Вернувшись в приемную, Сидоров не спеша, убрал остатки еды, допивать водку, не осиленную Альфредом, не стал, поставил кружку на подоконник (проснется Альфред, будет, чем ему опохмелиться), закурил и стал вспоминать Катерину и все четыре года, прожитые с нею в радости и печали.

Пожалуй, радости было больше. Да что там - гораздо больше!

У Сидорова никогда не было такой женщины. Нельзя было назвать

Катерину красавицей - нос с горбинкой, к тому же большеват, да и рот не маленький, подстрижена коротко, по-мальчишечьи. И роста не модельного - от силы метр шестьдесят, но на каблуках ничего.

Черненькая и смуглая, как мулатка. А глаза! Ах, эти черные глаза!

Темно-карие, с какой-то дрессированной искоркой и чертовщинкой. Мимо

Катерины можно было легко пройти и не заметить ее затаившейся привлекательности. Даже, если в эти черные глаза посмотреть. Они могли быть холодными и презрительными, а могли быть сияющими и призывными. А могли…

…На той вечеринке Катя была при полном параде - в черном бархатном платье, полностью закрывающем грудь, но открывающем спину, чуть ли не до самой поясницы, в туфлях на высоких каблуках-шпильках.

На правом обнаженном плече - тоненькая узорная полоска татуировки.

Из украшений - маленькая серебряная брошка на груди - эдакий паучок с крошечными циркониевыми крапинками на лапках, похожие на брошку серебряные сережки и серебряный же перстень на среднем пальце правой руки. Перстенек особенный: к нему уголком был прикреплен ажурный треугольник, имитирующий паутинку и покрывающий внешнюю сторону кисти; основание треугольника крепилось к узкому браслету, туго охватывающему запястье.

Все дамы были с кавалерами, а Катерина была одна. И Сидоров был один. Приятель Катерины, как Сидорову рассказал хозяин квартиры, перед самым праздником угодил в милицию за драку в ресторане и восьмое марта вынужден был справлять в обезьяннике, в компании бомжей и таких же, как он сам, дебоширов. А у Сидорова в данный момент вообще никого не было, он был совершенно свободен.

Их посадили рядом.

Поначалу, Сидоров, как многие, не заметил во внешности своей соседки абсолютно ничего примечательного, да он внимательно ее и не рассматривал. Мельком взглянул ей в глаза, отметил про себя, что они большие и черные, запомнил ее имя и стал дежурно ухаживать - предлагал ей закуски, которые стояли на столе в пределах его досягаемости, наливал шампанское в ее бокал и отпускал по ходу застольного разговора несмешные шуточки и дурацкие комплименты. О том, что рядом с ним сидит женщина, которая вскоре станет для него единственной на всем белом свете, он и предположить не мог.

Все было, как всегда - шутливые тосты (естественно, все за прекрасных дам!), шампанское рекой, коньяк, много водки, красная и черная икра, салат 'оливье' и селедка под шубой, шум, гам, хохот, громкая музыка, танцы и уснувший на диване, в соседней комнате, еще до подачи горячего, хозяин квартиры. Сидорову уже приходилось бывать здесь, и не раз, и знаком он был со многими гостями. В основном, это были бизнесмены, владельцы торговых точек, с которыми он контактировал по вопросам реализации своей продукции - шампиньонов и вешенок. Были здесь и 'консерваторы', как Сидоров их называл, те, что запускали грибной неликвид в переработку - делали из них консервы, икру и грибную солянку. Таким 'консерватором' являлся и хозяин квартиры - Александр Шульман, школьный приятель Алексея. Но

Шульман у Сидорова брал не неликвид, а самый, что ни есть, качественный товар. Предприятие Шульмана производило замороженные полуфабрикаты (отечественная продукция, альтернатива 'Хортексу'), и шульмановсеий бизнес, рано или поздно, должен был стремительно взлететь. А пока особой популярностью в народе продукция Шульмана не пользовалась. Народ, забывший о патриотизме и не располагающий информацией о качестве импортной жратвы, не торопился переходить на сторону отечественного производителя и с удовольствием хряпал стероидные окорочка и генетически модифицированные замороженные овощи, грибы и фрукты. Шульман очень страдал по этому поводу и частенько находил утешение в рюмке. Вот и сегодня он 'устал' раньше своих гостей.

Катерина была не охвачена Сидоровским бизнесом. Их и рядом-то посадили для того, чтобы они покалякали во время вечеринки, авось, и спелись бы, договорились бы о чем-нибудь. Сидоров, выждав с полчаса после начала гулянки, завел со своей соседкой разговор о бизнесе вообще, с намерением перейти впоследствии к разговору о своем собственном бизнесе, а затем и к конкретному предложению о возможном сотрудничестве, но Катерина мягко его осадила:

- Алексей, мы же выпили. Какой серьезный разговор можно вести за праздничным столом? Лично я никогда не говорю о работе, когда хоть чуть-чуть выпила. И наоборот.

- Не выпиваете на работе?

- Именно. Вообще-то я почти совсем не пью. Сейчас нам всем нужна трезвая голова.

- Золотые слова, - сказал Сидоров и посмотрел на Сашу Шульмана, который еще не ушел спать в соседнюю комнату, но явно намеревался это сделать, пытался встать со своего стула, но это у него получалось плохо. - Извините, Катя, я вас покину ненадолго. Надо

Сашу спать уложить.

Шульман жил один, жена, не желая ждать светлого будущего, ушла от него к торговцу сникерсами. Так что кроме Сидорова за степенью

Сашиного опьянения следить было некому. Домработница у Саши была, но ее задача - порядок и чистота в доме. Саша платил ей не очень большие деньги, а в таких случаях, как сегодня, на вознаграждение домработницы, которая была к тому же неплохим поваром, сбрасывались все присутствующие.

Саша и не думал сопротивляться. Он пьяно улыбался и говорил, пока

Сидоров вел его к дивану:

- Хорошие у тебя, Леха, грибы. Пахучие. Только на хрен они никому не нужны. Наши люди хотят покупать импортные поганки. Пусть они ничем не пахнут, пусть они вредные для здоровья, зато дешевые.

- Ну, не такие уж они и дешевые, - возражал Сидоров.

- Дешевле, чем твои.

- Хочешь сказать, что я цену задираю?

- Не, не, не, - замотал головой Шульман. - Ты хорошую цену просишь. Я бы на твоем месте еще дороже продавал. Но…у меня ведь оборудование! Импортное, бля! Его окупить надо. А поставщики пакетов? Такое впечатление, что они пакеты вручную клеят! И не из нефти их делают, а из чистого золота… А энергетики? Совсем охренели! А ведь мне твои грибочки заморозить надо. А потом хранить.

- А ты пакеты за границей купи, дешевле будет, - предложил

Сидоров. - А грибы, пока холодно можно на улице морозить.

- Да? - изумился Шульман и попробовал сфокусировать свой нетрезвый взгляд на переносице Сидорова. - Надо об этом подумать. - И вдруг заявил ни к селу, ни к городу: - А Катька красивая!

- Да? Не обратил внимания, - сказал Сидоров. - Ложись-ка спать, дорогой товарищ.

- Очень красивая, - повторил Саша и моментально уснул, едва его голова коснулась каракулевой шевелюрой диванного валика.

Сидоров вернулся в гостиную. Веселье было в самом разгаре.

Шампанское уже почти никто не пил, по водке прикалывались. Мария

Марковна, Сашина домработница, пока Сидоров укладывал Сашу спать, подала горячее - гору запеченных окорочков. Правда, от той горы уже ничего не осталось, блюдо стояло пустым посредине стола, только бесформенна лужица коричневатого жира на дне, да жалкие ошметки куриного мяса и кожицы. Однако в тарелке Сидорова лежала его законная порция. Наверное, Катерина за ним поухаживала.

Сидоров улыбнулся:

- Спасибо за заботу. Шампанского?

- У меня полный фужер.

Он сел на свое место, налил водки и только хотел поднести рюмку ко рту, как почувствовал на себе взгляд своей соседки. Сидоров медленно повернул голову в ее сторону, и…трах-тибедох! Он словно выпал из реальности. Мир вокруг него куда-то исчез, может быть, в некое иное измерение переместился? Или он сам улетел в это самое иное измерение… Сидоров увидел глаза Катерины. И ничего не было вокруг него, ни сбоку, ни сзади, ничего, кроме этих прекрасных и таинственных глаз. Он и раньше видел их, он знал, что они большие и черные, но сейчас, Сидоров словно бы впервые увидел их красоту. Эти глазищи смотрели на него как-то по-особому. Непонятно как. Не объяснить простыми словами и понятиями. 'Катька красивая', вспомнил он слова Саши Шульмана.

Нетронутую рюмку он поставил на стол. Катерина загадочно улыбнулась.

- Давайте уйдем отсюда, - предложил Сидоров Катерине, неожиданно для себя самого.

Он вдруг понял, что не хочет водки. И закуски, окорочка этого стероидного, но вполне аппетитного не хочет. И общаться ни с кем, кроме Катерины не желает. Бред. Наваждение. Гипноз?

- Давайте, - снова улыбнулась Катерина и вдруг: - Вы мне сразу понравились, Алексей. Мне даже кажется, что у меня к вам чувство возникло. А у вас?

Вот так сразу! Но Сидоров не был огорошен словами Катерины, ему даже понравилась ее прямота.

- Мне тоже так кажется…

Если бы они были в состоянии заметить реакцию людей, сидящих за столом, на их внезапный уход, они бы увидели, что все смотрят на них несколько удивленно, а кое-кто даже жевать перестал. Но Сидоров с

Катериной не смотрели на них. Они одновременно встали и, глядя друг другу в глаза, пошли к выходу.

- Вы что, уже уходите? - спросил кто-то из присутствующих, но этого вопроса они не услышали.

Едва они оказались за дверью, Сидоров привлек к себе Катерину.

Мелькнула дурацкая мысль: как же они будут целоваться - он, почти двухметрового роста и она, карателька, метр с кепкой? Придется ему колени подгибать, а ей на носках тянуться. Но все получилось как нельзя лучше.

Катерина не сопротивлялась.

Поцелуй их был долгим и таким удивительно вкусным, что Сидорову хотелось целоваться с Катериной снова и снова.

- Куда ты меня повезешь? - спросила Катерина, едва он оторвался от ее губ. - К себе?

- У меня бардак, - растерялся он.

- В каком смысле?

- В смысле не прибрано…

- Ну и что?

- Неудобно вести даму в квартиру, где царит беспорядок.

- Это ничего, мы не на экскурсию едем. Но кровать-то у тебя есть?

- Диван, но он раскладывается.

- Диван? Серьезные дела на диване не делаются. А у нас, чувствую по твоей дрожи, все серьезно будет. Ладно, - решила она. - Ко мне поедем. Правда…

- Что? Родители?

Катерина усмехнулась:

- Я женщина самостоятельная. Живу одна.

- Так в чем дело. Поехали.

- Ну, поехали.

С четвертого этажа они спускались минут десять, потом ловили такси, потом долго ехали по названному Катериной водителю адресу, целуясь на заднем сидении потрепанной 'Волги' не в силах дождаться того момента, когда окажутся в Катиной спальне. Водитель гайморитно сопел и судорожно дергал машину, переключая скорости. А Сидоров распалился до того, что чуть было все не произошло прямо там, в такси. Если бы не Катерина, которая тоже была возбуждена, но не до такой степени безумства, как Сидоров, и, мягко перекладывая его ищущую руку со своей груди или колена на менее интимные места, застегивала пуговицы своего весеннего кожаного плаща, только что расстегнутые им.

- Ребята! - наконец, не выдержал таксист. - Любовь дело хорошее.

Но вы меня от процесса вождения отвлекаете. Я так, не ровен час, могу и врезаться в кого-нибудь.

- А ты не на пассажиров смотри, а на дорогу, - зло огрызнулся

Сидоров, но все же попытался унять свою страсть.

К счастью они уже приехали. Сидоров щедро рассчитался с водителем и, не ответив на его ехидное пожелание удачи, устремился вслед за

Катериной.

Добравшись до постели…

…Нет, лучше об этом не вспоминать, решил Сидоров, которого подобные мысли подчас доводили до сумасшествия. Женщины у него не было уже более пяти лет, если не считать одного единственного случая с взбалмошной девицей, сбежавшей из родительского дома и в поисках приключений или по глупости забредшей сюда, на развалины.

Девицу звали Снежаной, и как рассудил Сидоров, была она маленько того - с придурью. Сначала он подумал - просто пьяная, но она и на следующий день была такой же, слегка не в себе. Как такое могло случиться, что он не сумел совладать со своими низменными инстинктами? Трахнул. Почти насильно. Снежана пыталась сопротивляться, но как-то не особенно активно, словно в игру какую-то играла, словно все понарошку. А потом даже стонала от удовольствия и называла Сидорова 'милым старичком' и 'бородой'.

…Стыдно. Теперь ему было стыдно за свой поступок. Но что было, то было - из песни слова не выкинуть. И этот случай из памяти не уходит. Разобраться, так никакого насилия не было. Просто заигралась девочка. Хотела приключений - получила! Винить кроме самой себя некого. Наоборот, не окажись Сидорова в то время на месте, так ее бы на хор поставили. Даже Окрошка бы отметился. А так, Сидоров ее от группового надругательства спас, впервые воспользовавшись своим статусом старшего. Потом сам ее следующей ночью, опасаясь того, что

Снежана по рукам пойдет, с развалин завода ее вывел и до дверей отчего дома сопроводил.

- Спасибо тебе, старичок, - поблагодарила она его на прощанье. -

Оттрахал ты меня качественно, от души. - И спросила, так, на всякий случай: - Ни чем меня не наградил? У вас, у бомжей, что угодно может быть, вы ж не лечитесь ни фига.

- А ты к венерологу сходи, - посоветовал он ей. - И тест на беременность сделай. У нас, у бомжей, сперма не стерильная.

'Старичок'!

Снежане он казался стариком.

Сидоров вышел из приемной и спустился со второго этажа вниз. Там был цеховой туалет, естественно, не функционирующий, бомжи оправлялись подальше от цеха, на развалинах, там, где определил

Сидоров. Иначе, в цехе не продохнуть было бы. А в цеховом сортире он организовал что-то, наподобие прачечной и умывалки, и заставлял бомжей хоть два-три раза в неделю умываться и хоть раз в месяц стирать свои вещи. Правда, кое-кто из бомжей Сидоровскими указаниями пренебрегал - не умывался, не чистил зубы, не стирал свои ветхие обноски и воняло от таких, как от какой-то пропастины.

В прачечной на стене висело треснутое зеркало, все в ржавых пятнах коррозированной амальгамы. Сидоров придирчиво всмотрелся в свое отражение. Старик! Чего уж там! Лицо обветренное, в бороде седины полно. Волосы светлые, в них седина не так заметна, а борода темнее, на ней она ярко выделяется. Но не седая борода виной. Глаза, вот что делает его стариком. Сидоров подошел поближе к зеркалу. В глазах, даже становящихся внимательными, когда смотришся в зеркало, стояла тоска, усталость и боль. И мудрость пожившего человека, многое испытавшего на своем веку. Глаза - зеркало души, с этим не поспоришь.

Сзади раздалось Окрошкино цоканье.

- Ты почему не спишь, болезный? - спросил Сидоров у Окрошкиного отражения в зеркале.

- Не спиться, Ляксеич. Вот решил щетину срубить. Завтра афганцем в метро пойду. Вставать-то рано, пока доскачу на трех ногах! Некогда бриться утром-то будет. А бриться надо. Беженцу со щетиной быть разрешается, воину-интернационалисту никак нельзя.

- Это точно, - согласился Сидоров.

Вдруг словно кто-то посторонний сказал за Сидорова:

- А у тебя, Окрошка, ножницы есть? - Сидоров даже сам удивился своему неожиданному вопросу.

- А то, как же? А тебе, Ляксеич, зачем?

- Давай сюда. Бороду хочу подравнять.

Окрошка вытащил из потертой женской косметички вполне приличные ножницы и протянул их Сидорову. Тот, недолго думая, схватил бороду в кулак и стал кромсать ее, только клочки пегой шерсти полетели.

- Ты это че? - ужаснулся одноногий бомж. - Ты че творишь, Ляксеич?

Ты зачем…? Ты…ты же весь свой авторитет…

- Не в бороде авторитет, Окрошка, - уверенно заявил Сидоров. -

Бритву лучше дай.

Через пару минут в зеркале отражался гладко выбритый мужчина средних лет с худощавым лицом и удлиненной прической из светлых волнистых волос. Одежда на Сидорове была простая, бедноватая, и казалось чужой, совершенно не вязалась с его лицом. Окрошка долго смотрел в зеркало на Сидорова, потом вынес свой вердикт:

- Говно.

- Ты так считаешь?

Окрошка склонил голову набок, выпятил нижнюю губу, оценивая.

- Конечно, говно. Был ты, Ляксеич, взрослым мужем, теперь юнец желторотый.

- Ну, не такой уж и юнец, - задумчиво пробормотал Сидоров, придирчиво всматриваясь в свое новое, вернее забытое старое лицо, и подумал: 'Очки бы темные. Кажется, я видел недавно неплохие солнцезащитные очки на ком-то из бомжей'.

Поднимаясь в свои апартаменты, Сидоров размышлял над только что совершенном им спонтанном брадобрействе. С чего это вдруг он пошел на поводу у своих совершенно необдуманных решений? С какого такого перепугу? Прожив сорок два года на грешной земле, испытав взлеты и падения, любовь и измену, страсть и разочарование, попробовав на вкус горечь утрат, он научился быть трезвым и расчетливым. Прежде, чем принять решение, он всегда рассматривал проблему с разных сторон, а уж потом… А тут такое…, такая отчебучка!

Нет, Сидоров, сказал он себе, ничего не возникает на пустом месте.

Каждый поступок, даже вроде бы не осознанный, имеет первопричину. До сегодняшнего дня он и не задумывался о том, как выглядит и сколько скопилось седины в его бороде…Альфред! Сегодня он встретил

Альфреда и услыхал от него о смерти Катерины, узнал о Прохоре и чеченских отморозках. Дальше просто - Прохора нужно наказать. А кому это надо сделать? Ему, кому же еще? Не Альфреду же Аркадьевичу, слабаку малохольному. В обличии бомжа отомстить Прохору не удастся, ведь надо близко к нему подойти, вплотную!

Сидоров зашел в свою опочивальню. В окне спальни тоже сохранились стекла, но только в верхних шипках, нижние были забиты фанерой. Свет падал спящему Альфреду на лицо. Альфред всхлипывал во сне, поскуливал, дергал носом и губами, обнажая зубы. Щенок. Ну, просто вылитый щенок. Жалкий, побитый, брошенный хозяйкой и уставший неприкаянно скитаться по улицам щенок. Спит и видит во сне своих обидчиков. А может быть, хозяйку…

- За что же тебя Катька полюбила? - тихо сказал Сидоров, обращаясь, скорей всего, к самому себе, чем к спящему Альфреду.

Подушка в плюшевой наволочке совсем сдулась. Сидоров осторожно, чтобы не разбудить спящего Альфреда, вытащил ее, придержав голову, пахнущую гарью, надул подушку и снова засунул ему под голову.

- Спасибо, Катенька, - пробормотал Альфред во сне, и его губы растянулись в добродушной и немного глуповатой улыбке.

- Не за что, - усмехнулся Сидоров и добавил: - По-моему, не за что тебя любить…

…Они с Катериной занимались любовью весь оставшийся вечер и почти всю ночь, уснули только под утро. Но выспаться им не дали.

Длинный, настойчиво длинный звонок в дверь, потом удары кулаком, а быть может, и ногами. Наверное, тот, который хотел попасть в квартиру, был уверен, что хозяйка дома.

Сидоров посмотрел на Катерину, она лежала с закрытыми глазами, но не спала, под такой грохот и звон не проснулся бы разве что мертвый.

- Я закрыла дверь на внутренний замок, - сообщила она, открывая глаза и вздохнула: - От наружного замка у него ключ есть.

- Он, это…

- Стас.

- Стас? Кто такой Стас?

- Мой любовник. Теперь бывший… Наверное, его выпустили из милиции.

- Так вот почему ты сомневалась приглашать меня к себе или нет, - догадался Сидоров.

Катерина не ответила.

- Надо открывать, - сказала она, вставая и набрасывая на точеное миниатюрное тело шелковый халатик. - Иначе, он дверь вышибет.

В дверь барабанили.

- Чтобы всякие придурки не могли выбить дверь, надо железную ставить, - посоветовал Сидоров.

- Ты боишься?

- Я?!!

Катерина затянула поясок халатика и пошла открывать, а Сидоров натянул штаны и поспешил за ней.

В прихожей у входной двери стоял молодой мужик довольно внушительных размеров. Сидоров оценивающе оглядел его с порога спальни, но вошедший его пока не замечал. Пожалуй, он был даже чуть выше Сидорова, рост которого не дотягивал только четырех сантиметров до двух метровой риски на ростомере. Выше и намного тяжелей. Он был не то, что толстый, так скажем, малость рыхловат. У мужика были безумные голубые глаза, всклокоченные светлые с рыжинкой волосы, совершенно рыжие усы, вислые, как у руководителя ансамбля 'Песняры',

Владимира Мулявина. Лицо Катиного любовника (бывшего любовника) было покрыто красными пятнами.

Так, отметил про себя Сидоров, моя черноглазая малышка любит крупных блондинов.

- Ты почему…? - Мужик даже подавился от возмущения. - Почему так долго не открываешь.

- Проходи, Стас, - спокойно сказала Катерина. - Завтракать будешь?

Или тебя в милиции покормили?

- Ты почему не открывала, я спра…, - Стас, наконец, заметил

Сидорова. Глаза его чуть не выскочили из орбит. У него отвисла челюсть. Он долго смотрел на соперника, а потом перевел взгляд с

Сидорова на Катерину: - Ах ты…сука! Ах ты блядь! Изменять мне вздумала со всякими пидорами?

- Э, любезный! - Сидоров вышел в просторную прихожую и направился к Стасу. - Базар фильтруй.

- С тобой я чуть позже разберусь, герой-любовник. А сначала…, -

Он занес руку для пощечины. - Получай, сука!

Ударить Катерину Стасу не удалось - Сидоров был уже рядом, успел перехватить разящую руку, отметив про себя, что противник достаточно силен, но что сила эта основана всего лишь на массе Стасова тела.

Раздумывать и пытаться унять экс-любовника словами Сидоров не стал, ударил резко, без замаха, но со всей силы, как в десанте учили - под подбородок. Услышал, как клацнули зубы и хрустнули шейные позвонки от резкого рывка головы. Не убить бы только, подумал запоздало.

Повезло, Стаса он не убил, но вылетел тот из прихожей, открыв спиной дверь, как пробка из бутылки. Силой инерции пересек лестничную площадку и ввалился в открывающуюся дверь лифта, подмяв под себя какую-то старушку.

- Убивают! - глухо запищала старушка под Стасом. - Хулиганье!

Наркоманы несчастные! - И попыталась выбраться из-под него, выпинывая его ногами и выталкивая руками.

Стас выполз из лифта и уселся на мозаичный пол площадки, тряся головой и массируя шею. Бабушка тоже кое-как вышла из кабины и, брызжа слюной, заголосила:

- Наркоманы! Алкоголики! Я этого так не оставлю! Я сейчас же в милицию позвоню! Пусть они приедут и всех вас к себе заберут!

- Не надо милиции, бабуся, - сказал Сидоров. - Этот человек только что оттуда. Давайте решим вопрос миром.

Он наклонился и, пошарив в кармане пиджака у сидящего на полу

Стаса, вытащил бумажник. В бумажнике были только доллары, в основном сотки, не одного российского рубля. Ста долларов за беспокойство, пожалуй, бабуле много будет, решил Сидоров. Найдя пятидесятидолларовую купюру, он отдал ее старушке, а бумажник вернул поверженному и мало что сейчас соображающему Стасу. Потом помог ему подняться и, взяв под руку, спросил:

- Так что, завтракать будешь? Я не понял.

- Пидор, - сказал Стас, тупо глядя перед собой.

- Ты неисправимый сквернослов, - заметил Сидоров осуждающе.

- Хулиганье! - ворчала старушка, тыча ключом мимо замочной скважины соседней двери. - В тюрьму бы вас всех… А тебе,

Екатерина, я последнее предупреждение делаю: если еще хоть раз, если хоть какой-то шум, если… И хватит уже на кровати скакать всю ночь! Вы что, дети малые? Твоя спальня через стенку от моей. А стены тонкие, слыхать все. Я полночи сегодня уснуть не могла.

- Извините, Серафима Юрьевна, - Катерина повинно опустила вниз свои черные очи. - Я поставлю кровать на кухне. Ладно?

- И чего так скакать? - недоуменно ворчала бабушка Серафима.