С похоронами Артура я решил не тянуть, а его труп домой не привозить. Викина мама и без этого зрелища находилась в предынфарктном состоянии, а если бы ее сын, непутевый, но любимый, будет лежать в гробу посредине комнаты, я не знаю, сможет ли она это пережить? Вика постоянно находилась рядом с ней и как могла, успокаивала.

Всю среду мы с Сашей колесили по Полынограду, решая массу вопросов связанных с погребением. Четыре года назад, когда умерла мама, мне уже приходилось заниматься этими вопросами, так что, куда ехать, с кем разговаривать, кому и сколько платить, я помнил. Тарифы и расценки, естественно, выросли за четыре года, но алгоритм похоронных хлопот остался прежним. Тем не менее, целый день на это ушел. Хоронить Артура решили на южном кладбище, потому, что оно было ближе северного от дома, где жили Артур со своей мамой.

Саша Пономарь, наверное, был на меня в обиде за мой побег, но вида не подавал, был по-прежнему молчалив и исполнителен. Готлиб несколько раз звонил мне из Клима, докладывал обстановку. Мои эксперты быстро разобрались в том, что случилось на "Водопаде". Как мы с Готлибом и думали, нашей вины там не было и на халатность при эксплуатации это можно было отнести с большой натяжкой. Выходило - диверсия конкурентов. С Каштановым и Лапкиным Готлиб поговорил так, как он умел, и они в один голос запели, что расторгать контракт на поставку "Водопадов" у них и в мыслях не было, что они очень рады нашему сотрудничеству, и что водоочистные установки, которые им предлагают "экологи" полное говно.

- По поводу сыра и прочих кисломолочных продуктов я расскажу тебе при встрече. Там тоже все складывается нормально, - сказал Готлиб. Я понял, что он имеет в виду Чиза и его бандитов.

В офис я даже не заглядывал, пусть сами крутятся, проявляют инициативу и учатся самостоятельно принимать решения. Много они не своруют. Готлиб им этого не позволит.

А не слишком ли я полагаюсь на отставного подполковника ФСБ? С чего это я взял, что Готлиб мне предан? И в то же время, если никому не верить, как вести дела? Я прислушался к себе и понял, что очень устал. От изобретателей типа АКМа, от финансистов, от клиентов, от чиновников. От всего! Все эти десять лет, что существует моя компания я, практически, не отдыхал ни разу. Дважды ездил в

Финляндию, по разу во Францию, Германию и на Кипр. Но это были деловые поездки. Там конечно и некая культурная программа предусматривалась, но все так - быстро, мимоходом, скорее, в познавательных целях, нежели ради отдыха. А может, права Вика? Может быть, действительно, продать бизнес, перевести деньги на счета кипрских банков и жить в свое удовольствие? Мне некому завещать нажитое. Я один на этом свете, один, как перст!

В четверг погода преподнесла сюрприз. Выпал такой снег, какого не было всю зиму. Он валил всю ночь, и утром грязи не стало - все было белым и чистым, словно на дворе не март, а декабрь, и до весны еще очень далеко.

Гроб с телом Артура опустили в могилу, быстро засыпали рыжими комками суглинка, прибили холмик сверху лопатами, а в ноги воткнули черную железную пирамидку с крестом - временный памятник. Я пообещал

Вике, что этой осенью поставим и оградку и нормальный памятник, все равно, могилка просядет за весну и за лето. Вика молча кивнула.

Кроме нас с ней, да двух каких-то бабок, с которыми я не был знаком, и знакомиться не собирался, никого на похоронах Артура не было, только рабочие из бюро ритуальных услуг. Мама поехать не смогла, у нее случился сердечный приступ, и она осталась дома под присмотром нанятой мною медсестры. Потом Вика и две эти бабки уехали. Поминки я организовал в кафе, рядом с домом Викиной мамы. Сам я на поминки не поехал, решил, что это лишнее.

Я сидел боком на заднем сидении своего "Мерседеса" у открытой двери, погрузив ноги в рыхлый снег. Я сидел, курил и соображал, куда мне сейчас ехать. Домой не хотелось, на работу тоже. Саша молча ждал, когда я заберусь внутрь. Я выбросил окурок и спросил:

- Ты знаешь улицу Звонкую?

Саша достал из бардачка карту, посмотрел и сказал.

- Это на южной, недалеко отсюда.

- Поехали на улицу Звонкую. А по пути нужно заехать в какой-нибудь супермаркет. Как увидишь, останови.

Супермаркета мы по дороге не встретили. Попадались только киоски и страшненького вида вагончики с зарешеченными окнами и вывесками над входами, типа: "Мясо", "Продукты", "Магазин "Колобок" и "Бытовая химия". На улице Звонкой мы, наконец, нашли то, что искали. Не супермаркет, но более или менее приличный стеклянный павильон. Через витрину просматривались стеллажи, заполненные яркими упаковками и батареи бутылок. Выбор спиртного оказался удивительно неплохим.

Стаяло там много бутылок с "палевом", но и нормальные водка и коньяк были. Я взял бутылку Хенесси, гроздь бананов, сетку с апельсинами, какой-то сок и два плоских вакуумных блина мясной и рыбной нарезки.

На выходе стоял стеллаж с хлебом, я взял длинную турецкую булку.

Поднявшись по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж старого трехэтажного дома с огромными проплешинами в штукатурке фасада, я в нерешительности остановился у обитой желтой клеенкой двери. Я снова задавал себе вопрос: Зачем мне эта встреча? Зачем я сюда пришел? Я бы, наверное, не расстроился, если бы мне не открыли дверь. Может быть, даже обрадовался? Но я постучал, и дверь мне открыли. На пороге стоял Пупок. Выглядел он еще хуже, чем на фотографии, которую добыл для меня детектив Миронов. Пупок был очень бледным, а волос на его голове не было вовсе. У него даже бровей не было. Он прищурился и сказал:

- Привет, Колян. Проходи. - И отошел в сторону, пропуская меня в неожиданно ярко освещенный широкий коридор.

- Ты что, Пупок, ты вот так сразу меня узнал? - Я, как вкопанный стоял у порога.

Пупок усмехнулся:

- Я думал, это ты меня не узнаешь. А за прошедшую неделю ты,

Колян, мало изменился. Проходи, проходи. Снимай своего Кардена. Шкаф вот он. Плечики тоже имеются. У меня вообще есть все необходимое.

Я прошел, снял пальто и повесив его в шкаф, спросил:

- Тапочки дашь?

- Так иди. Домработница придет, подотрет.

Я огляделся. Жилище Пупка нельзя было назвать роскошным, но полы, стены и мебель сверкали чистотой.

- Пойдем на кухню? - спросил Пупок.

- А где ты гостей принимаешь?

- Гости ко мне редко наведываются, а пищу я принимаю на кухне.

Она у меня большая, можно с комфортом расположиться. Ты же хавчик принес, - сказал Пупок, указывая узловатым пальцем на полиэтиленовый пакет из местного супермаркета.

На кухне, которая и впрямь была большой, просто огромной, наверное, переделана была из комнаты, я выложил продукты на стол и спросил:

- Значит, ты меня видел неделю назад? Где?

- В газете.

- Ах, да, точно!

Неделю назад в "Полыноградском вестнике" вышла большая статья с моим портретом. Статья была хвалебная, заказная. Дело в том, что в

Полынограде через три года планируется грандиозное мероприятие - строительство научно-производственного комплекса. Полыноградская

Силиконовая долина - не больше, не меньше. Объявлен тендер на участие в строительстве. Денег на этот проект я угрохал немерено!

Взяток рассовал - страшно вспоминать! Но вроде бы все решено в мою пользу. Однако, лишний раз пропиариться не грех. Статья называлась пафосно и избито "Наука и Жизнь".

- Так что, я про тебя, Колян, знаю все, - сказал Пупок. - И о том, какая у тебя жизнь тяжелая была, и о том, сколько ты добра людям сделал, и о том, как ты ПЭМЗ к рукам прибрал.

- ПЭМЗ я к рукам не прибирал, - возразил я. - Завод - самостоятельная производственная единица. Я просто помог руководству

ПЭМЗа в трудную минуту.

- И они из благодарности выполняют за копейки твои заказы.

Хорошо, хорошо. - Пупок заметил, что я снова собираюсь возразить. -

Спорить не будем. Я же не осуждаю. Ты, Колян всегда все правильно делал. Я помню. Да и не за тем ты ко мне пришел, чтобы эти вопросы обсуждать.

- А зачем, как ты думаешь? - спросил я, надеясь, что может быть, он мне ответит.

Пупок пожал плечами:

- Детство вспомнить. Зачем же еще приходить к школьному товарищу, которого не видел тридцать три года?

Он открыл дверку шкафа и поставил на стол одну коньячную рюмку.

- Я не пью, - пояснил он. - Организм все, что мне нельзя, назад выталкивает. А ты выпей. Я хоть посмотрю. Если не можешь один пить,

- Пупок достал из холодильника пакет кефира, а из шкафа фарфоровую чашку, - так и быть - составлю тебе компанию.

Я налил коньяку в рюмку, очистил апельсин.

- Будем здоровы! - сказал я и понял, что сказал глупость.

- Будь, - усмехнулся Пупок и чокнулся со мной чашкой.

Я выпил залпом, как когда-то в молодости, а Пупок сделал маленький глоток и поставил чашку на стол.

- У меня ведь, Колян, желудка считай, нет. И вообще…

- Это…, - я провел по своей голове рукой и кивнул на его лысину.

- Химия. Рак у меня. Четвертая стадия. Врачи говорят - максимум до мая протяну.

- А может быть…, - я хотел что-то порекомендовать Пупку, сказать, что сейчас существуют некоторые новейшие методики, что есть всякие целители, знахари, что есть зарубежная медицина, в конце концов, и что я готов оплатить его лечение, но Пупок, правильно рассудив, что знает все, что я могу ему предложить, перебил меня:

- Пустое. Поздно уже. Ничего исправить нельзя… А жалко. Нет, не умирать жалко. Жалко, что жизнь исправить не удастся, покаяться перед теми, кого в этой жизни обидел. А таких много было. Некоторых только на том свете увижу. Ну, оттяну я свою кончину еще на пару месяцев, толку то?

- А ты бы хотел жизнь по-другому прожить?

Пупок посмотрел на меня внимательно.

- Да. Хотел бы.

Он встал и вышел в коридор. Через минуту вернулся, неся в руках глиняную пепельницу в виде черепа и папиросы. Закурил. Предложил мне, но я вытащил свои сигареты.

- Прости. Я не курю папирос. Для меня они очень крепкие.

- А я сигареты не могу, слабые. Вот, к папиросам привык.

- А тебе курить можно?

- Организм принимает - значит, можно.

Минут десять или пятнадцать мы с Пупком вспоминали наши школьные проказы и подвиги. Кое-что я подзабыл, а Пупок помнил каждую мелочь.

Наверное, для него эти годы были самым светлыми воспоминаниями жизни. Но вдруг Пупок как-то резко устал от разговора.

- Ну ладно, - сказал он, - давай, Колян, колись, что тебя ко мне привело, какая-такая, печаль-кручина?

Я для храбрости хлопнул еще одну рюмку коньяка и спросил:

- Ты нашу математичку, Елену Аркадьевну помнишь?

- Малкову? - хмыкнул Пупок.

Точно, подумал я, Малкова! Малкова Елена Аркадьевна. А я забыл.

Ни то Мальцева, ни то Малышева, думал.

- Ты еще у нее авторучку…взял. Красная такая, по-моему.

Я оторопел.

- Ты знал?

- Я видел, как ты ее из-под тетрадок вытащил и в карман штанов спрятал. Еще подумал тогда - На фиг она тебе сдалась?

Я был в полном нокауте. Машинально налил себе еще и выпил.

- А почему ты не сказал никому, что это я авторучку украл?

- Странный вопрос! Как я мог товарища заложить? Не по понятиям это.

- Какие к чертям собачьим понятия? Ведь все же на тебя подумали…

- Ну и что? Пусть подумали. Я же не брал, мне оправдываться не нужно было. А на тебя указать…? Зачем? Ты нормальным пацаном был.

Закладывать мне всегда в падлу было. А тогда? Если бы я тебя заложил, от тебя бы все наши отвернулись. И учителя бы к тебе по-другому относиться стали.

- Тебе ведь даже после этого инцидента из Полынограда уехать пришлось, - напомнил я.

Пупок отрицательно помотал головой.

- Мы с мамой так и так бы уехали. Отца из зоны на химию перевели.

Мы к нему переехать и собирались. Мама там, в Кинтерепе, фельдшером устроилась. Пить бросить хотела, новую жизнь начать…

- Бросила?

- Бросила. Два года почти не пила. Потом отец снова сел, ну, она и запила по-черному. Отравилась какой-то бормотухой и умерла. А отца на зоне якут-вертухай из калаша застрелил.

Я снова потянулся к бутылке.

- В статье было написано, что ты практически не пьешь и ведешь здоровый образ жизни, - заметил Пупок. - Врут?

- Журналисты всегда или нагло врут или сильно преувеличивают.

Пупок взял со стола бутылку, поднес горлышко к носу, понюхал, поморщился.

- Эх, сколько я этого зелья выпил! - вздохнул он. - Ты себе эту мою цистерну даже вообразить не сможешь. А теперь, веришь, даже не хочу… - И Пупок с каким-то отвращением отодвинул бутылку от себя.

- А Малкова жива здорова. Правда, старенькая совсем. Этим летом, в июне восемьдесят два будет. Жаль не смогу прийти, поздравить.

- Так ты что, встречался с ней?

- Захожу иногда, попроведовать, - уклончиво ответил Пупок. - А ты что, авторучку эту вернуть ей собрался?

- У меня ее нет. Я выбросил ее в котлован через несколько дней.

- Правильно сделал.

- Ты мне дашь адрес Елены Аркадьевны?

- А что не дать? Пиши.

Я записал.

- А теперь иди. Я устал. Извини, что не отведал твоего угощенья, нельзя мне. Бананы оставь, а остальное забирай.

- Да ты что? Не буду я ничего забирать! Отдай своей домработнице.

- Правильно! Отдам ей. А коньяк бомжи допьют, тут у них в соседнем доме типа общежитие.

- Слушай, Пупок, может, тебе деньги нужны?

Пупок посмотрел на меня весело, подмигнул и ответил:

- У меня денег много. Гораздо больше, чем мне нужно. Во всяком случае, на кефир до мая хватит.

От Пупка я поехал к Елене Аркадьевне. По пути я попросил Сашу остановиться у магазина "Дорогие подарки" и купил авторучку "Паркер" с золотым пером, похожую на ту, фурцевскую. Я ее долго выбирал, пытаясь найти такую, чтобы она была того же самого ярко-малинового цвета.

Квартира, где жила Елена Аркадьевна находилась на девятом этаже панельной девятиэтажки. В кабине лифта пахло мочой и пивом, а на стенке было начертано: "Колян - мудак!". Это обо мне, подумал я.

Дверь мне открыла худощавая женщина в стеганом халате и желтой косынке. Ей было на вид лет шестьдесят, и это была не Елена

Аркадьевна. Но взгляд выцветших голубых глаз был мне знаком. Дочка, решил я.

- Вы из собеса? - спросила она.

- Нет, я не из собеса.

- А вы из ЖЭКа! Проходите. Посмотрите. Посмотрите, все течет.

Весна наступила, и потекло.

- Простите, но я и не из ЖЭКа. Я учился у Елены Аркадьевны. Она дома? Я хотел бы ее увидеть.

- А где ж ей быть? - искренне удивилась дочь моей бывшей математички. - Мама! К тебе пришли. - И мне, тихо: - Мама не встает уже второй год. У нее был инсульт и с тех пор она не может ходить. И с головой у нее… Вряд ли она вас вспомнит.

- Это Пашенька? - раздался из спальни слабый старческий голос. -

Пусть проходит скорее. Он так давно не приходил. Света, ну, где же он?

Я не узнал голоса Елены Аркадьевны. В этих слабых, дребезжащих с присвистом звуках невозможно было уловить прежних металлических ноток, именно так, строго и властно, разговаривала со своими учениками преподаватель математики семнадцатой средней

Полыноградской школы Малкова Елена Аркадьевна. Я оторопел, даже испугался немного. Мне было страшно входить к ней. Я боялся ее увидеть. Я стоял у порога спальни и не мог сделать шага. Но меня подтолкнули в спину.

- Проходите, проходите. Чего встали? - необидно сказала мне дочка

Елены Аркадьевны и ответила матери: - Нет, мама, это не Павел

Андреевич. Это другой твой ученик.

Я остановился у кровати. Елена Аркадьевна полусидела на высоких подушках и удивленно глядела на меня бесцветными глазами. Ее седые редкие волосы были собраны в пучок на макушке и заколоты коричневой костяной гребенкой. Она показалась мне большой и рыхлой, как весенний сугроб. Ее бледные, усеянные коричневыми пятнами пигментации руки были сложены на животе, а складки на шее дряблыми волнами свисали на грудь, оттягивая подбородок и обнажая нижний ряд желтоватых сточенных временем зубов.

Когда-то Елена Аркадьевна считалась самой красивой учительницей в нашей школе. А ведь когда я учился в десятом классе, ей уже было пятьдесят с хвостиком. Она всегда одевалась строго и со вкусом. Все ее костюмы были приталенными и темными - либо черными, либо темно-бордовыми, либо морской волны. Они подчеркивали достоинства ее фигуры - тонкую, несмотря на возраст талию, крутые бедра и высокую грудь. Сорочки на ней всегда были белоснежными с кружевными, как того требовала тогдашняя мода воротничками. А прическа у Елены

Аркадьевны всегда была шикарная. Не думаю, что она часто ходила к парикмахеру, скорей всего, она сама каждое утро приводила волосы в порядок. Волосы у нашей математички были темно-рыжие, а на солнце горели золотыми искорками. Наверное, она подкрашивала их хной.

Даже мы, мальчишки, от Елены Аркадьевны тащились. А Пупок так вообще был в нее влюблен, но это не мешало ему с ней скандалить чаще, чем с другими учителями. А трудовик наш, Семен Семенович, хоть и был моложе Елены Аркадьевны лет на десять, неоднократно (такая была сплетня!) делал ей предложение руки, сердца и отдельной двухкомнатной квартиры. Но Елена Аркадьевна жила в коммуналке со своей взрослой дочерью, которая тоже не хотела выходить замуж, или ее никто не звал, и предложения Семена Семеновича отвергала.

- Вы меня не помните, Елена Аркадьевна? - спросил я. - Я -

Якушев. Николай Якушев. Выпуск семьдесят шестого.

- Якушев? А почему Павлик не пришел?

Я понял, какого Павлика так хотела увидеть Елена Аркадьевна.

- Он что, снова в путешествие отправился? - расстроено спрашивала у меня Елена Аркадьевна. - И когда он только перестанет уезжать в эти свои путешествия?

- Это последнее, - сказал я. - Так вы меня не помните?

- Якушев? - Елена Аркадьевна внимательно на меня посмотрела, но это внимание было не долгим. Она меня не узнавала. Она опустила голову и забормотала. - Якушев. Какой Якушев? Павлик уехал…

Дочка Елены Аркадьевны вздохнула, потом пододвинула к кровати табурет и сказала:

- Пойду, чай соберу. - И вышла.

Я присел на табурет.

- Елена Аркадьевна, а вы помните - у вас авторучка была? Вам ее ваша мама подарила, а ей Екатерина Алексеевна Фурцева.

- Фурцева? Фурцеву я помню. Она тоже у меня училась?

- Нет, Фурцева у вас не училась. Она была министром культуры.

- Молодой человек, я еще в своем уме. Я знаю, что министром культуры была Фурцева. Как вас зовут?

- Николай, - напомнил я и вытащил из кармана авторучку, достал ее из футляра, надеясь, что может быть, ее цвет воскресит в угасающей памяти Елены Аркадьевны события тридцатитрехлетней давности. - У вас была вот такая авторучка, а потом она пропала. Вы очень ею дорожили.

Помните? - я вложил Паркер в ее вялые пальцы.

Елена Аркадьевна опустила глаза и посмотрела на авторучку. Она ее не узнавала. Она не узнала бы, даже если бы это была та же самая авторучка.

- Красивая, - похвалила Елена Аркадьевна. - Вы мне ее под/а/рите?

- Я ее вам возвращаю. Это я украл ее тогда. - Я сказал то, что намеревался сказать, придя сюда. - Мне очень хотелось, чтобы она была моей. Елена Аркадьевна, я очень раскаиваюсь в том, что украл ее у вас. Простите меня.

- Она, наверное, дорогая, - задумчиво сказала Елена Аркадьевна. -

У меня никогда не было такой красивой авторучки. Кажется, что у меня вообще никакой авторучки не было. Я в основном мелом писала. На доске. Я помню, как я рисовала пифагоровы штаны и писала формулу - квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов. А интегрирование и дифференциальное исчисление вы никогда не понимали. Никто. Может быть, я плохо объясняла?

- Вы очень хорошо объясняли, Елена Аркадьевна, - сказал я. -

Только благодаря вам я всегда сдавал математику на отлично.

- Ты - молодец, Павлик, - еле слышно прошептала Елена Аркадьевна.

- Ты всегда был умным мальчиком. Самым умным из всех моих учеников.

И послушным. Ты был моим любимчиком, Павлик…

Я хотел сказать ей, что она ошиблась, что я не Павлик, что я

Николай, но не стал этого делать. Да Елена Аркадьевна меня и не слушала, она закрыла глаза и забормотала что-то себе под нос. Потом она уснула. Авторучка выпала из ее руки и скатилась с кровати на пол. Я поднял ее, снова положил в футляр. Потом встал и, оставив авторучку на табурете, на котором сидел, вышел из спальни.

- Она уснула, - сказал я, заглянув на кухню, где суетилась дочка

Елены Аркадьевны. - Светлана…простите, я не знаю вашего отчества.

- Александровна, - сказала она. - Проходите, чаю попейте.

- Спасибо, но мне пора. Извините. Как-нибудь в другой раз.

- Ну, если торопитесь…

У дверей я спросил:

- Светлана Александровна, а Павел у вас часто бывает?

- Редко. Он же в географическом обществе работает. Все время в разъездах… А вы не вместе с ним работаете?

- Нет. Мы с Павлом работаем в разных организациях.

- Павел Андреевич - очень хороший человек, - по секрету сообщила мне дочка Елены Аркадьевны. - Всегда, когда он возвращается из своих поездок, он к нам приходит. Помогает. Если бы не он, мы с мамой так бы и жили в коммуналке. Это ведь он помог поменять нашу комнату на эту квартиру. Квартира замечательная - две комнаты, раздельный санузел, лоджия большая. Мы и мечтать о таком боялись… Правда, когда весна наступает и летом, когда сильный дождь, то на кухне с потолка бежит. В углу. А ЖЭК ничего делать не хочет. Павел Андреевич обещал сходить в ЖЭК, поругаться там. Его бы послушались. Но, видать, уехал опять неожиданно. Он всегда неожиданно уезжает.

Я вынул из кармана бумажник и дал Светлане Александровне пять стодолларовых купюр.

- Зачем это? - Она не хотела брать деньги. - У нас все есть.

Скоро пенсию должны принести.

- Наймите кого-нибудь. Пусть вам крышу отремонтируют.

И я ушел, а Светлана Александровна смотрела мне вслед удивленно и комкала в руках доллары.

Я не стал вызывать лифта, не хотелось целых девять этажей стоять в тесной кабине, где пахло пивом и мочой, и пялиться на надпись, оставленную каким-то лифтовым хулиганом. Надпись эта была адресована, конечно, не мне, но и меня можно было назвать так же. Я медленно спускался по лестнице, и в голове у меня была одна единственная мысль: "Я опоздал!".

Да, я опоздал.

Опоздал со своим признанием и раскаяньем.