную информацию, полученную от отца и одного своего кембриджского приятеля, который работал в военном министерстве. Одно из сообщений содержало ответ посла Саудовской Аравии министерству иностранных дел Великобритании с согласием на строительство британской базы ВВС на Ближнем Востоке, который он явно похитил из официальной корреспонденции Сент-Джона Филби. Он передавал также военную информацию, получаемую в результате возобновленной дружбы с Томом Уайли, старым приятелем по Тринити-колледжу в Кембридже, который в то время был постоянным дежурным в военном министерстве. Уайли был гомосексуалистом, верным другом Гая Бёрджесса, непременного участника разнузданных Вечеринок, которые Уайли устраивал в своей просторной квартире, расположенной за охраняемыми порталами военного министерства на Уайтхолле.

Уайли был источником (по всей вероятности, сам того не ведая) секретных материалов военного министерства об аппарате разведки британской армии, которые были пересняты и отправлены через советского курьера в Центр 12 июля 1935 г. Поскольку в материалах многократно упоминались имена офицеров армейской разведки, они оказались весьма полезны Москве. Мнение Центра о потенциальной ценности Филби не могло не повыситься весьма существенно, когда они узнали от «Сынка», что Уайли получил новое назначение и стал личным секретарем постоянного помощника военного министра, сэра Роберта Криди.

Орлов информировал Москву, что «к числу новых агентурных наметок относится имеющийся у «Зенхена» подход к его университетскому товарищу, некоему Уайли. Сам Уайли, как постоянный дежурный, не имел доступа к самой секретной военной развединформации и поэтому не представлял интереса как объект для разработки. Однако его новое назначение заставило Орлова попросить у Москвы разрешения использовать Филби для разработки Уайли с целью его вовлечения в сеть. «Как вы знаете, министры — народ приходящий и уходящий при частых сменах кабинетов, — объяснял Орлов, — поэтому министерства имеют постоянных помощников министров, руководящих работой министерства, независимо от парламентской и партийной борьбы за министерские портфели».

Орлов приложил также присланное Уайли приглашение Филби на официальный обед в его новой квартире, расположенной в здании военного министерства. «Публика там была преимущественно военная, — сообщал Орлов со слов Филби, который рассказал, как подвыпивший Уайли хвастал своей близостью с офицерами военной разведки. — Уайли очень дружески расположен к «Зенхену», знает о его левых убеждениях в прошлом, о чем он в пьяном состоянии даже выпалил одному из начальников военного снабжения, который ввязался с «Зенхеном» в дискуссию о Востоке и ибн-Сауде». Орлов сообщил, что Филби воспользовался этим, чтобы отречься от своих старых «младенческих» взглядов. Это, писал Орлов, вдохновило армейского офицера на еще большие откровения относительно британских военных сил на Ближнем Востоке, о чем Филби должным образом и сообщил ему.

«Уайли — способный и образованный парень, но, как и большинство из лощеных сынов этой страны, педераст», — предупреждал Центр Орлов, сообщая, что он «дал «Зенхену» задание ничего не предпринимать по существу, возобновив дружбу с ним». Подтверждением того, что Орлов действительно наметил кандидатуру секретаря военного министерства для вербовки, являются его последующие сообщения, в которых Уайли упоминается под кодовым именем «Генрих». Бёрджесс впоследствии взял на себя поручение разрабатывать этого приятеля Филби, пока возмутительное поведение Уайли не заставило Москву отказаться от мысли о вербовке. Однако военное министерство продолжало закрывать глаза на его скандальный образ жизни в течение всей второй мировой войны!

К лету 1935 года «Зенхен» уже действовал как пользовавшийся доверием советский агент, даже если и не знал, что работает на советскую разведку. Его статус — а также статус Бёрджесса и Маклейна — подтверждается финансовыми отчетами за июнь. Бухгалтерская ведомость с внесенными рукой Орлова записями расходов является еще одним доказательством высокой степени контроля, который осуществлял Центр на широко раскинувшейся территории своей тайной империи. Она также дает уникальную возможность посмотреть, какие требования предъявлялись к ведению хозяйства «нелегальной» резидентуры НКВД, а также получить представление о ее составе и относительной значимости агентов, принадлежавших к британской сети Орлова.

«Швед» (Орлов) получал 120 фунтов стерлингов, тогда как «Стефан» (Дейч) получал 80, а курьер «нелегальной» резидентуры «Пфейл» —56 фунтов. Один из агентов Орлова под псевдонимом «Аттила» получал вознаграждение в размере 36 фунтов за предоставляемую информацию. Его значимость, так же как и другого, пока еще не опознанного, источника в британском правительстве под псевдонимом «Нахфольгер» (получившего 15 фунтов в июне), можно оценить исходя из того, что оплата их услуг была выше, чем суммы, выплачиваемые на оперативные расходы «трем мушкетерам» из Кембриджа. Бёрджессу — что не удивительно при его экстравагантном образе жизни — выплачивали 12 фунтов 10 шиллингов, в результате чего «Мэдхен» оказывался самым «дорогостоящим» агентом из кембриджской группы. Его оперативные расходы были на 30 шиллингов больше, чем расходы «Сынка». «Вайзе» (Маклейн) получал 10 фунтов.

Таким образом, Филби тратил лишь немногим меньше тех 4 фунтов стерлингов в неделю, которые ему платили за журналистскую работу. Это составляло около половины оклада в 375 фунтов стерлингов в год, которые получал Маклейн на посту третьего секретаря в министерстве иностранных дел.

Фактические оперативные расходы Орлова и Дейча составляли 57 фунтов и 17 фунтов 18 шиллингов. «Пфейл» получал 3 фунта 12 шиллингов, «Аттила» —5 шиллингов и 5 шиллингов 6 пенсов выплачивались «Эдит» (Тюдор Харт). На поездки в Копенгаген и обратно и 22-дневное проживание в гостиницах Орлов затратил 10 фунтов 12 шиллингов 10 пенсов. «Пфейл», который, должно быть, совершил несколько поездок в Данию и обратно, получил в порядке возмещения 3 фунта 12 шиллингов. Выплаты на предпринимательскую деятельность Орлова, которая служила прикрытием, достигали почти 110 фунтов, включая покупку холодильника, он также потратил 95 фунтов 9 шиллингов на телеграммы, среди которых были две, отправленные им в США, предположительно в связи с делами компании «Америкэн рефриджерейтор».

Расходы на функционирование лондонской «нелегальной» резидентуры составляли примерно 500 фунтов стерлингов в месяц (более 2000 долларов по валютному курсу 1934 года). В переводе на нынешние цены это составляет более 50 000 долларов, что ни в коем случае нельзя назвать незначительной суммой. Таким образом, хотя миссия Орлова по внедрению в британскую разведку была долгосрочной целью, Центр, делая в нее столь значительные вложения, явно предвкушал существенную отдачу. Этот фактор сыграл далеко не последнюю роль в том, что Орлов прилагал все усилия к разработке планов превращения Филби в более результативного агента. В одной из таких операций его прикрытие журналиста было использовано в попытке завлечь в сеть в качестве источников информации министерских секретарш, откликнувшихся на объявление в «Тайме» о наличии «вакантного места».

Использование наклонностей женщин к романтике с целью получения от них секретной информации было излюбленным приемом Орлова, в чем он сам признается в своем «Пособии». В нем он пишет, что «советская разведка предпринимала неустанные усилия для привлечения к работе на нее молодых женщин, работавших в качестве секретарш, стенографисток, шифровальщиц и административных помощниц в важных подразделениях правительств других стран». Секретари государственных учреждений были объектами особого интереса всех разведслужб, отмечал он.

«Молодые женщины мечтают о любви и замужестве», — писал Орлов, замечая, что подходящих женщин молено разрабатывать, если познакомить их с «молодыми людьми приятной наружности, с хорошими манерами и образованием», которые уже работают на советскую разведслулебу. Вполне возможно, что он имел в виду одного из «трех мушкетеров», когда высказал надежду, что «подстроенный роман перерастет в любовную связь». В ходе такой связи «происходит злоупотребление доверием, имеющее целью более или менее правдоподобно объяснить девушке, почему ее Ромео хочет читать секретные документы, проходящие через ее руки». Как обнаружил Орлов, во многих случаях молодому человеку далее нет необходимости обольщать секретаршу высокими идеалами социализма: страсть женщины в таком романтическом увлечении является достаточным стимулом, чтобы выдать военные и политические секреты, но столь лее верно и обратное. В своем письме в Центр от 24 февраля Орлов упоминает о случае с оперативным работником-женщиной под псевдонимом «Брайд», которую он и Рейф очень осторожно использовали для разработки одного дипломата из министерства иностранных дел.

Филби в качестве помощника редактора «Ревью оф ревьюз» получил от Орлова задание договорится о том, чтобы поместить объявление о приеме на работу машинисток-стенографисток. Требование «опыта работы» с экономической и политической литературой было рассчитано на то, чтобы привлечь дочерей из респектабельных семей среднего класса, которые составляли большую часть доверенных секретарш в министерствах Уайтхолла, внедрение в которые ставил целью Центр.

«Среди моря предложений, изъятых нами из почтового ящика, — сообщал Орлов Москве 24 апреля 1935 г., — наиболее подходящей показалась стенотипистка центрального секретариата морского министерства.

Чтобы познакомиться поближе с ней, «Зенхен» взял ее на вечернюю работу в свою редакцию. Теперь перед нами задача подыскать ей «любовника». Сами понимаете, что исход такого дела всегда чрезвычайно загадочен». Москва, однако, решила, что романтический замысел Орлова связан с слишком большим риском для его выдающегося агента. Это ясно видно из написанной от руки на письме резолюции: «Использовать «Сынка» для вербовки категорически запретить». Отказ Центра разрешить Филби вербовку секретарш Уайтхолла является еще одним доказательством того, что к лету 1935 года он уже был намечен НКВД для достижения долгосрочной цели внедрения в британскую разведывательную службу.

Получив категорический отказ из Москвы, Орлов тут же приступил к разработке другого плана, который подвел бы Филби ближе к достижению этой труднодоступной цели. Планы, представленные им Центру, отличаются как изобретательностью, так и авантюризмом. Одно из самых оригинальных его предложений было направлено руководству в Москве после того, как он узнал от Филби, что эмир Сауд, предполагаемый наследник короля Саудовской Аравии ибн-Сауда и командующий его армией, встретился с Сент-Джоном Филби во время посещения Лондона летом 1935 года и попросил его совета относительно преподавателя английского языка.

«Я ухватился за случай с эмиром Саудом, ищущим учителя, чтобы вывести «Зенхена» на высший уровень, — писал в Москву Орлов, с энтузиазмом излагая план, который заключался в том, чтобы Филби предложил эмиру свои услуги. — Через два месяца он уезжает [в Аравию] с эмиром, где живет во дворце как член семьи». Дружба его отца с ибн-Саудом была такой тесной, что Сент-Джон Филби ежедневно проводил пару часов в королевском дворце. Филби-отец также считал, что его сын, несомненно, получит> место преподавателя языка. Орлов планировал, что, получив это место, Филби-сын побеседует с еще одним своим другом, о котором было известно, что он работает на МИ-6. Согласно его плану, он должен был сказать либо «Анне» (известный английский разведчик Локкарт, которого знал Филби), либо «Россу» (директор Школы славяноведения), которые, как стало известно, были связаны с МИ-6, что «как истинный англичанин» он считает своим долгом сообщать обо всем, что увидит или услышит во дворце ибн-Сауда. Поскольку, как он предполагает, ему придется переводить важные документы, он должен попросить, чтобы его проинформировали относительно того, какие области представляют интерес для правительства, и с «самым застенчивым и невинным видом, не называя никаких имен, посмотреть, как на это отреагирует разведслужба».

Если британская разведка не попадется на удочку, то, согласно плану Орлова, Филби в последний момент скажется больным и не поедет в Джидду. Но если они заглотят крючок и предложат Филби стать информатором МИ-6, он поедет в Саудовскую Аравию. Там он будет «месяцев шесть работать как проклятый для И. С., то есть будет часто писать сообщения о каждом движении внутри дворца, о каждом госте, представляя все в интересном свете».

«Кстати, — добавлял Орлов, — прочтите статью «Зенхена» в прилагаемом журнале. Он умный и талантливый парнишка». Согласно плану Орлова, Филби должен сделать все, чтобы доказать свою пригодность для того, чтобы стать полноправным офицером британской разведки, постаравшись произвести благоприятное впечатление на своего «контакта» из МИ-6, который будет находиться в Джидде под прикрытием сотрудника британского посольства. Филби пригласит этого сотрудника поразвлечься, постарается показать себя с самой лучшей стороны, чтобы получить хорошие отзывы, которые будут занесены в его досье в британской разведслужбе. В этом назначении было еще одно преимущество, отмечал Орлов: «При этом отмечаю, что бывшие левые убеждения «Зенхена» не должны были бы удержать И. С. от использования его в Аравии, так как там коммунизма нет, подозревать «Зенхена» в коммунистических целях под боком у ибн-Сауда вряд ли логично».

План Орлова, как он изложил его Москве, заключался в том, что Филби, упрочив за шесть месяцев свою «легенду» как надежный информатор МИ-6 в Саудовской Аравии, «заболевает от тяжелого климата и возвращается домой». Затем Филби, «переждав какое-то время», возобновит свою журналистскую деятельность и поедет в Советский Союз в командировку. Перед отъездом в Россию он позаботится о том, чтобы возобновить контакты с британской разведкой и рассказать им, что он имеет доступ к важной информации об СССР, в результате чего он вновь получит предложение работать на МИ-6 в качестве внештатного агента. «Подбрасывая при нашей помощи ему информацию как журналисту и кое-какую информацию для И. С., мы могли бы вывести «Сынка» на большую дорогу, — убеждал Орлов Центр. — Его личные качества помогли бы такому плану. Он образован, умен, скромен, неразговорчив, когда надо, а самое главное — по убеждениям наш». Орлов, однако, понимал, что «вся легенда держится на одном загадочном звене: привлечет ли его И. С.».

«По-моему, должны», — отвечал сам себе Орлов. Сла-ватинский, один из высокопоставленных руководителей НКВД, одобрил план, написав на сообщении Орлова: «Полагаю, что И. С. не откажется от услуг „Зенхена"». «Добро» Москвы было передано лондонскому резиденту, но этот план рухнул, не начав осуществляться, поскольку эмир выбрал себе другого учителя.

Уверенность Орлова в том, что МИ-6 не отвергнет предложение Филби работать на них, заставила его разработать другую аналогичную стратегию. Вскоре после возвращения Филби и его жены Литци в Лондон из отпуска в Испании летом 1935 года ему неожиданно была предложена работа. Приглашение исходило от старого работодателя его отца — Индийской государственной службы. Филби ожидала высокооплачиваемая должность сотрудника по связям с прессой в Дели. «Особым пунктом выделяю приложенный материал — личное письмо министра внутренних дел Индии на имя „Зенхена"», — писал Орлов в Центр. Филби сказал ему, что не знает этого министра, но, как он установил, его рекомендовал знакомый журналист, работавший одним из помощников редактора «Тайме».

«Я дал указание «Зенхену» этот пост принять», — сообщил Орлов Центру, хотя Филби все еще ждал результатов переговоров. Разрешить Филби поехать в Индию было делом рискованным. Это означало лишиться не только информации, которую он получал от своих знакомых на Уайтхолле, но и возможности отыскивать новых кандидатов для пополнения агентурной сети в Англии. Правда, что касается последнего, то Орлов сильно сомневался в том, что такие возможности «всплывут» в ближайшем будущем. Он придерживался того мнения, что не было бы большой потерей, если бы Филби прекратил свою «текущую работу». Он предпочел бы разрешить Филби принять предложение о работе в Индии, которая, вероятно, дала бы «Сынку» возможность работать на британскую разведку, чего он не достиг бы в Лондоне.

Орлов обосновал свои соображения четырьмя доводами. К сожалению, первый и, несомненно, самый важный довод был по необходимости вычеркнут из его рассекреченного сообщения, поскольку российская разведслужба все еще не желает раскрывать имена и цели других основных агентов, которыми в то время руководил Орлов. Второй довод Орлова заключался в том, что «успешная работа [Филби] ограничивается лишь разработкой ибн-саудовского окружения [в Лондоне]». Третий довод сводился к тому, что «разработку «Генриха» [Уайли] можно переключить на «Мэдхен» [Бёрджесса]». В четвертых, утверждал он, «поскольку «Зенхена» еще помнят как парня с левыми убеждениями, это затрудняет ему возможность легко получить работу секретаря к важному лицу и т. д.».

«Год работы «Сынка» при министерстве внутренних дел Индии положит конец его левой репутации в прошлом», — утверждал Орлов, напоминая Москве о том, что Филби «поразительно развился в понимании своих задач и агентурной работы». Он был уверен, что у Филби был реальный шанс сделаться незаменимым чиновником в министерстве внутренних дел Индии и одновременно стать «ценным информатором для И. С.». Орлов утверждал также, что в качестве сотрудника по связи с прессой Филби получит возможность вербовать других журналистов и сможет завоевать доверие индийской полиции. Орлов считал, что как правительственный чиновник Филби мог бы занять весьма влиятельное положение. Прослужив в течение года «правительственным псом среди журналистов» в Дели, Филби неизбежно восстановит контакты с британской разведслужбой. Возобновлению контакта с МИ-6 может способствовать поездка Филби в Россию «даже по собственной инициативе», где он мог бы вновь предложить свои услуги, как он выразился, «под нашим руководством». Поэтому, говорил Орлов, стоило пожертвовать менее ценной работой Филби в Лондоне в течение года «во имя большой работы и перспектив в последующие годы».

«Еще раз повторяю: «Зенхен» поразительно развился, — заключал Орлов. — Очень серьезный человек, с большим аппетитом к агентурной работе, и из него в будущем выйдет большой и ценный работник».

Письмо Орлова, датированное 12 сентября 1935 г., в котором он просил Москву одобрить поездку Филби в Индию, было последним сообщением Орлова из Лондона. Вскоре после этого произошел один из тех непредвиденных случаев, которые напоминают обычным людям, насколько тесен мир, но наносят смертельный удар по карьере таких «подпольщиков», как Орлов, проживающих в чужой стране под чужими именами. Второй раз за период чуть более двух лет прошлое Орлова неожиданно настигло его. 9 октября Центр получил от своего резидента в Копенгагене под псевдонимом «Шорр» сообщение о получении от Орлова письма. В нем говорилось, что Орлов случайно встретился с профессором, дававшим ему уроки английского языка в Вене, где он открыто проживал как советский гражданин. Встреча произошла в пансионе, где Орлов снимал квартиру, и заставила его не только выехать оттуда в гостиницу, но и приготовиться к отъезду из Англии. Эта встреча разрушила его «легенду», согласно которой он был американским бизнесменом по имени Голдин.

Орлов был слишком опытным игроком в игре «нелегалов», чтобы верить, что он может продолжать работать под прикрытием в Лондоне, не подвергая опасности всю свою агентурную сеть. Поэтому он немедленно предпринял шага для передачи в другие руки руководства «нелегальной» резидентурой и для прекращения деятельности своего предприятия, не вызывая подозрений. 10 октября из Москвы пришло указание возвращаться, которое было получено в виде обусловленного на чрезвычайный случай сообщения: «Лотти должна выехать на юг».

В таких обстоятельствах Центр решил, что еще не время отказываться от услуг Филби в Лондоне. Случилось так, что Дейч в это время был дома в отпуске, поэтому, получив инструкции Орлова, приехавшего в Москву 29 октября, он вернулся в Лондон, чтобы попросить «Сынка» отказаться от назначения в Индию.

Для Филби Орлов просто исчез. Вопросы в таких случаях считаются излишними.

Пройдет более двух лет, прежде чем они возобновят свои отношения, работая для общего дела по разные стороны линии фронта во время гражданской войны в Испании.

Вскоре после отъезда Орлова из Лондона в журналистской карьере Фибли произошла перемена, которой предстояло сыграть решающую роль в обеспечении ему такой политической репутации, которая в конечном счете сделала его приемлемым для британской разведслужбы. Дейч к тому времени возобновил свою роль офицера-куратора, и тут Филби сообщил, что в клубе «Карлтон» Уайли представил его одному своему другу по имени Стаффорд Талбот, редактору и издателю малоизвестного журнала под названием «Англо-русская торговая газета». Это борющееся за существование периодическое издание было органом ассоциации британских финансистов, у которых имелись деловые интересы в дореволюционной России. Поэтому Центр подозревал его. редактора в связях с британской разведкой.

Эти бизнесмены с 1917 года пытались спасти свои капиталовложения в России, «обрабатывая» через свой журнал и письма членов парламента. К концу второго десятилетия после революции, когда оказалось, что британское правительство проявляет не меньшую неподатливость в вопросе возмещения ущерба, чем наследники Ленина, «Торговая газета» стала терять и тех, кто делал на нее ставку, и своих читателей. Когда Тал-бот встретился с Филби, он объяснил, что его журнал доживает последние дни. Он планировал воскресить журнал как англо-германское периодическое издание с финансовой поддержкой из Берлина, которое будет способствовать развитию торговли и гармонизации отношений с гитлеровским рейхом. В воспоминаниях, написанных для КГБ, Филби рассказывает, что ему эта идея показалась довольно интересной, хотя и совсем по иной причине, чем ее автору. Талбот сокрушался, что сам он слишком стар, чтобы начинать новый журнал, и искал редактора «за небольшую зарплату». «Посоветовавшись с Хардтом (Малли), — писал Филби в 1980 году, — я встретился как-то с Талботом и предложил свои услуги. Несколько позже мне предложили вступить в Общество англо-германской дружбы».

Сообщения Орлова показывают, что к осени 1935 года «Сынок» закончил свой испытательный срок. Уже с начала 1935 года он фактически снабжал Центр информацией о степени поддержки Великобританией Гитлера. В качестве редактора пронацистского журнала Филби, должно быть, впервые со времен венских событий осознал, что, вступая в Общество англо-германской дружбы, он входит в лагерь противника как разведчик. Это была организация банкиров центральных банков, правых парламентариев и общественных деятелей, которые с 1932 года объединяли усилия, чтобы воздействовать на британское правительство с целью сближения с нацистской Германией.

Филби также завязал хорошие связи с чиновниками германского посольства и вскоре стал регулярно посещать роскошные приемы в его освещенном люстрами салоне на Карлтон-хаус террас и оказался тут как тут, когда весной 1936 года в Лондон в качестве нового посла Германии прибыл фон Риббентроп. Бывший торговец ликерами и шампанским произвел сенсацию в дипломатических кругах, когда вместо обычного поклона королю в Букингемском дворце он отдал ему нацистское приветствие. Поэтому было неудивительно, что Филби чувствовал себя весьма неуютно в белом галстуке и фраке среди украшенных свастикой столов на официальной фотографии, сделанной на банкете в гостинице «Дорчестер», который давало Общество англо-германской друлсбы для делегации нацистских сановников 14 июля.

Однако личную неприязнь и эмоции в разведывательной работе часто приходится подавлять.

«В Лондоне я часто встречался с немецким послом в Англии Риббентропом, который создал специальную разведгруппу в посольстве (т. н. «Бюро информации Риббентропа»), — вспоминал Филби. — Я был знаком со многими сотрудниками этого бюро — графом Дюркхеймом, Вернером фон Рейнбабеном, Вольфом и др.».

Кембриджские друзья Филби пришли в ужас, узнав, что он, с их точки зрения, стал поклонником Гитлера. Его объяснение, что он редактирует пронацистский журнал лишь ради денег, звучало неубедительным оправданием такой смены политических привязанностей. Но подобный скептицизм лишь упрочивал прикрытие, которое Филби создавал, чтобы хранить в тайне свои услуги Москве. Он передавал Дейчу сообщения, открывавшие Сталину глаза на истинный размах неофициальных связей между Англией и Германией. Благодаря своим контактам в обществе дружбы он узнал, что множество финансистов, промышленников и специалистов по экспортно-импортным операциям заинтересованы в установлении и поддержании хороших отношений с Гитлером и «третьим рейхом». Филби часто бывал в Берлине: он посещал столицу Германии почти ежемесячно и каждый раз проводил там около недели, встречаясь с нацистскими официальными лицами. Его друзья из германского посольства в Лондоне позаботились о том, чтобы его принимали как почетного гостя по просьбе посла Риббентропа, которого в 1938 году Гитлер введет в должность министра иностранных дел рейха. Филби вспоминал, как трудно было ему скрывать презрение, встречаясь с высокопоставленными подчиненными Геббельса из нацистского министерства пропаганды. Как бы ни были такие встречи полезны для советской разведслужбы, он вспоминал их как психологически тягостную обязанность.

То, что Филби на личном опыте убедился в самоуверенной жестокости нацистского режима, способствовало укреплению его преданности делу коммунизма и уверенности в том, что его помощь Москве в конечном счете ведет к уничтожению гитлеризма. Такое четкое понимание цели было отмечено Дейчем, который сообщил, что «Сынок» теперь готов пойти на любые жертвы, необходимые для выполнения его миссии. Это мнение было поддержано Теодором Малли, новым начальником лондонской «нелегальной» резидентуры, который прибыл в Англию в апреле 1936 года, чтобы взять на себя руководство кембриджской группой.

Малли является еще одним представителем «великих нелегалов», чей портрет выставлен в кабинете истории российской разведки. Орлов, который к тому времени осуществлял контроль за кембриджской группой из штаб-квартиры на Лубянке, был уверен в том, что Малли в высшей степени пригоден для того, чтобы довести начатую им работу с Филби и его товарищами до успешного завершения. Он хорошо знал Малли и в «Пособии» воздавал должное своему преемнику на посту лондонского резидента, которого называл «первоклассным офицером разведки НКВД». Он с любовью описывал своего друга как человека с «волевым, мужественным лицом и большими детскими голубыми глазами». Высокая статная фигура Малли и располагающая внешность усиливали его природное обаяние. Малли выработал себе некоторый космополитизм мышления, что производило неотразимое впечатление на Филби и его кембриджских друзей, которые «его боготворили».

По словам Орлова, Малли пользовался в своих поездках «настоящим австрийским паспортом, добытым обманным путем в Вене» до 1935 года, когда допущенная им оплошность заставила на какое-то время прекратить операции. Однако Малли не был ни австрийцем, ни русским. Он был венгром, бывшим капелланом австро-венгерской армии, и сменил христианство на коммунизм в лагере для военнопленных в царской России, где находился в заключении до 1917 года после пленения на. Карпатском фронте. Пережив лишения и ужасы лагерной жизни, Малли утратил веру в Бога и перенес свою преданность на большевиков. После революции он участвовал в гражданской войне в рядах Красной Армии, а затем, примерно в одно время с Орловым, был отобран Дзержинским для работы в ЧК. Малли тоже нелегально работал в Австрии, Германии и Франции, судя по архивным документам НКВД, часто пользуясь голландским паспортом на имя Вилли Брохарта. Он был талантливым членом отборного подразделения НКВД, известного как «летучий эскадрон», состоявшего из «нелегальных» офицеров разведки, которые выполняли особо опасные задания. Согласно документам МИ-5, приезд Малли в Англию был замечен властями, которых насторожило то, что он и его жена пользовались подозрительными австрийскими паспортами на имена Пауля и Лидии Хардт.

Малли подписывал свои сообщения в Москву псевдонимом «Манн», но Филби и другие члены кембриджской группы знали его как «Тео». Он разделял уверенность Дейча в том, что рано или поздно Великобритании придется воевать с Германией, и внушал эту мысль Филби, которому было сказано, что надвигающаяся война даст ему возможность выполнить свою миссию и вступить в британскую разведку. В результате тот никогда не упускал из виду своей конечной цели и не пытался изобразить из себя оголтелого сторонника нацизма. Если бы Филби сделал это, он, возможно, оказался бы в списке лиц, подлежащих интернированию, когда война наконец разразилась, — именно такая судьба постигла редактора по имени Кэролл, ставшего его преемником, когда журнал переименовали в «Нацистский листок».

«Спустя некоторое время стало известно, что журнал закрывают, т. к. Геббельс приступил к распространению своей нацистской газеты», — вспоминал Филби свое расставание с людьми из министерства пропаганды в Германии. Эту новость он узнал во время очередного визита в Берлин в конце 1936 года. Однако Филби не пришлось долго сидеть без дела. Его ожидала новая работа, которая на сей раз безошибочно вывела его на цель — британскую разведку. «В декабре 1936 года в Берлине я встретился с Дейчем и получил от него задание поехать в Испанию в качестве корреспондента-стажера», — писал Филби в своих воспоминаниях.

В кровавом испанском состязании, которое так привлекало иностранных журналистов, тореадоров и быков сменили сражающиеся армии. Корреспонденты хлынули в Испанию для освещения ужасной гражданской войны, которая разразилась в середине 1936 года после начала военного мятежа фашистских сил генерала Франсиско Франко против левого республиканского правительства. Когда Гитлер и Муссолини направили вооружения и войска, чтобы помочь Франко раздавить новое законное правительство и государство, республиканцы обратились за помощью к демократическим странам. Безразличная Англия и обеспокоенная Франция старались избежать открытого столкновения с Германией и Италией. Вся помощь, которую республиканцы получали от демократических стран, была неофициальной. Интернациональная бригада была собрана из иностранных добровольцев, чьи социалистические и марксистские убеждения привели многих из них к гибели среди оливковых рощ Испании. Она пополнялась людьми из Англии и других европейских стран, включая большой контингент из США, называвший себя батальоном Авраама Линкольна. Тем летом Сталин тоже откликнулся на призыв из Мадрида и направил в Испанию оружие и военных советников, в том числе и Александра Орлова, чтобы помочь испанскому правительству в вопросах контрразведки и ведения партизанской воины.

Решение Центра направить Филби в Испанию под видом свободного британского журналиста правого направления было принято не только для того, чтобы использовать его для сбора свежей информации и разведданных о военной и политической обстановке в лагере Франко. Как и в неудавшихся планах с Саудовской Аравией и Индией, Филби предполагалось внедрить в британскую разведслужбу, заинтересовав ее возможностью использовать его в качестве осведомителя. Именно поэтому «Сынок» получил указание завоевать себе репутацию блестящего и бесстрашного репортера. Каким образом можно было с большим успехом достичь этой цели, как не посылая репортажи с полей сражений в Испании, которая к осени 1936 года превратилась в линию фронта великой борьбы против фашизма?

Ни Дейч, ни Малли не могли дать Филби должные наставления в отношении этой миссии, поскольку ни тот, ни другой никогда не бывали в Испании. Для внешнего мира он должен был сделать вид, что поехал туда для освещения военных действий в качестве свободного журналиста, который сам оплачивает связанные с этим расходы в надежде получить компенсацию от публикации статей, которые он будет посылать с фронта. На самом же деле, как показывают архивы НКВД, его поездку полностью финансировала советская разведслужба. Но поскольку его «легенда» требовала, чтобы Филби зарабатывал на жизнь продажей своих рассказов, он добился аккредитации от лондонской газеты «Ивнинг стэндард». К моменту отъезда он также мог уже представлять два агентства новостей — «Лондон сентрал ньюз» и «Континентал ньюз сервис», а также немецкий журнал «Геополитика», который время от времени печатал его статьи. Его связи в германском посольстве помогли ему выйти на герцога Альбу, бывшего посла роялистской Испании, который был теперь представителем Франко в Лондоне. Он снабдил Филби рекомендательным письмом к своему сыну, Пабло Мерри дель Валю, который был националистическим главой военной цензуры.

«Моя первоочередная задача заключалась в том, чтобы добывать информацию из первых рук обо всех аспектах фашистской военной деятельности», — утверждал Филби в опубликованной автобиографии. Однако его досье, хранящееся в архивах НКВД, показывает, что на него было возложено более зловещее задание. Цель всех тех рекомендаций, которые ему удалось получить, заключалась, как оказывается, не только в том, чтобы расширить его возможности как свободного журналиста. Цель заключалась в том, чтобы внедрить Филби в окружение Франко, где, как предполагала Москва, он мог бы помочь организовать покушение на него. Из изученных архивных документов неясно, предназначало ли руководство НКВД «Сынку» роль исполнителя акции против Франко или же ему отводилась лишь роль агента, который откроет дверь тем, кто нанесет смертельный удар. Учитывая сравнительную неопытность Филби, более правдоподобным является второй вариант, поскольку исполнителями предположительно должны были стать диверсанты, которых Орлов готовил для республиканцев.

Одним из подтверждений существования инспирированного Москвой заговора против Франко является сообщение, отправленное Малли в апреле 1937 года в Москву, в котором говорится, что он лично проинструктировал «Сынка» о необходимости «установить системы охраны прежде всего Франко, а затем уже других вождей». Филби получил указания сообщать об уязвимых точках в обеспечении безопасности Франко и рекомендовать пути получения доступа к нему и его персоналу, он должен был выяснить, какой контроль проходят лица, посещающие его и его штаб-квартиру, его выходы на улицу, распорядок дня, домашние адреса или адреса мест, где Франко и его окружение часто бывают, где они спят, где едят (едят ли в ресторанах) — «словом, все то, что нужно, чтобы действовать». «Кроме этого или после этого» он должен был выяснить «количество прибывающих войск (немцев, итальянцев) и т. д.».

В своих воспоминаниях Филби пишет, что он так жаждал поехать в Испанию, что был готов отбыть туда уже через «две недели», 20 января 1937 г., но, как показывают документы, на самом деле он выехал из Лондона 3 февраля 1937 г. Он вспоминает, как Дейч дал ему адрес в Париже, на который Филби должен был посылать по почте свои разведдонесения. От Дейча он получил деньги, средства тайнописи и шифр, который был напечатан на тонкой, но прочной бумаге — ее можно было смять и проглотить, чтобы шифр не нашли. Дело Филби из архивов НКВД показывает также, что у него на случай чрезвычайных обстоятельств был особый канал связи: он должен был передавать разведдонесения через свою жену в Лиссабоне, где он, кстати, получил свою визу в так называемом «агентстве Франко». Литци было приказано выехать в Португалию и поддерживать там связь с советскими курьерами, тогда как ее муж в конце февраля отправился в бастион франкистов в Севилье.

Сведения, которые собирали и отправляли во Францию, касались главным образом военного положения, военных планов Франко, вооружений, перемещения войск и включали также политическую информацию. Эти данные в конечном счете попадали в руки Орлова как главного представителя НКВД в Испании, а он передавал их республиканскому правительству.

Никто и не подозревал, что застенчивый, слегка заикающийся молодой английский репортер, надоедающий военному персоналу Франко педантичными вопросами, был советским агентом. Но, как вспоминает Филби, однажды он был на грани разоблачения, когда через пару недель пребывания в Севилье он в один прекрасный день решил отправиться поездом в Кордову, чтобы посмотреть бой быков. Он и не подозревал, что оказался в запретной военной зоне, когда его арестовала и подвергла допросу военная полиция. Ему приказали вывернуть карманы. Только благодаря своей сообразительности — он уронил бумажник на пол — Филби получил возможность достать и проглотить изобличающий его шифр, пока полицейские собирали разлетевшиеся по полу его бумаги.

Но Филби подстерегала и другая, фантастически «запланированная» опасность провала. Возможность разоблачения скрывалась в адресе, который дал ему Дейч для отправки зашифрованных или тайнописных разведывательных сообщений во Францию. Путь этот был, следует отметить, слишком прямолинейным. «Только спустя восемь лет я узнал, к своему ужасу, — вспоминал Филби в 1980 году, — что по этому адресу — ул. Гренель, 79 — в Париже размещалось советское посольство». Прояви испанские почтовые цензоры бдительность, они могли бы предпринять расследование, которое, несомненно, привело бы к аресту Филби как шпиона. Для военной разведки Франко не составило бы труда установить личность британского репортера и его шпионскую деятельность по испанским почтовым штемпелям тех мест, где шли бои. Примитивный шифр, который он использовал для своих сообщений, отправляемых по почте в Париж, можно было без труда раскрыть и обнаружить подлинное содержание писем, которые он продолжал посылать в течение нескольких недель из всех районов активных боевых действий. Советская разведывательная служба впоследствии признает, что эта вопиющая ошибка поставила их агента под угрозу в самом начале его длинной карьеры. Но судьба улыбалась Филби в отличие от Орлова, которого преследовали неудачи, вынудившие его покинуть резидентуры в Англии и во Франции. Теперь Орлов стал начальником «легальной» резидентуры НКВД в Мадриде, и именно в его руки попадали разведдонесения, устойчивый поток которых возобновился после того, как «Сынок» получил новую шифровальную таблицу.

«В мае 1937 года я возвратился в Лондон, — писал Филби. — Естественно, Дейч был разочарован результатами».

В Дейче как в зеркале отразилось огорчение самого Филби по поводу того, что ему так и не удалось выполнить «главное задание» — собрать информацию о штаб-квартире Франко и подходах к ней. Тем не менее, когда Филби высказал сомнения в своих способностях решить эту задачу, Дейч подбодрил явно расстроенного молодого человека похвалой за все, что он уже сделал. Малли, в свою очередь, сообщил Центру о своем беспокойстве по поводу того, что они требуют от Филби слишком многого. Он изложил эти мысли в сообщении от 24 мая 1937 г.:

«Факт то, что «Зенхен» приехал обратно в очень угнетенном состоянии духа. Ему даже не удалось добраться до интересных объектов. Но я думаю, вернее, чувствую из разговоров с ним, что если бы ему даже удалось пробраться в Саламанку, если бы ему даже удалось добраться до Франко, то, несмотря на его желание, он не в состоянии был бы выполнить то, что от него требовалось. При наличии у него преданности и готовности жертвовать собой у него не хватает для этого физической храбрости и прочих данных».

Малли просто и ясно высказал Москве свое мнение, что его агент ни психологически, ни физически не подходит для отведенной ему роли в подготовке похищения. Но Малли еще раньше высмеял руководство НКВД за желание следовать такому абсурдному плану. Впоследствии Дейч писал, что со стороны Малли это было грубой ошибкой. Критика в адрес Центра, как правило, подрывала в глазах агента его авторитет. Свое крайнее неодобрение того, что Малли пренебрежительно говорил о руководстве в присутствии Филби, Дейч ясно выразил в отчете о кембриджской группе, написанном им в 1939 году после его возвращения в Москву:

«Был, например, такой случай. «Манн» [Малли] на основании указания из дому должен был поставить перед «Сынком» [Филби] задачу убить Франко. «Манн» считал, что «Сынок» с этим делом все равно не справится, но так как из дому продолжали на этом настаивать, то он все же передал задание «Сынку», но в такой форме, что «Сынок» увидел, что «Манн» сам несерьезно относится к этому делу. Такое поведение, разумеется, подрывает авторитет дома в глазах этих людей, и это тем более, что все они склонны немного к цинизму, который ими получен от своего класса и от всей атмосферы жизни английской интеллигенции. Поэтому они должны постоянно видеть непоколебимое доверие к Центру наших работников, т. к. только таким путем они смогут изжить эту свою черту, унаследованную. от буржуазного класса».

«Случалось, однако, в прошлом, что мы совсем не получали ответа из дома на важные вопросы, поставленные нам на месте нашими источниками, — жаловался Дейч. — Или же дом ставил перед нами в отношении этих людей такие задачи, за которые они даже взяться не могли».

Эти критические слова говорят о том, что и Дейч, и Малли принимали близко к сердцу все происходящее. Из документов, однако, не ясно, их ли доклад убедил Центр отстранить Филби от участия в покушении или же за «Сынка» вступился Орлов, проявив свою власть главного представителя НКВД в Испании. Если даже Филби и не справился со своим первым, сколь бы оно ни было нелегким, испанским заданием, создатели кембриджской агентурной сети видели у него задатки большого будущего. «Дейч сказал, — вспоминал Филби, — что для настоящей работы мне необходимо занять место в солидной газете». Как еще раньше отмечал Орлов, Филби умел хорошо, по-журналистски, писать. Малли пришла в голову мысль посоветовать ему написать статью об Испании для какого-нибудь известного издания. «Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе», — рассуждая в духе этого мудрого изречения, Малли не ошибся. «Вскоре я написал статью о фашистской Испании, как очевидец событий тех дней, и показал ее отцу, — писал Филби в своих воспоминаниях. — Отец, прочитав статью, посоветовал послать ее в газету «Тайме», что я и сделал». Через несколько дней, по словам Филби, ему позвонил отец и сказал, что виделся с заместителем редактора «Тайме», который был готов опубликовать статью и даже заплатить за нее 30 фунтов стерлингов. «Мало того, — вспоминал Филби, — редакций настолько понравилась статья, что мне предложили поехать в Испанию в качестве постоянного корреспондента „Тайме"».

В возрасте 25 лет Филби получил такой лакомый кусочек, как место одного из двух корреспондентов «Тайме» в Испании. Он вспоминал, что на следующий день с некоторым трепетом прибыл в заветное здание «Тайме», где Ральф Диккенс, руководитель иностранного отдела, представил его редактору Джефри Доусону как «сына арабиста Филби». Оказавшись в присутствии одной из самых мощных фигур британского истэблишмента того времени, Филби старательно демонстрировал почтительность к Доусону. Доусон предложил ему поработать пару недель в редакции «Тайме», чтобы перед возвращением в Испанию ознакомиться с тонкостями профессиональной этики этой величественной газеты.

Должность корреспондента «Тайме» принесла надбавку в размере 50 фунтов в месяц «на особые расходы при исполнении обязанностей корреспондента при армии генерала Франко». Это назначение также поразительно приблизило Филби к британской разведслужбе, поскольку было самым обычным делом, когда МИ-6 обращалась к видным британским корреспондентам за информацией. Поэтому, пока Филби проходил краткую стажировку под руководством Диккенса, Малли с энтузиазмом сообщил в Москву, что «Сынок» достиг поставленной цели. Это было незадолго до того, как Малли навсегда уехал из Лондона в начале июня 1937 года.

Отъезд Филби из Лондона в Испанию был назначен на 4 июня, но только 4 сентября Дейч в конце концов получил от Центра специальное указание для «Сынка», согласно которому он должен был лично восстановить контакт с Орловым. Организовать это следовало через «легального» резидента НКВД в Париже Георгия Николаевича Косенко, работавшего под псевдонимом «Фин». Десять дней спустя Филби приехал в Биарриц, роскошный курорт с минеральными водами на побережье Атлантического океана во Франции, чтобы впервые за два года встретиться с Орловым. В кафе гостиницы «Мирамар» они условились, что будут встречаться по крайней мере дважды в месяц в Нарбонне для обмена военной и политической информацией в соответствии с заранее оговоренным распорядком. Этот тихий городок, расположенный чуть севернее испанской границы, был выбран по той причине, что Орлов мог без труда добираться туда с республиканской территории, и Филби тоже не вызывал бы подозрений, прерывая исполнение своих обязанностей на линии фронта. Поезд шел из Байонны, городка, расположенного на северо-западном участке границы с франкистской Испанией, вдоль границы до Нарбонна. Этим поездом часто пользовались журналисты, едущие на фронт и с фронта, чтобы насладиться открывающимся величественным видом на Пиренеи и превосходным вагон-рестораном.

Позднее встречи были перенесены в Париж и другие города Франции. Они использовались «для передачи информации и получения инструкций». «Во время встреч с Орловым, — вспоминал Филби, — мы часто обсуждали те политические вопросы, которые я затрагивал в своих сообщениях. Он задавал уточняющие вопросы, давал задания, и мы расходились».

В отличие от первой командировки в Испанию, когда Филби посылал закодированную информацию по адресу советского посольства в Париже, система личной связи была значительно безопаснее. «Такие поездки во Францию ни у кого не вызывали подозрений, — писал Филби. — Это практиковалось всеми корреспондентами, поскольку жизнь в Испании напоминала ад. К тому же редакция газеты поощряла такие поездки, т. к. из Парижа по телефону можно было гораздо подробнее обсуждать все вопросы».

Филби оказался ближе всего к опасности накануне нового, 1939 года, когда в машину, на которой он ехал вместе с тремя другими журналистами из Сарагосы на поле бой в Теруэле, попал артиллерийский снаряд. Окровавленный и оглушенный, он тем не менее смог спокойно уйти от разбитой машины, отделавшись лишь

190

порезами на лбу и запястье. Наблюдатели сообщали, Что Филби был не менее флегматичен, чем обычно, когда описывал читателям «Тайме», как их корреспондент едва избежал гибели, тогда как трое его попутчиков поплатились жизнью. Два месяца спустя он был награжден за свою храбрость, и сам Франко, человек, убийство которого, как предполагалось, должен был организовать Филби, приколол ему на грудь военный крест.

Если Орлов действительно приложил руку к тому, чтобы убедить Центр, что Филби имеет значительно большую потенциальную ценность для советской разведки как живой агент внедрения, чем как погибший герой, то этот инцидент был проявлением жестокой иронии, оценить которую могли лишь сам Орлов и его протеже. Снаряд, чуть не оборвавший его жизнь, был изготовлен советскими рабочими и был выпущен из одного из русских артиллерийских орудий, за поставку которых в республиканскую армию отвечал Орлов.

Филби, по его собственным словам, имел множество других возможностей подойти близко к Франко во время второго периода своего пребывания в Испании. Перед отъездом из Лондона он еще раз посетил посольство Германии, которое побеспокоилось о том, чтобы попросить свое представительство в Испании оказать помощь человеку, «сочувствующему» фашистам. Поскольку он был корреспондентом «Тайме», его рассматривали как важный придаток профранкистской пропагандистской машины. Филби поддерживал у своих немецких знакомых это мнение, играя на своем знакомстве с Риббентропом, которое он считал полезным для укрепления своей позиции и расширения контактов среди влиятельных нацистских приспешников из фалангистской партии в окружении Франко.

«Как бывший член Общества англо-германской дружбы, я был знаком с немецкими дипломатами, офицерами, включая сотрудников внешней разведки, — отмечал в своих воспоминаниях Филби. — В этом мне здорово помогли рекомендательные письма посольства Германии в Лондоне к немецкому посольству в Саламан-ке. Сотрудники абвера часто приглашали меня в свой штаб, причем даже не убирали карт с обозначением расположения своих войск и продолжали за шнапсом обсуждение всех планов и проблем».

Тактика Филби с успехом помогала ему раздобывать ценные для Орлова и республиканцев военные разведданные. В частности, он вспоминал о «дружбе», которая у него завязалась с майором ван дер Остером, представителем абвера в Испании. Подтверждение того, что Филби пользовался чрезвычайным доверием и расположением у фадангистских властей, содержится в архивных документах НКВД. Сведения об этом достигли Москвы через «Вайзе» (псевдоним, выбранный Орловым для Маклейна).

Маклейн, который к тому времени был третьим секретарем западного отдела МИД, обрабатывал материалы, относящиеся к Испании. Поэтому он очень обрадовался, когда в одном из документов за июнь 1937 года он наткнулся на имя Филби в меморандуме лорда Крэнборна. Заместитель министра сообщал, что во время встречи с герцогом Альбой, эмиссаром Франко в Лондоне, он услышал жалобы на враждебное отношение британской прессы к режиму Франко. Крэнборн указал, что такая враждебность в значительной мере является результатом фалангистской военной цензуры, на что герцог ответил, что, как он ожидает, теперь все изменится, поскольку «Тайме» направила для освещения боевых действий в Испании блестящего молодого журналиста по фамилии Филби.

Не разочаровал Филби ни испанского герцога, ни многочисленных «правых» британских читателей «Тайме», большинство которых относилось с сочувствием к тому, что они считали священным крестовым, походом Франко против большевизма. Однако для корреспондента с сильными коммунистическими убеждениями писать о нарастающей волне побед националистов в 1938 году, когда войска Франко продвигались на восток через арагонский фронт к Каталонии, означало подвергать себя немалому психологическому стрессу. «Жить в Испании было крайне тяжело, — вспоминал Филби. — Я видел фашизм в действии, видел опасность разброда в демократическом движении. Самым же тяжелым было то, что приходилось жить в обстановке побеждающего фашизма». Шесть месяцев он сопровождал откатывающиеся республиканские силы, пока наступление не было наконец остановлено в летнюю жару на реке Эбро. Филби был вынужден рассказывать своим читателям, как с помощью бомбардировщиков «люфтваффе» солдаты Франко одерживали победы, как танки итальянского производства позволяли им перещеголять лоялистов и вооружением, и умением вести бой. Интернациональная бригада, несмотря на поддержку советских офицеров, несла огромные потери, о чем безмолвно свидетельствовали искалеченные тела убитых и раненых товарищей, усеявшие дороги и оливковые рощи, за которые шли бои. Численность убитых республиканцев и количество брошенного русского оружия теперь намного превосходили потери националистов.

По мере того как потери в людской силе и советской технике, — понесенные в жестокой битве на каталонском фронте, росли, Филби все больше страдал. Особенно невыносимо было для него быть свидетелем учащающихся случаев жестоких расправ с коммунистами, которым предъявлялись сфабрикованные обвинения в заговорах с целью убийства Франко.

Даже просто объективное освещение этих фактов произвело негативное впечатление на посольство республиканского правительства Испании в Лондоне, которое заявило протест против «лжи и пропаганды», поощряемой газетой «Тайме».

Несмотря на психологический стресс, о котором Филби говорит в воспоминаниях, написанных для КГБ, он все же не отказывал себе в удовольствии продолжительного любовного романа с очаровательной разведенной дамой. Но знаменательно, что нигде нет упоминания имени леди Фрэнсис Доубл («Банни»).

По мере ухудшения военного положения республиканцев для Орлова все большее значение приобретали разведданные, которые он получал от «Сынка» при встречах во Франции и которые позволяли ему сделать выводы, где можно эффективнее использовать специально обученные подразделения для засад и диверсий. «Я часто бывал в МИД Испании, имел пропуск для всех районов страны, — вспоминал Филби. — Такому отношению ко мне испанских властей я обязан частью своим хорошим связям с немцами и частью статьями о франкистской Испании. Все это вместе взятое помогло мне со временем установить точное расположение всех военных: группировок до батальона включительно».

По собственным словам Филби, его уважение к Орлову возрастало по мере того, как становилось ясно, что исход испанской гражданской войны будет не в пользу республиканцев, несмотря на советское военное вмешательство.

«Человек действия» — таким вспоминает Филби Орлова в тот критический момент гражданской войны. «Он был энергичен, я бы сказал, отчаянно энергичен. Он, например, любил всегда быть при оружии — вероятно, из-за переполнявшей его энергии и непомерно романтического отношения к своей профессии». Профессионализм Орлова при всем его романтическом отношении к разведке был высок, и Филби отмечал в своих воспоминаниях, что «работа шла гладко, однако иногда случались и курьезы». Он живо описал один случай, который показывает, что даже перед лицом военного краха Орлов не утрачивал мрачного чувства юмора и жажды приключений. «Одна из очередных встреч была назначена в Тулузе на железнодорожном вокзале, — описывал этот эпизод Филби. — Когда появился Орлов, я почувствовал, что что-то не так. Всегда уверенный и спокойный, он в этот раз выглядел смущенным и явно чувствовал себя неловко. На мой вопрос, в чем дело, Орлов немного помялся, а потом распахнул плащ. Под плащом у него висел автомат». Затем он сел и рассказал Филби, как привычка всегда иметь под рукой автомат спасла ему жизнь.

Она случилась, по словам Филби, одним изнурительно жарким днем, когда Орлов решил устроить сиесту, как это делают все испанцы, если становится так жарко, что даже стаи летней мошкары устраивают себе отдых. Стянув с себя всю одежду и растянувшись на гостиничной постели под одной простыней, Орлов быстро задремал, предварительно положив рядом свой верный автомат со снятым предохранителем. Пребывая в полудремотном состоянии, он почувствовал, что дверь его комнаты открывается. Не проснувшись полностью, Орлов инстинктивно схватил оружие и разрядил целую обойму еще до того, как сумел оценить ситуацию. Он обнаружил, что уложил наповал двух мужчин, которые вошли в комнату. Он уверил Филби, что, как он позднее выяснил, они были направлены, чтобы убить его. Однако, по словам Орлова, он так и не узнал, были ли они посланы Франко или его врагами из НКВД.

Филби никогда не забывал эту историю, с помощью которой его русский наставник преподал ему мрачноватый урок бдительности. Воздействие рассказанного на Филби было тем более мощным, что Орлов рассказал эту историю на одной из их последних встреч, накануне своего сенсационного побега из Испании в июле 1938 года. Филби во второй раз без всякого предупреждения был предоставлен Орловым самому себе. В соответствии с обычной практикой Центр дал указание информировать «Сынка» лишь о том, что его давний наставник был отозван в Москву. Как показывают архивные документы НКВД, единственными сотрудниками, которые узнали правду о «побеге», были заместители Орлова в барселонской резидентуре Белкин и Эйтингон.

К моменту исчезновения Орлова Филби был знаком с ним чуть более четырех лет. Однако за это время под воздействием сильной личности Орлова и благодаря его суровей выучке он приобрел профессионализм, необходимый для того, чтобы функционировать и выжить как советскому тайному агенту. Только четырнадцать лет спустя Филби узнал о судьбе Орлова из его сенсационных разоблачений Сталина, опубликованных в журнале «Лайф». Но Филби не опасался предательства. Даже если бы он и два других кембриджских «мушкетера» узнали еще в 1938 году, что Орлов сбежал на Запад, маловероятно, чтобы они проводили бессонные ночи, размышляя, не грозит ли им это разоблачением. Они так высоко ценили «Большого Билла», что просто не поверили бы, что он может когда-либо предать их или идеалы ленинской революции.

В недели, последовавшие за неожиданным отъездом Орлова из Испании, Филби больше всего огорчала необходимость сообщать о каждой успешной операции националистов, когда силы Франко безжалостно сминали линию обороны республиканской армии на реке Эбро. Он был свидетелем их последнего отчаянного сопротивления. Начало конца наступило, когда в ноябре был прорван фронт. Не прошло и двух месяцев, как Франко взял Барселону. Совершенно несчастный Филби отмечал свое 26-летие как первый корреспондент газеты, вошедший в бывшую цитадель республиканцев.

Стать свидетелем триумфа Франко в Испании было для Филби тяжким личным переживанием. Однако ему лучше, чем большинству его современников, была известна опасность нацизма. Гитлер снова перешел в наступление, как только эпицентр великой борьбы переместился из Испании в другую часть Европы. Не успели просохнуть чернила на заключенном предыдущей осенью мюнхенском соглашении, как весной 1939 года Германия вобрала в состав рейха большой кусок расчлененной Чехословакии. Теперь фюрер угрожал войной Польше, если она не согласится удовлетворить его территориальные претензии на балтийский порт Данциг и коридор, ведущий к нему, которые в соответствии с Версальским договором отошли к Польше после первой мировой войны. Британское и французское правительства слишком поздно дали гарантии польскому суверенитету, Европа готовилась к войне, хотя дипломаты поспешно предпринимали отчаянные попытки предотвратить конфронтацию с Германией.

На фоне таких мрачных событий Филби проиграл свою собственную маленькую битву с «Тайме» за сохранение специальной ежемесячной надбавки в размере 50 фунтов. Испытывая недовольство, Филби упаковал чемоданы и написал в «Тайме» записку о том, что газете больше нет необходимости содержать двух штатных корреспондентов в Мадриде. Испания уже не была плодородной нивой ни для журналиста, ни для тайного советского агента. Распрощавшись со своей любовницей «Банни» Доубл, Филби возвратился в Лондон, где в парках наскоро сооружались бомбоубежища, а Уайтхолл запасался мешками с песком в ожидании налетов немецкой авиации в случае войны из-за Польши. В «Тайме» ему пообещали должность главного военного корреспондента при штаб-квартире британского военного представительства во Франции.

Не прошло и года с начала войны, как летним месяцем 1940 года многолетние усилия Филби завоевать сердце британской разведки с помощью журналистского мастерства наконец оправдали себя. Вскоре после прибытия Филби в Англию вместе с британскими экспедиционными силами, эвакуированными с пляжей Дюнкерка, его пригласили в военное министерство. «В министерстве меня встретил капитан Шеридан, — вспоминал свой визит Филби, — который сразу же предложил мне работать в военной разведке». Так был сделан первый официальный шаг в аппарат британской разведки. Несмотря на то что на это ушло пять лет, Филби наконец «вышел на широкую дорогу», как сформулировал это Орлов еще в 1935 году. Хотя сам он к тому времени находился на чужбине и не знал об этом достижении своего «первого человека», Орлов до отъезда из Москвы в Испанию в 1936 году уже имел возможность с удовлетворением читать секретные документы британского правительства, добываемые «вторым человеком» кембриджской агентурной сети. За два года до того, как Орлов был вынужден бежать от мести Сталина, второй из «трех мушкетеров» стал активно действующим советским агентом, внедрившимся в самое сердце британского министерства иностранных дел.