Поезд "Полыноград - Энск", с промежуточной остановкой в Климу, вышел точно по расписанию - в двадцать три десять. Половина купе пустовала, по этому направлению ранней весной ездили мало, но

Министерство путей сообщения было, как всегда ожидаемо-расточительно-беспечным, лишние, совершенно ненужные вагоны не отцеплялись, вхолостую тащились за электровозом, стуча по рельсам колесными парами.

Готлиб подъехал на вокзал к самому отправлению. Я видел, как он не торопясь, идет по перрону в своем сером пальто и с непокрытой головой. В руке кейс, лицо, как всегда, спокойное, ни за что не скажешь, что человек опаздывает. Готлиб запрыгнул в вагон, вошел в купе, снял пальто, аккуратно повесил его на плечики, бережно разгладив каждую складочку, и сев напротив меня сказал:

- Ну, что, поехали?

И поезд тронулся.

- Ты выяснил, кто заказал статью? - спросил я.

Готлиб кивнул:

- Чиз. Собственно говоря, сомнений у меня и не было.

Готлиб вытащил из внутреннего кармана диск в бумажном конверте и протянул его мне.

- Что это?

- Информация на Пупынина Павла Андреевича. Миронов дал мне этот диск перед самым моим уходом из офиса. - Готлиб посмотрел на часы. -

В двадцать два сорок. По твоей математичке данных пока нет. Миронов не успел. Но к нашему возвращению будет. А пока известно только то, что она в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году уволилась из средней школы номер семнадцать города Полынограда в связи с выходом на пенсию.

- А это ты смотрел? - Я имел в виду Пупково досье.

- Смотрел. Не могу же я тебе подсовывать совсем уж слепую информацию? Правда, мельком. Торопился, боялся, что на поезд опоздаю.

Судя по тому, как ты прогуливался по перрону, подумал я, не очень-то ты и боялся. Думаю, что поезд без тебя не отправили бы.

Я открыл свой дорожный ноутбук.

- Не терпится? - спросил Готлиб.

- Спать не хочется, - слукавил я. - Нужно же чем-то время убить.

С экрана монитора на меня смотрел Пупок. Если бы я встретил Пупка на улице, я бы его не узнал.

Пупок всегда был самым большим в классе. Большим и сильным. На физкультуре мы стояли с Пупком первыми. Сначала он, как самый высокий, после него я, ниже сантиметра на три.

На фотографии Пупок показался мне маленьким и тщедушным. На худощавом, с глубокими провалами щек лице снисходительная и немного грустная улыбка. Да! Пупок всегда так улыбался. Редкие волосы зачесаны наверх, открывая широкий, но не очень высокий лоб, перечеркнутый косой линией шрама. Интересно, в какой переделке его так расписали? И где это он потерял свою легендарную шевелюру?

Волосы у Пупка в юношестве были густые и волнистые, закрывали уши, и

Пупку всегда приходилось скандалить с завучем по поводу их длины.

Девчонкам нашим Пупок нравился.

Я стал читать текст, изредка отрываясь и снова вглядываясь в фотографию моего школьного товарища.

Ого! А Пупок-то, оказывается, стал уголовником! Хотя, это можно было предполагать… До четырнадцати лет Паша трижды привлекался по сто шестнадцатой статье. Сидел только в третий раз - три месяца в СИЗО.

- Отто, что такое сто шестнадцатая? - спросил я у Готлиба.

- Побои, - откликнулся Готлиб, зевнув. - Драчуном был твой приятель в детстве.

Впервые Пупок попал на зону в четырнадцать лет. По сто шестьдесят первой и сто шестьдесят второй статьям. Я спросил о них у Отто, и он разъяснил мне, что сто шестьдесят первая - это грабеж, а сто шестьдесят вторая - разбой. Я не знал, в чем состоит разница, но выяснять не стал. Когда Пупок через пять лет вышел на свободу, он не стал осваивать все остальные статьи уголовного кодекса, а прочно остановился на сто пятьдесят восьмой (кража). Пункты были разные, а статья одна и та же.

Я подсчитал. Выходило, что на зоне Пупок прожил почти всю свою непутевую жизнь. Из тридцати лет, начиная с четырнадцатилетнего возраста, он провел за решеткой и за колючей проволокой в общей сложности двадцать три и был осужден за свою жизнь девять раз. Я подумал: А могла ли сложиться у Пупка судьба по-другому? Наверное, нет. Каждому свое в этой жизни, у каждого - свой крест и свои грехи, и только каждый, сам(!), будет за эти грехи отвечать. Перед кем?

Перед своим персональным Человеком Без Тела? Или перед теми, кто ждет его по ту сторону порога?

А у каждого ли человека есть свой Человек Без Тела? Есть ли он у

Пупка?

А у Готлиба?

Я посмотрел на Отто. Он сидел, откинувшись головой на кожаную подушку, прилепленную к стенке купе с закрытыми глазами, и на его губах была легкая улыбка. Возможно в эту самую минуту он общался со своим Человеком Без Тела. Нет. Вряд ли. Вряд ли он тогда бы улыбался. Я не сомневался - грехов у Готлиба было не меньше, чем у меня.

Итак, Пупок - вор. А чем занимался я, когда Пупок воровал и сидел за колючей проволокой, отбывая наказание?

Сначала я таскал баулы с барахлом из Польши и Турции. Потом пытался организовывать бизнес и неоднократно прогорал, брал деньги взаймы, а когда подходил срок расчета, перезанимал, и отдавал.

Надеялся, что уж эта-то сделка будет удачной. Иногда меня посещала госпожа удача, а иногда результат был печальный. Я потуже затягивал пояс и начинал все с начала. Меня кидали, я скрипел зубами, но не сдавался. Я рвался наверх. Я пытался вынырнуть и глотнуть свежего воздуха. И я вынырнул. В девяносто четвертом, десять лет назад, я заработал свой первый миллион долларов и основал инвестиционную компанию. Я задышал полной грудью, потому, что стал свободным.

Деньги - это свобода. А может быть, я не прав? Может, я ошибался всю свою жизнь? Может, главное не деньги? Может, свобода это нечто иное и Пупок знает о ней гораздо больше меня?

Но, дальше.

Последний раз Пупок освободился в две тысячи третьем, в мае, меньше года назад. Десять месяцев Пупок на свободе. Как следовало из записей детектива Миронова, Пупок завязал. С чего бы это? Всю жизнь быть вором, и вдруг попытаться начать жизнь заново? Наверное,

Миронов ошибся. Просто десять месяцев Пупок не попадался. А может быть, ошибаюсь я?

Только теперь, когда досье на Павла Пупынина находилось у меня в руках, а точнее, в моем ноутбуке, я задал себе вопрос: зачем я просил Готлиба собрать эти данные? Мне было интересно узнать, как сложилась судьба одного из многих моих школьных приятелей? Почему именно его? Я захотел узнать, жив Пупок или нет. А зачем мне это было нужно? Я хотел с ним встретиться. А зачем мне нужна эта встреча? Что она мне даст? Что изменится, если я встречусь с человеком, которого не видел три четверти своей жизни? Ровным счетом ничего!

А может быть, меня подтолкнул к этому Человек Без Тела? Или для чего-то требовательно просигналила одна из периферийных ячеек моего подсознания? А может быть, мое подсознание и есть - Человек Без Тела?

Так или иначе, я должен увидеть Пупка и поговорить с ним. Я не знал зачем, но точно знал - так надо.

Я посмотрел в конец досье. Место прописки. Ага. Фактический адрес проживания. Город Полыноград, улица Звонкая, дом… Я открыл карту

Полынограда. Так и есть, южная окраина. Эти места я знал плохо, редко там бывал.

- Давай-ка, Коля, спать укладываться станем, - предложил Готлиб.

- Завтра день тяжелый.

- Давай, - согласился я.

Спать не хотелось, но досье я уже прочитал, а больше делать было нечего.

В Клим поезд прибыл в восемь часов утра. Нас встречали. Мы даже в гостиницу заезжать не стали, сразу поехали на "Водопад", только

Готлиб с нами не поехал, у него в Климу были свои дела.

На объекте Прохоров, Судниченко и Мурашкин, не мешкая, приступили к делу. Мне и Саше делать здесь было совершенно нечего, а когда водоканальский начальник участка пришел и сообщил, что руководство на объект приехать не сможет по причине своего срочного отбытия в область и будет в Климу только через три дня, если только его, руководство, не задержат в области еще какие-нибудь дела, я плюнул, и мы с моим телохранителем поехали в гостиницу. То, что руководство

"Водоканала", опасаясь моих вопросов и предполагая то, каким будет заключение экспертов, решило нас продинамить, я не сомневался и пожалел, что приехал. Из номера позвонил Готлибу на мобильный и рассказал ему о фокусе, который выкинули директор "Водоканала" и его главный инженер. Отто не удивился.

- Я предполагал нечто подобное и принял меры, - сказал он. -

Завтра к обеду Каштанов и Лапкин будут в конторе. Не переживай.

Отдохни денек, я вижу - тебе надо. Походи по городу, воздухом весенним подыши. Можно было бы их и сегодня пригнать, но сегодня я не успею все свои дела прокрутить. А чтобы завтрашние переговоры прошли успешно, мне сегодня предстоит много с кем пообщаться.

Директора Климского "Водоканала" звали Каштановым Иваном

Алексеевичем, а главного инженера Лапкиным Игорем Александровичем.

- Если ты все знал заранее, почему не предупредил? - возмутился я.

- Во-первых: не знал, а предполагал. И заметь, принял меры. А во-вторых: тебе не лишним будет отдохнуть денек другой от работы и от своей Вики. Я не прав?

Про Вику Готлиб, естественно, знал, но, как выясняется, он знал и о моих с Викой проблемах. А ведь я ему ничего не рассказывал.

Страшный человек Отто Генрихович Готлиб! Знает все. Почти, как

Человек Без Тела.

Человек Без Тела…

Я думаю о Человеке Без Тела, будто он реально существует…

- Вечером увидимся, - пообещал Готлиб. - Может быть, я появлюсь поздно. Не ложись спать, меня дождись… Да! И не пренебрегай во время прогулки присутствием своего телохранителя. Это не Полыноград, где мы полностью контролируем ситуацию. Здесь все-таки чужая территория.

- Хорошо, до встречи…

Я пошел прогуляться, Саша Пономарь увязался за мной. Под его охраной я чувствовал себя неуютно, как под конвоем, меня эта опека раздражала, хотя я и понимал, что Саша просто-напросто выполняет свою работу. Он старался быть незаметным. Наверное, это у него получалось неплохо, но я ощущал его присутствие.

Город Клим был небольшим, но и не маленьким. В нем проживало около ста двадцати пяти тысяч человек. Здесь было все, что имеется сейчас в любом городе - бары, пиццерии, казино, модные бутики и большие стеклянные супермаркеты. Дома в Климу в основном были старыми, хрущевских застроек. И серыми.

Посреди улицы, на которой я оказался, проходили трамвайные рельсы. В Полынограде трамваев не было, их ликвидировали, как пережиток эпохи застоя, лет десять назад. Рельсы и шпалы разобрали, а по расширенным дорогам пустили коммерческие автобусы и маршрутные такси. А в моем детстве, трамвай был, пожалуй, самым популярным средством передвижения. Проезд на автобусе стоил шесть копеек, на троллейбусе пять, метро не было, его и сейчас нет в Полынограде.

Трамвай был самым демократичным средством передвижения (три копейки платишь и едешь через весь город - с северной окраины до южной!). Мы пацанами катались зимой, скользя валенками по рельсам, прицепившись сзади трамвая. А летом мы как обезьянки облепляли лесенку, которая шла на крышу трамвая, и так ехали. Это называлось, прокатиться на колбасе.

Из-за поворота выехал красно-белый, знакомый своими очертаниями с детства, вагончик и, звякнув, остановился возле меня. Я стоял и ждал, когда он тронется, а потом, когда дверь поехала, закрываясь, вскочил на подножку. А Саша не успел. Сам не знаю, зачем я это сделал. Наверное, хотел остаться один. А может быть, меня толкнул в спину Человек Без Тела? Хотя, чем он мог толкнуть, если у него нет рук?

Бред! Я, наверное, схожу с ума.

Через мутное, забрызганное весенней грязью стекло я увидел, что

Саша заметался по улице в поисках такси или левака и с удовлетворением заметил, что улица пуста. Саше меня не догнать и все-таки на следующей остановке нужно сойти. Сойти и затеряться в лабиринте домов спального микрорайона.

Трамвай шел по прямой, немного вниз. Слева от меня потянулся длиннющий серый бетонный забор, а справа - череда одинаковых, таких же серых, как забор, панельных пятиэтажек. Небо над Климом было низким, тяжелым и конечно серым. А каким ему быть в самом начале марта? Мне показалось, что я еду в полутемном тоннеле и что он бесконечен.

Едва трамвай остановился, я вышел и нырнул в переулок. С полкилометра я прошел быстрым шагом по грязным пешеходным дорожкам между домами. Внутри микрорайона было еще много снега, он лежал грязными сугробами на детских площадках и под окнами домов. Из сугробов торчали вытаявшие горлышки пластиковых бутылок, обрывки бумаги и полиэтилена и прочий мусор. А черный лед пешеходных дорожек являл собой конгломерат из грязи, окурков и зеленых инсулиновых шприцов. Во дворах почти не было людей. Все казалось заброшенным и навевало тоску.

И вдруг все изменилось. Нет, мусор никуда не делся, и сугробы не стали белоснежными, и шприцы по-прежнему хрустели под ногами. И людей не прибавилось. Но все вдруг стало другим, не таким унылым и заброшенным, потому что небо посветлело и выглянуло солнце. Дома неожиданно расступились, и я увидел впереди голубое небо и услышал шум города. Я вышел на белый свет и оказался на перекрестке широкой оживленной улицы. Люди, сосредоточенно о чем-то думая, двигались мимо меня в обоих направлениях. Они спешили по своим делам и не обращали на меня внимания. Машины шли плотным потоком, как в большом городе.

Я увидел Машу. Я сразу ее узнал. И не удивился.

Словно я шел на встречу с ней, словно я точно знал, куда и когда мне нужно было выйти, чтобы встретить ее.

Человек Без Тела? Его штучки?

Маша стояла на противоположной стороне улицы, у светофора, и ждала, когда зажжется разрешающий зеленый. На ней был белый пуховик, а на голове белая вязаная шапочка.

Зажегся зеленый, и Маша двинулась мне навстречу. Я стоял на тротуаре перед перекрестком и смотрел на нее. Мне показалось, что и

Маша смотрит на меня, но она меня не видела. Или не узнавала. Она ступила на тротуар и хотела обойти меня, стоявшего как столб, но я окликнул ее:

- Маша!

Она подняла глаза и посмотрела на меня удивленно и с улыбкой, как смотрят на незнакомого человека, который явно обознался, но случайно угадал имя. И вдруг во взгляде ее серых, таких знакомых глаз мелькнуло что-то, похожее на суеверный страх, словно она увидела человека, которого давно считала покойником.

- Ты?

- Машка! Машка. Маша. Машенька. - Я произносил ее имя и наслаждался тем, как оно звучит. Как давно я не произносил его вслух! - Мы встретились. Я знал…

- Ты искал меня? - Маша глядела на меня и грустно улыбалась.

- Нет… Да… Не знаю… Наверное, искал.

- Ты меня не искал, - сказала Маша. Без обиды, просто сказала то, что было на самом деле. - Что ты здесь делаешь, в Климу?

- Машка! - Я снял перчатки и взял Машины руки в свои. На ней не было перчаток, может быть, они лежали в сумочке, переброшенной через плечо, а может быть, она забыла их дома. Руки у Маши были холодные.

- Ты замерзла? У тебя руки как ледышки.

- Я оставила перчатки на работе. Думала, что положила в сумочку, а когда хотела их надеть…

- Может быть, зайдем куда-нибудь? - предложил я, оглядываясь по сторонам в поисках какой-нибудь пиццерии или ресторана.

- Давай, - согласилась Маша. - Тут недалеко есть кафе.

Кафе было действительно недалеко. Когда мы зашли в него, я удивился - до чего это кафе похоже на ресторанчик "Семь струн". Тот же уют, та же тишина и та же лаконичность обстановки.

- Здесь всегда так тихо? - спросил я.

- Да. Тут даже по вечерам тихо. Это не молодежный клуб, сюда ходят люди степенные и пожилые. - Маша усмехнулась: - Как мы с тобой.

- Ну, это ты, Маша, загнула. Какие же мы с тобой пожилые? Вон, у тебя ни одного седого волоска!

Я провел рукой по Машиным волосам, они были точь-в-точь таким, как тогда, двадцать восемь лет назад - пепельными и матово-шелковистыми. Свою белую вязаную шапочку Маша сняла сразу, как мы вошли и, аккуратно сложив, засунула ее в карман пуховика. Мне очень хотелось прикоснуться к ее волосам губами, но я сдержался, не зная, как Маша на это отреагирует.

- Просто хорошая краска, - улыбнулась она, поправляя прическу.

Я помог Маше снять пуховик. Не удержался и легко прикоснулся губами к ее волосам, волосы пахли ромашкой. Маша не заметила. Потом я разделся сам и сдал наши вещи в гардероб. В зале находилось четыре человека, не считая гардеробщика, который тут же ушел за перегородку, и бармена за стойкой - две парочки таких же, как мы с

Машей, - среднего возраста.

- Ты хочешь есть? - спросил я, когда мы выбрали столик.

- Я спать хочу, - честно призналась Маша. - Я с ночного дежурства. А перед дежурством смену отработала. Думала, приду домой и упаду, как подкошенная. Устала. Так что, если желаешь даму угостить, то только кофе.

- Тогда я тоже выпью чашечку.

Пока мы ожидали, когда нам принесут кофе, я рассматривал Машу.

Если она и изменилась, то только стала еще красивее - или это я хотел видеть ее такой, или во всем было виновато освещение кафе. У

Маши были длинные и пушистые ресницы, такие же длинные и такие же пушистые, как и тогда, когда мы с ней впервые встретились. Косметики на ней было мало, но ей это и не нужно было - Маша не утратила к сорока четырем годам ни свежести кожи лица, ни яркости губ. На ней был тонкий черный свитерок, выгодно подчеркивающий достоинства ее фигуры. Маша заметила мой интерес, засмущалась и попросила:

- Дай мне сигарету.

Я достал пачку Мальборо и протянул Маше сигарету, щелкнул зажигалкой. Закурил сам. Сигарета Маше не шла. Совершенно не шла.

Держала она ее неумело и затягивалась не глубоко.

- А ведь ты не куришь, - сказал я.

- Курю. Иногда.

Я смотрел на Машины пальцы, в которых дымилась сигарета. Ногти были коротко острижены, не покрыты лаком, но в полном порядке.

- Где ты работаешь?

- В больнице. Медсестрой…, - Маша затушила сигарету. - А ведь ты не ответил на мой вопрос.

- На какой?

- Что ты делаешь в Климу.

- Командировка.

- Ты работаешь в каком-то государственном учреждении?

- У меня собственный бизнес. Занимаюсь инвестиционными проектами.

Внедряю в производство идеи и открытия ученых. Компании моей десять лет. А до этого…, чем только ни занимался. Перечислять времени не хватит. Да и неинтересно это. Крутился, одним словом. Порой тяжко приходилось. А сейчас…

- Сейчас, судя по твоей одежке, и вообще - вид у тебя респектабельный, ты не бедствуешь, - сказала Маша и, взяв мою руку, стала ее рассматривать. - А ведь у тебя рука не похожа на руку бизнесмена. У бизнесменов другие руки - короткопалые с плоскими широкими ногтями. А у тебя пальцы длинные и ногти длинные, как у врача или музыканта.

- Ты занимаешься хиромантией? - усмехнулся я.

- Нет, Колун, хиромантией я не занимаюсь. Просто прочитала об этом в каком-то журнале. Теперь уже не помню в каком. Наверное, это ерунда…, - Маша отпустила мою руку, хотя я чувствовал - она видит, что мне приятны ее прикосновения и тепло ее рук. - А занимаюсь я тем, что с утра до вечера, а иногда и ночью ставлю больным уколы и капельницы, даю им таблетки, делаю перевязки. Я, Колун, реанимационная медсестра. И времени на всякие глупости у меня не остается. И стихов я больше не пишу. Уже давно. - Маша говорила это, без какой бы то обиды на свою жизнь и уж совсем не для того, чтобы вызвать у меня жалость. - Я много времени провожу на работе. Ты же знаешь, в медсестры не рвутся, их всегда не хватает. Вот и приходится… Но я люблю свою работу. Знаешь, как приятно наблюдать за тем, как человек выздоравливает? Как у него появляется аппетит?

Как он делает первые шаги? Как у него снова возникает желание жить?

Ведь некоторые себя заживо хоронят, прощаются с родственниками. А потом, когда операция проходит успешно, они словно заново рождаются… Ты женат?

Я даже вздрогнул от неожиданности ее вопроса.

- Нет. И никогда не был… А ты?

- Была. Недолго. Два года всего. - Маша замолчала. Она взяла чашку кофе, я даже не заметил, когда нам его принесли, и с удовольствием вдохнула кофейный аромат. - Здесь всегда хороший кофе.

Умеют варить. Мы с Ваней сюда часто ходили, недалеко от дома. Ваня - это мой муж. Он умер два года назад. Я вышла за него, когда мне было уже сорок. А в сорок два я стала вдовой. Вот так.

Я тоже сделал глоток. Кофе уже немного остыл.

- От чего умер твой муж?

- Рак мозга. Неоперабельная опухоль. Он лежал в той больнице, где я теперь работаю. Я сутками сидела в палате у его кровати. Выполняла обязанности и медсестры и нянечки и санитарки. Привыкла. А когда

Ваня умер, я пришла к главврачу и сказала, что хочу здесь работать.

Сначала работала санитаркой, потом окончила курсы и стала медсестрой.

Я снова закурил. Предложил Маше, но она отрицательно качнула головой:

- Ты прав, я не курю. И никогда не курила.

- А теперь у тебя кто-нибудь есть?

- Я живу одна, если тебя это интересует. Мама жива и здорова.

Работает в нашей городской библиотеке. Ей уже шестьдесят пять, но она еще работает. Библиотекарей теперь не больше, чем медсестер.

Живет она с моим отчимом на другом конце города. Я часто у них бываю. А я живу в квартире моего бывшего мужа. Одна. Но в гости я тебя не приглашу.

- Почему? Тебе неприятно меня видеть?

- Если бы было неприятно, я бы не стала с тобой разговаривать. И не пошла бы с тобой в это кафе. Нет, Колун, я, правда, рада, что встретила тебя.

- Тогда почему?

- Ни к чему это. Во-первых, я устала. Мне надо отдохнуть, а завтра снова на работу. А во-вторых, и это главное… Не знаю, согласишься ты со мной или нет… Мы увиделись, посидели, попили кофе, рассказали друг другу то, что сочли нужным и возможным. И все.

Этого достаточно. Мы с тобой, Колун не сможем быть вместе. Мы всегда жили в разных измерениях и находились на противоположных полюсах.

Помнишь, даже в школьном журнале наши фамилии стояли в разных концах списка. Моя фамилия была первой, а твоя последней. Абарова. Якушев.

- А теперь как звучит твоя фамилия? - почему-то с ревностью спросил я, но Маша не заметила этой глупой нотки, ответила, пожав плечами:

- Так же. Абарова. И мы еще дальше удалились друг от друга.

Только теперь вверху ты. Ты - преуспевающий бизнесмен, а я простая медсестра. У нас не может быть ничего общего.

- Мы ошибаешься, - горячо возразил я. - У нас очень много общего.

Мы с тобой - люди одного поколения и, наверное, нам по душе одно и то же. Мы учились в одном классе в одной школе, мы сидели за одной партой. Мы… - Я споткнулся, увидев, как вспыхнули огнем ее глаза, но огонь этот был холодным.

- Мы недолго за ней сидели, - жестко сказала Маша.

Я смотрел в ее серые глаза и видел, что холодный огонь в них утихает, и они становятся влажными.

Я вспомнил, как однажды Маша вскочила со своего места и, прижав носовой платочек ко рту, опрометью выбежала из класса. На урок она так и не вернулась и вообще ушла домой, на переменке взяла свой портфель и ушла. Наверное, отравилась беляшом, сказала она мне. В тот день у меня были соревнования и вечером мы с Машей не встречались. А на следующий день все повторилось. Маша была бледной, ее тошнило. Учительница, теперь уже не помню кто, кажется Софья

Абрамовна, да, точно, она, вышла в коридор вместе с Машей, и они за дверями о чем-то долго разговаривали. А потом Маша перестала ходить в школу. Классу было объявлено, что Маша заболела и лежит в больнице. Лишь я один знал, что случилось с ней на самом деле.

Беременна! Маша ждет ребенка! Ребенка от меня.

Когда я узнал о том, что Маша беременна, я испугался.

Сначала я ни о чем не догадывался, думал, что Маша отравилась несвежим беляшом, как она мне сказала и, обеспокоенный ее самочувствием, после уроков прибежал к ней домой. Маша была дома одна. Я полез к ней обниматься, но она меня оттолкнула:

- Доигрались уже. У нас ребенок будет.

- Какой ребенок? - не понял я.

- Маленький.

И тут до меня дошло.

- Какой ребенок? - повторил я, но уже с другой интонацией. - Ведь мы еще сами дети!

- А что ты предлагаешь?

- Ну…, не знаю. Посоветуйся с мамой.

- Уже советовалась.

- И что?

- Она уговаривает меня сделать аборт.

- И правильно. Ты только подумай, что будет, если ты родишь! Все насмарку! Твой филфак, мой технический. Все! А как мы ЕГО будем воспитывать? Я не умею ничего. Я не знаю, что скажут мне мои родители…

- Уходи! - зло сказала Маша.

И я ушел. Ведь я же был гордый. Хоть и напуганный.

А когда Машина мама, Ольга Сергеевна, пришла к нам домой и все рассказала моим родителям, я испугался еще сильнее. Наверное, это был мой первый, самый жуткий страх. Кажется, что никаких других чувств, кроме страха, в моей душе не было. Что же теперь будет, думал я, что же теперь со /мной/ будет?

Ольга Сергеевна и мои родители долго разговаривали при закрытых дверях. Когда она вышла из гостиной, я собирался на тренировку, зашнуровывал кеды. Ольга Сергеевна остановилась около меня, посмотрела прямо в глаза и сказала:

- А ты похож на своего отца. - И добавила грустно: - Ваш с Марией ребенок мог бы быть красивым и сильным.

Мог бы! Как я обрадовался тогда этим словам. Значит, ребенка не будет. Значит, жизнь продолжается.

Маша не хотела со мной разговаривать. Я звонил ей по телефону, а она вешала трубку. Я приходил к ней домой, она не открывала мне дверь.

А потом Маша и Ольга Сергеевна куда-то переехали.

Родители никогда не поднимали этой темы. Как-то раз отец зашел в мою комнату и положил пачку презервативов на письменный стол.

- Чтобы не было последствий надо пользоваться вот этим, - сказал он мне и пошел смотреть телевизор.

С Машей я встретился только через полтора года, в августе тысяча девятьсот семьдесят шестого. Мы с приятелями, сдав последний вступительный экзамен в Полыноградский инженерно-строительный институт, выходили из главного корпуса, намереваясь отметить это дело, плотно посидев в пивбаре. Мы шли шумной гурьбой, что-то весело обсуждая, а Маша шла по противоположной стороне улицы. Я столкнулся с ней взглядом. Маша как-то сжалась и почти бегом направилась в переулок.

Я не стал ее догонять.

Маша не стала плакать. Слезы, которые уже были готовы пробежаться по ее щекам, она промокнула платочком и сказала, уже не так жестко, мне даже показалось, что ее слова прозвучали ласково:

- Мы недолго сидели с тобой за одной партой, Колун.

Я склонил голову и поцеловал Машину руку. Я надолго задержал ее руку в своей, но Маша ее не вырывала.

- Прости меня, - сказал я тихо. - Прости… - Я очень хотел сказать: "прости, любимая", но не смог, мне было стыдно и очень больно. И я думал, что Маша мне не поверит.

Маша положила вторую руку на мою голову.

- Ты прав, общего у нас много. У нас его даже больше, чем ты можешь себе представить, - говорила она, вороша мои волосы. - Но все в прошлом. Все было. Бы-ло. Теперь все иначе. И хватит на эту тему.

Пойдем. Ты проводишь меня до дома, как тогда, в детстве. И пойдешь к себе домой.

- Мой дом в Полынограде.

- Значит, пойдешь в гостиницу. А по дороге ты расскажешь мне о себе. О том, как ты жил эти годы.

- Да я тебе уже все о себе рассказал, - говорил я уже на улице, ведя Машу под руку. Мне было очень приятно держать ее под руку и замечать, что на нас смотрят. С завистью. Прохожие мужики мне завидовали. - Жизнь у меня не очень-то наполнена событиями. Я зарабатываю деньги. С утра до вечера. Зачем они мне, я сам не знаю.

У меня нет ни жены, ни ребенка. Мне некому завещать свое дело.

- А ты что, умирать собрался?

- Нет, но…, - Я вдруг вспомнил Человека Без Тела. Что-то давненько он не приходил меня истязать. - В жизни бывает всякое.

- Это точно, - заметила Маша. - Твои родители живы?

- Мама умерла. Ее нет уже четыре года. А отец жив.

- Сколько ему теперь?

- Семьдесят шесть.

- Передай ему привет от меня.

- Хорошо, передам, - пообещал я совершенно машинально, даже не подумав о том, что мой отец никогда Машу не видал.

- Ну, вот мы и пришли, - сообщила мне Маша, остановившись возле кирпичной девятиэтажки. - Вон мои окна, на восьмом этаже.

- Может быть, все-таки пригласишь на чашечку кофе?

- Много кофе пить вредно, - улыбнулась Маша, и я подумал, что сейчас смогу ее уговорить.

Но тут запищал мобильник в моем кармане.

- Прости, - сказал я. - Это, наверное, начальник моей службы безопасности. - Алло?

Это звонил не Готлиб, это была Вика.

- Коля! Артур умер!

- Как? - у меня похолодело в груди.

- От передозировки. Он вернул долг, а те сто долларов, это были не проценты, ему на дозу нужны были деньги. - Вика разрыдалась в трубку.

- Когда это произошло?

- Ночью сегодня. Артур с вечера заперся у себя в комнате. Мама рано утром стучалась, он не открывает. Соседей позвала, мне позвонила. Замок сломали, а он там…мертвый.

- Не реви, - как можно спокойно сказал я. - Не реви и успокойся.

Я приеду и решу все проблемы.

- Коля, приезжай, пожалуйста! - рыдала Вика. - Поскорей приезжай.

Маме плохо, с сердцем плохо. Скорая сейчас должна приехать. В доме милиция была. Артура забрали, в морг увезли. Денег нет. Я не знаю, что делать. Приезжай!

- Я сейчас выезжаю. Утром буду. Все.

Маша снисходительно улыбалась, глядя на меня. О чем шла речь, она не слышала, но Вика так кричала, что Маше стало понятно - я не с начальником службы безопасности разговариваю, а с какой-то истеричкой.

- Начальник твоей службы безопасности - женщина?

- Нет, он мужчина. А сейчас мне звонила…

- Любовница, - продолжила за меня Маша. - Она соскучилась и желает тебя срочно видеть?

Я не стал отнекиваться.

- Да, это звонила моя любовница. У нее младший брат умер. Он был наркоманом.

- Прости. - Маша перестала улыбаться. - Тогда тебе действительно надо ехать.

- Я не хочу расставаться с тобой вот так.

- Поезжай. Если судьба - значит, встретимся…когда-нибудь.

- Я вернусь.

Маша улыбнулась и поцеловала меня в щеку.