Еще со времен Крымской войны 1853—1856 годов медицинских сестер, работающих в госпиталях, повелось называть на Руси, с легкой руки великого хирурга Н. И. Пирогова, сестрами милосердия. Пирогов считал основными качествами этих сестер гуманизм и беззаветную преданность раненому воину. В советские годы, с прогрессом медицины, функции медиков существенно расширились, между ними произошло разделение на многие специальности, облик их приобрел новые черты, порожденные новым общественным строем. И все это, вместе взятое, еще более развило и углубило в них то, что имел в виду Николай Иванович Пирогов, — сердечность и доброту к раненым, неуклонную верность медицинскому долгу.

В госпиталях, где я служил во время войны, работало много таких сестер, о которых раненые отзывались с теплым чувством и которым врачи отдавали благодарную дань признательности и уважения.

Вот снова перед моими глазами, как и летом 1941 года, Наташа Кузьменкова с Украины. Она еще до войны была старшей медицинской сестрой хирургического отделения больницы. Затем руководила работой сестринского персонала крупного хирургического отделения эвакогоспиталя № 3420, занималась не только приемом и эвакуацией раненых, но и организацией ухода и лечения.

В распоряжении Наташи были четыре медицинских сестры, несколько санитаров-носильщиков и нянечек. Каждый знал свое дело.

Алексей Степанович Корольков и Михаил Ильич Пугачев оба крупные и ловкие, добрые и расторопные санитары. Они прекрасно справлялись с далеко не легкой и изнуряющей работой, днем и ночью переносили тяжелораненых из отделений в перевязочные или операционные, отдавая сну только несколько часов.

Раненые, особенно из молодых, называли этих санитаров не иначе, как «дядя Леша» и «дядя Миша». Эти «дяди» своими крепкими руками искусно перекладывали раненых с постели на носилки и с носилок на перевязочные столы, не причиняя боли. Это было большим искусством. Поднять так осторожно с постели раненого с раздробленными костями или с проникающим ранением в грудь или живот могли в хирургическом отделении только «дядя Леша» и «дядя Миша».

Два других санитара, Николай и Сергей, более молодые, менее сильные, переносили раненых из приемно-сортировочного отделения в палаты. У этих симпатичных ребят еще не было той сноровки, что у старших. Они перекладывали раненых под руководством старшей медицинской сестры, она показывала им, как надо снимать недужных с носилок. В начале своей работы Сергею казалось, что перенести раненого — пустое дело, взять, уложить на носилки и переложить в кровать. Говорится это просто, а делается с колоссальным трудом. Понадобились время, сноровка и сила в руках. Только через месяцы они научились это делать как должно.

Медицинская сестра Валя Левченко не зря говорила санитарам: «Переносить раненого — это вам не по-пластунски ползать. Там вы сами себе хозяева, хотя и голову поднять не всегда можете. Для переноса раненого нужны не только сила и сноровка, но любовь и ласка».

Работа Вали отличалась удивительной четкостью. Подтянутая, аккуратная, смекалистая, она была и очень доброй. Лекарства раздавала и говорила: «На здоровье!» Укол делала так, что боли не вызывал. Делая внутривенное вливание, приговаривала: «Молодец, герой, умница, терпеть надо!..»

Валина подружка Лида Григорьева даже дразнила ее: «Терпеть надо!» Но сама как медицинская сестра была не менее заботлива к раненым. Моложе Вали, какая-то уж очень самостоятельная, Лида не только помогала санитарам, но и учила их, как надо выполнять свои обязанности.

— Хорошее дело, — говорила она им со смешком, — я за вас работать буду!.. Научитесь сами работать так, чтобы я не слышала стона раненого. Если услышу, доложу старшей, она получила приказ ведущего хирурга Владимира Филипповича Сергиевского повысить требовательность к обслуживающему персоналу. Так что, товарищи-дружочки Николай и Сергей, будьте любезны работать по моему приказу!..

«Товарищи-дружочки» поднатуживались и хорошо справлялись с делом.

Ну а нянечки Евдокия, Валентина, Мария, Тамара и старшая среди них Варвара Николаевна всегда выполняли свой долг безукоризненно.

Работа военных медиков была в то время донельзя напряженной. Они делали все возможное, чтобы предотвратить угрозу смерти, уменьшить возникновение тяжелых осложнений, быстрее возвращать раненых в строй.

Вот о чем размышляли тогда медики:

— Да, врачи оперировали! Да, они спасали жизнь! Но без наших дорогих сестричек и без нянечек сохранить человеческую жизнь на фронте было невозможно. Ампутация ноги — несчастье, но она бывает необходима для спасения жизни. Резекция (удаление концов костей) сустава — огромный физический труд для хирурга, но она спасала раненых от сепсиса. Лампасные разрезы на ногах — зрелище для окружающих, даже медиков, крайне тяжелое. Но эта операция зачастую предотвращала смерть.

Каких только операций не приходилось осуществлять хирургам на войне, сколько сил, ума, энергии и неимоверного труда затрачивали они в операционной ради спасения жизней!

— Но все это было бы напрасно, если бы наши сестры не приняли на себя всю тяжесть ухода за ранеными, — справедливо говорил Юрий Семенович Мироненко, искусный, опытный хирург.

Утренний туалет раненых и перестилание их постелей, раздача лекарств и подбинтовывание окровавленных повязок, подготовка к операциям и выполнение врачебных назначений — да разве перечислишь все хлопоты медицинских сестер в отделениях медсанбата, полевого подвижного госпиталя! Если возникала необходимость в донорской крови, любой медик с открытой душой отдавал свою кровь.

Молодого командира, в прошлом сельского учителя, доставили в госпиталь с переднего края. Он был в тяжелом состоянии: ранение ног, большая потеря крови. Нужно было срочно оперировать поврежденные бедра и перелить ему кровь. Но у него была третья группа крови, которая в госпитальном запасе не имелась.

— Ничего, — сказала старшая сестра, — знаю группу крови каждой медицинской сестры, санитарки и санитара, сейчас отыщем…

Через несколько минут донор нашелся.

И вот раненый уже в операционной. Принесли биксы со стерильным материалом, подготовили столик с хирургическими инструментами. Старшая операционная сестра все быстро организовала: начали наркоз… А тем временем, пока шло хирургическое вмешательство, в вену раненого переливалось нужное количество крови от санитара госпиталя, который был уложен на операционный стол возле раненого командира.

Здесь же после переливания крови медицинская сестра, которая прекрасно владела техникой гипсования, накладывала мощную (кокситную) гипсовую повязку.

Раненый проснулся. Первый вопрос врачу:

— Буду ли ходить?..

— Разумеется, — сказал Сергиевский, — не только ходить, но и танцевать будете!

Медицинские сестры военной поры были мастерами на все руки. Надо было передислоцировать госпиталь — они работали и как носильщики. Надо было на новом месте развернуть госпиталь — они становились организаторами своего отделения. Шло поступление раненых — сестры обеспечивали уход, кормили, поили, делали перевязки, накладывали гипсовые шины.

Сестры умели и подбодрить раненого, улыбнуться в нужный момент, добрым словом облегчить боль, во всем помочь. Они всему этому учились, учились потому, что были сестрами милосердия.

В начале 1943 года эвакогоспиталь № 3829 работал в Калинине стабильно: раненые поступали из медсанбатов и полевых подвижных госпиталей. Но бывало немало экстренных случаев, когда раненых привозили вне общего потока: кого доставляли самолетом с переднего края, кому занеможилось в пути следования так, что приходилось снимать с проходящих санитарных поездов, кто пострадал от бомбежек тут же в городе. Таких раненых пропускали в перевязочные вне очереди.

Однажды с огневых позиций доставили командира части подполковника Михаила Андреевича Степанова. У него было тяжелое ранение тазобедренного сустава.

В это время на всех трех столах нашей большой операционной оказывалась хирургическая помощь. На первом делали ампутацию ноги солдату, у которого началось раневое истощение. Ждать было нельзя, консилиум решил срочно оперировать. На втором столе удаляли осколок снаряда из малого таза. Оперировать надо было срочно: нарастали признаки воспаления брюшины (перитонит). На третьем столе оперировали летчика с проникающим ранением грудной клетки. Состояние раненого было тяжелым, он терял много крови. Нужно было переливать свежую кровь, время не ждало.

Между тем состояние подполковника ухудшалось. Я приказал подать его в операционную третьего хирургического отделения.

Осмотрел раненого и пригласил на совет начальника этого отделения профессора А. В. Тафта. Единого мнения у нас не было. Начальник отделения предполагал, что осколок повредил правый тазобедренный сустав. Поэтому надо, пока еще можно, идти на удаление части головки бедра.

У меня создалось впечатление, что осколок повредил также органы малого таза. Это обстоятельство ставило под угрозу жизнь раненого и осложняло хирургическую тактику.

Как быть, идти на сустав или на живот?..

В разговоре я почувствовал, что профессор отступает, почти согласен с моими аргументами.

Я рассуждал так: час как минимум уйдет на сустав. После этого вскрывать брюшную полость небезопасно. На час позже оперировать живот — больше риска, чем на два часа позже оперировать сустав. Кроме того, свежие силы хирурга нужны для более тонкой и более опасной работы, чем для более грубого и менее опасного вмешательства.

В ходе этих рассуждений как молния мелькнула вторая мысль: надо поискать металл, где он окажется — в суставе или в животе? С этим все согласились. Попросили Михаила Ивановича Сорокина и техника Сашу Преснякова, из центрального рентгеновского кабинета, принести портативный рентгеновский аппарат.

Александра Платоновна Лунева быстро организовала затемнение. Рентген включили. Михаил Иванович тут же заявил:

— Осколок торчит в правой подвздошной области. Где именно, трудно сказать. Вскроете брюшную полость и увидите.

Тут же мы с Верой Алексеевной Золотухиной подготовились к операции.

Александра Платоновна начала наркоз. Лидия Тупицина уже стояла у инструментального столика.

Подготовили операционное поле. Обложили стерильными простынями. По средней линии живота вскрыли брюшину. В брюшной полости нет ни выпота, ни крови. Осколка не видно.

«В чем дело?» — подумал я, чувствуя, как ручейки пота скатываются на шею.

Все замерли. Неподвижно смотрели в операционную рану. Золотухина крючками раздвигала ее.

Если осколка в брюшной полости нет, а признаки раздражения брюшины имеются и рентген показал металл в правой подвздошной области, значит, он может находиться где-то в области слепой кишки или восходящей толстой кишки, размышлял я.

Ощупал кишку, и — о счастье! — металлический осколок. Но что делать дальше? Как достать осколок, с какой стороны извлечь?

Тут же решил. Если осколок проник из тазобедренного сустава, значит, входное отверстие в слепой кишке. Вероятно, где-то ближе к задней ее стенке. Стало быть, надо осмотреть брюшину, которая покрывает подвздошную ямку. Отодвинул кишечник влево и увидел кровоподтек. Значит, рассуждал я, просматривается кровоизлияние из глубины жировой клетчатки и мышц таза.

Решил вскрыть брюшину поближе к слепой кишке. Тут же появился неприятный запах. Пальцем добрался до входного отверстия. Левой рукой взял слепую кишку. Нашел в ней металлический осколок. Подал его пальцем по направлению к входному отверстию и удалил.

Но как ликвидировать отверстие в слепой кишке? Расширил рану в рассеченной брюшине, перед глазами оказалось отверстие в слепой кишке. Наложил три кетгутовых шва.

Осушил правую подвздошную область. Все цело. Все чисто. Осушил рану. Засыпал туда сульфидин. Несколькими швами зашил брюшину.

С Верой Алексеевной послойно зашили переднюю брюшную стенку. Йодом провели по операционному шву. Наклеили стерильную повязку. Все, готово!

После этой операции решили тазобедренный сустав не трогать. Только через входное отверстие ввели резиновую трубку в раневой канал. Нужен хороший отток гноя. А затем Нина Кудряшева вместе с Верой Алексеевной Золотухиной стала накладывать кокситную гипсовую повязку.

Ногу уложили на нашу модель юдинского цуг-аппарата. Нина виртуозно накладывала гипсовые бинты. Один за другим ложились витки бинтов вокруг тела и правого бедра. Но надо было моделировать гипсовую повязку. Нельзя создавать складок. Нигде не должно давить. Надо сделать необходимые зазоры на уровне сосков. Грудь должна свободно дышать. Стопы должны получать нормальное кровоснабжение. Надо было помнить о венозном оттоке. Нина заботилась о том, чтобы нигде не было неудобств. Ведь раненому придется месяцами быть в гипсовой повязке.

Все эти детали Нина Кудряшева знала наизусть. И думала, как сделать лучше. У нее, словно у художника, все получалось красиво. Все делала изящно. Сообразно анатомическим особенностям бедра, таза, живота, груди. Ей нужно было сделать окошко в повязке, чтобы следить за состоянием живота.

Подполковник начал просыпаться. Александра Лунева уже наладила переливание крови.

Раненый очнулся:

— Где я? Что со мной?

Увидев меня, спросил:

— Доктор, что здесь было?

— Все в порядке. Теперь все хорошо. Потом расскажу о деталях.

Раненого перевели в палату и передали на попечение медсестре Лиде Гавриловой. Она тут же уксусным раствором протерла его. Ноги обложила грелками. Ввела под кожу два кубика камфары. Тот почувствовал себя лучше. Лида привела парикмахера, раненого побрили. Он жаловался на жажду. Лида понимала, что пить ему пока нельзя. Она ложечкой сладкого чая смачивала ему губы.

Вечером повысилась температура до 39,5 градуса. Раненый жаловался на боли в тазобедренном суставе и, главное, что ему жарко. Гаврилова тотчас сообщила обо всем мне. Вместе с профессором Тафтом осмотрели подполковника. Сделали необходимые назначения. Лида каждые три часа давала ему лекарства. Дважды вводила камфару. Это было очень важно для профилактики воспаления легких.

Всю ночь мы вместе с Мироненко работали в операционной. Принесли молодого солдата в тяжелом состоянии. Он бредил. Старшая операционная сестра переливала ему кровь. Осмотрев его, мы с ведущим хирургом обдумывали: начать лечение бальзамическими повязками и новокаиновой блокадой по А. В. Вишневскому или оперировать?

Откладывать операцию на утро означало усугубить септическое состояние раненого. Мы решили оперировать.

Лунева начала наркоз. Мироненко оперировал. Я помогал ему в качестве ассистента.

После операции молодого солдата в полусядячем положении переместили в палату для раненных в грудь. Там особый уход, там работают сестры, знающие особенности ведения таких раненых и характерные симптомы различных послеоперационных осложнений. Это очень важно для принятия необходимых мер.

В операционных продолжалась своя работа…

Под утро мы вместе с Юрием Семеновичем пошли в послеоперационные палаты. Он — в палаты Кулеиной, я — в палаты Тафта.

Подошел я к М. А. Степанову. Палатная медицинская сестра Лида доложила, что ночь он провел удовлетворительно. Правда, пульс частил. Язык у него обложен. Живот мягкий — это хорошо. Боли в правом тазобедренном суставе значительно уменьшились. Велел ввести ему физиологический раствор. Оставил и вчерашние назначения.

Посмотрел еще несколько оперированных раненых. Они требовали к себе особого внимания. Каждому сделал индивидуальные назначения.

Поднялся на третий этаж. Мироненко осматривал других оперированных. Тоже тяжелые. Тоже нуждались в дополнительных назначениях.

Сестры уже измеряли температуру у раненых. Часть из них тяжелые. Одни жалуются на резкую боль в груди, особенно во время кашля. Другие страдают от недостаточного обеспечения организма кислородом, у них возникла гипоксия, посинели губы, затруднено дыхание.

У некоторых раненых частично закупорились резиновые трубки и их клапаны, через которые выходил из грудной клетки гной. Надо было заменить эти клапаны на новые. Процедура не простая. Но сестры ее делали отлично. Часть раненых дышат из кислородных подушек. Это уменьшает кислородный дефицит.

Палатные медсестры неукоснительно выполняли врачебные назначения. Они работали быстро, аккуратно, не причиняли раненым боли.

Утренняя суета в палатах продолжалась до восьми часов. Все делали свое дело: раненым перестилали постели, всех помыли, провели утренний туалет. Кому делали уколы. Кому давали порошки, таблетки. Другим подбинтовывали окровавленные повязки. Значительную часть раненых готовили для показа хирургам в перевязочных.

После восьми начался завтрак. Большую часть раненых надо было кормить с руки. Здесь нянечки работали наравне с сестрами. Только ходячие уходили в конец коридора, где старшая сестра устроила небольшую столовую.

Девять утра.

В штабе госпиталя началась конференция командного состава. Дежурный врач капитан В. И. Алексеев докладывал о жизни госпиталя за сутки: поступило 164 раненых, при сортировке направлены в специализированные отделения. Виктор Иванович по списку перечислил тяжелораненых. Доложил, кому что за ночь было сделано. Рассказал, кого оперировали, сколько было переливаний крови, кому какие были сделаны внутривенные и внутримышечные вливания, кого подготовили к эвакуации. За ночь эвакуировали на вокзал 170 раненых. В течение этих же суток отправили в запасной полк 112 выздоровевших. Уменьшилась команда выздоравливающих, которая помогала уходу за ранеными. Всем стало работать труднее, особенно это почувствовали санитары. Несмотря на эти трудности, наши медицинские сестры всю ночь работали спокойно, быстро. Просто молодцы!

Старшая операционная сестра А. П. Лунева доложила, что мало осталось консервированной крови. Нужен перевязочный материал. Проинформировала о работе всех перевязочных сестер: похвалила Лидию Тупицину, Нину Кудряшеву и старшую из них по возрасту Раису Худякову.

Обсуждались и другие вопросы, связанные с организацией хирургической помощи раненым и увеличением числа коек, особенно для тяжелораненых, размещенных в здании бывшего химического училища. Это здание было расположено напротив основного корпуса госпиталя.

Оставшись один, я стал обдумывать план организации новой операционной. Старшей сестрой туда вернее всего назначить Раису Худякову. Она знает дело операционной сестры, человек совестливый, внимательный и заботливый медик.

Через несколько дней, накануне годовщины Великого Октября, пришел ко мне Юрий Семенович со списком медиков, которых надлежит отметить приказом за отличную службу. Ни Луневой, ни Худяковой в списке не было. Не было также и ряда хирургов. «Ну ладно, — подумал я, — дело поправимое. Как-нибудь решим это с замполитом».

Меня интересовал другой вопрос: как ведущий хирург отнесется к созданию новой операционной и к назначению старшей сестрой Раисы Худяковой?

Мироненко ответил:

— Спасибо. Вижу, что и меня и хирургию вы любите…

Худякова дело поставила хорошо. Она начала с того, что установила контакты со старшей сестрой отделения Варварой Комышеловой, с палатными сестрами, от которых во многом зависит эффективное лечение.

В один из более или менее тихих дней, после обеда, Худякова провела совещание всех медицинских сестер, на котором обсуждался вопрос об организации хирургической помощи тяжелораненым в корпусе химучилища. В этом совещании участвовало 24 медицинских сестры. Все в белых халатах и в белоснежных косынках с эмблемой «Красного Креста». Она рассказывала им, как готовить тяжелораненых к операции, что делать после возвращения их в палату, как выводить из состояния наркоза и предотвращать послеоперационные осложнения. Это был своеобразный университет на войне.

Начальник отделения капитан медицинской службы Э. Н. Шургая повела сестер на обход раненых, чтобы практически показать приемы медицинской помощи раненым, особенно тяжелым.

Зашли в палату № 12. Еще не успели полностью открыть дверь, как почувствовали зловоние газовой инфекции — от разложения тканей тела под ее влиянием.

В палате слышны стоны раненых. Эльза Нестеровна рассказала о характере течения заболеваний, методах лечения и принципах организации ухода за больными.

У входа в палату она обратила внимание на лежащего справа бойца, получившего ранения три дня назад. Он находился в бессознательном состоянии. Лицо землисто-бледного цвета. Раненый беспорядочно перебирал пальцами по одеялу, точно так, как играют на рояле. Вся повязка левой ноги промокла, приобрела темно-зеленый цвет. Рядом с ним находился другой раненый, тоже в тяжелом бреду. Первый раненый, как впоследствии выяснилось, ушел на фронт после второго курса Московской консерватории. Поэтому он и перебирал пальцами, будто играя на рояле…

— Уход и лечение — две стороны одной медали — подчеркивала врач.

Сестры внимательно слушали ее. А она вглядывалась в глаза раненых, которые с надеждой смотрели на своего доктора.

С каждым больным Эльза Нестеровна поговорила немного, каждого осмотрела. А в заключение обратилась ко всем раненым:

— Терпенье, мои друзья, спокойствие и хоть чуть-чуть улыбки, она помогает не хуже лекарств. А кроме лечения вам нужно по ложечке портвейна, который будит аппетит. И к этому нужно желание поесть. Надо при всех обстоятельствах бороться за жизнь.

А сестрам и няням она после этого разъяснила за дверью, что цель операции, которую делают этим больным, заключается не столько в удалении осколков, сколько в расширении раны, где накапливается газ, притаивается коварная инфекция. Постоянный доступ кислорода в рану мешает жить этим микробам и, стало быть, способствует предотвращению прогрессирования заболевания. А хороший уход за каждым раненым дополняет успех хирургического лечения…

У каждого раненого свои резервные возможности, своя сопротивляемость к инфекции, свои особенности течения газовой гангрены, столбняка и других опасных осложнений огнестрельных ран. Эльза Нестеровна подчеркнула, что трафареты в лечении особенно опасны, нужен только индивидуальный уход. Несмотря на молодость, она уже приобрела за военную пору обширный врачебный опыт и всячески старалась вооружить им каждую медицинскую сестру.

Потом все немного постояли в коридоре, размышляя, наверное, о том, что раненые в этих палатах нуждаются в медиках, как больные дети в своих матерях.

Как бы тяжко ни приходилось некоторым раненым поначалу, они живо интересовались, что происходит на фронте и в тылу, что сообщает Совинформбюро. Политработники сообщали обо всем, рассказывали, как женщины и подростки работают на заводах и в полях, как куется оружие победы.

В помощь медикам и на радость раненым устраивались небольшие концерты — и профессиональных актеров, и шефской самодеятельности, певцов, плясунов, чтецов…

Все раненые, которые могли держать ручку или карандаш, писали домой сами. Другим помогали те же сестры, шефы, политруки. И в госпиталь шли со всех концов страны письма. Они были разные: материнские, в которых с сердечной болью и душевным трепетом высказывалось беспокойство за своих сыновей. Письма от жен и сестер, родных и близких. От боевых друзей, которые писали о подвигах на фронте, о жизни их подразделений, о том чувстве дружбы, которое они питают к своим раненым однополчанам. Все это поднимало дух бойцов и способствовало в известной мере быстрейшему выздоровлению.

Раненые, которые не могли сами писать, чаще всего были танкисты и летчики, обычно с ожогами и ранениями кистей. Они доверяли свои сокровенные тайны только сестрам, причем тем, кто за ними ухаживал. С ними делились горестями и радостями.

Раненые продолжали поступать в госпиталь. Из общего потока были отобраны самые тяжелые. Им нужна была неотложная хирургическая помощь.

Андрей Львов в срочном порядке был доставлен из сортировочного отделения в операционную. От огнестрельного ранения пострадали селезенка и левая почка. Но в каком состоянии находились эти органы, сказать было трудно. Каждые десять, пятнадцать минут он впадал в бессознательное состояние. Пульс не сосчитывался. Лицо было бледно, покрыто холодным потом. Он еле-еле открывал глаза.

Ведущий хирург распорядился начать наркоз. Подготовили операционное поле. Приступили к операции. Ее вел Юрий Семенович. Я ассистировал.

У каждого хирурга бывали случаи, когда зрение и слух, ум и руки достигали величайшей гармонии и все эти действия превращались в ряд блестящих озарений. Такое средоточие знаний, опыта, напряжения всех сил одолевает смерть, стоящую рядом.

Когда Юрий Семенович вскрыл брюшную полость, стало очевидным: нужно немедленно удалить селезенку и почку, перевязать сосуды, идущие к ним, начать переливание крови, массивное переливание…

После завершения операции лицо оперированного стало розоветь на глазах. Пульс стал ровным, хорошего наполнения, дыхание сделалось спокойнее, глубже.

Александра Платоновна, продолжая переливать кровь, сказала измученным голосом:

— Это что-то невообразимое, Юрий Семенович. Какая быстрота, какой натиск и какое счастье, что мы справились…

— Вы, товарищ начальник, — обращаясь ко мне, продолжала она, — были правы, когда пригласили еще двух врачей и двух операционных сестер. Иначе засыпались бы. Внутри у меня все дрожит от усталости… — И вдруг шепнула радостно: — Просыпается!

Я взглянул на оперированного. Глаза его еще были мутноваты, безразличие ко всему владело им. В этот момент, как рассказывал он позже, голова его кружилась, он ощущал абсолютную опустошенность, неимоверную слабость. Что ж, это было естественно. На протяжении немногих часов после ранения и особенно в течение операции смерть временами действительно начинала довлеть над его жизнью. Только молниеносные действия хирурга и всей операционной бригады, рванувшейся, как в бой, на борьбу со смертью, да счастливое сочетание различных мер, принятых на операционном столе, помогли спасти доблестного воина от катастрофы. А оказавшись на пути выздоровления, он стал быстро набираться сил, и через несколько недель мы проводили его в Москву для максимально возможного излечения.

Что же касается участников этой своеобразной баталии, скоротечной, но напряженной до крайности, она принесла всем нам, включая медицинских сестер, ощущение высокой награды за свой труд. И думалось еще и еще раз: жизнь — какая это великая, по сути, всепобеждающая сила, и вместе с тем до чего ж она бывает уязвима порой, как надобна ей самоотверженная, четко организованная защита от лютого ее врага — смерти.