В них была земля, и они рыли. Они рыли, и рыли, и так проходил их день и их ночь. И они не хвалили бога, он, слыхали они, так хотел, он, слыхали они, это знал. Они рыли и слыхом не слыхивали; не мудрели и песен не знали, не слагали наречия. Рыли. И спустилось затишье, и сменилось бураном, и все моря пришли. Я и ты и червяк роем в грунте песчаном, и спетое скажет: роют. О кто, о некто, никто, ты — куда же, если некуда было податься? О, ты роешь, я рою, я к тебе, и пусть наше кольцо пробудится на пальцах.

С вином и с потерянностью, с их убыванием: я гнал верхом через снег, слышишь, я бога гнал вдаль — вблизь, он пел, последней была эта езда через человеко-плетни. Они сгибались, когда слышали нас над собой, и писали, и перевирали наше ржание на одно из своих ображённых наречий.

У обеих рук, там, где у меня росли звёзды, всем небесам далеки, близки всем небесам: Какая там явь! Как раскрывается мир перед нами, сквозь и через нас! Ты там, где твой глаз, ты там, вверху, там, внизу, я найду выход. О, эта блуждающая, пустая, гостеприимная середина. Отделившись, я выпаду на долю тебе, ты на мою долю выпадешь, друг другу выпав из рук, мы видим насквозь: Одно и то же нас потеряло, одно и то же нас позабыло, одно и то же нас — —

Немые запахи осени. Астра, без надлома, прошла между родиной и бездной сквозь твою память. Чужая потерянность, став фигурой, была рядом, и ты почти жил.

Кто нас вылепит снова из земли и из глины — никто, отпоёт наш прах. Никто. Хвала тебе наша, Никто. Для тебя мы станем цвести. Прямо напротив тебя. Ничто были, есть мы и будем, и будем цвести: ничему, ни- кому роза. С пестиком души светлей и пустынною тычинкой, с венчиком багровым от пурпурного слова, слово мы пели над, о над тёрном.

Молчание, как варёное золото, в обугленных руках. Серый, большой, как любая потеря, близкий образ сестры: Все имена, все вместе со- жжённые имена. Сколько золы для благословения. Сколько обретённой земли над лёгкими, такими лёгкими кольцами душ. Большие. Серые. Бес- примесные. Ты, тогда. Ты с бледной, раскушенной завязью. Ты в потоке вина. (Не так ли — и нас отпустил ход этих часов? Пусть, хорошо, что мимо умерло твоё слово.) Молчанье, как варёное золото, в обугленных, обугленных руках. Пальцы, тоньше дыма. Как венцы, венцы воздуха на — — Большие. Серые. Следов не имущие. Цар- ские.

Это уже не та на время опущенная с тобою в твой час тяжесть. Эта другая. Это вес, отстраняющий пустоту, что ушла бы с тобой. У него, как у тебя, нет имени. Может быть, вы — одно. Может быть, и меня ты однажды назовёшь так.

Тому, кто встал перед дверью, однажды вечером: ему я открыл своё слово —: я видел, как он засеменил к подменышу- полу- мерку, к брату, рождённому в измаранном сапоге пехотинца, брату с кровавым бого- удом, к щебетуну. Рабби, проскрежетал я, рабби Лёв {10} : Этому обрежь слово, этому впиши живое Ничто в душу, этому раздвинь два увечных пальца в спаси- тельное благословение. Этому. . . . . . . . . . . . . И захлопни дверь заката, рабби. . . . . . . . . . . . . И распахни дверь рассвета, ра- —

В миндалине — что ждёт в миндалине? Ничто. Ничто ждёт в миндалине. И ждёт там, и ждёт. В ничто — кто ждёт там? Царь. Там царь ждёт, царь. И ждёт там, и ждёт. Прядь у еврея не поседеет. И твой глаз — куда ждёт твой глаз? Твой глаз у миндалины ждёт. Твой глаз, он ждёт у ничто. Ждёт у царя. И ждёт так, и ждёт. Прядь людей не поседеет. Пустая миндалина царски синеет.

Прильнув щекой к Никому — к тебе, жизнь. К тебе, обретённая обрубком руки. Вы, пальцы. Далеко, в пути, на перекрёстках, нечасто, отдых на освобождённых фалангах, на пылевой подушке Однажды. Одеревеневший сердечный запас: едва тлеющий любви, лампады служитель. Малое пламя половинчатой лжи пока ещё есть в той или этой скоротавшей в бессоннице ночь пóре, к которой вы прикасаетесь. Наверху звон ключей, в дереве дыханья над вами: последнее слово, на вас поглядевшее, теперь должно остаться и быть наедине. . . . . . . . . . . . . Прильнув щекою к тебе, обрубком руки обретённая жизнь.

Двудомный {12} , ты вечен, ты не- обживаем. Потому мы строим и строим. И потому оно продолжает стоять, это жалкое ложе, — под ливнем оно стоит. Иди, любимая. То, что мы ляжем здесь, станет перегородкой —: Ему тогда достанет себя самого, вдвойне. Позволь ему, он станет цел из половины и сноважды половины. Мы, мы постель в ливне, да придёт он и насухо нас переложит. . . . . . . . . . . . . Он не придёт и насухо нас не переложит.

Растущая серость камня. Серый, без- глазый, ты, каменный взгляд, с тобой к нам вышла земля в человеческом образе на дорогах тёмно- и белопустынных, вечером, перед тобой, расщелина неба. Отвергнутое, свезённое погрузилось за сердечную спину. Морская мельница стала молоть. Светлокрылая, ты висела, утром, между дроком и камнем, малая пяденица {14} . Черны, цвета филактерий {15} , таковы были вы, вы, вторящие молитве стручки {16} .

Что случилось? Камень из глыбы. Кто проснулся? Я и ты. Речь и речь. Со-звёзды. При-земли. Нищи. Открыты. Родны. И куда ушло? В недозвучие. С камнем и нами ушло двумя. Сердце и сердце. Тяжко везучие. Тяжелее став. Легче живя.

Легло в Твою руку: некое Ты, бессмертное, на котором пришло в себя целое Я. Вокруг плыли бессловесные голоса, пустые формы, всё вступило в них, перемешалось и отслоилось от смеси и снова смешалось. И числа были вотканы в бесчисленность. Одно и тысяча и то, что шло перед и после, были больше себя, меньше, вы- зревшее и за- и рас — колдованное, превращённое в пускающее ростки Никогда. То, что было забыто, хваталось за то, что нужно забыть, части земли, части сердца плыли, тонули и плыли. У Колумба без — временник в глазу, мать — цветок, он убил мачту и парус. Всё уходило в путь, свободное, тянулось к открытиям, роза ветров отцветала, лепестки опадали, мировой океан цвёл гроздьями, появлялся на свет, в чёрном свете росчерков диких штурвалов. В гробах, урнах, канопах {17} проснулись детки Яшма, Агат, Аметист — народы, роды и племена {18} , слепое Д а  б у д е т связалось в змееголовые свобод — снасти —: в узел (и пере- и противо- и много- и дважды- и ты- сячеузел), которым приплод хищных звёзд с глазами мясопустных ночей считал в бездне бук-, бук-, бук — вы, вы.