Гурген тем временем продолжал разъезжать со своим отрядом по Васпуракану, Тарону, Апаунику и Андзевской областям, до самой греческой границы, наводя страх на насильников, и на радость притесненному народу.

Как-то, вернувшись из дальней поездки, он отдыхал в своем мардастанском замке, когда ему доложили о приезде Хосрова. Приезд старого друга очень обрадовал Гургена, особенно, когда он увидел старика веселого и в добром здоровье.

Друзья поужинали, побеседовали о многом, и в особенности о дальновидной политике князя Ашота Багратуни, подавшей повод к длительным спорам. Когда все уже разошлись, и они остались одни, Хосров, словно очнувшись от сна, сказал:

— О главной цели моего посещения, Гурген, я не забыл, а намеренно медлил — и достал запечатанное письмо.

Гурген взял письмо.

— Почерк Эхинэ! — воскликнул он, побледнев от волнения, но вместо того, чтобы вскрыть, продолжат смотреть на Хосрова.

— Читай, чего же ты ждешь?

«От княгини Андзевской Эхинэ князю Мардастана, Гургену Арцруни». При чтении этих слов руки Гургена дрожали. Впервые за одиннадцать лет Эхинэ писала ему.

— Какой ты еще юный, Гурген! — нетерпеливо воскликнул старик с еле заметной усмешкой. — Скорей же вскрой и прочитай!

«Мушег скончался. Если ты согласен стать отцом больного, осиротевшего мальчика и владеть Андзевской областью, не медли. Мы окружены врагами, и жадными властолюбцами. Поступай так, как тебе подскажет сердце. Эхинэ».

Гурген так и подскочил на месте. — И ты медлил с таким письмом! Неужели Эхинэ сомневается в моем решении? Едем, Хосров!

— Гурген, ты забыл, что друг твой постарел. Я ведь только что с дороги. Неужели нельзя потерпеть еще ночь?

— Ты прав, но я терплю вот уже девятнадцать лет. Все меня считали человеком, жаждущим крови и войны, ибо я не мог усидеть на месте и недели. Всем казалось, что война — для меня забава, но ты, Хосров, знаешь меня. Меня день и ночь пожирал сердечный огонь. Почему ты заставил написать это хитроумное письмо? Почему Эхинэ не пишет прямо о нашем браке?

— Ты неправ, говоря так обо мне и об Эхинэ. Я ей не давал никаких советов, потому что у этой женщины ума хватит на десять человек. Она меня просила приехать к ней. Когда я въехал в Кангуар, Мушег только что скончался. После пышных похорон Эхинэ откровенно рассказала мне о вашей любви, о которой я знал, хотя вы и не признавались мне. И хорошо делали, ваш долг был молчать, а мой — угадывать.

Она спросила меня, как поступить ей, матери и женщине? Рассказала, что Дереник Арцруни через игумена Духова монастыря заставил Мушега подписать новое завещание, пользуясь его слабоумием и старостью. Рассказала, как жадные князья Арцруни завладели областью Рштуник. Но эта женщина, пренебрегшая потерей области, не могла простить им потерю Гургена. При воспоминании об этом у нее дрожали губы и сверкали гневом глаза.

«Четыре года, — говорила Эхинэ, — под именем Мушега я правила этой областью, ты это знаешь, я сдерживала и сурово подавляла интриги, мятежи, измены и ссоры. Но теперь я вижу, как опять появляется на арене Дереник Арцруни, пользуясь покровительством своего тестя, князя князей Ашота. Я чувствую, что будут пущены в ход все средства: обман, деньги, вино — для того, чтобы только лишить наследства этого несчастного, больного мальчика».

Я тогда сказал ей, что нельзя терять времени, чтобы она сейчас же известила тебя, хотя и был уверен, что в благородном сердце Гургена любовь к Эхинэ живет вечно и что своим союзом Гурген и Эхинэ смогут противостоять всем Ашотам и Дереникам.

— Хосров, ты говорил прекрасно, так от всего сердца сказал бы и я. Ложись и отдыхай, а завтра рано утром мы выедем. Да, ты прав, если Эхинэ будет моя, я смогу презреть все силы мирские. Ты не представляешь себе ночи, проведенной в замке Рштуни, когда, вернувшись после восьмилетних скитаний, я узнал, что Эхинэ принадлежит другому. Если бы гора Артос свалилась тогда на меня, я был бы счастлив. Но что могут сделать слабые человеческие руки. И я, слабый человек, попросил бога о милости, не совершить ничего недостойного, отчего меня потом мучила бы совесть. Я мог бы предать связанного Мушега в руки курдов, мог бы двумя пальцами задушить Дереника, мог бы… Но что за глупости я говорю! Бог положил конец моим мучениям, и я счастлив, что со мной в эти радостные минуты мой любимый друг. Ты отдохни, а я пойду готовиться к отъезду.

Ночью Гурген сделал все распоряжения по Мардастану, приказал укрепить крепость, назначил хранителей и наутро с отрядом в тысячу отборных воинов выехал с Хосровом в Андзевскую область.

В то время, как, князь, занятый приготовлением к отъезду, нетерпеливо звал Вахрича, его слуга, который со всеми своими достоинствами и недостатками давно стал необходимым Гургену человеком, был в другом месте. Он спокойно сидел в запущенном саду вблизи Адамакерта за освещенным луной столом, на котором красовались жареные на вертеле куропатки и перепела, прекрасное васпураканское вино и груши из Хлата.

Напротив Вахрича сидел мужчина с длинной, всклокоченной бородой, в черной рясе и клобуке. Сад этот принадлежал монастырю, бедная церковь и ветхий дом которого свидетельствовали о его жалкой участи.

Вахрич, по-видимому, был под хмельком.

— Эх, святой отец, — говорил он. — Твой жалкий монастырь и это чудесное вино и груши не подходят друг к другу. Я не думал, увидев тебя у ворот, что у моей дичи окажется такое прекрасное окружение.

Монах, чьи блестящие глаза говорили о том, что и он недалеко ушел от Вахрича, был польщен его словами.

— Брат охотник, я люблю гостей, которые приносят с собой угощение. Твои куропатки и перепела поставили на стол это вино. Иначе скисшего вина у меня сколько угодно.

— Это вино достойно князей, — продолжал Вахрич. — Я встречал такое вино только раз, в Тароне. Из карасов князей Багратуни, помню, я наполнил им свои бурдюки. Бог знает, какой оно было давности.

— Это вино приходится сватом тому вину, брат охотник. Это товар князей Арцруни. Князь Дереник послал его мне в прошлом… нет, в позапрошлом году… не помню.

— Ты имеешь дело с великими людьми, святой отец, эти князья должны тебе построить новый монастырь.

— Это возможно. Умный человек должен пользоваться случаем. Ты, должно быть, бывал в церкви святого Карапета. Там есть монахи, живущие как свиньи. Я хорошо знаю эту жизнь, и если бы не моя сметливость, я так бы и остался там. Словом… Пока не удалось получить это. Еще бы немного, и я стал бы епископом!

— За то, чтобы ты стал епископом! — сказал Вахрич, выпив до дна кружку.

— А тебе удачной охоты! — ответил монах, не отставая от него. — Да, уже сколько раз я мог стать епископом. Вот-вот, думал, стану, и опять ускользало из рук.

— Разве это так трудно?

— А ты думал легко? И все же раза два это было нетрудно, вот, когда я несколько месяцев был писцом князя Ашота, отца Дереника… Но Ашота взяли в плен… И я потом получил только этот полуразрушенный монастырь. Тогда Дереник обещал посвятить меня в епископы Мардастана. Но он упустил эту область. Ну и из моих рук тогда вылетел мой сан.

— Эту кружку я осушу до капли за то, чтобы ты стал епископом, — сказал. Вахрич и выпил. Монах проворно последовал его примеру. Вахрич заинтересовался рассказом монаха и решил во что бы то ни стало узнать его тайну. Он, очевидно, имел дело с князьями Арцруни, а так как Вахрич не отделял себя от Гургена, то враги и друзья также у них были общими.

Найдя у ворот Адамакерта этого полупьяного монаха, друга князя Дереника, Вахрич решил не упускать случая. Он вместе с ним допил кувшин вина и вскоре убедился, что у монаха развязался язык.

— Жалко, чтобы такой умный монах, как ты, оставался в этой безлюдной местности. Князья — народ неблагодарный. Вот ты служил отцу, служил сыну, а чем тебя они отблагодарили? Кувшином вина. Я, конечно, не знаю, какую ты услугу оказал князю, но в такие трудные времена он должен был вознаградить тебя чем-нибудь другим.

— Услуга, оказанная Деренику, была необычной… Ну, не будем об этом…

Вахрич, хорошо зная, что кувшин уже пуст, все же поднял его над головой. Монах сейчас же позвал слугу и велел принести новый. Язык у него уже заплетался, глаза стали, как щелки, воспоминания о княжеской неблагодарности теснились в его голове. Вахрич, утешая его, подливал кружку за кружкой. Этот верный слуга не во всем соглашался со своим господином, он не понимал его великодушия и снисходительности, но и не решался что-либо советовать. Найдя в Мардастане этого монаха, приятеля Дереника Арцруни и врага Гургена, Вахрич решил выпытать все, что его интересовало.

— Я вижу, святой отец, что ты, как и я, несчастен. И тебе не встречался умный человек. Вот и я служил долгие годы одному князю, а когда он достиг славы и величия, то прогнал меня. Я, слава богу, сейчас не нуждаюсь ни в ком, ума у меня хватит, вот я и охотой промышляю.

— У какого князя ты служил?

— И он Арцруни, такой уж это неблагодарный род.

— Какой это Арцруни, душа моя?

— Гурген Апупелч, храбрый человек, но глупец из глупцов.

— Гм… Гурген… Хорошо знаю.

— Откуда же ты его знаешь?

— Так еще знаю!.. Однажды он был у меня в руках, как вот эта кружка.

— Неужели можно такого великана держать в руках? Сам Буга не сумел этого сделать. Удивительные вещи ты говоришь, святой отец.

— Хочешь верь, хочешь нет. Если сейчас он завладел Мардастаном, это только по глупости Дереника. Тут нет вины отца Мартироса. Он был в руках Дереника. И не моя вина, что католикос и князь князей стали рассыпаться перед ним и уговорили вернуть область Мардастан Гургену.

Язык у монаха заплетался, луна двоилась в глазах, а Вахрич, уже совершенно трезвый, в эту минуту понял всю суть его рассказа. Потому, стараясь скрыть свою радость, сказал:

— Святой отец, ты человек умный и бывалый. Ты и грамоте хорошо разумеешь, раз ты был писцом у Ашота Арцруни. А этот негодный князь, видно, тебя забыл.

— Я ему такую услугу оказал, что сам дьявол бы не смог. Я написал бумагу, которая принесла ему в приданое целую область. Что раскрыл глаза? Жаль мне моего труда… Столько хорошего я сделал, и для чего? Для этой разрушенной церкви. Целый год я скитался из страха перед твоим Гургеном. Потом только узнал, что он человек забывчивый, не помнит ни друзей, ни врагов… Больше не могу… голова… кружится… я здесь посплю…..

И он тут же растянулся и уснул. Вахрич лег рядом, укрылся плащом и в полудремоте провел ночь. Как только монах переставал храпеть, Вахрич открывал глаза, боясь, что он сбежит. На рассвете Вахрич встал и одним духом помчался в город.