Вероника никогда не закрывала дверь в ванную комнату, когда принимала душ. Из открытой двери доносился звук льющейся воды и девичье пение:
- Каламбия Пикчерс не представляет…
Пела Вероника отвратительно - и в ноты не попадала, и голос у нее был каким-то… писклявым, просто отвратительным был ее голос.
Странно… Латышев только сейчас это заметил. Раньше не замечал.
"И песня какая-то… для дебилов", - раздраженно подумал он.
Он даже сморщился, как от зубной боли. Слава богу, Вероникино пение скоро прекратилось, зато противно прозвучал ее призыв:
- Никита-а-а!
- Ну что еще, - буркнул Латышев и оторвал взгляд от монитора, от слов, написанных им еще утром: "Милая моя, далекая Касатка…"
- Любимы-ы-й! Принеси мне, пожалуйста, полотенце. И вообще…
- Там есть, - громко крикнул Латышев. - На полотенцесушителе висит. Не видишь что ли?
- Оно мо-о-о-крое, - капризно протянула Вероника.
Никита Владимирович глубоко вздохнул, сходил в спальню за полотенцем и вошел в ванную. Душ Вероника не отключила, стояла перед
Латышевым голая, стройная загорелая; струи воды ласкали молодое тело.
- Ты еще одет?.. - искренне удивилась любовница. - А я думала, что мы… в душе начнем.
Латышев молча смотрел на ее мокрую наготу, на маленькие упругие груди с напрягшимися сосками. Они у Вероники темные, почти лиловые.
Ему это всегда нравилось. Ему вообще нравились юные худые девы.
Раньше. Теперь он смотрел на голую Веронику и совершенно не возбуждался. Она казалась ему тощей, даже какой-то изможденной, а длинные черные волосы, намокшие в воде, и мокрыми прядями свисающие вниз, были похожи на змей.
- Ну, иди ко мне… - призывно проворковала Вероника. - У тебя не очень большая душевая кабина, но места тут хватит. Иди же…
- Воду выключи, - сухо сказал Латышев.
- Зачем? Под струями воды…
- Выключи, выключи. И на вот, - он протянул полотенце, - вытрись насухо. Одевайся и иди домой.
- Не по-о-няла… - Вероника сделала ударение на букве "о".
Латышев поморщился. Он не любил, когда говорили неправильно, даже если специально, в шутку. А уж если вообще говорили неправильно, потому что правильно не умели, его это бесило. Например, слово
"ложить", а Вероника так и говорила, его просто выводило из себя.
Надо рвать, снова подумал он. И чем скорее, тем лучше. И для его нервов и для Вероникиного будущего.
- Поздно уже, - устало ответил он. - Ты пришла без звонка, как мы с тобой договаривались. А у меня ведь и дела могут быть запланированы. Об этом ты, естественно, не подумала.
- Не стоит, - по-своему поняла Вероника отказ Латышева от близости. - А если так?..
Вероника стала извиваться в душевой кабине, втягивать и выпячивать живот, трясти круглой попкой, неумело имитируя танец живота. Упругие струи воды отлетали от ее двигающегося тела и в открытую дверцу душевой кабины выплескивались на кафель. Латышев смотрел не на танцующую любовницу, а на то, как на полу образуется лужа.
- Музыки нет, - сказала Вероника с сожалением, перестав дергаться. - Не так сексуально получается. Может, магнитофон принесешь сюда? Я тебе еще и не то покажу…
- Не надо ничего показывать. - Никита Владимирович повернулся, чтобы уйти. - Давай, уматывай. Сделай папе с мамой подарок - приди сегодня домой раньше обычного. Они будут счастливы.
- Импотент! - воткнула ему Вероника между лопаток.
Латышев повернулся и, лучезарно улыбнувшись, сказал:
- Делай скидку на мой возраст, крошка. - Вышел и с силой закрыл дверь ванной комнаты.
Он вернулся к компьютеру и закурил. По экрану перемещалась и разворачивалась во всех проекциях радужная изогнутая плоскость, почему-то это напоминало Никите Владимировичу Вероникин танец живота. Латышев тронул мышку и вновь на мониторе появились первые строки начатого письма:
"Привет, Касатка!
Помню ли я наш палаточный лагерь и песни под гитару до утра?.."
Подошла одетая в его махровый халат Вероника. Его предложение уматывать, она проигнорировала. Латышев свернул окно.
- Боишься, что выведаю твои коммерческие секреты? - Вероника снова понюхала розу и сказала, недовольно фыркнув: - Совершенно ничем не пахнет. Как искусственная.
Латышев усмехнулся и не ответил. Подумал: "просто эта роза не тебе куплена, вот ты и не чувствуешь ее аромата".
- Думаешь, я заслана твоими конкурентами?
- С конкурентами у меня перемирие и заключен договор о невмешательстве, - сказал Латышев, не поворачиваясь к девушке. - А думаю я о том, детка, что нам с тобой пора расстаться.
- Почему-у-у?..
- Ты же сама сказала. Я импотент. Зачем тебе импотент? Найди любовника помоложе. Жеребца какого-нибудь. Он с тебя сутками слезать не будет. Или ты с него. Ты же сверху предпочитаешь?
- Ты обиделся… Я же пошутила… Я со зла сказала. Но я не хотела тебя обидеть. Я так ждала тебя в душе, а ты… Я больше не буду. Честное слово! Честное…, как там говорилось… пионерское! -
Вероника приложила руку к голове, но не так, как это делали пионеры его молодости, а так, как отдают честь военные.
Латышев посмотрел на Веронику и усмехнулся. Ее лицо, лишенное косметики показалось ему очень простым и совершенно не красивым.
Наши девчонки, подумал он, имея в виду своих сверстниц - тех, из его молодости - грим и тушь накладывали не так обильно, как их нынешние соплеменницы. Кое-кто и вовсе обходился без какой-либо косметики.
Кто-то потому, что родители запрещали, кто-то, потому, что денег просто-напросто не было. Но были они, наши девчонки даже без косметики намного красивее нынешних в пух и прах размалеванных див.
Нет, вполне объективно… Никита вспомнил Касатку. Какой она была!
Незаметной, но… прекрасной. Стоило только в ее глаза заглянуть…
- Со зла. Верю, - вздохнув, сказал Латышев. - Пошутила, тоже верю. И что обидеть не хотела… Но ты угадала, Вера. Не стоит. -
Он развел руками: - Ну, не стоит.
Вероника даже не отреагировала на то, что он назвал ее Верой, а не Никой, на чем она всегда настаивала.
- Но есть же медицина! Есть всякие препараты…
- Они мне не помогут.
- Но почему?!! Ведь было же все у нас просто великолепно… А, ты мне врешь, - догадалась она.
- Нет, не вру. И вру и не вру. Видишь ли…, я не просто не хочу женщину. Я тебя не хочу. Прости, это, наверное, жестоко…
- Все понятно. У тебя теперь другая соска! Кто она? Я ее знаю?
Моя подружка Анжелика, наверное?.. Я подозревала, что ты к ней неровно дышишь. Сука! Она всегда перед тобой задом крутила и титьки свои напоказ выставляла. Сисястых любишь? Кобель! Мне говорили про тебя, что ты кобелина, каких поискать. А я думала…
- Уймись, Вера…
Ника! - она вдруг услышала, что Никита снова назвал ее нелюбимым именем. - Я тебе сто раз говорила: я - Ника! А как ты, интересно,
Анжелику называешь? Анжелой? Или Анной? Ты же любитель старомодных имен!
- Уймись, Ника. Нет у меня ничего с твоей… подругой. И не будет. У меня вообще сейчас никого нет.
- Правда? Кроме меня никого? - в глазах девушки блеснула искорка надежды.
- Никого. Но и тебя нет.
- А может… Скоро ведь Новый год. Через неделю…
- Через четыре дня, - уточнил Латышев.
- Неважно. У нас есть еще время. Давай, поедем к теплому морю.
Давай, встретим его в Таиланде! Или в ГОА слетаем? Или на Маврикий?
Мне родители предлагают купить путевку. А мы купим две и поедем вместе…
- Нет…, Ника. Не поедем мы с тобой никуда. Я не хочу никуда ехать.
- Тогда давай здесь. Давай никуда не поедем. Встретим Новый год в этой квартире. Вдвоем. А, Никит?..
"Любит она меня, что ли", - подумал Латышев. Хотел спросить, но не спросил. Надо расставаться с девочкой. Без слов, без ее признаний. Просто выгнать. Пусть будет жестоко, но как поступить иначе? Видеть и слышать Веронику он больше не желал.
Он отрицательно покачал головой. Вероника наклонилась, заглянула в его глаза и увидела там… безразличие. И холод.
Она молча сняла и бросила ему под ноги халат, голая пошла одеваться. Он не смотрел ей вслед, но когда Вероника хлопнула входной дверью, закурил и подошел к окну.
Девушка вышла из подъезда и медленно побрела вдоль по ярко освещенной улице. Она шла, низко наклонив голову, смотрела себе под ноги. Наверное, она плакала.
"Жестоко… Я жесток, - подумал Латышев. - Но разве дело только во мне? Жизнь - вообще жестокая штука. Вера это поймет. Может, уже поняла… Мог ли я поступить иначе? Наверное… Но что делать? Что мне делать, если я… - Он вдруг понял: - Если я люблю другую?.."
Он заходил по комнатам. Курил, стряхивая пепел куда попало, и ходил. Из угла в угол. Останавливался, снова куда-то шел.
"Касатка! Неужели я тебя люблю? Неужели любил всегда, всю жизнь?
Неужели…"
Ему даже страшно стало.
Неужели любовь, в которую он по большому счету никогда и не верил, все-таки существует? Та самая, которая одна и на всю жизнь?
Латышев всегда легко расставался с женщинами. Легко сходился и еще легче расставался. Череда женщин, чехарда прямо… Что они думали, когда он говорил им: "Милая, поиграли в любовь и хватит.
Позанимались сексом и будет, надо менять партнеров, а то скучно станет. Давай расстанемся, пока друг другу не наскучили"? Он так говорил, такие слова или похожие, а женщины пожимали плечами и уходили, исчезали из его жизни. Уходили, не оборачиваясь… Горевали они? Кто-то уходил, весело ему подмигнув и чмокнув на прощание в щеку, или еще смешнее - в лоб. Кто-то говорил, махнув рукой: "Да и фиг с тобой!". Кто-то молча уходил… Вспоминали ушедшие его потом, думали о нем? Никогда раньше Латышев не задавал себе таких вопросов.
Ему всегда было все равно. Более того, он думал, что и тем женщинам, с которыми он расставался, тоже все равно. И вообще, какой смысл он вкладывал в слово любовь?.. Поиграли в любовь… Поиграли… В любовь… Позанимались сексом… Любовь - игрушка? Любовь - занятие?
Времяпровождение? Просто секс? Да! Тысячу раз да! Так он считал. У него были периоды без женщин. Короткие, но были. И никогда он не страдал от этого. Если припирало, заказывал проститутку. А так…, хотеть, чтобы каждый день его кто-то ждал дома, чтобы, как говорил
Женя Лукашин из рязановской "Иронии судьбы", перед глазами постоянно туда-сюда, туда-сюда… Латышев никогда не страдал от одиночества.
Более того, ему было комфортно одному. Всегда. Ему и сейчас-то…
Он вдруг остановился и прислушался к себе.
"Хотелось бы мне, чтобы сейчас и здесь сидела Касатка? Именно она, не кто-то другой, а именно она? Хотелось бы?.. Да. Очень. Но о чем это говорит? Да ни о чем! Ну, поговорили бы. Ну, наверное, отметили бы встречу. И в постель бы скорей всего ее уложил. А уложил бы? Да, это точно - уложил бы. Сделал бы то, что не сделал тридцать лет назад. Может быть, даже какое-то определенное время мы с
Касаткой были бы любовниками, жили бы вместе. Но… Прошло бы какое-то время, то самое, определенное, и мне бы снова захотелось остаться одному. Чушь! Бред! Какая к чертям собачьим любовь? Нет ее.
Померещилось…"
Латышев поднял с пола брошенный Вероникой халат и пошел в ванную.
Его халат должен висеть там, он его одевает после душа. И вообще - все, каждая вещь, должна лежать, стоять, висеть на своем месте.
Вероника всегда оставляла вещи где придется, и его вещи и свои.
Латышева это раздражало.
В ванной он остановился в раздумье. От халата пахло Вероникой, ее духами. Едва уловимый запах, но он почему-то сейчас был Никите
Владимировичу неприятен. Наверное, и раньше этот запах был, и, наверное, не только халат им пропитался, но Латышев никогда не замечал этого запаха. Он стоял и думал: повесить халат на крючок, или бросить в корзину с грязным бельем? Решив, что халат все-таки надо сдать в прачечную и открыв крышку корзины, он вдруг почувствовал что-то. Ему показалось - то ли боковым зрением увидел, то ли просто померещилось - из зазеркалья на него смотрели. И он сразу понял кто…
Латышев не стал поворачиваться. Он стоял с халатом в руках и чего-то ждал. Потом спросил:
- Касатка?.. Это ты?
И услышал. Нет, не ушами, в его сознании прозвучало:
- "Здравствуй, Кит…" - грустно как-то прозвучало.
- Здравствуй, Касатка. Как ты?
- "Нормально"
- И я… И у меня все нормально.
- "Я вижу"
- Что ты видишь?
- "Что у тебя все нормально. Всенормально. Вот именно - всенормально. Хорошее слово я придумала? Всенормально…"
- Дурацкое слово.
- "Почему?"
- Мне оно не нравится.
- "Но ведь все нормально?.. Ты успокоился. Ты снова уверен в себе. Всенормально!"
- Не говори так! - Латышев резко повернулся к зеркалу. Там никого не было. Себя самого он тоже заметил не сразу. Зеркало было мутным, запотевшим. Вероника как всегда забыла включить вытяжку.
Латышев крутанул рукоятку вытяжки на полную мощность и, не дожидаясь, когда водяные пары улетучатся, халатом протер зеркало.
- Всенормально, - сказал он своему отражению и бросил халат в корзину.
Потом он сел за компьютер.
"Привет, Касатка!
Помню ли я наш палаточный лагерь и песни под гитару до утра? Помню. Я помню все…"