Ссора с Василием что-то разбудила во мне. Злость, может, даже ненависть. Я думал, в моей душе нет места ненависти к кому-либо, кроме меня самого и к жизни вообще, к самой сути бытия. Оказалось, что есть.

Я сидел на кресле и курил. В моем винограднике всегда царит полутень. Не полная тень, а именно - полутень. Надо, чтобы солнечный свет проникал сквозь шатер из листьев, падал на грозди и на те листочки, которые внутри. Для этого виноград прореживают. Без солнца виноград не живет, солнце ему необходимо. Потому и лоза растет так быстро, метров до десяти за лето - к солнцу тянется.

Времени было около полудня. Солнце стояло высоко, но по-осеннему светило косо. Лучи били во фронт и пробивались сквозь прореженною мною листву. Белый цвет боролся с зеленым; побеждал все-таки зеленый. Крупные черные и светлые, ставшие янтарными грозди винограда висели в просветах беседки. Там, где лучи впивались в них, каждая ягодка горела как маленький фонарик, а вся гроздь казалась нереально красивой елочной игрушкой из детства.

Такое зрелище успокаивает. Но я долго не мог успокоиться.

"Вот же гад! - думал я о Васе. - В детей из ружья стрелять! Это ж кем надо быть? И правильно я его сволочью назвал. Конечно, у многих из нас за последние полтора десятка лет мозги в голове повернулись и как попало легли, а кое у кого и вытекли совсем, но не стрелять же в детей! Какими бы волчатами они не были!".

Я ни разу, наверное, за всю свою шестидесятилетнюю жизнь не был так зол, как сейчас. И уж точно я никогда раньше не испытывал ноющей боли в левой половине груди. Словно это именно я получил в бок заряд соли из Васиной берданки. Неужто, сердечко дало-таки сбой?

- Эй, сосед! - услышал я Васин зов. - Подойди к забору, мириться будем…

С соседями надо жить дружно, вспомнил я Анины слова. Но мириться с Васей сейчас у меня не было никакого желания.

- Да пошел ты…, - тихо, чтобы не усугублять конфликт, буркнул я и, подхватив сумку, пошел в дом разбирать продукты.

Набив холодильник снедью, я переоделся в дачное, вскипятил чаю, не спеша, почаевничал с бутербродами и пошел в огород, посмотреть - что там у меня наросло. За неделю, что меня не было на даче, много чего здесь наросло, в особенности сорняков.

Вася словно ждал меня.

- Ну, что, Серега, будем мириться?

Я пожал плечами, этот жест можно было истолковать и как согласие и как полное безразличие с моей стороны, что мне все равно - будем ли мы с Васей врагами на всю оставшуюся жизнь или останемся, как он совершенно ошибочно полагал, друзьями не разлей вода. Вася посчитал, что я согласен.

- Стало быть, мир! - радостно сказал он, протягивая мне поверх штакетин грязную клешню и подмигивая живым глазом.

В принципе я и не был против мира, хоть и худого, но который все-таки лучше доброй войны. Тем более, снова вспомнил Анютины слова о дружном сосуществовании с соседями, подумал: "дружно, не дружно, но и враждовать глупо".

- Да мы с тобой, Василий, и не ссорились по большому счету.

- Ну да, - легко согласился косой Вася. - Подумаешь: ты меня сволочью обозвал, а я тебя интеллигентом! Квиты.

Все правильно - Вася считал слово "интеллигент" оскорбительным.

- И все-таки ты неправ, сосед, - решил переубедить меня Василий.

- Грабителей наказывать надо. Дети они там, не дети, одно слово - грабители. Я с утра до ночи на своем огороде горбатюсь, даже не ем толком. Так, перехвачу малость и снова - воронкой кверху. А им че?

Им насрать. Раскурочили месторождение цветного металла, унесли, продали алюминий с дюралем по дешевке и сосут свои чупа-чупсы.

Тебе-то, Сергуня, хорошо, у тебя на огороде одни деревяшки. Парник и тот деревянный. У тебя тащить нечего. А я даже вилки с ложками в потайное место прячу, как со двора ухожу. Дожились, да? Вилки с ложками от этих сво… - Вася как-то странно, немного испуганно взглянул на меня (правда, этот, как мне сперва показалось испуг, я увидел только в его стеклянном глазу), сплюнул и закончил иначе: -

Свободы им шибко много дали. Хорошо бы эту свободу пообкорнать малость.

- В тюрьму, что ли всех пересажать?

- В колонию для несовершеннолетних преступников. А что?…Был бы у меня зять нормальным ментом, мы бы их всех… - Вася мечтательно поднял полувзгляд в небо.

- А он у тебя что - ненормальный?

- Кто? - Вася вернулся с небес на землю.

- Зять.

- А-а-а, зять… Да какой он, к чертям собачьим, мент? Так - старший помощник младшего писаря. По кадрам он. Да и вообще - тютя-мотютя. Ни рыба ни мясо. Ну, ладно, что мы все о моем зяте, да об этих воришках?…Че скажу. На "Косом мысе" масленков - прорва! Я кажное утро туда бегаю. За масленками. Вилки, ложки попрячу, капканы между грядок поставлю…

- Капканы? - я даже отпрянул.

- Ага, - отмахнулся Вася, - на волка, у меня два капкана имеется… Так вот: масленки. По полной корзине приношу. По две бы корзины носил, да боюсь дом надолго оставлять без присмотра. Там их, масленков этих на "Косом мысу" - хоть литовкой коси. Я уже семь двухлитровых банок накосил. Тьфу, блин - намариновал!…Завтра с утра давай сбегаем? Часиков в восемь, ага? Завтра у нас пятница, народу к вечеру понаедет много. А в субботу с утра - все в лес помчатся, все вытопчут…Эй, ты че?

Я, повернувшись, пошел прочь. О чем можно разговаривать с человеком, который стреляет по детям из ружья как в тире по мишеням и ставит на них капканы? Воевать не буду, но и дружить с такой сволочью не хочу. Не только говорить, а даже слушать противно.

*15**.*

"Косой мыс" - это небольшой, вытянувшийся с юго-востока на северо-запад островок. Он расположен не параллельно, а под углом к береговой линии водохранилища. Поэтому и называется "косым". А

"мысом", потому что осенью, когда уровень воды в искусственном море падает, островок соединяется с берегом, на котором расположено наше садовое общество песчаной отмелью и становится частью материка.

"Косой мыс" весь порос облепихой, боярышником, редким тонким сосняком и маленькими, словно игрушечными елками. Из грибов тут только маслята и немного поганок.

Сюда ходят не только дачники. И из города грибники приезжают, доезжают на машинах по отмели до кромки так называемого леса.

Тихую охоту я люблю, потому что она тихая. Я наслаждаюсь тишиной и покоем. Мне не важен трофей, мне важна и приятна возможность побыть одному, побродить по лесу, где мне знаком каждый кустик, каждое деревце. Они родные мне - кустарники и деревья. Лес меня принимает, он дарит мне то самое равновесие, о котором я говорил, если я его вдруг теряю. Мне хорошо в лесу, даже в таком не частом, полупрозрачном на высоте человеческого роста, так же хорошо, как на кладбище или в беседке виноградника. Если предположить, что мне вообще может быть хорошо.

А другого леса поблизости нет - все застроено дачами и коттеджами. Много земли москвичи скупили. Лесной массив на участки нарезали, забором огородили и сторожей с собаками поставили. Живу, считай в лесу, а до леса - свободного, не арестованного, не охраняемого - на автобусе полчаса ехать надо. Вот и хожу на "Косой мыс".

Сегодня опять видел сон. В пять часов утра проснулся, полежал, помучился, взял лукошко и отправился на "охоту".

Косой Вася еще спал, во всяком случае, дым из трубы его летней кухни не шел. Слава богу, подумал я, а то увязался бы за мной.

"Косой мыс", хоть и не особо большой, но я уж постараюсь в нем уединиться. А если мелькнет меж кустов Васина желтая куртка гаишника, в которой он постоянно ходит "косить масленков", уйду куда-нибудь в сторону.

В конце сентября в половине шестого утра в лесу еще темно, идти туда рановато. Ничего не видно - ни грибов, ни прочей окружающей красоты. А на берегу моря (мы называем наше водохранилище морем) уже светло. Островной лесок темнеет бугром за светлой песчаной отмелью.

Он тих и таинственен, к нему ведет почти белая дорога из песка. Лес манит к себе, но я останавливаюсь на берегу. Сажусь на перевернутую шпонку, брошенную и ничейную, кормой лежащую у самой воды и закуриваю. Эта шпонка валяется здесь уже не один год. Она никому не нужна, потому что деревянная. Была бы дюралевая, ей бы уже давно нашлось применение.

Волна лениво лижет серый песок берега, легко шлепает по заднему тупому борту лодки. На воду и на огонь можно смотреть бесконечно, и трудно оторвать взгляд. Эти субстанции завораживают, как маятник метронома в кабинете психоаналитика. Я долго смотрю на воду, забыв о сигарете, зажатой между пальцами, пока окурок не начинает жечь их. Я бросаю окурок и зарываю его в песок ногой. Только раз и затянулся.

Новую сигарету не закуриваю, не хочется. Хоть и рано еще, иду по косе в лес, иду не спеша. Никто не догоняет меня и из лесу не доносится ауканье.

Василий не наврал - маслят действительно хоть косой коси, они начинаются от самой кромки леса. Много переросших - это те, которые вчера были не замечены грибниками, стремящимися поскорей пробраться вглубь леса, туда, где маслят столько, что можно присесть на корточки и резать, резать, резать, не сходя с места, пока не наполнятся их корзины, ведра и полиэтиленовые пакеты. А потом отнести свой трофей на дачу или к машине, запастись новыми емкостями и вернуться к халяве. И снова резать и резать, а то и драть с землей и с грибницей. А потом мариновать и складывать в двухлитровые банки.

У Васи косого таких банок уже семь штук. И это для Васи не предел, надо еще, надо много еще! Человеческая жадность не знает границ.

Меня этот факт всегда злил. Понимаю, что кое для кого тихая охота - не удовольствие, а промысел, а кое для кого - может, единственный способ заработать деньги. Понимаю, но все равно злюсь. Возможно, просто я не люблю людей.

Не люблю? Пожалуй, нелюбовь - это не то слово. Нелюбовь может быть тождественна ненависти. Ненависти к людям во мне нет.

Раздражение. Вот правильное слово - раздражение. Люди меня раздражают. Не всегда, иногда. Но часто. Своей суетностью, своим желанием подпрыгнуть повыше и ухватить побольше, своим постоянным и неистребимым стремлением к чему-то. К чему? Да ясно к чему - к жизненному благополучию. Люди хотят быть благополучными, поэтому суетятся. Мне суетиться не к чему, мне ничего не надо, мне вообще ничего не надо от жизни, кроме того, чтобы меня все и навсегда оставили в покое. Я раздражаюсь от мелькания и мельтешения человеческих лиц и поступков. Поэтому я скрываюсь от людей - прячусь под шатром виноградника или ухожу в лес. Я не ищу встреч с живыми, а мертвые всегда со мной. Они рядом. Они сопровождают меня.

Слава богу, мой ночной кошмар развеялся окончательно, и я снова могу общаться со своей семьей.

- Деда, смотри сколько грибов! Это поганки? Они такие скользкие!

- слышу я звонкий голос Лизоньки.

- Это маслята, - отвечаю я внучке. - Я научу тебя разбираться в грибах. Мы всегда будем вместе ходить в лес по грибы, и ты научишься со временем отличать съедобные от ядовитых.

- Деда, иди сюда! - зовет она. - Скорей! Здесь столько много маслятов. Деда, ну иди же! Вот сюда, где колючие кусты с желтыми ягодками.

Я иду на Лизонькин зов и вижу полянку в зарослях облепихи, усеянную светло коричневыми и золотистыми конусообразными шляпками маслят.

- А давай не будем их срезать, - предлагает Лизонька. - Они так красиво растут. Как цветы!

- Хорошо, не будем, - соглашаюсь я и, налюбовавшись вволю красочной картинкой, иду дальше.

В лесу светлеет быстро, потому что сосенки невысокие и растут редко.

- Я бы ему морду набил, - говорит сын. Я понимаю, это он про Васю косого.

- Ты считаешь, он бы что-то понял?

- Плевать. Понял бы, не понял - таких уродов, как наш сосед-куркуль надо наказывать.

- Возможно, ты прав, сынок, - задумчиво говорю я.

Мишка не был знаком с Василием, даже ни разу его не видел. Когда мы с Зоинькой покупали дачу, соседи на том участке были другие.

Вернее, не было никаких соседей - участок был брошенным после пожара. Почему-то он пустовал и не продавался много лет. То ли у хозяина не было денег на строительство нового дома, то ли он ждал, когда земля станет дорожать, чтобы продать свой участок подороже. Не знаю. Косой Вася купил этот участок лет восемь назад. Да, точно, в сентябре девяносто восьмого. Вся страна не могла прийти в себя после августовского дефолта, и именно в это время Вася стал новым владельцем участка. А к октябрьским праздникам на этом участке уже желтели свежей олифой срубы дома, бани и летней кухни и уже были завезены чернозем, перегной и навоз для будущих грядок.

Я присел на пригорок рядом с ровненькой ярко-зеленой елочкой и почти физически ощутил, что Зоя села рядом и положила голову мне на плечо. Ее волосы коснулись моей щеки.

- Зоинька, любимая…

- Давай просто помолчим, милый, - услышал я тихий шелест ее слов, сбежавший с верхушки ели, под которой я сидел к нижним ее веткам.

Или это ветерок тронул мохнатые зеленые лапы, они качнулись, и одна из них ласково пощекотала мне щеку своими неожиданно неколючими хвоинками.

- Давай…

*1**6**.*

Когда мы только купили эту дачу "Косой мыс" никто не посещал. Он еще и "Косым мысом" то не назывался. Потому что не был никаким мысом, а был просто островом. Воды в нашем искусственном море было гораздо больше, чем сейчас, порою ее было даже очень много. Островок был совсем маленьким и, казалось, что находится он очень далеко от берега. Само собой, никакой песчаной отмели не было и в помине.

Летом добраться сюда можно было только на лодке или вплавь. Осенью уровень воды падал, остров становился визуально больше и ближе, и к нему можно было пройти вброд. Никто кроме нас с Зоинькой вброд на остров не ходил. Зачем? У дачников всегда много дел на своих участках, а грибов тогда здесь не было. Вообще никаких, даже поганок. Почему они появились позже?

Этот остров был нашим с Зоей островом. Нашим и больше ничьим. Мы считали его своим. Даже летом мы часто здесь бывали, добираясь вплавь. Нас тянуло сюда. Какая-то непреодолимая сила толкала нас на форсирование водной преграды, отделяющей остров от Большой Земли.

Зоя умела плавать, но плохо. Сначала она плавала совсем плохо, потом с каждым заплывом стала плавать все лучше и лучше. Я знал, Зоинька с детства побаивалась глубины. Однако желание посетить "наш" остров пересиливало ее страх. Собрав всю свою волю, она по-собачьи плыла рядом со мной, стараясь смотреть только вперед - на остров - или на меня. Нам нужно было проплыть какую-то сотню метров, и мы превратимся из рядовых дачников, владельцев шести соток в хозяев собственного острова. Я подбадривал ее, и она плыла. Выбравшись на берег острова, мы отдыхали и шли в лес. Странно, но комаров и прочего гнуса тогда здесь не было, наверное, на пустующем острове им нечем было питаться.

Мы на время становились бесконечно одинокими, но и бесконечно счастливыми островитянами. Мы ощущали себя жертвами кораблекрушения, выброшенными штормом на необитаемый остров, еще более необитаемый, чем остров Робинзона Крузо. Здесь не было ни души, только бабочки порхали над нами, да речные чайки качались на волнах у берега. Этот остров принадлежал только нам двоим. Но мы были не Робинзоном и

Пятницей, тоскующими по соплеменникам, мы были мужчиной и женщиной, которые любят друг друга, и которым в эти минуты никто из соплеменников не нужен. Нам казалось, что мы одни на многие тысячи километров и нам было легко и весело от ощущения оторванности от цивилизации. И нам было совершенно не важно, что в ста метрах от нас, на оставленном нами берегу стоят дачные домики, что там есть и наш домик, что там, вдали копошатся на своих огородах люди, наши соплеменники. Их не было для нас. Мы были одни. Я и моя золотая

Зоинька.

- Ты помнишь, любимая? - спрашиваю я у нее, улыбаясь своим воспоминаниям.

- Я помню, - отвечает мне моя Зоя-елка, и я чувствую, что и она тоже улыбается. Немного смущенно.

Мы были одни на острове. Мы бродили между елками и сосенками, и нам представлялось, что мы - исследователи диковинной земли, подаренной нам судьбой. Над нами порхали не банальные капустницы, а райские птицы. Сосенки и ели обратились кокосовыми пальмами и секвойями. Заросли облепихи и боярышника - неизвестными экзотическими кустарниками, переплетенными лианами. Одуванчики становились розами. Остров был нашим Раем, а мы с Зоей - Адамом и

Евой, уже вкусившими от запретного плода. Рай опускался на нас, а мы опускались на землю. Мы любили друг друга исступленно и неистово.

Наверное, те времена были временами нашей второй молодости и не проходящей любви.

В этом лесу мне знакома каждая полянка.

- Ты помнишь?

- Я все помню, любимый…

*1**7**.*

Я выбирал маслят только среднего размера. Уважая старость, не брал переросшие грибы со светло-бежевой шершавой на вид шляпкой и с темной, почти зеленой губкой снизу. Пусть спокойно доживают свой короткий грибной век. И молодежь оставлял - пусть немножко подрастут. Пусть поживут. Правда, жить им, и молодым и старикам, оставалось совсем недолго - лес наполнялся хрустом ломаемых веток и разноголосым ауканьем. (И что аукать? раздраженно думал я, ведь заблудиться на "Косом мысу" невозможно, тут даже слепой найдет дорогу назад). Сейчас эти аукальщики нещадно прошерстят лесок и унесут домой все, что смогут отыскать съедобного, а несъедобное распинают и раздавят подошвами ботинок и сапог.

Всегда ли я был таким? Таким, как сейчас - раздраженным и раздражающимся? Нет, не всегда. Когда живы были мои родные, я не замечал ничего негативного вокруг. Не замечал? Пожалуй, это не верно, я ведь не был слепым и глухим. Замечал, конечно, но не придавал этому особого значения. Все люди, окружающие меня, и все их поступки по большому счету были мне глубоко безразличны, так же глубоко, как небезразличны были мне мои родные - их жизни, их слова и мысли. Какое мне было дело до радостей и печалей других людей?

Может быть, поэтому у меня никогда не было настоящих друзей, только приятели? Семья заменяла мне все. Но и приятели не считали меня букой и злыднем, они думали, что я - легкий и положительно сориентированный на мир человек. Не скандалист, не склочник. Со мною можно было поговорить о чем-то отвлеченном, поиграть в шахматы, выпить после работы по кружке пива. А для сокровенного всегда можно найти другого, истинного друга, который с удовольствием тебя выслушает и примет участие в твоей судьбе.

А я жил в своем мире, и мне там было хорошо. А потом этот мир рухнул, и я рухнул вместе с ним, оставшись в живых, но превратившись в нелюдимого и желчного старика. Самое странное - то, что я это понимаю, но ничего не желаю менять в своем существовании.

Или не могу? Пожалуй, и то, и другое - не могу и не желаю.

Когда я выходил из лесу, мне встретились три грибника, шедшие навстречу - женщина и два мужчины. Один молодой, второй постарше.

Женщина с любопытством заглянула в мое неполное лукошко.

- Что, нет грибов? - удивилась увиденному.

- Почему нет? - усмехнулся я. - Есть. Нарезал сколько надо на жареху. Хватит.

Мужчины недоуменно переглянулись. Они искренне полагали, что природа не просто щедра для всех и каждого, а что она всецело принадлежит им одним, поэтому и забирать у нее можно все, что она дает. Не столько, сколько надо, чтобы удовлетворить собственный аппетит и кое-что оставить другим, а все.

Я снова раздражаюсь.

Было уже девять часов утра, когда я вернулся со своей "охоты".

Идя по проходу мимо Васиного образцово-показательного участка (пошел бы другой дорогой, но к моему участку другого прохода нет), я, конечно же, заметил Васю, задумчиво склонившегося над грядкой, и попытался, не вступая в разговор, который, я понимал, обязательно станет продолжением ссоры, тихо пройти мимо. Но Вася меня тоже заметил.

- А, интеллигент! - чуть ли не радостно, окликнул он меня. -

Вернулся с "Косого мысу"? Масленков напластал? А я тут спецом для тебя одного сопливого масленка приберег. Хотел сам его замариновать, но вспомнил наш с тобой вчерашний базар и сразу про тебя подумал.

- Что за чушь? Ты, Василий…

Я осекся на полуслове. Вася шагнул в мою сторону, и я увидел за его спиной паренька, прикованного наручником к укосине крыльца

Васиной бани. На парне была темно-синяя ветровка с капюшоном, он стоял, опустив голову, и капюшон закрывал лицо. В его фигурке мне почудилось что-то знакомое.

- Ты что творишь, Василий? - зло сказал я. - Да за такое…

- А че? Стрелять ты мне не велишь, так я его в плен взял. И наручники зятевы пригодились. Забирай ворюгу, перевоспитывай. Только наручники я тебе не дам, самому надо.

Я без разрешения ворвался на Васину территорию.

- А ну отстегивай немедленно!

Вася ухмыльнулся и пошел освобождать пленника. Отстегнул наручники и, крепко обхватив мальчишечью тонкую руку, подвел парня ко мне.

Точно! Это был тот самый пацан с кладбища.

- Держи крепко, - посоветовал косой Вася, - он прыткий сопляк.

Пацан насупившись посмотрел на меня и сказал с вызовом:

- Держи крепче, как тебе этот косой мудак советует. Только я один хер убегу! Держи, не держи.

- А я и не собираюсь тебя держать, - возразил я спокойным тоном.

- Я тебя завтраком накормить хотел.

- Ага, - кивнул Вася, - покорми его еще. Он враз и перевоспитается.

Я вскинул голову на Васю-тюремщика, зло посмотрел в его настоящий глаз, но говорить ничего не стал.

- Пошли, - сказал я пацану. - Мой участок рядом. Сейчас чаю вскипятим. У меня колбаса есть, сыр. А может, яичницу пожарим? Тебя как звать-то?

- А что?

- Прежде, чем за один стол есть садиться, надо познакомиться.

- Ну, Мишкой меня звать, - шмыгнув носом, ответил пацан. Я вздрогнул. - А что это ты дядя такой добрый? Мальчиков, небось, любишь? Если приставать будешь, я тебе сам такую яичницу организую!

Мало не покажется. Понял?

Василий трубно заржал за нашими спинами. Я опять не стал на него реагировать.

- Нет, Миша, - сказал я, - приставать я к тебе не буду. Я не гомосексуалист и не педофил, если ты это имеешь в виду.

- Ниче, - обнадеживал Василий, - он тебя, Сергуня в педики быстро произведет. Очень даже запросто, и не заметишь, как закукарекаешь.

Ежели либезить перед ним станешь. Эти масленки - сопливые, да не в меру и не в ту сторону развитые. Эх, блин! Хотел я его на кол посадить у калитки. Было такое желание. Вот бы чучело хорошее получилось! И другим ворюгам - наука, всем бы сразу ясно было - мой участок грабить нельзя. А то… колов много тут врыть можно…