Зачем я согласился на эту командировку? Ведь я на девяносто девять процентов был уже гражданским человеком. Осталось только оформить все до конца, получить гражданские документы, жалованье, которое мне

Министерство Обороны задолжало за последние два ме-сяца, но обещало выплатить очень скоро, и конец военной карьере. Работа уже, считай, была. Ждали меня в одной неслабой коммерче-ской структуре. Правда, пока рядовым секъюрити, но Генка Воротни-ков, мой кореш, который работал там начальником охраны, гаранти-ровал, что через месяц-два я стану его замом, а потом и его место займу (Генке через полгода обещали должность начальника службы безопасности в одном банке).

– Я, Славик, про тебя и там не забуду, – убедительно врал мне

Генка, разливая остатки водки по стаканам. А может быть, и не врал, может, правду говорил. – Только место потеплее найдется, я сразу в банк тебя перетащу. В банке работать – лафа. Чистота, уют, кабинет, оборудованный по последнему слову техники, сотрудницы в мини-юбках и с декольте. Загранкомандировки бывают. Правда, ответст-венность большая, но… Будем!

Мы с Генкой выпили, закусили маринованными огурчиками, и он достал новую бутылку 'Немирова'.

– Там, в банке, такие, как мы с тобой, нужны. Красавцы. Опыта боевого у многих полно, а чтобы к опыту такие портреты иметь, как у нас с тобой – таких не много. Ты глянь. – Генка ткнул рукой в зеркало, висящее на стене, он был уже изрядно пьян и молол всякую чушь. – Ален Делон. Все банкирши будут нашими… Ален Делон не пьет оде-колон. Он и горилку не пьет. А мы пьем. – И он свернул колпачок с бу-тылки.

Я посмотрел в зеркало, а так, как сидел от него наискосок, то увидел не себя, а Генку. На Алена Делона он был похож мало. Лицо чистое – ни морщин, ни шрамов, но какое-то пресное, незапоминаю-щееся, а выпитая сегодня горилка делала его выражение глупым. Не-ужели и я так же выгляжу? Мне нестерпимо захотелось это проверить. Я вытащил свою задницу из кресла, подошел к зеркалу.

Вроде бы, ни-чего. Не красавец, но…

Но и Гуинпленом я тогда еще не был.

Гуинпленом, человеком, который смеется…

– Че вскочил? – спросил меня Генка. – Садись, пить станем.

– Мне завтра к восьми в военкомат, так что извини, дорогой друг, пить я больше не буду. Я пока еще человек военный. Трезвость и дис-циплина – прежде всего! Вот уволюсь из армии, тогда мы с тобой это дело и отметим, как положено.

– Ну и черт с тобой, – по секрету сообщил мне Генка и не стал меня уговаривать.

Лучше бы он меня уговорил. Лучше бы выпили мы с Генкой вто-рую бутылку, а потом я бы сгонял в магазин и купил бы еще две штуки.

Лучше бы я набухался до соплей и не пошел назавтра в военкомат.

Авось, вместо меня отправили бы в эту долбаную командировку кого-нибудь другого и с вербовщиком познакомился бы не я, а он.

Едва я перешагнул порог военкомата, меня окликнул какой-то летеха:

– Капитан Свиридов?

– Он самый.

– Подполковник Жбанов приказал передать вам, что вы ему сроч-но нужны. Он ждет вас в тринадцатом кабинете.

– Зачем это? – удивился я. Вроде со Жбановым мы все вопросы решили, остались мелочи, которыми рядовые военкоматские клерки занимаются.

– Не могу знать.

– Хорошо, зайду, – согласился я опрометчиво. Это было второй ошибкой, но кто мог знать? – А почему в тринадцатом? Ведь Жбанов вроде бы здесь, на первом этаже, в девятом кабинете сидит?

– Переехал. В девятом ремонт.

Кабинет под номером тринадцать был закрыт. Я постучал, но мне никто не ответил. Мне бы уйти, оформить свои дела и уйти. Я ре-шил дождаться. Тринадцать! Я не был суеверным человеком, более того, в отличие от многих, я это число, тринадцать, даже любил. На-чать с того, что я родился тринадцатого сентября. Жил я на улице под номером тринадцать в тринадцатой квартире. И вообще, это число в моей жизни встречалось очень часто, но никогда ничего плохого со мной не происходило. Ну, не то, чтобы в моей жизни все гладко было, однако я никогда не связывал мои неприятности с этим числом. Так и дожил до тридцати одного года, а суеверным не стал. Интересно, по-чему-то я только сейчас, когда мы с Хохлом, Рэбэ и Выкидышем под-крадывались к западной окраине Манжурска, сообразил, что, если по-менять местами цифры моего тогдашнего возраста, то снова трина-дцать получится. Вот и не верь во всякую чертовщину.

Преследовало меня это число всю жизнь, преследовало, и настигло все-таки…

Жбанова я знал. Не то, чтобы очень хорошо – насколько хорошо может знать боевой капитан кабинетного подполковника?

Впервые мы с ним встретились в Чечне. Он был еще майором и сопровождал пятерых контрактников до Гудермеса, а я их должен был уже дальше везти, к месту службы. Так получилось, что одна ночь у него и у меня была свободной. Мы посидели с ним в служебном номе-ре гостиницы, выпили, познакомились. Я тогда слегка перебрал и по пьяне рассказал, что решил рапорт подавать, навоевался, мол, к гра-жданской жизни тяготение ощущать стал. Семью хочу завести, детей. О том, что я сыт по горло кровью и смертями моих товарищей, я не го-ворил, но это и так было понятно. Он слушал и кивал головой. Я когда утром встал протрезвевший, подумал, что эта встреча, одна из многих на войне – ну, встретились, врезали крепенько, пооткровенничали на пьяную голову и забыли друг о друге. А когда в родной город вернулся и в военкомат пришел – он был первым, кого я увидал. Он меня сразу узнал, оказалось, что и разговор наш помнит слово в слово. Рассусо-ливать Жбанов не стал, а сразу засучил рукава и принял активное участие в моей судьбе: не тянул с моим рапортом, более того, помог мне его составить, четко и грамотно разъяснил мне

– каким образом я, не полностью выслужив срок, могу уволиться из рядов нашей добле-стной российской армии, помог еще кое с какими бумагами, обещал ускорить выплату задержанного жалования. Так что, я считал себя обязанным ему. А потому я уселся на колченогий стул на лестничной площадке второго этажа, оборудованной под курилку, и стал ждать Жбанова.

Долго мне его ждать не пришлось. Он стремительно взбежал по лестнице, пронесся мимо меня, бросив на ходу:

– Здорово, капитан. Заходи, разговор есть.

Он открыл ключом дверь в свой кабинет, я вошел следом за ним.

Сначала подполковник схватил телефонную трубку и куда-то позво-нил.

– Это Жбанов, – назвался он невидимому собеседнику. Дальше он молчал, только зачем-то кивал головой.

Сказав напоследок: 'Постараюсь' (как-то это прозвучало не по-военному), Жбанов положил трубку и предложил мне сесть и закурить, подтолкнув по столу пачку 'Мальборо'. В общем-то, я уже сидел, а курить не хотелось, только что покурил.

– Могу тебя порадовать, – сказал он, улыбаясь, – вопрос о твоем увольнении в запас, практически, решен.

– Практически? – Что-то мне не понравилось это 'практически'.

– Последняя проверка. Послан запрос во все госпиталя, где ты после ранений находился…

– А что, отметок в моем военном билете и справок недостаточно?

– Такой порядок. Я тут…извини, ни чем помочь не могу.

– И долго ответов на запросы ваши ждать?

Жбанов пожал плечами:

– Недели две…месяц…что-то около того. Может меньше…

– Я без денег сижу, – напомнил я подполковнику. – Да и боюсь работу хорошую проворонить, ожидаючи.

Жбанов развел руками, мол, что я мог сделать – сделал, осталь-ное не в моей компетенции. Он закурил и в упор посмотрел на меня.

– А знаешь что, Слава. У меня для тебя есть работа. Правда, временная. Но денежная. И как раз по твоему профилю.

– Что, грохнуть кого? Я в киллеры не пойду.

– Да нет! – возмутился Жбанов. – В какие киллеры? Ты что – со-всем охренел? Ты думаешь, что я… У меня просто слов нет.

– Ну, извините, господин подполковник, пошутил.

– Шутки у тебя дурацкие… Не надо никого убивать. Нужно про-сто сопроводить одного человека в одно место, обеспечив его безо-пасность, передать там его с рук на руки другим людям. И вернуться назад. Только и всего. Вернешься, глядишь, и ответы на запросы по-дойдут.

– А конкретней можно? Один человек. Одно место. Другие люди. Какие другие? Что за человек? Какое, такое место?

– Место теплое – Ирак.

– Ни хрена себе?

– Один человек – наш человек, россиянин, – продолжил Жбанов, не обратив внимания на мою реплику. – Он должен выполнить в Ираке миссию, о которой тебе лучше ничего не знать. Я и сам не знаю. Знаю только, что он – парень подготовленный, но не в плане физическом.

Какой-то компьютерный гений. А потому нуждается в охране. Другие люди, там в Ираке…

– Можете их не называть, господин подполковник, – сказал я. -

Догадываюсь, кто эти люди. У меня вопрос.

– Задавай, – разрешил Жбанов.

– А что, в ГРУ, в СВР, в ФСБ, наконец, там что, ни одного спеца-гента не сыскалось, чтобы хакера этого в чужую страну доставить и нашим тамошним шпионам его передать?

– Операция проводится под эгидой… в общем, по нашему род-ному

Министерству Обороны проходит. Она не то, чтобы нелегальная, но секретная… Вместо тебя может и кто-нибудь другой отправится, думаю, от желающих экзотическую страну посмотреть, да еще и на халяву, отбоя не будет, но я тебе навстречу пошел. Сам говоришь – без денег сидишь. А тут делов-то на неделю! Да что там, на неделю – два дня. Туда и обратно самолетом. Ну не поспишь двое суток…

О, как, подумал я, двое суток! Значит, ответы на запросы воен-комата в госпиталя – фикция! Сначала Жбанов говорил о том, что их месяц ждать надо, потом, что они придут к моему возвращению из ко-мандировки, а теперь – двое суток. Жбанов продолжал что-то вещать, но я его плохо слушал. Подумал, подумал, почесал макушку, да и го-ворю:

– Че вы там, господин подполковник, про деньги говорили?

– Дорога в оба конца и пятьсот баксов на карман.

– Деньги вперед. Где тут у вас касса?

Жбанов подошел к невзрачному облупленному сейфу, открыл его, заслонив спиной. Как я не старался, как не тянул голову, содер-жимое сейфа не обозрел. Когда Жбанов повернулся ко мне, в его ру-ках была тоненькая пачка зелени и мультифора с какими-то бумагами. Сначала он протянул мне деньги. Доллары были разного достоинства, в основном двадцатки.

– У меня загранпаспорта нет, – сообщил я.

Жбанов протянул мне мультифору.

– Я о нем позаботился.

Замечательно! Все было решено заранее, но думаю, что в слу-чае моего отказа у Жбанова и дублер бы нашелся.

О приключениях своих иракских даже вспоминать не хочется. Полное говно! Клиента я своего потерял при бомбежке аэродрома, где мы с ним больше суток тех самых других людей дожидались, да так и не дождались, а вот авианалета америкозов дождались. Да еще ка-кие-то придурки стрельбу затеяли. Кто в кого стрелял? Не знаю. Все одинаковые – черные, немытые, в грязных чалмах. Палят друг в друж-ку, патронов не жалеют. Орут что-то, но я только гыр-гыр-гыр слы-шу… Понятия не имею, жив ли теперь мой подопечный. Меня оскол-ком в грудь ранило, и по морде пуля скользом прошла. Я, как положе-но, сознание потерял. Очнулся – ничего не вижу, вся голова бинтом перемотана. Грудь болит, дышать трудно. Куда-то везут меня.

Дальше – все в тумане. Когда окончательно в себя пришел, оказалось – я уже не в Ираке, а в Катаре, в какой-то миссии красного креста.

Осколок из моей груди уже вытащили, и рана подживать стала, а вот с визитной карточкой проблема. Пуля эта проклятая из моей рожи кусок мяса вы-рвала, мне концы раны нитками стянули, и стал я похож на монстра.

Одежда моя естественно исчезла, а на мне была надета пижама. Врать не стану, пижама хорошая, американская, наверное. Слегка не по росту, но мне же не на танцы в ней. И еще один изъян у этой пижа-мы был – в карманах пусто: ни денег, ни документов, ни хрена. Я по-пытался узнать, где моя одежда со всем, что в ней было. А как узнать, если я кроме русского, только военно-полевой язык знаю, да в школе когда-то давно инглиш изучал. Только в жизни мне английский язык не пригодился, я его и забыл. Попытался вспомнить, вопрос формули-рую, а мне в ответ: гыр-гыр-гыр, да гыр-гыр-гыр.

Однажды к моей койке (она прямо на площади перед больничкой стояла, в палатах места для меня не нашлось), подошла девица и за-говорила со мной на ломаном русском языке. Видать, догадалась, что я русский. Девицу звали Пэт, она была канадкой с глубокими и древ-ними русскими корнями и трудилась здесь в миссии сестрой милосер-дия. Сказала, что услышала русский мат, когда я бредил.

По-русски многие матерятся, даже китайцы, но Пэт почему-то решила, что я рус-ский. Наверное, потому, что я на китайца не похож.

– А ты откуда русский мат-то знаешь? – спросил я ее. – В вашей семье его не забыли? Матерятся помаленьку?

– У нас в Канаде теперь много русских эмигрантов новой волны проживает, – ответила Пэт. – Все матерятся.

Велик и могуч русский язык!

Я ее о своей одежде спросил, она пообещала узнать, но на сле-дующий день трагическим голосом сообщила, что меня в этот

'хос-пис' привезли почти голого, в одних трусах и татуировках.

Понятно! Деньги мои кто-то спи…украл, и документы кто-то спи…украл. И этот кто-то стал богаче на пятьсот баксов, за минусом стоимости четырех чашечек кофе, да, к тому же, обзавелся хорошей ксивой. Повезло ему! А я, стало быть, оказался на чужбине, изуродо-ванный и израненный, без денег и без документов. Зашибись!

Удру-жил мне Жбанов! Вот тебе и двое суток! Туда и обратно. Туда, то есть сюда, я прибыл, а вот как обратно?

…С Пэт мы подружились. Я даже подозреваю, что она в меня втюрилась, невзирая на мою новую экстравагантную внешность. Когда мы с ней прощались, это случилось где-то через месяц со дня нашей первой встречи, она плакала и предлагала уехать с ней в Канаду.

Мо-жет, нужно было принять ее предложение? А? Это я сам у себя спра-шиваю. Жил бы сейчас где-нибудь в Торонто или в Монреале.

Сделал бы себе хорошую пластику, выправил бы поврежденное иракской пу-лей лицо, ну, если бы, конечно, денег раздобыл. Да раздобыл бы, куда б я делся? Пэт помогла бы мне устроиться на работу. Жил бы, трахал ее. Из благодарности. Но я не смог. Не любил я Пэт. Как женщину не любил. Нос у нее был великоват, лицо сильно веснушчатое, а груди почти совсем не было, мне другой тип женщин нравится. Дурак!

Знал бы тогда, что со мной вскорости произойдет, не стал бы кочевряжить-ся…

Зачем я об этом сейчас думаю? Зачем я вспоминаю Жбанова, Пэт,

Генку Воротникова? Они в другой жизни остались, а кое-кого и вовсе на белом свете нет. Сейчас о другом думать надо, о том, как мне в живых остаться. Это – вопрос номер один. А потом… Свалю-ка я, если, конечно, живым останусь, в Канаду? Разыщу там Пэт. И…, дальше все в соответствии с только что гуляющими в моей голове мыслями.

Так, все, сосредоточься, Гуинплен. Вот, блин! Быстро я к своему новому прозвищу привык, даже мысленно себя так называю.

Итак. До Манжурска – один рывок. Вон там засада, за ней – до-рога проселочная. Засаду я во время своей разведки срисовал. Сала-ги! У дороги нас ждут. Ну что с них взять? Молодежь!

Я остановился у зарослей орешника и, приложив палец к губам, поманил к себе Рэбэ. Он подошел, а я осторожно приподняв ветку, по-казал:

– Вон в том кочкаре ребятишки с автоматами сидят.

Он пригляделся:

– Вижу.

– Нам сейчас чуть западнее обойти их, а там – не оцепление, а решето.

– Ага. – Рэбэ кивнул головой.

Только мы двинулись, я впереди, за мной Рэбэ, за ним Хохол с

Выкидышем, как слева от нас засвистели винты вертушки, саму вер-тушку скрывал густой лес.

– О, бля, – тихо выматерился Хохол. – Это че за херня? Откуда?

Вертушка по-видимому села, потому, что винты ее стали сви-стеть по-другому. Только этот свист утих, как возник новый. Откуда-то издалека в нашу сторону летел еще один вертолет.

– Эта вертушка побольше, – сказал Выкидыш. – Похоже на штур-мовой десантный вертолет.

– Это уже и без тебя понятно, – огрызнулся Рэбэ. – Вычислили нас, что ли? А ну-ка, ходу! Уходим отсюда. Туда, на северо-запад! Вглубь леса! В самую чащу! – И бросился бежать первым.

Я бежал вслед за Рэбэ и шкурой ощущал опасность. Я ее чуял. Как зверь! И она надвигалась на нас не сзади, где прятались в кочкаре бойцы оцепления, она шла не оттуда, откуда прилетели вертушки, она притаилась где-то впереди – там, где кончалось редколесье, и начи-налась непролазная чаща. Рэбэ хотел поскорей добежать до нее, скрыться в ней, а мы бежали прямо в лапы опасности. Я негромко крикнул Рэбэ, хотел, чтобы он сменил направление и взял западнее, но он меня не услышал, несся, как угорелый. Я ускорился, чтобы его догнать и тут увидел Японца. Даже не его самого, я увидел его глаза, злые, водянистые. Да нет, вряд ли я их увидел, до Японца было мет-ров пятьдесят. С такого расстояния только в кино жертва видит глаза снайпера, видит выражение этих прищуренных глаз, различает каж-дую крапинку на радужной оболочке. Нет, я почувствовал глаза

Япон-ца, представил их, воспроизвел в своем сознании. Если меня сейчас не убьют, если я еще какое-то время поживу на белом свете, боюсь, что мне каждую ночь будут сниться эти глаза. И тогда я буду просы-паться в холодном поту, включать ночник, тянуться за сигаретами и долго лежать без сна, вспоминая все, что со мной произошло по воз-вращению из Катара. Буду вспоминать Рэбэ, Хохла,

Выкидыша – всех и каждого. Потом, поняв, что все равно не засну, или засну, но не ско-ро, пойду на кухню, достану из холодильника водку, и буду пить. В одиночку…

Наверняка, это был Японец. В своем маскарадном костюме, об-вешанный травой и ветками, с лицом, измазанном грязью. Я предста-вил, как он хитро и злобно ухмыляется, глядя на нас через прицел ав-томата, как его палец плавно нажимает на спусковой крючок.

До вы-стрела оставалось мгновенье. Япошка не промахнется.

– Ложись, – крикнул я Рэбэ и нырнул вперед.

Рэбэ, наверное, тоже увидел Японца, или почувствовал его. Он упал даже раньше, чем я крикнул ему. Пуля пролетела надо мной, и это не было иллюзией.

– А! – Все-таки она нашла свою жертву.

Хохол или Выкидыш?

Я перевернулся через голову и с колена дал короткую очередь по кустам, в то место, где прятался Японец. Очередь из моего автома-та была подхвачена очередью с того места, где залег Рэбэ. Нам никто не ответил. Боковым зрением я заметил движение справа и пальнул туда.

Это был Пуля, я, не метясь, разнес ему голову. Пуля вывалился из кустов, оросив кровью бледно-зеленый мох, ненужный ему уже ав-томат упал у моих ног.

Меня можно было поздравить, я завалил самого Пулю, инструк-тора по огневой подготовке нашего покойного спецотряда! Впрочем, принимать поздравления было некогда, если бы даже кто-нибудь и решил это сделать.

Японец не стрелял. То ли мы с Рэбэ его подстрелили, то ли он менял позицию – проверять некогда было. Зато по нам ударили сзади бойцы, выступившие из засады. Я дал по ним длинную очередь, и солдатики залегли. Молодцы, послушные ребята! А мы с Рэбэ юркну-ли в кусты и, насколько нам позволяла чащоба, стали быстренько ухо-дить с места сражения. За нашими спинами раздавались звуки вы-стрелов, наверное, кто-то, оставшийся в живых, Хохол или Выкидыш, прикрывал наше отступление.

Бежали мы около получаса. Вроде бы нас никто не преследовал, но как это можно сказать точно, если твое дыхание с шумом рвется из груди, в ушах шумит, а колючие ветки деревьев и кустов бьют по лицу, по глазам, и ты не успеваешь, ни уклониться, ни прикрыться рукой?

Выбившись из сил, Рэбэ махнул мне, не в силах выговорить ни одного слова и упал, как подкошенный. С минуту мы лежали на земле, тяжело дыша и прислушиваясь – нет ли за нами погони? Потом Рэбэ сел и спросил:

– Кто? – Я понял, что он спрашивает о наших товарищах.

– Не знаю, – ответил я и пожал плечами. – Может быть уже оба.

Одного подстрелил Японец. А ведь эта пуля японская тебе предна-значалась.

– Мою пулю еще не отлили. – Было заметно, что Рэбэ сам не ве-рит тому, что говорит. – Тихо! – Он поднял вверх палец.

Кто-то ломился через кусты. Был слышен хруст ломающихся ве-ток, громкий шелест, но все эти звуки были слабее хриплого дыхания выдохшегося человека. Мы переглянулись, Рэбэ скатился в канаву и занял положение для стрельбы, я с трудом поднялся на ноги и встал за ствол сосны.

Ветви густого кустарника раздвинулись, и перед нами появился

Хохол. На плечах он нес раненного Выкидыша. Вся одежда Хохла бы-ла в крови. Я вышел из-за сосны. Хохол вскинул автомат, но, узнав меня, опустил его и без сил опустился на землю, положив неподвиж-ное тело

Выкидыша рядом. Ко мне в голову забралась мысль, что мы с Рэбэ сволочи. Сволочи и трусы!

– Зачем ты тащил его, Хохол? – спросил Рэбэ, вылезая из кана-вы.

Хохол не ответил, он снял с головы кепи и вытер ею мокрое ли-цо.

– Он ведь не жилец, – снова сказал Рэбэ. – Неужели ты этого сам не видишь?

Хохол снова не ответил, но вскинул голову и зло посмотрел на Рэбэ.

Выкидыш был ранен в правую сторону груди. Крови из него вы-текло много, но он был жив, и, как это ни странно, в сознании. Его еще можно было спасти, если сию минуту доставить в хирургическую кли-нику. Но где та клиника? Где мы, а где клиника? Выкидыш был обре-чен.

– И что дальше? – спрашивал у Хохла Рэбэ. – Будешь ждать, ко-гда он умрет? О себе подумай!

– Да пошел ты! – огрызнулся Хохол.

– Ну, как знаешь. Гуинплен, нам пора…

– Подожди, – попросил я. – Он хочет нам что-то сказать.

Выкидыш часто моргал глазами и силился что-то прошептать. Вместе с шепотом из его рта выскакивали кровяные пузыри, они наду-вались и лопались. Хохол поднес ухо ко рту Выкидыша. Видимо он слышал то, что ему сообщал умирающий Выкидыш, потому, что кивал головой. Кровяные пузыри лопались, покрывая ухо и щеку Хохла крас-ными каплями.

– Обещаю, – сказал Хохол Выкидышу. – Я все сделаю, как ты про-сишь… Если живым останусь…

Выкидыш слабыми пальцами левой руки расстегнул пуговицу на нагрудном кармане и, вытащив оттуда залитые кровью баксы, сунул их в руку Хохлу. Хохол убрал доллары и кивнул головой, глядя Выки-дышу в глаза.

– Что он велел тебе сделать? – спросил я.

– Урна…с прахом его жены. Похоронить надо. Адрес я запомнил.

– Его надо пристрелить, – сказал Рэбэ. – Все равно…

– Как это пристрелить? – возмущенно вскинулся Хохол.

– Облегчить страдания умирающего, – цинично пояснил Рэбэ. – Про эвтаназию слышал? Не можешь, давай я.

– Сволочь ты, Рэбэ, оказывается, – устало сказал Хохол, и в эту минуту я был с ним согласен.

– Он еще что-то говорит. – Я заметил, что Выкидыш пытается приподнять голову и шевелит пальцами левой руки, правая у него уже не работала.

Хохол снова склонился ухом к губам Выкидыша, послушал и по-вернулся к нам:

– Он сам это сделает.

Достав из-за пояса тэтэшник, Хохол передернул затвор и вложил пистолет в левую руку будущего самоубийцы, просунув его указатель-ный палец под скобу спускового крючка. Потом он встал и, еще раз посмотрел на Выкидыша, кивнул, попрощавшись с ним и отвернулся. Когда прозвучал выстрел, Хохол вздрогнул.

– Тэтэшник подними, – бросил Рэбэ, но Хохол не обратил на его слова никакого внимания, тогда Рэбэ, хмыкнув, сказал: – Ну, хорошо, я возьму.

Мы шли молча. Рэбэ шел впереди, выбирая путь. Хохол был безучастен, казалось, что ему все равно, куда мы идем. Неужели его так потрясла смерть Выкидыша? А ведь он не новичок в боевых дей-ствиях, в подобных переделках бывал, смерти в глаза не раз смотрел, друзей хоронил, и прекрасно знает, что такое жестокая правда жизни. Сам жестоким был, да и сейчас не ангел.

Вдруг Хохол остановился.

– Что случилось? – спросил я.

– Я все запомнил, – сказал он. – Название улицы, номер дома, номер квартиры. А вот в каком городе Викинг жил? Он забыл сказать. Или я пропустил… И как его по-настоящему зовут, не знаю. Выходит, что я обещал похоронить урну с прахом жены Выкидыша, которая не-известно в каком городе находится?

Это было бы смешным, если бы не было таким грустным.

– Может быть, ее уже похоронили? – предположил я.

Хохол посмотрел на меня как-то странно, я сначала подумал, что он смотрит на мою поддернутую кверху губу, но Хохол смотрел чуть левее, мимо меня. Он сказал, помолчав:

– Я жизнь отдам, чтобы во всем этом блядстве разобраться.

Я поверил – он разберется!

– Ну, вы где там? – окликнул нас Рэбэ. – Чего встали? Идти надо, чтобы вам представилась возможность в этом, как ты говоришь, Хо-хол, блядстве, разобраться. Сначала выжить надо.

Золотые слова!

Мы шли на запад. Я почему-то вспомнил о Пэт. Ведь я собирал-ся ее найти, если останусь в живых! Трудновато мне это будет сде-лать – найти девушку по имени Пэт в далекой Канаде. А может быть, не в

Канаде? Пэт может находиться где угодно, даже на Антарктиде. Кто знает – куда занесла ее судьба?

Теперь Пэт не казалась мне такой…нежеланной. И нос у нее не так уж велик, и веснушки не такие яркие, какими казались тогда, в

Ка-таре. Да и сиськи, если хорошо поискать, нашлись бы. Я просто не пы-тался их искать под широким мешковатым халатом, покрытым серо-коричневыми пятнами плохо отстиранной крови и пропахшим медика-ментами.

А ведь это благодаря Пэт я оказался здесь. Она, сама того не желая, свела меня с вербовщиком. Это я попросил ее сообщить обо мне в наше посольство, или хотя бы найти в Катаре какого-нибудь завалящего гражданина России. Она и нашла. О том, что этот человек – вербовщик, я узнал позже.

Он представился мне Николаем Ивановичем, сказал, что он – сотрудник Российского посольства. Попросил все рассказать о себе и о том, как я оказался в Ираке. Про себя я ему рассказал все – кто я, как меня звать, мое звание, про мою военную службу и об увольнении в запас рассказал. О том, для чего в Ирак прилетел и с кем, я, естест-венно, рассказывать не стал, придумал душещипательную историю о том, что сопровождал любимую девушку, которая училась у нас в

Рос-сии, в Университете Дружбы Народов и, зная, что на ее Родине неспо-койно, решила навестить своих престарелых родителей. Николай

Иванович усиленно делал вид, что верит каждому моему слову. Толь-ко спросил:

– А как твою девушку зовут?

– Фатима, – не задумываясь, брякнул я, даже не предполагая, как могут звать местных девушек.

– Замечательно! – Николай Иванович потер руки и, пообещав прийти через два дня с хорошими новостями, удалился.

Его не было неделю.

– Вам привет от подполковника Жбанова, – огорошил он меня сразу же, как только появился. – Извините за задержку, мне пришлось кое-что проверить относительно вашей легенды. С Фатимой красиво, но…не соответствует действительности. Романы вы позже писать бу-дете, у вас должно получиться. Только лучше не романы, а военные мемуары. Я, например, военные мемуары с удовольствием в свобод-ное время почитываю… А впрочем, сами решите, чем будете на пен-сии заниматься. Вы ведь уже пенсионер, Вячеслав Петрович. Да, да, Жбанов сказал мне, что все необходимые документы получены. Вот только я пока не решил, что с вами делать. Задание вы провалили, Каспера потеряли. Не в курсе – он хоть живой?

– Какой Каспер? Какой Жбанов? О чем вы, Николай Иванович? – Я еще как-то пытался выкручиваться, отказываясь от всего, связанно-го с этой гребаной командировкой.

– Каспер – это производная от Касперского, а Касперский – псев-доним того хакера, которого вы везли в Ирак по заданию Жбанова.

Согласен, псевдоним, как и настоящую фамилию хакера, вы могли не знать. Но не будете же вы утверждать, что не знаете подполковника

Жбанова, который вам рапорт помог написать? Нехорошо открещи-ваться от людей, которые когда-либо помогали вам. Нехорошо, Вяче-слав

Петрович! Добро всегда надо помнить.

Я молчал. А что тут можно было сказать?

– Ну да ладно, – продолжал Николай Иванович. – Отнесем вашу забывчивость на тяжелое состояние после ранения. Кстати, как ваши раны? Заживают? Осколок в вашей груди ничего не повредил? Серд-це?

Легкие? Что там еще в грудной клетке имеется?

– Заживают, – не очень доброжелательно ответил я.

– А это? – Он взялся за мое лицо холодными пальцами и развер-нул его к свету. – Н-да. Не очень качественно зашили, но это дело по-правимое. Правда, пластические хирурги много денег берут за свою работу. И у нас и на Западе. Боюсь, с вашей-то пенсией, вряд ли вы на операцию денег наскребете. Хотя, что это я о пенсии? Вы еще че-ловек не старый, в состоянии активно работать. А пока нужную сумму заработаете, можно и так походить. Вы роман Виктора Гюго,

'Чело-век, который смеется' читали?

– Не читал, – коротко ответил я.

– Там был один человек, которого нехорошие люди в младенче-стве изуродовали. Так он таким всю жизнь проходил. Утонул потом. Жалко.

Но, что поделаешь? Такова была воля автора. Да и в реаль-ной жизни – все мы под богом ходим. Вот Жбанов, царство ему небес-ное…

– Почему небесное? – отстраненно спросил я. – Он что – умер?

– Вспомнили подполковника Жбанова?

– Вы говорили, что он говорил…

– Что ему говорили…, – со смешком продолжил Николай Ивано-вич мою околесицу, и внезапно посерьезнел: – Умер Жбанов. Сердеч-ная недостаточность. Недавно, на прошлой неделе, с ним встречался, посидели, выпили, вспомнили наше с ним боевое прошлое. А сегодня мне позвонили и сказали: умер Жбанов. Вот как бывает. Неисповеди-мы пути господни.

– Я не понял, вы в посольстве служите, – поинтересовался я, – или в каком-то другом учреждении?

– А вам какая разница? Сейчас у вас одна проблема – с чужбины домой вернуться. Документов у вас нет, денег нет, замешаны вы в ка-кой-то темной, я бы даже сказал, грязной истории, которая, если ее раскрутить, на пожизненное потянуть может. И потянет. Легко.

Госу-дарственная измена! Я – ваше единственное спасение. В данной си-туации только я вам помочь могу. Но при условии.

– При каком условии? – насторожился я.

– Вы должны подписать один документ. – Николай Иванович рас-крыл кейс, который во время всего нашего разговора лежал на его ко-ленях и извлек бланк договора, того самого, благодаря которому я по-пал в эту задницу.

Я прочитал его от первой буквы до последней.

– Ознакомились?

Я кивнул головой.

– Ну, что, Вячеслав Петрович, повоюем?

– У меня выбор есть?

– Нет. Или вы подписываете контракт и через три дня отбываете на

Родину, или…, – Николай Иванович сделал внушительную паузу. – Или я сообщаю о вас в посольство. Вы хотели с ним связаться? С ва-ми работники посольства сами свяжутся. Только я не думаю, что от этой связи вы будете в восторге. Оргазм можете испытать, но не-сколько иного характера. Как видите, я вам не угрожаю, не обещаю вас убить или что-нибудь в этом роде. Я просто сообщу им о вас, и моя совесть будет чиста, как первый снег.

– Сомневаюсь, – сказал я.

– В чем? Что я сообщу о вас в посольство? Сообщу. Хотите – верьте, хотите – нет.

– Сомневаюсь, что совесть ваша чиста, – выложил я Николаю

Ивановичу свои сомнения.

– А-а-а, это? Каждый из нас не без греха. Подписывайте. В конце концов, ничего страшного в этом контракте нет. Работа, правда, опас-ная, но зато денежная. А опасности вы, насколько я знаю, не боитесь. Рисковать своей жизнью практически бесплатно вам приходилось, бу-дете рисковать ей за приличное вознаграждение.

– Против кого я буду воевать? – спросил я Николая Ивановича или как там его на самом деле? – В контракте об этом ни слова.

– Против кого скажут, против того и будете. – Он зевнул и потя-нулся, хрустнув суставами, объяснил: – Устал, знаете ли, половина жизни в воздухе. Туда, сюда. Туда, сюда… Да я и сам не знаю, против кого вы будете воевать. Мое дело – убедить вас, что вам этот кон-тракт нужен больше, чем мне. Остальное – не моя забота. Но мы с вами еще увидимся. Может быть…

Я поразмыслил и решил – в России у меня шансов выпутаться из этой истории больше будет. Дома – оно всегда лучше. Дома стены помогают.

И подписал.

Пока я ставил свои автографы на каждой странице контракта, вербовщик достал второй экземпляр. Я и его подписал.

– Ну, вот и замечательно! – Вербовщик вынул из кейса какую-то не очень качественную ксерокопию, на которой, по-видимому, была начертана моя закорючка, и долго сверял ее с оригиналами подписи в контракте. – Замечательно, – повторил он и убрал листок и оба экзем-пляра подписанного контракта в свой кейс. – Ваш экземпляр вам пе-редадут позже, уже в России. Может быть, я и передам. Так он лучше сохранится. Дорога, знаете ли. Всякое может случиться.

Заметьте, я о ваших правах сейчас пекусь.

– Когда вы меня отсюда заберете?

– Я же сказал – через три дня.

Вербовщик Николай Иванович не соврал. На четвертый день за мной приехали. В Москву меня везли окружным путем – через Араб-ские

Эмираты и Египет. Люди, которые забрали меня из миссии крас-ного креста, а потом находились рядом со мной все время всего пути до

Москвы, особенной разговорчивостью не отличались, их было двое, и они даже между собой не разговаривали. Один все время спал, а второй листал 'Плэйбой' и сопел, сексуально озабоченный, наверное. В

Шереметьево тот, который спал, наконец, проснулся, вру-чил мне мой паспорт и сотню баксов на дорогу до дома (мне еще предстояло около суток на поезде пилить).

– Не советую исчезать куда-нибудь, – сказал он мне на прощанье. -

Все равно найдем. Времени только жалко.

А я никуда пока и не думал исчезать. Некуда мне было исчез-нуть, да и не на что. На сто баксов этих потертых? Вернулся я в род-ной дом, отоспался, отлежался чуток. В военкомат сходил. В военко-мате без проволочек получил документы, потом так же без проволочек получил задержанное жалованье и пенсию за один месяц. Принес эту кучу денег домой, пересчитал, полюбовался на них и только начал планировать, что дальше буду делать, как раздался телефонный зво-нок. Я сразу узнал голос Николая Ивановича.

– Здравствуйте, Гуинплен.

– А вы номером не ошиблись? – поинтересовался я.

Николай Иванович рассмеялся в трубку:

– Теперь ваше прозвище – Гуинплен. Оперативный позывной, так сказать. Не обижайтесь, Вячеслав Петрович. Помните, я вам расска-зывал в Катаре о романе Виктора Гюго? Помните? Так звали того мо-лодого человека с обезображенным лицом. Мне кажется, звучит кра-сиво – Гуинплен. Вам не нравится это имя?

Я промолчал.

– Завтра с десяти до десяти тридцати утра никуда не уходите из дома. Я к вам в гости забегу ненадолго.

Он пришел на следующее утро ровно в десять и принес с собой толстую книгу. На обложке было написано золотом: 'Виктор Гюго', и ниже: 'Человек, который смеется'.

– Дарю, – сказал он, протягивая мне книгу. – Прочитайте обяза-тельно. Рекомендую. Немного нудновато читается, но…классику надо знать. У вас, Гуинплен, есть месяц до начала действия контракта. Ус-пеете прочитать. – Николай Иванович прошелся по моим однокомнат-ным 'хоромам' и, осмотрев их, сказал: – Квартиру советую продать. Нет, нам она не нужна, но она и вам не нужна. Деньги на депозит по-ложите, потом, если захотите, новую себе купите. Или домик. Где-нибудь на Коста-дель-соль. В Марбелье, например. Когда оговорен-ный контрактом срок выслужите, деньги на домик и на то, чтобы его содержать, думаю, у вас будут…

Через месяц я был в лагере.