В конце февраля 1944 года меня вызвали к начальнику медицинской службы 1-го Прибалтийского фронта, который объединил часть армий бывшего Калининского фронта. Предстояло решить некоторые кадровые вопросы нашего госпиталя. Когда они были обговорены, начальник отдела кадров санитарного управления вдруг говорит мне:

— За время боев погибло много медиков, и среди них несколько начальников хирургических полевых подвижных госпиталей.

— Чем я могу помочь? — спрашиваю.

— Возьмите на себя один из осиротевших госпиталей. Дело важное, интересное для молодого человека с административным и хирургическим опытом.

Как раз в это время из соседней комнаты вышел полковник И. К. Мысь, начальник военно-санитарного управления 4-й ударной, знакомый мне по конференциям хирургов фронта. Подключившись к разговору, он стал конкретизировать предложение кадровика, отмечая творческие преимущества для хирурга работы в подвижном госпитале, особенно первой линии, по сравнению со стационарным эвакогоспиталем.

Так-то оно так, думаю, в ХППГ дела действительно поживей, погорячей. И главное — нужно… А как же с семьей? Жена с дочкой остались в Калинине, только вот сейчас договорились съехаться в Смоленске… Ну что ж, война есть война: если жизнь этого требует, то будем работать в разных местах.

Тут же меня пригласили к начальнику медицинской службы фронта генерал-лейтенанту А. И. Бурназяну, который подписал приказ о моем назначении и дал соответствующие установки о предстоящих задачах ХППГ № 138.

Возвращался я в Смоленск с председателем комиссии по приемке от меня эвакогоспиталя № 3829. Сдал дела за двое суток, распрощался с товарищами и отбыл к новому месту службы.

Если к ХППГ и можно предъявить какие-либо претензии, то лишь за его сокращенное название, отнюдь не украшающее великий русский язык. И оно тем досаднее, что за своим неблагозвучием скрывало одно из самых динамичных, жизнедеятельных и наиболее значительных, на мой взгляд, лечебных учреждений нашей армии периода Великой Отечественной войны.

Этот госпиталь нового типа больше, чем какой-либо иной, соответствовал характеру современной войны. Он был действительно полевым и подвижным, что позволяло ему наиболее своевременно и быстро по сравнению с другими госпиталями оказывать необходимую помощь раненым. А выигрыш времени для медицинской помощи после ранения порой решает все и уж, во всяком случае, всегда существенно облегчает путь к выздоровлению.

Убедился я в этом на собственном опыте. На протяжении года с небольшим, что я проработал в ХППГ № 138, мы не стояли на одном месте больше десяти дней. Естественно, нам не приходилось разыскивать для себя комфортабельные помещения. В подавляющем большинстве случаев обходились медицинскими палатками. Их было у нас полсотни, различного назначения.

Первой устанавливали палатку приемно-сортировочного отделения, чтобы сразу же принимать раненых. Потом вступал в действие операционно-перевязочный блок, за ним — аптека и портативная рентгеновская аппаратура. Каждая палатка для раненых была рассчитана на 50 мест, а в общей сложности они вмещали 1000 человек, при острой надобности и вдвое больше. В последнюю очередь выстраивали палатки для персонала, состоявшего из 120 человек, и для вещей. Типовая армейская кухня служила пищеблоком, при ней был брезентовый навес, выполнявший функции столовой. Энергетическим центром являлся движок, дававший свет и приводивший в действие медицинскую аппаратуру.

Выбирая место для очередного размещения вблизи населенного пункта, если тот не был излюбленной мишенью вражеской авиации и артиллерии, или чаще в лесу, мы учитывали прежде всего близость водных источников.

Летом наши палатки служили медикам и раненым безотказно. Зимой работать и жить в них приходилось, конечно, значительно труднее. Несколько облегчали положение чугунные печурки, отапливавшиеся деревянными чурками. Морозной порой мы не раз устраивались в больших шалашах, прикрываемых еловыми ветками, а для операционной за несколько часов сооружали сруб. Жарко там не было, но тепла хватало и для хирургического лечения, и для отдыха раненым.

Удобнее всего нашему «полевому подвижному» бывало в селении или, когда уж очень повезет, в маленьком городке. Там мы выбирали для операционно-перевязочного блока самый просторный дом. Чаще всего в таких домах окна и двери отсутствовали, полы и потолки имели повреждения. Зато в них было просторнее. В считанные часы наводили порядок, потолки и стены покрывали чистыми, выглаженными простынями, навешивали мощные электрические лампы, светившие почти круглосуточно, расставляли операционные столы и другие приспособления, необходимые хирургам. Поблизости монтировали рентгеновский аппарат, ставили автоклавы для подготовки стерильного материала, располагали гипсовальную для непрерывной подготовки гипсовых бинтов.

А через несколько дней мы покидали наши обжитые места, как до того палаточные стоянки и лесные базы, оборудовавшиеся с той же тщательностью и необходимыми условиями для работы, — покидали с легкой душой потому, что двигались на запад.

При выборе места в связи с очередной передислокацией нашего полевого подвижного госпиталя мы стремились устраиваться неподалеку от шоссейной или грейдерной дороги, обозначая поворот, ведущий к нам, привычным указателем: хозяйство такого-то. И уж, конечно, тщательно определяли пути к переднему краю, откуда следует ждать раненых, а также пути вывоза их в тыл в случае внезапной необходимости.

Все хозяйство госпиталя вместе с персоналом размещалось на шести грузовиках, приданных нам. Раненых привозили на автомашинах, возвращавшихся после доставки на передовую снарядов, мин, патронов, гранат, и на конных повозках или санях, обслуживавших медсанбаты. Нередко обстановка складывалась так, что легкораненые приходили к нам сами: от поля боя было несколько километров.

Куда бы мы ни передислоцировались, всюду с нами были телефоны полевой связи. Это позволяло командованию во время наступления маневрировать средствами медицинского обеспечения так же, как и средствами боевого обеспечения. Параллельно со штабными документами, фиксирующими дислокацию боевых частей и маневр ими в соответствии с замыслом командования, подготавливались такого же рода документы для войсковых лечебных учреждений. Там среди нескольких ХППГ первой линии фигурировал и ХППГ № 138. Он был развернут, например, в начале Полоцко-Двинской наступательной операции недалеко от Западной Двины, где наносился основной удар по противнику, в период Бауской наступательной операции — близ Биржая, опять же там, где решался успех наступления, стало быть, где предстояли наиболее упорные бои.

Высокая эффективность работы ХППГ № 138 определялась не столько достаточным оснащением, сколько опытными хирургами. Их было немного в госпитале для такой обширной и напряженной работы, но каждый из них владел своим делом в совершенстве, гармонично дополняя друг друга. Разумеется, мои сослуживцы по Смоленску и Калинину тоже были опытные медики. Не берусь взвешивать задним числом, кто кому уступал в чем-то, кто кого превосходил, это просто невозможно сделать да и вовсе ни к чему. При бесконечном разнообразии индивидуальных черт прежних моих товарищей и новых, из 4-й ударной, они были едины в самом существенном — в оказании высококвалифицированной хирургической помощи и беззаветном труде во имя спасения раненых.

Много сил в создание дружного и высококвалифицированного коллектива ХППГ № 138 вложили мои предшественники — майор медицинской службы Лайчинский, подполковник медицинской службы Иванов, как и политработники Крель, Фадеева, ведущие хирурги Ильин, Талмуд. Этот «полевой подвижной» можно с полным правом назвать и работягой и отважным. Чего только не повидал он на крутом пути к победе! Не раз его передовые группы, следуя чуть ли не вплотную за наступающими войсками, развертывали первые госпитальные палатки около населенных пунктов, на противоположных окраинах которых еще продолжались ожесточенные бои. А через несколько часов тут размещался основной состав госпиталя, активно включаясь в организацию хирургической помощи только что поступившим раненым.

Начальник штаба ХППГ № 438 А. Т. Зелинский, многократный участник таких десантов, рассказывал мне о массированных налетах фашистской авиации на населенные пункты, около которых дислоцировался госпиталь, и на самое его расположение. При одном из них в Торопецком районе среди многих пострадавших оказались сотрудники госпиталя старшина Ф. М. Микулинский, получивший проникающее осколочное ранение головы, и медицинская сестра А. Д. Линина с проникающим ранением грудной клетки. Они были тут же оперированы. Когда через неделю их собрались эвакуировать в тыл для дальнейшего лечения, оба они, несмотря на тяжелые ранения, категорически запротестовали: «Здесь работали и будем работать, не уедем отсюда!..» Спустя три недели они и впрямь смогли оказывать помощь вновь поступающим раненым.

— Ни Микулинский, ни Линина к тому времени еще не выздоровели в полной мере, — говорил Анатолий Терентьевич, — но работали, помогая товарищам. Конец горячей военной поры уже брезжил впереди, но до него еще надо было идти и идти…

В начале августа 1944 года получил приказ начальника санитарного управления 4-й ударной армии полковника И. К. Мыся передислоцироваться в район северо-западнее города Даугавпилса. В тот же день часть раненых, лечившихся у нас, отправили на попутных машинах в тыл, а 60 человек, успешно закончивших лечение, — в запасной полк. Вечером подготовились к началу переезда. На четыре полуторки погрузили пять палаток с кольями и необходимым снаряжением, операционно-перевязочное оборудование, лекарства, кровь в ампулах, простыни, полотенца. Рано утром тронулись в путь.

В каждой автомашине находились офицер, две медсестры и три санитара.

Цель была уже близка. Мы подъехали к небольшой речке, притоку Западной Двины, мост через которую оказался взорванным. Неподалеку от него обнаружили брод и перебрались на другой берег. Проехали километр, другой лесом и оказались у опушки. Сверяюсь с картой в моем планшете. Все в порядке. Вдруг слышу выстрелы. Остановил машины, сдали немного назад в лес, отправился с солдатом выяснять обстановку.

К лесу прилегало большое ржаное поле. Вдруг колосья зашевелились и навстречу вышел, пригнувшись, наш лейтенант. Он торопливо замахал рукой, давая понять, чтобы мы остановились и не выводили из леса.

— Здесь перестрелка, товарищ майор! Справа наша рота, слева — фашисты. Выкуриваем… — И кричит погромче: — Остерегайтесь снайперов!

— Где они?

— На деревьях…

Вернулись к своим, посоветовался с майором Несиновым, заместителем начальника ХППГ № 138 по политической части, ехавшим на другой полуторке. Решили расположиться чуть поодаль, на полянке, которая осталась позади, да браться за дело. А трех санитаров и медсестру послали на подмогу роте «выкуривающих».

Через 40 минут они принесли на плащ-палатках двух тяжелораненых и одновременно помогли дойти до нас нескольким раненным в кисти, голени, стопы, предварительно наложив пакеты первой помощи. Наиболее тяжелое ранение, в брюшную полость, было у младшего лейтенанта. Ему требовалась немедленная операция.

К тому времени операционная палатка уже была развернута, поставили операционный стол, инструментальный столик. Вскипятили воду, простерилизовали хирургические инструменты. Раненого положили на стол. Оперировали вдвоем — начальник второго хирургического отделения майор А. Кеворков и я, оба, как положено, в стерильных халатах, резиновых перчатках, масках. Наркоз давала ординатор старший лейтенант медицинской службы О. И. Ступина, самая молодая среди наших врачей. Помогала нам операционная сестра Маша Николаева, быстро и четко подававшая хирургические инструменты и следившая за тем, чтобы каждый инструмент был возвращен ей.

Операция оказалась сложной. Ранение в нижнюю левую часть живота не было сквозным, и нам предстояло отыскать и извлечь пулю. Не прошло и часа, как она лежала в лотке. Операция закончилась благополучно, и мы были уверены, что младший лейтенант поправится и снова вернется в строй.

Его перенесли в послеоперационную палатку, своевременно развернутую под руководством старшей медицинской сестры А. И. Антоновой.

Одновременно была подготовлена палатка для вновь прибывших раненых. Их набралось уже более двадцати.

Мы с Кеворковым, умывшись после операции, настроились на хороший перекур. Но, оглядевшись, быстро расправились со своим «Беломором» и пошли к новичкам.

А тут подъехало еще несколько машин с имуществом и персоналом госпиталя. Вскоре он развернулся полностью, и все пошло в нем привычным, отработанным порядком, словно ему так и положено от природы располагаться под открытым небом, на зеленой поляне близ притока Западной Двины, в нескольких километрах от переднего края.

К вечеру выяснилось, между прочим, что мы опередили медсанбат, которому нужно было находиться ближе нас к переднему краю. Надо отдать должное медсанбатовским стратегам, они не были смущены, а тем более огорчены этим обстоятельством. Напротив, заняв предназначенное им место впереди нас, они благоразумно использовали близость ХППГ № 138 на пользу делу, направив к нам основную часть своих раненых. Так что у нас пошли совсем горячие дни, которые не были лишены некоторых успехов, даже радостей, но приносили с собой подчас и горестные утраты.

До сих пор с чувством боли вспоминаю о трагической гибели 19-летней связистки из нашего госпиталя, ставшей жертвой фашистских налетов. Вражеские бомбардировщики нет-нет да и обрушивали свой смертоносный груз на нас, хотя и видели красные кресты. Осколок одной из бомб, сброшенных на прилегающий к лесу участок ХППГ № 138, ранил девушку в левое предплечье и застрял там. Она сразу же попала в руки врачей, ей ввели противостолбнячную сыворотку, наложили на рану съемную гипсовую шину, установили в палате неослабное медицинское наблюдение.

Советские военные медики добились многого в упорной борьбе против смерти, они умели удалять рассеченные пулеметной очередью сегменты кишечника или желудка, сохраняя жизнь раненым, побеждали шок и приостанавливали кровотечения, недавно считавшиеся гибельными, успешно оперировали на сердце и легких, на суставах и костях. Но еще не все и не всегда им было подвластно. И надо же случиться тому, что ранение Лены принесло с собой одно из таких немногих, наиболее опасных и трудно преодолимых заболеваний — столбняк.

Установив это, наши врачи сделали все, что только могла тогда медицина, для спасения «нашей дочки», как называли ее многие у нас — и медики и раненые. Неоднократно вводилась противостолбнячная сыворотка, дважды было сделано переливание крови. Но продолжительность судорог, сотрясавших сначала ее лицо, а потом все тело, неудержимо нарастала. Противостоять им было невозможно. Вот уже доподлинно — больше дня длился час…

Мы с ведущим хирургом Залманом Теодоровичем Талмудом опять подошли к кровати, на которой лежала Лена. Страшно было смотреть, как пронизывали ее судороги, интервалы между которыми все уменьшались. Чтобы облегчить ее муки, я взял на руки эту небольшую, хрупкую совсем еще девочку, по зову сердца приехавшую на фронт. Но ей уже не нужна была никакая помощь…

Все в госпитале тяжело переживали несчастье, постигшее молоденькую связистку, и мы все еще испытывали бессилие в борьбе с таким страшным врагом, как столбняк, уносившим многие жизни.

Но борьба за жизнь раненых продолжалась, в том числе и в палатках нашего «полевого подвижного». И победы опережали тут поражения, хотя каждая утрата была, конечно, невосполнимой.

В числе тяжелых операций, совершенных в те летние дни в ХППГ № 138, выделялась своей сложностью и, пожалуй, до некоторой степени спорностью резекция коленного сустава майору Андрею Михайловичу Григоренко. Он был доставлен к нам из медсанбата с ранением в правое колено и рекомендацией ампутировать поврежденную ногу. Я присутствовал тогда при приеме раненых, и мне бросилось в глаза, что Григоренко, несмотря на внешнюю ухоженность, производил впечатление тяжелораненого — был бледен, глаза блестели, лицо покрыто мелкими каплями пота. Температура у него оказалась около 40 градусов, пульс был учащенный.

Осмотрев ого, я убедился, что газовая гангрена тут ни при чем. Все же этот раненый чем-то тревожил меня. Пригласил ведущего хирурга З. Т. Талмуда, вместе осмотрели еще раз майора, ознакомились с рентгеновским снимком области ранения. Когда остались наедине, наш ведущий, известный ленинградский хирург, ученик знаменитого Ю. Ю. Джанелидзе, заметил, что рана инфицирована, в полости сустава находится гной, наружный мыщелок бедра поврежден, вдоль бедренной кости значительная трещина.

Исходя из своего опыта, Талмуд считал, что раненому показана ампутация. Он аргументировал это развивающимся сепсисом и тяжелым повреждением бедренной кости. Вынести такой приговор значило сделать человека инвалидом. Однако в сохранении ноги был большой риск. Но где его нет на войне?

Возникало много вопросов, а ответов было мало. И в этот момент я вспомнил подполковника, которого оперировал в 1942 году в эвакогоспитале № 3829, в Калинине, вскоре после показательных операций профессора С. С. Юдина, используя его методы. Общее состояние и характер огнестрельного ранения того раненого были почти аналогичны тем, что и у Григоренко. А ему очень помогла обширная резекция коленного сустава. Через неделю он почувствовал себя хорошо: температура стала нормальной, появился аппетит, начал двигать пальцами стопы, почти полностью исчезли боли. Вскоре был эвакуирован в тыл. Так в чем же дело, почему надо ампутировать ногу нашему майору?!

Когда я все это рассказал ведущему хирургу, он внимательно меня выслушал и сказал:

— Валяйте!

Для меня его одобрение было очень важно, тем более выраженное со студенческой, товарищеской непосредственностью, до того не ощущавшейся в наших отношениях. Прежде всего я был рад, что официально апробировано мое намерение предотвратить инвалидность человека. Кроме того, меня подбодрило одобрение крупного хирурга-ученого. Ну и, понятно, для меня было важно то, что в сложной ситуации я самостоятельно принял такое решение.

После выбора хирургической тактики я подошел к раненому и рассказал, как обстоят дела. Его чувства были понятны. Он сказал, что ему предлагали ампутацию в медсанбате, а он наотрез сказал «нет», решив держаться до последней возможности…

На операции все шло обычно. Подготовлено операционное поле. Сделал тексторовский, полулунный разрез, ниже коленной чашечки. Из полости сустава хлынул гной. Были вскрыты карманы в области жировых тел, удалены осколки наружного мыщелка бедра, спилены и выровнены концы обоих мыщелков и площадка больше-берцовой кости. Перевязаны кровоточащие сосуды и проведен туалет раны. Полость сустава была покрыта сульфидином с помощью юдинского распылителя, наложены три направляющих шва. Приступил к моделированию кокситной гипсовой повязки. Здесь же наладили переливание крови.

Когда раненый очнулся от наркоза, он прежде всего потянулся руками к правой ноге. И как же засияли его ввалившиеся глаза, когда он убедился, что «полный порядок в доме», как сам сказал тут же! Отличное настроение помогло ему в борьбе с сепсисом. Вечером температура продолжала быть высокой. Но общее состояние начало улучшаться. На вторые сутки температура снизилась, появился аппетит, наладился сон. С каждым днем здоровье Андрея Михайловича заметно улучшалось, и на 12-е сутки он был отправлен в тыл.

Четвертый год войны соединения нашего фронта начали в ожесточенных сражениях на подступах к оборонительным рубежам витебской группировки противника. Вскоре они были прорваны. Советские войска устремились вперед. Вдоль дорог все чаще попадались брошенные орудия гитлеровцев, исковерканные черные танки с большими белыми крестами по бокам. А впереди ждали такие же или еще более укрепленные узлы обороны, за которые надеялось зацепиться командование фашистских армий, охранявших пути в Прибалтику и Восточную Пруссию.

Вместе с нашими войсками двигались полковые медицинские пункты, оказывавшие первую помощь. На небольшом удалении от них следовали медицинские учреждения первой линии, и среди них ХППГ № 138. В новых районах боевых действий чаще встречались крупные населенные пункты, мы располагались в более или менее уцелевших зданиях, тотчас заполняя их своими заботами и бесконечными трудами.

Военно-полевая хирургия больше, чем какая бы то ни было иная сфера общей медицины, сопряжена с неожиданностями. Вдруг все может повиснуть на волоске, решает лишь инициатива и смелость хирурга да, конечно, милость случая. В этом еще раз убедила нас одна из операций, проведенных жарким июльским днем после взятия города Краславы.

Врач Т. М. Первенцева, возглавлявшая приемно-сортировочное отделение, сразу же вызвала ведущего хирурга, увидев на медицинской карточке (карточке передового района с красной полосой) раненого Морозова, молодого солдата, три восклицательных знака — сигнал наибольшей опасности. Наш многоопытный ведущий З. Т. Талмуд заподозрил проникающее ранение сердца. А после рентгеновского исследования, сделанного тотчас, счел, что плоский осколок прикрывает в толще мышцы полость левого желудочка сердца. Отсюда следовало, что при неудачном повороте раненого может возникнуть смертельное кровотечение. Стало быть, спасение в одном — в срочной операции.

Это было уже по второй половине дня, начавшегося для нас с рассветом. Талмуд изрядно устал, да и годы давали знать о себе. Пришел он ко мне и говорит:

— Товарищ майор, поступил молодой солдат с ранением сердца, попрошу вас прооперировать его, я буду помогать.

Это было так не похоже на нашего ведущего, всегда бравшего на себя самое трудное, что я, не удержавшись, спросил:

— Как вы себя чувствуете?..

— Неважно. — И добавил: — Прошу вас, пошли оперировать. — Был он бледен, понур.

— Может, отдохнете? Я попрошу Кеворкова…

— Что вы, что вы! Пошли…

Я внимательно посмотрел рентгеновский снимок, мысленно представил себе ход раневого канала. Потом с помощью переносного рентгена мы с Залманом Теодоровичем осмотрели на экране аппарата сердце раненого. Довольно четко было видно, как осколок размером примерно два на полтора сантиметра перемещается вверх и вниз в унисон с сокращением левого желудочка сердца. Сошлись во мнении, что этот осколок находится в толще мышечного массива желудочка, который обеспечивает артериальной кровью весь организм. Обсудили технику проведения операции, подготовили операционное поле, дали наркоз и приступили к осуществлению намеченного плана.

Прежде чем приступить к последовательному изложению хода этой операции, автор просит читателя учесть следующее: все, о чем идет речь ниже, свершилось, естественно, при предельном напряжении всех сил врача и его помощников, на том взлете энергии и чувств во имя спасения человека, когда самое невозможное представляется возможным — и нередко становится им. Так, как произошло и в этом случае.

А шло все в следующем порядке. Когда мы расширили узенький канал, через который осколок прорвался в сердце, и удалили прилегавшее к сердцу ребро, закровоточила внутренняя грудная артерия, поврежденная при ранении. Кровь брызнула мне в лицо, на маску. Мы с Талмудом, работавшим в качестве ассистента, быстро наложили зажимы на верхний и нижний концы этой артерии и перевязали ее. При осмотре раны натолкнулись на какую-то мягкую ткань, издававшую неприятный запах, удалили ее: это был кусочек одежды раненого.

Оставалось главное — вытащить осколок, который нам удалось нащупать. Решили наложить матрацный шов на стенку левого желудочка, затем удалить металл. Но только я его захватил правой рукой с помощью специального инструмента, из сердца ударила струя крови и залила рану. Мгновенно указательным пальцем левой руки я закрыл отверстие в желудочке и почувствовал, что мышца, как жом, охватывает мой палец. Талмуд тут же стал стягивать кетгутовый матрацный шов, а я вытягивал палец из раны. По мере его удаления и одновременного стягивания матрацного шва все меньше и меньше становилась проникающая рана в сердце.

Наконец были наложены дополнительные швы на сердечную мышцу и затем на наружную оболочку сердца. Операционная сестра Мария Николаева начала переливать кровь. В ране был распылен сульфидин. Наложили направляющие швы, вставили стерильную марлевую полоску (турунду), и на этом операция была закончена.

Вечером температура у раненого поднялась значительно выше нормы. Это было естественно. Главное то, что он смотрел на нас, в молодых глазах его светились радость, живой интерес ко всему, что происходило вокруг, в частности и к нам. К ведущему хирургу воротилась его импозантность, он что-то говорил Морозову. Я просто глядел на него, ощущая покой, который сопутствует полному счастью.

Через неделю нашего пациента эвакуировали на самолете в Ташкент для дальнейшего лечения. Да, забыл сказать, что ему шел только 20-й год, он был рослым, широкоплечим парнем на загляденье. В госпитальной сутолоке мы не раз вспоминали о нем, жалея, что не знаем, как его дела.

А несколько месяцев спустя, осенью 1944 года, когда наш «полевой подвижной» ушел далеко от места той операции, меня разыскал конверт из Ташкента. В нем лежала газета на узбекском языке, сложенная вчетверо, с красной карандашной меткой на одной небольшой статье. Набранная крупно, она открывала вторую полосу газеты. Узбекского языка я не знал, пригласил в помощь одного выздоравливающего из тех мест, который оказался учителем.

Статья была озаглавлена «Как я после ранения возвращаюсь на фронт» и подписана: Морозов. Речь шла о том, как в бою был ранен в самое сердце молодой солдат и как в ХППГ № 138 его спасли от смерти начальник госпиталя и ведущий хирург. Затем шли добрые слова о ташкентских врачах и сестрах, которые довели его до полного выздоровления. Кончалась статья так: «Мне спасли жизнь и вернули здоровье, я снова получил счастье бить фашистских извергов».

По мере продвижения советских войск в глубь территории, находившейся долгое время под оккупацией врага, у нас стали появляться раненые партизаны. Одного из них, помнится, привезли в ХППГ № 138 раненным в живот, что уже само по себе плохо. А тут еще прошло немало времени после ранения. Ведущий хирург З. Т. Талмуд вместе со своими помощниками, приложив немалые усилия, вывел все же партизана из состояния шока, пребывание в котором равнозначно тому, что «побывать в гостях у смерти», как говаривали тогда. Затем ему была сделана операция.

Но это его, казалось бы, не спасало: началось воспаление брюшины (перитонит), до недавних пор слывшее неизлечимым. Медики не складывали оружия. Врачи появлялись у его койки и днем и ночью. Применялись все известные методы лечения, чтобы поддерживать в нем еле теплившийся огонек жизни.

За этой упорной борьбой со смертью неотрывно следили не только медики и остальные раненые, но и семья партизана — его жена и двое детей, приехавшие навестить отца и мужа и поселившиеся неподалеку от госпиталя. Чтобы утешить детей, отвлечь внимание от страдающего отца, сестры одаряли их конфетами, а раненые мастерили им незатейливые игрушки. Так прошла первая неделя. А потом состояние партизана стало постепенно улучшаться. Через несколько недель ему разрешили выписаться под наблюдение местного врача. Ликовали дети, опять плакала жена — уже от радости, праздничное настроение было у всех. Врачи говорили полушутя-полувсерьез, что «двух-трех таких поединков с Костлявой будет достаточно, чтобы поставить на ноги добрую половину всех наших лежачих». Не углубляясь в подобные подсчеты, могу все же засвидетельствовать, что оптимистическое воздействие госпитальных побед было действительно внушительно.

Тем временем Красная Армия продолжала неустанно продвигаться вперед по всему огромному фронту в тяжелых боях с фашистскими захватчиками. В результате одного из стремительных и победоносных маневров, проводимых по приказу Верховного Главнокомандования, 4-я ударная оказалась по соседству с Ленинградским фронтом, сомкнулась с ним правым флангом. А у ленинградцев, неподалеку от линии соприкосновения с нашей армией, дислоцировался сортировочный эвакогоспиталь № 1170, и там находился в очередной командировке С. С. Юдин. Прослышав об этом от товарищей из штаба фронта, я поспешил установить точный адрес госпиталя. А обнаружив, что это совсем рядом, неподалеку от Пскова, в нескольких десятках километров от нас, поехал туда на несколько дней с благословения начальства. Эта командировка имела для меня большое познавательное значение.

Интересно и полезно было увидеть вновь, как действует выдающийся хирург у операционного стола. Кстати говоря, он выезжал на разные фронты в качестве старшего инспектора Главного военно-санитарного управления, что обязывало его к проверке состояния дел и инструктажу на местах, но отнюдь не к каждодневной изнурительной работе со скальпелем в руках. Однако его хватало на все. Несмотря на всяческие трудности, он продолжал практически делиться своим опытом с войсковыми хирургами. С. С. Юдин показал новые операции на бедрах и суставах, на органах брюшной полости. Вместе со многими я наблюдал ряд проделанных им хирургических обработок ранений бедер и более сложных операций и снова убедился в том, что это была работа высшего класса, наиболее полно и точно отвечающая смыслу хирургического лечения на войне.

Эвакогоспиталь, в котором находился тогда профессор Юдин, был размещен в палатках, почти таких же, как и наш «полевой подвижной». Большой ученый и талантливый хирург обитал в маленькой палатке, которая отапливалась железной печуркой. Я подумал, что тут ему пришлось, очевидно, отказаться от любимых по утрам скрипичных упражнений, и пожалел об этом. Но на кипучей деятельности его такая потеря никак не отразилась.

Характерно, что ассистировал ему на сей раз не опытный хирург, как в бытность у нас в Калинине, а фронтовой хирург из молодых. То был майор медицинской службы Милий Николаевич Аничков, сын известного ленинградского патологоанатома Николая Николаевича Аничкова.

Стройный, худощавый, быстрый в мыслях и движениях, с тонко очерченным лицом, умным и смелым, он выглядел на первый взгляд почти что юношей. Да он, собственно, не очень далеко ушел от юности, этой золотой поры, и был на несколько лет младше меня. Тем примечательнее было то, что он уже окончил нашу старейшую Военно-медицинскую академию, перебазировавшуюся из блокадного Ленинграда в Самарканд, затем дополнил свои знания, полученные в академии, фронтовым опытом, спасая раненых на поле боя.

Однажды ему довелось отправиться на самолете санитарной авиации, легком и маневренном, но беззащитном У-2, за раненым офицером, выполнявшим специальное задание и застрявшим на партизанской базе в белорусских лесах. Район, где предстояло сделать посадку, был обозначен на карте лишь ориентировочно, и, кем он занят, оставалось не очень ясным почти до конца. К тому же плыли облака, висели туманы. Но вел самолет знаменитый на Ленинградском фронте пилот Федор Титовец, ас-истребитель, который после тяжелого ранения в ноги смог добиться, и то с трудом, допуска лишь к штурвалу У-2. И задание было выполнено, можно сказать, под носом у фашистов.

Вспоминая ныне встречи и беседы, выпавшие на мою долю в завершающий период Великой Отечественной войны, я думаю, что они не случайно пришлись именно на тот период. Даже на переломе войны, не говоря уже о первом ее периоде, нам было просто не до воспоминаний, мы были поглощены стремлением к лучшим временам и помыслам о них. А вот когда исход борьбы определился точно и твердо, хотя и оставалось непреложным, что без тяжелого ратного труда побед нет, тут-то и потянуло оглянуться на пройденное.

В это русло, например, повернулась как-то само собой и наша беседа с новым главным хирургом 1-го Прибалтийского фронта полковником медицинской службы профессором Г. М. Гуревичем. Взглянув на него, я сразу вспомнил, как он заседал в составе комиссии, принимавшей государственные экзамены в Киевском медицинском институте в 1939 году. И как я, грешный, не чуя ног под собой, стоял перед оной комиссией трепеща, хотя трепетать было не к чему, занимался прилично. Но вдаваться в рассуждения по этому поводу не хотелось. Меня интересовало, что скажет полковник медицинской службы Г. М. Гуревич о нашем госпитале, а может, о Сталинграде, где он был главным хирургом фронта в течение всей битвы — от обороны до победы. И вот поздней августовской ночью 1944 года я слушал из уст участника этой битвы рассказ о том, как было все там, на волжской твердыне, как воевали наши герои и как спасали их медики.

То, о чем рассказывал мне тогда Григорий Маркович Гуревич, доктор медицинских наук, профессор, учитель сотен студентов, крупный военный хирург, осталось в моей памяти навсегда. Он рассказывал, что в Сталинградской битве участвовали разные люди, если подойти к их оценке с житейской точки зрения, но действовали они сплоченно как один. Непреклонная воля и стойкость — эти качества характеризовали всех, кто бился за Сталинград, в том числе и наших военных медиков. Они своевременно, в кратчайший срок организовали медико-санитарное обеспечение сражающихся войск и спасли тысячи раненых бойцов и командиров.

Нам в 1944 году приходилось, конечно, несравненно легче, чем сталинградцам, во всех отношениях. Враг под напором советских войск откатывался все дальше на запад по всему фронту.

Хотя превосходство в воздухе давно перешло к советской авиации, что особенно наглядно проявлялось в решающих сражениях, продолжались разбойничьи налеты фашистских самолетов на объекты, где меньше всего было риска столкнуться с нашими истребителями. Налеты эти стали редкими, ограничивались малозначительными в военном отношении целями, но все же причиняли ущерб.

И вот во время одного из таких налетов, который застиг ХППГ № 138 в небольшом населенном пункте, неподалеку от Шяуляя, гитлеровские летчики обстреляли наш госпиталь из крупнокалиберных пулеметов. Я укрылся от огня в проеме двери одного из небольших домов, занятых госпиталем. Гляжу во двор и вижу, как бежит из одного здания в другое наша санитарка — и вдруг падает, ухватившись левой рукой за правое предплечье. Естественно, кинулся к ней. А самолеты несутся по кругу, продолжая обстрел. Нагнулся я к упавшей, чтобы посмотреть, что с ней, вдруг почувствовал сильный укол в ногу, пониже голеностопного сустава сразу сделалось горячо. Тут же помог санитарке подняться. Она, охая, пошла в перевязочную, я заковылял вслед. Там нам сделали все, что было необходимо. Санитарку перевязали. Мне наложили лангетку, как называется съемная гипсовая повязка, удерживающая в неподвижности пострадавшие кости. Несколько недель пришлось ходить в лангетке, с палочкой, работая преимущественно сидя.

Вскоре забыл об этом ранении, однако оно напомнило о себе несколько лет спустя при демобилизации, когда военно-медицинская комиссия обнаружила у меня остеомиелит (воспаление костного мозга), порожденный ранением. Был признан ограниченно годным к несению воинской службы. Утешился тем, что это заболевание не помешало мне пройти до конца Великую Отечественную войну и принять участие в Маньчжурской операции против японских самураев.

На завершающем этапе боев, зимой 1944/45 года, количество раненых в войсках 4-й ударной заметно уменьшилось. В то же время забота о дальнейшем повышении качества их лечения продолжала усиливаться, требования к этому со стороны командования возрастали. И не только требования, но и помощь нам, медикам, забота о раненых. В частности, по указанию командующего фронтом И. Х. Баграмяна на лесных дорогах к переднему краю стали укладывать продольные настилы из бревен взамен поперечных, которые вызывали непомерную тряску автомашин с ранеными, причиняя им боли и порой способствуя осложнениям огнестрельных повреждений. На ряде дорог неудобные настилы были заменены более совершенными.

Среди примет того времени, приносивших медикам дополнительные трудности и в то же время доброе чувство удовлетворения, были своеобразные чрезвычайные происшествия. Как уже отмечалось выше, во всех госпиталях, и в нашем в том числе, были команды выздоравливающих, которые привлекались для выполнения хозяйственных работ, полезных и с медицинской точки зрения, — для рубки дров, подвозки воды, ремонта и изготовления различной мебели для госпитальных помещений и др. После пребывания в этих командах на протяжении нескольких недель, иногда до месяца, полностью излечившись, солдаты направлялись в армейский запасной полк. Но чем дальше, тем чаще этот заведенный порядок нарушался внезапным исчезновением из команд выздоравливающих небольших групп по два — пять, а то и более человек, что обнаруживалось во время вечерней поверки.

Поначалу это воспринималось как подлинное ЧП. Потом мы успокоились. Все до одного «беглеца» возвращались в свои части, с которыми прошли большой боевой путь и в рядах которых получили ранения. Делали они это самовольно, нарушая правила, потому что опасались, как бы их из запасного полка не отправили в другие части. Понятно, что нашим офицерам, выезжавшим в полки для розысков «самовольщиков», приходилось выслушивать их с суровыми лицами, а выслушав, от души желать боевых успехов. В частях же «беглецов» принимали как родных.

Вообще, хочу отметить, взаимопонимание между военными медиками и ранеными воинами на фронтах было максимально возможным. Поэтому не приходилось применять крутые дисциплинарные меры. Как правило, все делалось по совести, в соответствии с нормами и духом советских законов.

К тому времени стало уже обычным, что за несколько часов до отъезда больших групп раненых в тыл для дальнейшего лечения к ним приезжал представитель Военного совета фронта для вручения правительственных наград за доблесть и мужество, проявленные в боях.

Я присутствовал на такой церемонии, когда ее проводил член Военного совета 4-й ударной армии генерал-майор Т. Я. Белик. Все было очень торжественно и в то же время просто, как в кругу большой дружной семьи. Заслуженные защитники отечества не таили своей радости от высоких наград и сердечного удовлетворения тем, что их провожают с такой заботой и душевностью. Нельзя было не разделить их чувств.

А в конце марта 1945 года, в период некоторого затишья на нашем фронте, готовившемся к завершающему наступлению с целью полного разгрома противостоящих сил врага, состоялось награждение работников армейской медицинской службы. Это произошло на фронтовой конференции хирургов после всестороннего обсуждения итогов хирургической работы в отдельных армиях фронта и конкретных задач текущего момента. На конференции выступил командующий 1-м Прибалтийским фронтом генерал-лейтенант И. Х. Баграмян. Командующий обстоятельно суммировал основные черты положения на фронте, в том числе в сфере медицинского обслуживания, и четко определил долг медиков в наступлении. Затем был оглашен Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении группы офицеров медицинского состава и вручены ордена. В числе награжденных был автор этих строк, удостоенный ордена Отечественной войны II степени.

Война близилась к концу. Это мы чувствовали на каждом шагу, ни в какой мере не снижая своей бдительности и тем более усилий в работе.

Прибалтийские фронты, подготовленные для окончательного разгрома Курляндской группировки противника, в конце апреля 1945 года одержали победу без большого количества раненых и убитых. Решающие удары Красной Армии привели к полному краху гитлеровскую военную машину и приблизили конец Великой Отечественной войны.

2 мая 1945 года я получил приказ развернуть госпиталь в 80 километрах от Либавы и принять 1200 пленных немцев, у которых имелись различные ранения. Покуда развертывали медицинские палатки со всем оборудованием и госпитальным имуществом, мы с ведущим хирургом, начальником отделения и двумя солдатами с автоматами отправились в Либаву.

По пути проехали через бывший передний край обороны противника с дзотами, дотами, проволочными заграждениями, с брошенными орудиями и минометами, с подбитыми танками. В Либаве пошли смотреть оставленные гитлеровцами госпитали. Видели раненных в грудную клетку, в крупные суставы, видели массу ампутированных. Многие из них находились в тяжелом состоянии. В палатках стоял гнилостный запах, повязки на раненых промокшие, грязные. Жаль было смотреть на этих изувеченных. Еще более тяжелое впечатление производили перевязочно-операционные блоки. На полу валялись ампутированные ноги и салфетки, пропитанные кровью, гноем. Хирурги были в клеенчатых передниках, без стерильных халатов, как мясники.

Подумалось: куда же делась немецкая хирургия? Где асептика, где принципы хирургической обработки ран? Где взыскательные метры в белых халатах, о которых рассказывали наши институтские учителя? Куда все это делось? Вопросов было много, а ответ один: вот лицо фашизма, вот плоды милитаристской цивилизации.

Возвратились в наш госпиталь. На ближайших подступах к нему стояли и лежали раненые немцы. Колонны пленных под конвоем советских солдат шли на северо-восток. Ко мне пришла делегация немецких врачей с петицией — разрешить им оперировать своих соотечественников. Они объясняли это тем, что врачи, к какому бы лагерю ни принадлежали, — коллеги, люди одной гуманной профессии. Они забыли о том, сколько жизней погубили «гуманисты» фашистской Германии, какие чудовищные зверства на их черной совести.

Необходимая медицинская помощь была оказана раненым немцам советскими врачами, оказана на том же высоком профессиональном уровне, что и раненым и больным воинам Красной Армии.

В ночь с 8 на 9 мая 1945 года я проснулся от громкого голоса диктора Ю. Левитана в радиоприемнике. Война окончилась!.. Великая наша победа свершилась!..

Это было так прекрасно, так неожиданно, хотя и ждали этого мига уже почти четыре года. Я бросился звонить в санитарное управление фронта. Мне подтвердили: мир, мир, мир!..

По тревоге был собран личный состав госпиталя. Перед строем зачитали текст передачи Московского радио, записанный замполитом майором А. И. Несиновым.

Великое счастье полной победы над опаснейшим врагом, общее счастье всех советских людей от мала до велика, счастье, добытое в жесточайшей борьбе, стало фактом.