Настал апрель, но до весны ли было армянам в этот ужасный год? Кто любовался перелетными птицами? Из Багеша в Сасун то и дело доходили вести о том, что несметные арабские полчища идут прямо на Хут, чтобы разорить его дотла в отместку за гибель сына Абусета. В этой истории не было преувеличений, ибо эмир поднял на нога все магометанские силы и направил в Армению. Туркестан, Хужастан, сирийцы, вавилоняне, мидийцы, исламиты, египтяне, отдаленные области Персии до самого Сакастана послали свои отборные войска в Армению, чтобы превратить ее в пустыню.

Эмир отдал перед всеми войсками строжайший приказ военачальнику Буге: «Захватить Армению голодом и мечом, заполонить всех знатных людей и прислать мне, красивых обратить в нашу веру, крестьян истребить».

С таким приказом шли на Армению кровожадные орды варварских народов.

Что же делал в эти дни Сасун? Сасун, устремив глаза на стойкого и отважною человека, ждал его приказа. Мы знаем, что этим человеком был Овнан, который укрепил все ущелья, расставил сторожевые отряды в неприступных горах, женщин, детей и стариков обеспечил запасом имеющихся продуктов, а сам с войском в несколько тысяч человек ждал у подножья Хута весны и прихода врага.

И враг шел, разбив на три части свои войска, шел для того, чтобы стереть, как ему хотелось, с лица земли горы Хута и не оставить там живой души.

Когда Овнану донесли, что передовые воинские части арабов вступили в область Брнашен, он взял один из своих лучших отрядов и окольными дорогами вышел в темноте ей навстречу.

Сасунцы уверенно шли по горам, по глубоким ущельям, поросшим густым дубняком, где каждый камень и каждая пещера были им знакомы с детства.

После недолгого отдыха, подкрепившись ужином, Овнан разбил свой отряд на три части, и когда враг спокойно погрузился в сон, с трех сторон с громкими криками напал на него и стал нещадно истреблять.

Овнан велел своим воинам при каждом ударе кричать: «О, святой апостол!» — в честь апостола Фаддея. Этот возглас раздавался в горах тысячеголосым эхом. Враг не мог найти дорогу в густых зарослях и падал под ударами меча. В ночном мраке раздавались стоны раненых и крики беглецов. Воинственные возгласы сасунцев приводили Овнана в необычайное волнение.

Поэтому, когда бой кончился и разноязычные крики постепенно умолкли, в в лесу зазвучал армянский говор, Овнан возблагодарил бога и горны запели псалом.

Когда же взошло солнце, сасунцы, увидев бранное поле, усеянное трупами врагов, ущелье, куда они сбрасывали их со скал, подсчитали свои незначительные потери и богатую добычу, — они поняли, что все это явилось результатом искусного командования их военачальника. Радости сасунцев не было границ. Не зная, как выразить Овнану свою признательность, воины решили отобрать из своей добычи все золото и серебро и подарить его Овнану. Расстелив перед ним плащ, они стали бросать на него золотые монеты, ожерелья, запястья и другие драгоценности. Овнан долгое время не обращал на это внимания, а когда понял их намерение, собрал всех воинов и сказал им:

— О мои дорогие братья, мои любимые хутинцы! Неужели это ничтожное золото должно доказать вашу любовь ко мне? Неужели без этих даров я не знаю вас? Ваша храбрость и повиновение вашему брату, избранному вами же в начальники, мне дороже всякой награды. Пойдите и разделите между собой всю добычу, а захваченные вами съестные припасы поберегите, чтобы сдать в хранилища. Знайте, что нам предстоят еще более трудные бои, ибо армия врага сильна и многочисленна. Не надо приходить в уныние, будьте смелее и умейте выжидать. А меня сейчас оставьте, я доволен своей судьбой. Того, что у меня есть, достаточно, ибо мне нужен только кусок хлеба, простая одежда и мое оружие. Пойдите же, дети мои, пойдите, братья мои, и старайтесь всегда довольствоваться малым.

Когда Буга узнал о своих потерях, о постигшем его поражении на пороге Армении, он, мечтавший захватить всю страну без сопротивления, был ошеломлен, но строго запретил говорить об этом, чтобы армяне не воодушевились, а его войска не приуныли. Он вновь собрал большое войско и со всех сторон напал на Сасун, отрезав к нему все пути.

Овнан со своими храбрецами находил дороги там, где их не было, и неожиданно налетал на разбросанные повсюду разноязычные вражеские отряды. Он истреблял, а когда неприятель получал подкрепление, отступал к себе в горы. Там Овнан пополнял свои ряды и грозовой тучей снова обрушивался с высот. Отряд становился громом и молнией, осыпая градом стрел варварские войска.

Обе стороны в боях не знали пощады, пленных оставляли в живых как орудие мести, чтобы уничтожить, когда будет нужно. Если арабы брали сасунца в плен и в пытках умерщвляли перед своими же горцами, сасунцы мстили им и бросали в стан Буш десять арабских голов.

Арабские войска роптали: «Какая выгода воевать с этими нищими горцами? Даже если мы захватим весь Сасун, от этих камней нам ничего не получить». Буга вынужден был переменить тактику и пустить в ход оружие, которое не раз приносило ему победу над армянами. Он отправил к храброму вождю сасунцев Овнану своего посланца, чтобы уговорить его прийти с поклоном к «законному царю». Буга клялся святынями своей веры, что ни Овнану, ни его горцам ничего не грозит, лишь бы они прекратили свой мятеж.

Когда арабского посланца привели к Овнану и сняли с его глаз повязку, он увидел сидящего на скале обыкновенного человека, у ног которого лежали щит и копье. Ему не верилось, что это и есть тот самый легендарный вожак горцев Овнан, имя которого было известно самому багдадскому эмиру.

Военачальник сасунцев даже не взглянул на араба, но когда тот истощил все свое красноречие и замолчал, он поднял на него горящие, как уголь, глаза.

— Пойди, — сказал Овнан, — и скажи своему военачальнику, что хутинцы, хоть и простодушны, как все горцы, но не так глупы, чтобы верить арабам и их лживым клятвам. Если бы князь Багарат и другие армянские нахарары и князья послушались нашего совета и вместо того, чтобы поверить вам, взялись за оружие, — они не подверглись бы стольким унижениям и пыткам, не были бы вынуждены отречься от своей веры, а Армения не попиралась бы вашими нечестивыми ордами и не превратилась бы в жалкие развалины.

К несчастью, наши князья очень легковерны и нередко бросаются в ваши объятия, а вы лицемерно гладите их по плечу. Но здесь, в этих горах, пусть знает Буга, нет ни князей, ни нахараров, ни знати, ни азатов, ни одного слуги и ни одного раба. Здесь нет людей, которых можно обмануть. Здесь все готовы биться насмерть. Мы оставим свое оружие только тогда, когда освободим свою страну. Мы не верим ни вашим словам, ни вашим обещаниям. Только в одном ошиблись мои воины: не надо было тебе завязывать глаза. Я тебе покажу дорогу в наши горы, чтобы облегчить Буге его новый поход, а эмиру — его месть.

Овнан поднялся и повел посланца в горы, где на недосягаемой высоте виднелось прибежище женщин и детей. Он показал ему собранные на вершинах гор обломки скал, откуда рукой ребенка можно было бы сбросить их и уничтожить несметное количество людей. Наконец, Овнан показал арабу построенные сасунцами укрепления, превратившие горы в неприступные крепости.

— А теперь пойди и передай привет от нас твоему начальнику, — сказал Овнан на прощание посланцу.

Когда гонец рассказал Буге, как принял его Овнан, тот заскрежетал зубами от злости и велел предать еще большим пыткам бедных городских жителей, по простоте своей поверивших ему и оставшихся в Двине. Многие из них стали жертвой меча или были вынуждены купить свою жизнь ценой вероотступничества.

Тяжело было Овнану слышать об этих ужасах. Каждый день к нему приходили беглецы и рассказывали о злодеяниях арабов. Стоя на скале, он орлиным взором следил за движением вражеских полчищ, и когда однажды заметил оттуда, что арабское войско, оставя окрестности Сасуна и Таронскую долину, направлялось в область Апауни, он спешно собрал своих храбрецов, напал на последние полки арабов, рассеял их и разбил наголову. Когда же враг обрушил на них всю свою силу, сасунцы поднялись в горы и укрепились там.

Буга, возмущенный тем, что стал игрушкой в руках этих «диких» горцев, укрепил находящиеся в окрестностях крепости и монастыри и заполнил их войсками, чтобы закрыть дорогу Овнану. Но Овнан, потерявший свободу передвижения, все же не успокоился. Не было дня, чтобы не проходил слух об Овнане, которого видели то в Тароне, то с небольшим отрядом у Багеша, где он разбил арабские отряды, а когда арабы двигали в Багет войска, узнавали, что Овнан уже в области Рштуник сражается с арабскими войсками и отбивает у них пленных армян. Быстрота и дерзость его нападений были поистине изумительны, С отрядом в тридцать человек он нападал на сотни арабов. Страх при одном упоминании его имени был так велик, что, услыхав о появлении отряда Овнана, арабы предпочитали как можно скорее уйти.

Овнан в своих походах не переставал вспоминать о совете князей в Багаране и ждать ответа от спарапета Смбата. Он хоть и не очень верил во все это, но все же постоянно расспрашивал беглецов, не начались ли военные действия Ашота и Смбата. Но отец все еще находился в Моксе, а сын путешествовал по областям Айрарата и Вананда. Кто говорил, что он собирал там войска, а кто уверял в обратном, что он призывал всех к миру и покорности. Из таких противоречивых слухов трудно было узнать что-нибудь определенное.

Поэтому, предав все божьей воле, Овнан вернулся в горы Сасуна и, увидев, что здесь царит спокойствие, взял с собой небольшой отборный отряд и направился в Васпуракан к владетельному князю Ашоту Арцруни. Он слыхал, что князь собирает силы и готовится напасть на врага. Овнан очень быстро дошел до области Бзнуни и с ужасом увидел, как разорен некогда цветущий край. Село Норашен, куда он пришел, было совершенно разрушено, жители перебиты и только изредка из разрушенных домов выползали отставшие от своих частей арабские воины. Сасунцы легко справились с ними и истребили их, но что из того? В селе не осталось ни души, арабы не пощадили даже грудных младенцев.

Военачальник Жирак, заместитель Буги, дошел до столицы области Рштуник и, взяв в плен множество армян, на аркане, подобно стаду животных, погнал их на продажу.

Овнан сидел среди развалин Норашена, где решил переночевать со своим отрядом, когда подъехавшие стражи доложили ему, что со стороны Охца к Норашену движется большой отряд. У Овнана была привычка воздвигать вал и укреплять место стоянки отряда. Поэтому, приказав погасить все огни и сохранять полную тишину, он взял с собой одного воина и отправился к околице. Притаившись среди развалин, Овнан услыхал несколько слов и понял, что это был армянский отряд и притом, судя по говору, уроженцев Мокса.

В темноте он узнал спарапета Смбата, скакавшего впереди, окруженного телохранителями.

Не медля ни минуты, Овнан поднялся на полуразрушенную стену и изо всех, сил крикнул, заглушив конский топот.

— Князь Смбат, спарапет армянский!

Отряд при звуках его голоса остановился.

— Куда ты спешишь? Остановись, твой путь приведет тебя к врагам так же, как произошло с твоим братом! О нахарары, о азаты армянские! До каких пор вы будете так простодушно жертвовать собой, своей верой, своей нацией, своим народом? До каких пор будете следовать неразумию, которое вы считаете мудростью? Жаль, очень жаль, что вы сами предаете себя в руки нечестивцев! О, если бы вы только предавали себя!.. Но это приводит к тому, что вы изменяете своему народу, становитесь презренными рабами, сподвижниками Буги. Вместо вознаграждения вас ждут цепи и темницы. Мать-Армения станет большой могилой и будет оплакивать тогда не только своих детей, но и тех своих сыновей, которые стали единомышленниками палачей, предателями своих братьев.

Этот зычный голос, раздавшийся внезапно во мраке ночи, заставил содрогнуться Смбата.

— Кто ты такой? — воскликнул он. — Зловещий провидец, во всех добрых начинаниях видящий Только злое? Каждый шаг ты толкуешь во зло, словно ты один любишь свой народ, а все остальные армяне — предатели и изменники родины. Или ты один скорбишь при виде ее несчастий? Что же, по-твоему, сердце Смбата не кровоточит из-за постигших нас ужасных бедствий?

— Князь, если ты и вправду любишь свой народ, не не надо тебе ехать в Хлат, не езди к Буге. Там притаилась смерть не только для тебя и твоих близких, но и для всего армянского народа. Верни своих храбрецов, вооружи их руки для войны, а не для цепей. Не путай зла с благоразумием. Благоразумие требует от нас оставаться дальше от клятвонарушителей и ложных обещаний. До каких пор и сколько раз еще должны армяне испытывать этого врага?

— Кто бы ты ни был, человек, но в такой темноте говорить и спорить невозможно. Найдем себе пристанище и там побеседуем.

— Где теперь пристанище и жилье для армян, спарапет Смбат? Я днем обошел весь Норашен и нашел здесь только развалины, я искал людей, но нашел двуногих зверей. Что ты надеешься найти во мраке?

— Спешимся, молодцы! — приказал спарапет.

Отряд спешился, а сам Смбат пошел на голос Овнана.

— Мне идти к тебе, или ты подойдешь ко мне? — опросил он.

Овнан спрыгнул со стены на дорогу и подошел к князю.

— Я всегда готов пойти на зов и подчиниться тому, кого бог поставил во главе народа. Но на мне священный долг: я должен предупреждать их об опасности, особенно, когда опасность очевидна.

Смбат подошел ближе и, разглядев при свете звездной ночи сверкающие глаза Овнана, голос которого уже будил в нем воспоминания, остановился и протянул ему руку.

— Овнан, где бы мы с тобой могли наедине поговорить? — спросил он.

— Где и когда ты пожелаешь, — был ответ.

— Тогда пойдем. Ты, должно быть, уже нашел пристанище себе и своим людям. Надеюсь, ты не один?

— Все село разрушено. Я со своими товарищами устроился, как смог. Мы довольствуемся просяными лепешками, но что будете делать вы? Есть ли у вас припасы, есть ли ячмень для коней?

— Мы такие же воины, как ты, — вздохнув, сказал Смбат. — Наши кони могут иногда пробавляться и сеном. Мы не раз дрались голодными двадцать четыре часа подряд. Мы достойны твоих укоров, ибо вины у нас много, но не укоряй в злонамерениях полководца из рода Багратуни, поседевшего на поле брани. Это тяжко слушать, и ты не должен был этого мне говорить.

— Прости, великий князь, — ответил Овнан, заметив при этом, что рука старого спарапета дрожала от волнения, как и его голос. — Мне и в голову не приходило упрекать тебя, и если в моих словах тебе почудился намек на твою особу, пусть он обрушится на меня. Твоя жизнь нужна Армении, и только мысль о спасении родины заставила меня перейти границу в речах.

— Забудем этот разговор, Овнан, ибо времени у нас мало, а мне надо поговорить с тобой.

Так, беседуя, дошли они, наконец, до церкви. «Хотя бы на одну ночь найти нам приют в божьем доме», — сказал князь. Телохранители принесли зажженный факел, но не успели они сделать и нескольких шагов, как увидели трупы мужчин, женщин и детей, наваленные друг на друга. Пол был скользким от сгустившейся на нем крови. Содрогнувшись, они попятились назад. Смбат приказал воинам найти другое место, а сам об руку с Овнаном продолжал бродить по разоренному селу, пока воины не обернулись и не доложили, что нашли подходящий кров.

Их отвели в комнату, которую успели уже убрать коврами, и здесь первый великий нахарар Армении и простой горец из Сасуна долго беседовали, сидя друг против друга. В результате этой беседы Овнан окончательно убедился в том, что армянское нахарарство — это многоголовый вишап, ведущий страну к гибели, ибо узнал от спарапета, что и Ашот Арцруни, который готовился к войне с арабами, тоже колеблется, так как его нахарары не единодушны с ним.