Царицын Владимир

Касатка и Кит

 

1.

Никита Владимирович Латышев, пятидесятитрехлетний бизнесмен средней руки приближения старости не ощущал. Ну…, почти не ощущал.

Он был по-прежнему, как и в младые годы, активен в делах, неутомим в отдыхе и изобретателен в постельных баталиях. Разве что количество его одноразовых подруг немного снизилось, и он даже стал подумывать

- а не остановиться ли на какой-то одной? Найти приличную девушку, не моложе двадцати пяти - двадцати шести лет, можно даже еще старше, но до тридцати. Тридцать - возраст, после которого редкой женщине удается удержать себя в форме еще лет десять. А потом - стремительное разрушение. Десять лет - это и тот срок, который

Никита Владимирович определил для себя как предел своей личной жизненной активности. Он помнил своего отца в шестьдесят три. Тогда батя женился в четвертый раз и жену долго не искал - стал жить с соседкой по площадке, такой же шестидесятитрехлетней вдовушкой, как и он сам. Практически одновременно они похоронили своих супругов.

Третья отцовская жена, Антонина Антоновна или тетя Тоня, как называл ее Никита, умерла внезапно. Инфаркт. А муж Валентины Никифоровны, так звали соседку, умирал долго. Чем он болел, Никита не знал. Не интересовался никогда. Знал только, что батин сосед был ветераном войны. Наверное, от старых боевых ран и умер. Где-то через месяц вслед за тетей Тоней. А еще через месяц отец перебрался на соседскую половину. О любви там никакой речи не шло. "Будет кому стакан воды подать, - говорил отец Никите. - Тебя ж я к себе не привяжу. Я ж понимаю - у тебя своя жизнь, у меня своя. В гости раз в месяц забежишь - и то хлеб. А мы с Валентиной Никифоровной будем помогать друг другу. Она вдова, я вдовый. Так и будем жить". Никита тогда вдруг понял: а ведь отец-то уже старик. Ему уже ничего не надо, только стакан воды…, да иметь удовольствие видеть сына хоть раз в месяц.

Так что, десять лет и все. Неизвестность, забвение…

Но десять лет он еще повоюет! Позадирает бабам юбки, понаставит мужикам рога. Будет жить на полную катушку, чтобы потом в старости было что вспомнить…

И все же мысли о постоянной, хоть и ненадолго, хоть на эти запланированные им десять лет женщине стали посещать Латышева все чаще и чаще. Наверное, это все-таки первая ласточка приближающейся старости.

А какой должна быть его избранница?

Вот и сейчас он лежал в постели рядом с загорелой, несмотря на зимнюю стужу и редкое, как великое событие солнышко красавицей двадцати лет отроду и размышлял на эту тему.

Во-первых, что вполне естественно, кандидатка на должность спутницы должна уметь хорошо готовить. Денег у него хватает. Не олигарх, но имеются кое-какие сбережения, да и в обороте фирмы суммы немалые крутятся. Правда, его там только половина, но и этой половины вполне достаточно, чтобы до конца своих дней питаться в лучших ресторанах. Однако иной раз хочется чего-то такого, что в ресторанах ни за какие деньги не купишь. Да тот же самый борщ! Много он борщей в ресторанах едал, но такого, как когда-то в детстве готовила бабушка, не пробовал. А рисовая кашка по утрам? Честно признаться, овсянка из пакетика уже обрыдла, а от сосисок и пельменей его просто воротит. Да, брать надо такую, чтобы готовить умела. И при этом не превратилась в пропахшую кухней домохозяйку в спортивных штанах, халате, шерстяных носках и стоптанных тапочках. И с бигуди на голове. Чтобы следила за собой, умела одеваться и пользоваться косметикой. Клуша ему не нужна. Не обязательно красавица, совсем не обязательно. С красавицей вряд ли десять лет удастся прожить, сбежит такая с первым подвернувшимся богатеньким пацаном года через два, а то и раньше. Но и не уродина, конечно, чтобы выглядела этак… на четверочку с плюсом. Чтобы не стыдно было с ней сходить куда-нибудь. В гости, например, или на презентацию…

А главное, чтобы не избалованной была…

Зазвонил телефон, стоявший на тумбочке. Латышев снял трубку с базы.

- Да.

- Никита, привет!

- А, Женька! Здорово дружище.

- У меня тут вопрос… Ничем не занят?

- Задавай, - разрешил Латышев, прекрасно понимая, что это будет за вопрос - Женька был страстным любителем решать кроссворды. Он заполнял клеточки словами, которые знал, а когда оставались белые пятна (а они обязательно оставались), звонил другу. Мог и ночью позвонить.

- Нефтепродукт. Пять букв. Четвертая "у", а на конце, наверное

"т". Я думал "битум", но по вертикали у меня "каштан" вписывается.

Так что, скорей всего "т" последняя.

- Мазут, - без раздумий ответил Латышев.

- О, блин! Точно. Что-то я про мазут не подумал. Вроде шофер со стажем… А вот еще: обитательница моря класса китовых семейства дельфиновых. Тут сплошные "а". Три аж штуки. Какая-то сабачка… или манашка…

- Слова "собачка" и "монашка" пишутся через "о". "О" в первом случае, - улыбнулся Никита Владимирович. Женька не очень дружил с орфографией. Он был простым шофером и университетов не заканчивал.

Впрочем, и сам Латышев обошелся как-то без высшего образования. -

Пиши: касатка. Должно подойти, если все перекрестные слова ты написал без ошибок.

- Подходит! Ну, ты… интеллектуал, Никитос! И почему ты такой умный?! Много в детстве говна ел?

- Я в детстве прочитал очень много книжек.

- Тебе повезло. А я с одиннадцати лет работаю. Пашу, так сказать.

- Будешь кроссворд разгадывать вместе со своим недалеким приятелем? - спросила загорелая красавица Латышева недовольным голосом и раздраженно дернула шоколадным плечиком. - Может, лучше трахнемся еще разок?

- Ты не один? Извини… - Женька все слышал и Латышев понял, что сейчас он повесит трубку.

- Ничего, ничего, - сказал он, - это так.

- Значит, для тебя я "так"? - обиделась девушка.

- Извини, Никита, я лучше потом перезвоню.

Латышев задумчиво послушал короткие гудки и, нажав кнопку отбоя, вернул трубку на базу.

- Женька не приятель мне, - сказал он, не глядя на любовницу, - он мой друг. И не тебе судить о его умственных способностях. Чего ж тебя такую умную из университета опять отчислили?

- Ты меня не любишь, - без намека на логичность ответила девушка.

Латышев промолчал, только вздохнул.

- А ты вообще когда-нибудь, кого-нибудь любил? - Девица явно шла на конфликт.

Латышев поморщился, подумав: "Ну, вот зачем она нарывается? Зачем ей скандал? Вот мне, например, он совершенно не нужен. Надо рвать.

Да, надо рвать. И искать замену". Сказал, как ему казалось, примиряюще:

- Уймись Вера.

- Я же просила тебя называть меня Никой!

- Хорошо. Уймись Ника, - покладисто повторил Латышев.

- У меня такое ощущение, что ты никого не любишь, - не хотела униматься Вера, она же Ника, а если по паспорту, то Вероника. - И не любил никогда. Ты ведь только себя самого любишь.

- У тебя неправильное ощущение, - сказал Никита Владимирович и пошел в ванную.

В большой ванной комнате и зеркало было большим - в полный рост.

Из него на Латышева глядел голый мужчина средних лет и среднего роста с обильным налетом седины на висках и с небольшой склонностью к полноте.

"Понятное дело, - сам себя успокоил Никита Владимирович, критически поглядев на намечающееся пузо, - отяжелел за пятьдесят-то три года. Спокойная сытая жизнь, распорядок дня, который сам себе установил. Полное отсутствие стрессов. Не мудрено жирок накопить.

Но… надо бы все-таки решиться и сесть на диету. Пора. Коль уж собрался десять лет жить на полную катушку надо заняться собой…"

Латышев подошел к своему двойнику вплотную и посмотрел тому в глаза. Эти, бывшие когда-то синими, а теперь слегка выцветшие глаза ему не понравились, холодные какие-то они были.

- А может, ты и впрямь никого и никогда?..

В памяти возник образ. Грустные серые глаза и грустная улыбка.

Губы, по-девичьи пухлые. Они в улыбке, но улыбка все равно грустная.

Волосы, русые с едва заметной рыжинкой - они струятся, легкой волной падают на плечи. Казалось, девушка смотрит на него не из прошлого, а явилась из зазеркалья. Латышев зажмурился и тряхнул головой. Потом открыл глаза; двойник смотрел на него удивленно.

Ни с того ни с сего заболела голова. Что-то в последнее время его стали мучить головные боли. Раньше он не знал, что такое головная боль. Шутил: а чему там болеть? Там же кость одна! Эту дурацкую шутку он привез из армии, так говорил их ротный старшина, прапорщик

Чубайло, и стучал себя, произнося эти слова, по голове. Когда Никита услышал эти слова прапора впервые и увидел, как тот наглядно продемонстрировал правильность своих слов, он, улыбнувшись ответил:

"Так точно, товарищ прапорщик! Вы абсолютно правы". Старшина Чубайло остался доволен и иронии в словах рядового Латышева не заметил.

По-видимому, у старшины под фуражкой действительно была только кость.

"Наверное, головные боли, - подумал Никита Владимирович, - это тоже симптомы приближения старости"

Аптечка была в ванной. Латышев проглотил две таблетки анальгина, запив водой из-под крана, набрав ее в ладошку.

Вернувшись из ванной комнаты в темно-синем махровом халате,

Латышев увидел, что Вероника сидит на кровати почти полностью одетая и пытается открыть свою сумочку, в сумочке надрывался мобильник.

Латышев не стал спрашивать, куда собралась его подруга, потому что знал, что Вероникины родители - люди весьма традиционных в хорошем смысле этого слова, но устаревших взглядов, наивно полагают, что их девочка - ни разу не целованная девственница и разрешают ей задерживаться у "подружки" не позднее, чем до десяти вечера.

Замок никак не хотел открываться. Вероника, не скрывая злости

(она была написана на ее лице), резко рванула и сломала молнию. И мобильник сразу умолк.

- Ну вот, сумочку испортила…

Латышев вздохнул и, достав портмоне, протянул девушке зелененькую бумажку.

- Новую купи себе.

- Ты считаешь, что мне от тебя только деньги нужны? - с вызовом спросила Вероника.

Но деньги она взяла, сложила купюру пополам и сунула в задний карман джинсов.

- Нет, - соврал Никита Владимирович, - я так не считаю. - И подумал: "Надо рвать и дело тут не в деньгах и не в продажной любви.

Все продается и покупается в этом мире. Почти все… Дело в том, что эта девица начала скандалить и предъявлять на меня права. А права на меня есть только у одного человека, то есть у меня самого. И больше ни у кого их быть не должно".

- Завтра я не приду, - сообщила Ника.

Латышев пожал плечами, не став выяснять, чем таким важным будет занят у Вероники завтрашний день. Девушка хмыкнула.

- А послезавтра приду. Наверное… Хотя, нет, в среду тоже не приду. В четверг… Короче, я позвоню.

- Звони. Я доступен.

Закрыв за ней дверь, Латышев плеснул себе виски на два пальца, сходил на кухню, добавил в бокал колы и бросил кубик льда. Побродил, не включая света по темным комнатам с бокалом в руке. Потом подошел к компьютеру, включил его. Подождав, когда он загрузится, вышел в

Интернет. На Mail.ru плазма расцвела множеством улыбающихся лиц.

"Найди своих одноклассников" - была надпись вверху монитора.

- Зачем? - вслух подумал Латышев. - Чтобы узнать, как они устроились в жизни? Или как не устроились? А какая мне разница?

Он попытался вспомнить хотя бы одну фамилию. Не вспомнил.

Неужели я такой черствый, подумал Никита Владимирович. Неужели я и правда никого не люблю кроме себя? Бред. У меня есть друзья. Я люблю их. И они меня любят. Женька, например…

Латышев набрал пароль и вошел в почтовый ящик. Прочитал: "Вам одно новое письмо. Открыть его?"

- Конечно, открыть, - стал разговаривать с компьютером Латышев. -

Кому это я понадобился, интересно…

"Вам прислала личное сообщение Светлана Корчагина"

- Кто такая? Почему не знаю? - спросил Латышев у компьютера голосом киношного Чапаева в исполнении Бабочкина, выделил запись о сообщении и нажал Enter.

"Здравствуйте, Никита", - было в коротком сообщении. И все.

И все?

- Привет, - удивленно сказал Латышев. - А ты кто?

На сайт, где каждый желающий может разыскать своих одноклассников или одногрупников по высшему учебному заведению он попал благодаря какому-то Андрею Латышеву, живущему в Норвегии. Или однофамильцу или дальнему родственнику. Этот самый Андрей Латышев предлагал ему

Никите Латышеву вступить в сообщество Латышевых. Никита сначала подумал: а на хрена мне это сообщество? Родственников своих он находить не собирался. У него есть друзья, есть партнеры по бизнесу.

Родственники не нужны. Станут чего-нибудь просить, ну… понятно чего - денег конечно. Как узнают, что он не самый нищий человек в

России, так и начнут намекать: мол, помоги родному человечку. Нет,

Никита Владимирович не был жадным, но и давать деньги людям, про которых до сего времени и не слышал ничего, не хотел. Но потом поразмыслил: парень этот, как его - Андрей - живет в Норвегии, а с одной норвежской компанией фирма Латышева недавно заключила контракт на поставку семги и сельди. На очень впечатляющую сумму, между прочим. Иметь своего человека в этой скандинавской стране может быть и неплохо. Вступил. Все оказалось пустышкой. Парень в Норвегии жил на птичьих правах и вот-вот должен был вернуться на родину - в Россию.

Но была и еще одна причина вступления Латышева в это сообщество…

Перед смертью Латышев старший стал вдруг очень сентиментальным.

Неожиданно ему захотелось рассказать сыну об их предках и дальних родственниках, раскрыть семейные тайны и потребовать от Никиты начертать генеалогическое древо, восполнив со временем все пробелы.

Никита выслушал отца и пообещал. Но дела… дела… Владимир

Иванович умер, а Никита так и не успел выполнить обещанное. Позже, вступив в сообщество, Латышев оставил сообщение в гостевой книге о том, что жутко мечтает найти родных, и поместил на сайте эксэлевский файл со своим наброском генеалогического древа. Откликов до сих пор не последовало. Видимо, всем членам сообщества Латышевых была по барабану информация об их происхождении. Впрочем, как и самому

Никите Владимировичу Латышеву…

Вступая в сообщество, предлагалось заполнить анкету. Где родился, где живешь в настоящее время, в каких учебных заведениях получал образование. Латышев с трудом вспомнил номер школы и долго думал, стоит ли указывать институт, в котором отучился-то всего два с половиной года - пять неполных семестров? Подумал и вписал:

Полыноградский инженерно-строительный институт, гидротехнический факультет, кафедра гидромеханизации. Годы обучения: с 1975-го по

1978-й. Напротив факультета появились цифры - что-то более тысячи.

Это что, столько зарегистрировавшихся на сайте бывших студентов?

Кликнул мышкой, и появились ряды "собачек" с фотографиями его однокурсников. В основном там были те, кому до тридцати или чуть больше тридцати лет. Оно и понятно, решил Латышев, большая часть людей моего поколения с компьютерами не дружат, а про Интернет знают только понаслышке. Это молодых туда тянет, как магнитом… Латышев полистал электронные странички, и скоро ему это занятие надоело.

Больше на этот сайт он не заходил, а вот сегодня получил письмо…

- Так кто ты, незнакомка? - спросил Латышев, взглянув на фото неизвестной женщины, приславшей ему личное сообщение.

Фотокарточка была мелкая и не очень четкая. Можно было ее увеличить, предусматривалась такая функция, но Латышев не догадался этого сделать.

- Так, почитаем анкетку… Место проживания - город Владивосток.

Край земли! Знак зодиака - Дева. Ха! И я Дева. Возраст - сорок девять лет. Старовата для меня. Если ты просто хочешь со мной познакомиться, то… - Латышев снова взглянул на фото Светланы

Корчагиной. - А выглядит неплохо для своих лет. Хотя, фотография может сделана давно… Так, где училась… Школа. Не интересно, тем более, что не в Полынограде. ВУЗ… Ага! А институт тот же - ПИСИ.

Годы обучения - с 1975-го по 1980-й. Вместе поступали. Но мадам

Корчагина ВУЗ окончила, молодец! Не то, что он, обалдуй.

Факультет… Что за ерунда? Инженерно-экологический?.. Не было такого в то время, когда я там учился, точно помню…

Загудел мобильник, поставленный на вибрацию.

- Никита! Ты где? - Звонил друг Латышева и партнер по совместному бизнесу Олег Митин.

- Здорово, компаньон. Я дома. Где я могу быть в одиннадцатом часу вечера в понедельник?

- Твой домашний все время занят.

- Тем более… Занят - значит, я дома.

- Долго что-то разговариваешь. Я думал телефон сломался. Или ты трубку плохо положил и ушел куда-нибудь…

- Я в Интернете завис. Ладно, чего звонишь-то?

- Беда, Никита! - в голосе Олега Латышев уловил нотки паники.

- Ты не пугай меня так, а то недолго… Что случилось?

- Июльский контракт с москвичами помнишь?

- Ну…

- Встречная проверка налоговой. Сегодня узнал от кореша.

- А почему ты боишься этой проверки? Там же все четко. Мы произвели предоплату, москвичи в оговоренные договором сроки поставили товар. Мы его нормально оприходовали, реализовали через свои точки. Заплатили налоги. Чего бояться-то? Договор в порядке, сертификаты не липовые, у нас подтвержденные. Если у москвичей что не так, так это их проблемы.

- Ты кое-чего не знаешь…

- Чего? - насторожился Латышев. В висках снова запульсировала боль.

- Там одна буковка…

- Какая к черту буковка?!

- Понимаешь…, москвичам нужен был откат. Они дали мне реквизиты фирмы, куда его надо было сбросить. Ее название на одну буковку от основной фирмы отличается. Я сбросил на нее, как обещал… десять процентов от суммы контракта. То есть, часть товара мы как бы купили у них, а часть - десять процентов от всего количества товара - как бы у другой компании.

- Обычная схема. Москвичи без взяток не работают. Ну и что?

- Москвичи выслали нам документы - счет-фактуру, накладную - на весь объем от своей основной фирмы. То есть, кто-то из их бухгалтерии ошибся. Я им позвонил, сообщил, они обещали переделать эти документы и на десятипроцентную долю товара выставить документы от своей "помойки". Я потом закрутился и забыл проконтролировать.

Короче, ничего они не переделали, а наша уважаемая Матильда

Павловна… Ну ты же знаешь: лежат у нее документы, копятся…

Буковку она эту не заметила, и весь товар оприходовала от одной фирмы.

- Тьфу ты, блин!

- Я сейчас в офисе. Поднял документацию, разбираюсь. Смотрю, что сделать можно. Может ты того…, тоже приедешь? Мозговой штурм проведем…

- Ты этот контракт вел! - зло сказал Латышев. - Вы с Матильдой накосячили, вы и разбирайтесь. - И отключился. Потом закурил, посидел, соображая, немного успокоился и набрал телефон офиса.

Ответил Митин:

- Да!

- Ты Матильду вызвал?

- Нет.

- Вызывай. Спит, говоришь, старушка? Естественно, спит. Ничего, на пенсии отоспится. Будет отнекиваться, намекни, что может на пенсию раньше срока уйти. Давай. Я тоже сейчас подскочу.

Латышев выключил компьютер и стал собираться. Новый рабочий день

- вторник - начался раньше положенного времени.

 

2.

Уже пошел седьмой час вечера, но уходить домой Светлана Андреевна

Корчагина не спешила. Тихо гудел компьютер, из приоткрытой двери директорского кабинета не доносилось ни звука. В офисе фирмы

"Кассандра", по-видимому, уже не осталось ни одного работника.

Понятное дело, скоро Новый Год, все хотят пораньше уйти с работы, пробежаться по магазинам, заранее купить подарки родным и друзьям. И домой пораньше прийти, окунуться в семейный уют.

А Светлану Андреевну домой не несли ноги. Особенно сейчас, когда

Павлик в плавании… Новый год встретит где-то на экваторе. Всего лишь двадцать пять парню, а уже первый помощник капитана. Рассказал матери по секрету, что в пароходстве уже решено - вернется из этого плаванья, примет сухогруз "Павел Корчагин". Это очень символично: капитан сухогруза "Павел Корчагин" - сам Павел Корчагин. Но дело, конечно, не в символике; Павлика ценят в пароходстве, замечают его старания и умения, видят его любовь к морю.

А еще Павлик сказал, уже в порту, когда Светлана Андреевна провожала сына в рейс, сказал, что они с Анной решили пожениться.

Распишутся сразу, как только он вернется из плаванья.

- Мам, ты как на это… смотришь?..

Светлана Андреевна вынуждена была опуститься на ледяной парапет пирса. Ноги почему-то задрожали.

- Анюта - хорошая девочка, - начала она, - но…

- Она очень хорошая, мама. У нас… - Павлик почему-то отвел глаза в сторону. - Мы любим друг друга.

- Ну, если любите…

- Да, мам.

- Понимаешь, сын, я… как бы это сказать…, не готова, что ли… Мне надо подумать, осмыслить все. А где вы жить планируете?

Анюта же в общежитии живет… Ой, что я говорю? Понятно, где. С нами, конечно. У нас трехкомнатная квартира, у тебя своя комната есть. Там и жить будете. А потом что-нибудь придумаем… Ой, Павлик!

- Светлана Андреевна тряхнула головой. - Огорошил ты меня. Мне подумать надо.

- Я на три месяца ухожу. Подумай…

- Нет, ты не думай, что я против. Просто… неожиданно…

Без сына в доме холодно и пусто. Ни души, если не считать мужа с книжкой в руках, настолько породнившего с диваном, буквально вросшего в него, что эту композицию, состоящую из человека и дивана можно легко принять за странный и неодушевленный предмет мебели.

Пусто и холодно… В офисе сейчас, правда, тоже пусто.

Но уходить из одной пустоты в другую…

- Светлана Андреевна, - Корчагина вздрогнула от неожиданности - в двери возникла худощавая фигурка Марины, офис-менеджера "Кассандры", на личике девушки читалось явное смущение, - можно я тоже домой пойду? Все уже ушли…

- Ой, Мариночка! Я про тебя совсем забыла. Забыла, что сама поставила тебе такое условие - не уходить с работы без моего разрешения. Заработалась, с бумагами тут… Извини. Иди, конечно.

- А вы?

- Посижу еще… - Светлана Андреевна посмотрела на темный экран монитора, - поработаю немного.

- Вам что-нибудь надо? Может, кофе сделать?..

- Нет, спасибо. Если захочу, сама себе намешаю. Хотя…, знаешь что, включи-ка чайник. И иди.

- Спасибо, Светлана Андреевна. До завтра.

Она слышала, как щелкнул замок входной двери, как зашумел, закипая чайник, забулькал сердито и тоже щелкнул, отключившись.

Делать себе кофе она не стала, закурила и проверила электронную почту. Писем не было. Ни одного…

- Ну что, Светка, - сказала она сама себе вслух, - сиди, не сиди, ничего не высидишь… Кит, а Кит, почему же ты молчишь?.. Ведь наверняка прочитал мое приветствие… Прочитал и решил не отвечать?

Зачем тебе какая-то старая тетка?.. Или не прочитал?..

"Или прочитал, но не узнал?! - мелькнула вдруг догадка. - Ведь мог и не узнать. Тридцать лет как никак прошло. Я изменилась. Я сильно изменилась. И постарела…"

Светлана вдавила окурок в пепельницу, встала и подошла к зеркалу.

На нее смотрела женщина с короткой стрижкой и уставшими серыми глазами. О возрасте говорили морщинки у глаз и складки у кончиков рта. Впрочем, эти складки более говорили о решительности и твердости характера их обладательницы.

- Свет мой зеркальце, скажи, кто на свете… - начала Светлана и, не закончив фразы, ответила своему отражению: - Не ты. Точно не ты.

Ты и в юности-то красавицей не была. Ямочки на щечках, губки… бантиком. Тьфу! Кукла и кукла… Вот Олечка Макарова. Природа ей многое дала, да и следила за своей внешностью Олечка как никто из девчонок. Одевалась всегда модно и дорого. И выражение своего лица постоянно контролировала. Умела… В Олечку все парни в нашей группе влюблены были. И Кит…, наверное…

Она попыталась вспомнить Макарову, какой она была тогда, но в памяти почему-то возник другой образ - образ ее соседки по комнате в студенческом общежитии Наташки Зиминой. Наташка как-то рассказала ей, что Никита Латышев в нее страстно влюблен. У Светланы на языке вертелся вопрос: "Он сам тебе об этом сказал?", но она так и не спросила об этом подругу. Зачем? И так все понятно. В Наташку, как и в Олечку, невозможно было не влюбиться. Нет, она не была так хороша, как Макарова, но Наташкин веселый нрав и звонкий смех, постоянно звучащий в коридорах института в перерывах между парами и на этажах общежития, искорки в глазах… - все это било парней наповал. А ее грудь?.. Все парни вытягивали шеи, чтобы заглянуть в неглубокий скромный вырез Наташкиного платья или кофточки. И не только парни, но и вся мужская половина преподавательского состава.

А ведь в то наше время, вспоминала Светлана, многие девчонки не считали большую грудь достоинством. Помню, говорили, что если грудь не вмещается в собственную ладонь, это уже не грудь, а вымя… А может, мы, малогрудые, так говорили из зависти? Да нет же, нет.

Ерунда! Я же точно помню, мне тогда было даже жалко девчонок с большой грудью. А сами обладательницы пышной груди стеснялись, упаковывали свое "богатство" в белье на два размера меньше. Потому что пышная грудь превращала девичью фигурку в бабью. Девчонки обижались на своих мам за то, что в детстве, по-видимому, их неправильно кормили, раз такое выросло. Но только не Наташка. Она не стеснялась, она гордилась своей грудью и при малейшей возможности выставляла ее напоказ…

Светлана придирчиво посмотрела на себя в зеркало и огладила на боках свитерок, расправив плечи и выпятив грудь. А что, подумала она, у меня, зато сейчас все в порядке.

- У Кита с Наташкой наверняка что-то было, - сказала она вслух и показала своему отражению язык. - Ну и что? Мне-то какое дело до этого? Мне все равно - было, не было! - Зло сказала и тут же подумала: "зачем я себя обманываю?"

Она отошла от зеркала, выключила компьютер и стала собираться.

Сняла с плечиков голубую песцовую шубку, положила ее на диван, скинула туфли и натянула сапоги. Но… осталась сидеть на диване.

Думала, вспоминала…

… Двадцатидвухлетняя (почти двадцатидвухлетняя, через месяц, в сентябре 1980-го должно было исполниться двадцать два) выпускница

Полыноградского инженерно-строительного института приехала по распределению во Владивосток, чтобы начать работать в качестве мастера на одном из участков Приморского спецуправления гидромеханизации.

Ну и работу ты себе выбрала, удивлялись отец с матерью, когда их любимая дочка поступила не на архитектурный факультет, как планировала и как они сами того хотели, а на гидротехнический. Разве ж это женское дело - в сапожищах и телогрейке по стройкам носиться?

Почему обязательно в сапожищах? И почему по стройкам? спорила Света, может, я в проектный институт пойду работать. Я еще не решила…

Но пять лет мягкого подхода к профессии, стройотряды, преддипломная практика, которую она проходила в этом самом ПримСу, сделали свое дело. Девушкой она была решительной, целеустремленной и понимала - если уж делать карьеру в профессии, то только на линии. А в проектном институте можно закиснуть и превратиться в рядовую бабу, каждое утро, думающую о том, как бы поскорей закончился нудный рабочий день, и можно будет с радостью бежать домой, а каждый вечер, ложась в постель, вздыхающую: ну вот, завтра опять на эту проклятущую работу.

Светлану хотели оставить в управе, в ПТО, где она и проходила свою преддипломную практику - рассчитывала длины пульпопроводов, мощности устанавливаемых гидроциклонов, определяла точки кавитации - но она сама попросилась на один из участков. Хочу, объяснила, освоить профессию, начав с должности мастера. Ее и отрядили на один из участков управления - в карьер "Кедровый".

Сейчас она вспоминала, как, пройдя по скрипучим трапам плавбухты, держась за хлипкие леера, забралась на борт земснаряда. Там шла замена изношенных узлов. Впервые увидав землесос в разобранном виде,

Светлана едва не решила бросить все, бежать в управление и падать в ножки начальнику. Просить перевести ее куда-нибудь - в ПТО или в кадры на худой конец. Так ей стало страшно. Она вдруг поняла, что совершенно ничего не знает. Улитка, рабочее колесо, бронедиски, сальниковые уплотнения, отжимные насосы - все это в теории ей казалось другим. Теперь перед собой она видела груду ржавых железных деталей неясного назначения. И смеющиеся глаза бригадира Свеженца. И запах перегара от багермейстеров и рабочих карт намыва.

Но она крепко сжала зубы и решила всему учиться заново.

Спасибо бригадиру Свеженцу Владимиру Маркеловичу. Он, увидев, что девонька не упала в обморок и тотчас не слиняла в управление, просить о переводе в более теплое и чистое место, посмеялся какое-то время, поприкалывался над ней, но, поразмыслив и решив, что перекует мастерицу на свой лад, приступил к ее обучению. Научил за короткий срок всему. И не только доходчиво рассказал об устройстве земснаряда и технологиях намыва, которые, кстати сказать, немного отличались от теоретических, но и кое чему другому научил. Например, как обмануть маркшейдера при замере объемов, как уберечься от нападок начальства, что сделать, чтобы горно-технический инспектор Коржиков не написал лишнего в акте замечаний, а уехал довольный, обнимая портфель набитый не замечаниями, а копченым лососем. Замечания в акте должны быть, говорил Свеженец, и их должно быть не меньше десяти, иначе

Коржикова с работы выгонят. Но они должны быть не существенными…

Конечно, вразумляя девицу, Свеженец преследовал свой "шкурный" интерес, но его грамота пришлась молодой специалистке очень кстати.

Короче, за пару лет на линии Светлана обзавелась волчьими зубами и лисьим хвостом. А в профессии ей равных не было. На доске почета постоянно висел ее портрет, как лучшего линейного мастера и победителя социалистического соревнования.

Потом ей предложили должность начальника ПТО. Светлана новую работу потянула легко. Впрочем, совсем уж новой для нее эту работу назвать было нельзя, да плюс наработанный на линии опыт. Было немного трудновато на первых порах, потому что прежний начальник изрядно подзапустил многие проекты, но она быстро вошла в курс дела, несмотря на уже двадцатишестинедельный срок своей беременности и наладила процесс. Кое-кого из работничков пришлось заменить…

Чуть позже она стала главным инженером, а вскоре и управление возглавила.

А потом случилась перестройка. Казалось, все рухнуло. Заказов не стало. Денег соответственно тоже. Квалифицированные рабочие стали разбегаться. Светлана сначала слегка растерялась, но взяла себя в руки. Ей удалось быстро и без проволочек акционировать предприятие, которое стало называться сначала АОЗТ "Гидромеханизация", а чуть позже - ООО "Кассандра". Ее спрашивали коллеги: "почему Кассандра?".

Она в ответ улыбалась: "жила когда-то очень давно в Трое одна женщина, ее звали Кассандрой…"

Заказчиков удалось найти, работа пошла потихоньку. Вздумала параллельно заняться коммерцией. Чем еще заниматься в портовом городе, где регулярные рейсы грузовых паромов в Японию, как не торговлей автомобилями? Скопила деньжат, вложилась, но… В

"Кассандру" заявились коротко стриженные парни в кожаных куртках и слаксах и мягко намекнули, что в этом бизнесе все ниши заняты. Итог

- ни денег, ни машин. Прогорела, но не успокоилась. Япония подверглась нашествию ребят, одетых в малиновые пиджаки или чаще в кожу. Они ринулись в страну восходящего солнца за машинами, запчастями, и вообще - за всем, чего не было в России или было, но мало. Южная Корея тоже не осталась без внимания предпринимателей и бандитов. А вот Китай… В те годы там брать было нечего кроме фруктов. Туда везли все, что можно было в России купить за бесценок, заплатив чиновникам полагающуюся мзду - станки, оборудование, лес, металл (в том числе, металлолом), а оттуда - фрукты. Светлана подключила к своей коммерческой затее мужа, более или менее сносно знающего китайский язык. У Егора мама была наполовину китаянка, она и научила. Кроме того, он все свое детство и всю юность прожил в маленькой деревушке на границе с Китаем. В деревне было много давно уже обрусевших китайцев. Все они естественно говорили по-русски, но и китайский язык был в ходу. Кое-кто между собой общался на родном языке.

Светлана вместе с мужем организовала поставки из Поднебесной мандаринов и реализацию в Приморье. Мандарины из Китая шли в обмен на списанные отработанные трубы. Их дешевле было выбросить, чем отправлять на переплавку. Здесь тоже пришлось пообщаться с бандитами, но она подстраховалась заранее, заключив с одной из группировок устный контракт. Так все делали, кто хотел выжить.

Егор Корчагин сначала работал в семейной фирме коммерческим директором, но стал попивать, и Светлана Андреевна его уволила. Не сразу, конечно, долго уговаривала, пыталась лечить, но все бес толку. Пришлось уволить. Егор запил по-черному, куда-то исчез на долгое время, потом явился, сказал, что завязал, что исправился.

Но… это были только слова. Однажды ей все это надоело… Впрочем, уходов и возвращений мужа было много. Сейчас Егор не пьет, завязал.

Надолго ли? Говорит, навсегда. Не пьет, пока слово свое держит. Но и не работает нигде, целыми днями валяется на диване с дешевым детективом или смотрит телевизор. Предмет мебели, да и только. Вечно небритый, злой. Говорит, ищет работу… Да ты ж только телевизор смотришь, возмущалась Светлана, или муть эту читаешь! Да, отвечал

Егор, книжки я читаю, а что еще делать? А по телевизору бегущую строку смотрю…

Светлана Андреевна вздохнула и взглянула на часы. Подумала: "В

Полынограде сейчас только два часа дня… Чем ты сейчас занимаешься,

Кит?.."

Сдав офис на пульт, Светлана направилась к своей "тойоте". Ее старенькая "подруга" стояла покрытая пленкой замерзшего тумана и холодная, как покойник. Светлана закурила, ожидая, когда мотор согреется, и можно будет ехать. Небо над Владиком висело непроницаемое, туманное, и звезд не было видно ни одной. И луны не было. А с океана дул ледяной ветер.

Она привыкла к приморской зиме - сырой, неуютной, малоснежной, а порой и вовсе бесснежной. Просто привыкла, как привыкают к неизбежности, как привыкают ко всему - к жизни, которую нельзя изменить, хоть и очень хочется. Слишком все переплелось и запуталось, слишком много проблем, слишком крепок узел. Его не распутаешь, можно только разрубить. Но рубить нечем. Грызть? Можно, конечно, но зубы сломаешь…

Она часто скучала по снегу и яркому белому солнцу. Когда снег скрипит под ногами, когда деревья стоят, облепленные снегом, белые, похожие на невест в подвенечных платьях, когда снежинки падают с неба и мягко опускаются на ресницы. И тают на них, но не сразу.

Какое-то время лежат и отдают… нет, не свой холод, а свою ласку…

Как она любила, когда снежинки падают на ее ресницы!

Может, взять отпуск и махнуть куда-нибудь? Где настоящая зима и настоящий снег… В Полыноград?..

Когда Светлана открыла дверь, она сразу уловила запах жареного мяса. Подумала: "Неужто Егор сподобился ужин приготовить?"

Муж вышел с кухни и помог ей снять шубку, чего не делал так давно, что Светлана уже забыла, когда это было в последний раз.

Потом опустился на колени и расстегнул молнии на сапогах. Что за дела? Прямо, светопреставление какое-то! Она взглянула на Егора и заметила, что муж гладко выбрит.

- У нас в холодильнике говядины не оказалось, а я не догадался купить по дороге, - виновато сказал Егор. - Я свинину пожарил. Знаю, что ты говядину любишь…

- Неужто ты вставал с дивана и выходил на улицу? - удивилась

Светлана. - Что могло такое случиться, что ты вышел из дому?

- Я на работу устроился! - торжественно объявил супруг.

- Да ну?

- Да. Сегодня первый день отработал.

- И кто тебя такого взял? - насмешливо спросила Светлана, запоздало подумав, что этот вопрос может показаться Егору обидным.

Но Егор не обиделся.

- В наш мебельный оформился. Пока грузчиком. Потом обещают перевести в экспедиторы. Спрашивали о правах, но ты же знаешь, меня их лишили. Теперь заново сдавать придется… Так, иди мой руки, переодевайся и за стол. Я уже два раза разогревал овощи. А свинина у меня в духовке…

Светлана заставила подождать себя еще немного. Она не стала мыть руки, а встала под душ и долго стояла, греясь горячими струями. Но холод не ушел, он цепко держался внутри. За душу уцепился, усмехнулась Светлана…

Они сидели на кухне и молча ели. Они вообще редко говорили друг с другом.

- Понравилось? - спросил Егор, дождавшись, когда Светланина тарелка опустеет. Собственно, Светлана положила себе только один самый маленький кусочек свинины и половину столовой ложки овощей.

Есть совершенно не хотелось, хотелось большой бокал горячего кофе со сливками и закурить, но проигнорировать мужний кулинарный подвиг ей показалось перебором.

- Ничего, - пожала плечами она. Хотела этим и ограничиться, но устыдилась неопределенности в ответе и добавила: - Съедобно. Вполне.

Не ожидала… Спасибо. - На большее ее не хватило.

Егор расцвел:

- Я помою посуду!

- Хорошо.

- Иди, отдохни.

Почему-то кофе пить расхотелось. С сигаретой в руке Светлана вошла в зал и включила телевизор. Попрыгала по каналам и не остановилась ни на одном. Передавали новости, кто-то устранял последствия стихийного бедствия, не смешно дурачился Петросян, Брюс

Уиллис спасал мир, пели песни фабриканты, кого-то прогоняли обитатели "Дома-2". Одно и то же… Она выключила телевизор и пошла в комнату сына, постояла в дверях, погрустила. Отметила, что неплохо бы в выходные снова все пропылесосить и помыть полы.

"А может у Павлика в комнате шторы сменить?.. А детскую кроватку можно будет поставить вон в том углу. Да точно в том… Господи! Я уже о внуках думаю. Их может, еще и в планах-то у Павлика и Анюты нет, а я… размечталась".

Ночью Егор придвинулся к ней и горячо задышал в шею.

- Свет…

- Чего тебе?

- Не спишь?.. - он задышал еще активней.

Понятно, подумала Светлана, за ужин надо платить…, и вспомнила свой давнишний разговор с подругой, начальницей отдела кадров доперестроечного ПримСу, Ниной Никитиной. Светлана совсем недавно вышла замуж за Егора, а у Никитиной был уже довольно большой стаж замужества - целых пять лет. Никитина тогда призналась, что мужа своего она давно не любит. "А может, и не любила никогда, - сказала она, пожав плечами, - только казалось. Молодая была, глупая. Думала, а какая она любовь? Может, то, что у меня с Мишкой и есть любовь? Я и сейчас-то не знаю, что это такое - любовь. Да и есть ли она вообще… Живем. Вместе обедаем и ужинаем, вместе спим… Привычка".

"Но как же вы… спите? - Света округлили глаза, в те времена она была еще наивной дурочкой. - Как ты с ним…, если не любишь?". "А что такого? Лежать-то я могу…"

- Лежать-то я могу, - тихо прошептала Светлана.

- Что? - не расслышал муж. Светлана не ответила.

…Минут через пять Егор, удовлетворенно посапывая, уже спал на своей половине супружеского ложа.

- Лежать-то я могу, - громко повторила Светлана и пошла в ванную.

Потом она включила компьютер, стоявший в ее так называемом кабинете - переоборудованной лоджии (для этой цели пришлось украсть часть гостиной), вошла в Интернет и проверила почту. Пусто.

Разозлившись и вдруг решившись в этой злости, написала:

"Кит, здравствуй! Ты очень удивил, оставив без ответа мое приветствие… Хотелось бы знать, почему… За этот год мне удалось разыскать несколько однокурсников - ребят и девчонок

- реакция у всех была очень положительная.

… Будь здоров! С Наступающим Новым годом!"

 

3.

Работали до утра.

- Все будет нормально, уверяю вас, Никита Владимирович, - невнятно лепетала утомленная ночным бдением Матильда Павловна. - Я сделаю исправления, отнесу в налоговую справку… Вот только документы…

- Все будет, - пообещал Латышеву Олег. - Москвичи там тоже сейчас не спят, у них там тоже… мозговой штурм. Документы вышлют завтра же…, то есть, сегодня уже. Фельдъегерской почтой. Задним числом оформим, и все будет тип-топ.

- Очень надеюсь на это, - проворчал Латышев и поморщился от боли

- у него раскалывалась голова. - Поеду домой, голова болит.

- Конечно, поезжай. А мы тут с Матильдой Павловной еще поработаем. Я факс буду ждать. Мне сначала документы по факсу сбросят, для Матильды Павловны, а потом фельдъегерской почтой пошлют. Ну и поруковожу малость. - Олег повернулся к главбуху: -

Матильда Павловна, у нас…

На улице было холодно. Выйдя во двор, Латышев увидел, что его

"икс пятый" занесен снегом и похож на сугроб. Возле машины суетился

Женька, работавший в его фирме водителем газели-термобудки, предназначенной для развозки товара по точкам. Женька, вооружившись метелкой, очищал баварца от снега. Это не входило в его обязанности, просто, решил помочь старому другу и… так вышло - нынешнему начальнику.

- Ты что, Никита Владимирович, ночевал, что ли на фирме? - спросил он, увидев Латышева.

- Пришлось. Проблемы кое-какие возникли.

- Понятно…

Женька был другом, может, даже лучшим другом, но на работе он всегда соблюдал дистанцию - даже когда поблизости никого не было, называл Латышева по имени и отчеству. Правда, на "ты".

Рабоче-крестьянский дух не выветривается. А знакомы они были давно, еще с тех времен, когда вдвоем возили апельсины в Клим - в город конечного потребителя. Хотели наработать первоначальный стартовый капитал для запланированного совместного бизнеса. Правда, ничего они тогда не наработали. Так, на жизнь - на еду, на выпивку, на девочек…

- Сейчас домой?

- Да. Отоспаться хочу. Голова что-то…

- Слышь, Никита Владимирович, что-то в последнее время, замечаю, ты часто стал на голову жаловаться. У меня есть эскулап знакомый.

Хороший врач, иглотерапевт, экстрасенс, еще кто-то… Я его возил когда-то. Ну, когда мы с тобой апельсиновую эпопею прикрыли. Ты в

Турцию за шмотками рванул, а я как всегда за баранку. Целый год его возил. Теперь перезваниваемся иногда. Хочешь, договорюсь, он тебя посмотрит. Иголок в башку навтыкает, если что. Должно помочь, мне помогло.

- У тебя что, тоже головные боли были?

- Не-а. Это ты головой работаешь, у тебя она и болит. А я баранку кручу. У меня профессиональное заболевание…, ну ты понимаешь.

Сидеть на жопе много приходится.

- А-а-а, понятно. И что, говоришь, помогло? Иглоукалывание?

- Помогло. Вот, без операции обхожусь… Так что, договариваться?

- Да не надо, Женька. Просто ночь не поспал, вот и…

- Да, годы наши… А помнишь, как мы с тобой по нескольку суток к ряду не спали? Ночью на складах грузишься, полдня едешь, потом вторую половину дня по овощным магазинам в Климу товар развозишь, а потом, чтобы с бабками не ночевать - в обратный путь. И ничего.

Молодые были…

"Неужели я уже старик? - подумал Латышев. - Одна бессонная ночь и вот они - проблемы со здоровьем… Нет. Ерунда, возраст тут не при чем. Просто устал. Не сегодня, а вообще. Надо отдохнуть. Как только решится вопрос с москвичами, полечу в Таиланд. Или еще куда…"

Дома его ждало электронное письмо.

"Светлана Корчагина прислала вам новое личное сообщение"

О как!

Латышев открыл и прочитал:

"Кит, здравствуй! Ты очень удивил, оставив без ответа мое приветствие… Хотелось бы знать, почему… За этот год мне удалось разыскать несколько однокурсников - ребят и девчонок

- реакция у всех была очень положительная.

… Будь здоров! С Наступающим Новым годом!"

- Вот тебе раз! - озадаченно произнес Латышев. - Ты еще и обижаешься, детка? Да кто ты такая? Я тебя знать не зна… - Он вдруг замер с открытым ртом, пялясь в монитор.

Кит?!

Только один человек на свете называл его так. Лишь мама называла его Китом, но чаще Китенком, а все почему-то только Никитой и

Никитосом. Никитой Владимировичем.

И только она…

Он вдруг узнал ее. Тотчас же. Резко. Моментально. Несмотря на плохую четкость и малый размер фотографии. Он смотрел и смотрел.

Вдруг увидел, что под фотографией вопрос "Увеличить размер фотографии?", кликнул мышкой, и на мониторе появилось укрупненное изображение его… очень давней знакомой, девушки из прошлого, вчерашней таинственной гостьи из зазеркалья.

Он защелкал по клавиатуре:

"Светка? Касаткина? Касатка! Ты?!! Прости, что не узнал сразу. Сегодня ты назвала меня Китом, и я сразу понял, кто мне пишет. А потом увеличил фото и узнал знакомые черты. Ты сама виновата, сбила с толку довольно известной фамилией. Но я никак не мог связать ее, эту фамилию, с тобой. И факультет какой-то дурацкий, в упор такого не помню. Напиши мне на мыло:… Хоть пару строк. Буду знать твой электронный адрес и напишу длинное письмо.

Обязательно напишу, обещаю. Только ты не обижайся, что не признал сразу. И не исчезай. Пожалуйста.

Жду ответа, и будем друзьями".

Кит нажал "отправить" и посмотрел на часы. Восемь часов утра. Во

Владивостоке сейчас глубокая ночь. Спит Касатка…

Ему захотелось еще что-нибудь написать, но он подумал и не стал.

Надо поспать, думал он, надо обязательно выспаться. Он отключил телефоны - и квартирный и мобильный - и завалился в постель.

Но уснуть не смог. Кит долго лежал без сна и вспоминал.

… Студенческие годы… Беспечная, бесшабашная юность.

Кит вернулся из армии, отслужив положенные два года. Служба не была легкой. За границей, в Чехословакии.

Два года без отпуска!

Отпуска вообще-то давали, но не часто и далеко не всем. Чтобы получить его мало было иметь полный набор воинских значков и быть отличником боевой и политической… Надо было быть заметным. Никита был заметным, но не в том смысле, который требовался. Он был дерзким и честолюбивым, а надо было эти два качества спрятать подальше.

Засунуть их в известное место. Надо было громче всех орать "Я!" на поверках, а по команде "Ровняйсь!" голову поворачивать так резко, чтобы звездочка на фуражке оставалась на месте и по-прежнему смотрела анфас. Надо было громче всех петь на плацу во время вечерней прогулки строем, когда уже хочется отбоя, а не прогулки, дурацкие строевые песни типа: "Не плачь девчонка". Надо было не перечить командирам, а беспрекословно выполнять их приказы, если они даже на первый взгляд (да и на второй тоже) казались глупыми и бессмысленными, выполнять, как того требовала присяга, и как говаривал командир третьей роты, в которой служил Никита, майор

Кутепов: "Получил приказ - пулей лети его исполнять! И не думай, мать твою! В армии есть кому за тебя думать".

Два года без отпуска. Два года без женщины…

Демобилизовавшись и приехав домой, Никита сразу ударился во все тяжкие, стал, так сказать, наверстывать упущенное… Чередой пошли вечеринки и знакомства с девушками. Желающих побарахтаться с юным мускулистым красавцем было предостаточно. Но отец сказал однажды:

"Бабы бабами, но пора и о своем будущем подумать. Учиться пойдешь куда?". Никита пожал плечами: "Работать, наверное, пойду. Вот только не решил куда. Может, на завод? Или на стройку?..". "Наработаешься еще, - возразил отец, - на заводе и на стройке. Давай так. Я еще пока семью содержать в состоянии. Иди, учись. На дневное. О деньгах не думай. А с бабами давай-ка… завязывай".

О поступлении в ВУЗ, о котором в своих письмах постоянно твердили отец и мать, и о котором говорил отец, когда ему уже изрядно надоели

Никитины "дембельские" гулянки, прямо сейчас не могло быть и речи.

Дембельнулся Никита в ноябре, когда вступительные экзамены давно закончились. А сейчас уже декабрь шел, три с лишним месяца вчерашняя абитура грызла гранит науки. Да и не помнил Никита ничего из школьной программы, то малое, что знал, с грехом пополам отучившись десять лет в ненавистной ему школе, выбили из его башки всякие

Чубайлы и Кутеповы. Оставалось одно - устраиваться на работу и думать - стоит ли обременять себя лишними знаниями, поступив на подготовительные курсы и готовясь к вступительным экзаменам в институт в будущем году. В общем-то, он не сделал ни того, ни другого. На работу пока устраиваться не спешил, а думать о своем будущем ему было лень. Но батя подумал за него. Пришел как-то с работы и сказал:

- Сынуля! Сегодня у тебя гулянка отменяется. Завтра с самого утречка пойдешь в деканат подготовительных курсов ПИСИ и расскажешь там о своем желании учиться на нулевом факультете. Занятия уже идут, но я договорился, тебя возьмут. Догонишь.

- Как это? Как это? Что за пися такая?

- ПИСИ - это Полыноградский инженерно-строительный институт.

Закончишь летом нулевой курс, или как он еще называется - рабфак - и, сдав выпускные экзамены, автоматически поступишь на первый курс.

Факультет сам выберешь. Потом, когда рабфак закончишь.

- Пап, так я ж ни фига не знаю. Как я учиться на этом рабфаке буду? Как я буду догонять? Я же дурак-дураком. Я в армии кирпичную стену головой пробивал.

- А кто не дурак? Ты мне умного покажи. Кое-кто и стену головой пробить не сумеет.

- Строительный… - засомневался Никита.

- Нормальная профессия. Как раз твое умение ломать кирпичные стенки пригодится.

- Может, лучше сразу… на стройку. А что? У нас в армии дембельская стройка была. Я умею раствор месить, а стенки не только ломать, но и кирпичи класть…

- Намесишься еще. Накладешь… полные штаны. Все. Я все сказал!

Дальше спорить с отцом Никита не стал, и вместо запланированной вечеринки пошел спать. А утром пошел в институт.

Никита был бесконечно удивлен, увидав среди студентов нулевиков своего однополчанина Шурика Савко. Оказалось, что Шурик на рабфаке с первого дня. Ну, правильно, он же с первой партией дембельнулся.

Шурик и в отпуске побывать сумел и с первой партией на гражданку отбыл. Шурик вообще был парнем дисциплинированным и правильным.

Вернувшись в свой родной Клим, быстро сориентировался, приехал в

Полыноград, остановился у каких-то дальних родственников и поступил на рабфак. Савко хотел стать гидротехником еще до армии, поступал в

ПИСИ, но не прошел по баллам. Вот теперь, кажется, его мечта сбудется.

- А ты куда пойдешь?

- Не знаю… - пожал плечами Никита.

- Давай вместе на гидротехнический. Знаешь, как гидрачи живут!

Романтика. Вся жизнь на воде. Природа, рыбалка, то, се…

- Я рисовал когда-то неплохо. Может, на архитектурный?..

- Ты? Рисовал? Вот не знал. А что ты в штаб писарем не пошел? Я помню, нас всех спрашивали, кто рисовать умеет, писарей искали. Ты промолчал почему-то.

- Первый закон в армии какой? Подальше от начальства, поближе к кухне.

- Так ты ж и в хлеборезы не попытался пролезть…

Никита хмыкнул.

Вошел преподаватель и начался урок математики.

Никита смотрел на доску, на преподавателя, слушал его, пытался вникнуть…, тяжело ему было, одним словом. Но только на первых порах. Где-то через недельку занятий учиться Никите вдруг понравилось, и он стал все понимать. Даже удивлялся - как это он ничего не понимал раньше? Он без труда догнал своих одногрупников

(кстати, на рабфаке учились дебилы похлеще Никиты), успешно сдал экзамены. Куда подавать заявление, на какой факультет, он долго не мог определиться, а определяться надо было через пару месяцев после начала занятий. Он действительно неплохо рисовал. В школьном аттестате по рисованию у него стояла пятерка. Кстати, единственная.

Может, на архитектуру рвануть? Правда, давно не рисовал ничего, но стоило попробовать. Параллельно с занятиями он устроился на курсы рисования. Рисовал, учился рисовать - вроде бы получалось. Перед выпускными экзаменами рабфака, за месяц до них, проводилось три тура рисования для тех, кто планировал продолжить образование на архитектурном факультете. Кто эти туры не проходил, могли переписать заявление. Шурик постоянно агитировал Никиту:

- Ты что, хочешь за кульманом всю жизнь простоять. Плесенью покроешься. Вот у "гидрачей" жизнь…

На первом туре рисовали геометрический натюрморт, который Никита закончил раньше всех и получил за него пятерку. На втором - заданием была капитель. Опять пятерка. А Шурик все зудел. И препод по физике в свое время заканчивал гидрофак и лет двадцать отработал на строительстве многих ГЭС. Таких прелестей понарассказывал! Никита колебался. А придя на третий тур, вдруг решился. Одним росчерком карандаша нарисовал абрис головы Лаокоона и поместил в этом абрисе улыбку от уха до уха. На глаза и нос античного героя Никиты не хватило. Заявление было переписано в тот же день, а первого сентября

1975 года Никита Латышев стал учащимся первого курса гидротехнического факультета ПИСИ - Полыноградского инженерно-строительного института.

Касатка… Света Касаткина… Ее он и не заметил сразу. Почему-то не остановился его мужской взгляд на скромной и тихой девушке, приехавшей откуда-то из провинции. Было на кого смотреть. Оля

Макарова, например. Или Наташа Зимина… Но вообще-то, у Никиты уже к тому времени появилась зазноба - соседка по подъезду, двадцатипятилетняя разбитная бабенка, работающая продавцом в гастрономе напротив. Он не был в нее влюблен, сердце Никиты было совершенно свободно. Но Ирка, так звали его подругу, жила рядом.

Ходить никуда не надо. Провожать, потом возвращаться. Да, в общем-то, и деваха была что надо. Крашенная блондинка с шикарным бюстом и стройными ногами. А глаза синие, еще более синие, чем у

Никиты.

Так и проучились Никита с Касаткой, практически не замечая друг друга, два года. Слушали лекции в одних и тех же аудиториях. Но всегда сидели в разных рядах. Собственно, не выбирали места подальше друг от друга, так получалось. Ходили на семинары и на лабораторные занятия. Но не замечали друг друга. Вместе отмечали студенческие праздники, гуливанили на пирушках в общаге. Как сейчас принято говорить - тусовались в одной компании. Вместе, но не рядом. Почему?

Сейчас Никита никак не мог этого понять. Где были его глаза?..

Почему целых два года он не замечал Касаткиной красоты?

А после второго курса была геодезическая и гидрологическая практика на полигоне в Ноздрево…

Оторвал Латышева от воспоминаний звонок Олега Митина.

- Выспался?

- Более или менее.

- А, разбудил. Извини. Спешу доложить. Все в порядке. Факс получил. Завтра фельдъегерской почтой…

 

4.

Утро началось как обычно. Светлана Андреевна быстро провела планерку. Она довольно резко покритиковала бездельников из производственно-технического отдела за то, что тянут с проектом по

Камчатке. Потом потребовала от бухгалтерии быстрейшего подведения итогов по году. Потом велела главному инженеру и главному энергетику

(он был един в двух лицах) Ляпину Виктору Николаевичу срочно выехать в командировку в Комсомольск-на-Амуре и на месте разобраться с непрекращающимися авариями на подстанции.

- Заодно и вы, Василий Иванович, - обратилась она к кадровику, - с Виктором Николаевичем прокатитесь. Посмотрите, как там живут наши работники, в каких условиях.

- Но…, - начал Ляпин, - Новый год на носу. Боюсь, не успеем мы с Чуйкиным вернуться до праздника.

- А вы успевайте. Прямо после планерки - за билетами. Получите командировочные - и вперед! Все ясно? - Это уже ко всей аудитории. -

Тогда по местам. Работайте. А ты, Кабиров задержись. Отдельный разговор имеется.

Все вышли из кабинета.

Сергей Сергеевич Кабиров, нынешний коммерческий директор

"Кассандры" остался, как ему было сказано. Сидел, развалившись в кресле, и с улыбкой глядел на свою начальницу. Они со Светланой

Андреевной Корчагиной были знакомы с незапамятных времен. Кабиров тоже был выпускником ПИСИ, но окончил его на два года позже. Так же, как и Касаткина, распределился в ПримСУ и даже сменил ее в

"Кедровом", когда Свету перевели в управление. Потом он так и шел по ее следам. Касаткина, нет, тогда уже Корчагина, в главные инженеры - он в ПТО. Она начальником управления, его - в главные инженеры определила. А позже, когда Егор не оправдал ее надежд, заметила коммерческую жилку в Кабирове. И Сергей Сергеевич возглавил коммерческий отдел. Там он оказался на своем месте. Быстро расширил бизнес, предложив два новых направления.

Сегодня начальничьего разгона Кабиров не боялся. С коммерцией, он полагал, все было в порядке - контейнер с новогодними подарками должен был вот-вот прийти из Хабаровска, и еще два с сюрпризом из

Красноярска, а китайские фрукты уже были развезены по магазинам.

И все же что-то тревожное попискивало в груди.

- Ты что развалился, Сергей Сергеевич? - строго спросила Светлана

Андреевна. - Как у себя дома. Ногу на ногу положил. Ты в кабинете директора фирмы, между прочим.

Кабиров демонстративно выпрямился и сложил руки на столе, как примерный первоклассник.

- Ругать будете, Светлана Андреевна? - спросил дурашливо.

- Ты думаешь, не за что?

- Думаю. В вверенном мне подразделении все идет как учили.

- Ой ли?

- Абсолютно. Контейнер с новогодними безделушками на подходе.

Мандарины…

- Стоп, - перебила коммерсанта Светлана. - Я о трубах.

- О трубах…

- Да, о трубах. Почему еще не начались отгрузки? Я тебя спрашиваю, коммерческого директора. Или ты решил, что основная твоя задача - мандаринами торговать? Нет, дорогой Сережа. Твоя главная задача - производство обеспечивать. Всем необходимым. Я о восстановлении бронерубашек и бронедисков на РМЗ сама договорилась.

Думаешь, я теперь всегда за тебя работать буду?

- Ну что ты, Света! Не думаю я так…

- Так что с трубами?

- На челябинском трубном заводе какие-то проблемы с трубопрокатным станом, на котором наш диаметр катают. Но обещают в первых числах января все проблемы решить и начать отгрузки.

- В первых числах? - усмехнулась Светлана Андреевна. - Полмесяца они пьянствовать будут.

- Почему полмесяца? Рождество отметят и… с новыми силами, так сказать…

- Не с новыми силами, а с глубокого похмелья. Решат они проблемы, как же! А что за проблемы?

Кабиров пожал плечами.

- Может тебя в Челябинск отправить? Выяснить?

- Смилуйся, госпожа! - Кабиров сполз с кресла на колени и театрально вознес руки вверх. - Не губи! Я не хочу Новый год в аэропорту встретить.

- Так и быть, - смилостивилась Корчагина. - Отметишь Новый год и рождество, и дуй к поставщикам. И в Челябинск и на РМЗ и в Хабаровск на "Дальэнерго". Ты сам знаешь куда, мы с тобой этот маршрут уже обсуждали. Все понял?

- Все.

- Иди, коммерсант… Слушай, а что это за контейнеры из

Красноярска? В желдорнакладной указано - товары народного потребления.

- Суприз.

- Конкретней!

- Дюфсит. К Новому году. Поднимем более ста процентов.

- Сейчас дефицита нет. Есть только недобросовестные поставщики.

Ладно… В этих ста процентов уверен?

- Более чем.

- Ладно, иди.

Кабиров задержался в дверях:

- Свет, а ты что такая?..

- Злая?

- Раздраженная…

- Нормальная.

- Любовника бы тебе хорошего, вот я что скажу.

- Где ж его взять? Вот ты, например…

- Я не могу.

- Почему? Я знаю, ты своей жене изменяешь.

- С тобой не смогу.

- Что, такая страшная и старая?

- Ну что ты?! Вовсе нет. Понимаешь…, ты мне как сестра. И еще…, я тебя боюсь.

- Меня?

Светлана прыснула в кулак, а потом не удержалась и засмеялась в голос. Хохотала и не могла остановиться. Кабиров пятясь и хитро улыбаясь, вышел из кабинета.

Отсмеявшись, Света подошла к зеркалу.

- Ну, вот подруга. Докатилась. И на кого ты похожа? Тебя уже мужики боятся. Немудрено, что и Кит испугался…

На всякий случай она проверила почту. А в ящике было письмо.

Тревожно забилось сердце, почуяло…

Письмо было от Кита. Он писал… Собственно, ни о чем. Но он узнал! Он все-таки узнал меня! А если бы я не назвала его Китом?

Узнал бы? Не буду ломать голову. Главное - он узнал и ответил. Кит, милый далекий Кит…

"… Жду ответа, и будем друзьями…"

Конечно, будем. Кит, Кит, мы с тобой обязательно будем друзьями, потому что… Потому что никем другим быть не можем. Короче: потому что потому…

Касатка написала:

"Да, Кит, это я. Я не обиделась, что не узнал и не вспомнил сразу. Я сменила фамилию в 81-м году по причине замужества.

Стала Корчагиной. Факультет дурацкий? Это какой-то новый факультет, просто нашего гидротехнического не нашла.

Удачи, счастья, здоровья тебе и твоей семье в Новом году!

Будем друзьями. Жду ответа".

Хотела добавить: "Очень жду", но передумала.

Отправила.

"Короткое письмо, как ты просил, Кит. Несколько строчек. Ответит, тогда… Зря я поторопилась. Зря про семью… Слишком прозрачный намек. Какое тебе дело - есть у Кита семья, нет ли ее? Вот дура!

Дура несчастная! Но… что сделано, то сделано".

Светлана Андреевна вздрогнула, когда запиликал зуммер внутренней связи.

- Светлана Андреевна, к вам тут Чуйкин.

"Сейчас будет от командировки отпрашиваться" - подумала Корчагина и ответила Марине:

- Пусть заходит.

В кабинет как-то боком вошел кадровик - Чуйкин Василий Иванович - человек еще в принципе нестарый, но настолько неухоженный, в замызганном каком-то пиджачишке, натянутом на животе до резких складок, плохо подстриженный, с перхотью в волосах и на плечах, что выглядел гораздо старше своих тридцати девяти.

- Проходите, Василий Иванович. Присаживайтесь.

- Вот, - Чуйкин достал из папки лист бумаги. Еще один листок выпал из нее и спланировал к телевизору. Чуйкин сходил за листком, кряхтя наклонился, поднимая его, сунул в папку и вернулся к столу.

Сел на краешек кресла. - Это новое штатное. Надо подписать.

- Хорошо, - Светлана Андреевна положила листок на край стола. -

Но вы же не за тем пришли, Василий Иванович. Штатное расписание могли офис-менеджеру оставить.

- Вот, - снова повторил кадровик, вынимая из своей папки "летуна".

- Что это? - Светлана Андреевна быстро прочитала текст - всего одна строчка. - Хотите уволиться? Причина?

Василий Иванович резко передернул плечами, словно у него вдруг зачесалась спина.

- Не хотите в командировку ехать?

- При чем здесь это? Ваши приказы в фирме обсуждать не принято.

Сказали ехать - поеду. А вот когда вернусь… Короче - с нового года я хотел бы…

- Но почему, Василий Иванович? Вас не устраивает зарплата? Или я вас как директор предприятия не устраиваю?

Чуйкин снова передернул плечами. Это уже стало походить на нервное расстройство. Посмотрев кадровику в глаза, Светлана поняла, что Василий Иванович и правда очень расстроен. Можно даже сказать - убит горем. И на планерке он вел себя очень тихо. Сидел, погруженный в себя. Даже на неожиданное ее указание съездить в Комсомольск никак не отреагировал. Впрочем, Василий Иванович вообще никогда бурно ни на что не реагировал. Флегматик.

- У вас что-то случилось, Василий Иванович?

- Почему?.. Нет… Ничего у меня не случилось. Все в порядке…

Все у меня в порядке. В полном… Да.

- Но я же вижу, Василий Иванович, что у вас…

И вдруг Чуйкин всхлипнул. Как женщина. И закрыл лицо ладонями.

Светлана Андреевна глядела на его руки с обкусанными до мяса ногтями и не знала как себя вести, что говорить. Такое она видела впервые, чтобы мужик плакал.

- Извините. - Чуйкин достал несвежий носовой платок и вытер слезы, следом высморкался. Успоковшись, сказал: - Если будете настаивать на отработке, - пожал плечами, - что ж, отработаю…

Подпишите мое заявление. Пожалуйста…

- Хорошо, я подпишу. Но… может, расскажете, что у вас случилось? Может, мы вместе найдем более разумное решение? Какой-то компромисс?

- Вместе? - Чуйкин поднял на Корчагину глаза; они были красные, а во взгляде стояла боль.

- Вместе. А почему нет?

- Можно я закурю?

- Конечно. Вы знаете, что в моем кабинете курят. Я сама курю.

- А я вот не курил семь лет. Начал…

Светлана Андреевна подвинула Чуйкину пепельницу. Он закурил.

Долго молчал, потом спросил:

- Светлана Андреевна, вы своему мужу изменяете?

Светлана было возмутилась, естественным образом отреагировав на бестактность вопроса, но еще раз взглянув на пришибленного и несчастного Василия Ивановича, сдержалась.

- В смысле… когда-то изменяли? Увлекались другими мужчинами?

Ну, в молодости? - В этом дополнении бестактность Чуйкина достигла апогея, но Светлана опять сдержалась, только усмехнулась про себя:

"Когда-то…, в молодости. Сейчас-то конечно… Какие могут быть увлечения в моем теперешнем возрасте?.."

- Нет. Никогда. Ни разу, - ответила она и вдруг почувствовала, что краснеет. Подумала: "Да. Изменяла! И не раз. Много, очень много раз. Правда…, только мысленно. Ох, Кит, знал бы ты, сколько раз я изменяла мужу. С тобой изменяла. Даже…Господи, какая ты распутная,

Касатка…".

Даже во время исполнения супружеского долга, она лежала, как советовала ее подружка Нинка Никитина, но умудрялась изменять мужу.

Лежала в объятиях Егора, а мысленно была с другим. Очень редко она испытывала настоящее наслаждение, но иногда случалось. Егор был счастлив в эти минуты и горд, он приписывал себе, своей мужицкой силе чужую заслугу…

"Кит! Эх, Кит… Ну почему же все так… неправильно?.."

- А мне жена изменяет! - трагический голос Чуйкина вернул

Светлану в действительность.

Светлана Андреевна тоже закурила.

- Вы уверены? Может, кажется…

- Да я их застал! С-сука! На месте преступления застал. Позавчера с Камчатки вернулся, а они в нашей спальне… Нашла себе… красавчика! Я его знаю, они вместе работают. Он ее начальник. Вот и трахает… подчиненную. А я… - Чуйкин снова заплакал и стал утираться платком, - я ведь люблю ее. До сих пор люблю. И всегда любил… Я знаю, я не Бельмондо, очень даже не Бельмондо. Но и ведь меня можно любить. Можно?..

- Да, конечно… - без особой уверенности в голосе поддакнула

Светлана.

- Я же все для нее… Видите, как я одеваюсь. Я ей все… Все, что захочет. А она вот так со мной…

- Вы думаете увольнением решить свою проблему? - излишне жестко спросила Корчагина.

- А? Нет. При чем здесь?.. Я уехать хочу.

- Далеко?

- Очень. В Калининград. На другой конец России. Там ведь все мои.

Уеду к своим. Там сестра с мужем. Мама… похоронена.

- Василий Иванович, от себя самого вы все равно не сможете убежать. Если вы любите свою жену… - Она говорила убитому горем кадровику какие-то слова, а сама думала: "Правильно. Все правильно.

Уехать, начать жизнь заново, пока есть время, пока есть такая возможность. Потом поздно будет. Правильно решил Василий. Третий всегда лишний. Он должен уйти. Вот только кто третий?.."

Чуйкин передернул плечами.

- Там… по-другому все будет. С чистого листа начну… Простите,

Светлана Андреевна… Разоткровенничался. Разбабился. Простите.

- Подумайте еще. Можете не ехать с Ляпиным. А впрочем, лучше будет, если поедете. Развеетесь немного. Может, по-другому что-то решите. Будете выпивать там с Ляпиным… да что там, обязательно будете. Мой совет - не рассказывайте ему ничего. Мужикам не понять ваших слез и вашего горя. Ляпин только посмеется над вами… А заявление ваше вот здесь полежит. - Светлана Андреевна убрала заявление Чуйкина в ящик стола. - Вернетесь из Комсомольска, если не передумаете, я его вам подпишу. И отрабатывать не заставлю.

- Спасибо.

Чуйкин направился к двери и его чуть не сбил с ног, ворвавшийся в кабинет Кабиров. Он всегда заходил к директрисе без разрешения.

Корчагина пыталась ставить его на место, но бесполезно.

- Светлана Андреевна! - воскликнул Сергей Сергеевич радостно, но осекся, заметив красные, опущенные в пол глаза Чуйкина. Подождав, когда дверь за кадровиком закроется, спросил: - А он что такой?

- Что ты орешь, как ненормальный? - проигнорировала Светлана вопрос коммерсанта.

- Я на станцию сгонял. Контейнеры пришли. Из Красноярска.

- Ну и что?

- Свет, ты какой размер обуви носишь?

- Сегодня что - день бестактных вопросов?

- Что ли тебе Вася нагрубил? Непохоже на него. А, понятно. Вася не хочет ехать в командировку. И ты ему… объяснила все популярно, как ты умеешь. А он тебе в ответ нахамил. Или ты ему?

- Никто никому не нахамил. Тридцать семь у меня.

- О! Не растоптала, значит, в сапогах-то болотных по картам намыва бегая. Я сейчас! - Кабиров выскочил за дверь, но через несколько секунд вернулся с длинной коробкой в руках. - Мерь.

- Что это?

- Французские сапоги, - гордо объявил Сергей. - Настоящее европейское качество. Не Китай какой-нибудь.

- Ты на них собрался сто процентов прибыли поиметь?

- Ага. Ну…, там во втором контейнере, в трехтонном, еще кое-что имеется. Но тебе этого не надо.

- А что там, если не секрет?

- Эксклюзив. Кое-что из предметов…, так сказать, интимного характера. Для мужиков в основном. Ну…, и не только для мужиков. -

Кабиров слегка смутился. - Короче, для секс-шопов продукция. Тоже все европейское. Качественное.

- Французское? - ядовито спросила Корчагина.

- Немецкое. Немцы уже давно впереди планеты всей в области сексиндустрии…

- Конечно, - с усмешкой согласилась Светлана, - мне этого не надо.

- Ну, ты извини, я имел в виду…

- Проехали.

- И еще там пятнадцать мест с запчастями для отечественных автомобилей. Это дефицит. На нем не сто, а тысячу процентов подниму.

- Что, что? Я не ослышалась? Для отечественных?..

- Именно. Они, наши Жигули и Волги, есть у нас в крае, еще сохранились кое у кого. И, естественно, требуют ремонта. А где взять, если кругом в магазинах одна Япония?

- Сомнительно…

- Светка! Я ж коммерсант, - сделал обиженное лицо Кабиров. - Я, прежде чем покупать эту байду, маркетинг-то провел. Эх, Касатка,

Касатка, нет в тебе коммерческой жилки. Чутья коммерческого нет и знания потребительского рынка.

- Что? Что ты сказал?

Кабиров не на шутку растерялся.

- Я говорю, что производственница ты классная. И, как администратор…

- Нет, как ты меня назвал?

- Касатка, а что?..

- Странно…

- А-а-а, - догадался Кабиров. - Ты уже забыла свою девичью фамилию. А я вот помню. Нас, "стариков" в "Кассандре" только двое-то и осталось. Ты, да я. Кто на пенсию ушел, кто в коммерцию двинул. А кто уж того… помер. Еще Свеженец в "Кедровом". Но он линейный, в управе редко бывает. А здесь нас двое. Думаешь, никто не знает, почему ты "Гидромеханизацию" в "Кассандру" переименовала? Правильно, никто. Кроме меня. Кас - Касаткина. С - Светлана. Андр - Андреевна.

Правильно?

- Правильно, - нехотя созналась Светлана. - Знаешь и знай. Иди, коммерсант, торгуй своими резиновыми бабами.

- Ага. Побежал… - вдруг спохватился: - А сапоги-то мерить будешь?

- Позже померю. Кстати, сколько они стоят?

- Издеваешься?

- Ничуть. Деньги-то фирмы. То есть, мои.

- Да, ерунда. Копейки. По сравнению с тем, что ты вбухиваешь в трубы - сущие копейки! А новый земснаряд недавно купили… Короче, объем закупки не превысил сумм, выделенных тобой на мой отдел. Я имею в виду суммы, предназначенные на проведение внепроизводственных коммерческих операций.

Кабиров убежал заниматься тем, что ему посоветовала Корчагина, а скорей всего, помчался на обед в ближайшее кафе. Светлана взглянула на часы - да, время уже обеденное. Как быстро пролетело полдня! А в

Полынограде теперь еще только утро. Кит, наверное, на работу едет…

 

5.

Латышев на работу не спешил. Он позвонил Олегу и сообщил, что задержится. А потом поедет в банк, потом еще кое-куда надо заскочить и кое с кем кое о чем договориться. Короче, в офисе появится к вечеру. А может и вообще не появится. Если, что, он доступен.

Надо признаться, Никита Владимирович не каждый день бывал в офисе. Что там делать? Фирма существовала не первый год, работа была отлажена. Хватало одного Митина, чтобы решать текущие организационные вопросы. Информацию от него Латышев всегда может получить по телефону и если потребуется - вмешается. Он мобилен и в смысле связи и в смысле передвижения по городу. А колесить по городу приходилось - по поставщикам прокатиться, по точкам реализации, по разным общественным организациям, туда, сюда…

Никита Владимирович подумал и решил вообще никуда не ехать сегодня. Он забадяжил себе огромный бокал черного кофе, взял сигареты и сел за компьютер писать обещанное Касатке письмо.

"Здравствуй, Касатка!

Ты разрешишь мне называть тебя так? Теперь ты Корчагина, но для меня (в моей памяти) ты по-прежнему Светка

Касаткина. Касатка. Я не хочу называть тебя по-другому, хочу, чтобы было как в нашей юности. Ты - Касатка. Я -

Кит. Мы с тобой обитатели морских глубин, а глубины эти

- наше прошлое"

Кит не поставил точку, закурил. Подумал и стер все о морских глубинах. Потом долго ходил по комнате, не зная, что писать дальше.

Касатка поздравила его с наступающим Новым годом и пожелала счастье ему и его семье. Семье…

У Латышева нет семьи. И никогда не было, если не считать отца, матери, бабушки. Но их уже давно нет в живых. А свою собственную семью Никита Владимирович не создал. Сначала так получилось, по глупости чуть не женился, благо вмешались кое-какие обстоятельства, помешали… А позже решил - зачем? Быть вольным в поступках и помыслах - разве это не счастье? Жить в свое удовольствие. Ни перед кем не давать отчета: куда? когда? с кем? когда придешь?.. Да и содержать семью в годы нагрянувшей перестройки, когда приходилось просто выживать, когда рисковал жизнью, чуть ли не ежедневно, когда не знал, будет ли живым завтра…

Латышев вспомнил их с Женькой апельсиновую эпопею.

Бандиты, таких как они, коммерсантов-одиночек, отслеживали и пасли. А по дороге перехватывали. Не раз ехали рядом - ухо в ухо - приказывали остановиться, но их ГАЗон всегда уходил. Везло. То менты проедут навстречу, бандиты приотстанут, а им с Женькой того и надо.

Педаль в пол и на отрыв! А то и без ментов бандитов обгонят. Только однажды их встретили на подъезде к Лебедям, дорогу перегородили.

Женька забздел, хотел остановиться. А на Латышева накатила злость.

"Тарань!" - хрипло сказал он Женьке. "Разобьемся же!". "У нас ГАЗон, а у них какая-то вшивая бэха. Дави на хер!". Думать уже некогда было. Женька слегка вильнул, зацепив крылом и правым концом мощного переднего бампера, специально усиленного, капот бандитского БМВ и столкнул его в кювет. Кого-то из бандитов отбросило ударом в поле.

Убили, не убили - этого они так и не узнали. Раздалась автоматная очередь и одиночные пистолетные выстрелы. Стреляли по колесам, но… проскочили, слава богу. Лебедей проехали без остановки. Обычно они с

Женькой там останавливались, ели шашлыки - неплохой, между прочим, бизнес для местного населения. Шашлыки, пирожки с картошкой, пластиковые бутылки с настоящим, неразбавленным, молоком. В Лебедях все водилы останавливались. Тормознули только у поста ГАИ на въезде в Полыноград. Женька осмотрел машину. Она была арендованная. "Крыло менять надо, порвалось напрочь. Бампер ничего, отрихтую. А крыло…

В копеечку наше приключение влетело". "Жизнь дороже",- ответил

Латышев. На задней стенке кунга серебрилось проплешинами отколотой краски несколько вмятин от пуль…

Семья… Да слава богу, что не завел.

"Значит, договорились. Ты - Касатка. Я - Кит.

Я обещал тебе длинное письмо… Начал писать, а что писать не знаю. Вряд ли получится длинное. За пятьдесят-то три года много чего было, а подумаешь - вроде и не было ничего. Во всяком случае, такого, что было бы тебе интересно. То, что со мной происходило до момента нашего знакомства, в общих чертах ты знаешь. Окончил школу, призвали, служил, вернулся, поступил на рабфак, потом на первый курс гидротехнического. Правда (вот этого, кажется, я тебе не рассказывал), хотел поступать на архитектурный факультет, но не стал. Сашка Савко (помнишь такого?) отсоветовал. Может, и правильно сделал. Архитектора из меня все равно бы не получилось, как, впрочем, не получилось и гидротехника. Зато с тобой познакомился…"

Ну и что? "Зато с тобой познакомился", перечитал он последнее предложение. Двусмысленно как-то получилось. Может, убрать?.. Ведь не вышло ничего у меня из этого знакомства. Мне не такая чистая тогда нужна была, а такая порочная, как Ирка… Подумал. Решил оставить. Пусть так… Стал писать дальше.

"…Доучился я, как ты, наверное, помнишь только до третьего курса. Но на третий курс не пошел. Бросил институт, пошел на стройку. Простым рабочим, подсобником. Потом каменщиком стал.

Собственно, много строительных специальностей перепробовал и приобрел. И маляром был и штукатуром и плотником-бетонщиком. Всякую работу выполнять приходилось. Позже сколотил бригаду и стал шабашить. Батя у меня на заводе работал, на ПЭМЗе. Устроил мою бригаду на завод. Лазали по фермам, красили их серебрянкой, кровли цехов крыли, асфальт катали. А потом перестройка началась. Моя стройка закончилась с перестройкой (прости за невольную тавтологию). Решил попробовать себя в коммерции.

Сначала мелочью разной занимался - торговал апельсинами. Потом стал в Турцию за шмотками мотаться. Кое-как скопил деньжат и открыл свое дело. Сейчас торгую рыбой и морепродуктами…"

Латышев задумался. Еще решит Касатка, что я ей удочку забрасываю насчет поставок рыбы. Край-то, в котором она живет - рыбный. Стер о рыбе, написал:

"…Сейчас торгую продуктами питания.

Дела идут помаленьку. Короче, не бедствую.

Собственно, все. Нечего больше рассказать. Живу, работаю.

Не стану врать, что постоянно думал о тебе - как ты там? В своем далеке… Но вспоминал часто. Ей богу!

Прочитал в анкете, что ПИСИ окончила. Работаешь по специальности?

А помнишь картошку после первого курса? Которая из картошки превратилась в лен? Мы убирали лен, вязали снопы и составляли их в суслоны. А на картошку поехала другая группа.

Ответь, Касатка.

Очень хочу получить твое письмо как можно скорее.

Кит."

Из дома в декабрьскую стужу Латышев хотел не выходить вообще, но, обнаружив, что холодильник его совершенно пуст, решил съездить пообедать в свой любимый ресторанчик на тридцать шестом километре от

Полынограда. Это все в тех же Лебедях. Когда-то там не было ни одного общепитовского заведения, в Лебедях вообще ничего не было кроме двух-трех сотен домишек, расположенных вдоль трассы Полыноград

- Клим. Лебедевцы жили тем, что им давали их огороды и животина, да прирабатывали, жаря пирожки и шашлыки и продавая их шоферне. Потом вдоль трассы стали появляться палатки и вагончики, где уже можно было не только перехватить чего-нибудь, но и поесть основательно.

Сейчас в Лебедях (кстати, деревню зачем-то переименовали в Лебяжье, наверное, потому, что она стала селом) новые дома, пришедшие на смену хибарам и несколько довольно приличных ресторанов. В одном из них - облюбованном Латышевым - готовили замечательный лагман, не менее замечательную шурпу и просто сверхзамечательный плов. Туда-то и решил съездить позавтракать, а точнее, уже пообедать Никита

Владимирович. А потом, если Митин не озадачит его каким-нибудь неразрешимым вопросом, хотел заскочить в супермаркет "Мегас", прикупить кое-чего для заполнения холодильника.

В ресторане, ожидая, когда принесут заказ, Латышев сидел за столиком и разглядывал посетителей. Дальнебойщиков здесь практически не было. В основном - солидные господа и дамы, хорошо и дорого одетые. Многие, как и Латышев приезжали сюда из города специально.

Подошел официант, извинился и попросил подождать еще буквально минут пять.

- Сегодня небывало большой наплыв посетителей, - сказал он. - Из

Клима едут за покупками. Новый год на носу.

- Понятно, - ответил Латышев. - Ничего, подожду пять минут. - И подумал: "Где пять, там и десять. Схожу в фойе, покурю пока".

Курить можно было и за столиком, но Никита Владимирович решил выйти в фойе - его столик стоял далеко от окна, да и окна в зале были закрыты портьерами, а в фойе огромные окна-витрины, Латышев любил смотреть на падающий снег.

У стойки гардеробщика стояли двое новых посетителей ресторана - мужчина и женщина. Худощавый высокий мужчина сдавал в гардероб свою дубленку и норковую шубку спутницы - не очень высокой, но очень толстой бабенки, с яркими рыжими, явно крашеными волосами. По всему видать - законная супруга. Лицо мужчины показалось Латышеву смутно знакомым. Но он стоял в профиль и Никита Владимирович не смог понять

- встречался ли когда-то он с этим человеком, или он просто на кого-то похож. Даже не ясно на кого. Вот если бы он повернулся…

Мужчина, словно услышав мысли Латышева повернулся к своей спутнице что-то сказать ей, и Никита Владимирович тут же его узнал. Грач! Ну, конечно, он, Валера Грачев, его одногрупник по двум курсам незаконченного ВУЗа, Латышевым незаконченного. Острый с горбинкой нос, острый подбородок. Когда-то они были друзьями. Не самыми лучшими… Впрочем, очень близких друзей у Латышева и не было никогда. Может, потому что к дружбе он относился излишне требовательно, может, потому что не хотел никого пускать в свой мир.

Однако, один раз, ради этой самой дружбы, ради Грача Латышев сделал глупость…

Грач тоже посмотрел на Латышева, но сразу не узнал, отвел глаза.

Однако задумался, и когда они с женой уже подходили к дверям в зал, вдруг остановился и резко обернулся.

- Латышев?.. удивился он. - Никита?! Какая встреча… - и, бросив супругу, пошел навстречу.

- Привет, Грач, - Латышев не кинулся в объятья, а только улыбнулся и протянул руку.

- Здорово! - Грач растянул на худом лице улыбку. - Сколько лет?

Сколько зим?

- Тридцать. И того и другого.

- Неужели тридцать? - ужаснулся Грач. - А, ну да, ну да… А ты как здесь?

- Да вот, покушать заехал. Я здесь часто бываю. Неплохой ресторан. И недалеко от города.

- Ты что, в Полынограде обосновался?

- Я и не уезжал отсюда никуда.

- А, ну да, ты же местный. А сюда значит, просто обедать ездишь?

Круто. А я вот из Клима, живу там. Вот с женой сюда едем. Ну, в смысле, в Полыноград. Купить кое-что надо. У нас в Климу этого нет.

- С женой познакомишь?

- Так вы ж знакомы! Это Галька. Не узнал, что ли? Галька

Семендяева. Теперь Грачева. Теперь…, - усмехнулся Грач, - уж двадцать семь лет как Грачева. Галчонок, иди к нам. Это ж Никита

Латышев.

Жена Валеры Грачева, стоявшая у двери в зал ресторана и близоруко прищурившись, глядевшая на Латышева покатилась к ним. Ну, сущий колобок. Узнать в этом рыжем колобке миниатюрную с точеной фигуркой рыжекудрую зеленоглазую красавицу Галку Семендяеву из параллельной группы было практически невозможно. Разве что по цвету волос, да и то, сейчас оттенок был другим - искусственным. А глаза те же, не выцвели. Но встреть ее Латышев одну, ни в жизнь не узнал бы.

"Значит, Грач с Галкой утешился… Ну, ну…"

- Здравствуй, Галя.

- Здравствуйте, Никита…, извините, отчества не знаю…

- Какое отчество? И почему на вы? - возмутился Грач. - Я же говорю - это Никита. Никита Латышев. Мы же с тобой недавно всех вспоминали. Не помнишь, что ли?

- Забыла, - кокетливо захлопала накладными ресницами мадам

Грачева. - Извините…

- Ну, ладно, - махнул рукой Грач. - Я тебе потом напомню.

Вспомнишь обязательно. Никита, ты уже отобедал? Или только собираешься?

- Уже отобедал, - солгал Латышев. - И собирался уезжать. Дела.

- Ой, жалко. А то подождал бы нас? Вместе в город поехали бы. А потом вечерком посидели бы где-нибудь, повспоминали бы юность, годы студенческие.

- Да, действительно, жалко, - томно произнесла Галина, и Латышев ощутил на себе ее заинтересованный, оценивающий и многообещающий взгляд зеленых глаз. - Посидели бы…

- Извините, ребята, - сказал он, - некогда.

- Жалко! Как жалко! На вот, - Грач протянул Латышеву визитку. -

Позвони мне. Пересечемся. В Климу бываешь?

- Редко.

- Ничего. Зато я часто в Полынограде бываю. По делам в основном.

А у тебя визитки нет с собой? Или продиктуй номер, я запишу. - Грач похлопал себя по карманам, Латышев заметил золотую прищепку

"паркера" на нагрудном кармане его пиджака. - Черт! Ручки нет…

- У меня тоже. Ничего, пересечемся, - пообещал Латышев, пряча визитку Грача в карман.

Дождавшись, когда Грач с Галкой уйдут (Галка, уходя, одарила его еще одним бронебойным взглядом, брызнула зеленью, Никита ответил искусственной улыбкой типа "чи-и-з") и усядутся за свободный столик, он приоткрыл дверь, высмотрел официанта, который, кстати сказать, нес его заказ. Поманил его пальцем и в дверях рассчитался за несъеденный обед. Потом оделся, вышел из ресторана и уселся в свой автомобиль. Но уезжать не стал. Закурил и, откинув голову на подголовник, стал вспоминать.

- Зачем тебе она, Никита? - чуть не плача спрашивал Грач.

- Не понял…

- Ты же мне говорил, что жениться собираешься. На этой… Ирке, кажется. Я вас с ней вдвоем видел недавно в ЦУМе. Отличная пара, между прочим. Дурак будешь, если не женишься. Ирка твоя всем нашим девчонкам сто очков даст. Шикарная блондинка. И любит тебя, по глазам видел. И ты ее…

- Это тоже по глазам?

- Никита, ну зачем тебе Светка?

- Твое-то какое дело?

- Я люблю ее, понимаешь?

- Любишь?.. А она тебя?

- Нет. Не знаю… Но я добьюсь… Она меня полюбит, точно говорю.

Я сделаю ее счастливой. Я, Никита, без Светки жить не могу. Снится она мне. Каждую ночь снится. Я добьюсь ее. Если, конечно, ты на моем пути не встанешь. А если… Я что-нибудь сделаю с собой…

Сигарета сгорела быстро. Латышев прикурил новую.

Значит, не добился Грач Касатки. И утешился с Галкой Семендяевой.

А ведь говорил, что жить без Касатки не может. Смог.

Вдруг опять вспомнилось…

Разговор.

Кто там был?.. Он был, само собой, Грач был, Шурик Савко, Лешка

Переверзев с ВК, еще кто-то из парней.

Шурик сказал:

- Сегодня Галка желтые трусы надела.

Надо сказать, что таких коротких юбок не носила ни одна девчонка на потоке. Да, пожалуй, во всем институте. Все видели Галкины трусики и часто обсуждали их цвет.

- А вчера розовые были, - сказал Лешка.

- А как-то на ней черные были, - вмешался кто-то, - так я подумал…

- Что ни говорите, мужики, - перебил говорившего Лешка, - а такие ноги, да не показывать до самой жопы - грех. У Галки Семендяевой вообще фигура классная. Даром, что роста небольшого, но вся такая… ладная. Симметричная.

- Гармоничная? - предположил Лехину ошибку в эпитете Латышев.

- И буфера у Галки классные…

- Ничего особенного, - заявил Грач.

- Не скажи, - не унимался Леха. - Наверное, номер четвертый?

- Не больше третьего, - заметил более опытный в таких делах Шурик

Савко.

- А скорей всего, второй, - дополнил Никита.

- Ты совершенно прав, Никита, - услышали они голос неизвестно откуда появившейся Галки, наверное, стояла за углом и слышала весь их разговор, - у меня всего лишь второй.

Латышев щелчком выбросил окурок сигареты, скуренной до самого фильтра, в открытое окно, и уже собрался трогаться, но из ресторана вышла чета Грачевых. Никита Владимирович дождался, когда они усядутся в серебристый "лексус" и отъедут. Потом поехал и сам в сторону города. Следом, но, не торопясь, чтобы не догнать их ненароком. Визитку Грача он тоже выкинул в окно. Встречаться с

Грачевыми снова он не хотел.

 

6.

Касатка несколько раз подряд прочитала письмо.

"Кит ничего не написал о своей семье, - подумала она. - Почему?

Не захотел… Женат? Разведен? Может у него уже внуков полно?.. Кит старше меня на четыре года. Он, наверное, не помнит что наши дни рождения в один день? Конечно, не помнит… А я помню… Дура!

Почему я помню все, что с ним связано?.. Да, Киту сейчас уже пятьдесят три года. Внуки у него должны быть. Интересно, они живут с ним? Или отдельно, со своими родителями?.."

- Светлана Андреевна, к вам госпожа Шемякина - сообщила по внутреннему Марина.

"Кто такая? Какая еще Шемякина?" - хотела спросить Корчагина, но вдруг вспомнила, эту фамилию называл сын. Шемякиной была Анюта,

Пашина девушка… Интересно, она сама пришла или?..

- Анна? - спросила Светлана Андреевна.

- Вы Анна? - услышала она Маринин вопрос посетительнице. - Да,

Светлана Андреевна. Анна Георгиевна Шемякина. Так она сейчас представилась…

- Пусть войдет.

Анна вошла. Девушка была сильно смущена. Все отражалось на ее красивом, но очень бледном лице.

- Проходи, Анюта. Садись. Кофе хочешь?

Анюта резко помотала головой. Светлана Андреевна вдруг поняла, что Пашина невеста вот-вот разревется.

- Ну-ка, ну-ка, ну-ка… Анюта, ты успокойся и скажи-ка мне - что случилось? У тебя ведь что-то случилось?

Анюта кивнула.

- Светлана Андреевна… Вы простите меня, что я к вам… пришла.

Мне больше не к кому. Паша нескоро еще из плаванья вернется. Он бы помог, но его нет, а я…, я не знаю, что делать…

Корчагина увидела, что Анюта вся дрожит. Замерзла? Немудрено, в таком легком пальтишке. Осеннее, не зимнее.

- Во-первых, сядь. - Светлана Андреевна нажала кнопку вызова секретаря и, когда Марина откликнулась, попросила принести два кофе.

- Кофе попьешь, согреешься. А у меня и коньячок для ускорения процесса согревания имеется. По рюмочке, а? Времени-то… - она взглянула на часы. - Рабочий день закончился, можно и расслабиться немного. Ты как?

Она встала и подошла к бару, открыла его, вытащила бутылку

"Хеннеси".

- Я…, - запнулась Анна, - мне… Нет, спасибо. Я не хочу.

Светлана Андреевна вдруг кое-что заподозрила, повернулась и скользнула взглядом по Анютиному животу.

- Понятно… - Она поставила бутылку на место. - Мне тоже нельзя, я за рулем. И какой у тебя срок?

- Восемь недель… девять уже.

- Пашкин? - Светлана заглянула в широко распахнувшиеся глаза будущей невестки, увидела там искреннюю обиду и извинилась: -

Прости. Это чисто рефлекторный вопрос. Я же мать… Павел знает?

- Да, - выдавила из себя Анна.

"Ну, конечно", - подумала она и вдруг вспомнила, как Павел сказал: "У нас…" и отвел глаза в сторону. У нас будет ребенок, хотел сказать он. Почему не сказал?.. Постеснялся?.. Не хотел расстраивать мать?.. Вот дурачок… Наверное, решил рассказать все, когда вернется. А может, не был еще уверен? Срок-то небольшой тогда был…

Марина вошла с подносом, на котором дымились две чашечки черного кофе, стояла сахарница, молочник и керамическая пиалка с печеньем.

Светлана Андреевна поблагодарила ее и разрешила идти домой.

- Ты замерзла? - Светлана взяла руки Анны в свои. Они были теплыми. - Теплые… Чего ж тебя так колотит?..

- Это от волнения…

- Тебе сейчас нельзя волноваться.

- Думаете, мне просто было… вот так, прийти к вам?

- Не думаю. И почему все-таки пришла? Давай-ка, девочка моя, рассказывай, что стряслось?

- Меня мама из дома выгнала.

- Как это - выгнала? - удивилась Светлана.

Корчагина знала, что отца у девушки нет. Был моряком и погиб в океане. Сын, Павлик рассказывал ей эту грустную историю. Когда-то семья Анны жила здесь, во Владивостоке. На Посьете, кажется. После гибели Аниного отца, мать ее возненавидела океан, не могла ежедневно видеть перед собой убийцу своего мужа. Даже слышать шум прибоя не могла. И они с дочерью переехали в Артем. Недалеко, но океана не видно и не слышно. Потом Анюта выросла и поступила в технологический во Владивостоке. Училась и жила в общежитии.

- У нас сессию в связи с ремонтом общежития раньше сделали, - рассказывала Аня. - Я экзамены сдала и домой поехала. А мама… она мой живот сразу заметила. Ведь не видно же ничего еще, а она заметила. Ну и не только живот, вы же понимаете…

- Понимаю. Ты кофе-то пей, пока горячий…

- Спасибо. - Аня сделала глоток. - Мама стала спрашивать - кто такой, чем занимается. Я ей все и рассказала. Про Павлика, что моряк. Ну…, и что мы с Павликом, когда он из плаванья вернется, решили пожениться. Думала, мама обрадуется. А она рассердилась, накричал на меня. Не хочет мама, чтобы я женой моряка становилась. Я ей тоже… В общем, нагрубили друг другу…

- И мама тебя из дома выгнала?

Анна кивнула головой.

- Она выпившая была. А когда я ей про Павлика… У нее коньяк был. Полбутылки. Она все полбутылки и выпила. Она не алкашка, нет.

Но… - Анна опустила глаза, - выпивает иногда. Как папу вспомнит, к бутылке тянется. Я когда дома бываю, мама никогда не пьет, а когда уезжаю…

- Понятно…

- Но ее же можно понять? - Анна вскинула глаза на Корчагину. В глазах цвета грозового моря была боль.

- Понять можно все, Анюта. И объяснить поступки каждого человека тоже можно. Главное, захотеть. Но мы сейчас, кажется, не о том с тобой говорим.

- Да. Конечно… Я назад вернулась, в общежитие. Вчера… А там ремонт вовсю идет. Всех выселили. Только несколько комнат оставили, для тех кому вообще некуда… Но они заняты все. Мне сказали: "Ты в

Артеме живешь. Садись на автобус и поезжай домой". Переночевала на морвокзале. День по городу моталась. Хотела комнату снять, но у меня денег не хватило. В одном бомжатнике нашла комнатушку, но там… страшно и грязно. А в соседних комнатах мужики пьяные. Я испугалась.

Потом вот… к вам…

- Надо было сразу сюда идти.

- Светлана Андреевна, займите мне немного денег. Пожалуйста…

- Ну, вот еще!

У Ани затряслись губы, а в глазах появились слезы. Грозовое море вот-вот могло превратиться в тайфун.

- Стоп, девочка, - предупредив возникновение стихийного бедствия, сказала Светлана. - Ты меня поняла неправильно. Мы с тобой сейчас поедем ко мне домой. Павлик в море, его комната пустует. Еще не хватало, чтобы моя будущая невестка моталась по съемным квартирам.

Чтобы рядом пьяные мужики… Собственно, тебе надо привыкать к этой комнате и к нашему дому. Потом что-нибудь придумаем получше. А пока… Вещей у тебя много?

- Да нет, - сквозь слезы улыбнулась Анюта. - Только сумка. Она там… - она неопределенно махнула рукой.

- В приемной?

- Нет. На морвокзале. В камере хранения оставила.

- Заедем, заберем. Нам по пути…

Егора еще не было дома.

"Лишь бы не развязал, - подумала Светлана. - Контингент в мебельном магазине, ясно какой - сплошь алкоголики. Со стороны администрации контроль чисто символический. Тяжести таскать и пьяные могут. Лишь бы не в стельку. На складах-то еще ничего, а на развозе?

Стоимость доставки входит в цену товара. Но заказчики все равно что-нибудь подбрасывают. Или наливают. Непьющий запьет, а уж тот, кто в завязке… Надо было закодировать Егора. Сорвется, не удержится. Эх, как это будет некстати… Мать Анюты выпивает, а тут еще и свекр будущий…"

Но ее опасения не оправдались. Когда она уже собрала на стол, а

Анна распаковала свои вещи, развесив их в шкафу в комнате Павлика, умылась и пришла на кухню ей помочь, явился Егор. Трезвый. И сильно уставший. Конечно, столько времени практически без движения пролежать на диване…

- Привет, Анютка! - запросто поздоровался он, узнав девушку своего сына, которую видел всего пару раз. - В гости решила забежать? Правильно! Гостям всегда рады. Мы тут с Пашкиной мамой со скуки с ума чуть не сходим. А ты к нам все не захо…

- Аня пока у нас поживет, - тоном приказа сообщила Светлана, оборвав мужа на полуслове. Ей жутко не понравилась фамильярность, с которой Егор разговаривал с Анной. Ей даже показалось, что и смотрит он на девушку как-то не так.

- Да ради бога! - радостно выразил свое согласие номинальный глава семьи Корчагиных.

- Аня, принеси, пожалуйста, из зала вазочку с конфетами, - попросила она девушку. - Там в серванте, увидишь… - И когда Анна вышла, бросила Егору тихо и зло: - Что-то ты больно разговорчив сегодня. Выпил что ли с коллегами?

- Да я…

- Есть будешь?

- А как?.. - нахмурился Егор, обиделся, наверное. - Конечно, буду. Я же весь день работал…

- Я тоже весь день…

"Перегибаю. - Светлана вдруг поймала себя на мысли, что Егор ей ненавистен. - Не могу удержаться. Перегибаю палку. Господи! Почему вдруг Егор стал мне так ненавистен? Ну, не люблю, понятно. Давно уже не люблю. Но почему ненавижу? Много конечно всякого было, за что можно разлюбить. Но возненавидеть… Ты всегда была жесткой, но опуститься до ненависти - это уже перегиб. Перегибаешь, Касатка… - и вдруг подумала: - А может, я Егора и не любила никогда?.."

За столом Аня сидела, уткнувшись носом в тарелку. Была какой-то вялой, ела очень мало, без аппетита.

"Господи! - подумала Светлана, увидев, что девушка едва не засыпает. - Она же ночь на морском вокзале провела. А потом весь день на ногах".

- Знаешь, что, милая, - сказала она, решительно вставая из-за стола, - пойдем-ка мы с тобой баиньки. Вижу, устала ты, отдохнуть тебе надо. - И повела Анну в Пашину комнату. - Белье на кровати свежее. Ложись. Отдыхай. Я завтра рано на работу не поеду. Егора…

Петровича на работу провожу, потом мы с тобой позавтракаем и подумаем, как дальше жить будем и что делать.

- Ремонт в общежитии обещают только к февралю закончить… - начала Анна.

- Хорошо, если к февралю. Знаю я этих ремотников. Обещают они…

- Вы меня простите, Светлана Андреевна. Мне так неудобно вас стеснять. Я бы до февраля сняла комнату, если бы…

- Завтра. Обо всем поговорим завтра. У меня есть кое-какие идеи получше аренды комнаты. Но… утро вечера мудренее. Завтра. Ложись спать. Если что понадобится, вдруг плохо тебе станет или еще что-нибудь, ты не стесняйся, буди. Квартиру знаешь, спальню нашу найдешь. Правда, я еще немного на компьютере поработаю. Знаешь, где мой кабинет находится? - Анна кивнула. - Туалет, ванну тоже найдешь.

Спи. Отдыхай. Тебе сейчас силы нужны. Их знаешь, сколько потребуется… У отца моряка должен быть здоровым сын. Вырастет, тоже моряком станет.

Светлана погладила девушку по голове, и ей вдруг стало как-то грустно. Перед ней сидела ее соперница. Женщина, которую по определению любить она не должна была. Не должна… Но к Анюте

Светлана сейчас испытывала какую-то материнскую нежность.

- А мама твоя поймет, и все будет хорошо, - сказала она, прежде чем пожелать Анюте спокойной ночи. - Должна понять. Она же женщина.

И мама.

"Здравствуй, Кит.

Ты ничего не написал о своей семье. Не захотел? Или у тебя нет семьи? Ой, прости! Это обыкновенное бабье любопытство. Не написал и ладно. Захочешь, напишешь.

А я вот расскажу о своей семье. У меня муж и сын - два мужика в доме. Правда сын дома не часто бывает. Он моряк. Служит в торговом флоте помощником капитана. Вот, похвасталась!

Ему двадцать пять и он уже помощник капитана. Сына зовут

Павлом. Как-то другого имени и не было. Знала сразу, что Павлом назову. А как иначе? Павел Корчагин. Ты сейчас смеешься, наверное? Думаешь - а если бы дочь родилась? Не знаю… Я всегда хотела, чтобы у меня был сын. Вот взяла и родила сына. Павлика.

А скоро у меня будет внук…"

Светлана написала и тут же удалила фразу. Заранее нельзя.

"…Что рассказать о муже? Он рабочий. Когда-то работал багермейстером на земснаряде, потом…"

Господи! Зачем я это ему пишу? Какое Киту дело до того, кто мой муж? Написать еще, что Егора сначала за пьянку перевели из багермейстеров в рабочие карты намыва? Что, поработав один сезон, он перевелся в управление заказчика, что работал там электриком и совсем недолго? Что его выгнали опять же за пьянку? Что потом он часто менял места работы и отовсюду его выгоняли? Что она и сама его выгоняла - и с работы и из дома? Зачем?.. Зачем писать об этом?

Она написала:

"…Работал багермейстером, сейчас работает в мебельном магазине.

А я всю жизнь - по специальности. Прошла все ступеньки карьерной лестницы и возглавила управление гидромеханизации.

Сейчас - директор фирмы. Работа та же - намыв площадей, добыча нерудных материалов. Надоело? Немного. Но не мыслю себя на другом месте.

Часто вспоминаю студенческие годы. И тогда на ум приходят слова песни: "Как молоды мы были…".

Помню походы…

Со школы люблю походы, костры, песни под гитару.

Ты спросил меня, помню ли я нашу поездку в колхоз на производственную практику, когда мы убирали лен. Помню.

Конечно, помню. Тогда мы впервые группой выехали. Мы только узнавали друг друга.

Я часто вспоминаю те дни. Было очень весело. Работа тяжелая, зато потом, вечером… Танцы до упаду. И откуда только силы брались? Словно не было позади тяжелого дня.

И песни под гитару… Выяснилось, что почти все вы, наши мальчики, поете под гитару, у каждого свой репертуар. Я всегда просто таяла от звуков гитары… в колхозе, в походах, на полигоне, в стройотряде. Я помню, что мы пели "Мадагаскар (есть в

Индийском океане остров, название его Мадагаскар…)" Сереги

Кторова, "Кошечку (жила-была в подвале нашем кошечка, блатная из директорских семей..)" Мишки Тоушканова, "Дождик стучится в окно, как тревожно на сердце моем…" Эдика Краснова и другие…

Из твоих песен помню только некоторые строки, да и те, наверное, перепутала. Особенно часто вспоминаю одну. Она моя любимая. Я не знаю, как она называется. Наверное, "Студенточка".

Студенточка - вечерняя заря.

Под липою сидел и ждал тебя.

На берегу пруда твои очи целовал тогда.

И счастлив я не бывал с другой

Под серебристою луной.

Что в жизни ждет, о том не думали.

Мне вечностью казался миг с тобой.

Мы были счастливы, задыхаясь поцелуями,

И вдыхали аромат ночной под серебристою луной.

Помню только эти два куплета. Но ты-то наверняка помнишь всю свою песню. Пришли мне слова. А я потом помырлыкаю себе потихоньку. Мне петь не дано, только мурлыкать и чтобы никто не слышал…

Слушай, по-моему, ты никогда не ходил с нами в походы. А почему? Мы на первом и втором курсах ходили… Ах, да! Ты ведь был "городской", а большинство из нас "иногородние", жили в общежитии и проводили вместе намного больше времени. Бывало, кто-нибудь скажет: "Айда в поход!". И мы быстренько собирались и ехали куда-нибудь на электричке.

Знаешь, Кит, а я тебя сразу узнала по фотографии. Ты ничуть не изменился за тридцать лет. Только стал каким-то солидным, важным.

Я случайно оказалась на этом сайте. Мне приглашение прислала знакомая. Я кое-как зарегистрировалась (почему-то не получалось) и увидела сразу много знакомых лиц и фамилий. Скажу честно, если бы не фамилии… Мы сильно изменились… Хотела написать, постарели. Нет, повзрослели.

Но ты появился позже, совсем недавно. А сначала я стала переписываться с Наташей Зиминой, с Олей Макаровой (помнишь их?), с Мишкой Вебером. Он теперь в Израиле живет, в

Хайфе. У Мишки какой-то "крутой" бизнес, связанный с морскими грузоперевозками. Сережа Кторов откликнулся. Но как откликнулся, так и замолчал. Написал одно письмо, похожее на отчет. И больше не ответил. И Вебер писать перестал. Не пойму в чем дело. Хотя…, чего здесь непонятного? У всех семьи, бизнес. Крутятся ребята… А девчонки пишут. А я так рада тому, что мы постепенно находим друг друга. Вот и ты нашелся.

Очень часто вспоминаю наш геодезический полигон в Ноздрево, палаточный лагерь, костры вечерами, звуки гитар, наши песни…

А овраг за лагерем и ту березу помнишь? Она росла на самом краю оврага. Казалось, что она вот-вот упадет в овраг. А помнишь тот вечер, последний вечер на полигоне? Я часто его вспоминаю… Очень часто. Потом был еще один день, когда мы снимали палатки, упаковывали инструменты. Не хотелось уезжать…

И вообще, пять студенческих лет были для меня настолько значимыми и замечательными, что когда они закончились, стало как-то не по себе. Помню, когда получили диплом и отпраздновали это событие в ресторане "Полынь", оставалось два-три дня до отъезда по домам, мы собрались в скверике на лавочке перед нашим общежитием (у меня есть эта фотография, потом вышлю): Вовка

Кондрашов, Маслов (забыла имя), Юра Куйбышев, Саша

Казаков, Валерка Грачев, Наташка Зимина, Оля Макарова,

Миша Вебер (не помню, кто был еще)… Мы сидели и почти не разговаривали, в основном молчали… Хороший летний день.

Лекции, экзамены, защита позади. Диплом в кармане. Впереди отдых почти два месяца… А так грустно… Мы расстаемся надолго, а может быть навсегда… Между нами будут огромные расстояния…

У меня на душе были и грусть, и какое-то тревожное предчувствие…, и немного страх перед неизвестным будущим…

Как все сложится в дальнейшем? Что ожидает?

Как оказалось, тогда закончилось самое счастливое, беззаботное, бесшабашное время".

Светлана поставила точку. Ей очень захотелось заплакать.

- Чего спать не идешь? - Егор стоял в дверях зала в трусах и майке и почесывал волосатую грудь. К открытой двери ее "кабинета" не подходил, спрашивал издали. - Работаешь?

- Письмо пишу. А ты почему в таком виде по квартире разгуливаешь?

Мы не одни теперь.

- Извини, не подумал. А кстати… - Егор мотнул головой куда-то вбок, - она у нас долго жить будет?

- Спать иди, - не ответила Светлана.

- А ты?

- Поработаю…

Егор ушел, а она перечитала написанное и не найдя того, что просилось переписать, отправила письмо Киту. Потом закурила и долго еще сидела у темного монитора выключенного компьютера.

Вспоминала юность, и ей еще больше хотелось плакать. Но плакать она разучилась и уже довольно давно.

"Касатка, Касатка, - спрашивала она себя, - чего же тебе не хватает? Ты успешная, ты неплохо выглядишь для своих лет и прекрасно себя чувствуешь. У тебя сын, всем бы такого! У тебя все есть, все, что тебе надо. А скоро у тебя внук появится. Или внучка…

Радоваться надо жизни, а ты плакать хочешь… Чего тебе еще надо?

Ну, чего?.. Ладно, не гадай. Ведь ты все знаешь о себе. Любви у тебя нет, Касатка. Вот почему тебе так хочется плакать…"

Спать она легла в зале на диване, укрывшись пледом.

 

7.

Помнит ли он полигон? Палаточный лагерь? Песни под гитару?

"Помню, конечно, - думал и вспоминал Кит. - А овраг? Вроде был такой. А, точно был. Береза на краю оврага? Вот березу совершенно не помню. Это что, какая-то особенная береза? Да там, в Ноздрево, этих берез было… Сплошные березы. А та, про которую говорит Касатка?..

Ну, была, наверное, какая-то отдельно стоящая береза. Разве все березы можно упомнить? Они все одинаковые. Нет… Что-то было…

Что-то, связанное с этой березой… Вот только что?.."

Кит попытался вспомнить, но на память почему-то пришли слова

Пончика, когда они с Незнайкой, тайно забравшись в ракету, случайно нажали какую-то кнопку и отправились на луну. "Прощай любимая береза. Вот тебе и весь сказ…".

Чушь какая-то…

Сегодня Латышеву пришлось помотаться по городу, наверстывая упущенное, то есть, делая то, что он не сделал вчера.

Письмо Касатки он получил и прочел еще вчера вечером. Но сразу ответить не смог. Был, если мягко выразиться, слегка подшофе. Но только, если мягко… После встречи с Грачом заехал, как и планировал, в Мегас, закупился. Не забыл и о пополнении своего бара.

А потом поставил машину в гараж и отужинал в ресторане напротив своего дома. Выпил графинчик водки. Только в квартиру вошел, включил компьютер - звонок. Хорошо, не успел еще в Интернет влезть. Или наоборот - лучше бы успел… Женька, он никогда не звонил на мобильный.

- Слышь, Никита! Ты один?

- Как перст. И к тому же выпивший… перст.

- Я забегу?

- Забегай.

- Добавишь?

- А то! - Латышев подумал, что надо водку положить в морозилку.

Но зачем? Женька все равно придет со своей, он пустым никогда не приходил. Принесет, и будет настаивать, чтобы они приговорили именно эту бутылку. - Женька, только ты давай без всего. Я сегодня в Мегасе закупался. У меня полный бар…

- Никит! Ну, ты же меня знаешь. Обидеть хочешь? Ты лучше закусь организуй. А горячительное за мной.

- Ладно.

- А к тебе никто случайно не придет? Знаешь, не хочу лишним оказаться.

- Не окажешься. А если кто придет, это он лишним будет.

- Тогда жди.

- Пошел на кухню…

Ждать пришлось недолго - минут десять. Кит только и успел, что открыть и прочитать Касаткино письмо. А потом поспешил на кухню и нашинковал колбасы, хлеба, открыл банку оливок и банку консервированных огурчиков. Пришел Женька, как и обещал, не один, с бутылкой водки, емкостью ноль семь литра. Посидели на кухне, выпили.

Латышев, поставив опустевший пузырь под табуретку, как водится, полез было в бар за своей ответной, но уговорить Женьку продолжить организованное на скорую холостяцкую руку застолье не удалось.

- Мне ж за баранку завтра со сранья. Да и тебе, Никитос, харэ будет. Ты же на метро не поедешь…

- Не поеду, - пьяно согласился Латышев. - Я уже лет тридцать под землю не опускался.

- Это ты загнул.

- Ей богу!

- У нас в городе метро только в конце восемьдесят пятого запустили. Да и то - один участок, самый короткий.

- В восемьдесят пятом? Ну и что? - Латышев растопырил пальцы и тупо на них уставился. Пошевелил пальцами, а сосчитал в уме: -

Двадцать два года получается. Не так сильно и соврал…

- Восемь лет прибавил. Нам бы с тобой эти восемь лет сбросить…

- мечтательно произнес Женька. - Мне бы полтинник был, - Женька был старше друга на пять лет, - а ты бы вообще пацаном еще был.

- А лучше бы не восемь, - пьяно заметил Никита, - лучше бы… лет тридцать.

- Эх, куда тебя понесло. Тридцать лет! А я вот не хочу все заново начинать. Мне в свои пятьдесят восемь очень даже комфортно живется.

Геморрой слегка доставал, так эскулап мой помог. Тьфу, тьфу! -

Женька постучал себя по голове. - Через пару лет на пенсию выйду, буду на даче жить. На рыбалку ходить буду. Ты знаешь, какие лещи в нашей речушке водятся?.. А ты что, - Женька внимательно посмотрел на

Никиту, - жалеешь о чем-то? Что, плохо эти тридцать лет прожил? Ты только вспомни, сколько всего за эти тридцать лет было!

- Много всего было, - кивнул Латышев, - а вспомнить нечего.

- Не нравишься ты мне.

- Не только тебе. Я многим не нравлюсь. Я сам себе… не очень…

- Твое настроение мне не нравится. Отдохнуть тебе надо. Ты, кажется, в Таиланд собирался? Слетай на Новый год. Прогреешься на жарком солнышке, в Индийском океане искупаешься. Там такие тайки есть, я тебе скажу! Маленькие такие таечки, маникюрные. - Женька имел в виду - миниатюрные. - На каждом углу. Куда не глянь - Тайки.

И за копейки, буквально…

- А кому там еще быть, как не тайкам? Они и стоят так дешево, потому что маленькие. Ха-ха-ха!

- Тайки, они… Я в прошлом году отдыхал в Патайе. - Женька вдруг резко загрустил. - Правда, не один. С женой…

- Может, все-таки бабахнем еще?

- Только на посошок.

Они бабахнули на посошок, и Женька ушел. А Латышев сел за компьютер, но в глазах все плыло. Тогда он открыл бар, поразмышлял, чем усугубить - водки еще выпить? или коньяка? или виски? Выпил большую рюмку коньяка. Зря. Знал же, что спиртные напитки на основе зерновых ни в коем случае нельзя мешать с напитками, произведенными из винограда.

А на утро жутко болела голова. Латышеву пришлось пить аспирин и долго изнурять себя контрастным душем, пока он не пришел в рабочее состояние. И сразу вспомнил о письме. Прочитал его еще раз. А потом еще один.

"Прощай любимая береза. Вот тебе и весь сказ…"

Позвонил Олег Митин, озвучил текущие проблемы. Ну не проблемы, а так - проблемки. Но решать их надо было. И закрутилось… К концу рабочего дня решил заскочить на пару минут в офис своей фирмы, хотел немного денег взять из сейфа. Подъехал, но окна в офисе были темными

- все уже разошлись по домам - не стал заходить. Заглянул в кошелек, решил, что на сигареты хватит. Да и не только на сигареты, в кошельке было еще достаточно бумажек, в том числе и характерного зеленого цвета, впрочем, не очень большого достоинства купюры. Вчера он неслабо потратился и плотно закупился, так что в дом ничего пока не надо. Завтра утром возьмет баксов пятьсот из личного сейфа.

Деньги Латышеву были нужны на новогодний подарок Веронике, который скорей всего будет его прощальным подарком.

Латышев посмотрел на часы. Ничего себе! Седьмой час. Вспомнил вдруг, что не успел ответить на письмо Касатки и поспешил домой. У дома в цветочном магазинчике купил розу. Белую розу. Придя домой, поставил ее в вазу на компьютерный стол и принялся за письмо.

Компьютер напомнил, что времени уже девятнадцать ноль две. А во

Владике уже второй час ночи, подумал Кит. Спит Касатка. Утром проснется, и ее будет ждать это письмо.

Кит поймал себя на мысли, что сегодня весь день, мотаясь по городу, думал о Касатке, вспоминал ее той девчонкой второкурсницей, которую он знал когда-то, и представлял, какая она сейчас.

"Надо отправить ей мои фотографии и попросить, чтобы и она выслала свои…".

"Привет, Касатка!

Помню ли я наш палаточный лагерь и песни под гитару до утра?.."

Кит вздрогнул, когда неожиданно прозвучала трель звонка.

- Ну… - Латышев выругался про себя и пошел открывать. На пороге стояла Вероника.

- Привет! - она дежурно, как законного супруга, чмокнула его в щеку, бросила сумочку на пуфик и повернулась спиной, чтобы Никита помог снять шубку.

- Почему без звонка?

- А ты не ждал?

- Я же тебе говорил, звони, я доступен. Мобильник весь день молчал.

- А я говорила, что приду в четверг.

Вероника еще из прихожей увидела розу.

- А говорил, не ждал! - Она подошла к столу и понюхала розу.

- Я не это говорил…

- А почему белая? Ты же знаешь, я люблю желтые.

"Желтая была бы кстати", - подумал Латышев.

 

8.

Утром, как она обещала Анюте, поговорить не удалось.

В начале восьмого позвонил Ляпин и сообщил, что выезжает в

Комсомольск-на-Амуре один. Чуйкин на вокзал не пришел. Или проспал или вообще передумал ехать в командировку. Или что-нибудь случилось.

- Я Васе домой звонил. Никто трубку не берет. Проспал, наверное, и опоздал.

- Давно звонили?

- Да только что. И раньше… полчаса назад и десять минут назад.

"О, господи! - подумала Светлана Андреевна. - Только бы он с собой ничего не вытворил…"

- А может, Василий Иванович и не собирался ехать? Вы видели, он билет покупал?

- А как же! Мне некогда было, Вася сам вызвался, взял мой паспорт и поехал в жэдэ кассы. Купил, один билет мне отдал, а второй я в его руках видел.

"Может, Чуйкин себе не в Комсомольск билет взял, а сразу… Ведь решил же он в свой Калининград ехать" - мелькнула спасительная мысль. Но тут же она вспомнила красные глаза Василия Ивановича и какую-то отрешенность во взгляде. Не решимость, а отрешенность. Ей стало страшно.

- И что мне делать, Светлана Андреевна? - глупо спросил главный инженер. - Ну…, в смысле, - какие будут указания?

- А сейчас ты что делаешь? - раздраженно спросила Корчагина, перейдя на "ты".

- Еду. Поезд уже тронулся…

- Ну и поезжай! - Она повесила трубку и тут же набрала номер мобильного телефона Кабирова. - Але! Ты где?

- Э-э-э, дома еще. Сейчас собирался…

- Собирайся быстрее и дуй к дому Чуйкина. Я сейчас тоже туда подъеду.

- А что случилось-то?

- Не знаю.

Завтрак Светлане заменили два глотка растворимого кофе (молоть зерна и заваривать было некогда) и сигарета, которую она прикурила, ожидая, когда прогреется мотор тойоты.

- Что случилось?

Сергей подъехал к дому Василия Ивановича одновременно с ней.

- Сейчас поднимемся и узнаем. Чуйкин на втором, кажется, живет?

- На первом. О! Да ты в обнове? - Кабиров кивнул на ее ноги, обутые во французские сапоги, которые только вчера ей принес в кабинет. - Ну, как? Подошли?

Светлана отмахнулась.

На несколько длинных звонков никто не отреагировал. Тишина.

- Может надо милицию вызвать? - скорее себя, нежели Кабирова спросила она.

- Светка, ты объясни толком, что случилось-то!

- Понимаешь, - начала она, - вчера ко мне Чуйкин зашел…

- Ну да. Я с ним в твоей двери столкнулся. И что? Он странный был. Заплаканный что ли. Ты его обидела?

- Не я. Ему… Постой… Тихо! Кто-то шебуршит. - Корчагина снова позвонила. Что-то упало и с грохотом покатилось по полу прихожей.

Или где-то дальше. "Черт!" - услышала Светлана голос Василия

Ивановича и облегченно перевела дух: - Живой, слава богу!

- А что, все так серьезно?

- Т-с-с! - Светлана приложила палец к губам и сказала тихо: -

Васе жена изменила.

- Тамарка что ли? Не удивлен. У нее глаза порочные.

- Не знаю, не встречались… Чуйкин очень переживал, плакал вчера у меня в кабинете. Вообще, не в себе был. Я и подумала, что он с собой в таком состоянии что угодно мог сделать. Слава богу…

Дверь открылась, Чуйкин не стал спрашивать: "Кто там?". Просто открыл и, повернувшись, молча пошел в комнату. Уселся в кресло и попытался закинуть ногу на ногу; это у него не получалось - нога все время соскальзывала. Рядом с креслом стояла пепельница, полная окурков и валялся опрокинутый стакан. Литровая бутылка из-под водки откатилась к порогу. Видимо ее пнул Вася, направляясь к входной двери, полупроснувшись от настойчивых длинных звонков. В комнате было жарко, грязно, душно и сильно накурено.

- Простите, я немного… не в форме, - хрипло произнес кадровик и мутным взглядом посмотрел на посетителей, пьяно улыбнулся Светлане

Андреевне: - А супруга моя, Тамарочка, ушла… П-ф-ф, - выдохнул он.

- Вот такие дела. Вчера поговорили и… Насовсем ушла. И я скоро уйду. Бр-р-р… уеду. Куда мне идти? Только уезжать… В

Калининград. Я говорил, кажется… А Тамара со своим…, с этим, пусть здесь живут. Зачем мешать… молодым… Хи-хи-хи.

Корчагина вздохнула и повернулась уходить.

- Светлана Андреевна! - окликнул ее Чуйкин. Она остановилась;

Чуйкин смотрел на нее почти трезвыми глазами. - Вы правильно сказали

- третий лишний. Он должен уйти.

- Я так сказала?

- Ну, подумали… Какая разница?

Она хотела закурить на улице, но решила, что уже и так вдоволь надышалась никотином в квартире Васи Чуйкина. "Интересно, - подумала она, - а что бы сделал Егор, если бы я ему изменила и он бы узнал?

Покончил бы с собой? Или тоже напился бы?.."

- Сейчас в офис? - спросил Сергей. Светлана неопределенно пожала плечами. - Ну и правильно, - объяснил он по-своему ее жест. - Чего там сейчас делать?

- Как это?

- До Нового года пять дней каких-то осталось. Из них только два рабочих. Считай… - Кабиров почему-то грустно посмотрел в белое небо, - уже полтора… Какая работа сейчас у производственников? Все уже давно к празднику готовятся. На участках тишина; уже больше месяца как намыв прекращен и земснаряды на приколе. Ремонт… Да какой там ремонт! Резину тянут. Потом в феврале начнут по-настоящему. Ты ж сама из линейщиков вышла, знаешь как оно. Вот у нас, коммерсантов… Эх-хэ-хэх! Ни вздоха, ни продыха! Ни зимой, ни летом, ни днем, ни ночью…

- Поплачь, поплачь.

- А то правда, отдохнула бы? Что ты, в самом-то деле? С утра и до поздна в офисе или по участкам мотаешься. Или дома тебе делать нечего?

- Может, ты и прав…

- Нет, правда! Приехала где-нибудь так к обеду, пистон вставила кому надо, и езжай себе. Я понимаю, в сезон, а сейчас-то?..

- Может, ты и прав, - повторила Светлана и посмотрела на часы. -

Поеду, вставлю, как ты выражаешься, пистон, а потом… Ты-то куда сам?

- По точкам. У меня дел!..

Собственно говоря, Кабиров был абсолютно прав. В офис она могла и не приезжать. Кто получил от нее задание, выполнял его. Кому было положено находиться в командировке, был где-то далеко. Кто и без ее указаний знал свою работу, делал ее. Или делал вид, что делает. И все же она приехала. Походила по кабинетам, показалась подчиненным, проверила их работу. Но, в общем-то, больше дисциплину. Зашла к себе и, включив компьютер, убедилась, что писем нет. Потом поехала домой, сказав Марине, чтобы она ее не дожидалась, а после работы спокойно шла домой. Если кто-то будет искать директора в течение дня, пусть звонит на мобильный. Если знает номер. А если не знает, пусть Марина его не называет, а сама ей позвонит или сбросит эсэмэску. Вроде все…

Анюта приготовила обед. Отведав его, Светлана удовлетворительно отметила про себя, что Паша не промахнулся с выбором жены - готовить будущая невестка умела. Что там еще, какие еще есть у девушки таланты - об этом Светлана узнает, конечно. В свое время…

Поблагодарив Анюту за вкусный обед, она сказала:

- Я обещала поговорить с тобой.

- Да, Светлана Андреевна…

- Вот что, - подумав, сказала она, - одевайся, поехали.

- А посуду помыть?

Светлана махнула рукой:

- Потом. Оставь. Мы ненадолго, тут рядом.

Ехали действительно недолго - минут пять. Остановившись возле одной из новостроек, Светлана вышла из машины и позвала девушку за собой.

- Когда Павлик уходил в плаванье, - сказала она, - он мне рассказал, что вы решили пожениться…

Глаза Анюты вспыхнули счастьем.

- …Я сначала решила, что жить вы будете с нами. Но потом подумала… жить молодым надо отдельно. Взяла, да и купила квартиру.

Дом уже сдан, отделка завершена. Ключи… - она достала из сумочки блестящие новенькие ключики, потрясла ими, - вот они. Там еще нет мебели, но… пойдем, посмотрим ваше будущее семейное гнездо.

Квартирка небольшая, однокомнатная. Но, думаю, на первых порах вам хватит и однокомнатной. Это вам мой подарок к свадьбе.

- Светлана Андреевна… - В глазах Анюты стояло такое изумление, словно она не могла поверить, что все это происходит именно с ней.

Не сон ли это? Светлана улыбнулась и подмигнула:

- Пошли.

Площадка перед домом напоминала картинку с обложки фантастической книги. Что-то инопланетное - застывшая лава какая-то, воронки, камни. Крупный мусор строители убрали и даже прокатились по площадке на грейдере, но там и сям торчали черные и страшные на вид концы арматуры, всюду кочки и гребни замерзшей грязи. "Вот развезет весной! - думала Светлана, осторожно обходя кочки и рытвины, стараясь не повредить свои новые французские сапоги. - Хоть бы дорожки щебенкой отсыпали. Уж не до асфальта…".

- Ну, как? - поинтересовалась Светлана Андреевна, когда они открыли дверь квартиры на восьмом этаже и вдохнули аромат новизны - легкий запах линолеума, обойного клея и еще чего-то волнующего - запахи нового жилья. Краской не пахло. Впрочем, краской и не могло пахнуть. Окна пластиковые, двери с каким-то покрытием, не крашенные.

- Светлана Андреевна! У меня нет слов.

- Когда появятся, скажешь.

- Светлана Андреевна!..

- Посмотрела? Ну, все, поехали назад. Полистаем каталоги. У меня журналы всякие есть. Подумаем над интерьером. Какую мебель купить…

- Светлана Андреевна, а можно… я здесь еще маленько побуду?

Здесь же недалеко. Я потом пешком дойду, прогуляюсь заодно.

Светлана пожала плечами и отдала ключи от квартиры Анне.

- Побудь.

- А можно, я здесь ночевать останусь? И вообще - жить пока буду.

Пока Павлик не вернется. Квартира же все равно пустует.

- Да как же ты здесь жить-то будешь? Без мебели, без холодильника? Вот купим все, тогда…

- А мне мебели не надо. Я что-нибудь на полу постелю… Вы дадите? Или из общежития матрас привезу. А холодильник… Есть лоджия, там ничего не испортится, сейчас холодно. Плита есть. Она работает? - Анюта прошла на кухню, защелкала переключателями. -

Работает! - Сообщила радостно. - И батареи теплые. Даже горячие.

Класс! И вода есть! - зашумела вода в кранах. - Только она ржавая.

Надо подольше…

- Я хотела просто показать квартиру. - Светлана тоже подошла к кухне и встала в дверях. - Но если ты так хочешь… Знаешь что, девонька, - решилась она, - а поехали. Купим кое-что из мебели, холодильник купим, все сразу. Поехали, дел у нас с тобой - море!

Весь остаток дня они провели в поездках по магазинам. Оплатили.

Привезти им обещали кое-что завтра, кое-что в субботу и кое-что в воскресенье.

- Светлана Андреевна! Вы такая… Спасибо вам огромное. Даже не знаю, как мы с Павликом с вами рассчитываться будем…

- Внука мне родите, вот и рассчитаетесь.

- А если внучку? - с опаской взглянула Анюта на свою будущую свекровь. - Ведь еще ничего не известно. Пол ребенка пока не определили, - поправилась она.

- Если первой будет девочка, это даже лучше. Но вторым вы мне обязательно моряка родите. Или третьим.

- Мы постараемся, - смущенно улыбнулась Анна.

- Уж постарайтесь, - улыбнулась в ответ Светлана. - А знаешь что, давай, ты с нового года в новую квартиру вселишься, - предложила она. - До тридцать первого все нами купленное привезут, мы все расставим, полы помоем, протрем все. А Новый год встретим у нас.

Втроем. Ты, я и Егор… Петрович.

- Светлана Андреевна… - потупила взгляд Анюта.

- Что, хочешь на праздник к маме поехать? - догадалась Светлана.

Анюта кивнула:

- Может, она уже отошла?..

- Съезди, конечно.

Потом они вдвоем занимались приготовлением ужина. Потом пришел

Егор. Потом ужинали…

Только поздно вечером Светлана добралась до компьютера.

"Здравствуйте, Светлана Корчагина. Новых писем: 1".

Тревожно забилось сердце.

Но Касатку ждало разочарование - письмо было от Мишки Вебера.

Даже не письмо, фотография. Мишка в белой капитанской фуражке с крабом, в белых шортах и с голой волосатой грудью стоял на борту яхты. Наверное, решила Касатка, это его собственная яхта. Фотография была очень качественной. Четкая линия горизонта, четкие очертания яхты, чьи-то длинные загорелые ноги на заднем плане, за Мишкиной спинной тоже четко прорисовывались. Кто-то загорал в шезлонге и ноги явно не мужские. Красивые ноги, ничего не скажешь. Мишка прочно стоял на палубе, уперев руки в бока и широко расставив свои кривые ноги. Прям, как бывалый мореход. Наверное, он и был таким. Волосы на

Мишкиной груди, руках и ногах - рыжие и толстые - тоже виделись очень четко, каждый волосок. А на Мишкином лице сияла улыбка, открывающая ярко-белые зубы, которых, казалось, было очень много, больше, чем у нормальных людей. Улыбка акулы, почему-то подумала

Касатка, акулы большого бизнеса. Скорей всего, у Мишки полный комплект зубов, просто они мелкие и острые. Мишка фальшиво улыбался и словно хвастался: "Вот я какой! Любуйся. Успешный и богатый. Это я, а это моя яхта. А там за моей спиной - телка. Я ее тебе, Светка, не показываю, потому что это так… Я тебе свою яхту показываю и себя любимого".

Касатка хмыкнула и выключила компьютер.

 

9.

Вероника никогда не закрывала дверь в ванную комнату, когда принимала душ. Из открытой двери доносился звук льющейся воды и девичье пение:

- Каламбия Пикчерс не представляет…

Пела Вероника отвратительно - и в ноты не попадала, и голос у нее был каким-то… писклявым, просто отвратительным был ее голос.

Странно… Латышев только сейчас это заметил. Раньше не замечал.

"И песня какая-то… для дебилов", - раздраженно подумал он.

Он даже сморщился, как от зубной боли. Слава богу, Вероникино пение скоро прекратилось, зато противно прозвучал ее призыв:

- Никита-а-а!

- Ну что еще, - буркнул Латышев и оторвал взгляд от монитора, от слов, написанных им еще утром: "Милая моя, далекая Касатка…"

- Любимы-ы-й! Принеси мне, пожалуйста, полотенце. И вообще…

- Там есть, - громко крикнул Латышев. - На полотенцесушителе висит. Не видишь что ли?

- Оно мо-о-о-крое, - капризно протянула Вероника.

Никита Владимирович глубоко вздохнул, сходил в спальню за полотенцем и вошел в ванную. Душ Вероника не отключила, стояла перед

Латышевым голая, стройная загорелая; струи воды ласкали молодое тело.

- Ты еще одет?.. - искренне удивилась любовница. - А я думала, что мы… в душе начнем.

Латышев молча смотрел на ее мокрую наготу, на маленькие упругие груди с напрягшимися сосками. Они у Вероники темные, почти лиловые.

Ему это всегда нравилось. Ему вообще нравились юные худые девы.

Раньше. Теперь он смотрел на голую Веронику и совершенно не возбуждался. Она казалась ему тощей, даже какой-то изможденной, а длинные черные волосы, намокшие в воде, и мокрыми прядями свисающие вниз, были похожи на змей.

- Ну, иди ко мне… - призывно проворковала Вероника. - У тебя не очень большая душевая кабина, но места тут хватит. Иди же…

- Воду выключи, - сухо сказал Латышев.

- Зачем? Под струями воды…

- Выключи, выключи. И на вот, - он протянул полотенце, - вытрись насухо. Одевайся и иди домой.

- Не по-о-няла… - Вероника сделала ударение на букве "о".

Латышев поморщился. Он не любил, когда говорили неправильно, даже если специально, в шутку. А уж если вообще говорили неправильно, потому что правильно не умели, его это бесило. Например, слово

"ложить", а Вероника так и говорила, его просто выводило из себя.

Надо рвать, снова подумал он. И чем скорее, тем лучше. И для его нервов и для Вероникиного будущего.

- Поздно уже, - устало ответил он. - Ты пришла без звонка, как мы с тобой договаривались. А у меня ведь и дела могут быть запланированы. Об этом ты, естественно, не подумала.

- Не стоит, - по-своему поняла Вероника отказ Латышева от близости. - А если так?..

Вероника стала извиваться в душевой кабине, втягивать и выпячивать живот, трясти круглой попкой, неумело имитируя танец живота. Упругие струи воды отлетали от ее двигающегося тела и в открытую дверцу душевой кабины выплескивались на кафель. Латышев смотрел не на танцующую любовницу, а на то, как на полу образуется лужа.

- Музыки нет, - сказала Вероника с сожалением, перестав дергаться. - Не так сексуально получается. Может, магнитофон принесешь сюда? Я тебе еще и не то покажу…

- Не надо ничего показывать. - Никита Владимирович повернулся, чтобы уйти. - Давай, уматывай. Сделай папе с мамой подарок - приди сегодня домой раньше обычного. Они будут счастливы.

- Импотент! - воткнула ему Вероника между лопаток.

Латышев повернулся и, лучезарно улыбнувшись, сказал:

- Делай скидку на мой возраст, крошка. - Вышел и с силой закрыл дверь ванной комнаты.

Он вернулся к компьютеру и закурил. По экрану перемещалась и разворачивалась во всех проекциях радужная изогнутая плоскость, почему-то это напоминало Никите Владимировичу Вероникин танец живота. Латышев тронул мышку и вновь на мониторе появились первые строки начатого письма:

"Привет, Касатка!

Помню ли я наш палаточный лагерь и песни под гитару до утра?.."

Подошла одетая в его махровый халат Вероника. Его предложение уматывать, она проигнорировала. Латышев свернул окно.

- Боишься, что выведаю твои коммерческие секреты? - Вероника снова понюхала розу и сказала, недовольно фыркнув: - Совершенно ничем не пахнет. Как искусственная.

Латышев усмехнулся и не ответил. Подумал: "просто эта роза не тебе куплена, вот ты и не чувствуешь ее аромата".

- Думаешь, я заслана твоими конкурентами?

- С конкурентами у меня перемирие и заключен договор о невмешательстве, - сказал Латышев, не поворачиваясь к девушке. - А думаю я о том, детка, что нам с тобой пора расстаться.

- Почему-у-у?..

- Ты же сама сказала. Я импотент. Зачем тебе импотент? Найди любовника помоложе. Жеребца какого-нибудь. Он с тебя сутками слезать не будет. Или ты с него. Ты же сверху предпочитаешь?

- Ты обиделся… Я же пошутила… Я со зла сказала. Но я не хотела тебя обидеть. Я так ждала тебя в душе, а ты… Я больше не буду. Честное слово! Честное…, как там говорилось… пионерское! -

Вероника приложила руку к голове, но не так, как это делали пионеры его молодости, а так, как отдают честь военные.

Латышев посмотрел на Веронику и усмехнулся. Ее лицо, лишенное косметики показалось ему очень простым и совершенно не красивым.

Наши девчонки, подумал он, имея в виду своих сверстниц - тех, из его молодости - грим и тушь накладывали не так обильно, как их нынешние соплеменницы. Кое-кто и вовсе обходился без какой-либо косметики.

Кто-то потому, что родители запрещали, кто-то, потому, что денег просто-напросто не было. Но были они, наши девчонки даже без косметики намного красивее нынешних в пух и прах размалеванных див.

Нет, вполне объективно… Никита вспомнил Касатку. Какой она была!

Незаметной, но… прекрасной. Стоило только в ее глаза заглянуть…

- Со зла. Верю, - вздохнув, сказал Латышев. - Пошутила, тоже верю. И что обидеть не хотела… Но ты угадала, Вера. Не стоит. -

Он развел руками: - Ну, не стоит.

Вероника даже не отреагировала на то, что он назвал ее Верой, а не Никой, на чем она всегда настаивала.

- Но есть же медицина! Есть всякие препараты…

- Они мне не помогут.

- Но почему?!! Ведь было же все у нас просто великолепно… А, ты мне врешь, - догадалась она.

- Нет, не вру. И вру и не вру. Видишь ли…, я не просто не хочу женщину. Я тебя не хочу. Прости, это, наверное, жестоко…

- Все понятно. У тебя теперь другая соска! Кто она? Я ее знаю?

Моя подружка Анжелика, наверное?.. Я подозревала, что ты к ней неровно дышишь. Сука! Она всегда перед тобой задом крутила и титьки свои напоказ выставляла. Сисястых любишь? Кобель! Мне говорили про тебя, что ты кобелина, каких поискать. А я думала…

- Уймись, Вера…

Ника! - она вдруг услышала, что Никита снова назвал ее нелюбимым именем. - Я тебе сто раз говорила: я - Ника! А как ты, интересно,

Анжелику называешь? Анжелой? Или Анной? Ты же любитель старомодных имен!

- Уймись, Ника. Нет у меня ничего с твоей… подругой. И не будет. У меня вообще сейчас никого нет.

- Правда? Кроме меня никого? - в глазах девушки блеснула искорка надежды.

- Никого. Но и тебя нет.

- А может… Скоро ведь Новый год. Через неделю…

- Через четыре дня, - уточнил Латышев.

- Неважно. У нас есть еще время. Давай, поедем к теплому морю.

Давай, встретим его в Таиланде! Или в ГОА слетаем? Или на Маврикий?

Мне родители предлагают купить путевку. А мы купим две и поедем вместе…

- Нет…, Ника. Не поедем мы с тобой никуда. Я не хочу никуда ехать.

- Тогда давай здесь. Давай никуда не поедем. Встретим Новый год в этой квартире. Вдвоем. А, Никит?..

"Любит она меня, что ли", - подумал Латышев. Хотел спросить, но не спросил. Надо расставаться с девочкой. Без слов, без ее признаний. Просто выгнать. Пусть будет жестоко, но как поступить иначе? Видеть и слышать Веронику он больше не желал.

Он отрицательно покачал головой. Вероника наклонилась, заглянула в его глаза и увидела там… безразличие. И холод.

Она молча сняла и бросила ему под ноги халат, голая пошла одеваться. Он не смотрел ей вслед, но когда Вероника хлопнула входной дверью, закурил и подошел к окну.

Девушка вышла из подъезда и медленно побрела вдоль по ярко освещенной улице. Она шла, низко наклонив голову, смотрела себе под ноги. Наверное, она плакала.

"Жестоко… Я жесток, - подумал Латышев. - Но разве дело только во мне? Жизнь - вообще жестокая штука. Вера это поймет. Может, уже поняла… Мог ли я поступить иначе? Наверное… Но что делать? Что мне делать, если я… - Он вдруг понял: - Если я люблю другую?.."

Он заходил по комнатам. Курил, стряхивая пепел куда попало, и ходил. Из угла в угол. Останавливался, снова куда-то шел.

"Касатка! Неужели я тебя люблю? Неужели любил всегда, всю жизнь?

Неужели…"

Ему даже страшно стало.

Неужели любовь, в которую он по большому счету никогда и не верил, все-таки существует? Та самая, которая одна и на всю жизнь?

Латышев всегда легко расставался с женщинами. Легко сходился и еще легче расставался. Череда женщин, чехарда прямо… Что они думали, когда он говорил им: "Милая, поиграли в любовь и хватит.

Позанимались сексом и будет, надо менять партнеров, а то скучно станет. Давай расстанемся, пока друг другу не наскучили"? Он так говорил, такие слова или похожие, а женщины пожимали плечами и уходили, исчезали из его жизни. Уходили, не оборачиваясь… Горевали они? Кто-то уходил, весело ему подмигнув и чмокнув на прощание в щеку, или еще смешнее - в лоб. Кто-то говорил, махнув рукой: "Да и фиг с тобой!". Кто-то молча уходил… Вспоминали ушедшие его потом, думали о нем? Никогда раньше Латышев не задавал себе таких вопросов.

Ему всегда было все равно. Более того, он думал, что и тем женщинам, с которыми он расставался, тоже все равно. И вообще, какой смысл он вкладывал в слово любовь?.. Поиграли в любовь… Поиграли… В любовь… Позанимались сексом… Любовь - игрушка? Любовь - занятие?

Времяпровождение? Просто секс? Да! Тысячу раз да! Так он считал. У него были периоды без женщин. Короткие, но были. И никогда он не страдал от этого. Если припирало, заказывал проститутку. А так…, хотеть, чтобы каждый день его кто-то ждал дома, чтобы, как говорил

Женя Лукашин из рязановской "Иронии судьбы", перед глазами постоянно туда-сюда, туда-сюда… Латышев никогда не страдал от одиночества.

Более того, ему было комфортно одному. Всегда. Ему и сейчас-то…

Он вдруг остановился и прислушался к себе.

"Хотелось бы мне, чтобы сейчас и здесь сидела Касатка? Именно она, не кто-то другой, а именно она? Хотелось бы?.. Да. Очень. Но о чем это говорит? Да ни о чем! Ну, поговорили бы. Ну, наверное, отметили бы встречу. И в постель бы скорей всего ее уложил. А уложил бы? Да, это точно - уложил бы. Сделал бы то, что не сделал тридцать лет назад. Может быть, даже какое-то определенное время мы с

Касаткой были бы любовниками, жили бы вместе. Но… Прошло бы какое-то время, то самое, определенное, и мне бы снова захотелось остаться одному. Чушь! Бред! Какая к чертям собачьим любовь? Нет ее.

Померещилось…"

Латышев поднял с пола брошенный Вероникой халат и пошел в ванную.

Его халат должен висеть там, он его одевает после душа. И вообще - все, каждая вещь, должна лежать, стоять, висеть на своем месте.

Вероника всегда оставляла вещи где придется, и его вещи и свои.

Латышева это раздражало.

В ванной он остановился в раздумье. От халата пахло Вероникой, ее духами. Едва уловимый запах, но он почему-то сейчас был Никите

Владимировичу неприятен. Наверное, и раньше этот запах был, и, наверное, не только халат им пропитался, но Латышев никогда не замечал этого запаха. Он стоял и думал: повесить халат на крючок, или бросить в корзину с грязным бельем? Решив, что халат все-таки надо сдать в прачечную и открыв крышку корзины, он вдруг почувствовал что-то. Ему показалось - то ли боковым зрением увидел, то ли просто померещилось - из зазеркалья на него смотрели. И он сразу понял кто…

Латышев не стал поворачиваться. Он стоял с халатом в руках и чего-то ждал. Потом спросил:

- Касатка?.. Это ты?

И услышал. Нет, не ушами, в его сознании прозвучало:

- "Здравствуй, Кит…" - грустно как-то прозвучало.

- Здравствуй, Касатка. Как ты?

- "Нормально"

- И я… И у меня все нормально.

- "Я вижу"

- Что ты видишь?

- "Что у тебя все нормально. Всенормально. Вот именно - всенормально. Хорошее слово я придумала? Всенормально…"

- Дурацкое слово.

- "Почему?"

- Мне оно не нравится.

- "Но ведь все нормально?.. Ты успокоился. Ты снова уверен в себе. Всенормально!"

- Не говори так! - Латышев резко повернулся к зеркалу. Там никого не было. Себя самого он тоже заметил не сразу. Зеркало было мутным, запотевшим. Вероника как всегда забыла включить вытяжку.

Латышев крутанул рукоятку вытяжки на полную мощность и, не дожидаясь, когда водяные пары улетучатся, халатом протер зеркало.

- Всенормально, - сказал он своему отражению и бросил халат в корзину.

Потом он сел за компьютер.

"Привет, Касатка!

Помню ли я наш палаточный лагерь и песни под гитару до утра? Помню. Я помню все…"

 

10.

Егор не спал. В спальне горел ночник, Егор читал очередной детектив. Когда Светлана вошла, он закрыл книгу и бросил ее на тумбочку.

- Почему не спишь? Книжка интересная?

- Не очень… Тебя жду.

- Зачем?

- Ну…, может?.. - Егор хитро подмигнул.

- Мы не одни, - напомнила Светлана.

- Ну и что? Дверь закрыта. Да и… ты ж не кричишь, не стонешь, когда мы… ну, этим занимаемся. Просто лежишь и все.

- Как мертвая…

- Я этого не говорил, - возразил Егор.

"Я мертвая… Да, я мертвая"

- Нет, - сказала, как отрезала Светлана. - Будем спать. - Она легла и выключила ночник. Егор, недовольно засопев, повернулся на бок - спиной к ней. Через минуту спросил тихо:

- Свет, ты спишь?

- Ну, чего тебе еще?

- Скоро Новый год.

- Да ты что!

- Я к тому… Мы куда пойдем? Или к нам кто придет?

- Никуда не хочу идти. Куда с тобой идти? Все будут выпивать, а тебе даже бокал шампанского нельзя. Ты же в завязке.

- Да я и не люблю это шампанское. С него только живот пучит.

- Уф-ф-ф, - раздраженно выдохнула Светлана.

- Я запросто могу лимонад попить. Или…

- Кисель, - насмешливо вставила Светлана.

- Ну что уж так, кисель? Могу эту… минералку. А вообще, ты права. Давай никуда не пойдем. Давай Кабировых к нам позовем.

- Давай лучше спать.

- Не спится что-то. - Егор опять повернулся к ней, и Светлана почувствовала его руки на своей груди. С какой-то брезгливостью она сбросила их с себя и отвернулась.

- Все. Спать.

Но уснуть она долго не могла. Слышала, как Егор повздыхал, покряхтел, поворочался на кровати и наконец-то уснул.

А Светлана не спала, почему-то вспомнилось…

- Девонька, без мужа тебе никак нельзя. Кедровка-то наша сама знаешь. Бухают все по-черному. А когда бухают, тогда…, ну, ты сама понимаешь, чего бывает, когда бухают. На баб мужиков тянет.

Долбоебов-то хватает здесь. Их вообще-то везде хватает, но здесь в

Кедровке…

Владимир Маркелович Свеженец, лучший бригадир земснаряда участка

"Кедровый" и самоназначенный наставник Светланы Андреевны Касаткиной в выражениях перед мастерицей не стеснялся. Он с ней разговаривал так же, как со всеми. И вообще, матерные слова Свеженец считал такими же, как и все остальные. Здесь, на краю Земли, в богом забытом поселке матерились все поголовно. И дети матерились, да так витиевато, что иной раз было даже непонятно, о чем они разговаривают меж собой. На первых порах у Светы уши горели от услышанного.

Впрочем, она очень быстро привыкла к мату. Иной раз и сама бывало, загнет так…, что все работяги начинают понимать ее указание с полуслова. Или с полумата, правильней будет сказать.

- Приставали уже, небось?

- Приставали, - вздохнула Светлана.

Приставали, а как же… Многие. В клуб она перестала ходить именно из-за этого. Все парни в поселке, да и не только парни, но и женатые мужики, которые были не прочь изменить своим половинам (да и изменяли направо и налево с кем придется), предлагали ей свои услуги. Причем, прямо и без всяких там намеков и двусмысленностей.

Пытались лапать и тащить ее за руки в угол, что потемней. Таких желающих поразвлечься с молодой приезжей было, как правило, двое или вообще - несколько. Начиналась перепалка, которая обязательно перерастала в драку. Светлана под шумок убегала из клуба и запиралась на замок в своей служебной однокомнатной квартире без удобств. Под ее окнами всю ночь шумели. Матерились, дрались.

Там же неподалеку, на соседней лавочке сидел и бренчал на гитаре местный участковый лейтенант Кувшинов по прозвищу Кукиш. Не Кувшин, а почему-то Кукиш. Наверное, потому, что часто говаривал: "Свободы хотите? Чтобы что захотел, то и было? А вот вам! У нас советская власть, и я ее представитель!". И показывал кукиш.

Участковый Кувшинов на честь Светланы никогда не покушался; была у него зазноба - Валька Малинина, или как принято было здесь говорить - Малиниха, замужняя продавщица сельпо, муж которой был конченным алкашом. Это Вальке Кукиш посвящал свои серенады, неумело бренча на гитаре.

Эпизодически Кукиш переставал петь и кричал: "Эй! А ну, угомонитесь на хер! Расходились тут! Угомонитесь, кому сказал! Песню петь мешаете. А то я из табельного…". Утихали, но не на долго.

А еще был Стас Чекан - электрик из местного зверосовхоза (в совхозе норок разводили). Он буквально проходу Светлане не давал.

Подкарауливал ее. Утром у подъезда, вечером у подъезда, днем на участок приходил. Словно не работал сам. Глаза наглые, тупые. Нижняя губа красная, отвисшая. Она казалась Светлане слюнявой. Наверное, и была слюнявой. Бр-р-р! Светлану аж передернуло от воспоминания.

- Приставали…

- А ты, касатка, замуж выходи. Вот что, - предложил Свеженец. Он назвал Светлану касаткой, без намека на фамилию; касатка - было одним из немногих его ласковых слов. - Муж тебя от приставаний этих и оградит. Ну, если сама конечно не захочешь того-этого…

- Да за кого замуж-то? Разве что за вас, Владимир Маркелович.

- Я женатый, - серьезно ответил Свеженец. - Я тебя замуж взять не смогу. Да и старый я уже.

- Ну, какой же вы старый! Я знаю, вам еще и сорока нет.

- Нет. Я не могу, - категорично заявил Владимир Маркелович и покачал головой; Светлана чуть не прыснула со смеху. - А ты Егора нашего чего не замечаешь? - строго взглянул на нее.

- Егора?.. Корчагина что ли?

- А у нас, кажись, других Егоров нет. А че покраснела-то?

- Вот еще! Ничего я не покраснела…

- Егор - парень нормальный, Светка. Выпивает, но в меру. И только в пересменку. На работе - ни-ни. И на тебя поглядывает все время.

Нравишься ты ему.

На самом деле, Светлана и сама уже давно приметила Егора

Корчагина. Высокий статный парень. Руки у него такие… сильные. И сам весь… Летом почти все мужики работали, нарушая технику безопасности, голые по пояс. На Егора смотреть было приятно. Такой, точно Свеженец говорит, сможет оградить и защитить. И Лицо у парня красивое - прямой нос с резко очерченными крыльями, черные глаза в обрамлении густых длинных ресниц, девушкам на зависть, вьющиеся черные волосы - копна целая на голове. Ничего не скажешь, красивый парень. И все время зыркает в ее сторону своими глазищами.

- Цыган, - усмехнулась Света.

- Нет, Егорка не цыган, - помотал головой Владимир Маркелович. -

Это он в отца своего такой чернявый. Но и отец у него не цыган, а самый, что ни есть, русак. Казак, даже можно сказать, с Дона он. Вот мать у Егора…, как бы тебе сказать…, слегка прищуренная.

- Кореянка, что ли?

- Китаянка наполовину. Но Егор - вылитый батя. Нет, Светка, Егор

- нормальный парень. Работящий, непьющий… Ну, скажем так, почти непьющий. Пока багер, но запросто может бригадиром стать. Выходи за

Егорку. Ты за ним, как за каменной стеной будешь.

- Владимир Маркелович…

Светлана хотела добавить: "Так он же не зовет", но если бы сказала так, получилось бы, что вроде как она и не против. А таких мыслей в голове девушки еще и не было совсем. Но после этого разговора со Свеженцем взгляды Светланы в сторону багермейстера

Егора Корчагина стали чуть более заинтересованными.

А вскоре случилось то, что рано или поздно случается с каждой девушкой. И произошло это на рыбалке. Рыбачкой она была никакой; в том месте, где прошло ее детство ни речки, ни какого-то другого водоема не было. Только маленький ручеек, который пересыхал каждое лето. Потом, сразу после школы - студенчество. Были походы, но в походах не рыбачили, уху не варили, ели то, что брали с собой.

Разжигали костер, жарили на нем сосиски и хлеб. А тут - море. Океан!

Рыбы всякой полно, а она даже не знала, как ее ловят. Ей интересно было увидеть. Вот и напросилась к Свеженцу с бригадой на браконьерский промысел кеты.

Рыбачили в бухте. Кета, прежде, чем идти на нерест, в бухте сбивается в стаи. Вот тут ее и надо брать, пока в речку не пошла, пока не опреснилась. Ставили сети, и вдруг нагрянул рыбнадзор. Не должен был нагрянуть, заранее договаривались. Но, видимо, кто-то к егерям из начальства приехал с проверкой. Устроил разгон и погнал егерей на работу.

- Атас! - крикнул Свеженец, стоящий по пояс в холодной воде. Он первым увидел далекие огни ксеноновых японских фар и услышал рев спаренных лодочных моторов.

Сети бросили и все рванули кто куда. Егеря ведь и пальнуть могут.

Светлана растерялась. Стояла, как дура и смотрела на разбегающихся рыбаков, своих подчиненных. И тут кто-то ухватил ее за рукав штормовки и жарко дыхнул в ухо:

- Что стоишь? Бежим!

И они побежали. Это был Егор. Он бежал, не выпуская ее рукава.

Куда бежим? думала Светлана. Зачем? Осталась бы она берегу. Что бы со мной сделали рыбнадзоровцы? Да ничего. Гуляла по берегу, что такого? А сети? Уж не думаете ли вы, товарищи егеря, что это я тут браконьерю? Что это мои сети?

Но она бежала рядом с Егором. Может, потому, что хотела бежать с ним? Какой-то азарт вспыхнул, бесшабашность какая-то возникла.

Что-то екало в сердечке, что-то манило ее за Егором.

Они забежали за скалу. Светлана еще ни разу не забредала сюда.

Берег едва ли не весь исследовала, а в этом краю никогда не была.

- Что это? - спросила она, увидав темный холм, похожий на огромную наполовину зарывшуюся в песок черепаху.

- Это ДОТ.

- Что? ДОТ ты сказал?

- Долговременная огневая точка. Тут на побережье их много. С русско-японской войны остались. Но все в основном разрушенные. А этот сохранился. Может, зайдем?

- Давай зайдем.

Ей было и страшно чуть-чуть и тянуло что-то неизведанное. Она уже прекрасно понимала, чем закончится ее экскурсия в это фортификационное сооружение. Но пошла. Почему? Может, надоело в девках сидеть? Может, опять вспомнила красную и слюнявую чекановскую губу? Или замкнуло что-то в ее возбужденном сознании…

У Егора с собой оказался фонарик. Он включил его, и луч света пробежался по стенам и углам. Светлана увидела белесые нити каких-то корней свешивающихся с низкого потолка, какие-то кучи, лежащие на утоптанном земляном полу, мешки что ли? Валялись стеклянные шары - поплавки тралов. Половину ДОТа занимали нары, заваленные старыми сопревшими сетями. Пахло морем и землей.

Светлана взглянула на Егора и увидела как сверкнули огнем его черные цыганские глаза.

Егор выключил фонарик и привлек Светлану к себе, задышал - часто и горячо. Он не говорил ничего. Молча стал шарить в темноте по ее длинной застегнутой на все пуговицы жесткой брезентовой штормовке, пытаясь добраться до джинсов, до молнии. Светлана сама ему помогла, расстегнула. Потом скинула штормовку…

Ничего не было в голове, ни единой мысли. Она даже не могла понять, хочет ли этого…

…Егор оказался порядочным человеком. Добившись своего, не успокоился и не стал делать вид, будто ничего не было. А может, просто любил ее и хотел, чтобы она была его женой? На следующий же день Егор предложил ей выйти за него замуж. О любви не говорил, просто сказал: "Выходи за меня". Просто. Вполне возможно, Егор не знал слов любви.

Светлана согласилась сразу, но свадьбу решили сыграть под новый год, после окончания сезона намыва.

На свадьбе были все управленческие ИТР. Из рабочих только

Свеженец и два машиниста земснарядов - друзья Егора. Мать Егора была. И отец его был. Светлана увидела, что Свеженец прав - Егор точная копия отца. А в матери не было практически ничего от китаянки. Разве что, чуть припухлые верхние веки.

А Светланины родители не приехали. Когда она сообщила им, что выходит замуж, мать спросила, как-то насторожено спросила:

- И кто твой жених?

- Работает у меня на участке. Багермейстером.

- Рабочий? - в голосе мамы была не тревога даже, а изумление.

Похожее на ужас изумление.

- Да, а что тут такого… страшного? Рабочий. - Светлана попыталась вложить в это слово побольше гордости за рабочий класс.

Неважно у нее это получилось.

- Все страшно, Света, все. И зачем только я тебя отпустила…

- Нет, мама, ты ответь. Что страшного в том, что мой Егор обычный рабочий? А не инженер, к примеру.

- Как вы жить собираетесь, Света? О чем вы сможете разговаривать?

Как ты с ним на людях показываться будешь? Чем вообще вы заниматься планируете? У вас же разные интересы. Ты девочка образованная. Ты танцами увлекалась, в театр всегда ходила. Вот вы со своим мужем в театр ходить будете? Он же не поймет ничего. Он же… У него хоть десять классов-то есть? Да нет, наверное. Откуда?

- Мама, какой театр? Здесь нет театра. Здесь…

- Дура ты, дочка! Извини свою мать, но ты дура набитая. Ты себе жизнь ломаешь. Вот что я тебе скажу.

- Ну почему ты так, мама?..

- Потому, что я знаю. Я жизнь прожила.

- Я тоже хочу… прожить. Так, как мне кажется правильным…

- Света! - умоляюще воскликнула мама. - Может, еще не поздно?

Может, ты подумаешь? Передумаешь… Зачем спешить?.. А-а-а, - Она вдруг догадалась. - Ты беременна. Все понятно.

- Что тебе понятно?

- Все! Светка, мой тебе совет - делай аборт. Если есть такая возможность, если еще не поздно - делай аборт. Ничего в этом…

- Поздно. Да я и не хочу.

- Дура! Какая же ты дура…

- Мама, постой! - Светлана почувствовала, что мать сейчас повесит трубку. - Не ругайся. Ну, при чем здесь то, что Егор рабочий?.. -

Она еще пыталась объясниться. Не хотелось ей, чтобы разговор с мамой закончился вот так - неопределенно.

- Выходить замуж можно только за человека своего круга.

- А любовь?..

- Ах! - иронично заметила мама. - Так у тебя любовь! Светка, ты что и впрямь любишь своего этого, как там его… багершмейстера?

- Люблю, - неубедительно ответила Светлана.

Наверное, в этом коротком слове, сказанном дочерью, мама уловила нотки сомнения.

- Ну, вот видишь. Ты неуверенна. Ума, чтобы ноги раздвинуть у тебя хватило, а вот разобраться в своих чувствах…

Мама повесила трубку. Светлана перезвонила, но мать брать трубку не пожелала. Отец ответил, но он в основном слушал Светлану, потом сказал:

- Свет, ты на маму не обижайся, она же, как лучше хочет. Она же любит тебя. И я очень люблю. Мы с мамой оба тебя любим. И желаем только добра. А что, действительно, уже поздно? Ну… - он замялся.

- Поздно, папа. Но не в этом деле. Я хочу этого ребенка.

Светлана услышала, как мама сказала из глубины комнаты:

- Передай своей дочери, что она дура. И что на свадьбу эту я не поеду. И тебя не пущу.

Утром Светлана проснулась поздно. Умаялась за день, мотаясь по магазинам с будущей невесткой, да и не спала полночи, вспоминая.

И Егор, по-видимому, тоже проспал. Но он уже одетым стоял в дверях спальни.

- Доброе утро, - буркнул он. - Я кофе хотел смолоть, но ты спишь,

Анна, кажется, тоже. Тихо в комнате у Пашки. Не стал шуметь.

- Ну и правильно. Ты позавтракал?

- Да так…, перехватил. Время… - Егор взглянул на часы.

- Сколько?

- Десятый час.

- Утра?

- А чего, вечера что ли? Ты Света со своими ночными посиделками за этим твоим ящиком скоро вообще день с ночью попутаешь… Все, я побежал. Опоздал уже. Выгонят еще…

"Не выгонят, - хотела сказать Светлана, - а и выгонят, так грузчиком-то везде устроиться можно. В порту вон докеры требуются.

Для такой работы ни ума, ни образования не нужно".

Хотела сказать, но Егор уже ушел. И хорошо, что не успела.

Светлана поймала себя на мысли, что ей хочется обидеть Егора.

Сказать такое, чтобы он страдал. Но зачем? Разве он виноват в том, что… Светлана даже не знала, как додумать свою мысль. Кто виноват?

И в чем? Никто не виноват в том, что она так живет - без любви, без счастья. Только сама. Права была мама, ох как права! Нет, не тогда, когда говорила, что замуж надо выходить только за человека своего круга. Хотя, возможно и в этом мама права. Замуж надо выходить только по любви. А не с дуру. Не потому, что пристают всякие отморозки и тебе нужна защита. И не потому, что рано или поздно надо становиться женщиной. И не потому, что хочется иметь ребенка. Только по любви…

- Сама во всем виновата, сама и хлебай! - громко сказала она.

- Светлана Андреевна! - в дверь спальни постучалась Анна.

- Да, Анюта…

- Вы уже не спите?

"Как я хочу, чтобы мой Пашенька был счастлив! Мне кажется, что они с Анной любят друг друга по-настоящему. Дай-то бог. Только бы я не ошиблась… Не хочу, чтобы у этой девчушки и у моего сына была такая же жизнь, как у меня с Егором", - думала Светлана, вставая.

- Я не сплю. Уже встаю.

Светлана вышла из спальни.

- Ох! - всплеснула руками Анюта. - Какой у вас красивый пеньюар!

- Тебе нравится? - улыбнулась Светлана. - Вот, купила недавно, сама себе сделала подарок к Новому году. - И подумала: "Зачем я его купила? Для кого? Кто меня видит в нем?"

- Очень нравится. Я себе такой же со стипендии куплю. А вы в нем,

Светлана Андреевна, такая красивая! Молодая…

Светлана, наклонив голову на бок, посмотрела на потенциальную невестку, прикидывала в уме, как Анюта будет смотреться в пеньюаре.

Прикинув, решила: "Да, Павлику должен понравиться. Надо купить к его возвращению. Вот только зеленый цвет Анне не очень подойдет.

Пожалуй, лучше розовый…"

- Ну ты тоже скажешь, Анюта, - усмехнулась, - Молодая… А зачем тебе точно такой же? Купим другой. Все купим… Давай завтракать и за дела. Сегодня едешь на квартиру, и будешь принимать наши с тобой заказы. А мне надо на работу ненадолго. Позже подъеду. А сейчас, пока я завтрак готовлю, прозвони-ка магазины и уточни время, когда привезут мебель.

- А у нас связи нет…

- Как это?.. - Светлана посмотрела на открытую дверь своего

"кабинета", где стоял компьютер. Она рассчитывала после завтрака перед работой проверить электронную почту. Может, в ее ящике окажется письмо, которого она так ждала…

- Телефон молчит.

- Да? Наверное, какие-то неполадки. Иногда бывает…

В офис Светлана Андреевна подъехала к десяти часам. Пахло елкой и мандаринами - Новым годом. В углу приемной стояла наряженная елочка.

Маленькая и настоящая.

- Светлана Андреевна, - чуть не с порога начала Марина, - а во сколько у нас корпоратив начнется? Народ интересуется…

- Корпоратив?..

В дверь просунулась лысоватая голова Кабирова:

- Светлана Андреевна! Привет! С наступающим тебя!

- Зайди-ка…

В своем кабинете Корчагина закурила и виновато посмотрела на Сергея.

- Сережа, я что-то закрутилась со своими… делами и совсем забыла о празднике. Я ничего не предприняла, не дала никаких указаний…

- Не печальтесь, сударыня! Я уже все организовал.

- Вот как?

- Да. Все будет по высшему разряду. Елка, новогодние подарки, стол с шампанским. И не только с шампанским. Дед Мороз со

Снегурочкой. Дедом Морозом буду я.

- А Снегурочкой?

- Сначала я решил, что моей внучкой будешь ты, но потом подумал…

- Правильно. Я в Снегурочки по возрасту не прохожу.

Кабиров возмущенно замотал головой:

- Я по-другому принципу выбирал кандидатуру. И тебя забраковал вовсе не из-за возраста. Ты, Светка, по возрасту очень даже на роль

Снегурочки подходишь. И выглядишь ты великолепно и возраст…

Ерунда, а не возраст, девичий. Просто выглядишь ты очень усталой.

Вот и решил тебя не грузить, Маринку обязал.

- Это правильно. Молодец. А я действительно что-то устала…

- Я и говорю. А ты - возраст…

- Что от меня требуется?

- Подданные троянской царевны, дочери Приама и Гекубы ждут царского указа о времени начала пира. Корпоративчика, по-современному. В общем-то, если честно, все готово.

- И что посоветуешь?

- Ну, думаю… - Кабиров взглянул на часы. - Прямо с обеда начинать не стоит. А вот часиков с трех…

Светлана сняла трубку связи с секретарем.

- Слушаю, Светлана Андреевна…

- Марина, повесь на доску объявление, что начало пира… тьфу, блин! Что празднование Нового года коллективом "Кассандры" начнется в три часа дня в кабинете… - Она взглянула на Кабирова; тот подсказал: "ПТО". Ну да, подумала Светлана, кабинет ПТО самый большой, все войдут легко. Продолжила: - В помещении производственно-технического отдела.

- Я пошел? - спросил Кабиров. - У меня еще масса дел.

- Иди. Да, Серега… - остановила его Корчагина.

Кабиров остановился.

- Спасибо тебе. Не знаю, что бы я без тебя делала.

- Вот! - Кабиров поднял вверх палец. - Ты меня не ценишь, Касатка!

- Ценю, еще как ценю. Только ты меня не называй Касаткой.

- А что так?

- Какая я тебе Касатка? Услышит кто, не поймут. Подумают, что у нас с тобой отношения…

- А что, разве их нет? Еще какие отношения. Позавидовать!

- Иди…, дурачок, - засмеялась Светлана.

Связь в офисе была. И письмо от Кита было.

"Привет, Касатка!

Помню ли я наш палаточный лагерь и песни под гитару до утра?

Помню. Я помню все. И тот вечер, последний вечер на полигоне помню. Не в деталях… Скорее, я очень хорошо помню свои ощущения, а вот детали…

Помню, назвал тебя Светиком, а ты сказала, что не любишь, когда тебя так называют, какое-то детское сюсюканье. Ну, что такое, в самом деле - Светик! Тогда я сказал, что буду называть тебя Касаткой. Ты улыбнулась и согласилась.

Я помню… Еще помню, как мы с тобой танцевали. Я прижимал тебя к себе и незаметно нюхал твои волосы. Они пахли каким-то дурманом. И в голове моей стоял дурман. У тебя были красивые волосы. Я любил, когда они распущены. Я хотел тебя, жутко хотел. Я представлял себе, как легонько уберу пряди твоих волос, разведу их в стороны и стану целовать твои мягкие, по-девичьи пухлые губы. Как ты прикроешь глаза и ответишь мне… Но, я не решился.

Сейчас жалею страшно. Почему я не решился? Ты казалась мне такой беззащитной, такой ранимой и такой… наивной, а сам я себе казался многоопытным и порочным. Я не знал, что мне делать со своим внезапно нахлынувшим чувством.

Да еще этот Грач!..

Кстати, я недавно видел Валерку Грачева. Встретились случайно, он был с женой. И знаешь кто его жена? Галка

Семендяева. Помнишь ее? Она сейчас похожа на колобка из русской народной сказки - круглая такая же. По-прежнему рыжая, правда, теперь крашенная…

Но я отвлекся.

Грач был влюблен в тебя. Да ты знаешь, не можешь не знать. Я даже думал потом, что вы вместе. Если бы получил письмо от

Светланы Грачевой, а не от Светланы Корчагиной сразу бы догадался, что от тебя…

Мы с тобой гуляли после танцев? Кажется, гуляли. Потом вернулись в лагерь, и меня Грач перехватил. Он мне сказал: Зачем тебе Светка? И разнюнился. Признался мне, что любит тебя, и сказал, что я ему мешаю. Даже намекнул, что может и с собой покончить, если я не отойду в сторону. Вот я и отошел. Ничего бы он с собой не сделал.

Но потом, когда мы все пришли на третий курс, я тоже пришел.

Опоздал, правда, на первую пару. Пришел, а вы рядышком сидите. Как два голубка. И разговариваете о чем-то, не обращая внимания на лектора. Я в аудиторию вошел, а ты меня даже не заметила. И так мне почему-то хреново стало. И так стало скучно и не интересно… Короче, ушел я, не дождавшись звонка на перемену. А потом и документы из института забрал…"

Касатке дальше читать письмо Кита расхотелось. Грустно. Как все грустно и как…скучно. Все как в жизни. Все просто и не интересно.

А она-то дура! Размечталась… Правильно мама так ее назвала.

- Была ты наивной дурочкой, Касатка, - сказала она самой себе вслух, - такой и осталась. А мужики… все они одинаковые.

Светлана посмотрела на часы. До начала корпоратива была еще уйма времени. Она еще успеет написать Киту ответ. Этот ответ не понравится ее одногрупнику, но… что заслужил, то и получи. Но сначала надо позвонить Анюте, узнать, как у нее дела и привезли ли уже что-то из магазинов. Позвонив девушке на мобильник и узнав, что все идет по графику, Светлана Андреевна сообщила, что не приедет к ней на помощь, что остается на работе праздновать с коллективом

Новый год. Потом снова открыла письмо Латышева и заставила себя дочитать его до конца. Да там и оставалось-то всего три строчки.

"А как я хотел тебя тогда, на полигоне, Касатка!

Вот такие у меня воспоминания.

Знаешь, Касатка, извини за прямоту, но я и сейчас хочу тебя.

Переживаю заново свои тогдашние ощущения, и хочу…"

"Не меня ты хочешь, Кит, - подумала она, - а ту наивную дурочку второкурсницу, которая была влюблена…, нет, которой казалось, что она была в тебя влюблена"

 

11.

"ТЫ НИЧЕГО НЕ ПОМНИШЬ! ТЫ НИЧЕГО НЕ ПОМНИШЬ! ТЫ НИЧЕГО НЕ

ПОМНИШЬ!"

Слова, как пощечины. Хлесткие пощечины. Латышев ощущал их. Это

Касатка хлестала его по щекам. Сильно, наотмашь.

"…Мы тогда ушли с танцев. Прошли сквозь ряды палаток, было звездное небо. Ты бросил на траву куртку, и мы сначала просто разговаривали. А потом… Кит, ты стал моим первым мужчиной… (ой, краснею…) который меня поцеловал… Не смейся, пожалуйста… Я тогда знала только поцелуи мальчишки-десятиклассника… Поцелуй мужчины - я это почувствовала - это другое прикосновение…, и крепкие объятия…, и горячее дыхание… Мог ли ты когда-нибудь подумать, что и в таком невинном смысле можно быть первым мужчиной у девчонки? Потом мы бродили, ты меня обнимал… Остановились на краю оврага у березы. Почему ты не помнишь? Мы целовались… Наверное, я не умела еще отвечать… Я помню свой робкий восторг от твоей нежности и силы твоих рук…Ты - нет, а я задыхалась поцелуями. Как в твоей песне про студенточку…

Почему я помню березу? Я потянулась за веткой, пригнула ее и слегка прикусила зубами. А ты принялся меня целовать, и между нашими губами оказалась березовая почка… и ты… Я так испугалась, что тебе это неприятно…, прошептала: "Это почка от веточки…"…

Потом мы вернулись в лагерь. Пошли на звук гитары, вошли в какую-то палатку вдвоем, там сидели наши парни и девчонки и смотрели на нас квадратными глазами…

Ты не помнишь, потому что девчонка у тебя - надцатая. А ты у нее - первый…

Ты подарил мне единственный вечер.

А я мечтала о продолжении. Я не смогла в ту ночь заснуть. Я мечтала… Думала, завтра ты подойдешь ко мне и скажешь… Я не знаю, Кит, каких слов я ждала от тебя. Но я ждала. Ведь что-то ты должен был мне сказать! Но ты не подошел и ничего не сказал. Помнишь, весь следующий день мы упаковывали свои личные вещи и геодезические инструменты, складывали палатки, по всей территории собирали мусор. Ты так и не подошел. Я видела твои глаза. Издали. Они у тебя всегда были смеющимися. Иногда насмешливыми, иногда просто веселыми. Но в тот день они показались мне грустными. И еще… ты отводил свой взгляд. Я так и не поняла, что случилось. Ругала себя. Думала, что, наверное, сделала что-то не так. Может, что-то не то сказала?.. Теперь я знаю о твоем разговоре с Валеркой Грачевым, ты написал мне о нем. Но…, разве в этом дело? Ты ничего не помнишь. Ты все легко забыл…

Кит, я больше никогда не буду вспоминать об этом. О том вечере… Попробую забыть. Мне будет трудно, но я попробую.

Если ты решишь не отвечать мне на это письмо или вообще перестанешь писать, я не обижусь. Даже лучше будет, если ты не будешь мне писать. Так мне будет легче забыть все.

Касатка.

Повзрослевшая, умудренная (вроде бы) жизненным опытом, но, видимо, по-прежнему глупая.

Прощай"

Латышев выключил компьютер и стал собираться на работу. Наверное, со стороны он казался похожим на зомби, был каким-то заторможенным, неживым. Побрился, не глядя своему отражению в глаза. Смотрел только на щеки и подбородок и на медленно ползущую по ним бритву. Не спеша, оделся. Разложил по карманам все, что нужно было взять с собой - бумажник, паспорт, права, мобильный телефон, расческу, носовой платок. Постоял, подумал - а все ли взял? Сходил в гостиную, забрал со стола папку с документами. Зачем-то раскрыл ее, проверил содержимое.

Когда уже спускался в лифте, вспомнил, что забыл позавтракать.

Голова была пустой.

А щеки горели, словно его и взаправду отхлестали по ним.

На щеках не было красных пятен, он видел, когда брился.

Но почему-то они горели…

"Что происходит? Что со мной происходит? - думал он, глядя на серое, бросающееся под колеса его автомобиля шоссе. - Касатка всюду мерещится, голос ее звучит в сознании. А ее ли это голос? А правда?.. - Латышев попытался вспомнить голос Касатки. Не смог.

Казалось - вот…, вот оно…, почти вспомнил. Нет. Не может вспомнить. И черты лица вдруг стали расплываться и исчезать из памяти. То фото, на котором она сегодняшняя никак не хотело совмещаться с образом из его памяти и образом девушки из зазеркалья.

- Господи, Касатка! Что происходит? Почему я думаю о тебе? Почему мне кажется, что… А что мне кажется? Я не могу понять…".

Мелькнула вчерашняя мысль:

"А может, я действительно люблю?.. Может, она все-таки существует, любовь?.."

- Водитель автомобиля БМВ, номер…, прижмитесь к обочине и остановитесь! Вы нарушили правила дорожного движения. Повторяю: водитель…

Латышев не сразу понял, что это ему приказывают остановиться.

Только когда взвыла сирена, он вернулся в реальность и увидел, что его пытается догнать милицейская "Волга". Машинально взглянув на спидометр и отметив, что стрелка далеко за сотней, сбросил скорость и, прижавшись к обочине, остановился. Менты объехали его и остановились в десятке метров впереди. Из "Волги" вышли двое; у одного из них за спиной болтался автомат Калашникова; второй был безоружным, поигрывал жезлом. Выражение лиц у обоих было решительным. Латышев стал вспоминать, сколько денег у него в бумажнике. Вспомнил, ведь только вчера вечером пересчитывал. Вроде бы должно хватить…

Когда его с миром и с пустым бумажником как бы нехотя отпустили,

Латышев медленно тронулся и поехал, изредка поглядывая на спидометр.

Потом вдруг резко развернулся там, где было нельзя, пересек двойную сплошную, и поехал назад, домой. Вскоре увидел слева, что те самые гаишники, которые только что от него отстали, уже потрошат кого-то на стареньком "Опеле", а рядом ожидают своей очереди грязный

"Жигуленок" и умытая серебристая "Ауди".

"Я должен объяснить… - думал Кит, поднимаясь в лифте на свой этаж. - Я должен написать Касатке письмо. Прямо сейчас. Не откладывая на вечер. Не откладывая ни на минуту. Должен… Какие-то слова. Не знаю, наверное, это будут не те слова. Наверное, они будут глупыми… Что тут напишешь? Как оправдаться? Забыл… Ну, да, забыл! Думал, что помню, а оказалось - все забыл…, все!"

Здравствуйте, Никита Латышев! Новых писем: 1.

Писала Касатка.

"Кит, прости меня за недавний взрыв эмоций. Просто накатило что-то, воспоминания эти… О молодости, о студенчестве…

Грустно мне почему-то. Наверное, устала. А может, это возрастное?..

Надеюсь, ты не сердишься, и мы останемся друзьями. Плохо в жизни без друзей…

Будем переписываться?

Иногда.

Изредка.

Касатка.

 

P.S.

А Грач, между прочим, так и не признался мне в любви.

Думаю, что он и не был в меня влюблен. С Галкой Семендяевой они стали дружить сразу после полигона. Были каникулы, и они с Галкой случайно оказались вместе в Сочи. Валера поехал туда с родителями, а Семендяева поехала в Сочи с подругой. Вот так.

Когда ты опоздал на первую пару…, прости, я действительно тебя не заметила, Валерка как раз рассказывал мне о том, как они с

Семендяевой отдыхали на юге. Мы не ворковали, как голубки, это ты зря. Я просто слушала Валерку, не могла послать его подальше, он был таким счастливым, так ему хотелось об этом кому-нибудь рассказать…

А потом, на четвертом курсе их дружба закончилась, они расстались, и Галка неожиданно для всех вышла замуж за парня с архитектурного факультета. В конце пятого курса она со своим архитектором развелась. Что было дальше, не знаю.

И вот еще что: о том вечере я больше никогда напоминать тебе не буду"

Кит читал строки Касаткиного письма и чувствовал, что его губы растягиваются в счастливую улыбку.

- Чему ты радуешься, идиот! - сердито сказал он самому себе. -

Обидел женщину. Обидел девушку. Потерял девушку… Потерял женщину.

- Сейчас он не думал о тех женщинах, которых потерял в свое время.

Их было много. Но о них он не вспоминал. Он думал только об одной женщине. О Касатке. Только она занимала его мысли. - Глупо. Как глупо! Вся твоя жизнь, Кит Латышев - сплошная глупость. Прогулка от одной глупости к другой…

Он закурил, походил по комнате, потом сел за компьютер и стал писать письмо-оправдание.

"Здравствуй, Касатка!

Это ты прости меня. За беспамятство мое прости. За душевную черствость прости меня.

Твои слова: ТЫ НИЧЕГО НЕ ПОМНИШЬ! ТЫ НИЧЕГО НЕ ПОМНИШЬ!

ТЫ НИЧЕГО НЕ ПОМНИШЬ! Они как пощечины. Эта фраза, повторенная трижды… Ты надавала мне по морде, Касатка. И правильно!!! Поделом. Пишу какие-то красивые слова… О твоих губах, о волосах, о своем желании…, а оказывается, ничего не помню. А когда ты мне написала про этот вечер, вспомнил. Но не все. Опять же не все. Про почку ничего не помню. Про ту березу… Пишу, а в голову лезут слова моего любимого персонажа из "Незнайки", Пончика. Почему они мне с детства запомнились? То, что произошло между нами, забыл, а слова какого-то Пончика, прочитанные очень давно, помню. Он сказал:

"Прощай любимая береза. Вот тебе и весь сказ". Да, прощай любимая береза… Чушь какая-то. Не обращай внимания. Не прощай любимая береза, а здравствуй. Я буду пытаться вспомнить все - и этот овраг, и березу…

Я не помню наших поцелуев, помню лишь то, что очень хотел тебя поцеловать. И не только поцеловать… Все перепуталось - желания, воспоминания, ощущения… Реальность перепуталась с чувствами. Не знаю, как оправдаться…

Читаю и перечитываю твои строки о том вечере.

И начинаю вспоминать и обрыв и березу…

А может, сам себе придумываю?.. Воображаю, а думаю, вспоминаю?

Помню, что сидели на моей куртке…

Помню (ты написала, я вспомнил), как мы вошли в палатку, как на нас посмотрели. Наверное, тогда я ощутил какую-то мальчишескую дурацкую гордость и браваду? Не помню… Подумал ли о том, как к тебе отнесутся наши однокашники? Не помню… Должен был.

Почему я не помню наших поцелуев? Должен же был!..

Я не могу себя понять. Может, ты поймешь?

Наверное, то, что было со мной потом, забило эти воспоминания, загнало куда-то вглубь…

Я писал тебе о своей жизни после института. Я коротко о ней написал, но если бы ты знала, сколько всего было в моей жизни… И хорошего и плохого - разного. У меня были женщины… Да, Касатка, не буду врать, что все эти тридцать лет жил отшельником. У меня и друзья были. У меня были пьянки и загулы. А женщины… чередой. Имен их не помню. Дважды в своей жизни, встречался со смертью нос к носу. Да, пожалуй, даже не дважды, много раз. Я влезал в драки и был не раз бит. Меня предавали друзья. Наверное, и я предавал их…

Ты написала, что никогда больше не станешь напоминать мне о том вечере… Не напоминай. Я все равно буду пытаться вспомнить все.

А ты не напоминай.

Но помни. Я хочу, чтобы ты помнила обо мне.

Почему-то я очень хочу, чтобы ты обо мне помнила.

Касатка, мы с тобой обязательно останемся друзьями. Я буду писать тебе. И ты пиши. Мне вдруг стали необходимыми твои письма. Я жду их.

Кит"

Кит отправил письмо и остался у компьютера. Он сидел, тупо смотрел на экран монитора и ждал. Чего он ждал? Глупо было вот так сидеть и ждать, что на экране появится сообщение: Здравствуйте,

Никита Латышев! Новых писем: 1.

Но он все-таки ждал.

И дождался!

Здравствуйте, Никита Латышев! Новых писем: 1.

Совсем короткое письмо, всего три строчки. Но они были так дороги

Латышеву.

Вверху письма стоял смайлик.

"Простила! Милая моя Касатка! Ты меня простила!"

"Сейчас начнется корпоратив у меня на работе по случаю

Нового года. Отвечу завтра. А может быть, напишу письмо ночью.

Касатка"

Всего три строчки.

"Напишу ночью. Может быть. Касатка… Если напишешь письмо завтра, то и получу я его только завтра. А если ночью…, то у меня есть шанс получить его еще сегодня вечером… Сиди Кит и мучайся.

Жди… А собственно?.. Почему - мучайся? Ты будешь мучаться? - Кит прислушался к себе. Собственно, нечего было и прислушиваться, и так было понятно. Он будет с нетерпением ждать письма Касатки. -

Неужели…"

Зазвонил телефон, оборвав мысль. Олег Митин звонил.

- Привет, Никита!

- Привет.

- Слушай, ты о завтрашнем корпоративе не забыл?

- Помню. В ресторане японской кухни. В двадцать ноль-ноль.

- Все изменилось. Японский кабак прикрыла санэпедстанция. Нашли они там в этих самых терияки-кулебяки кучу всякой вредной бяки, - скаламбурил Олег. - Мне сегодня утром сообщили. Я подсуетился и заказал столик в твоем любимом ресторанчике. Ну, в Лебедях. Успел!

Только теперь надо нам с тобой меню согласовать.

- А что его согласовывать? Заказывай на свой вкус. Ты знаешь, что я в вопросах питания абсолютно толерантен.

- Ты-то да, а вот твоя Вероника - барышня капризная.

- Вероники не будет.

- Вот те на!.. Будет кто-то другой? - заинтересовался Митин. -

А-а-а, наверное, Анжелика? Оттеснила-таки подругу. Долго Анжелка тебя домагалась. Домоглась значит?

- Я буду один.

- Не понял… Ты - один? Без бабы? Заболел, что ли?

- Вроде того.

- Никита! Неужто подцепил какую-то заразу? У меня в кожвендиспансере…

- Ничего я не подцепил, - оборвал Латышев компаньона. - Ты в офисе еще долго будешь?

- Не планировал никуда уезжать. До конца дня буду.

- Я подъеду. Надо кое-какие документы подвести. И денег взять.

Меня сегодня гаишники за превышение скорости тормознули. Всего выпотрошили.

- Тебя? За превышение? Ты меня удивляешь все больше и больше,

Никита. Ты же всегда аккуратно ездил…

- Задумался и превысил случайно. Еще без ремня был. Еще на красный перекресток Кропоткина и Пестеля проскочил.

- Ты?! Ну, дела…

 

12.

Корпоратив удался на славу.

Дед Мороз был искрометен, Снегурочка весела и не менее своего дедушки, искрометна. Шампанское лилось рекой. И не только шампанское; много было всего - и водка и коньяк и даже сакэ. С закусками - с их количеством и качеством - женская половина коллектива "Кассандры" тоже не промахнулась. Одних салатов на сдвинутых в середину кабинета столах было видов восемь. А может, и больше. И соленья были разные и деликатесы, в основном рыбные и из морепродуктов. Как без морепродуктов на новогоднем дальневосточном столе?

Светлана мысленно похвалила своего зама по коммерции. Мысль о том, что вылился этот праздник в кругленькую сумму, конечно, мелькнула в директорской голове, но Светлана прогнала ее. Не все надо мерить деньгами. Праздник нужен. Ее коллектив неплохо отработал этот год. Введен в строй еще один участок, заключено пять новых договоров. А это означает, что в 2008-м будут организованы новые участки, появятся новые рабочие места.

И прибыль по этому году получена неплохая.

"Пусть отдохнут, - думала Светлана Андреевна. - Не работой единой живет коллектив"

Кабиров подсел рядом.

- Все это, - он стянул ватную бороду на подбородок и кивнул на стол, - наши принесли. Кто чего. Ну…, конечно слегка в представительский фонд пришлось занырнуть. Но не глубоко. На питье только взял. - Кабиров порылся в бездонном кармане дедморозовского халата и извлек какую-то мятую бумажку. - Вот. Сумма преступно потраченных мною средств. Сбрасываться будем? Наши в принципе готовы.

Светлана заглянула в бумажку и удовлетворенно отметила про себя, что сумма совсем не большая, приемлемая.

- Не будем сбрасываться. Пусть за счет фирмы будет…

На корпоративе были все за исключением главного инженера Ляпина, в настоящее время находящегося в командировке в

Комсомольске-на-Амуре. Даже Чуйкин пришел. Как Светлана позже узнала, это его все тот же Серега Кабиров уговорил. Чуйкин не хотел идти, стеснялся. Винил себя за срыв командировки, за свой загул…

Но Серега его уговорил. На Василии Ивановиче был новый костюм, сам он был абсолютно трезв. И за столом практически не пил. Только шампанское и то, едва пригубливал. И все время бросал на директрису виноватые взгляды. Он явно хотел что-то сказать Корчагиной, но никак не мог решиться подойти. Наконец, на первом перекуре все же решился и подошел.

- Светлана Андреевна, мое заявление на увольнение… - начал он робко.

- Лежит в столе.

- Вы его порвите.

- Раздумали увольняться?

- Да. Передумал, знаете ли, уезжать. Что мне там, в Калининграде делать? Я теперь местный. А там у меня сестра.

- Я помню, вы говорили.

- Мы с сестрой-то не очень… Так, пишем друг другу, раза по два в год. Иногда звоним. Одним словом, мало общего. Да и все с нуля…

Уж лучше я здесь все с нуля начну. Тамара вчера вечером приезжала, вещи собрала. Они жить у этого будут. Квартиру мне оставила.

Сказала: живи. - Чуйкин замолчал. Как-то странно задышал. Светлана подумала: "Сейчас опять заплачет".

Но тут в ПТО ворвался лысый краснощекий и шумный Свеженец. В руках у него было два пакета.

- Привет честной компании! - громко поздоровался он. - С праздником, стало быть, всех!

- Ура! - заорали все участники корпоратива.

- А ну-ка…, - Свеженец кивнул на стол, - место тут мне освободите, у меня самого руки заняты. Да рядышком с хозяйкой чтобы сесть мне, старику.

Кто-то поспешно раздвинул тарелки, кто-то принес еще один стул, кто-то побежал за чистыми тарелкой и рюмкой для вновьприбывшего.

Чуйкин незаметно ушел, вернулся на свое место.

- Вот! - Свеженец поставил на освободившееся место на столе свои пакеты: один из пакетов поставился громко. - Гостинец с Кедровки.

Икра. И копченая кета. Сам ловил, сам солил, сам коптил. Пальчики оближете! Светка, - сказал он тихо, наклонившись к Корчагиной, - а тебе там в твоем кабинете… Кстати, почему кабинет свой не закрываешь?

- Забыла. Да и не от кого закрывать. Все свои.

- Все равно. Непорядок!

- Я больше не буду.

- То-то! Я тебе прям в кабинет занес и на стол твой директорский поставил. Это… Банка трехлитровая икры и пакет с рыбкой. Там всякая рыбка, не только кета.

- Спасибо. А ты все браконьеришь, Владимир Маркелович?

- А какого хрена еще в этой гребаной Кедровке в свободное от

Работы время делать? Телик что ли смотреть? Так не интересно мне…

Ты мне вот что касатка скажи. Как там Егорка твой? Бухает по-прежнему?

- Вроде завязал.

- Да-а-а…, - задумчиво пожевал губами Свеженец. - Не повезло тебе с мужиком. Кто бы знал, что оно все так вот получится…, не стал бы тебе советовать за Егорку идти.

- Да ладно тебе, дядь Вов, давай лучше Новый год отмечать…

 

13.

Кит получил письмо от Касатки в семь часов вечера.

Она все-таки написала, хоть и совсем немного.

"Здравствуй, Кит.

Устала. Ложусь спать. Напишу завтра.

Всенормально!

Касатка"

Дважды прочитав письмо, Кит тряхнул головой.

Бред! Мистика какая-то!

Всенормально…

Кит, ты что, экстрасенс? Или у тебя того, крыша едет?..

Всенормально…

Ему вспомнился его вчерашний разговор с запотевшим зеркалом:

- "Здравствуй, Кит…"

- Здравствуй, Касатка. Как ты?

- "Нормально"

- И я… И у меня все нормально.

- "Я вижу"

- Что ты видишь?

- "Что у тебя все нормально. Всенормально. Вот именно - всенормально. Хорошее слово я придумала? Всенормально…"

- Дурацкое слово.

- "Почему?"

- Мне оно не нравится.

- "Но ведь все нормально?.. Ты успокоился. Ты снова уверен в себе. Всенормально!"

Всенормально…

"Совпадение, - думал Кит. - Просто ты, Касатка писала письмо уставшей. Ну, допустила ошибку, не нажала на пробел. Вот и получилось это дурацкое слово. А потом не перечитала написанное и отправила письмо мне. Только-то и делов! Так бывает. Все нормально!"

Латышев потер виски.

Начинается. Опять начинает болеть голова.

Он сходил в ванную, проглотил две таблетки анальгина и лег на кровать.

Голова болела, сильно болела. И с каждой минутой боль усиливалась.

"Не помогает мне анальгин. Ни фига не помогает… Надо что-то другое, более действенное. Антибиотик что ли, или как там?.. Нет, антибиотик, это что-то другое. Может, у меня банально скакнуло давление? Тупо скакнуло. Или остро… Подскочило? Упало? А с чего бы это? Никогда у меня давление не скакало. Всегда было все в порядке с давлением. А впрочем?.. Откуда я знаю? Я же никогда его не измерял… К врачу сходить что ли? Завтра схожу… Или нет, лучше не завтра, а сразу после праздников. А почему лучше? Кому лучше?..

Что-то Женька говорил на эту тему… Что? Не помню… Ничего не помню, ни о чем не могу думать… У меня болит голова. У меня жутко болит голова…"

Боль, помноженная на навязчивые мысли о ней превратилась в муку.

"Так нельзя. Надо переключиться. Надо просто подумать о другом.

Конечно, идеальным вариантом было бы вообще ни о чем не думать.

Расслабиться и ни о чем не думать. Забыть о боли. Забыть обо всем.

Расслабиться. Ну, же, Кит! Живо расслабляйся. Ты должен уснуть.

Уснуть. Уснуть и видеть сны… Как Гамлет, принц датский… Уснуть и видеть сны. Нет, Гамлет думал о смерти. Он говорил: Умереть, уснуть.

И видеть сны. Умереть, уснуть… О, господи! Какая чушь лезет в голову…"

Касатка тихо опустилась на кровать у его ног.

- "Здравствуй, Кит…"

- Здравствуй… - Кит сморщился от боли. И подумал:

- "Здравствуй, Касатка"

И тут же: "Ого! А думать-то легче. Думать не больно. Совсем не больно. Буду думать, Касатка меня поймет".

- "Думай, Кит, просто думай. Не говори ничего. Я понимаю твои мысли. Без слов. Я как никто другой понимаю тебя"

- "Плохо мне, Касатка…"

- "Я вижу"

- "Нет. Мне плохо не потому, что у меня башка трещит"

- "Я вижу. Я знаю. Я чувствую. Тебе плохо…"

- "А говорила "всенормально"

- "Я была зла на тебя. Я тебя ревновала. А боль…, сейчас она пройдет, милый"

Касатка подвинулась ближе и протянула руку, удерживая ее над головой Кита. Боль ушла. Моментально. Словно ее и не было вовсе.

- "Касатка, ты целительница"

- Никакая я не целительница. Дело в другом…"

Кит хотел схватить руку Касатки, прижать ее к губам, но не смог - тело не подчинялось его желаниям. Он лежал и не мог пошевелиться. Но ему было приятно так лежать. Он мысленно целовал руку целительницы.

Хотел большего. Касатка, заметив сумасшедший блеск в глазах Кита, стыдливо опустила свои и хотела отодвинуться.

- "Нет! Не надо! Не опускай глаз! Не отводи в сторону! Я хочу видеть их! И не отодвигайся. Я хочу, чтобы ты была рядом"

- "Тебе это только кажется" - грустно улыбнулась Касатка.

- "Ты кажешься?"

Касатка не ответила.

- "Нет, ты ответь. Ты мне кажешься? Ты снишься мне?.."

- "У тебя телефон звонит"

- "Что? Какой телефон?.. Мы сейчас в мире, где нет никаких телефонов"

- "А что там есть?" - усмехнулась Касатка.

- "Ничего. И никого. Там только ты и я"

- "Ты ошибаешься. Ты это придумал. Мы с тобой в разных мирах,

Кит. Ты очень далек от меня. Гораздо дальше, чем думаешь сейчас"

Касатка встала.

- "Не уходи!.. Ну, пожалуйста…"

Касатка грустно улыбнулась и покачала головой, напомнила:

- "У тебя звонит телефон"

Касатка исчезла. А боль вернулась, и она была невыносимой.

Латышев взял трубку. Это звонил Женька.

- Привет, Никита! Тут у меня вопросик…

- Извини, Женька. Я не могу сейчас…

- Понятно.

- Нет, ты не понял. Я один. У меня голова раскалывается. Мне сейчас не до кроссвордов.

- Слышь, Никита, а давай-ка, к моему эскулапу сгоняем. Помнишь, я тебе о нем рассказывал? Прямо сейчас давай?

- Женька, я сейчас не то, что за руль, я…

- Понятно. Тогда я сейчас к нему сам заскочу и уговорю его на дом к тебе приехать. Иногда, в экстренных случаях… Ты только давай это…, потерпи. А я быстро. Жди.

- Женька! Может…

Латышев хотел остановить друга, сказать: может, не стоит? может, в другой раз? Но Женька уже повесил трубку.

Звонок в дверь раздался минут через двадцать. Латышев, у которого от тупой непрекращающейся ни на секунду боли темнело в глазах, с трудом встал и, качаясь, пошел открывать входную дверь.

Женькин эскулап оказался невысоким толстым и лысым человечком. В руках у него был дорогой кожаный кейс, который он, осмотревшись, поставил на тумбочку. Потом скинул дубленку на Женькины руки и, потерев друг о дружку пухлые маленькие ладошки, спросил:

- Где тут у вас… э-э-э, удобства? - Латышев кивнул на дверь в ванную. Эскулап кивнул и повернулся к Женьке. - А вы, Евгений, пока я мою руки, отнесите, пожалуйста, саквояж в то помещение, где я буду врачевать господина…

- Латышева, - напомнил Женька, - Никиту Владимировича.

- …где я буду врачевать вашего товарища, - закончил свою фразу доктор совсем не так, как подсказал Женька. - Поставьте кресло или стул посреди комнаты. Да, окна закройте и шторы задерните. Что, жалюзи? Опустите их.

- Может, свечки зажечь? - попытался пошутить Латышев.

- Что? Свечки?.. Бред! Я - человек традиционных наук. А не шарлатан какой-нибудь. Кресло посредине комнаты, закрытое окно и опущенные жалюзи - это все, что нужно, чтобы меня не отвлекал от сеанса шум улицы и свет фар проезжающих автомобилей. А главное, чтобы все это вас не отвлекало. А по поводу свеч и прочего магического антуража - это не для моей практики.

Тем не менее, все, что происходило потом, сильно смахивало на магический сеанс.

Латышев сидел в кресле посреди полутемной (горели только через одну лампочки по периметру потолка) комнаты. Эскулап, назвавшийся

Эдмондом Яковлевичем Шпильманом, стоял сзади; Латышев слышал, что он тяжело дышит, но что он там делает, конечно, не видел. Никита

Владимирович смотрел прямо перед собой и старался ни о чем не думать. А прямо перед ним, у двери на пуфике сидел Женька и заворожено глядел куда-то поверх Никитиной головы.

- Ну, что? - спросил Женька одними губами. - Чувствуешь что-нибудь?

Латышев пожал плечами.

- А я еще ничего не делаю, - ответил Эдмонд Яковлевич непонятно кому, видимо, обоим. - Я только смотрю. Евгений, будьте добры, уберитесь отсюда к чертовой бабушке. Вы мне мешаете.

- А, ну, да. Я это…, на кухне пока покурю. - Женька удалился.

- Сейчас я сниму спазм, - продолжил Шпильман Латышеву. -

Постарайтесь сосредоточиться и представьте себе свою боль.

- Как это?

- Ну, представьте ее в виде куска пластилина что ли. Только не цветного и не разноцветного, а какого-нибудь нейтрального цвета.

Скажем, серого.

- А бледно-сиреневого можно? - Почему-то Латышеву захотелось видеть свою боль именно такого цвета. Наверное, потому что он терпеть не мог бледно-сиреневый. И вообще - все оттенки сиреневого.

- Бледно-сиреневого? Можно. А вы оригинал, однако… Пусть будет сиреневого.

- Бледно-сиреневого.

- Да-да… Представили?

- Пытаюсь…

- Кусок пластилина у вас здесь. - Шпильман легонько прикоснулся к его правому виску. - Собственно…, и здесь тоже, - коснулся лба.

Пальцы у экстрасенса были теплые, и еще при их прикосновении

Латышев почувствовал странный какой-то щекоток. Он пытался представить бесформенный кусок пластилина бледно-сиреневого цвета в своей голове, а Шпильман в это время надсадно сопел за его спиной.

Вдруг он перестал сопеть и затаил дыхание. Потом радостно воскликнул:

- Опа! Поймал, кажется. Да, поймал. Тяну. Вытягиваю…

Латышев и впрямь почувствовал, что боль уходит. Он сидел и всячески пытался помочь "рыбаку" Шпильману, выталкивал из себя этот мерзкий бледно-сиреневый кусок пластилина.

- Все, - облегченно вздохнул Эдмонд Яковлевич и, выйдя из-за спины Латышева, встал перед ним. Латышев увидел, что лысина эскулапа блестит от пота. Шпильман промокнул ее платком, спросил:

- Ну, как? Легче стало?

- Ничего не понимаю. Голова пустая, словно с этим пластилином вы у меня все мозги вытянули.

- Мозги ваши в порядке. Сейчас вы должны спокойно полежать минут двадцать. И все придет в норму. Если захотите спать, спите. Я вас потом разбужу. В спальню пойдете?

- Нет. Я лучше здесь. На диване.

- Можно и на диване… А мы пока с Евгением на вашей кухне покурим и кофейку попьем. У вас есть кофе?

- Да, конечно. Я сейчас…

- Нет, вы ложитесь. А мы с Евгением сами уж как-нибудь разберемся.

- Да. Женя знает, где у меня что…

Латышев лег и практически сразу уснул. Он спал без сновидений.

Собственно, даже не понял, что спал. Его не успели разбудить, он сам проснулся. И проснулся бодрым и свежим, словно всю ночь отдыхал. Но нет… Он взглянул на часы - спал он ровно двадцать минут.

Вошел Шпильман.

- Проснулись? Замечательно! Теперь снимите-ка свою рубашку и снова ложитесь на диван. Что, думали, небось, что я вас сейчас избавлю от своего общества? Ошиблись, милейший. Я вас еще минут двадцать поистязаю. - Он раскрыл кейс и извлек из него круглую плоскую коробочку с иголками.

- Мне уже хорошо, - неуверенно запротестовал Латышев.

- Я только спазм снял. А сейчас лечить буду. Вернее, вы сами себя будете лечить…

Пошли в ход иголки. Через минуту Латышев был утыкан ими, как дикобраз. Иголки и в груди были, и в руках. Ну, и в голове, конечно.

Шпильман, положив коробочку из-под иголок на журнальный столик, сел рядом на диван. Он сидел молча и о чем-то думал.

- Доктор… Эдмонд Яковлевич, а что со мной было? - спросил

Латышев. - Давление подскочило?

- Давление? Да, давление… Что? Давление? Нет, голубчик, давление у вас в норме.

- Но ведь вы его не измеряли.

- Как это не измерял? А, - догадался Шпильман, - вы имеете в виду, что при замере давления я не пользовался тонометром? А мне он не нужен. Нет, уважаемый Никита Владимирович, давление тут ни при чем…

- А что же тогда?.. В чем причина такой сильной боли?

Шпильман повернулся к Латышеву и пристально посмотрел ему в глаза.

- У вас серьезные проблемы, Никита Владимирович, - сказал он, не отводя взгляда. - Врать не буду. Очень, очень серьезные.

- Что-нибудь с сосудами?

- Вам надо сделать томограмму головного мозга. Не откладывая это в долгий ящик. Обязательно.

- Томограмму?..

- Да. Это совершенно безболезненная процедура…

- Док, ну что вы, в самом деле… Что я не знаю что такое компьютерная томография?

- Вот и чудно. Съездите в клинику, запишитесь… Тянуть с этим делом я вам не рекомендую… Знаете что, в клинике очередь… Там всегда очередь. Но у меня есть один приятель…

- А может, не все так страшно? Я чувствую себя великолепно…

- После того, как я снял спазм. Сколько у вас времени до следующего спазма, никто не знает.

- И вы не знаете?

- И я не знаю.

- А он будет? Спазм…

Шпильман грустно кивнул.

- Но вы же что-то… почувствовали? - спросил Латышев. -

Увидели?.. Что у меня, доктор?

- Я могу ошибаться… Короче, вам необходимо сделать томографию.

Сделаем так. Я договорюсь с приятелем и вам перезвоню. Мы с вами вместе съездим. А потом решим. Я посоветуюсь с коллегами, посмотрим томограмму, назначим лечение…

- А это? - Латышев кивнул на свою грудь, утыканную иголками.

- В вашем случае иглоукалывание - что-то вроде приема витаминов.

Способствует…

- Но не лечит?

- Почему? Лечит. Но не так э-э-э… эффективно, как требуется.

- А что требуется? Может быть…, операция? - спросил Латышев с опаской. Даже, пожалуй, со страхом.

- Повторяю: надо сделать томографию, надо провести комплексное обследование. Будет видно…

Когда Эдмонд Яковлевич Шпильман и Женька ушли, Латышев закурил.

Потом подошел к бару, открыл, плеснул себе виски. Заметил: руки дрожат.

Внутренняя часть дверки бара была зеркальной.

- Что, брат? - спросил Никита у своего отражения, - что-то не так? Испугался операции? Или ты решил, что можешь сдохнуть? Тебе еще рано подыхать, ты еще не сделал главного… А, собственно, чего ты не сделал? А вообще, ты сделал что-нибудь стоящее? Книгу написал?..

Нет. Прочитал много книг, но чтобы написать… Таланта нет? Желания ни разу не возникло? Да просто писать тебе не о чем. Совершенно не о чем писать… Что еще там из древней мудрости? Дерево посадить требуется? Ты посадил хоть одно дерево, Кит? Нет, не посадил. Даже в школе, когда все пионеры как-то по весне сажали деревья, ты сачканул, вызвался навести порядок в зооуголке. Прибрался мал-мал, как попало, а потом насмешливо наблюдал из окна класса, как твои сверстники копают ямы и носятся по двору с чахлыми саженцами. А потом, во взрослой жизни? Только рубил деревья, аж щепки летели!..

Сына ты тоже не родил. У тебя и дочери нет. Что там дочь? У тебя даже собаки никогда не было. Не завел. Лишняя была бы, ненужная, просто мешала бы тебе… Может, ты дом построил? Да много ты домов построил. Вернее, принимал участие в строительстве… В строительстве чего? Зданий. А дом… Нет, брат, не построил ты дома.

Дом - это нечто другое. Ничего ты не построил… И что из всего этого следует? Что жизнь ты прожил пустую и никому не нужную.

Прожил, не оставив следа. Подохнешь ты, и никто о тебе не вспомнит… И по всему получается, что делать тебе здесь, дорогой

Кит, совершенно нечего. Ты ничего не сделал, и теперь уже не успеешь. Ни книгу написать, ни сына родить, ни дом построить.

Почему-то, сказав это, Латышев с грустью посмотрел на компьютер.

"А может, не все так страшно? - подумалось вдруг. - Что это я, в самом деле, помирать собрался? Мне еще как минимум… Нет, конечно, никто не знает каков мой минимум. Но… этот Шпильман не сказал ничего конкретного. Надо сделать томограмму, надо обследоваться.

Может, и впрямь ничего страшного? Голова-то не болит! Абсолютно! Да и чему там болеть? - Кит подмигнул своему отражению и постучал себя по лбу, как это делал прапорщик Чубайло. - Там же кость одна!"

На всякий случай Латышев проверил почту.

О чудо! Письмо! От Касатки! Лежит в ящике, ждет его. А он тут философствует…

"Привет, Кит!

Спишь? А мне почему-то не спится. Думала, едва голову на подушку положу и сразу в сон провалюсь. А провалилась в воспоминания. Лежала, опять вспоминала свое детство и наши студенческие годы. А потом решила встать и поговорить с тобой об этом.

Вспомнилось из детства… Мой родной таежный городок с очень милым названием Курносовск - очень небольшой. Население в то время - 15 тысяч человек, сейчас еще меньше. У нас в городе был единственный маршрут автобуса - N1. И у меня была детская мечта: "Хочу жить в большом городе с трамваями…" Мечта эта сбылась сначала, когда я поступила в институт в Полынограде. И сейчас я живу в большом городе. Я это часто вспоминаю, как доказательство того, что если очень сильно чего-то захотеть, желание обязательно исполнится. Это я всегда своему Павлику говорила. Потом уже и он мне рассказывал о своих желаниях, которые в соответствии с этим утверждением сбывались. С детства Павлик мечтал стать моряком. Стал им. Хотел стать капитаном, скоро будет. Мы с Павликом любим это утверждение.

Полыноград я люблю, люблю вспоминать все, что связано с

Полыноградом. Очень люблю дворики и домики 1-го переулка

Строителей, что на левом берегу. Там жили мои бабушка и дедушка. Я любила в детстве приезжать к ним каждое лето. Мне очень нравилось просыпаться от звуков проезжавших трамваев, доносившихся из открытого по утрам настежь окна… И вкусный запах бабушкиных пирогов… Правда, мы останавливались всегда всего на несколько дней. Потому что бабушка с дедушкой жили в коммуналке. Они занимали крошечную комнатку, было тесно нам всем - мама, папа (иногда), я и бабушка с дедушкой - впятером на двенадцати квадратных метрах. Зато потом, когда уже в институте училась, выходные дни я часто проводила у своих родных. Девчонки из моей комнаты в общежитии разъезжались по домам: Наташка Зимина - в Клим, у Макаровой в

Лебедях родственники жили. Мне одной оставаться было скучно, вот и ехала к своим. А бабушка с дедушкой всегда были рады внучке.

Люблю в Полынограде проспект Пестеля, люблю Центральный парк, мост и вид на Полынку с этого моста…, Знаешь, Кит, в нашем Курносовске не было речки. Ни одной. Даже далеко. И озера ни одного не было. Только лужи весной и осенью, да неглубокий ручеек, пересыхающий летом.

Я любила смотреть с моста на Полынку. Мне она казалась огромной - широченной и очень глубокой. Хотелось думать, что она течет в бесконечность… Я тогда еще не видела океана. Мне

Полынка казалась океаном.

Я очень люблю Полыноградский оперный театр. Я ходила довольно часто в театр оперы и балета, но одна. Почему-то моим подружкам по институту не нравились ни опера, ни балет. В другие театры ходили вместе, и в кино…

Люблю наш студенческий городок, скверики между общежитиями и корпусами… Люблю теплый летний дождь, бродить босиком по теплым лужам. Однажды в летнюю сессию, наверное, на первом курсе (тогда наша комната в общежитии была на первом этаже) я не удержалась и спрыгнула под дождь прямо из окна.

По лужам босиком…

Я часто вспоминаю это.

Я вспоминаю всех наших. Вот, втянулась в поиск своих друзей через Интернет. Так приятны эти виртуальные встречи! Безумно радуюсь каждому, кого удается найти. Так важно, что ты кому-то рада, что кто-то тебе рад! Прочесть или услышать:

"Светка!"… Пусть изредка, всего лишь несколько строк по электронной почте или короткий разговор по телефону. Как здорово, что появилась эта возможность находить друг друга!"

Кит прочитал письмо и подумал:

"Как здорово, что ты нашлась, Касатка! То есть…, как здорово, что я нашелся…"

 

14.

Никуда не надо спешить!

Светлана проснулась, с удовлетворением отметила, что место рядом с ней пусто и сладко потянулась.

Выходные! Не надо никуда торопиться!

Сегодня суббота, завтра воскресенье. Но и в понедельник не надо рано вставать и, словно на автомате - делать короткую, обязательную и такую привычную физзарядку, потом умываться, потом идти на кухню и варить кофе, делать бутерброды или отваривать сосиску, завтракать, не ощущая вкуса еды. Просто потому что так надо. Так положено. Кем?

Да ей же самой… Такой порядок. Светлана его сама установила и много лет придерживалась.

Потом идти в гараж, идти и бороться с собой, оттягивать момент, когда можно будет закурить первую сигарету. Вот когда она придет в гараж, заведет машину, тогда можно и закурить, ожидая, когда прогреется мотор.

Впрочем, что в выходные, что в будний день, начало ее дня всегда одинаково. Только в выходные и праздничные дни встает Светлана на полчаса позже. А так… все по распорядку. Подъем, зарядка, умывание, завтрак, дорога в гараж… Она заводит машину, выходит из гаража, закуривает и стоит так у калитки ворот, думая о чем-то или не думая - просто смотрит на гаражную суету вокруг. Машины выезжают и въезжают, но в основном, конечно, выезжают - утро ведь. Дядя Федя, сосед справа, отогнав свой рубленный года восьмидесятого "Прадик" на середину двора, поднял капот и ковыряется в моторе. Дядя Федя…, ему лет семьдесят, а может, и больше. Потому и дядя Федя для всех.

Все "гаражники" называют его дядей Федей. Он сам так представляется всем новеньким, если они подходят знакомиться. Протягивает мозолистую, широкую с въевшимся в кожу машинным маслом ладонь и говорит: "Держи краба. Я - дядя Федя". Наверное, он был моряком.

Держи краба… Дядя Федя всегда ковыряется в моторе своего старого

"Прадика". Любовно и нежно. "Прадик старый и дядя Федя старый. Такое впечатление, что машине не тридцать лет без малого, а столько же, сколько хозяину, что они вместе появились на свет божий, вместе состарились и умрут в один день…

Светлана ни разу не видела дядю Федю за рулем, только ковыряющимся в моторе…

Светлана докуривает сигарету до самого фильтра, по-хулигански щелчком отправляет окурок в простенок между гаражными блоками и выезжает из гаража. Если это будний день, она едет на работу. Если выходной…, тогда она едет к океану. Тут недалеко, километрах в десяти есть одно местечко… Светлана облюбовала его года два назад и всегда едет туда. Сначала было другое место, но там организовали какое-то строительство, и ей пришлось искать другое. Она едет по шоссе, потом сворачивает к океану и останавливается на самом острие мыса. Океан прямо под ногами. Светлана смотрит вдаль и думает, думает, думает…

Она думает о разном, но чаще всего, вспоминает сына.

Как ты там, Павлик? Ты далеко. Как тебе там? Легко ли? Тяжело ли?

Скорей бы ты возвращался…

Соленый ветер. Светлана дышит им. Не может надышаться. Ей привычны запахи океана - запах выброшенных на берег водорослей, запах мокрых камней и еще чего-то, что невозможно определить. Нельзя описать словами. Наверное, это запах бездны.

Когда-то давно, в детстве и юности, она страдала хроническим тонзиллитом. Болела, как правило, два раза в год. Раз весной, раз осенью. Сильно болела, с высоченной температурой, с бредом. Горло болело так, что говорить не могла. Прожив какое-то время на Дальнем

Востоке, Светлана и думать забыла об ангине. Воздух сырой, соленый, йодистый. Он лечит. Он вылечил Светлану, закалил.

Иногда Светлана стоит на мысе подолгу, вспоминает что-нибудь, грустит. Потом уезжает, в машине закуривает. В машине не пахнет океаном, в ней пахнет ароматизатором - бумажной елочкой, пропитанной дезодорантом, болтающейся под низким потолком. И еще… машиной.

Машина не живая. А океан живой.

Светлана уже давно пыталась избавиться от пагубной привычки. Не получалось никак. Пробовала по-разному - и резко, махом (выдерживала только до обеда), и постепенно, снижая количество выкуренных сигарет

(после такого снижения начинала курить даже больше). Иной раз не выдерживала и по дороге в гараж, доставала сигарету и зажимала в зубах. Но не прикуривала. Так и шла как дура, держа в зубах незажженную сигарету. А иногда, когда было особенно проблемно в личной жизни или на работе что-то не ладилось, она за завтраком с отвращением глядела на продукты, лежащие перед ней и рука тянулась к пачке. Но… нельзя! Табу. Нельзя нарушать установленный порядок.

Подъем, зарядка, умывание, и так далее… Иначе… Светлана задумывалась. Иначе, очень будет легко, дав себе слабинку и нарушив один из пунктов распорядка, постепенно начать нарушать и другие. Это означало хаос. А скатываться в хаос Светлана себе позволить не могла. Интересно, думала она иногда, соблюдать жесткий распорядок у меня силы воли хватает, а вот бросить курить, нет.

В квартире царила полная тишина. До звона в ушах.

Светлана встала и вышла из спальни. На столике в прихожей, придавленная пепельницей (пепельница была чистая и сверкала хрустальными гранями), лежала записка.

"Светлана Андреевна, доброе утро!

Я на квартире. Сегодня привезут холодильник и стиральную машину.

А потом придут мастера ее подключить. Я взяла из ванной ведро, губку, моющее средство. Буду наводить чистоту.

Завтрак на столе.

Аня"

Только бы она не вздумала окна мыть, подумала Светлана. Холодно.

Простудится, а ей нельзя…

Светлана прошлась по квартире, заглянула на кухню. На кухонном столе стояла тарелка с двумя сосисками, а под ней еще одна записка.

"Сосиски я отварила. Только разогрейте их в микроволновке. А кофе варить не стала. Вы, наверное, свежезаваренный любите. И хлеб резать не стала. Подсохнет"

Светлана улыбнулась, тронутая Анютиной заботой. Машинально сунула в рот холодную сосиску, без отвращения проглотила кусочек. Подумала:

"что же это я делаю? Не умывшись, не сделав зарядку…"

Приведя себя в порядок, Светлана позавтракала, и пошла было к компьютеру, но остановилась на полпути. Вернулась на кухню и взяла с подоконника пачку сигарет. Потом оделась и медленно пошла в гараж.

Дядя Федя был как всегда на боевом посту - ковырялся в чреве железного ветерана. Услышав шаги, и, наверное, на слух определив, кому они принадлежат, старик оторвался от своего занятия, поднял голову и подмигнул Светлане. Это означало: привет, соседка!

Светлана улыбнулась в ответ:

- Здравствуйте, дядя Федя! Все чините?

- Смотрю…

Океан терпеливо ждал Светлану. Он был спокоен. Почти спокоен.

Волна нехотя ворошила гальку и шугу. Было холодно, но ветра почти не было. Легкий бриз.

Светлана посмотрела на горизонт. Было совершенно непонятно, где кончается вода и начинается небо. И то и другое было одного темно-серого цвета.

- Тебе надо подумать, Касатка, - сказала Светлана. - Тебе надо хорошенько подумать… Что с тобой? Что с тобой происходит? Ты влюбилась? Глупости! Какие глупости… В твоем-то возрасте. Да, что собственно произошло? Да ничего не произошло. Ты просто-напросто нашла еще одного институтского товарища. Не более того. Согласна, когда-то, очень давно, ты испытывала к нему симпатию… Нет. Здесь лгать не надо. Твой слушатель - океан. Он хороший слушатель. И верный товарищ. Никогда и никому ничего не разболтает. Выслушает молча или немного ворча. Выслушает и промолчит. Он даже тебе лично ничего не скажет. Если напрячься, можешь, конечно, услышать то, что он о тебе думает. Но он ничего не скажет, если даже не согласен. Он не станет смеяться над тобой. Не станет тебя критиковать. И врать ему нельзя. Не получится… Он все понимает без слов. Все что у тебя на душе. Все он понимает, он читает твои мысли. Можешь даже не говорить вслух. Океан… Я люблю тебя, Океан.

"И Кита любила… Опять неточность. Почему - опять? Просто - неточность. Первый раз хотела солгать, второй раз допустила неточность в термине. Влюблена была. Не успела полюбить. Если бы Кит ответил взаимностью…, полюбила бы. Но он не ответил. У Кита другая была. Он жениться собирался, Грач рассказывал. Может, врал Грач?

Может, врал… Скорей всего, врал. Теперь понятно, почему… Зачем все так в жизни? В молодости, зачем все так… сложно? Ведь в молодости ты и так часто не понимаешь, что с тобой происходит. И так все сложно. А тут еще… сложности. Дополнительные. Грач…

Грач - птица весенняя… Гад он, а не птица. Гаденыш… А собственно…, при чем здесь Грач? Не получилось. Не случилось любви, вот и все. Ее и потом не случилось. Как-то все глупо, необдуманно, впопыхах что ли? Не остановилась, не прислушалась к себе. Куда ветер… Не знаю. Не понимаю… Ничего не понимаю. Жизнь прошла. Любовь не встретилась. Думала… Ни фига я не думала"

Светлана достала пачку, озябшими пальцами вытащила сигарету.

- Океан, ты не обидишься?.. Дурная привычка, я понимаю. Столько запахов… А я вот…

Ш-ш-ши-х-х-х.

Волна откатилась, поволокла мелкую гальку.

- Не обидишься, - поняла Светлана. - Ты добрый. В тебя столько гадости люди бросают, а ты им все прощаешь. А я не буду бросать окурок, я его с собой увезу.

Светлана с наслаждением закурила.

- Когда я увидела на сайте Кита, - стала рассказывать она океану,

- у меня почему-то сердце застучало. Не знаю, почему. Наверное, жалко себя стало. Или было всегда жалко, а когда увидела… Ты знаешь, он сильно изменился. Я написала ему, что он почти не изменился, но это неправда. Вернее, не совсем правда. Мне кажется,

Кит не очень постарел. То есть…, не правильно сказала. Нельзя одним словом. Лучше так: не очень огрубели черты лица, не много появилось морщин. Седина? Она у всех нас пятидесятилетних. У кого-то больше, у кого-то меньше… Но глаза. Взгляд… Понимаешь, Океан, у

Кита сейчас другой взгляд. Он такой… - Касатка замолчала, подбирая слово; она мысленно понимала, каким стал у Кита взгляд через тридцать лет, а вот словами не могла легко сформулировать. -

Понимаешь, Океан, Кит словно хочет показать, что он крутой и жизнью своей доволен вполне. Но это как бы сверху. Как туман. Ты знаешь,

Океан, каким бываешь ты, если над тобой туман. Сразу не поймешь, что у тебя в глубине, не поймешь глубины. Вот и Кит, он такой же. Под напускным туманом печаль. Я не знаю, что это за печаль. Я ничего не знаю о нем. Я дура, да? Скажи мне, Океан, я дура?

- Ш-ши-х-х, - ответил Океан, шелестя шугой и галькой. -

Ш-ш-ши-х-х. Ш-ши-х. - Он словно посмеивался. Но не обидно.

- Да не смейся ты! Сама знаю, что дура. Старая уставшая баба. И дура к тому же полная.

- Ш-ш-ш-ш-ш-ши-х-х-х-х! - возмутился Океан. - Шух! - разбил крупный комок смерзшейся шуги о камень.

- Думаешь, не дура? Просто устала?

- Ш-ш-ши-х-х…

- Да, я устала, Океан. Я устала быть сильной. Я хочу стать слабой. Хоть ненадолго. Хоть на чуть-чуть…

Со своего мыса Светлана поехала на квартиру будущих молодоженов.

Все там уже сверкало чистотой. Холодильник уже привезли, а стиралку должны были доставить с минуты на минуту. Уже звонили, что привезут и установят сразу; слесаря едут вместе с машиной.

Задерживаться на квартире Светлана не стала. Ей тут делать было нечего. И придраться было не к чему. Впрочем, она и не собиралась выискивать всякие мелочи. Просто убедилась, что Анюта сделала все так, как и она сама бы сделала. Еще раз подумала, что ей с невесткой, а ее сыну с женой повезло. Но, несмотря на удовлетворение, отругала будущую невестку, окна та все-таки помыла.

По дороге домой Светлана поняла, что торопится. Ей не терпелось проверить почту.

"Здравствуй, Касатка!

Что-то произошло. Со мной что-то произошло.

Ты написала мне, я ответил. Ты напомнила, а я… Я вдруг задумался. Над своей жизнью. Ты взбудоражила мое сознание, ты вошла в мой мир и все перевернула там.

Мне плохо, мне грустно. Мне… хреново. Прости за бранное слово. Но ты же из производственников, должна быть к таким словам привычной. Но ты женщина в первую очередь, и я не должен был… Но понимаешь, Касатка, какого-то другого слова, способного выразить мое сегодняшнее состояние, я подобрать не могу. Мне хреново, Касатка…

Я всегда считал, что живу правильно. А теперь засомневался.

Какая-то неудовлетворенность появилась. Не знаю, не понимаю…

Как я жил? Я жил сегодняшним. Я не думал о будущем, я не вспоминал прошлого. Будущее казалось мне простым и понятным.

Безоблачным. Я обеспеченный человек. Что мне бояться какого-то там будущего? А прошлое?.. Оно было мне просто не нужно.

А сейчас я стал вспоминать. Ты заставила меня.

Касатка! Ты спросила меня о семье. В своем третьем письме поздравила меня и мою семью с Новым годом, а в четвертом спросила напрямую - есть ли она у меня. А я не ответил.

Почему? Хотел написать об этом позже? Вообще не хотел писать.

Может, подспудно стыдился, что нет у меня никакой семьи? Не знаю. Наверное…

Да, Касатка, у меня нет семьи. Я один. Больше скажу - у меня никогда не было семьи, я всегда был один. Мне было хорошо и комфортно одному. Я даже не думал, что может быть хорошо как-то по-другому.

Однажды, правда, чуть не женился.

Сейчас расскажу… Не знаю, надо ли тебе это? Все равно, расскажу. Почему-то мне хочется рассказать тебе об этой своей неудачной попытке, а теперь думаю - глупой, даже дурацкой попытке завести семью.

Произошло это вскоре после моего ухода из института. Вернее, сразу же. Уйдя с недослушанной лекции, я прямиком отправился к

Ирке. Ирка - та самая женщина, о которой тебе Грач рассказывал. Она была моей соседкой, жили в одном подъезде. Пришел к ней и с порога сказал: собирайся,

Ирка, в ЗАГС пойдем. Почему-то она не удивилась, не обрадовалась, ничего не спросила, а просто сказала:

"пошли…" Наверное, Ирка уже давно ждала моего предложения. Мы пошли с ней и подали заявление. Месяц надо было ждать. За этот месяц я решил заработать денег на свадьбу.

Можно было ничего этого не делать, отец взял бы на себя все расходы. Но я решил, что сам должен. А как можно было в те времена за месяц заработать денег на свадьбу?..

Был у меня один знакомый… Даже не знакомый, а так - сосед.

Имени его называть не буду, потому что это к делу не относится.

Да и, в общем-то, вскоре после того случая он исчез из моей жизни.

Где он теперь, и что с ним стало - понятия не имею. Сосед этот всегда был одет в фирму и разъезжал на "волге". Наверное, он был самым богатым человеком в нашем доме. А ведь старше меня был года на два, не больше. Понятно откуда такие бабки, фарцой занимался мой соседушка. Так это в те времена называлось. Он возил из Львова джинсовые рубахи с орлами и прочую джинсу. Сбывал шмотки на нашей "толкучке".

Вот к нему я в гости как-то вечерком и зашел. И напрямик попросил - научи, мол, товарисч, как заработать денег.

Он внимательно на меня посмотрел, почесал затылок и, недолго думая, взял в дело. Соседи ведь. По-соседски…

Съездил я во Львов, прикупил у "панов" товара и стал торговать им. Меня взяли, когда я уже почти все распродал. И в милицию на черном воронке отвезли. Потом в КПЗ определили. Я там всего чуть больше двух суток отсидел. Батя, царство ему небесное, подсуетился; он с главным полыноградским милиционером в приятельских отношениях состоял. Отпустили меня.

Постыдили только. Пригрозили в институт сообщить, если еще хоть раз на барахолке меня увидят. У меня студенческий билет при себе был. Но я не стал им рассказывать, что уже не учусь. Дома отец добавил. А вот ему мне пришлось про институт рассказать. Что ж, сказал батя, видать суждено тебе неучем быть. И велел мне прямо с завтрашнего дня устраиваться на

"нормальную" работу. Так из спекулянтов я переквалифицировался в строители.

К торговле, конечно, вернулся, но не скоро. Только тогда, когда вся страна стала торговать.

Я увлекся рассказом о том, как меня чуть не посадили. А ведь хотел рассказать о том, почему не женился.

Все просто. Все совершенно просто, Касатка. Как в анекдоте…

Меня выпустили из КПЗ, и я сразу направился к Ирке. Открыл дверь своим ключом, а там цепочка. Я позвонил. Ну, дальше все понятно… Короче, с Иркой был тот самый сосед. Заглянул к ней на минутку. По-соседски так сказать. И закрылись на цепочку.

Я в тот момент подумал, если меня не было всего лишь пару суток, то, что будет, если я уеду на месяц? А ведь наверняка и было, покуда я к западенцам за польским контрафактом мотался.

Вопрос со свадьбой отпал сам собой. Наверное, именно тогда я и решил, что с женитьбой торопиться не стоит. А может, и вообще ни к чему связывать себя брачными узами и какими-то обязательствами.

Так и жил. Не связывая…

Жалею ли я? Не знаю, Касатка. Не могу однозначно ответить на этот вопрос. С одной стороны - зачем жил? Для кого?

Для себя.

Это плохо? Всегда считал, что человек должен жить только для себя. Он просто обязан быть эгоистом. Альтруизм для слабых. А я сильный. Я так считал. Я считал себя сильным.

Сейчас… Не знаю, Касатка. Твои письма как-то странно повлияли на меня. Я в растерянности. Не могу собрать мысли в кучу, они разбегаются.

Итак, я жил для себя. Это факт.

Никого не сделал счастливым? Зато и несчастным никого не сделал. Это еще один факт. Хотя…, и здесь есть сомнения.

Плохо ли мне одному? Да нет, вроде бы неплохо. По-прежнему комфортно. По-прежнему уютно и тихо в моем доме. Никто не мешает мне думать и отдыхать. Если надоест отдыхать в тишине, могу развлечься. Могу пойти куда-нибудь, куда захочу, и с кем захочу. И никто не скажет: куда пошел? Могу позвать к себе гостей.

Только все чаще и чаще в последнее время получается так, что некого звать. И какая-то ржавчина на душе.

А иногда…

Касатка, ты приходишь ко мне… Смеешься? Не веришь? Это правда. И раньше приходила. Редко, но я видел тебя. Во сне. И наяву. Мне казалось, что я вижу тебя наяву. Ты мерещилась мне.

Я не понимал, что это такое. Я и сейчас не понимаю.

Я ничего не понимаю. Правильно ли я жил? Неправильно? Не понимаю.

И еще… Извини, Касатка. Я сейчас спрошу тебя о том, чего не спросил бы ни у кого и никогда. Об этом, наверное, не спрашивают.

Каждый должен сам знать ответ на этот вопрос. А я вот не знаю.

Касатка, скажи мне - любовь, она существует?

Скажи. Ответь. Объясни мне! Касатка…

Ты умная. Ты всегда была самой умной из нас. Ты была отличницей, но… не в этом дело…

Сейчас вспоминаю тебя. Ты мало говорила. Больше слушала. Но как ты умела слушать! Ты слушала, и в твоих глазах было понимание и сопереживание. И когда ты кому-то что-то советовала, это всегда было правильным.

Жду твоего письма. Жду твоей помощи. Жду твоего совета.

Просто жду.

Кит"

Прочитав это странное, сумбурное письмо Кита, наполненное отчаяньем и вопросами, на которые наверняка есть ответ, только не каждый сможет ответить, Касатка задумалась. Кит взывает о помощи. И к кому? К ней. Как она может помочь? Чем? Она?! Он просит ее ответить на вопрос. Такой простой, казалось бы, вопрос…

"Кит, я не смогу тебе помочь. Не смогу, извини. Мне бы кто помог.

Ты спрашиваешь меня, есть ли любовь? Значит ты жил без любви. А я? Я жила с нелюбовью, Кит. Невелика разница. Вернее, разницы нет вовсе.

Не любила я, не любили меня. Я так жила. И ты так жил. Мы с тобой одинаковы. Мы - два сапога пара. Но… Нет, есть небольшая разница.

Я о любви мечтала, а ты бежал от нее… Ты не знаешь, есть ли любовь на свете, а я? Я знаю? Мечты… Не знаю, Кит, не знаю… Тоже не знаю. Мечты - это не ответ на вопрос. Это все лишь мечты"

Касатка закурила, и дым показался ей горьким.

 

15.

- А вчера мне анекдот рассказали…

Олег Митин был как всегда пьян, но в меру. Они возвращались с корпоратива в двенадцатом часу ночи. В такси их помимо водителя было четверо. Олежка сидел рядом с водителем и травил один анекдот за другим. Он был как всегда без супруги - Ленка укатила в Египет и вернуться должна была только к рождеству. Вообще, Митины по-современному жили, не дружно, но мирно, к скандалам не стремились. Ленка все знала о любовницах мужа. Она не закрывала глаза на Олежкины интрижки, просто ей было все равно. Она и сама не отличалась особой верностью. Наверняка, в Египет не одна поехала.

Олегу тоже это было по барабану. Короче, современная семья, каких, к сожалению не так уж и мало. Жили супруги каждый своей жизнью, и разводиться не собирались. Олеговы деньги крутились в Ленкином бизнесе. Коттедж достраивали на берегу Полынки в престижном районе.

Да и пацан у них рос, скоро школу должен был окончить. Смышленый паренек и очень самостоятельный. Папа Олег и мама Лена планировали отправить его в Кембридж.

Латышев расположился сзади. Рядом с ним сидели Женька и его жена

Наталья. Наталья уже с трудом сдерживала зевоту, иногда прикрывала рот рукой.

- Смешной анекдот! Но из прошлой совковой жизни. Значит так: приходит военный в ресторан. Или в столовую? Не важно. Просит официантку: мне, пожалуйста, котлету по-киевски и борщ. А она ему: у нас на второе ничего нет. Как нет? - удивляется военный. А так, - отвечает официантка, - съели все. Борщ - пожалуйста, а второго нет, извините. Хоть самой ложись! Гы-гы-гы!

- И в чем соль? - озадаченно спросил Женька.

- А я еще не закончил. Посмотрел военный на официантку и как рявкнет: отставить первое! Две порции второго! Гы-гы-гы-гы-гы!

- Пошляк ты, Олежка, - сонно отреагировала Наталья.

Латышев тоже счел анекдот пошлым. К тому же, он слышал его еще классе в восьмом.

- Останови, - сказал он водителю, - я выйду здесь.

- Так мы ж не доехали, - удивился Митин. - Тебе еще пара кварталов до дома.

- Пройдусь. Свежим воздухом хочу подышать.

Водитель прижался к обочине.

- Может, не стоит? - озаботилась Наталья. - Ночь. Хулиганов полно. А ты, Никита, выпивший…

- Нормально, - отозвался Латышев, открывая дверь. - Это мой район. Меня тут каждая собака знает. Да и пушка у меня при себе. -

Он похлопал себя по боку.

- Газовая пукалка, - усмехнулся Олег.

Женька придержал его за рукав, спросил тихо и настороженно:

- У тебя что, опять голова болит?

- Просто хочу прогуляться перед сном. А голова не болит.

Совершенно. Твой эскулап - просто чародей какой-то! Спасибо, что привез его ко мне.

- Он тебе еще не звонил? Ну, насчет…

- Да нет пока. Не звонил.

- Значит, после праздников позвонит.

Небо было черным, малозвездным. Зато фонари горели все и ярко.

Прохожих на хорошо освещенной улице было мало, и автомобили редко проезжали по шоссе мимо Латышева. С неба падали огромные хлопья снега и тихо опускались на его непокрытую голову; Никита не надел шапку, нес ее в руке. Он думал о Касатке.

"Касатка… Почему я о тебе думаю? Зачем вспоминаю? Зачем мне кажется, что ты идешь рядом со мной? Снег. Какие огромные снежинки!

Нет, не снежинки, это целые хлопья, содружества снежинок, семьи…

Много семей. Они и на тебя падают, Касатка… Ты любишь, когда на твои ресницы падают снежинки? Наверное, любишь. Ты любила бродить по лужам босиком. Ты писала, я помню. И наверное, любишь, когда с неба падают снежинки и опускаются на твои волосы, на твое лицо… О, господи! Какая же ты… другая"

Латышев вдруг вспомнил, что все его женщины терпеть не могли непогоды - снега, дождя, ветра. Быстро под зонтик, быстро в укрытие, домой. Дома тепло и уютно, там нет этих противных снежинок и капелек дождя, которые падают на ресницы, попадают в глаза - мокнет лицо, подтекает тушь. Это же катастрофа! Зачем? Прочь с улицы, дома лучше.

А еще лучше - сидеть в полутемном зале уютного ресторанчика, лениво потягивая коктейль, и перемывать косточки своим самым лучшим

"подругам". А не бродить по лужам. Тем более, босиком.

Никите вдруг показалось, что все его бывшие любовницы на одно лицо - одинаково холеные, укутанные в дорогие меха и упакованные в модные импортные шмотки, одинаково красивые и одинаково… скучные.

Такое складывалось впечатление, что и не было у него кучи любовниц, была только одна - приходящая и уходящая.

"Касатка! - мысленно воскликнул Кит. - Ты совершенно другая! Как хорошо, что ты другая…"

И тут же мысленно усмехнулся:

"Кому хорошо? Твоему мужу?.. Мне-то что с того, что ты не такая, как все?.. И все-таки, хорошо. Просто - хорошо, что ты есть, и что ты - другая"

Кит вошел во двор своего дома. Многие окна были освещены.

Некоторые ярко, в некоторых мерцал работающий телевизор. Некоторые были занавешены плотными светонепроницаемыми шторами, но свет все равно пробивался в щелки. Было понятно, что там не спят. Кто они, эти люди? Чем они сейчас занимаются? Смотрят телевизор? Сидят за столом и поздно ужинают? Или выпивают… А может, они любят друг друга? Вот в эту самую минуту. Лежат в постелях и… любят.

Как-то не так, как всегда подумал про это Кит. Подумал о сексе, но мысленно назвал секс любовью. Нет, кто-то, конечно и просто сексом занимается, а кто-то любит…

Кит грустно взглянул на темные прямоугольники своих окон.

Почему-то ему вдруг расхотелось идти домой. Он закурил и присел на скамейку рядом с заваленной снегом детской песочницей. Закурив, подумал:

"Собирался свежим воздухом подышать, а дышу никотином…"

- Мужик! Закурить дай!

Латышев поднял голову. Прямо перед ним стояли двое парней.

Высокие…, нет, не высокие - длинные. Годков эдак по шестнадцать обоим. Что-то он их в своем дворе не встречал никогда. Впрочем, кого он знает в своем доме? Он даже не знает тех, кто живет на одной с ним лестничной площадке. Парни ухмылялись. Наверняка не курить они хотели. Просто приключений искали. Латышев прикинул - парни молодые, но какие-то щуплые, узкоплечие. Наверное, о спорте слышали только то, что он есть. Если что, справиться будет не сложно. Он даже свою газовую пукалку, как ее обозвал Олег Митин, доставать не стал.

Встал, выпрямившись во весь рост, отметив, что он ненамного ниже парней, а уж ширину плеч и вовсе сравнивать нечего. Глубоко затянувшись, Латышев щелчком отправил окурок в темноту и, усмехнувшись, назидательно произнес:

- Не курю, ребята. И вам не советую. И вообще просто обязан вам сказать, если ваши родители так и не удосужились втолковать вам эту простую истину. Курить вредно, юноши. На каждой пачке сигарет написано: "Курение вредит вашему здоровью". Читали? Или вы еще читать не научились?

- Ты че, мужик?! - явно обрадовался один из парней и ринулся, было в драку, но второй искатель приключений, видимо, углядев что-то во взгляде и усмешке "старпера", потянул приятеля за рукав:

- Стой, Дэн. Успокойся. Нету и нету. - И добавил тихо: - Пошли, ну его на хер! Ненормальный дед какой-то, не видишь, что ли?

- Нет, а че он… оскорбляет, - "Драчун" тоже, по-видимому, все уже понял, но уйти просто так…

- Пошли, пошли. В киоске сигарет купим.

- Да причем здесь сигареты! Дело в принципе.

- Пошли, - с силой потянул "драчуна" приятель.

Латышев демонстративно достал пачку, прикурил сигарету, потом зажигалку и сигареты сунул в карман пальто и выжидающе посмотрел на парней. Они ретировались. "Драчун" неохотно оставлял поле несостоявшейся битвы, но тот другой, более понятливый, тянул приятеля настойчиво. Через минуту за углом дома раздался их нервный смех. Латышев прислушался к своим ощущениям. Коленки немного дрожали, но не от страха, от возбуждения.

"Захотелось подраться? Старый дурень! Связался с пацанами. Ну, накостылял бы им. А зачем?.. Почувствовал себя молодым? Впрочем, старым я себя и не чувствовал еще. Но драться… Как давно ты не дрался, Кит? Лет двадцать?.. Нет, меньше. Это было…"

Это было в девяносто третьем. Латышев только-только вселился в новую квартиру в этом доме. Ремонт еще не сделал и мебели был самый минимум. Практически, голые стены, звукоизоляции - ноль. А за стенкой жил сосед алкаш. Напьется и воет по-волчьи всю ночь напролет. Сначала Латышев стучал в стену. Потом вышел на площадку и позвонил в дверь. Никто не открыл. Тогда он утром дождался, когда сосед проснется и выйдет за опохмелкой, поймал его, сгреб за грудки и объяснил что к чему. Казалось, тот все понял. Утихомирился, но ненадолго. Дня через два снова начал выть. Как-то раз Латышев вышел из себя и бросился разбираться. Долго звонил, но никто не отвечал.

Рванул со злости на себя дверь, а она открытой оказалась. Латышев оторвался по полной. Собственно, драки не было, было одно лишь избиение. Бедняга и не думал сопротивляться, уж тем более, отвечать.

Лишь втягивал голову в плечи, мычал что-то нечленораздельное и пытался прикрыться руками. Да, по большому счету, и избиения-то не было. Так, врезал раз несколько… Вскоре беспокойный сосед Латышева продал квартиру какой-то многодетной семье, а деньги наверное пропил. Теперь видимо бомжует, воет где-нибудь в подвале. Или на помойке. Как бездомный пес. А скорей всего, его уже нет в живых - спился или пришибли. Бомжей часто убивают.

А драки…, все драки были раньше. Молодость у Никиты была бурной, и драк было предостаточно. Но теперь Латышеву вдруг расхотелось о них вспоминать. Ему захотелось домой. Там наверняка его ждало письмо от Касатки.

И оно было, Кит оказался прав.

"Здравствуй, Кит!

Боюсь, я плохая советчица.

Умная? Кит, ты назвал меня умной… Да еще отличницей! Кит, ты ничего не помнишь. Впрочем, я уже успела в этом убедиться.

Отличницей я была в школе. А в институте я была самой обычной студенткой, и ни какой не отличницей. Уже на первой сессии я завалила один экзамен. Истмат. Потом пересдавала. И на последующих сессиях бывало, заваливала. Со всеми это случалось, и я была такая же, как все, не выделялась. Иногда прогуливала лекции, иногда стеклотронила чужие проекты, если не успевала сама, пользовалась "шпорами", много чего не понимала.

Но до учебы была жадная и дотошная. Всегда хотелось во всем разобраться до конца. Приставала к преподавателям с вопросами, пыталась найти ответы в учебниках, смотрела конспекты. Даже у других брала. Думала, вдруг это я не записала в тетрадку, пропустила что-то. Но когда докапывалась до истины, могла любому все объяснить. Не хуже преподавателя. Потому и шли ко мне наши одногрупники. Меня даже прозвали - "Света-Дом

Советов". Наверное, ты не помнишь это мое прозвище.

Так что, Кит, советы я давала, но советы относительно изучаемых предметов. Были и другие советы, чисто девичьи.

Что одеть на вечеринку, идет ли этот цвет… И другие, подобные.

Но, конечно, со мной и по чисто жизненным вопросам советовались. Но что я могла посоветовать тогда? Я советовала, да, но советы эти основывались на моем, не ахти каком большом, жизненном опыте.

Правда, тогда нам всем - не мне одной, нам всем - казалось, что мы все знаем о жизни. Или почти все. Мы строили из себя взрослых. Ведь мы были почти самостоятельными - жили вдали от родителей и в основном на стипендию. Не хватало.

Подрабатывали. Крутились, как могли. И принимали решения.

Сами. На основании собственного опыта. Бывало, советовались друг с другом, но больше по мелочам. Хотя, эти мелочи казались нам главным.

А потом началась настоящая взрослая жизнь. И какая-то часть из нас, наверное, большая часть растерялась. И чем дольше мы жили, тем все больше и больше нам хотелось стать детьми. Мы стали понимать, что ничего не знаем. Кто-то из древних сказал: Я знаю, что ничего не знаю. Это так. Вопросы, которые в юности казались нам плевыми, оказались неразрешимыми. А чтобы ответить самому себе на некоторые из них, наверное, надо прожить всю жизнь до конца. И то, не факт, что узнаешь ответ.

И я растерялась, Кит. Я тоже растерялась. Нет, что касается работы, тут все было понятно. Нас хорошо учили в институте, многое дали. Не все, конечно, но и потом хорошие учителя нашлись.

Как-нибудь, я расскажу тебе, Кит, как я карабкалась по служебной лестнице, как набиралась производственного опыта. А рядом с производственной жизнью шла другая, личная, о которой, как я быстро поняла, совершенно ничего не знаю… Мне приходилось принимать какие-то жизненные решения, но я не уверена, что принимала правильные решения. Я вообще ни в чем не уверена. Я такая же, как ты - сомневающаяся, если не сказать… Нет, не буду говорить. Короче говоря, я - плохой советчик.

И все-таки я попытаюсь, Кит…

Не буду много говорить о семье. Прости, что вообще заикнулась.

Это не мое дело. Каждый живет так, как ему нравится. Тебе нравилось быть одному, ты так и жил. Разонравилось - заведешь семью. Для мужчины твоего возраста это не поздно. Еще все успеешь. Женишься на молодой, она тебе ребенка родит. Ты успеешь сделать кого-то счастливым. Если захочешь…

А вот любовь…

Я долго, я очень долго, Кит, думала над вопросом - существует ли любовь? Но не после того, как ты решил его задать мне. Я давно уже задала этот вопрос сама себе. И пока не знаю ответа.

Все-таки, думаю, любовь существует. Иначе… Разве можно не верить Бунину, Чехову, Толстому, Тургеневу? Они писали о ней.

Они так красиво и так правдиво о ней писали. Хотелось верить, это было не похоже на выдумку. И, наверное, они любили сами.

Если бы не любили, не смогли бы так писать о любви. Не было бы тогда многих их произведений. А может, мы бы даже не знали этих имен…

Просто ни ты, ни я не встретились с любовью.

Вот, написала, и как в омут с головой бросилась. Призналась, что в моей жизни не было любви.

Спросишь, почему я тогда замужем? По расчету? Нет, Кит, по глупости. Так получилось…

Ты мне написал о своей неудачной попытке завести семью, а я расскажу тебе, как я вышла замуж.

Я была молодой и совершенно неопытной. Я жила в поселке, где и выбора-то никакого не было. Мне было трудно одной среди полупьяных, а порою просто пьяных мужиков. Все хотели добраться до "комиссарского тела". Был один парень. Красивый. Ко мне относился с симпатией. И мне он нравился. Нравился, но не больше… Егор… Он позвал меня замуж. И я согласилась.

Мы стали мужем и женой. А потом у нас родился Павлик, и семья стала полноценной. Только… Знаешь, Кит, я не разу не слышала от Егора слов любви. Он их стеснялся, что ли… Иногда…, редко, я задавала ему такой ненавистный для всех мужчин вопрос: ты меня любишь?

Ответ: любишь. Это все, что я слышала. Любишь… Как бы нехотя.

Как бы: ну, люблю, люблю. Отвяжись…

Любила ли сама? Сначала была симпатия, потом ждала, что любовь придет. Не пришла.

Так и прожила с нелюбовью всю свою жизнь. Теперь могу сказать

- всю жизнь. Знаю, ничего уже не будет впереди. Никто не ждет, никто не желает подарить мне любовь. Поздно.

Но, знаешь, Кит, так тоже можно жить. А что? Так многие живут. Вот и ты… Прожил же, не страдал. Наверное, где-то что-то у нас с тобой не так в душе и в организме. Не дано. Ни любить, ни быть любимым. Природа кое-что забыла, когда нас создавала.

Но у меня есть Пашка. А у Пашки есть невеста. Они скоро поженятся. Возможно, у меня появится внук. Или внучка. Буду жить. Просто жить, и не задавать себе больше этого вопроса.

Есть любовь, нет любви. Какая разница? Есть жизнь, а счастье можно и по-другому получать. Столько, сколько захочешь.

Я не знаю, Кит, ответила тебе или нет.

Наверное, нет.

Но это все, что я могу тебе сказать.

Касатка"

Кит долго не выключал компьютер. Сидел, забирался на какие-то сайты, забитые в командной строке. Бездумно бегал мышкой по полю, кликал. Какие-то картинки, слова, всплывающие банеры - все проходило мимо его сознания.

"Природа кое-что забыла, когда нас создавала", - вспоминал он слова из письма Касатки.

Природа? Или судьба? Или они объединились и сделали нас такими?

Слепыми и глухими. Мы не увидели Любви. Может, она была где-то рядом, а мы просто ее не заметили? Мы не услышали ее легких шагов…

Мы? Мы - я и Касатка? Мы вместе?..

 

16.

Утром, вернувшись с берега океана, Касатка проверила почту.

Кит ей не ответил.

"Разоткровенничалась…, зачем я так разоткровенничалась! - ругала себя Касатка. - Разве ему была нужна моя откровенность? Ему совет нужен был, а я… Кит не может в своей жизни разобраться, а я его своей душевной неустроенностью загрузила. Стала рассказывать о том, что живу в нелюбви… Фу, стыдно-то как! Зачем?.. А может, Кит обиделся и вообще перестанет писать? - вдруг подумала она. - А ведь он мог обидеться. Слишком жестко я написала: разонравилось - заведешь семью… если захочешь… жил же, не страдал… И потом: это все, что я могу тебе сказать… Жестко. Не хорошо…"

Касатка вновь перечитала отправленное ночью письмо. Натолкнувшись на свою фразу: "Природа кое-что забыла, когда нас создавала", задумалась:

"Природа. Или судьба? Или они сговорились, чтобы мы с Китом прожили жизнь без любви? Или мы сами хотели быть глухими и слепыми?

Мы?.. Почему - мы? Кит сам по себе. Я… У нас просто похожие судьбы. Разные, но похожие. Мы жили вдали друг от друга…

Вспоминали друг о друге… Я вспоминала. А Кит?.. Пишет, что я приходила к нему во сне. Мерещилась. Врет. Хочет… Чего хочет?.. А может, и правда? Может, он вспоминал обо мне?.. Нет. Неправда.

Врет… Но зачем ему врать? Это его письмо, как крик. Касатка, помоги мне! Нет, не врет Кит. Так не врут. Так жестоко не врут"

Касатка встала из-за стола, вышла из своего "кабинета", закурила.

Дома никого не было. Егор на работе, они будут работать даже завтра. Анюта на новой квартире. Сегодня должны привезти и собрать кухню. А вечером она уезжает в Артем. Дай бог, чтобы Анна помирилась с мамой, подумала Светлана.

Приближающийся Новый год не радовал совершенно. Будут сидеть вдвоем с мужем. Молча, у включенного телевизора. В двенадцать под бой курантов выпьют - она бокал шампанского, Егор бокал минералки.

Потом лягут спать. О, господи…, лягут спать! Наверняка не удастся отвертеться. Придется опять терпеть и мысленно повторять, как заклинание: лежать-то я могу, лежать-то я могу, лежать-то…

"Уж лучше, чтобы он снова запил что ли?", - мелькнула дикая и жестокая мысль. И она тут же стала себя ругать:

- Ты жестокая, Светлана. Ты очень жестокая. Ты ненавидишь Егора.

А за что? За то, что он тебя не любит? Или любит, но не так, как тебе хочется? Нельзя за это ненавидеть. Не любит и не любит. Не умеет, не хочет. И что с того? Ведь тебе самой не нужна эта любовь!

Да и сама ты Егора не любишь. Чем ты лучше его? Не лучше. Даже хуже.

Ты живешь с ним, а не любишь. Ты спишь с ним и ненавидишь его.

Ты…, я даже слова не найду, чтобы обозвать тебя. Ты - дрянь,

Светлана. Ты самая настоящая дрянь. Ведь выгоняла его! Не хотела жить с Егором и выгнала. Но он пришел…, вернулся, а ты что? Ты приняла его… Ты живешь с мужем, а сама все время думаешь о другом мужчине. Это гадко…

И тут же Касатка опять вспомнила Кита. Отчаянно подумала:

"Ну почему ты меня тогда не заметил, Кит? Почему ты не помнишь, как целовал меня? Никто никогда меня так не целовал…"

Чтобы отвлечься от грустных мыслей и чем-то занять себя, она решила убраться дома. Огляделась в поисках работы - делать было, в общем-то, совершенно нечего. Она полила домашние растения, потом собрала пылесос и принялась чистить и без того чистый палас. Но методичные монотонные движения наоборот - настраивали ее на размышления, возвращали в прошлое.

Светлана вспомнила, как еще, будучи абитуриенткой, подавала заявление на гидротехнический факультет. Шла подавать на архитектурный, но у самого порога деканата, остановилась. Вспомнила день открытых дверей в ПИСИ, когда абитура гурьбой ходила по кафедрам. Преподаватели рассказывали о профессиях, которые можно было приобрести, окончив именно этот факультет, красочно расписывали прелести будущей работы. Были организованы встречи с выпускниками. И со многими студентами и студентками она тогда познакомилась. И они подливали масла в огонь. Голова шла кругом.

У двери деканата архитектурного факультета она остановилась.

Подумала вдруг:

"Куда я иду? Зачем мне эта архитектура? Я уже сейчас не чувствую никакого призвания к этой профессии. Да я и рисовать-то толком не умею. Так, перерисовывать только…"

И пошла подавать документы и писать заявление на гидротехнический. А деканат оказался закрытым на ремонт. Света не заметила листка бумаги, приколотого кнопками к двери, на котором было написано: "Уважаемые товарищи абитуриенты! Деканат закрыт на ремонт. Прием заявлений производится в аудитории 306". И стрелка внизу листка, указывающая, что идти надо направо по коридору. Не заметила, потому что все время думала, правильно ли она решила, отказавшись от карьеры архитектора. Дернула ручку и увидела, что помещение пустое и пол застелен листками ватмана со старыми проектами. На подоконнике сидел парень и курил, пуская дым колечками. На голове у парня был гусарский кивер, сконструированный из газеты, а лицо перепачкано известью. Маляр, наверное, подумала

Света. Маляр взглянул на нее, ей показалось как-то насмешливо.

- Абитура?

Света кивнула.

- Документы подавать?

Она опять кивнула.

- Там на двери объявление висит. Не заметила?

Она покачала головой.

- Ты что, немая?

- Кха… Нет, - кашлянула, потом ответила Светлана; почему-то слова застревали в горле.

- Понятно…

- Что?

- Что ты не немая. Это хорошо. А документы в 306 аудитории принимают. Это туда… - Парень показал рукой направление и вдруг спросил: - Как звать-то, студенточка потенциальная?

Света не задумываясь, хотела честно назвать свое имя, но не успела - дверь слева открылась и из нее высунулась кудрявая голова, припорошенная известковой пылью. Усы у второго маляра были как у песняра Владимира Мулявина. И тоже все в известке. "Маляр-песняр" только мельком взглянул на Светлану и сказал напарнику:

- Хорош курить, Никитос! Пошли козла передвинем.

- Иду, Шурик. Вот только с девушкой познакомлюсь и…

Шурик снова взглянул на Светлану и поторопил Никитоса: - Пошли, пошли. Познакомишься еще, успеешь…

Света, пятясь, вышла и осторожно прикрыла за собой дверь.

Почувствовала, что уши у нее горят.

А потом, уже став студенткой, она к своему удивлению увидала среди одногрупников тех самых маляров. Никакими они малярами не были. Просто экзамены Никита Латышев (так звали того, что был в газетном кивере) и Шурик Савко (второй, усатый) сдали уже давно, окончив рабфак, а до начала занятий всех рабфаковцев обязали потрудиться на благо выбранного факультета. Света очень удивилась, что ни тот ни другой не обрадовались ей как старой знакомой. Просто познакомились, как и со всеми. Наверное, не узнали. Правда, Никита, представившись ей и повернувшись к ее новой подружке Наташке

Зиминой, вдруг оглянулся и весело подмигнул. Света так и не поняла - узнал ее Латышев все-таки или нет. Может, просто так подмигнул?

Наверное, просто так…

"А судьба ведь сталкивала нас, - думала Касатка механически двигая штангу пылесоса, - сводила… Кит писал, что изначально у него было желание поступать на архитектуру. Но ведь и я вначале планировала стать архитектором. Потом передумала. И Латышев передумал. И он, и я поступили на гидротехнический. Даже в одну группу попали… И та случайная встреча, когда я приняла его за маляра… А потом два года учились вместе. Но Никита не замечал меня. И только на полигоне. Всего один вечер. Один лишь вечер… И все. Словно не было ничего. Начался новый учебный год, а Никиту я больше никогда не видела. Никогда, если не считать того случая…"

Это было в восьмидесятом…

Первое мая. Все предприятия, организации, учебные заведения и просто все желающие вышли на демонстрацию. Праздничные колонны, яркие флаги, воздушные шарики. Шум, гам, смех. Музыка… "Холодок бежит за ворот…"

Колонна ПИСИ из боковой улицы вливалась в общую, идущую по проспекту Пестеля. Касатка увидела парня, стоящего на тротуаре и о чем-то разговаривающего с двумя другими молодыми людьми. Это был

Кит, она сразу узнала его. Кит смотрел на колонну, но не видел ее.

Касатка хотела закричать: "Кит! Я здесь!", но у нее как тогда у порога деканата гидрофака слова застряли в горле. Еще одна колонна, обгоняя колонну института, закрыла ее от Латышева. Все смешалось.

Касатка попыталась пробраться к месту, где стоял Кит, но люди шли, колонны двигались. Все двигалось и перемешивалось. Вливались в русло широкой людской реки мелкие людские ручейки со всех сторон.

Праздничное шествие показалось ей стихийным бедствием. И шум, и смех и музыка - все тоже смешалось и превратилось в ее сознании в какой-то дикий рев.

Все-таки ей удалось пробраться к правому краю колонны, и она увидела его. Издали. Кит, оставив своих товарищей, медленно шел по тротуару в том же направлении, что и колонны. Он вытянул шею и крутил головой, явно отыскивая кого-то в толпе. Может, ее?.. Взгляд у Кита был каким-то… растерянным. Или ей это только показалось?..

А потом к Касатке протиснулись подружки. Светка! Ты куда пропала?.. Они потащили ее вглубь колонны. Касатка вяло сопротивлялась. Кит… Там же Кит… Вы что, не видите? Мне надо туда… Я хочу…

Ей казалось, что она говорит эти слова вслух, но поняла - молчит, губы плотно сжаты, а в горле как был комок, так и остался. Она разговаривает мысленно. Ее никто не слышит. И… не понимает.

Касатка посмотрела в сторону, где видела Кита еще раз, но его уже не было. Может, он был где-то там? По тротуару тоже шла толпа; перед глазами мелькали флаги и шары. Наверное, она его просто не разглядела в этой толчее. Но он где-то там, это точно… А подружки тянули Светку к своим. Касаткина! Пошли, ну, ты что? Скоро на площадь входить будем. Слышишь, уже институт связи приветствуют!

Это была последняя встреча Касатки и Кита…

Светлана закончила пылесосить, убрала пылесос и вернулась к компьютеру.

Письмо.

От Кита.

Короткое.

"Здравствуй, Касатка!

Спасибо, что ответила, а не послала меня подальше со всеми моими сомнениями, вопросами.

Я сейчас не готов писать тебе длинное письмо. Хочу, чтобы ты ответила на один вопрос.

Тогда в восьмидесятом, первого мая, это ты была в колонне

Полыноградского инженерно-строительного института? Нет, глупый вопрос. Конечно, ты была там. Все тогда ходили на демонстрацию. По другому спрошу. Ты видела меня? Ты звала меня? Ты кричала: "Кит! Я здесь!"

Касатка облизала пересохшие губы.

"Значит, Кит услышал мой немой призыв, почувствовал. Значит, это меня он искал глазами в толпе"

Она ответила коротко и просто:

"Да"

 

17.

Весь день Латышев провалялся на диване. Пробовал смотреть телевизор, но постоянно ловил себя на мысли, что не понимает того, что происходит на экране. Дважды звонил Олежка. Докладывал о том, как идет реализация продукции, и сетовал на малый поток покупателей.

А оптовики, сказал, и вовсе сдулись. По поводу оптовиков все понятно, ответил Латышев - затоварились перед праздниками по полной программе. Да и с населением неожиданностей нет. Кто хотел, уже давно купил все, что нужно, чтобы спокойно и без лишней суеты провести праздничные дни. Заранее, не дожидаясь новогоднего скачка цен. Олег предложил закруглить торговлю завтра к обеду. Но Латышев подумал и сказал, что завтра вообще не видит никакого смысла выводить на работу всех розничников. Оставить до обеда только тех, кто сидит на деликатесах, а остальные пусть дома сидят и к Новому году готовятся. Рыба на холодном складе не протухнет. А уж в морозильных камерах и подавно.

Женька тоже позвонил. Вернее, он самый первый в этот день позвонил. Со сранья, так сказать. Поинтересовался, как Никита вчера до дома добрался. Сказал, что Наталья уж больно волновалась. Латышев успокоил, ответив, что добрался нормально. Про то, как чуть не подрался с двумя сосунками, ночными искателями приключений, рассказывать не стал. Потом Женька спросил о здоровье и пригласил

Никиту на Новый год к себе. Латышев ответил, что здоров как бык, а по поводу приглашения еще подумает. Женька принялся его уговаривать.

Сказал, что Наташка наготовила всего как на Маланьину свадьбу, а дети вчера вечером сообщили, что идут к друзьям.

- Так что, давай, Никита, не валяй дурака, приходи. Что, один будешь Новый год встречать? Сам на сам? В одиночку с бутылкой у телевизора?

(О том, что он расстался с Вероникой и пока совершенно один,

Латышев зачем-то рассказал Женьке вчера на корпоративе).

- Давай, Никита, - твердил Женька, - приходи. Посидим втроем.

Наташка гуся зажарит в духовке, ей из деревни привезли. Здоровый, зараза! Нам его с Наташкой вдвоем неделю есть, еще и на рождество останется. И салат твой любимый будет - селедка под шубой.

- Да, селедку под шубой твоя Наташка классно готовит, - вкусно причмокнул языком Никита, и Женька тут же решил, что он его уговорил. За селедку под шубой Латышев был готов продать родину. И еще за домашние беляши. Женька знал все о его кулинарных пристрастиях своего друга.

- Ну, вот и ладненько! - обрадовался он и добавил: - И беляшей скажу, чтобы Наташка нажарила. Беляши не совсем праздничное угощение, но ты же любишь… Стало быть, договорились. Рано садиться не будем, часиков в десять подскакивай.

Не дав Никите возразить, Женька повесил трубку. Получилось, что

Латышев принял предложение и не пойти теперь, значит обмануть. А идти ему никуда не хотелось. Ему вообще ничего не хотелось. Он и валялся на диване и ничего не хотел. Иногда вставал, подходил к бару, наливал себе чего-нибудь крепкого, без разбора. Потом блуждал с бокалом в руке по пустым комнатам и тихо ненавидел тишину. Впервые тишина казалось ему гнетущей, а не желанной и умиротворяющей как обычно. Но и уходить в шум и чужое веселье Латышев не хотел.

Сейчас-то уж точно.

Мыслями Кит все время возвращался к Касатке. Прочитав ее "Да", надолго задумался, погрузился в воспоминания.

"Судьба толкала нас друг к другу, - думал он, - сводила…"

Киту вспомнилась вдруг испуганная…, нет, растерянная…, нет, пожалуй, все же испуганная абитуриентка, не заметившая объявления, приколотого к двери деканата гидротехнического факультета и застывшая на пороге как соляной столб. Девушка стояла, моргала глазами и смотрела на него. Она показалась Никите милой и немного смешной. Всего лишь милой и всего лишь немного смешной.

- Я ошиблась дверью? - спросила девушка.

Нет…, кажется, ни о чем она не спросила. Да, точно, не спросила. Просто стояла и хлопала пушистыми ресницами. И кивала или качала головой, когда он с ней разговаривал. Молча - стояла, моргала своими огромными серыми глазами, кивала. Никита даже, кажется, пошутил по этому поводу, спросив, не немая ли она…

Потом у абитуры были экзамены, потом зачисление в институт, распределение по группам. Никита почему-то совершенно не удивился, увидев среди студентов группы, в которую они с Шуриком попали, ту самую девушку. Не удивился, даже плечами не пожал. Может, его мысли тогда были заняты Иркой? Да нет, собственно, об Ирке он не очень-то думал в тот момент, как впрочем, и во все другие моменты их с Иркой связи. Что думать о той, которая всегда доступна и всегда безотказна? Скорей всего, у Никиты глаза разбежались от обилия ярких, веселых и свеженьких, как весенние цветы девиц. В их группе девушек и парней было примерно поровну. Нет, девушек даже немного больше. Сейчас он уже точно не помнит. А группа была большая - двадцать с лишним человек. Двенадцать или четырнадцать девчонок.

Никита ощутил себя попавшим в малинник. Оля Макарова - просто красотка. И фигурка и личико! Персик! Наташа Зимина - не красавица, но с такими аппетитными формами… Олеся Иванова! Жгучая брюнетка!

Правда, с косметикой перебарщивала. Но какой шарм!..

Девушку, познакомиться с которой не удалось по причине нетерпеливости Шурика Савко, вечно куда-то спешившего, звали

Светланой. Света… Это имя Никите нравилось. Имя нравилось, а сама

Света Касаткина…, ну, в общем, никак. Она терялась на фоне других представительниц девичьей половины группы. Позже он понял, Света

Касаткина сама хотела быть незаметной. Может, не хотела, но она была жутко закомплексована по поводу своей якобы неброской внешности и всегда старалась быть в тени, не выпячиваться. Так сейчас думал

Никита, а тогда и не задумывался. А на самом деле, Света была красивой. Она обладала неповторимой своеобразной красотой. Той, которая делает именно эту женщину именно для этого мужчины неотразимой, единственной и желанной. Надо только заметить, обратить внимание, вглядеться… Но поздно, очень поздно Никита разглядел красоту Светланы.

Это случилось только на геодезическом полигоне. Но до полигона было еще целых два курса, четыре семестра. Два года они учились в одной группе, ежедневно встречались, но Никита был как слепой. Не замечал… Сейчас ему было непонятно. Как? Как он мог не заметить?

Почему?..

После окончания первого курса они ездили группой в колхоз. Их группу бросили на уборку льна. Сначала планировали весь поток на картошку отправить, а потом в институт пришел запрос от одного из колхозов, специализирующихся на производстве льна-сырца и их группу направили в этот колхоз. Разбили на звенья по пять человек в каждом.

Никиту Латышева назначили звеньевым; в его звене были одни девчонки

- Наташка Зимина, Оля Маркова, еще одна девушка, Олина подружка, ни имени, ни фамилии которой Латышев сейчас вспомнить не мог. Впрочем, не особенно старался. Была и была. Девушка, как девушка.

Света Касаткина тоже была в его звене. Но… Но и тогда он не обратил внимания на Свету. На Касатку, как ее все называли. Никита крутил напропалую с Наташкой Зиминой. Танцевал практически только с ней, гулять в поля ходил с ней. Весь день студенты пахали как папы

Карлы, а каждый вечер в клубе, где их разместили, были танцы. До упаду. А после танцев многие студенты парочками разбредались кто куда. Вообще-то, ясно куда - в поля. В те самые поля, на которых трудились днем. Поля были большие, места для уединения хватало всем желающим уединиться. Да и полей этих было много. Никита уединялся с

Зиминой. Он не был влюблен в Наташку. Совершенно. А она в него?

Теперь уж не узнать. Да, в общем-то, и не интересно. Они гуляли, разговаривали о всякой чепухе, шутили, смеялись. Никите просто было легко с Наташкой.

Уходила ли в поля Касатка? А если уходила, то с кем? Да нет, наверное, не уходила… Латышев не мог вспомнить. Тогда он совершенно не обращал на эту сероглазую девушку с грустной улыбкой своего внимания. Шутил. Как со всеми. Разговаривал. Тоже как со всеми. Танцевал? Кажется, пару раз приглашал ее на танго. Или в кругу, танцуя шейк, стояли и тряслись рядом.

А на полигоне…

Странно устроена человеческая память. Почему-то совершенно ненужная мелочь врезается в память, и помнишь о ней постоянно.

Стараешься не вспоминать, хочешь выкинуть из памяти, но не можешь.

Ерунда какая-нибудь. Совершенно ненужная ерунда. Или помнишь что-то, чего и не было вовсе в твоей жизни. Из сна или из фильма какого-то.

Не было, точно знаешь, а вспоминаешь, как что-то реальное и осязаемое.

Например, засело у Никиты в сознании здание какой-то больницы.

Старая районная или даже поселковая больница. Облупленные стены, когда-то оштукатуренные, и выкрашенные в розовый цвет. Местами дранка видна; здание деревянное. О том, что это больница, а не какой-нибудь клуб или сельсовет, говорит запах лекарств, котором пропитано все вокруг - стены здания, двери, даже деревья. И запах больничной еды из окна в правом крыле с проржавевшей вытяжкой. Во всех больницах этот запах какой-то особенный. Он тоже в сознании

Никиты. И еще помнится деревянный забор и калитка на одном верхнем шарнире. Низ калитки болтается просто так, ее надо двумя руками открывать - одной за ручку тянуть, другой низ калитки придерживать.

И тропинка, протоптанная в густой и почему-то короткой траве. И еще одна; она идет от деревянного крыльца вглубь больничного садика. Там в конце тропинки скамейка. Никита вспоминает - скамейка самая обыкновенная, деревенская. Просто лавочка. Два столбика и поперечная плаха. Плаха стерта посредине и середина кажется намного тоньше. А под скамейкой земля черная, утоптанная, уплотненная до звона. И залоснившаяся до антрацитового блеска.

Откуда это?

Никита точно знает - никогда в жизни он не видел ни этой больницы, ни скамейки - ничего этого он никогда не видел. Не ступал на крыльцо больницы, не открывал дверей, не сидел на этой скамейке.

А кажется, что ступал, открывал, сидел…

И вообще: почему он сейчас опять в деталях вспоминает этот мираж, а вкуса Касаткиных губ не помнит совершенно? Даже не помнит, что целовался с ней.

- Касатка, Касатка, Касатка… - с какой-то теплой нежностью шептал Кит Светланино прозвище, - милая Касатка… Какими же были твои губы? Мягкими, нежными, трепетными?.. Нет, скорей всего, они были напряженными, а я пытался своими поцелуями снять это напряжение. И у меня получилось. Не сразу, но получилось. Ты стала отвечать мне. Неумело, робко… Да, наверное, так это и было.

Касатка…

Кит попытался вспомнить, представить ее. Серые глаза. Грустные.

Всегда грустные. Почему грустные?.. А тогда… Наверное, они были немного испуганные. Наверное…

"Касатка, - думал Кит, - какая ты сейчас? Какие у тебя глаза сейчас? Грустные? По-прежнему грустные? Но сейчас в них кроме грусти, наверное, еще что-то… Усталость, накопившаяся за годы?

Боль от многих потерь? У нас, пятидесятилетних в глазах полно боли и усталости. А может, твои серые глаза перестали быть грустными?

Может, ты счастлива?.. Зачем тогда грустить? У тебя сын…"

"… У меня есть Пашка, - вспомнил он строки из письма Касатки. -

А у Пашки есть невеста. Они скоро поженятся. Возможно, у меня появится внук. Или внучка. Буду жить. Просто жить, и не задавать себе больше этого вопроса. Есть любовь, нет любви. Какая разница?

Есть жизнь, а счастье можно и по-другому получать. Столько, сколько захочешь…"

"Нет, - подумал Кит. - Твои глаза все-таки, наверное, по-прежнему грустные. Ты пишешь какие-то слова, но это так… бравада.

Самообман. Ты несчастлива, Касатка. Ты живешь без любви и страдаешь от нелюбви. Я тоже живу без любви, но никогда прежде не страдал от этого. Что случилось? Что со мной случилось? Почему вдруг стало так пусто на душе? Почему грусть? Откуда эта щемящая душу неудовлетворенность? Касатка! Что ты сделала со мной? Зачем?.. Но, черт возьми, как хочется увидать тебя! А ведь у меня нет ни одной твоей фотографии. Ну…, кроме той, из компьютера. Но она такая нечеткая. И ты на ней такая… непохожая. Что это - плохое качество фотографии или ты действительно так сильно изменилась?"

Вдруг его осенило:

"А может, посмотреть в старом альбоме? Может там, в институтских фотографиях есть хоть одна, где ты в куче наших? Отдельной фотографии нет, но со всеми вместе…"

Кит решительно полез на антресоли. Чего там только не было. Все, что не нужно всегда складывают на антресоли. Зачем? Чтобы как-нибудь решившись на генеральную уборку, выбросить весь этот хлам? А то и не выбросить, а наоборот - добавить туда новое ненужное.

Собственно, на Латышевых антресолях немного чего и лежало, не успел накопить. Растрепанная кипа старых глянцевых журналов, какие-то папки с давно устаревшей документацией, касающейся работы, старые газеты, рекламные буклеты. А вот и он! Старый альбом. "Годам учебы посвящается". Темно-коричневый, к нему с обеих сторон газеты приклеились. Кит попытался аккуратно оторвать газеты от расплавленных временем ледериновых обложек, но они не оторвались полностью, тонкий слой бумаги со шрифтом остались на альбоме, и бусые буквы повернулись к Латышеву спиной. Зачем-то Никита послюнил палец и попытался оттереть их.

"Зачем? - подумал он. - Зачем я это делаю? Разве мне это нужно?

Мне совсем другое нужно…"

- Посмотрим…, - вслух произнес Никита, раскрыв альбом. - Вот он

Шурик Савко в усах песнярских. Анфас. Лыбится! Фотография большая - на всю страницу. Каждый волосок усов виден четко. А это Эдик

Краснов. Волосы до плеч. Пацан пацаном. Какой ты сейчас, Эдик?

Может, лысый?.. Вот кодла студентов у дверей альма-матер. Касатки нет. Почему? Где ты Касатка?.. А вот и полигон. Научная бригада…

Я, как всегда - бригадир. Стою в центре. Обхватил за талии Наташку

Зимину и Ольгу Макарову. Касатка! Здесь ты… - Латышев впился взглядом в фотографию тридцатилетней давности. - Эх, Касатка! Ты как всегда в своем репертуаре. Стараешься быть незаметной… Спряталась за широкой спиной Сереги Куфайкина. Только половину лица и видно.

Один глаз. И смущенно смотришь одним глазом в объектив фотоаппарата.

Почти не видно тебя…

Он пролистал альбом до последней страницы. Но больше ни одной фотографии студентки Светы Касаткиной не нашел. Со вздохом отложил альбом в сторону и подошел к компьютеру. Сейчас еще раз, подумал он, посмотрю нечеткую фотографию Касатки, а потом возьму и напишу ей письмо. Попрошу прислать фото. Это будет наглостью? Да, наверное.

Даже не наверное, а точно. Может, сначала отправить свою?..

А в ящике его ждал сюрприз. Касатка, словно на расстоянии прочитав его мысли и желания, послала ему свою фотографию. Да не одну - целый альбом. Вернее, ссылку на него. И короткая приписка:

"Эти фотографии из нашей юности. Может, у тебя такие есть? Я часто смотрю на нас молодых. И мне немножко грустно становится.

Какими мы были…"

Кит стал смотреть фотографии, впиваясь взглядом в лицо, которое так жаждал увидеть. Она, Касатка, была почти на каждой фотографии.

Кит смотрел и думал: "Почему у меня нет этих фотографий? Где я был, когда она фотографировалась? Где я вообще был?.." И отвечал самому себе: "Да рядом ты был! Был рядом и ничего не замечал, не ощущал…

Потому что ты дурак, Никита Латышев. Потому что ты слепой, Никита

Латышев. Потому что ты осел! Ты проглядел свое счастье. Ты прошел мимо него. Ты…"

И вдруг он понял, что любит Касатку. И не просто любит. Не просто так - вдруг, ни с того ни с сего, взял и влюбился на старости лет. А любит, любит по настоящему, и любил всю жизнь. Всю жизнь… С того самого вечера на полигоне в Ноздрево.

Теперь все становилось на свои места. Стали понятными его сны и видения, его редкие, но очень сильные приступы меланхолии. Его безудержная страсть к рискованным, порою авантюрным делам в молодости. Когда не думаешь о смерти. Когда все равно - останешься живым или тебя не станет. Его частая смена партнерш… Одна за другой, одна за другой. И все не то. А где оно - то? Его нет.

Становилось понятным его стойкое нежелание жениться, завести семью, втянуть себя в нудную, размеренную жизнь, в которой главенствуют порядок и зависимость от этого порядка. И привычка. Нет ничего страшнее привычки…

И раздражение песнями и голосом Вероники стало Никите понятным.

Да и не только Вероники… Не проходило месяца, редко больше, как очередная его девушка начинала его чем-то раздражать. Голосом, привычками, запахом парфюма. Раньше Латышев думал, что просто вот такой он индивидуум - не может ни с кем надолго связывать свою судьбу и тратить на кого-то все свое время. Что покой и тишина в его жилище - необходимые составляющие комфортного состояния тела и умиротворенности души. А частую смену любовниц он относил к генетической особенности своего организма. Ну не может он постоянно спать с одной и той же женщиной! Так он устроен. Таким его природа и папа с мамой сделали.

А теперь Латышев понял: дело-то совсем в другом. Он искал. Искал развлечений, конечно и какой-то новизны, но…, сам того не понимая, искал некий идеал, или какой-то эрзац этого идеала. Искал совпадения, искал попадания, искал… счастья?.. И не находил. Вот и менял женщин, как одноразовые резиновые перчатки. Все было не то, все были не тем. Ни одна его пассия не была похожей на ту единственную, которую он смог бы понять и принять. Нет, ее не надо было принимать. Она, появившись, стала бы его частью, его второй половиной. А, обретя вторую половинку, он бы стал самим собой. Его игра в жизнь закончилась бы и тогда началась бы сама жизнь…

"Касатка! Я люблю тебя!", - написал Латышев и замер, тупо уставившись на экран.

"Стоп! Что я делаю? - спросил себя Латышев. - Что я делаю?!!

Зачем?.. Кому это надо? Мне? Касатке?.. Стоп, стоп, стоп, стоп, Кит!

Успокойся! Что с тобой? Где твой рассудок и твоя хваленая выдержка?

Успокойся, Никита! Успокойся, Никита Владимирович Латышев. Ты взрослый, умудренный жизненным опытом мужчина, а не юнец какой-нибудь. Ну-ка, успокойся, кому сказал! - мысленно прикрикнул он на себя. - Возьми себя в руки и подумай обо всем спокойно"

Латышев встал из-за компьютера, поискал глазами бокал. Не найдя, взял другой и налил себе коньяку. Выпил залпом и закурил. Подойдя к зеркалу, хмуро спросил у двойника:

- Ты что же, решил, что сейчас сообщишь Касатке о том, что любишь ее и тем ее осчастливишь? А с чего ты это взял? Да на кой хрен ты ей сдался? Она успешная женщина, самодостаточная. У нее сын, у нее внук скоро будет. У нее муж есть, в конце концов. Кем ты хочешь стать для нее? Опорой? В чем? Да и очень сомнительная из тебя опора получится,

Кит. Да…, очень сомнительная опора. Ты никогда и никому не хотел быть опорой. Ты всю жизнь прожил для себя. Ты не за кого не хотел отвечать. Только за себя, за свои поступки. Да и то, только перед собой, перед своей совестью. Совестью?.. О чем это ты, Латышев? Что такое совесть в твоем понимании? Другие слова вытеснили это понятие.

Выгода… Расчет… Польза… Барыш… Нет, Латышев, и перед собой ты отвечать не хотел. Всегда думал: так поступаю, потому что уверен, что прав. А кто думает иначе - проходи мимо. Не задерживайся. У тебя своя жизнь, у меня своя. - Латышев еще плеснул коньяку в бокал, но залпом пить не стал, сделал маленький глоток и продолжил свой монолог перед зеркалом. - Ты эгоист, Кит. И в этом всегда чувствовал свою силу. Ты шагал по головам своих конкурентов, не замечая их кряхтения, стонов и криков боли. Ты намечал цель и шел к ней, не брезгуя ничем. Ты всегда преследовал свои интересы. Окружающие тебя люди были живыми инструментами, предназначенными для достижения твоей цели. А женщины? Они тоже были инструментами. Резиновыми куклами… И вообще, с чего это ты взял, что любишь Касатку? А…, понял! Ты любишь не Касатку. Нет, вернее, ты любишь именно Касатку, а вовсе не Светлану Корчагину, не сегодняшнюю Касатку. Нет, - он отрицательно покрутил головой, - все еще хуже и страшнее. Ты любишь даже не студенточку с серыми грустными глазами, которую все, и ты тоже, звали Касаткой. Ты любишь себя, отраженного в этих серых… -

Латышев замолчал, с удивлением увидав, что из его глаз выкатились и пробежались по щекам две слезинки. Он зажмурился и минуту стоял с закрытыми глазами. Прошептал: - Врешь! Зачем ты самому себе врешь,

Кит? Ведь все совершенно не так. Ты другой. Во всяком случае, ты хочешь стать другим. И ты любишь ее. Ты любишь свою Касатку. Ту, которая в твоей памяти, и ту, которая в этих сегодняшних письмах. Ты любишь ее, Кит… И любил всегда, всю жизнь. Иначе… Почему так щемит сердце? Почему так сладко и остро щемит сердце? Почему, закрыв глаза, ты видишь ее? Почему ты хочешь быть Китом, прежним Китом, а не Никитой Владимировичем Латышевым нынешним? Почему ты хочешь стать другим, или вернуться в прошлое?.. Потому, что ты любишь эту женщину. Потому что она тебе нужна…

Но остается вопрос - нужен ли ты ей?..

 

18.

Егор пару раз заглядывал в гостиную, но не проходил и к

"кабинету" супруги не приближался. Это была личная территория жены, и вход на эту территорию был ему заказан. Нет, не, чтобы его туда не пускали, но его присутствие там было нежелательным, и Егор это чувствовал. "Кабинет" жены - это ее мир, Светланин мир - чужой, далекий, непонятный. Даже когда Светланы не было дома, Егор никогда не заходил за перегородку.

Светлана, скосив глаза, видела, как муж, постояв в дверях в нерешительности, пожимал плечами и, не сказав ни слова, уходил.

Зачем он приходил и чего ждал от нее, было понятно. Вопрос читался в его глазах. Там было некое разочарование, как у ребенка, которому не дали сладкого. И похоть была, и что-то похожее на страсть. Но вот чего в глазах Егора не было, так это любви. А ей любви хотелось. Она устала от привычки, ей осточертел секс по обязанности. Ей просто хотелось любви.

Совсем недавно, в письме Киту она говорила: "Есть любовь, нет любви. Какая разница? Есть жизнь, а счастье можно и по-другому получать. Столько, сколько захочешь…" Она писала эти слова и думала: "Зачем я вру ему? Зачем я вру сама себе? Нельзя жить без любви! Жить нельзя, существовать можно. Может, кто-то может, а я не могу. Я и не живу, я существую. Я только существую…"

И, тем не менее, она написала это и отправила. Зачем?

Сейчас Касатке очень хотелось написать Киту другие слова. Ей хотелось написать: "Я люблю тебя, Кит! Люблю, и любила всю жизнь" Ей очень хотелось, но она не могла. Мысли - гадкие, черные, скользкие - не давали ей этого сделать.

"Ты мучаешься, Кит, - думала Касатка. - Ты не знаешь, что делать, не знаешь, как жить дальше. И это я во всем виновата. Вторглась в твою жизнь, внесла сомнения. И чего добилась? Мало того, что мне, которой и самой-то всегда было плохо, стало еще хуже. Так я и тебе жизнь порчу. Кто знает, может, ты именно из этих? Ну…, из тех, о ком я недавно подумала, из тех, кто может обходиться без любви?

Сейчас тебе плохо, но это временное ухудшение самочувствия. Это временная потеря душевного равновесия и самообладания. Ты возьмешь себя в руки, и все встанет на свои места. Ты забудешь обо мне…

Зачем я тебе? Немолодая, самая обычная тетка. У тебя, наверное, молоденьких любовниц целый гарем. Ты вон какой! Импозантный, моложавый. Нет, ты красивый, Кит. Ты всегда был красивым…"

Касатка зажмурилась и представила себе Кита. Сначала мысленно увидела его таким, каким он предстал ей в момент их первой случайной встречи - сидящим на подоконнике и хитро улыбающимся, с лицом, перепачканным известью и с газетным кивером на голове чуть сдвинутом набок. Потом вспомнила его фото из Интернета. Повзрослевший, но вовсе не постаревший. Те же черты лица. Тот же прямой нос, те же упрямые, плотно сжатые губы, которые, впрочем, в любой момент могут совершенно неожиданно дрогнуть и растянуться в ироничной улыбке.

Такой же… Совершенно такой же, как в молодости. Вот правда глаза… Нет, они те же, только… В них что-то другое. Вначале

Касатке показалось, что это печаль. А может, она ошиблась? Может, это вовсе не печаль? Может, он просто устал?.. Ну конечно! В глазах у Кита усталость. Самая обыкновенная усталость.

Касатка кликнула на экран фото Кита и долго его разглядывала.

"Усталость… Или печаль. Печаль или усталость, они все равно красивые, твои глаза, Кит. Ты красивый, ты по-прежнему красивый. И молодой. А я… - Касатка горько усмехнулась. - Не нужна я тебе,

Кит, совершенно не нужна. Может, мы еще какое-то время будем переписываться… Изредка. Будем поздравлять друг друга с праздниками. С Новым годом, например… Кстати, завтра…, - Касатка посмотрела на компьютерные часы. - Нет, уже сегодня - 31 декабря.

Через одиннадцать с небольшим часов наступит Новый год… Можно отправить всем поздравления. Прямо сейчас. Наверное, и займусь этим.

Днем-то может некогда будет… О, господи! О чем я говорю? Почему некогда? В гости не иду, к себе никого не зову. Готовить никаких изысков не хочется. Да и не надо. Кому эти изыски есть? Павлик на экваторе, Анюта в Артем к маме уехала. А Егор…, он предпочитает покупные пельмени и корейские салаты…"

Вдруг Касатке стало смешно. Предпочитает?.. Да это же она сама его приучила к пельменям, сосискам и покупным салатам. Своим нежеланием готовить, своей ленью и своим безразличием к жизни мужа и к нему самому. И неважно, что это безразличие родилось в ответ на его нелюбовь. А может…

Касатка задумалась.

Может, она сама во всем виновата? Только она? Она одна виновата в том, что живет в нелюбви?

От этой мысли ей стало холодно.

Может, нелюбовь Егора и его пьянки - всего лишь следствие ее нелюбви?.. Да! Так и есть! Так все и произошло. Ведь это она вышла за Егора без любви. Сначала отдалась ему без любви и, пожалуй, даже без страсти. Даже без любопытства. А потом вышла замуж. Без любви!

Это не он, не Егор испортил ее жизнь, это она сама испортила свою жизнь. А заодно и Егору. Любил ли Егор ее? Наверное, любил.

По-своему, по-простому. Не так, как ей хотелось, но любил. Его надо было научить любить по-другому, но как она смогла научить этому, если сама не умела? Не знала. Не любила… Вот и не заладилось у них. Вот и не сложилось. И некого винить, только себя…

Касатка долго сидела за компьютером, очень долго. Просто так сидела, бездумно водила мышкой по коврику и наблюдала за стрелкой, движущейся по лицу Кита. Мыслей не было, а если и были, то какие-то путанные, обрывочные, несвязные. Потом она вдруг встрепенулась и стала одно за другим отправлять новогодние поздравления всем, кого знала и помнила. Всем, кто знал и помнил ее. Тольку Киту не отправила. Подумала: "отправлю позже. В час, когда в Полынограде будет полночь". И тут же над собой посмеялась: "Ну что за детство!

Почему нельзя заранее? Как девчонка, честное слово! Поздравлю сейчас, когда времени… вагон и маленькая тележка".

В спальню идти не хотелось. Очень не хотелось…

Но и слать Киту новогоднее поздравление или просто писать письмо тоже не хотелось. Вернее, не могла, что-то мешало. Смотрела на решетку письма и не решалась набрать адрес Кита. Вдруг поняла. Ей хотелось написать правду. Написать, что любит его, что хочет любви.

Что ей плохо, что ей очень, очень, очень плохо. Но писать этого она не станет. Ни за что! А писать обычное: "Привет, Кит! Как дела?..", этого писать не хотелось. Не моглось…

Касатка выключила компьютер, предварительно взглянув на счетчик времени. Третий час ночи.

Егор спал. Слава богу, подумала Светлана и тихо устроилась на самом краю кровати, чтобы не касаться волосатой руки мужа, которую он вольно откинул на ее половину.

Скоро наступит новый год, думала она, лежа без сна и глядя в черный потолок. Совсем скоро. Год будет новый, а жизнь останется прежней. Все будет как всегда. Все будет по-прежнему. Жизнь в нелюбви. Жизнь вне любви… Вот было бы хорошо, если бы с каждым новым годом начиналась новая жизнь… И тут же подумала, что неправа, что в новом году ее ждет совсем новая жизнь. Она станет бабушкой, у нее будет внук. Или внучка. Маленькое новое существо. И она полюбит это существо. Она уже любит его, еще не родившегося ребенка - свою внучку, или внука. И любовь к сыну останется, возможно, любовь к невестке, к их счастью…

Да, любовь будет, много любви, но…, и все-таки ей хотелось другой любви. Той, о которой она мечтала всю жизнь. Мечтала и обманывала себя, заставила думать, что уже ничего не ждет.

 

19.

Никита повел носом, вдыхая знакомые ароматы.

- Беляшами пахнет.

- Я ж обещал, - пожал плечами Женька, - а трепаться я не приучен.

- И селедка под шубой есть?

- А то!

- Здравствуй, Никита. - В прихожей появилась Наталья. Она была вся такая домашняя, в простом ситцевом платье - еще не успела переодеться к празднику. А на голове косынка, под которой угадывались бигуди. Но лицо Женькина благоверная уже нарисовала.

Впрочем, Наташка особо косметикой не увлекалась. Она подошла и чмокнула Латышева в щеку. - С Новым годом тебя!

- И тебя, - улыбнулся Никита, - и всю вашу дружную большую семью.

Почему-то в этот момент он позавидовал Женьке. Хорошая все-таки у него жена… Нет, Наталья никогда не нравилась Латышеву. Как женщина не нравилась. Ему был ближе другой тип. В женщине должна быть тайна, считал он. И считал, что эта тайна нужна для того, чтобы ее разгадать. А Наталья… Она была простая и открытая, и не было в ней ни тайны, ни загадки, нечего было разгадывать. Объективно, Женькина жена была мила, даже, наверное, красива по-своему, еще не совсем в свои пятьдесят с хвостиком утратила приятные мужскому глазу изгибы фигуры, и пахло от нее хорошо, несмотря на то, что практически не вылезала из кухни, каждый день готовя мужу всевозможные разносолы, и должна была по идее насквозь пропитаться кухонными ароматами. А от

Наташки пахло…, даже не тривиально - духами, а чем-то иным, от нее веяло какой-то свежестью, теплом и уютом. И немного Женькой. Латышев вдруг понял - от Натальи веяло счастьем. Да, наверное, именно так пахнет семейное счастье.

- Дружная большая семья… - усмехнулась Наталья, - да, дружная и большая. Я да Женька. Вдвоем остались.

- Но дети-то придут, - возразил Никита. - Вот отпразднуют Новый год в кругу своих сверстников и вернутся.

- Вернутся, - с грустью в голосе и во взгляде согласилась Наталья и вздохнула: - Конечно, вернутся. Куда им… Только вот…, все меньше и меньше мы с отцом им нужны становимся. Были маленькими, нужны были, а выросли…

- Ну что ты, Наташа! - принялся утешать Никита. - Ну что ты, в самом деле. Ты понять должна, это закон природы. Дети вырастают, у них появляются проблемы, увлечения, ситуации разные. А все эти ситуации и проблемы требуют времени для решения. И на родителей его меньше остается. Никуда не денешься. Такова жизнь. - Никита перевел взгляд на Женьку и увидел в его глазах ту же самую грусть и тоску.

- Да понимаю я, - сказала Наталья, - все я понимаю. Только пусто как-то. Вакуум какой-то. Уж скорей бы переженились что ли, да внуков нам с Женькой нарожали.

- И это скоро будет, - весело сказал Никита. - Это тоже закон природы. Нарожают. И вам подкинут.

- Еще взвоешь, - неуверенно поддержал Никиту Женька. - А мы что, так и будем гостя в прихожей держать? Давай-ка, Никитос. Проходи.

Кстати, а у нас…

- Да, - вдруг спохватилась хозяйка, - а у нас, между прочим, кроме тебя, еще гость есть.

- Гостья, - уточнил Женька.

- Да сестра двоюродная, - объяснила Наталья и зачем-то добавила:

- Младшая. Моей мамы сестры дочка. На десять с половиной лет меня

Анфиса младше. Очень даже красивая женщина, между прочим. И хозяйка замечательная. Беляши у нее даже лучше моих получаются. Кстати, сегодняшние беляши - ее рук творенье.

- Вот не знал ничего про твою сестру, - улыбнулся Никита, легко угадав причину, по которой Наталья так расхваливает свою сестру.

- Она недавно мужа похоронила, - понизила голос Наталья, почти шепотом заговорила. - Ну, как недавно? Год уже как. Больше. Второй уже. Вообще, она не местная…

- Ну ладно, ладно, - оборвал супругу Женька. - Захочет Анфиса, сама расскажет. Проходи, Никита в комнату. Знакомиться будем.

Анфиса оказалась дамочкой вполне цветущего вида, довольно миловидной и не толстой. Сорок шесть лет, подсчитал Латышев, отняв от Наташкиного возраста десять с половиной. И выглядит на сорок шесть. Ну…, может, на сорок пять. Если не вдаваться в подробности.

Он протянул руку, и когда Анфиса подала свою - по-мужски жестко и вертикально - видимо, предположив рукопожатие, Никита развернул ее кисть кверху, склонился и галантно поцеловал. Поняв голову, заметил, что щеки у Анфисы вспыхнули от смущения.

- Никита.

- А я Анфиса. Старомодное имя, да?

- Мне нравятся старомодные имена. Но Анфиса вовсе не старомодное имя. Вот Пелагея, Пистимея, Авдотья… Может, на ты? - вдруг предложил он.

Анфиса согласилась. Пока Наталья переодевалась и занималась своей прической, пока Женька вдруг вспомнив, что забыл сбегать до погреба за соленьями, ушел, накинув полушубок и прихватив большую спортивную сумку, им было предложено развлекать друг друга самостоятельно.

Сначала разговор не особенно клеился. Анфиса казалась смущенной, и

Никита прекрасно понимал причину ее смущения. Женька с Наташкой наверняка решили их свести, и Анфиса не могла не знать об их задумке. Свести… Как кобеля с сучкой, грубо, но почему-то без обиды на своих друзей подумал Никита. А что тут обижаться? Ими же не интерес какой-то шкурный руководил, а искреннее желание помочь. Он мысленно усмехнулся: "Помочь? Женить? Чтобы я перестал менять баб и зажил тихой спокойной жизнью? И каждый день ел беляши…"

Сначала они с Анфисой разговаривали о всяких пустяках. Об именах, о смешных фамилиях. Например, Женькина и соответственно Наташкина фамилия - Лещевы.

- А что такого? - пожала плечами Анфиса. - Нормальная фамилия. И не чуточки не смешная.

- Не смешная, - согласился Латышев. - Но надо знать Женьку хорошо. Ты, например, знаешь, что он рыбак заядлый?

Анфиса пожала плечами. Наверное, она ничего не знала об этом

Женькином увлечении.

- Он мне все время про то, какие в нашей речке лещи водятся рассказывает. И это как-то… символично получается. Лещев о лещах.

Анфиса снова пожала плечами. Возникла пауза. Чтобы не молчать,

Латышев завел разговор о погоде. Рассказал, что как по заказу к

Новому году уже неделю снег валит. Белый, пушистый, хлопьями. Все завалил. Его каждый день сгребают и за город вывозят. Иначе не пройти и не проехать будет.

- Да, снега в Полынограде много, - как-то радостно улыбнулась

Анфиса и тут же посетовала: - А у нас его нет почти. А тот, что выпадет, его и вывозить не надо, ветром выдувает.

- А ты откуда родом?

- Да местная я вообще-то. Родом отсюда. В Полынограде родилась, школу закончила. Потом в Поыноградский Нархоз поступила. Но… не доучилась - в восьмидесятом замуж вышла и на Дальний Восток к мужу перебралась. С тех пор там и живу. Только два раза за двадцать семь лет на родину приезжала. Этот третий…

- А на Дальнем Востоке где живешь?

- Да в самом Владивостоке. Сначала мы с мужем в Находке жили.

Недолго, меньше года. Потом в Спасске Дальнем два года. А потом во

Владивосток переехали. Мужа туда перевели, мы и переехали. - Анфиса замолчала, и глаза ее сделались грустными.

- Красиво ты сказала: в самом Владивостоке! - сказал Никита.

- Я люблю этот город. Он мне родным стал. Он красивый. Полыноград тоже красивый, конечно. Но Владивосток… Он другой, понимаешь?..

Латышев пожал плечами:

- Не очень. Я ни разу там не был. Я вообще восточней Иркутска нигде не был. Все больше на запад ориентировался.

- Тебе бы понравился Владик. Мы так его зовем - Владик. Ласково так. Только лучше к нам в конце лета приезжать. Или осенью. Осенью у нас всегда тепло. И солнышка много. А в океане чуть не до октября купаться можно.

- Ты работаешь?

- Ну конечно! Конечно, работаю. На что бы я жила?

- И где, если не секрет?

- Да какой секрет! В производственно-коммерческой фирме. Простым рядовым бухгалтером, бухгалтером материальной группы. Фирма наша называется "Кассандра".

- "Кассандра"? А почему Кассандра"?

- Я не знаю, - вздернула плечики Анфиса. - Мы у нашей директрисы спрашивали, почему она фирму так назвала. А она ответила, что так звали одну женщину, жившую давно и далеко отсюда.

- Значит, у вас директор женщина? - Какие-то неясные тревожные мысли забились в голове Никиты.

- Да, женщина. Ее зовут Светланой Андреевной. Она у нас замечательная. Лучше директоров не бывает.

Латышев вздрогнул, хотя уже знал, чувствовал, что сейчас прозвучит имя Касатки. Кассандра… Ему сразу стало понятным это название. Кассандра… Касаткина Светлана Андреевна…

- …Она правда замечательная, - с жаром продолжила Анфиса, словно Никита ей не верил, а она пыталась его убедить в достоинствах своей директрисы. - И не только, как начальница. Как женщина. Она красивая… Очень красивая.

- Красивее тебя? - отпустил Латышев дежурный комплимент и закашлялся, подавившись им.

- Коне-е-е-чно, - протянула Анфиса, и вдруг до нее дошел смысл

Никитиной реплики, она покраснела, засмущалась. Латышев подумал, что своими дурацкими комплиментами вселяет в душу женщины некие мифические совершенно напрасные надежды и что надо быть поосторожней с базаром. Он посмотрел на Анфису и отвел глаза, ему стало немного стыдно. Анфиса скоро оправилась и продолжила:

- И добрая. Нет, Светлана Андреевна, конечно, и строгой бывает, но в основном… с мужиками. У нас вообще-то женщин не много работает. Только в бухгалтерии, нас там трое. Но главбух - мужчина.

Да в ПТО одна женщина, да еще секретарша Светланы Андреевны.

Офис-менеджер, то есть… Ну и сама Светлана Андреевна. А все остальные - мужики.

- Странно…

- Ничего странного. Ведь много женщин вообще не работает нигде, сидят дома. А мужики работать должны, чтобы семью кормить.

- Да я не об этом. Странно, что передо мной сидит женщина и на все лады расхваливает другую женщину. Которая, к тому же, является ее начальницей. Странно.

- Ничего странного, - повторила Анфиса и потянулась за сигаретами. Латышев тоже достал сигареты, машинально щелкнул зажигалкой, прикурил, забыв о собеседнице. Потом опомнился, но

Анфиса уже обошлась без его помощи.

- Думаешь, все женщины друг дружку ненавидят? - спросила она. -

Это не так. Наверное, тебе встречались только такие. Тогда я тебе сочувствую. А мы и другими бываем. Кроме того…, Светлана

Андреевна…, она особенная. О ней плохое сказать - язык не повернется. Она… Нет, не смогу рассказать. Ее увидеть надо, с ней надо пообщаться. Тогда поймешь, какая она.

- В нее, раз она такая хорошая, наверное, все ваши мужчины влюблены?

- Да. То есть, не все, конечно, но…

- А она?

- Что ты имеешь в виду?

- Ну…, у вашей директрисы романы случаются?

- Да ты что? Я же говорю: Светлана Андреевна особенная. - Анфиса затушила сигарету и подозрительно взглянула на Латышева, улыбнулась лукаво: - А что это ты так активно личной жизнью моей начальницы заинтересовался. Зацепила?

- Да нет, - растерялся Никита. - Я ж вашу Корчагину даже не видел никогда. - Он почувствовал, что краснеет. - И даже не представляю…

Просто…, разговор зашел…

- Разговор зашел туда, куда ты его завел своими вопросами. -

Анфиса опять подозрительно взглянула на Латышева: - А я, кажется, фамилию Светланы Андреевны не называла. Откуда ты…

- Называла. - Никита, нагло солгав, посмотрел Анфисе прямо в глаза. Ему хотелось отвести взгляд, но он не отвел, удержался. -

Начала о ней рассказывать и назвала. Ты вспомни. Забыла, наверное.

Анфиса наморщила лобик, пытаясь вспомнить, называла она или нет фамилию своей начальницы, а Латышев стал лихорадочно соображать, как бы половчее сменить тему разговора, но тут ему неожиданно помогли.

Сначала вернулся Женька, и глухо постукивая полными банками, стоящими в сумке, проследовал на кухню, а потом и Наталья впорхнула в комнату и сразу стала распоряжаться:

- Так, мужики. Ставьте стол, раздвигайте. Вот скатерть. Пора уж за стол садиться, и старый год провожать…

Никита поспешно подскочил и пошел за Женькой, чувствуя спиной недоверчивый Анфисин взгляд.

Стали провожать старый год. Он вот-вот должен был уйти, меньше, чем через час. Уйти, уступив место молодому, новому. Уйти и стать прошлым. Никиту усадили, конечно же, рядом с Анфисой, по правую его руку, как невесту с женихом. Он механически ухаживал за женщиной - накладывал в ее тарелку лещевские закуски и салаты, наливал вина в бокал (шампанское на стол еще не поставили, оно стояло в холодильнике и, дожидаясь своего часа, охлаждалось). Изредка Никита ловил на себе Анфисин взгляд. Анфиса как-то странно, загадочно, что ли - нет, таинственно, вот правильное слово - улыбалась. Но эта таинственность была понятна Никите - Анфиса его расколола. Знаю, все я про тебя знаю, словно бы говорили и эта улыбка и эти взгляды. А

Никите было все равно. Он сидел за столом - ел, выпивал, поддерживал общий разговор, в основном, короткими репликами, краем глаза отмечал взгляды и улыбки соседки справа, даже изредка дарил ей комплименты

(в его арсенале приятных женщинам слов было предостаточно), но делал все это как-то механически. Часто обнаруживал, что не понимает смысла и сути разговора. Приходилось прислушиваться, вникать, а этого не хотелось. В какой-то момент Никита подумал, что ему лучше бы было остаться одному дома. Одному, наедине с компьютером…

- Женька! - вдруг завопила Наталья. - Посмотри на часы! Две минуты осталось! Быстро дуй на кухню за шампанским!

"Две минуты, - подумал Латышев, - слава богу!"

Пш-ш-ш-ш-ик. Шампанское переохладилось и ба-баха не вышло. Зато за окошком прогремели многократные ба-бахи и стали греметь не прекращаясь. Народ веселился, как хотел, как стало модным сейчас веселиться - поднимать бокалы с шампанским на улице и одновременно оглашать мир грохотом китайских петард.

Выпили. Поздравили друг друга, счастья пожелали. Посидели еще немного, поговорили. Потом Наталья встала и, подмигнув Анфисе, пошла на кухню. Та отправилась вслед за сестрой. Дамы удалились, а джентльмены закурили.

- Ну, как тебе наш Анфыс? - на манер шишковского Ибрагима Оглы спросил Женька.

Никита пожал плечами.

- Нормально.

- Понятно. Стало быть, не понравилась. Старовата для тебя, я так и думал.

- При чем здесь?..

- Да понятно, понятно, - отмахнулся Лещев. - У тебя ж все твои девицы едва до двадцати дотягивают.

- Нет, Женька, не в том дело. Я… - Латышев чуть не выпалил: я люблю другую женщину. Но опомнился и продолжил: - Я уж как-нибудь сам. Ладно? Зря вы с Наташкой это задумали. Нет, честно.

- Вообще-то, это она все, - скорчил недовольную гримасу Женька. -

Я ей говорил…

Женьку прервала Анфиса, вошедшая с чистыми тарелками и вилками.

Она собрала грязную посуду и снова ушла на кухню, а Женька, понизив голос, продолжил:

- Я ей говорил, да разве она послушает? Прибзделось ей тебя в хорошие руки пристроить. Это ж она к нам Анфису на Новый год вытянула. Заранее созвонились. Я, как только их телефонный разговор подслушал, ну, в смысле, услышал, сразу супружнице своей сказал - зря, мол, ты это затеяла. Она: а что такое? Дурочку из себя, понимаешь… А я говорю, мол, Никита сам в этом вопросе разберется.

Кого в жены брать. Говорю, знаешь, какие чувихи ему на шею вешаются?

Девушки из высшего общества! Молодые, стройные, красивые и не бедные. А ты ему старую курицу из тьмы тараканьей подсунуть хочешь!

Но ей… Одно слово - прибзделось. Какая, говорит, Анфиса старая?

Ну, не молоденькая, так что? Молодые-то, они ни в этом деле…, ну, в сексе, значит, ни в жизни ничего не смыслят. Говорит, мол, случись что, а тебе даже стакан воды некому подать будет…

Вдруг Женька осекся, смутился и суетливо полез в пачку за новой сигаретой. Достал, стал разминать ее в руках. Но Латышев не заметил смущения друга, он в этот момент думал о Касатке и слушал Женьку в пол уха.

- Ты еще эту не докурил, - машинально заметил он. - Вон в пепельнице дымится.

- Да? - удивился Женька, тупо взглянув на дымящуюся сигарету. -

А, да. Ну, в общем, это… Анфиса, она, вообще-то, баба-то неплохая.

Правда, бог ей детей не дал. Нет, у нее со здоровьем все в порядке, ты, Никита, не подумай чего.

- Да я и не думаю.

- Был у Анфисы мальчик, да помер. Мужик-то ее в молодости на атомной подводной лодке служил. Радиации, видать наелся досыта.

Короче, ребеночек очень больным родился. Два месяца прожил только и умер. А потом они по врачам разным ездили, но…, в общем, никак.

Бесполезно. Решили больше не рисковать. Вот и одна теперь Анфиса. Но это, может…, для вас-то, и к лучшему…

Никита удивленно взглянул на Женьку.

- А, ну да, - сказал тот, опомнившись.

- Мужики! - раздался из кухни голос Натальи. - Хватит дымить!

Бокалы, рюмки наполняйте. Горячее несу.

Женька схватился за бутылки, а через минуту Наталья торжественно вошла в зал, неся перед собой блюдо с огромным ярко-коричневым гусем. От гуся шел пар.

- Та-та-та-та! - радостно пропел Женька, а Никита понял, что гуся он совершенно не хочет, несмотря на его привлекательный, прямо-таки иллюстрационный вид. И что он вообще уже ничего не хочет. Хочет только одного - поскорей уйти.

- Каков гусяра? - спросил Женька, обращаясь к Никите. - А?

- Зверь! - с улыбкой согласился Латышев.

- А я что тебе говорил? Нам его вдвоем, если бы не вы с Анфисой, неделю есть. А сейчас мы его быстренько расчленим и слопаем. -

Женька, вооружившись вилкой и кухонными ножницами, склонился над жертвой. - Тебе чего отстричь?.. Не говори, сам знаю, что у гуся самое вкусное. А самое вкусное у гуся… - он по плавной кривой отхватил гусиный окорочок и, капая жирным соком на скатерть и в салатницы, понес его к Никитиной тарелке.

- Женька, надо бы с дам начать, - попытался остановить друга

Латышев, - так по этикету полагается.

- Ладно тебе, - Женька все-таки плюхнул облюбованную им порцию гуся в Никитину тарелку, - про этикет… Да я уже и отстриг. А женщинам вообще гузку грызть положено. Чтобы, значит, дома сидели и никуда не рыпались.

- Это замужним женщинам гузка положена, - подхватила Наталья байку мужа о разделке гуся, которую они наверняка каждый раз вдвоем рассказывали гостям. - Ты ее мне отстриги. А невестам крылышко положено есть. Чтобы невеста из дома к жениху летела. Положи Анфисе крылышко. И грудки кусок. А то в крыле-то и есть нечего.

- Я ей лучше вторую ножку положу. Пусть невеста наша к жениху пешком идет, - и пробурчал себе под нос: - Тут недалеко. - Еле слышно пробурчал, но Никита услышал и внутренне усмехнулся:

"Вот же… сводники! Неймется им…"

- А себе-то что положишь? - со смехом спросила Анфиса у Женьки. -

У гуся только две ножки. Он же у тебя нормальный, не мутант какой-нибудь. Одну правильно, Никите положил, а вторую себе положи.

Мужики должны мясо есть.

- Не боись. Я себя не обижу. Гусь большой, грудастый. Прямо качок. А вообще-то я любитель шею, хребтину и ребра обсасывать.

Всякие там птичьи рангоуты со шпангоутами. А вообще-то, я не мясоед, я больше по рыбе ударяю. Вот рыбу люблю, но опять же не всякую. А ту, в которой костей поболе. Вот спроси, почему я лещей люблю?..

Анфиса взглянула на Никиту и прыснула со смеху.

- А чего? - не понял Женька. - Чего ты смеешься? А, ну да, - неправильно догадался он, - ты же любой рыбе красную предпочитаешь, морскую. Не понимаешь ты Анфиса ни фига! Вот что я тебе скажу. Лещ, это такая рыбеха замечательная…

"Началось, - устало подумал Никита, - теперь лекция о преимуществах речной рыбы над морской будет, потом о рыбалке разговор потянется"

Он непроизвольно, как бы утирая несуществующий пот, провел рукой по лбу и задержался пальцами у виска.

- Что? - Женька заметил жест друга и озабоченно спросил: - Опять?

Голова?

- Да нет, - Латышев поспешно убрал от головы руку, - все нормально. - И тут же вспомнил это слово - всенормально. И легонько тряхнул головой, выбрасывая из сознания это неправильное корявое длинное слово. - Нет, правда, все хорошо. Только…, - посмотрел на часы. - Вы не обидитесь, если я домой пойду? Времени второй час. Я в последнее время не высыпался. Устал что-то. И кроме того…

- Так впереди - куча выходных! - напомнил Женька. - Чуть не до старого Нового года отдыхать будем. Выспишься. Спать - это ерунда.

Сейчас мы с тобой накатим под гуська. Потом, если хочешь, кофейку

Наташка замастырит…

- Нет, - Латышев решительно встал из-за стола, - мне надо идти.

- Тебе скучно с нами стало? - с обидой в голосе спросила Наталья.

- Да ты, что, Наташа? - улыбнулся Никита. - Вовсе нет. Мне с вами всегда хорошо. Хорошо и спокойно. Но…, понимаешь, я, правда, что-то устал за последнее время, а мне еще надо парочку новогодних поздравлений по электронной связи отправить… - "Эх! Врать, так до конца, - подумал Никита, - Бог простит! Главное, не обидеть друзей".

И добавил: - Своим компаньонам из Норвегии. - Он вдруг увидел, что

Анфиса согласно кивнула, словно была в курсе его бизнеса и все знала о его компаньонах.

- Так отправь с компьютера моих пацанов, - предложил Женька. - У нас этот, как его? Интернет тоже имеется.

Латышев отрицательно покачал головой.

- Я пойду.

- Ну раз решил… А вот что! - вдруг обрадовался Женька неожиданно и вместе с тем закономерно появившейся мысли, - мы все тебя проводим.

- Да тут же недалеко, - подмигнул Никита, памятуя о Женькином недавнем бормотании.

- Все равно проводим. Заодно прогуляемся. А то погуляем, а ты возьмешь, да передумаешь своим норвежским корешам по компьютеру письма слать.

На улицах Полынограда царили шум и веселье. Казалось, из своих уютных теплых квартир в снег и мороз высыпали все жители поголовно.

Нет, конечно, людей было меньше, чем в разгар дня, но, темнота, своровавшая у города и у мира часть пространства, создавала иллюзию запруженности улиц и дворов. Все вокруг визжало, бабахало и взрывалось, в сугробы сыпались искры бенгальских и прочих огней, в черное звездное небо одна за другой уходили ракеты. Они уходили с визгом и взрывались там, в вышине, освещая крыши домов, шапки снега на козырьках и карнизах, счастливые, радостные лица людей на Земле.

Каждый взвизг и взрыв петарды сопровождался дружными криками: "Ура!

С Новым годом! Ура-а-а!"

Супруги Лещевы с Анфисой довели Никиту до самого крыльца его подъезда. Женька крепко пожал другу на прощание руку, долго тряс ее и настаивал на обязательной скорой встрече в новом году, только обязательно еще до рождества. А с рождеством определимся, сказал он.

Определимся, пообещал Никита. Потом Женька полез обниматься. Он был немного пьяненький; опьянел как-то вдруг и сразу. Пока шли до

Латышевского подъезда, Женька постоянно прикладывался к прихваченной им из дома плоской бутылочке коньяка. Предлагал Никите, но тот отказывался; что-то сегодня ему вообще пить не хотелось. А Женьке видать хотелось, вот он и набрался. А когда высвободил Никиту из своих объятий, его куда-то резко повело в сторону, и Наталья, как верная и добрая супруга кинулась за ним и, цепко ухватив за шкирку, удержала нетрезвого мужа на ногах.

- Ну ладно, Никита, - повернулась она к Латышеву, - поведу моего

"рыбака" баиньки. Дойти бы…

- А что? Я нормальный, - пьяно возразил Женька.

- Нормальный, нормальный, - ворчливо согласилась Наталья, - как всегда нормальный. Пошли уже! Смотри, только не падай, держись на ногах. - И, повернувшись к Никите, бросила ему на прощанье: - А ты давай, действительно, приходи к нам. Не теряйся, хорошо?

- Хорошо, не потеряюсь, - пообещал Никита.

- Жалко… - Наталья посмотрела на него, на Анфису, махнула рукой: - Жалко у пчелки. - И повела Женьку домой, крепко взяв его под руку.

Анфиса стояла рядом с Латышевым и грустно на него смотрела.

- А ведь ты ее знаешь… - сказала она тихо.

Никита тоже посмотрел на Анфису и промолчал. Не стал спрашивать:

"кого ее?". И так было понятно.

- И любишь. Вижу, любишь. Конечно…, ее невозможно не любить.

Повернувшись, Анфиса побежала догонять Лещевых. Наталья крепко и надежно фиксировала мужа, но он и сам практически не шатался. Втроем они исчезли за углом.

За спиной Никиты громко рванула петарда, но он даже не вздрогнул.

А может, не услышал. Он улыбался и о чем-то думал. Он что-то решил для себя, на что-то решился.

 

20.

Светлана проснулась. На часах было десять. Десять утра. Еще рано, можно спать, да спать. Легли-то в седьмом часу.

Но что-то заставило ее проснуться. Что? Ведь так хорошо спалось, сон какой-то приятный смотрела. Он закончился? Сон? Она не помнила.

Проснулась и тут же забыла свой сон. Осталось только что-то теплое в груди. И поняла, сон был приятным. И не важно, что она не помнит, о чем он…

…Вчера все-таки пришлось идти в гости. Кабиров, гад, уговорил.

Приехал часов в девять вечера и с порога заявил:

- Светка! Если вы с Егором быстренько-быстренько соберетесь и поедете прямо сейчас со мной, то я на вас не обижусь совершенно!

- А если не очень быстренько?

- Ничего, я подожду. Времени у нас еще целых три часа. Правда на одну только дорогу не меньше получаса уйдет, пробки откуда-то взялись. И это перед самым Новым годом! Но ничего. Успеем.

- А если я отклоню твое предложение?

- Ты станешь моим лютым врагом на всю жизнь и вынуждена будешь уволиться. Вместе работать мы не сможем. Ни за что! И ни при каких обстоятельствах.

- Кабиров! - наигранно возмутилась Светлана. - А ты ничего не путаешь?

- В смысле?

- Кому из нас двоих увольняться придется.

- А, ну, да. Перепутал маненько… Ну, не обессудь. Голова кругом. Не мудрено и перепутать. Я ж практически с работы за тобой, то есть за вами с Егором заехал. Весь предпраздничный день как белка в колесе крутился… Так что, собираетесь?

- Я вообще-то…, - начала Светлана.

Она вдруг засомневалась, правильно ли решила, что никуда не пойдет, ни в какие гости, что они с Егором будут сидеть дома и смотреть телевизор. Она будет пить шампанское, а Егор что-то безалкогольное. Веселенький будет Новый год, нечего не скажешь.

Но…, она так решила. И за себя и за мужа. Решила и все. Она привыкла решать в одиночку. Всегда решала сама, никогда не пряталась за чужой спиной, а уж за спиной Егора тем более. И никогда ее не мучили сомнения по поводу правильности принятого решения. Ну…, почти никогда. Редко. И теперь, видимо, был тот самый редкий случай.

А может, лучше, вдруг подумала она, встретить Новый год в шумной, но в приятной и веселой компании, чем сидеть вдвоем? Два чужих человека в пустой холодной квартире, молчаливых и молчащих…

- Свет, а может, примем Серегино приглашение?.. Привет, Серега! -

В дверях, за спиной Светланы появился Егор. Она обернулась и смерила мужа критическим взглядом. Одет как всегда по-домашнему, выглядит каким-то помятым, не выспавшимся что ли. И выбрит плохо. Впрочем,

Кабировы Егора всяким видали. Большей частью вообще небритым и в довесок пьяным.

- Хорошо. Переодевайся. И побриться не забудь.

- Да я вроде…, - Егор с жестким шелестом провел рукой по щеке.

- Хорошо. Я мигом.

У Кабировых была полная квартира людей. Благо квадратные метры позволяли. Совсем недавно Сергей приобрел новую четырехкомнатную квартиру в доме, стоящем практически по соседству с тем, в котором

Светлана купила однокомнатную своему Павлику. Но Кабировский дом был круче. Кроме Сереги, его супруги Кати и долговязого шестнадцатилетнего сына Артема, были Серегины тесть с тещей, соседи

- супружеская пара, Андрей и Алена - какой-то дальний родственник

Денис из Раздольного, девушка Дениса Элла, потрясающая длинноногая блондинка с пухлыми губами и неожиданно карими глазами, и еще одна супружеская пара Кабировских друзей. (Правда эти двое только встретили Новый год и тут же умчались к кому-то своим, к родителям, кажется). Да еще и они с Егором. Причем, Егор - единственный совершенно непьющий человек в этой компании, а непьющий человек всегда создает некую неловкость и напряженность в общении. Либо на это обстоятельство плюют и стараются не замечать, или действительно не замечают и вскоре забывают о нем. И тогда этот непьющий чувствует себя изгоем.

Но как ни странно, никакой напряженности не случилось. Напротив, было весело, даже очень весело. У Кабировых всегда весело. Сергей был душой компании. И не только этой, он всегда становился душой любой компании и самозвано брал на себя роль тамады. Почему-то у него это получалось. Вот и сегодня он балагурил, часто не давая кое-кому из присутствующих и рта раскрыть, а потом, по мере всеобщего легкого опьянения и наступления состояния расслабленности, понемногу снизил собственные обороты, давая инициативу другим. И гости погрузились в непринужденную атмосферу всеобщего веселья и единения. Смеялись, шутили, рассказывали анекдоты. Потом, встретив

Новый год, отправились во двор, где уже вовсю шло стихийно организовавшееся файершоу. А когда вернулись домой, Серега взял гитару. Он очень даже неплохо играл на гитаре. Пел неважно, часто фальшивил, но никто не замечал неверных звуков в его пении.

Светлана улыбнулась, подумав, что, наверное, Серега берет гитару и начинает петь именно в тот момент, когда его гости уже не в состоянии критически отнестись к его вокальным данным.

У Кабирова конечно имелся свой репертуар, но многие из его песен были Светлане знакомы и не только от Сереги, они звучали там - в их общем студенческом прошлом. Тут была и "Кошечка" Мишки Тоушканова, ее пели все потоки и факультеты Полыноградского инженерно-строительного. Был и "Мадагаскар" Сереги Кторова. Было еще несколько песен, которые привнесли в копилку фонотеки ПИСИ студенты других факультетов. Все было здорово. Светлана даже подпевала, хотя петь не умела, она прекрасно понимала, что пение - не ее конек.

И вдруг Серега запел песню, от которой у Светланы вдруг замерло сердце.

Листьями багряными осень отцвела.

Провожают в армию старые друзья.

Знаю, что придешь ты на перрон

Проводить последний эшелон.

Милые глаза словно бирюза,

Мне вас позабыть нельзя.

Милые глаза смотрят на меня,

Мне вас позабыть нельзя.

Словно зорька ясная предо мной стоишь,

И глазами синими на меня глядишь.

Твой букет горит в моей руке.

На прощанье я сказал тебе:

Милые глаза словно бирюза,

Мне вас позабыть нельзя.

Милые глаза смотрят на меня,

Мне вас позабыть нельзя.

Месяцы, недели, годы пролетят.

Снимем мы шинели - пусть они висят.

Не страшны тревоги и дожди

Если где-то рядом будешь ты.

Милые глаза словно бирюза,

Мне вас позабыть нельзя.

Милые глаза смотрят на меня,

Мне вас позабыть нельзя.

Листьями багряными осень отцвела.

Нас встречают с армии старые друзья.

Только ты не вышла на перрон

Встретить опоздавший эшелон…

Светлана слушала и не верила себе. При ней Серега Кабиров никогда не пел эту песню. Да он просто не мог ее знать! Откуда? Ее пел только Кит. Но очень редко. Почему-то Кит не любил петь песни из своего армейского репертуара. И "Милым глазам" не было суждено стать студенческим хитом. Кажется, только раз или два Касатка слышала эту песню в исполнении Кита Латышева и больше ни в чьем. Потом случайно нашла "Милые глаза словно бирюза" в Интернете и тут же вспомнила где и когда она слышала эту грустную, чуть-чуть заунывную, как все солдатские песни-страдания мелодию и слова, от которых почему-то ей всегда хотелось плакать. Особенно от этих:

"Только ты не вышла на перрон встретить опоздавший эшелон…"

Она и сейчас едва не разрыдалась.

- Серега…

- Что, Светка?

- Откуда?.. Откуда ты знаешь эту песню?

- Понравилась? - Кабиров весело взглянул ей в глаза, и лицо его тут же посерьезнело. Видимо, он увидел в серых Касаткиных глазах что-то необычное, может быть, несостоявшиеся слезы. - Странно… А другим, мне кажется, не очень. Вон все…, и не слушали даже.

Выпивают, закусывают… Светка, я эту песню от одного парня слышал, от сокурсника. Да ты его знать должна, он с вами в одном потоке учился.

Знаю! Хотела сказать Касатка. Я очень хорошо знаю этого парня. Но сдержалась, сказала тихо:

- Может, и знаю. Как его звали?

- Сашей его звали.

- Сашей? - переспросила Светлана, и в ее голосе явно прозвучало разочарование.

- Да. Сашей. Шуриком вообще-то его все звали. Шурик Савко. Он с вами начинал, а на третьем курсе по семейным обстоятельствам в академ ушел. Через год восстановился и уже с нами институт заканчивал. Мы с ним в стройотряде скорешились. На Саяно-Шушенской…

- Шурик Савко…, - задумчиво произнесла Светлана, - конечно помню. - И подумала: "Все правильно. Кит с Шуриком служили вместе.

Потому и песни те же самые". - Серега!

- Ой?..

- А такую песню ты не знаешь? - Светлана не пропела, а просто прочитала несколько слов своей любимой песни, как строчку стихотворения: - "Студенточка, вечерняя заря…". Она наша, студенческая.

Кабиров озадаченно уставился в потолок, пожал плечами:

- Что-то не припомню. Вот если бы ты спела, и я бы услышал мелодию…

- Я не пою. К сожалению… Ну, ладно, Серега, пора нам. Пойдем мы. Ты не обидишься, если мы с Егором прямо сейчас домой уйдем?

Собственно…, - Светлана взглянула на часы и подумала о том, что новогоднее поздравление Киту она собиралась отправить к полыноградским двенадцати часам ночи, к полыноградскому Новому году,

- времени уже много, скоро пять. Пора вообще-то и честь знать.

- Время здесь ни при чем. Думаю, что как минимум часа четыре мы еще потусуемся. Но я не обижусь, что вы уходите. Я ж понимаю,

Светка. Устала ты. Пашешь как папа Карло каждый день. Усталость накапливается. День ото дня. А организму требуется релаксация.

- Ты во всем прав, - грустно сказала Светлана, - только слегка оговорился. Надо было сказать: как мама.

- Что? - не понял Сергей.

- Как мама Карло, - уточнила Светлана. - Ладно, пошли мы. Не провожай. Мы по-английски. Спасибо тебе за приятный вечер. То есть, за приятный вечер и не менее приятную ночь. И за "Милые глаза".

…Егор безмятежно спал, похрапывал.

Светлана выбралась из-под одеяла и тихо вышла из спальни. Ноги сами понесли ее к компьютеру.

В ящике было несколько писем. Наверное, ответы от друзей, поздравления с Новым годом, подумала она. Так и есть. Наташка

Зимина, Вебер, Сережка Кторов, Оля Макарова…

Кит! Целых два письма. Одно короткое в один килобайт, второе большое.

Короткое было отправлено накануне в час, когда она была у Сереги

Кабирова.

"Касатка!

Поздравляю тебя и твою семью с Новым годом!

Желаю всего самого наилучшего. Желаю, чтобы сбылись все твои мечты, и чтобы успех сопутствовал тебе во всем. Я искренне желаю, чтобы у тебя все было хорошо.

Кит"

Касатка с нетерпением открыла второе письмо.

"Здравствуй, Касатка!"

К письму был прикреплен файл. Он назывался… Он странно назывался: "Без названия"

"Здравствуй, Касатка!

Хочу что-то сказать… Только не падай в обморок и не выбегай опрометью из комнаты в уединенное место, чтобы заплакать.

Я люблю тебя, Касатка!

Говорю эти слова не для того, чтобы ты их наконец-то услышала. Хоть от кого-нибудь. Хоть от такого беспросветного дурака, как я. Пишу я эти слова, потому что это правда. И еще потому, что хочу, чтоб ты знала, что где-то есть человек, который тебя любит.

Я не только ту восемнадцатилетнюю студенточку с серыми грустными глазами люблю, ее я никогда не забуду, она всегда будет в моих мыслях. Я люблю тебя сегодняшнюю. Люблю твои письма.

Печаль и боль, которая в них. Я люблю без надежды на что-то большее, без намерения стремиться к этому большему и желания менять что-либо в своей и твоей жизни. Я люблю тебя, как любят Данаю и Джоконду, как любят Наташу Ростову и Татьяну Ларину. Человеку в жизни нужна любовь. Теперь я это понял. Я это знаю! И… я ее нашел. Теперь думаю, что любил тебя все это время. Прости за ту любовь, которой не было и прими эту, такую странную, виртуальную, но искреннею и нежную. Мне ничего не нужно взамен. Я просто хочу, чтобы ты знала… (повторяюсь). Можешь на это письмо вообще не отвечать.

Можешь уничтожить его прочтя. Так и сделай. Просто знай и все.

Но не отвечать разрешаю только на это письмо. Если что-то тебе не понравится в нем, пиши, словно его ты не получила. Пиши обо всем. Я жду от тебя писем. Жду каждый день.

Я люблю тебя!

Кит"

Прочитав письмо до конца, Касатка прикрыла глаза. Она почувствовала, что по щекам бегут быстрые слезы.

- Этого не может быть, - прошептала она; слезинка затекла в рот, она была соленой, она была почти горькой, - это не обо мне. Может, я все еще сплю?..

 

21.

Кит не отходил от компьютера. Он ждал.

Это ожидание было томительным. Нет, пожалуй, определение

"томительное ожидание" было бы неполным. Или совсем неправильным.

Кит волновался, как юноша, впервые признавшийся в любви девушке. Но

Кит не был юношей, он был взрослым - да что там взрослым! - он был практически пожилым, во всяком случае - достаточно пожившим на свете и все испытавшим. Все, кроме любви. И это было действительно впервые. С ним, с Никитой Латышевым это было впервые - он впервые признавался в любви, он впервые любил. Никогда и никому он не говорил этих слов, этих простых трех слов: я тебя люблю.

И еще…, Кит боялся.

Чего? Оказаться отвергнутым? Боялся получения мягкого деликатного письма? В котором Касатка напишет примерно следующее:

"Дорогой Кит. Спасибо за твои слова, за то, что признался мне в любви. Я верю тому, что ты действительно влюблен в меня и очень рада этому обстоятельству, но, понимаешь, мы с тобой уже далеко не юны…"

Или жесткое:

"Привет, Кит! Извини, но мне не нужна твоя любовь…"

А может, он боялся того, что Касатка напишет ему, что его любовь взаимна? И что тогда?

Он не знал, что тогда? Он не знал, что должно произойти вслед за возможным (или невозможным?) признанием Касатки, понятия не имел, что тогда ему надо будет делать. Он написал, что ему ничего не нужно взамен, но он врал, врал самому себе и ей. Ему нужна была любовь

Касатки, очень нужна, но он… не знал, что с ней делать. Кит находился в каком-то трансе. От недавней решимости не осталось и следа. А может, зря он признался ей в своей любви? Может, надо было оставить все, как есть? Может, так было бы лучше и для него и для нее? Не знать, не признаваться, забыть…, продолжать существовать.

Работать, заниматься чем-то…

Кит ждал. Глядел на экран, ждал, мучился, переживал, боялся…

"Что же ты наделал, Кит? Что же ты натворил, любимый?.. Что же нам делать теперь? Как жить? Ты в Полынограде, я во Владивостоке.

Между нами огромное расстояние в шесть часовых поясов. Но если б дело было только в расстоянии… Нам не суждено быть вместе, и на то много, ой как много причин. У тебя нет никого, тебя ничего не держит. Но у меня-то сын, внук скоро появится. И муж. Нет, не в

Егоре дело, конечно, от него в последнюю очередь может что-то зависеть. Он уже давно мне не муж, да и не был им никогда. Дело в том, что я бабушка, Кит. Бабка! Мне пятьдесят! Пятьдесят, слышишь,

Кит? Не девятнадцать, не тридцать, даже уже не сорок. Пятьдесят! Ты скажешь: ну и что? Мне уже пятьдесят три…"

Касатка поискала глазами сигареты, не нашла.

"…Нет, Кит, пятьдесят это много. Для женщины это много. Это вы, мужики в пятьдесят еще, можно сказать, юны, а мы… Как жалко прожитых лет! Как мучительно больно думать о том, что их не вернуть, не заменить, не вычеркнуть. Они были, и вроде бы их не было. Кит!

Глупый Кит! Ну почему ты не сказал мне этих слов тогда. Тридцать лет назад! Я ждала их, а ты ничего не сказал… О, господи! Как же я ждала от тебя этих слов. Ну, может, не этих, других каких-то. Но хоть каких-то. Но ты ничего не сказал. Ни слова. А теперь поздно, слишком поздно… Но как же хочется прижаться к тебе, Кит! Как хочется услышать эти заветные слова: я люблю тебя, Касатка. Не прочитать, услышать… Как хочется снова почувствовать твое горячее дыхание, ощутить своими губами твои губы. Как хочется…"

Сигареты лежали на самом видном месте - слева от клавиатуры.

Касатка взяла пачку в руки, совершенно не удивившись, что не заметила ее несколько секунд назад, но закуривать не стала.

"Мне нужно к Океану, - решила она. - Я должна с ним поговорить. Я хочу с ним поговорить…"

"Что ж ты молчишь, Касатка? Почему не отвечаешь? Еще не прочла моего письма?.. Или прочла, но не знаешь, что ответить? А может, знаешь, но боишься обидеть меня своим отказом?.. Ответь, Касатка!

Пусть отказ! Пусть… Нет, не пусть. Я не хочу твоего отказа. Я хочу твоей любви, милая моя Касатка! Господи! Как я хочу твоей любви.

Может, я и не заслужил ее, но я хочу… Я люблю тебя, Касатка. Я люблю. Впервые. Я люблю… Вот ведь какая штука! Люблю. Оказалось, что я могу любить, я способен любить. И… я хочу быть любимым…"

Ему вдруг захотелось написать Касатке какие-то нежные ласковые слова. И он стал писать.

Касатка оделась тепло. Уже хотела выходить из квартиры, но вспомнила вдруг, что оставила незакрытым письмо Кита. Егор еще долго будет спать. Но если даже проснется до ее возвращения от Океана, вряд ли зайдет в ее "кабинет". И, тем не менее… Касатка вернулась к компьютеру, а там ее ждал сюрприз - новое письмо от Кита.

"Здравствуй, грусть моя!

Я целую тебя. Ты чувствуешь?

Я нежно касаюсь губами твоих ресниц, глаз, прикрытых веками.

Ты чувствуешь?

Мои поцелуи нежны и невесомы. Как прикосновения ольховой сережки. Нет, как прикосновения снежинок, падающих на твое лицо.

Ты любишь, когда снежинки опускаются с неба на твои ресницы?

Знай, каждая снежинка - мой поцелуй. Я рядом. Я за твоей спиной.

Обернись! Нет меня? Я рядом. Я в тебе.

Я целую твои руки. Они кажутся мне теплыми и мягкими.

Нежными…

Сейчас ты взглянула на свои руки и грустно улыбнулась?

Ты грустно улыбнулась и стала такой, как была в юности…

Жду письма, Касатка.

Всегда жду…"

"Никогда со мной такого не было, - думал Кит. - Никогда я не писал и не говорил таких слов. Я думал, что не умею, не знаю, не могу. Я вообще не думал об этом. Я ни о чем не думал. Я не жил. Я существовал. Интересно… А оказывается, это приятно, говорить нежные слова. Приятно говорить нежные слова любимой женщине…"

Океан был тих и спокоен, как никогда. Казалось, он еще спит после веселой новогодней ночи. Да, он тоже спит. И пускай спит.

"Пускай спит, - решила Касатка. - Спи, Океан, я не буду тебя будить. Я просто постою рядом"

Она посмотрела на небо и улыбнулась. С неба падали снежинки. Они не были такими большими и пушистыми, как в юности, как в

Полынограде, но эти, приморские, сегодняшние тоже были хороши - нежные, тихие, медленные и ни чуточки не холодные. Прикосновения их были приятными.

- Ты спи, Океан. А я пока кое с кем другим поговорю.

Она вспомнила. Слова прозвучали в ней:

- Здравствуй, грусть моя!

Она ответила:

- Здравствуй, Кит.

- Я целую тебя. Ты чувствуешь?

Касатка закрыла глаза. Представила. Почувствовала.

- Да, чувствую.

- Я нежно касаюсь губами твоих ресниц, глаз, прикрытых веками. Ты чувствуешь?

- Чувствую, Кит.

- Мои поцелуи нежны и невесомы. Как прикосновения ольховой сережки. Нет, как прикосновения снежинок, падающих на твое лицо. Ты любишь, когда снежинки опускаются с неба на твои ресницы?

- Да очень люблю… - Касатка подняла лицо к верху.

- Знай, каждая снежинка - мой поцелуй.

- Да, я чувствую прикосновение снежинок. Я чувствую твои поцелуи,

Кит.

- Я рядом. Я за твоей спиной. Обернись! Нет меня? Я рядом. Я в тебе.

- Невозможное… Мне настолько хорошо, что вот-вот станет плохо…

- Я целую твои руки. Они кажутся мне теплыми и мягкими. Нежными…

Касатка грустно улыбнулась.

- Когда-то они были такими. Давно…

- Ты взглянула на свои руки и грустно улыбнулась?

- Да, так и было, взглянула. Прочла эту строчку твоего письма и взглянула. Я теперь грустно улыбаюсь, Кит, и каждый раз, когда смотрюсь в зеркало.

- Ты грустно улыбнулась и стала такой, как была в юности…

- За что мне эти твои строки? Почему слова твоих писем СЕЙЧАС для меня? Разве эта нежность для моих лет? Бесконечная невозможность…

Безнадежная реальность… Как хорошо, что ты так далеко…

Океан молчал. Он все еще спал.

- Как плохо, что ты так далеко, - сказала Касатка. - Как я хочу тебя увидеть, Кит. Как я хочу…

"Неужели она не ответит?.. Нет, не может не ответить. Должна ответить. Я хочу, чтобы Касатка ответила мне. Взаимностью… Я хочу, чтобы Касатка ответила мне взаимностью. Я очень этого хочу. Никогда ничего не хотел так сильно, как ее любви. Но, боже мой, как томительно ожидание!"

Кит прошелся по комнатам. Тихо, пусто, мертво.

"Надо чем-то заняться. Вот только чем?.."

Смешно, заняться было нечем. Абсолютно. Не смотреть же телевизор, в самом деле! Были времена, когда у него имелись занятия. Он много читал. Всегда много читал, и ему это нравилось. И в детстве читал запоем в отличие от многих своих сверстников. Правда, читал он тогда в основном фантастику и приключенческую литературу - Майн Рида,

Фенимора Купера, Дюма, Вальтера Скотта, Жюля Верна. Чуть позже стал читать другую литературу. Сильно увлекся Диккенсом. Не успокоился, пока не прочел его всего - все тридцать томов. Потом был Чехов…

Кит подошел к книжному шкафу, раскрыл створки, пробежался взглядом по корешкам книг. Диккенс, Алексей Толстой, Лермонтов,

Ромен Роллан, Джек Лондон, Жюль Верн, Чехов - все читано-перечитано…

В детстве Кит многое коллекционировал. Как все. Значки и спичечные этикетки, позже марки. Филателией он увлекся всерьез. У

Кита было целых шесть больших кляссеров с марками и столько же маленьких, раскладушек. Он подолгу мог рассматривать свою коллекцию, менять марки местами, группируя их по темам, по сериям, по странам.

Посещал клуб филателистов, менялся марками, искал какую-нибудь одну.

Но это было давно, очень давно. Нет уже этого увлечения. И кляссеров тех уже давно нет. Однажды взял и продал все разом. А на эти деньги купил мопед, который разбил вдребезги тем же летом. Вообще-то

"ботаником" Кит не был. Книги, этикетки и марки не мешали ему вести обычную мальчишескую жизнь. Он и спортом занимался, ходил в секции бокса, фехтования и вольной борьбы. Но почему-то ему все быстро надоедало, спорт не стал смыслом жизни.

Гитара… Кит увлекся гитарой. Купил через посылторг семиструнку и самостоятельно принялся осваивать игру на ней. Правда, отец вначале помог - объяснил строй и показал несколько аккордов.

Кое-что, некоторые приемы игры и пару-тройку песен Кит, конечно, узнал у пацанов-сверстников. А так - в основном сам, по слуху играл и подбирал мелодии. С гитарой Кит в армию ушел, с ней вернулся. С гитарой прошли недолгие годы учебы в Полыноградском инженерно-строительном институте. Был колхоз, был полигон. А потом он спрятал свою семиструнку в дальний угол и больше никогда не брал ее в руки.

Какой-то ты непостоянный, говорил отец. Быстро тебе все надоедает. Женщину тебе уже давно постоянную иметь, вот что я тебе скажу. А то болтаешься, как… Институт бросил. Зачем ты институт бросил? Зря. Не будет с тебя толку, Никита…

"Вот и не получилось с меня никакого толку, - подумал Кит. -

Жизнь прошла без толку. Жизнь прошла мимо"

Он подошел к окну. Еще и не думало светать. Ночь. Новогодняя ночь. Ночь, когда исполняются желания.

Вдруг ему захотелось увидеть небо, увидеть, как восходит солнце.

Оно появится на востоке, взойдет из-за горизонта, перекочует в

Полыноград из тех краев, где сейчас Касатка. Кит оделся, вышел из квартиры, заперев за собой дверь, и на лифте поднялся на последний этаж. Поднимаясь, думал, что, скорей всего, ничего с его затеей не выйдет, что на крышу ему выбраться не удастся, ключей-то от чердака у него нет и маловероятно, что доступ на крышу открыт всем желающим.

Но ему повезло - в замке чердачной двери торчал ключ. Кит зачем-то прицепил его к связке домашних ключей. Авось, пригодится.

Снег валил крупными хлопьями, но к удивлению Никиты на плоской крыше многоэтажки его накопилось не очень много - ноги проваливались в мягкий белый ковер только по щиколотку. Наверное, накануне работники ЖЭУ поработали на славу. Ну да, конечно! Латышев вспомнил, что вчера вечером, когда он выходил из подъезда, отправляясь к

Лещевым, рабочие в синих телогрейках сматывали веревки, которыми по периметру был огорожен дом, а какой-то толстый мужик, наверное, ответственный работник ЖЭУ, их подгонял, мотивируя спешку тем, что

Новый год на носу, а у него еще и елка дома не установлена.

Кит дошел до парапета восточного края крыши и остановился, постоял некоторое время и вдруг им овладели какая-то идиотская удаль и бесшабашность. Очистив место на парапете голыми руками, Кит вскочил на него. Парапет был скользким, обледеневшим. Ветер упруго уперся в грудь. Кит стоял, балансировал на краю пропасти и смотрел на восток. На горизонте чернота рассеивалась и медленно, едва заметно превращалась в свет. Пока робкий, пока едва заметный свет.

Солнышко… Это солнышко встает!

"Ты мое солнышко, Касатка", - подумал Кит и вдруг, неожиданно для самого себя, закричал во все горло: - Ты мое солнышко, Касатка! Я люблю тебя! Слышишь? Я тебя люблю!

- Эй! - услышал он тихий окрик.

Наверное, кричали-то ему громко, но он стоял высоко, а кричали снизу. Было еще рано, улицы и дворы города были пусты - ни машин, ни людей. Кто крикнул ему "эй"? Дворник? Случайный прохожий? Кит посмотрел вниз, но естественно никого не разглядел, было еще слишком темно, а уж на дне бетонного колодца царил полный мрак. Солнышко было еще слишком низко. Только на востоке, далеко-далеко, на горизонте, нечетко очерчивая ломаную линию крыш, оно высвечивало лучиками-разведчиками свой дальнейший маршрут.

- Эй! - крикнули снова. - Ты что, с ума сошел? А ну живо слазь!

Сейчас милицию вызову. Нажрутся…

Кит спрыгнул с парапета на крышу. Сердце колотилось, как бешенное.

- Ну что, получил порцию адреналина, придурок? - спросил он у себя вслух. - Вспомнил молодость? Вот придурок же! Вот идиот! Ты старый, выживший из ума маразматик, Кит! Ты просто кретин. - Он шел по крыше к чердачной надстройке, спускался в лифте на свой этаж и ругал себя всякими разными нехорошими словами. Ругать-то ругал, но чувствовал, что улыбка растягивает его губы, что на самом деле он нисколько не осуждает себя за эту мальчишескую выходку.

"А все-таки это было здорово! - восхищенно вспоминал Кит свои ощущения. - Стоять на краю и чувствовать себя молодым. Здорово!"

Он подошел к компьютеру с уверенностью, что письмо от Касатки, которого он так ждал, пришло. И оно действительно пришло.

"Я хочу быть распятой на кресте твоих рук"

Кит прочитал эти немного странные слова и понял, что Касатка приняла его любовь. Он понял, что эти слова - ее признание. Откуда они? Из песни? Из какого-то неизвестного ему стихотворения? Или из романа о любви? Кто их написал? Какой-то классик? Или Касатка придумала их сама? Неважно. Все неважно. Она написала это! Она не отвергает его любовь, она хочет быть распятой на кресте его рук! Его рук! Немного угомонившееся сердце Кита забилось с новой силой. Он любит! Он любим! Это здорово! Это еще лучше, чем стоять на краю и бросать вызов смерти!

Кит хотел взяться за письмо своей Касатке, но она его опередила.

"Ты удивлен, Кит? Я глупая, да? Да, я глупая. Сама не знаю, почему я написала эту строчку. Более того, я перефразировала

Роберта Рождественского. У него в "Монологе женщины" по-другому.

Все обычно в моей мечте, я желаю - совсем не вдруг -

Быть распятою на кресте осторожных и сильных рук!

Это плагиат? Конечно, плагиат. Я украла у поэта придуманные им красивые слова. А мне все равно! Я хотела написать тебе эти слова.

Всю дорогу от Океана я твердила их. Я ехала, и все время повторяла и повторяла эти слова. Почему-то они поселились во мне. Я ехала от Океана… Ах, да, ты же не знаешь, я не писала тебе о своих встречах с Океаном. Я каждое утро приезжаю к нему и разговариваю. Океан - единственное существо, которому я могу рассказать все. Понимаешь, Кит, абсолютно все. Как священнику на исповеди. Но я не верю в бога, и не хожу в церковь. Я иду к Океану и исповедуюсь ему. Он живой, Кит. Он все понимает.

Ты думаешь, я сумасшедшая?"

"Нет, любимая! Ни какая ты не сумасшедшая. Ты просто не такая, как все. Ты другая. Ты умеешь видеть то, что не видят другие и проходят мимо прекрасного. Ты умеешь радоваться снегу и дождю и не прячешь лица от снежинок и дождевых капель. Ты любишь ходить босиком по лужам, не боясь испачкать ноги и простудиться. Ты настолько другая, Касатка, что я схожу с ума от любви к тебе. Теперь я понял, я не смог ни с кем связать свою жизнь, потому что не нашел такую, как ты. А их и нет таких. Ты одна на всем белом свете. Ты единственная.

Я придумал короткое стихотворение. Представляешь, Касатка!

Я никогда не писал стихов и вдруг придумал. Слова сами пришли.

Я хочу раствориться в глазах твоих и в улыбке.

Услышать: "Я твоя" я хочу.

Вот такой я, Касатка, псих.

Я хочу стать распятием для тебя.

Эти стихи тебе, любимая! Прости, если они получились не очень складными"

"Я плачу, Кит! По моим щекам текут слезы. Мне никто никогда не писал стихов. Никто и никогда. Спасибо тебе!

А, между прочим, стихи очень хорошие. "

"Я напишу еще. Если тебе нравятся мои стихи, я буду их писать.

Я люблю тебя, Касатка!

Ты знаешь, я ни кому не говорил этих слов. Правда. Никому. Не буду скрывать, да я и рассказывал тебе, в моей жизни были женщины. Но никогда я не произносил этих слов. Стеснялся? Нет. Я просто не любил. Со мной это впервые. Запутался, прости. Писал, что любил тебя всю жизнь, а теперь пишу, что не любил никого.

Любил! Я любил тебя, но не знал, что люблю. Ты скажешь: так не бывает. Может быть. Но со мной вот… произошло.

А сейчас произошло и вовсе невероятное. Я люблю! Я люблю тебя! Я это понял, я это почувствовал. Я люблю тебя! Я теперь не могу ничего чувствовать, кроме любви к тебе! Это чувство заполняет меня всего"

"И меня.

Я люблю тебя, Кит!

Но у меня все по-другому. Я знала, что люблю тебя. Но ты исчез.

Ты пропал. Ты бросил институт, и больше я с тобой никогда не встречалась. Теперь я все понимаю, теперь я знаю, что произошло… Ты исчез из моей жизни, и я заставила себя забыть все, связанное с тобой. Нет, неправильно. Я попыталась заставить себя забыть твои глаза, твои руки, твои губы… Иногда мне казалось, что у меня это получилось. Но только казалось. И только иногда. Мое замужество… Теперь я знаю, оно было одной из попыток забыть тебя, вычеркнуть из своей жизни все воспоминания о тебе. Глупая попытка, глупый поступок…

Наверное, можно не знать о любви, как ты не знал. Но если знаешь… Вся моя дальнейшая, замужняя жизнь открыла мне истину. Забыть любовь невозможно!

Да, Кит, я люблю тебя. И любила всегда. И знала, что люблю"

 

"Касатка… Любимая моя…"

22.

Они писали друг другу письма.

Короткие и длинные.

Они не отходили от своих компьютеров.

Они не могли прервать разговор. Им так много надо было сказать друг другу. Сказать… Ни он ни она не догадались спросить друг у друга номера телефонов и позвонить. Просто позвонить. Они писали письма.

Проходили минуты, часы, дни…

Они писали письма.

"Я люблю тебя, Кит!"

"Я люблю тебя, Касатка! Я счастлив!"

"И я счастлива! Я самая счастливая женщина на свете…"

"Нет. Это я самый счастливый"

…

"Любимый! Мне надо идти на работу…"

"Какая работа, любимая? Праздники же!"

"Праздники закончились, любимый. Мне надо идти. Меня ждут. А разве тебе не надо идти работать?"

"Как это закончились праздники?.."

"Уже и рождество давно прошло. Новогодние каникулы закончились.

Сегодня понедельник, четырнадцатое января"

"Четырнадцатое?!! Неужели? А где мы были все это время? Почему я не заметил, как прошло целых две недели?"

"Я тоже не заметила… Ну, все, я пошла"

"Может, и мне сходить?"

"Куда?"

"На работу. У меня ведь тоже есть работа"

"Сходи. И не теряй голову, Кит"

"Я ее уже потерял! Живу без головы целых две недели"

"Целую"

"Целую тебя, Касатка моя любимая!"

…

"Я соскучилась"

"А я-то как соскучился! Наконец-то мы снова вместе!"

"Да. Наконец-то мы вместе…"

…

"Кит, а я тебе наврала"

"Когда?!!"

"Ну…, тогда. Когда сказала, что не заметила, что прошло две недели"

"Ах, это…"

"Да. На самом деле я постоянно посматривала на дату в компьютере.

Ты простишь меня, Кит?"

"За что?"

"За то, что я тебя обманула"

"Я прощу тебе что угодно"

"Понимаешь, Кит…, мы, женщины не такие как вы, мужчины. Мы другие. Что-то в нас сидит, что не позволяет забываться"

"Понимаю"

"Что ты понимаешь?"

"Что ты женщина. Нет! Что ты Женщина! И что ты другая. Ты другая,

Касатка, я сам тебе говорил об этом. Ты самая другая из всех других в мире…"

…

"Ты спишь?"

"Не знаю. Мне кажется, что я, наконец, проснулся"

"Я люблю тебя, Кит!"

"Я люблю тебя, Касатка!"

…

"Как мы далеко друг от друга…"

"Как мне хочется быть рядом с тобой…"

"Но это невозможно!"

"Почему?.."

…

"Почему ты так долго молчал?"

"Разве долго? Только один день"

"Для меня это долго. Целый день. И не день вовсе, а целые сутки.

Двадцать четыре часа"

"Прости, Касатка. Я не мог"

"Был занят делами?"

"Нет"

"А чем? У тебя появилась женщина!"

"Никого у меня не появилось. Ты у меня одна во всем мире. Ты самая лучшая. Я люблю тебя"

"Тогда почему ты не написал ни строчки? Ни словечка…"

"Прости. Я не мог. Физически не мог. У меня раскалывалась от боли голова. У меня это иногда бывает"

"Ты меня напугал, Кит! И часто у тебя бывают головные боли? Ты знаешь причину? Ты обращался к врачам?"

"Да все нормально. Поболит, поболит и перестанет. А врач у меня есть хороший. Знаешь, как он лечит? Сейчас я тебе расскажу…"

…

"И все-таки я волнуюсь, Кит! От тебя опять не было письма почти сутки. Опять болела голова?"

"Да нет. Все нормально. Просто пришлось решать небольшую проблемку. Это с работой связано"

"У тебя проблемы на работе?"

"А у кого их нет? Но это ерунда. Так, текущие дела. Я же говорю, все нормально"

"Ничего себе, нормально. Почти сутки!"

"Что такое сутки!"

"Для нас, кому за пятьдесят, сутки это много. И я волнуюсь, потому что люблю тебя"

"Я тоже люблю тебя. И для меня сутки без общения с тобой - целая вечность. Но ты не волнуйся. Все будет хорошо. Скоро я схожу на обследование. Уверен, что ничего серьезного у меня нет. И вот что, давай договоримся. Если от меня нет писем сутки, значит, у меня небольшие неприятности. Если двое суток, значит, неприятности крупные. А если я молчу трое суток, значит меня уже нет в живых.

Иначе… Касатка! Любимая моя! Я не могу без общения с тобой, я не могу уже обходиться без твоих писем. И без того, чтобы не писать тебе тоже обойтись не могу. Больной, разбитый, полумертвый, всякий, я встану, подойду к компьютеру и напишу тебе: Здравствуй, Касатка! Я люблю тебя!"

…

"Кит! Я жду твоего письма, а его все нет и нет…"

…

"Кит! Что случилось, Кит? Тебе плохо?.."

…

"Кит!.."

 

23.

Латышев резко ударил по тормозам. Тяжелый внедорожник пошел юзом по обледеневшей ночной и пустынной трассе "Полыноград - Клим". Но за обочину не съехал, не перевернулся, косо встал поперек шоссе. Кит тряхнул головой, сбрасывая оцепенение.

Зачем он здесь? Куда он ехал, куда держал путь?..

Никуда.

Его путь закончен. Продолжение асфальтового шоссе теряется в темноте бесконечности, но Кит знает - бесконечность эта кажущаяся, там тупик. Везде тупик. Для него везде тупик…

…Позавчера с утра ему было худо. Даже не с утра, а еще с половины ночи. Кит спал, видел какой-то сон, не помнил подробностей, только помнил, что во сне его кто-то лупил по голове, и голова болела. Проснулся и понял, голова болит взаправду, не во сне. Все же кое-как собрался и поехал на работу. Но отработал только до обеда, вернулся, лег в постель и безрезультатно пытался уснуть. Голова буквально раскалывалась от боли. К вечеру чуть-чуть полегчало, но ненадолго. Ночь была жуткой, а с утра пораньше Кит позвонил

Шпильману. Доктор приехал быстро и не один, с Женькой. Все было как в прошлый раз - Женька сидел и курил на кухне, а Шпильман снимал болевой спазм у Латышева. Но не совсем, как в прошлый раз - до конца избавить Никиту Владимировича от головной боли, толстячку-экстрасенсу не удалось. После сеанса Никите стало значительно лучше, но он чувствовал, знал - боль не ушла совсем. Она где-то затаилась и готовит новый удар. Причем не тайно, а в открытую, нагло напоминая о себе.

На утро Никита опять не пошел на работу, не смог, даже звонить

Олегу не стал. Собственно, Олег сам позвонил, поинтересовался, как, мол, самочувствие. Латышев, не вставая с кровати, промычал что-то нечленораздельное, Олег сказал: я все понял, шеф. И отключился.

Превозмогая боль - от нее мутило и все расплывалось в глазах - Кит хотел подойти к компьютеру и написать письмо Касатке, но по дороге из спальни в кабинет его остановил звонок в дверь.

Это пришел Шпильман, сам пришел. Поколдовал за спиной у Латышева, уменьшил болевые ощущения и сказал:

- Ну-с, Никита Владимирович, сейчас вы поедете со мной.

- Томограмму делать?

- Ее родимую.

По дороге в областной диагностический центр Никите вдруг стало хорошо. Так хорошо, как он себя уже давно не чувствовал. И своими ощущениями он поделился со Шпильманом, похвастался ему:

- Док, а я, между прочим, чувствую себя замечательно. Ну, просто великолепно себя чувствую. Ни боли, ни пустоты, как тогда, в первый раз.

- Хотите сказать, что передумали делать томограмму? - спросил

Шпильман, быстро обернувшись через плечо и внимательно посмотрев на

Латышева, сидящего сзади.

- Да нет, не передумал, - пожал плечами Никита. - Надо же все-таки узнать, что там у меня в голове творится.

- Правильно рассуждаете, Никита Владимирович. Я в самую нашу первую встречу понял, что человек вы здравомыслящий. И что вы мужественно… - Шпильман замолчал.

- Что я? Что мужественно?

- А мы приехали, - не ответил Эдмонд Яковлевич и стал парковать свой автомобиль у бокового крыльца диагностического центра.

Сама процедура длилась недолго, но своей очереди Латышеву пришлось ждать около часа. И потом еще минут пятнадцать он ожидал

Шпильмана. Эта четверть часа была самой томительной.

- Ну, что, док? - нетерпеливо спросил он у Эдмонда Яковлевича, вышедшего из кабинета врача. - Что там с моей черепушкой не так?

Теперь вам все понятно?

- Понятно?.. Не так скоро, молодой человек, - (молодой человек…

Шпильман был не намного старше Латышева, ну, может быть, лет на пять-шесть), - не так скоро, молодой человек, все становится понятным. Тем более, в вашем случае. Я вам сразу сказал, что у вас очень серьезные проблемы. А серьезные проблемы требуют серьезного осмысливания их. И еще я вам говорил, что после того, как мы сделаем томограмму, я посоветуюсь с коллегами, совместно с ними мы поставим диагноз, назначим лечение…

Слово "лечение" почему-то успокоило Никиту, но он все же переспросил:

- Значит, все-таки лечение?

- А как же? Конечно, лечение. Без лечения…

- Ну…, я имею в виду - не операция?

- Посмотрим, посмотрим…, - Шпильман поджал губы и стал с интересом изучать острые кончики своих сапожек максимум тридцать девятого размера, - посоветуемся… Операция, это, молодой человек, тоже… м-м-м так сказать… метод лечения… - потом поднял голову и, мелко похлопав ресницами, посмотрел на Латышева. - Вы надейтесь на лучшее, Никита Владимирович.

- Хорошо, - согласился Никита, - буду надеяться на лучшее. А долго вы будете… советоваться?

- Значит так: сейчас я отвезу вас домой, а сам вернусь сюда и мы с коллегами… А вечерком, ну…, или, скажем так, во второй половине дня я вам позвоню и назначу время и место еще одной сегодняшней встречи. Договорились?

Попав домой, Кит хотел сразу написать Касатке письмо, но вдруг шальная, но, как ему показалось, гениальная идея пришла ему в голову. Зачем писать, если можно купить билет, сесть в самолет и…, через несколько часов он ее увидит! И почему раньше такая простая мысль не посещала его? Ведь такая простая мысль и такое простое решение. Двадцать первый век. Расстояния - не проблема.

Кит быстро оделся и вышел.

…Ему длинно капризно просигналили, хотя места объехать стоящий поперек дороги БМВ было предостаточно. Кит развернул автомобиль и медленно поехал в город. Подъехав к своему дому запарковался во дворе, но из машины вышел не сразу - сидел и бездумно смотрел, как кружатся снежинки в конусе света, рвущегося из подъездного светильника. Снежинки вылетали из черного бесконечного неба, попадали в полосу света, исполняли свой ритуальный танец, а потом опускались на землю. А там, на земле, их уже ждала поземка, которая несла их дальше, в другую бесконечность.

"Бесконечность есть, - подумал Кит, - она вокруг меня. Конечна только жизнь. Моя жизнь закончилась"

В его кармане лежал паспорт, а в паспорт был вложен авиабилет до

Артема. Кит достал его и стал рвать. Обрывки выбросил в окно.

Поземка подхватила их и понесла в бесконечность. Вместе с вывалившимися из света снежинками.

Его жилище тонуло в тишине и темноте. Он не зажег света.

"Как в могиле", - подумал Кит и рассмеялся. Смех показался ему каким-то жалким.

- Ты что, жалеешь себя? - спросил Кит вслух, обращаясь к самому себе и глядя в зеркало в прихожей, но ничего там не видя, кроме все той же темноты. И, усмехнувшись, ответил: - Жалеешь. А чего ты жалеешь? Что прожил жизнь, а жизни-то и не увидел? Не понял, не уразумел, не заметил, что она прошла? Что хорошего было в твоей жизни? Касатка… Да, только она.

И вдруг Кит вспомнил все…

Тот вечер… Все, что тогда было у них.

То немногое, которое не стало большим. Вспомнил отчетливо и ясно…

…Касатка подошла к нему и посмотрела в глаза.

- Можно тебя пригласить на танец, - наверное, сказала она.

Громко играла музыка. Что-то тухмановское… Но Кит не слышал музыки. И не слышал слов Касатки, только понял и шагнул навстречу.

Он увидел вдруг то, что не замечал два года - глубину ее глаз и свет, теплый свет, обволакивающий, неземной. Он увидел грусть в них.

И еще что-то. Нежность! Такую огромную и небывалую, которую, в общем-то, впервые и видел. Сердце вдруг остановилось, ему показалось, что оно остановилось. Но он шагнул и обнял Касатку за талию и они пошли в центр круга. Играла музыка, рядом медленно двигались пары, Но Кит не замечал ничего вокруг. Он смотрел Касатке в глаза и не мог отвести взгляда. Вдруг он увидел, как взмахнули пушистые ресницы. Словно два мотылька захотели взлететь.

- Ой, ты мне на ногу наступил.

- Что? - Кит приблизил ухо к ее губам, окунувшись лицом в туман ее волос.

- Кит, ты стоишь на моей ноге.

Кит даже не извинился, он был одурманен запахом ее волос. Они пахли полевыми цветами, и это было дурманом, настоящим дурманом. С трудом поняв, о чем говорит Касатка, он убрал ногу с ее ноги. Но они не продолжили танец. Кит и Касатка просто стояли в центре танцплощадки. И молча смотрели друг другу в глаза. Он обнимал

Касатку за талию, а ее руки невесомо лежали на его плечах. Кит и

Касатка не шевелились, словно боялись проснуться. Наверное, уже давно играла другая музыка, а они стояли и не двигались.

- Давай уйдем отсюда, - хотел сказать он, но в горле вдруг пересохло, и он только сухо закашлялся.

Впрочем, она поняла все без слов. Они пересекли танцевальный круг, и пошли прочь, сзади осталось веселье, музыка и их однокашники. Они прошли по проходу между палатками. Впереди светила луна - круглая и очень яркая. И звезд на небе было не счесть, но они казались не отдельными звездочками, а брильянтовой пылью, сливаясь воедино и ослабив свое свечение в ярком свете луны.

На окраине полигона был овраг. И большая береза. Казалось, она еле удерживается на краю оврага, вот-вот упадет.

Кит скинул куртку и положил на землю. Касатка опустилась и Кит сел рядом. Он не знал, о чем говорить, он не хотел говорить, он хотел поцеловать Касатку и потянулся к ней. На его поцелуй, она ответила. Но как-то робко, тихо, едва шевельнула губами. Было понятно, что целоваться она совершенно не умеет.

Потом они все же говорили о чем-то. Касатка задавала какие-то вопросы, Кит отвечал, иногда невпопад. Это было не главным - разговорами они просто сдерживали себя от безумства. Они говорили, но думали не о том… Потом они снова целовались и не было ничего на свете слаще этих поцелуев. Кит понимал, что рядом с ним не просто девчонка, что с Касаткой нельзя, как со всеми. Он знал, что на его куртке сидит сама невинность. Он даже не понял, как так получилось, что его рука сама скользнула к девичьей маленькой упругой груди.

Случайно, наверное… Касатка замерла и Кит увидел страх в ее глазах. Он отдернул руку. Потом стал что-то говорить, но оборвал себя на полуслове. Возникло неловкое молчание. Касатка вдруг легко поднялась и потянулась к березовой ветке, пригнула ее к себе и прикусила зубами. Никита глядел на Касатку снизу вверх и ему нравилось так смотреть на нее. Тело Касатки вытянулось в струнку и стало похоже на стан березки. Волна нежности накатилась на Кита. Он встал, обнял Касатку и стал нежно целовать ее вытянутую шею, лицо.

Губы их встретились и слились в долгом поцелуе, отпущенная ветка взлетела вверх. Неожиданно Кит почувствовал какую-то штучку у себя во рту, какой-то маленький комочек. Он на мгновение отстранился, отвернул лицо и сплюнул.

- Это почка от веточки… - как-то испуганно прошептала Касатка.

- Почка? Почка от веточки? - почему-то Киту стало смешно. - От березовой веточки почечка…

И он засмеялся, схватив Касатку на руки. Касатка испуганно и немного виновато улыбнулась.

Он стоял на самом краю оврага и держал Касатку на руках. Овраг казался бездной, но совершенно не страшной бездной, а только бесконечной и непознанной, неизвестной… Неизвестность и бесконечность манила Никиту к себе, как манит бездонная пропасть, когда ты стоишь на ее краю.

А при свете дня можно было увидеть, что этот овраг был очень даже маленьким, совсем неглубоким.

- Давай прыгнем, - предложил он глупость.

- Зачем?

- Действительно…, зачем…

- Пошли лучше к нашим, Кит. Слышишь? Танцы закончились. В какой-то палатке на гитаре играют. Мишка Таушканов поет… кажется.

- Да, это Мишка…

Мишка пел "Кошечку", пел вдохновенно и громко. Даже здесь, за границей палаточного лагеря отчетливо слышалось:

"дюнь-дюнь-дюнь-дюнь, дюнь-дюнь…"

- Пойдем?

- Ну, пошли, - нехотя согласился Кит, поставив Касатку на ноги…

…Он вспомнил все.

Вспомнил.

И подумал о счастье, мимо которого так бездумно и глупо прошел.

Она была рядом, птица счастья, а он не ухватил ее за хвост. А потом была жизнь. Он жил… Или думал, что живет. Ел, пил, зарабатывал деньги, менял любовниц - считал, что это и есть жизнь. Глупо! Как глупо… Все зря, все мимо. Пятьдесят три года бесцельно прожитой жизни. Жизни без счастья. Да, не было счастья в его жизни, и никого он не сделал счастливым… Касатка! Любимая моя! Прости. Прости, что не смог подарить тебе счастья. И уже не подарю…

…Несколько часов назад он услышал приговор, прозвучавший из уст доктора Эдмонда Яковлевича Шпильмана.

- Сколько? - спросил Кит хрипло.

- Бывали случаи…, - начал Шпильман.

- Сколько? - повторил Кит свой вопрос. - Мне надо знать точно.

Сколько мне осталось, док?

- Увы. Опухоль неоперабельная…

- Это я уже слышал. Сколько?

- Около месяца. Все зависит от разных причин. Чуть больше или чуть меньше. Бывали случаи…

…Месяц? Неделя? Больше месяца? Какая разница?..

Поздно. Уже слишком поздно. Пора заканчивать грустную историю под названием "непутевая жизнь Никиты Латышева, так и не узнавшего что такое счастье"…

Кит снял с крючка связку ключей, в которой был и ключ от чердака.

Вышел на площадку. Кабина лифта оказалась на его этаже, словно кто-то нарочно подогнал ее сюда к нему. Он нажал кнопку последнего восемнадцатого этажа.

Кит стоял на краю парапета, но казалось ему, что стоит он на краю того самого оврага… Только сейчас он был один, Касатки не было рядом. Она была далеко. Она была очень далеко и становилась все дальше и дальше… Нет, не так… Касатка оставалась на месте, это он уходил.

Ветер трепал его седые волосы. Темнота и неизвестность манили.

Никто не кричал снизу, некому было его остановить.

Он шагнул.

Кит понимал, что шагает в небытие…, в смерть.

Моуди писал, что умирающие летят по тоннелю, в конце которого яркий свет. Не только Моуди, многие так утверждали. Кит не летел по тоннелю, он падал вниз - в бездонную пропасть. И света не было. Было не страшно падать в небытие, не страшно было умирать… Просто очень хотелось увидеть свет. И он закричал:

- Света! Све-е-та-а-а!!!

И было непонятно - требует ли он света, или зовет свою Касатку?

Касатка проснулась среди ночи.

Весь прошедший день она задавала себе один и тот же вопрос: ну, где же ты, Кит? Почему ты молчишь?..

Сейчас ей вдруг стало ясно. Ясно и страшно. Кита больше нет. Его нет! Нет! Нет! Нет! Совсем нет! Он писал, что если более трех дней нет писем от него, значит, с ним что-то случилось. Сегодня закончился третий день…

Касатка выбежала из спальни, в спешке накинула на себя что-то и, не закрыв дверь, выскочила во двор - в ночь.

Падал снег. На редкость крупные снежинки, такие непривычные для здешней зимы, высвеченные ярким лучом галогенового светильника, установленного над козырьком подъезда, медленно падали с черного неба, закручиваясь в спираль в многоэтажном колодце двора. Они опускались на ресницы Касатки. Но…

Касатка не чувствовала Никитиных поцелуев, это были просто снежинки. Они лежали на ресницах, таяли и сливались со слезами, медленно текущими по ее щекам.

Кита больше нет!

Это не было догадкой, это было знанием.

И резкая, как удар тонкого стального стилета боль пронзила сердце

Касатки. Резкая и такая сильная, что Касатка не успела ее почувствовать. Стало темно. Она упала на обледеневший асфальт.

Снежинки медленно кружились и опускались на ее лицо…

- Ты сильно ушиблась?

Касатка открыла глаза. Перед ней стоял Кит. Молодой и улыбающийся, он протягивал ей руку.

Касатка огляделась - они с Китом находились на дне оврага. Того самого… Прямо над головой висела огромная белая луна. Было светло.

Почти как днем…

- Мы что, упали?

- Спрыгнули, - засмеялся Кит. - Вставай. - Он помог ей подняться, заботливо отряхнул листья со штормовки и джинсов, снова спросил: -

Ушиблась?

- Нет, ни капельки. Тут прямо ковер из опавших листьев. Мягкое получилось приземление.

- Каждую осень береза, та, что наверху, роняет листья, и они падают в овраг. Вот и образовался ковер…

- А как мы отсюда выберемся? - спросила Касатка. - Склоны оврага такие крутые…

- Мы не будем карабкаться вверх. Мы ж не дураки, мы же с тобой образованные люди. На третий курс технического ВУЗа перешли как-никак. Мы с тобой, Касатка, пойдем по дну оврага. Он ведь должен когда-то закончиться…

- А потом?

- А что потом?

- Потом, когда овраг закончится, мы вернемся в лагерь?

- Нет. Мы пойдем дальше. Мы будем идти и идти. Всегда прямо.

- И никогда не будем сворачивать?

- Никогда.

- И долго мы так будем идти, Кит? До самой смерти?..

- Да, Касатка. Мы будем идти вместе до самой смерти. И умрем в один день…

Эпилог

- Пусть они идут…

- Как это - пусть идут?..

- Давай, не будем им мешать.

- А почему, собственно… у тебя возникло м-м-м… такое предложение? Зачем вообще ты вернул их в прошлое?

- Я хочу, чтобы они начали все с начала. Свою жизнь. Именно с этого момента. Они счастливы. Они еще не знают об этом, но мы-то с тобой знаем.

- Счастливы?.. Сейчас, да. Но они все равно потеряют свое счастье по дороге. Люди всегда теряют его.

- А вдруг?.. Вдруг эти двое…

- Они такие же, как все.

- И все-таки… Давай дадим им шанс, прошу тебя. Как друга.

- В общем-то, я не против… Но тебе-то что до этих двух людишек?

- Хочу, чтобы на Земле стало на два счастливых человека больше.

- Бред! Утопия! Все это временно. Они потеряют счастье. Они все равно потеряют любовь. Ты же знаешь, сколько на их пути будет соблазнов и ловушек. Мы же сами с тобой расставили эти ловушки.

Никто не проходит мимо них, все попадаются.

- Но может эти двое пройдут? Может, их путь будет прямым?

- Ты сам-то в это веришь?

- Я хочу в это верить.

- Ты оптимист.

- Да, такое мое предназначение. У тебя другое. Ты - пессимист.

На этом все и основано. Единство и борьба противоположностей… Вечная борьба чувств и безразличия, любви и ненависти, добра и зла, оптимизма и пессимизма…

- Хорошо. Уговорил. Пусть идут.

- Будем заключать контракт?

- Все равно, ты всегда проигрываешь.

- На этот раз не проиграю.

- Ох! Твои бы слова, да… Ладно, не будем заключать контракт.

Просто посмотрим, что будет происходить с этой парочкой в их пути по жизни. Но едва они попадут в первую же ловушку, они мои.

- Договорились! Ты знаешь, а я в них почему-то верю!

- Слышал уже… Пусть идут.

- Пусть идут… Идите прямо, Кит и Касатка. И не потеряйте своего счастья!

20 августа 2008г. 21.10.

This file was created

with BookDesigner program

[email protected]

13.01.2009