Однажды — у смерти как раз был наплыв — ты спасся в меня.

Как ты высмертиваешься в меня: даже в последнем изношенном узелке выдоха ты застреваешь занозой жизни.

Вырежь богомольную руку из воздуха клешнями глаз, обрежь пальцы, охолости поцелуем: сложенное теперь происходит, захватив дух.

Оставлена мне, перечёркнута балками накрест, единица: по ней я должен гадать, пока ты, завернувшись в дерюгу, вяжешь чулок-тайну.

Богомол, опять, в затылке {23} того слова, в которое ты зарылся —, в сторону нрава смещается смысл, в сторону смысла нрав.

В обратную сторону произносимые имена, все, из них крайнее, ржанием в цари возводимое перед изморозью зеркал, окружённое, осаждённое многоплодными родами, просвет между зубцов в нём, который тебя, единичного, среди прочих имеет в виду.