Неизвестно, сколько времени оставались они в таком положении, как Овнан внезапно почувствовал, что Васкануш покачнулась. Заметив, что она падает, он подхватил ее, как ребенка, и усадил на диван.

Ужас охватил его, когда он увидел мертвенную бледность, покрывшую ее лицо, побелевшие губы и закатившиеся глаза.

— «О господи, — шептал Овнан, — вот как ты услыхал мою просьбу, как наказал меня. Я для себя просил смерти».

Закаленный воин, знавший только войну и кровь, Овнан не имел понятия об обмороках, он знал только жизнь и смерть, а состояния между ними не представлял себе. Он раскрыл окно, распустил дрожащей рукой завязки на ее девственном теле. Он хотел дать ей воды, но губы ее были плотно сжаты, и холодная вода пролилась на белоснежное тело. Легкое содрогание дало знать Овнану, что жизнь билась в ней. Он стал растирать ей руки и ноги, обвевать ей лицо и грудь. Но вот она задышала, губы ее разомкнулись, и глаза раскрылись. «Боже, боже, что это за благодать…» — прошептал Овнан. Васкануш глубоко вздохнула и села. «Где я?» — спросила она, — «Здесь, моя госпожа».

— Овнан, побудь здесь, не уходи… О, каким долгим было одиночество, — сказала она и вновь потеряла сознание. Он опять стал растирать ей руки и обвевать лицо, когда, наконец, с радостью увидел, как его госпожа выпрямилась и села. Краски вернулись к ней, она поправила свою рясу и рукой указала Овнану, чтобы он закрыл окно и дал ей воды. Буря прошла, княгиня сидела на диване, а Овнан, чувствуя себя виноватым, стоял на коленях, боясь, чтобы снова не повторилось то же самое.

— Подойди ко мне, Овнан, — произнесла, наконец, Васкануш. В ее слабом голосе слышались повелительные нотки. Но бедный горец, словно ослепленный ярким солнцем, для которого мир много лет казался мраком, не решался смотреть на нее. Он робко приблизился к ней и опустился на колени.

— Рассказывай же, Овнан… сколько лет уже, как мы расстались… Что ты делал все это время? Тебе не о чем мне рассказать?

— О чем рассказывать, моя госпожа…. Прошло двадцать семь лет, я многое пережил за это время. Какими краткими были те бесценные дни и бесконечными эти годы! Я каюсь в своей вине, я совершил великое преступление. Несчастное, жалкое существо, я осмелился поднять глаза на такого ангела, как ты. Но можно ли было видеть тебя, знать тебя и не любить? Мое бедное сердце говорило мне: «Бога видеть не дано человеку, но любить его каждому человеку, каждому сердцу и каждому уму — это божественная заповедь. Если ты видишь божью благодать в этом высшем существе, если можешь удержаться, — не люби, но так как ты не в силах, — люби и люби безнадежно», Я был доволен своей судьбой, когда безмолвно поклонялся тебе, был доволен тогда, когда уходил из дворца Багратуни, по одному звуку твоего голоса выполняя твой приказ, слыша только одно слово из твоих уст «Овнан», видя тебя хотя бы издалека, заметив тень твоей одежды… Я поднимался на вершины своих гор и часами, в одиночестве, жил этими воспоминаниями. Я чувствовал себя на небе, и мне казалось, что я самый счастливый из смертных. Но мое дерзновение, то, что я вознесся в мечтах, оказалось неугодным богу, и он покарал меня. Я был достоин этого наказания, но когда я думал о том, что и ты, мой бесподобный ангел, страдаешь, ты, созданная быть царицей, носить багряницу и виссон, находишься в заточении за мои прегрешения, — вот чего я не мог простить себе. Я не осмеливался показаться тебе на глаза и просить прощения.

— Ты знал, Овнан, где я?

— Первые десять лет не знал. Два года я, как бродяга, скитался по всей Армении, не решаясь назвать тебя, ожидая ответа только от судьбы. Наконец, отчаявшись, я уехал в Грецию, был там солдатом, но не смог жить без родной земли и вернулся в Тарон. Наши горцы заставили меня взять на себя некоторые обязательства, и я решил покончить с бесполезной жизнью. Я отправился к князю Багарату по делам сасунцев. Там случайно я и узнал, моя госпожа, что ты находишься в Артанушском монастыре.

— И ты не подумал хоть раз придти сюда?

— Должен признаться, что я каждый год приходил сюда и на противоположном берегу Чороха, прячась в кустах, как и подобало такому преступнику, как я, ждал твоего появления. И когда я видел тебя прогуливающейся в одиночестве, я коленопреклоненно просил бога, чтобы он дал счастье моей госпоже. Я мечтал услышать твой голос, но шум Чороха заглушал все звуки. Довольный и счастливый встречей, я возвращался к себе в Сасун. Только этим летом я не смог побывать здесь.

— Встань, Овнан, садись рядом и выслушай меня.

— Прости, моя госпожа, в таком положении я самый счастливый человек на свете, и если бы, погрузясь в вечность, я так и остался бы пребывать у твоих ног, она стала бы для меня раем.

— Я приказываю тебе, Овнан, и ты не покоряешься? — ласково сказала Васкануш и, взяв его за руку, усадила рядом. — Я не хочу, чтобы ты считал свою любовь ко мне преступлением. Я не хочу, чтобы ты ставил глупые человеческие законы выше божеских. Я тебя любила, люблю и всегда буду любить. Я горжусь тобой. Все, что ты делал, особенно за последнее время, мне известно. Я не знала только о том, что ты приходил сюда, чтобы меня видеть. Я могла бы быть счастлива с тобой в моем одиночестве, но бог захотел только последнего, потому что люди осмелились исковеркать его законы. Родители приносят в жертву обычаям и высокомерию своих детей и свою родительскую любовь.

Наша знать, которая смотрит с презрением с высоты своего величия на простого человека, считая, что он создан для выполнения ее прихотей, потому и наказана и влачит жалкое существование в цепях рабства. Есть ли нахарарский род, который не имел бы близких в Багдаде? Что сделали наши нахарары для спасения своей родины от разорения и унижения?

Двери этого монастыря, который ты называешь тюрьмой, потом для меня открылись, и я легко могла бы вернуться к былой роскоши. Но я не захотела. Не захотела потому, что знала: Овнан любит меня, и я его люблю, не захотела, потому что знала — по возвращении меня выдали бы замуж за человека бессердечного, не знающего любви и погрязшего в разврате, ибо среди нахараров очень редки благородные чувства и добродетель. Арабы у их ворот, а они, опьяненные вином и оглушенные сладострастной музыкой, не слышат, кто идет. Я вижу и сейчас, что грозит восточной и северной Армении, а они дремлют, ничего не понимая.

Да, Овнан, я не захотела вернуться в этот мир и предпочла провести остаток своих дней в этом монастыре наедине с богом, стараясь быть полезной народу по мере своих слабых сил. Я не могла стать соучастницей беззакония и притеснения. Я предпочла, как и ты, любить безнадежно, не снижать любовь до материального и пройти эту короткую жизнь для того, чтобы в другой, вечной жизни быть вместе.

Васкануш говорила, положив свою нежную руку на сильную, мужественную руку Овнана. Любовь придавала особый блеск ее прекрасному лицу.

Овнан, опустив голову, еле решался взглянуть на женщину, очаровавшую его с первого дня и с которой он ничего в мире не мог бы сравнить. От одного взгляда ее глаз он трепетал, как ребенок.

Васкануш встала и, посмотрев на Овнана, поняла, что он принял это как знак прощания. Она сказала смеясь:

— Нет, Овнан, еще не время уходить. Сегодня мы вместе поужинаем. Отказавшись от всех мирских радостей, хочу один раз вкусить это удовольствие. Египетские пустынники ели два финика и кусок хлеба и называли эту трапезу любовью.

Говоря это, она взяла Овнана за руку и через потайную дверь повела его в маленькую комнату, где был накрыт непритязательный стол и стояло два стула. Княгиня села. Овнан последовал ее примеру, но сидел, как на шипах, покорный каждому ее взгляду.

Васкануш налила вина и, посмотрев на Овнана, со словами «за наш вечный брак» пригубила и протянула ему чашу. Овнан выпил вино до последней капли. Васкануш, смотревшая на него, спросила:

— Сколько времени, Овнан, ты не пил вина?

— Двадцать семь лет, моя госпожа. Мои лишения были ничем, когда я вспоминал тебя, зная, что ты, княжна Багратуни, выросшая в золоченых палатах, из-за меня заточена в монастырь. Я, простой горец, с детства привыкший к лишениям, для меня вино и вода были равны, тем более, что я поставил себе целью там, в раю, пить небесное вино. Но чашу райского вина бог дал мне вкусить еще сегодня, преклоняюсь перед его милостями и его ангелом. Откуда ты, моя госпожа, знаешь, что я не пил вина?

— Я это знала и раньше, а вчера, когда ты ужинал с князьями, я в эту дверь наблюдала за каждым твоим движением.

Хотя вина было выпито всего одна чаша, но, получив ее из рук Васкануш, которая пригубила из чаши, Овнан стал смелее. Лоб его прояснился, глаза обрели природный блеск, в них, вместо обычного огня, сияла нежность. Женское очарование смягчило его, превратив льва в ягненка. Овнан смеялся от всего сердца, горечь которого была омыта обильными слезами.

Ужин длился долго. Влюбленные рассказали друг другу о пережитом за эти годы, о своих чувствах, иногда смеясь, иногда плача, до тех пор, пока Васкануш не поднялась. Пора было расстаться.

Когда они вошли в первую комнату, Васкануш спросила:

— Доволен ли ты, Овнан, моим гостеприимством?

— Безмерно, моя госпожа.

— Хочу, чтобы радость сегодняшнего дня сохранилась до следующей встречи здесь или там, — княгиня указала пальцем на землю и небо.

— Ты знаешь, моя госпожа, что значат для меня твое слово и один твой намек?

— Да не покинет тебя господь, мой любимый Овнан.

И протянула ему руку. Овнан опустился на колено и покрыл поцелуями дорогую руку, а княгиня наклонилась и, взяв обеими руками его голову, запечатлела на его лбу поцелуй.

Оставив Овнана, она пошла к двери маленькой комнаты и сказала на пороге:

— Завтра на рассвете ты увидишь меня в последний раз на монастырской стене, — и закрыла за собой дверь.

Овнан поднялся, вытер слезы счастья, взял оружие и вышел, боясь, чтобы кто-нибудь не прочел на его лице безмерной радости. Он также радостно дошел до Смбатавана, и все видели, как разгладились морщины на его челе.

Излишне рассказывать, что, когда Васкануш на следующее утро поднялась на монастырскую стену, она увидела на противоположном берегу Чороха колено преклоненного человека, который, заметив ее, простер к ней руки.

В тот же вечер матери-игуменье доложили, что и следа арабов не осталось в окрестностях Карса. На следующее утро староста Татос от имени княгини поблагодарил Овнана и сасунцев.

Отряд выступил из Артануша. Благодарный народ далеко провожал его, благословляя за оказанную помощь.

А Овнан со своими сасунцами бодро и беспрепятственно дошел до Тортума, где их ждало широкое гостеприимство князя Гургена.