Наши два путника возвращались из монастыря так же молча, как и ехали туда, только старик, склонившись над мулом, наблюдал за молодым князем и видел, что лицо его прояснилось — не было больше той грусти и озабоченности, что раньше. Время от времени он гладил коня по шее, радостно смотрел по сторонам, словно и природа должна была улыбаться ему. Внезапно он обратился к старику:

— Отец, ваша мать-игуменья — необыкновенная женщина, я в жизни не встречал таких, как она.

— Да, князь, весь наш край: и армяне, и грузины, и греки — прославляют добродетель и мудрость нашей княгини. А мы, ее подданные, все до последнего, после господа бога, прости мой грех, поклоняемся ей, как богоматери.

Слова старика произвели на юного князя сильное впечатление. Не успели они доехать до Смбатавана, как, не сходя с коня, он велел своему отряду сесть на лошадей, передал старосте мешочек с золотом для крестьян и ласково простился с ним.

Отряд князя Ашота, вместо того чтобы ехать в Артаган, свернул на дорогу, ведущую в Карин, так как он слыхал, что от страха перед Бугой католикос собирался ехать в Карин, а оттуда в Грецию.

Князь надеялся нагнать его в Багаране и передать ему письмо игуменьи.

Когда же он доехал до Багарана и отправился в цитадель к Ашоту Багратуни, то нашел его в большом огорчении. Князь Багратуни получил сразу два тяжелых известия — первое о смерти католикоса Иоанна, второе — приказ Буги его отцу-спарапету явиться к нему. Спарапет находился в Моксе.

Молодой Багратуни послал к отцу гонца с неприятными известиями и стал жаловаться гостю на трудные времена, особенно на сасунцев, опять в корне испортивших отношения с арабами, которые отец и он с таким трудом стали было налаживать. В то время, когда они надеялись хоть немного смягчить сердце этого чудовища Буги, те своими новыми дерзкими действиями испортили все.

— Ты не слышал о новых «геройствах» сасунцев?

— Нет. Есть что-нибудь новое?

— Отряд сасунцев спустился с гор, дошел до самого Двина и там почти на глазах у Буги повесил трех армянских нахараров: Мушега Вагевуни, Ваграма Труни и Ваграма Гнуни, обвиненных в том, что они предали князя Ашота и стали причиной падения крепости Нкан. Весь Двин, армяне и арабы, потрясенные этим зрелищем, прочитали на груди повешенных об их преступлениях и вынесенном на законном судилище приговоре, исполненном военачальником Овнаном из Хута.

Можешь представить себе молчаливое ликование армянского населения и одновременно страх и бешенство Буги. Сейчас же четыре крупных арабских полка были отправлены на розыски сасунского отряда со строгим приказом: во что бы то ни стало настигнуть и взять в плен. Эту весть мне привез мой гонец, а немного погодя гонец Буги привез приказ моему отцу спарапету: немедленно явиться к этому нечестивцу. Вот в каком мы сейчас состоянии. Да поможет нам бог, посмотрим, что нам готовит эта весна, какие еще бедствия нас ожидают…

Ашот Сюнийский, узнав о смерти католикоса, почал за лучшее вернуться в Сюник и, простившись с князем Багратуни, переправился через замерзший Ахурян в противоположную долину.

Не успели сюнийцы проехать несколько часов, как увидели у подножья Арагаца два отряда, стоявшие друг против друга. Небольшой отряд, занявший прочное местоположение, оказался армянским, а другой, судя по их белым покрывалам, был, несомненно, арабским.

Не колеблясь ни минуты, Ашот воскликнул: «На помощь нашим братьям!» — и отряд стремглав помчался за ним. Ашот скакал впереди, размахивая мечом. Армяне тронулись им навстречу. Как оказалось, отряд, действительно, был небольшим, около ста пятидесяти сасунцев и около тридцати всадников, людей знатных, храбрых и сильных. Трое всадников в стороне от остальных наблюдали за подъезжающими, это были хорошо знакомые нам Овнан, Гурген и Хосров. Когда Ашот подъехал к ним, его встретили очень приветливо, а Гурген сказал, что они решили уже выступить, но сейчас подождут, пока лошади приезжих братьев немного отдохнут. Ашот охотно согласился, и после недолгой дружеской беседы отряд выстроился. Конники, имея в середине пеших сасунцев, лавиной ринулись с холма на арабов. Враги — их было больше тысячи — встретили их радостными возгласами, уверенные в своей победе, но все их усилия оказались тщетными против небольшого пешего отряда, ощетинившегося копьями. С правого крыла на них бросался Гурген, нанося своим огромным мечом смертельные удары, а слева сюнийцы дрались, как львы, и их князь Ашот с криком: «Братцы-сюнийцы, смотрите не позорьтесь перед нашими братьями!» — наносил арабам удар за ударом.

Наконец армяне с радостью заметили, что арабский отряд обессилел и стал отступать. Тогда и они перестали его преследовать. У армян было только несколько человек битых и раненых, между тем как арабы потеряли около трехсот воинов. Возблагодарив бога, армянский отряд двинулся к Ахуряну.

Ашот хотел продолжать свой путь, но Гурген и Овнан убедили его присоединиться к ним, не потому только, что впереди его могла ждать опасность, а потому еще, что они решили составить полк мстителей, дабы защищать честь армянского народа и карать врагов и предателей. Эта цель стоила того, чтобы такой храбрый юноша, как Ашот, представлял в нем Сюнийскую область вместе с Тароном и Васпураканом. Сюнийский князь рассудил в уме, что до весны ему делать нечего, и охотно согласился на это. Отряд двинулся к Карсу, проехал Ахурян, представлявший собою надежный ледяной мост, и к ночи прибыл в Аргину.

Они провели приятный вечер, выделили аргинцам часть своей добычи и, расставив дозорных, спокойно заснули. Еще не рассвело, когда им донесли, что большое арабское войско двигалось к Карсу, чтобы перерезать им путь.

Тогда наши знакомцы решили по Артаганской дороге ехать к греческой границе, а если противник догонит их и осмелится напасть, разбить его и двигаться дальше.

Так через два дня пути они доехали до Артагана, но там неожиданное препятствие заставило их остановиться.

Гурген со своим передовым отрядом ехал впереди на расстоянии часа езды, когда внезапно греческий конный отряд окружил его и приказал разоружиться.

Для такого человека, как Гурген, этот приказ был невыполним, но он решил, что разумнее будет не прибавлять к арабским врагам еще греческих и стал уговаривать греческого начальника, говоря: «Мы ехали к императорской границе просить его защиты от преследования арабов, нам и в голову не приходит питать вражду к греческому народу и быть в тягость греческому государству».

Гурген добавил, что он и сам греческий князь, подданный императора, и даже по его милости владетель одной из греческих областей.

Но когда он увидел, что его слова приняли за трусость и греческие воины продолжают теснить и обезоруживать его людей, а их военачальник с мечом в руке бросается на него, — он крикнул:

— Вы хотите меча, вот вам, получите его! А ну, братья, с мечами на них!

Первой жертвой его меча стал сам начальник, и в несколько минут греческий отряд был рассеян. Греки бежали, оставя на поле боя более двадцати убитых.

Когда отряд во главе с Овнаном подоспел на помощь, Гурген уже допрашивал пленных. Выяснилась причина этого нападения. Один из князей Багратуни, Григор, по прозвищу Ишханик, владел по наследству крепостями Араманьяк и Ашхараберд на самой греческой границе.

Пользуясь этим, князь не платил податей ни императору, ни эмиру.

Военачальник каринских греческих войск решил положить конец этому беззаконию и осадил крепость Араманьяк. Его сторожевой отряд встретился с всадниками Гургена и был разбит ими. Спасшиеся бегством сейчас донесут греческим военачальникам о происшедшем, чем восстановят их против Гургена и Овнана.

Итак, небольшой армянский полк, взявший на себя роль справедливого мстителя, имел на правом крыле от себя греков, на левом — арабов. Четыре военачальника, число которых по сравнению с количеством воинов было велико, собственным примером воодушевляли воинов, готовых идти за ними в огонь и в воду. Они устроили совет, и Гурген вкратце рассказал о полученных им сведениях.

— Теперь я выскажу вам свое мнение, а вы решайте, ибо мы не можем терять времени. Возвращаться нам невозможно, надо идти вперед, сметая на пути все препятствия. Я хорошо знаю греков, так же как и ты, Овнан. Они большие мастера говорить и убегать, но воины нестойкие, в удачах глупы и заносчивы. Пока они сами не напали на нас, нападем мы и окружим их под крепостью Араманьяк. Тогда удача нам обеспечена.

— А какова численность греческого полка? — спросил Хосров. — Нам это надо бы знать.

— Судя по сведениям пленных, их немного — от трех до пяти тысяч. А если принять во внимание греческое хвастовство, то и трех тысяч не будет.

— А сколько войска у Ишханика? — снова спросил Хосров.

— Сто, ну самое большее двести человек, но отборные молодцы, я их знаю.

— Чего же мы ждем тогда? — воскликнул Ашот. — Едем, не теряя времени.

— А ты, Овнан, молчишь, — сказал Гурген.

— Накормим немного ребят и двинемся, — ответил Овнан и поднялся с места.

— В крепости Араманьяк этой ночью хорошенько поужинаем! — весело воскликнул Ашот, потирая руки.

— Молодец, парень! — рассмеялся Гурген и, обняв Ашота, привлек его к себе. — Бог тебя послал нашему маленькому войску на радость, посмотри, даже Овнан, и тот улыбается. Это великий дар. Вот какими должны быть наши княжичи! Ты всегда так весел и так храбр, не правда ли?

— Сюнийцы всегда храбры. А моя радость вот уже несколько месяцев как была омрачена. Дай бог долгой жизни и счастья тому ангелу, той женщине, которая вернула мне радость и вселила в сердце надежду. Выпьем за ее здоровье! — И взяв из рук телохранителя большую серебряную чашу, залпом выпил ее.

После этих слов наступило недолгое молчание. Овнан и Гурген посмотрели сначала на юношу, а потом вдаль, они оба подумали о собственных сердечных ранах. Один Хосров был спокоен и, закусив, поднял чашу.

— За эту женщину, — воскликнул он, — раз ты ее назвал ангелом.

— Ей богу, это ангел! Я в жизни не встречал такой женщины. Я видел ее только час, но по всей окрестности и стар и млад благословляет и восхваляет ее. Она мать всех несчастных, и, как говорил один старик, крестьяне ее называют богоматерью.

— Дай-ка, парень, сюда чашу, — сказал Гурген телохранителю, выполнявшему обязанность виночерпия. За здоровье этой женщины, этого бесподобного ангела, которая является матерью несчастных и приносит счастье молодым сердцам!

— За здоровье ангела, — сказал Овнан и по своему обыкновению выпил стакан воды.

— Пьешь воду? — опросил изумленно Ашот.

— Вот уже несколько лет как я пью только воду. Но пора двигаться. Вот ребята уже готовы, — сказал он и поднялся.

Не успел наш отряд проделать получасовой путь, как показался греческий полк численностью около тысячи человек. Громкий голос Гургена дал знать всем:

— Прославим бога, сыны Армении! Враг посылает к нам свои войска понемногу!

Овнан обратился к своим хутинцам:

— Сначала стрелы, потом копья и только в конце мечи! Смотрите же, храбрые сасунцы! Ни одной промахнувшейся стрелы и ни одного удара впустую!

И верно, когда враг подошел ближе, одни сасунские лучники ранили сто пятьдесят человек, и небольшой отряд, не дав грекам опомниться, напал на них. Излишне рассказывать, что делали Гурген, Овнан, Ашот и Хосров. Пот их мешался с вражеской кровью, снег покрылся трупами. Немного спустя, когда бой закончился, армяне подсчитали свои потери — убитых не оказалось, а раненых было только несколько человек. Они возблагодарили бога за удачу и продолжали продвигаться вперед, чтобы не дать врагу опомниться.

Когда греки добежали до своих и рассказали о поражении, воинов объял страх. Беглецы рассказывали, что силы армянского полка непобедимы, и каждый из них исполинского роста, цвет лица черный, как у сатаны, и что их не сто и не двести человек, а бесчисленное множество. Когда эти преувеличенные сведения дошли до самого военачальника и всего войска, ими овладело уныние.

Раздался приказ сняться с места и уйти по дороге в Карин. Греки отступили с такой поспешностью, что оставили у крепости Араманьяк очень много добычи. Армяне успели задержать еще несколько отставших греческих воинов, но Гурген велел освободить их.

Осажденные в крепости армяне не могли понять причины такого бегства и появления небольшого отряда и хотели было уже послать людей, чтобы узнать в чем дело, когда Гурген отправил одного из своих телохранителей к Ишханику с извещением обо всем, что произошло. Обрадованный Ишханик спустился вниз и пригласил в крепость всех своих храбрых соотечественников и освободителей.

Уже наступила ночь, когда под сводами крепости послышался лошадиный топот и шум сотен шагов.

Ашот радостно вскричал:

— Я вам сказал, что этой ночью мы гости князя Араманьяка?

— Кто этот юный князь? — спросил Ишханик.

— Это радость нашего небольшого воинства, — ответил Гурген.

— Если по результату судить о численности, то я в жизни не видел большего воинства, чем сегодня. О вашей радости я могу судить также.

— Это князь Ашот, сын Бабкена Сисакана. Храбрый, жизнерадостный и милый юноша. Не говорю о его внешности и красоте, но если ты хочешь, чтобы дела твои пошли хорошо, смотри ему в лицо.

— Выходит, что вы в лице этого юноши нашли не только радость, но и счастье.

— Слово счастье не идет к нынешней участи Армении. Но сегодня день удачи, оставим на завтра наши заботы и думы, а сейчас отдохнем и повеселимся.

Владелец крепости велел принести воды, гости помылись и привели себя в порядок. Залы осветились, в каминах запылал огонь, раздались музыка и пение гусанов, столы в изобилии покрылись всевозможными явствами, винами и отборными фруктами.

Ишханик то спускался вниз, словно не доверяя своей прислуге, то входил к воинам убедиться, хорошо ли их кормят, есть ли у них вино, готовы ли постели. И снова приказывал ничего не жалеть для этих храбрецов.

Когда все уселись за столы и Ишханик жестом руки пригласил всех угощаться, Гурген удержал его руку.

— Вахрич! — крикнул он. — Где же брат Овнан?

— Внизу, ужинает с сасунцами.

— Как я могу ужинать без него?

— Кто это? Пойду приведу, — сказал, вставая, Ишханик. Гурген вышел за ним и, увидев, что Овнан отнекивается, сказал:

— Овнан, из любви ко мне можешь поступиться сегодня покоем, — и взял его под руку.

— Перед твоей любовью не устоишь, как и перед силой твоей руки, — сказал Овнан. — Не пройдет и года, как тебя будет знать вся Армения.

— Я рад твоему предсказанию, а пока пойдем веселиться. Даже зимой бывают ясные дни, почему же не иметь их и нашим сердцам?

Итак, собравшись вокруг стола, все ели, пили и веселились. Овнан тоже казался веселым, на его грустном лице играла улыбка, а когда музыканты заиграли и певец запел песню, где повторялись слова:

— он закрыл глаза, ибо вспомнил, как двадцать семь лет тому назад чистый ангельский голос напевал эту песню в розовом саду. Неужели ушедшие дни могли бы вернуться, весна могла оживить мертвую розу, могли воскреснуть из мертвых любовь и радость?..

Вот о чем он думал, когда, закрыв глаза, притворился спящим. И был только один человек, кто следил за каждым его движением, ибо он один знал его тайну. Это был Хосров, который с каждой минутой все больше уважал его, видя его бескорыстие, беззаветную и самоотверженную преданность родине и презрение к славе.

Пир продолжался. Овнан кивнул Гургену и ушел к сасунцам отдохнуть. А Хосров, сидя за столом, беседовал с Ашотом Сюнийским, стараясь выведать у него тайну ангела, за здоровье которого так горячо и так охотно пили в тот вечер за скромной трапезой на снегу.