Овнан достиг берегов Ерасха, горделиво катящего свои бурные волны. Он сел на берегу реки. О чем думал этот человек, который вот уже целые сутки ничего не ел? Сердце его сжималось от тоски.

На противоположном берегу Ерасха, много ниже Батарана, там, где Ахурян впадает в Ерасх, виднелся небольшой монастырь, от которого Овнан не в силах был отвести глаз. Этот монастырь долгие годы был местом его заточения. Он смотрел на башню, где проводил долгие бессонные ночи, видел небольшое решетчатое окно, куда и без железной решетки невозможно было проникнуть. Оттуда ему суждено было видеть только клочок неба. С тех самых дней и до этого часа, в течение двадцати лет у него не было радости.

Он вспоминал те страшные дни и мучительные годы, когда душа его изнывала от страданий и не было слов для их выражения, ибо язык людской слишком беден. Он знал только одно, что любил безнадежно, что несчастен, и много раз просил бога избавить его от жизни и от любви, небесную благодать которой сожрало адское пламя разлуки и безнадежности.

Он вспоминал грустные ночи и беспокойные сны, в которых мелькал ангельский, обожаемый образ Васкануш. Бедный заключенный не успевал наглядеться на него и мучился потом, часами ворочаясь на жесткой соломенной постели.

Измученный тяжкими воспоминаниями, Овнан невольно поднес руку ко лбу, чтобы отогнать всякую мысль о прошлом, но, затянувшаяся сердечная рана все еще давала о себе знать, особенно с того дня, когда жрица предсказала ему еще одну встречу с любимой.

Он вздрогнул, встал с места, разделся и, привязав к голове одежду и оружие, не обращая внимания на ревущие грозные волны, вошел в воду и поплыл вниз.

Выйдя на противоположный берег, Овнан оделся и пошел к монастырю, непреодолимой силой притягивавшего его к себе.

Память о тюрьме, в которую он попал из-за любви к Васкануш, была ему дорога, и в эти минуты он не думал ни о чем, кроме нее. Перед прекрасным видением любви померкло все — и любовь к народу, и Сасун, и арабы, и нахарары, и католикос.

Погруженный в мысли, он проходил мимо какого-то села, когда к нему подошли двое юношей и, переглянувшись друг с другом, спросили его:

— Братец, не ты ли Овнан из Хута?

— Да, сынок, это я.

— Просим тебя последовать за нами, у нас дома тебя ждут.

— Хорошо, — подумав, сказал Овнан, не высказав и тени любопытства, и молча последовал за ними.

У одного из домов юноши остановились. Овнан вошел в комнату и с первого же взгляда увидел Гургена, который поднялся ему навстречу.

— Войди, войди, брат, — сказал он. — Едва я узнал о неразумном и грубом приеме, оказанном тебе, как, взволновавшись, что упущу тебя и ты уйдешь в Тарон, поручил крестьянам проследить тебя, чтобы нам повидаться и подумать, можем ли мы что-либо предпринять.

— Ничего не поделаешь, князь, — ответил грустно Овнан. — Я больше не надеюсь ни на католикоса, ни на епископов, ни на князей, ни на нахараров. А народ, как овцы без пастыря, завтра будет предан варварскому мечу и уведен в плен. Если бы католикос захотел последовать моему совету и переехал в монастырь Святого Карапета, поднял бы на ноги духовную армию, — народная армия сотнями тысяч поднялась бы ей на помощь. И тогда мы, армяне, дружно вооружившись одними камнями, могли бы разбить врага, под пятой которого стонут в плену наши дети, наши жены, наши князья, наша церковь, наша вера… Бог не сочтет грехом, князь Гурген, но не впервые в такие горькие минуты я просил его взять мою жизнь, чтобы только не видеть жалкой судьбы своего народа, который с каждым днем терпит все больше от нечестивцев-арабов. Мы могли бы без чужой помощи, своими силами защитить свою землю, освободить ее от чужеземных захватчиков, если бы не глупая форма нашего государства, нахарары и знать, раздробившие страну на сотни частей и предавшие ее чужеземцам. Вот о чем я скорблю.

Окончив свою речь, Овнан в изнеможении опустился на скамью. Гурген, заметив, как побледнел этот железный человек, опросил:

— Овнан, когда ты вышел из Двина?

— Вчера вечером.

— Шел пешкам и без отдыха?

— Да.

— Что ты ел?

— Ничего.

Гурген подумал о том, что Овнан за двадцать четыре часа прошел трехдневный путь и, конечно, голоден.

— Вахрич! — позвал он своего слугу.

— Прикажи, господин мой, — откликнулся из угла наш старый знакомый Вахрич.

— Скажи, чтобы нам принесли ужин.

Вахрич вышел из комнаты. Овнан сидел, опустив глаза, а Гурген ходил взад, и вперед по комнате, задумавшись над создавшимся положением и над словами Овнана, снова, упрекнувшего нахараров. Гурген словно стыдился, что происходит из знатного рода Мамиконянов и Арцруни, забывая о том, что и сам является одной из жертв нахарарской власти.

Они молча поужинали, и Гурген обратился к Овнану.

— Тебе надо немного поспать, Овнан. Нам с тобой предстоит одно дело.

— Если дело серьезно, я могу и не спать.

— Нет, ты отдохнешь, а в полночь мы с тобой уедем отсюда.

— Хорошо, — сказал Овнан.

Немного спустя Гурген увидел, что его собеседник заснул сном праведника.

Еще не было полуночи, когда Овнан проснулся. Его могучий организм не нуждался в долгом отдыхе.

За ним поднялся и Гурген, и вскоре оба друга скакали вдоль берега Ахуряна по Багаранской дороге, а наш старый знакомый Вахрич следовал за ними, стараясь догнать не только для того, чтобы не потерять их из виду, но и из любопытства. Этот почтенный человек, когда-то мечтавший стать воспитателем Гургена, сейчас довольствовался малым и, боясь потерять своего господина, следовал за ним по пятам, расспрашивая о нем в селах и деревнях и, наконец, напал на его след. Вахрич догнал князя только в Багреванде.

Но какая разница произошла в князе за эти несколько недель! Гурген очень изменился, лицо его словно застыло, он говорил односложно, а если улыбался, то редко и только насмешливо. О возвращении в Тортум не было и речи. Вахричу пришлось отдать своего коня Овнану, а самому трястись на жалкой кляче, проклиная Овнана и сасунцев, армянских князей и Гургена, Цолака и всех коней на свете. Проклинал он так тихо, что сам сатана не мог бы его подслушать, потому что Вахрич был очень хитер и ни одно неосторожное слово не слетало с его уст.

— Чорт бы побрал этого Овнана!.. Хотел бы я знать, видел ли когда-нибудь он в своих горах таких лошадей!.. Дорвался до моего коня и мчится на нем вперед, а я вынужден трястись на этой проклятой кляче. И откуда появился он на нашем пути?.. Как его встретим — так у нас неудача. Что за человек, который никогда не улыбнется? То, смотришь, рта не хочет раскрыть, а то раскроет и уж молчать не заставишь. Этот человек — колдун, сатане служит. Вот, к примеру, наш князь как увидит его, сразу загрустит. Вчера тихо, мирно сидели в Блуре, нет, в голову ему взбрело: «Беги на берег Ерасха, предупреди крестьян… О ком? О чем? Брата Овнана из Хута попросите почтить нас посещением…» И сам князь Гурген встает ему навстречу, с простым горцем здоровается за руку… Овнан и Гурген! Старые друзья!.. Двоюродные братья!.. Проклятая скотина! Все кишки мне перевернула!.. А мой конь скачет впереди рядом с Цолаком… Но о чем они беседуют? Куда мы едем, и долго ли будет длиться наш путь? Вот о чем бы надо спросить. Но кого?.. Нет, Вахрич, ты сделал большую глупость, что оставил семью и последовал за князем… Где мне было знать, что он меня так встретит, не спросит, как я, что я делал, как моя семья… Ни о чем не спросил, только поздоровался и тут же послал искать этого колдуна. А теперь отдай своего доброго коня ему, а сам садись на эту клячу, чтобы переворачивала тебе все кишки…

Но тут рассуждения Вахрича прервались. В темноте показались очертания Багарана и его собора, оба всадника спешились. Вахрич последовал их примеру и, прихрамывая, подошел к ним, чтобы принять коней.

— Подождешь нас у этого родника, — сказал Гурген, даже не посмотрев на унылое лицо Вахрича, которое, впрочем, трудно было уже разглядеть в наступившей темноте, и пошел с Овнаном к городу. Недовольный тем, что он ничего не понял из этой поездки, обиженный, что князь счел его недостойным вступить в Багаран, Вахрич утешился тем, что настал конец его мучениям. Привязав коней к дереву и завернувшись в бурку, он лег и погрузился в сон.

Не успел бедный слуга поспать и четверти часа, как почувствовал чье-то горячее дыхание, и теплая морда ткнулась ему в лицо. Это Цолак давал знать о себе. Вахрич вскочил с места и, услыхав издали лошадиный топот, прошел вперед. Он успел разглядеть небольшой отряд князей, следовавший в Багаран.

Не успел он вздремнуть, устроившись на своей каменной подушке, как верный страж Цолак снова разбудил его. Так повторилось несколько раз. Небольшие отряды все продолжали продвигаться к городу.

Оставим Вахрича здесь спать и последуем за нашими двумя друзьями, шагавшими в город.

— Ты прав, — говорил Овнан. — Тебе хочется верить, в этого юношу. Наш несчастный народ в таком отчаянном положении, что готов протянуть кому угодно руку за помощью. Но лишь время решит, оправдает он себя или нет.

— Посмотрим, каково его предложение. Он сам пригласил нас, дал знать, чтобы я взял тебя и приехал в Багаран на очень важное совещание. Я же, питая отвращение к этой жизни, надумал уже уехать в Грецию, но когда получил приглашение, то решил познакомиться с этим юношей, о котором все отзываются с похвалой.

— Все — это означает никто! Если бы и я, как все, хвалил тех, кто мне улыбался, если бы я каждый раз кричал о том, что взошло солнце справедливости, видя проблеск света в море людских злодеяний, я, разумеется, должен бы хвалить этого юношу, ибо он меня освободил из темницы. Но разве случая со мной и тысячи таких случаев с другими достаточно для того, чтобы видеть спасение армянского народа в одном князе Ашоте, сыне спарапета Смбата Багратуни? Посмотрим, кто он на деле и что может сделать для народа.

В это время послышался конский топот, и несколько всадников, обогнав их, проехало к цитадели, находящейся на высоком холме над Ахуряном. Когда наши друзья дошли до крепостных ворот, прискакал еще один небольшой отряд. Судя по тишине, все было овеяно здесь таинственностью. Конюхи, стоявшие тут же, уводили лошадей, а слуги препровождали гостей в зал, где, разбившись на группы, тихо беседовали ранее прибывшие приглашенные. Несколько светильников тусклым светом озаряло лица собравшихся.

Овнан заметил, что все это были молодые князья, из сверстников — ни кого. Он стал искать Ашота и, не найдя его, сказал про себя: «Не беда, пусть будет властолюбцем, лишь бы умел править». Он молча отошел в угол.

А Гурген, которого все знали не только по имени, но и по его исполинскому росту, в это время непринужденно здоровался с князьями и, оглядываясь вокруг, искал Овнана. Тут двери в зал распахнулись, и показался Ашот Багратуни со своим братом Шапухом и другими князьями Багратуни. Все поднялись с мест, а он, приложив руку к груди, приветливо и степенно поздоровался, прошел к своему месту, сел и пригласил сесть всех присутствующих.

Когда все уселись, он посмотрел на Гургена, которого до того не видел, но догадался, что это он, и воскликнул ясным голосом:

— Князь Гурген!

— Это я, храбрый князь! Ищу своего товарища, — ответил Гурген и, найдя Овнана, взял за руку, привел и посадил между собой и Ашотом.

Этот поступок Гургена удивил всех и даже князя Ашота. Один Гурген безмятежно обводил взглядом вокруг, словно говоря, что этот простой горец, селянин, был достоин такой чести.

И в наступившей глубокой тишине Ашот Багратуни заговорил:

— О благородные и почтенные друзья мои и князья! Наша родина и наша вера никогда еще не находились в столь тяжелом и опасном положении, как сейчас. По сравнению с нынешней опасностью опасность в дни Вардана была ничтожной, ибо хоть тогда врагом и являлся всесильный царь царей Персии, но Армения, кроме собственных предателей, не имела других врагов на своей земле. А ныне багдадский эмир распространил свою власть не только на Азию, но и на всю Африку, вплоть до самой Европы. Враг строит свои логова и в Армении, Двин, Нахичеван, Багеш, Гандзак стали арабскими городами. Ни покорность, ни верность, ни тяжелые подати не являются залогом безопасности нашей религии, нашей жизни, нашего имущества, нашей нации для чужеземных властителей, которые обещают, чтобы обмануть, клянутся, чтобы лгать, дают грамоту безопасности, чтобы грабить, брать в плен, жечь и разрушать все до основания. Разрушены города, безлюдны села, выжжены поля. Народ осужден на скитание по горам и ущельям — вот судьба Армении в наши дни. Когда старейшины, отцы и князья наши думают об этом состоянии и не видят выхода, естественно, что и мы можем прийти в отчаяние. Но отчаяние и уныние не подобают ни человеку, ни христианину. Если мы будем действовать разумно, осмотрительно и смело, я верю, что бог поможет нам и мы сможем избавиться от нашей горькой доли. Библия, история древней Армении и история наших дней говорят о том, что наши предки храбро воевали с этими врагами. Князь Давид Сааруни, мой дед Ашот Мясоед и другие наносили в свое время арабам сильные удары, И даже совсем недавно наши храбрые сасунцы истребили огромные арабские полчища во главе с востиканом. Подумаем же о том, что надо сделать, что можно сделать и, если можно помочь чем-нибудь, попытаемся действовать.

Прошу говорить здесь смело, я всех вас знаю и доверяю вам. Я уверен, что тайна будет сохранена и станет явной, только когда мы начнем действовать.

Когда он кончил свою речь, в зале поднялся громкий шопот, все вполголоса говорили друг с другом, но никто не решался вслух высказать свое мнение.

Гурген и Овнан молчали. Ашот, взвесив положение, неожиданно обратился к ним:

— У вас нет никаких предложений?

— Два дня тому назад я сделал свое предложение на высоком собрании, — сказал Овнан. — Я верил, что церковная власть, став во главе народа, может творить чудеса. Но глава церкви, католикос, не захотел двинуться с места. Вы, возможно, имеете право надеяться и искать хотя бы проблеска спасения. Здесь, на этом собрании, я чувствую себя неловко. Я не молод и не княжеского происхождения, следовательно, молчание должно быть моим уделом.

— Брат Овнан, два дня тому назад на том собрании, где ты выступал, ты, кажется, тоже не был княжеского происхождения. А то было собранием великих нахараров и католикоса.

Не обращая внимания на насмешливый характер этих слов, Овнан ответил спокойно.

— Возможно, что я, простой селянин, ошибся, осмелившись заговорить, видя седовласого католикоса во плаве собрания. Мне казалось, что высокое духовное лицо знает армянский народ. Я смотрел на него, как на апостола, для которого нет ни слуги, ни господина и все «едины во Христе». Я мечтал об этом равенстве не перед лицом власти и князей, а перед лицом опасности, которой подвергается наша несчастная родина.

— Опасность остается та же. Если один забывает о судьбе народа из-за своей старости, другие — из личных интересов, а иные — из чувства мести — все одинаково преступны.

На это Гурген ответил негромким ясным голосом.

— Храбрый князь, когда вы приглашали на это собрание, вы, несомненно, мыслили о каком-то выходе, у вас, конечно, есть свои предложения. Зачем нам терять время? Говорите смелее!

Голос Гургена, напоминающий мягкое мурлыканье льва, привлек внимание всего зала. Круг слушателей расширился, и Ашот, хитроумно заставлявший выступать других, был вынужден и сам заговорить.

— Князь Гурген, — обратился он к Гургену так, словно он был один в зале. — В таком состоянии, как мы, народ обязан сам себя спасать, а для этого мы должны составить нерушимый союз. Источником всех наших бедствий является отсутствие такой связи между нами. Арабы сильны, потому что у них эмир, которому они беспрекословно подчиняются, греки сильны тем, что у них император, которому все они покорны. А все остальные народы, не имеющие сильной и устойчивой власти, являются их рабами и слугами. Значит, задача наша в том, чтобы и мы имели власть, которую признавали бы всей душой и обязались бы подчиняться ей. Можно власть передать не в одни руки, можно передать ее нескольким лицам, лишь бы они умели управлять страной. Мы должны знать, что безвластие — это моль, пожирающая Армению, и что это единственная причина всех наших бедствий, разорений и рабства.

Когда он замолчал, к нему подошло несколько молодых князей.

— Князь Ашот, мы считаем тебя самым достойным этой власти. Возьми ее в руки и действуй, а мы готовы подчиниться тебе и помогать во всем.

То же самое повторили и остальные. Ашот молча раздумывал, а когда все стали просить о том же, он степенно и скромно стал отказываться, отговариваясь своей молодостью, и, наконец, сказал следующее:

— Нельзя ли такую власть вручить моему отцу, спарапету, чья храбрость, благоразумие и опытность известны всей Армении?

— Да здравствует спарапет Смбат! — воскликнул почти единогласно все собравшиеся. — Он, действительно, самый достойный, он сумеет спасти Армению..

Когда радостные возгласы смолкли, Ашот обещал рассказать отцу о решении собрания и попросил всех прибыть в указанное место, когда они будут извещены.

Уже рассветало, когда собрание кончилось, и все стали разъезжаться.

Выходя из крепости, Гурген спросил:

— Ну, брат Овнан, что окажешь о сегодняшнем дне? Я спарапета не видел и не знаю. Сможет ли он спасти наш народ?

— Единственный человек, по моему мнению, кто мог спасти народ, это армянский католикос, но он не захотел. Бог ему судья.

— А Смбат сможет сделать что-нибудь?

— Кто знает, посмотрим. Я-то не надеюсь ни на кого, вернусь в свои горы и сделаю, что смогу. Мой долг не бояться смерти и не убегать от нее, что с божьей помощью я и выполню. Оставайся с миром, князь Гурген, если господь захочет, мы снова увидимся.