В семидесятые годы прошлого века леса вплотную подступали к уездному городу Брянску. Леса эти нередко становились прибежищем для разных бродяжьих людей, которых в те поры немало шаталось по Руси. В темных чащобах рубились монашьи скиты. Сюда, под Брянск, уходили в поисках работы, а то и просто чтобы пошалить да промыслить на дорогах, беглецы из лежавшей на север печально знаменитой «мальцовщины» — края глухого, в котором неограниченно царствовал владелец стекольных заводов Мальцов. Сам владелец проживал в столицах или за границей, но его управляющие вершили суд и расправу, грабили и насиловали безнаказанно не только на заводах, но и в окрестных селах, поставлявших предприятиям рабочую силу.

Ловкий предприниматель — кулак Губонин хорошо все рассчитал, когда решил именно здесь, на границе между Брянщиной и «Мальцовщиной», у слияния Десны и Болвы, поставить рельсопрокатный завод: и Брянск недалеко, и железная дорога рядом, и дешевой рабочей силы сколько угодно.

Что им открывалось, этим бедолагам, когда они с тощими котомками, в разбитых лаптях выходили на болотистый берег Болвы?

Двухэтажный закопченный корпус завода. Вокруг серые соломенные крыши, едва поднимавшиеся над землей. Несколько господских домов — колония инженеров и высших заводских чиновников.

Когда подросток Коля Медведев убежал из отцовской лавки в Орле и пришел к Губонину, в Бежицу, на заводе уже работало семь тысяч человек. Завод изготавливал стальные рельсы, мосты и железнодорожные вагоны. Мальчика поставили в сталелитейную мастерскую поднимать тяжеленную заслонку на печи. Жил он сперва в землянке, потом в бараке, где были сплошные нары, кучи грязного тряпья и кислый смрад.

Оля Губанова родилась на «Мальцовщине» в деревне Любохны. Дальняя родственница служила прислугой в семье заводского управляющего. Так Оле повезло — восьми лет ее взяли в господский дом нянькой. Хозяин был добрым человеком — когда выяснилось, что восьмилетняя девочка не выдерживает ночного сидения у люльки, он научил ее курить, чтобы не засыпать. И Оля курила все ночи напролет. Едва только подросла, она бросилась из этого рая куда глаза глядят — в Радицу, под Брянск. Здесь где-то увидели они друг друга — Коля Медведев, уже рабочий, сталевар, и Оля Губанова. Вскоре повенчались. Была бедная свадьба, без деревенских обрядов, с унылыми рабочими песнями и частушками. Гуляли ночь в бараке. И гармонист, положив голову на гармонь, выводил пронзительно:

Сняли комнату. И пошли рожать детей… Тринадцать народили, да двое умерли.

Все, казалось бы, шло само собой. Коля стал уважаемым мастером Николаем Федоровичем. Мать суетилась, стирала, шила, штопала и ворчала, старела. Своими силами срубили и построили добрый, на две половины, дом, сад посадили. Росли дочери и сыновья. И мечтали родители выучить детей, вывести их из этого каторжного сословия в люди. Чтоб и не вспоминать после… Только не получилось так. Уже не могло получиться.

Перед самым рождением одиннадцатого — Мити — в Бежице произошел бунт.

Была троица. Голытьба гуляла. Под вечер возвращались с традиционной ярмарки из Брянска. Орали пьяные песни.

И вдруг страшный, полный отчаяния крик женщины. На дороге мать билась над телом убитого мальчика. А над ними, пьяно качаясь, стояли мужчины. Соседка, плача и причитая, рассказывала: дети играли на улице, напротив заводских ворот, мальчик швырнул камень в пробегавшую собаку, хозяин собаки — заводской сторож — сорвал с плеча винтовку и выстрелил в мальчика. И убил. Мужчины слушали, скрипели зубами.

— Детей наших — как собак?!

Толпа грозно качнулась и пошла на ворота, откуда был выстрел. Сторож сбежал, и ворота были заперты. И оттого, что ворота не поддались сразу, а нужно было нажать, ярость перелилась через край.

— Поджигай!

Рыжие языки пламени лижут стены мастерских. Костром полыхает крыша. Рушатся стропила. Уничтожается чужая собственность, чужое богатство, то, что час назад казалось недосягаемым, неприкосновенным, что делало одних господами, других рабами. Прыгает по господским крышам красный петух — душа поет! Хорошо!

Всю ночь опьяненные короткой свободой, безнаказанностью, сознанием своей силы носились молчаливые толпы по Бежице, освещенной заревом пожаров. Молча жгли. Молча и деловито били стекла. Из разбитых лавок торопливо и хоронясь, избегая встречных, уносили свертки, узлы и мешки.

А наутро — похмелье. На улицах Бежицы солдатские патрули — прибыли две роты Каширского полка. Стучат прикладами в двери, у кого находят награбленное, арестовывают.

И никто никого не поддерживает — жгли сообща, а грабили в одиночку. И теперь каждый спешил избавиться от улик. Подбрасывали к соседским заборам. Кто-то даже накинул чужой корове на рога каракулевое манто и погнал по улице — пускай полиция снимает.

А потом увольнения, ссылки. И тот же голод, те же заботы, то же отчаяние.

Митя родился в августе. Мать, рассказывая об этом, всегда добавляла: вскоре после первого бунта. И всякий раз так ярко пересказывала подробности, что Митя потом долго еще верил, будто сам все видел.

— Такая наша судьба, — вздыхала мать. — Плетью обуха не перешибешь. У кого сила, тот и голова. Наша доля — господская воля…

В архиве охранки есть донесение о первых требованиях бежицких рабочих: даешь бесплатные веники в бане и заводского быка в стадо. Дальше этого их мечты и надежды тогда еще не шли.

Но не миновало и трех месяцев после бунта, как на заводе уже проходит хорошо организованная забастовка, выдвигаются требования о сокращении рабочего дня и повышении заработной платы. В документах жандармского управления Орловской губернии появляются секретные донесения об организации на заводе студентом-практикантом Карцевым кружка социал-демократического направления. Кружок носит безобидное название «Союз сознательных рабочих», создает кассу взаимопомощи. Но именно этот кружок стал организатором забастовок. Начальник Орловского губернского жандармского управления 23 марта 1899 года специальным письмом поручает брянскому отделению выяснить, кто из жен рабочих недоволен участием мужей в кассе «Союза сознательных рабочих», где числится уже более 500 человек. Однако удалось дознаться о недовольстве только одной женщины, боящейся нелегальщины.

Вскоре Карцева арестовали и сослали в Вологодскую губернию, где он умер от чахотки. Но организация на заводе сохранилась. В 1903 году она, очевидно, обзавелась собственной типографией. То и дело агенты охранки сдирают с ворот, с заборов и стен, отбирают у рабочих листовки РСДРП, прокламации с призывом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».

22 октября 1905 года семилетний Митя Медведев с группой заводских рабочих ушел в Брянск на демонстрацию. На всю жизнь запомнил он полицейскую расправу над безоружными рабочими. На Митиных глазах застрелили студента технического училища Васильева. Мальчик видел красное полотнище, развевающееся на ветру, порхающие над головами листки прокламаций, булыжники, вывороченные из мостовой, он слышал песни революции… Когда он под вечер вернулся домой, отец лежал на кровати, обложенный примочками, в кровоподтеках, и тихо стонал. В тот день черносотенцы жестоко избили его на заводе.

Богатые и бедные, они и мы — таким Митя видел мир с первых сознательных лет. Слово «революция» вошло в его сознание само собой, с потоком жизни, с разговорами взрослых, с фантастическими историями, которые по вечерам придумывали и таинственным шепотом пересказывали друг другу мальчики.

С ранних лет у Мити было обостренное чувство справедливости. Брат его Алексей (погодки, они с Митей в детстве были неразлучны) вспоминает, как однажды в городском саду они увидели: два хулигана пристают к девушке. Митя, не колеблясь, бросился на помощь; хулиганы убежали. Но у выхода из сада братьев встретила уже целая банда. Предводитель пошел на Митю с ножом. Дело складывалось скверно. И тут Митя поднял голову и спокойно сказал:

— Ударь!

Была ужасная секунда неподвижной тишины. Хулиган опустил руку и, бранясь и отплевываясь, пошел прочь.

И все-таки Мите отомстили: в глухом переулке вечером подкараулили, накинули на голову мешок и страшно избили железными полосами. Но это не отучило его от сострадания. Сердце его все так же откликалось на чужое горе. И когда в 1912 году Черногория начала войну против турецкого владычества на Балканах, он решил немедленно отправиться на помощь.

Поздним вечером в огороде на Брянской улице состоялся военный совет трех добровольцев черногорской, армии. План был разработан в мельчайших подробностях. Все трое были хорошо успевающими учениками — отсутствие их завтра на занятиях подозрения не вызовет. Дома хватятся не раньше вечера. Главное — беспрепятственно выбраться из Брянска. Дальше их уже никто и ничто не остановит. По железной дороге доедут до Одессы. Конечно, без билетов, под скамейками — денег в обрез. А там на рыбачьей лодке — в Болгарию, которая выступает вместе с Черногорией. Провизии на дорогу хватит — всю неделю собирали. Единственное осложнение: у них нет оружия. А явиться на войну безоружными, на иждивение к беднякам-черногорцам просто непорядочно.

И вот тут-то Митя с торжествующим видом выложил перед ошеломленными друзьями пистолет. Днем он продал на рынке новый костюм — первый свой хороший костюм, недавно подаренный отцом. И купил пистолет. Пока, правда, один на троих. Но с ним они добудут оружие в бою.

Никто из мальчиков не спал в эту ночь. Им виделись походы, атаки, слышалось могучее победное «ура-а»!..

На следующий день, к вечеру, в Орле всех троих вытащили из-под лавок вагона третьего класса и под охраной отправили домой.

Первый и единственный раз отец жестоко выпорол Митю. Мальчик не проронил ни звука, ни слезинки. И только, когда отец закричал: «Молчишь! Отца-матери тебе не жалко?» — Митя прерывающимся от сдерживаемых слез голосом сказал:

— Объедаться тут кашей с молоком, когда они там за свободу дерутся, да?

Основной пищей в доме Медведевых была гречневая каша с молоком. Всю жизнь потом для Дмитрия не было лучшего лакомства.

…Все чаще и чаще задумывался Митя над причинами несправедливости, которой был полон мир. Часами сидел в задумчивости в их с Алексеем крошечной комнатенке, тихонько подыгрывая себе на мандолине и напевая запретную песню:

А Бежица была полна слухов о подпольных организациях, о революционерах. Мальчики начинают искать таинственных и прекрасных борцов за человеческое счастье. Конечно, эти люди представляются им исключительными, особенными, ни на кого не похожими.

А в это самое время в доме Медведевых почему-то то и дело проходят обыски. Правда, на их улице почти во всех домах обыски нередки и даже привычны. В архивах местной жандармерии часто попадаются секретные донесения о конспиративных квартирах на Брянской улице. Именно тогда, вскоре после неудавшегося путешествия Мити на Балканы, однажды вечером в доме появился приехавший из Орла старший брат Александр. Отозвав в сторону Митю и Алексея, он повел их в сад и показал несколько пистолетов и патроны, которые тут же зарыл под яблоней. Мальчикам был сообщен пароль, по которому они должны будут отдать оружие в случае необходимости.

Так оказалось, что революция, которую искали мальчики, была у них в доме, рядом. Александр Медведев был членом Брянского окружного комитета РСДРП. Через некоторое время Александр приехал в Бежицу уже студентом петроградского института. Шла империалистическая война. Давно рассеялся шовинистический угар первых недель. Брянская социал-демократическая организация вела широкую пропагандистскую работу среди рабочих и военнопленных, которых немало было на заводе. В этот приезд Александр впервые откровенно и серьезно, как с равным, говорил с Митей. Он рассказал о партии, к которой принадлежал, дал прочесть «Что делать?» Ленина и познакомил с руководителем брянских большевиков Игнатом Фокиным. Теперь Митя уже сознательно участвовал в работе Брянской социал-демократической организации: расклеивал листовки, прятал оружие, бегал по различным поручениям.

Глубокий след в памяти Мити оставила встреча с австрийским военнопленным Сокалем Федором Кирилловичем, как тот сам себя называл на русский лад.

Обстановка в Бежице была тревожной. В апреле 1915 года завод, изготавливавший помимо паровозов также и снаряды, а потому имевший военное значение, посетил царь. Владельцы завода истратили на прием царя четыреста тысяч рублей. Это вызвало взрыв возмущения рабочих, чьи семьи голодали. Забастовки на заводе возникали одна за другой. В это время Митя и познакомился с австрийцем. Он искал человека, с помощью которого можно было бы доставлять на завод прокламации. За заводскими рабочими слежка была постоянная. Немало было провокаторов. В архивах охранки имеются многочисленные донесения и рапорты различных «механиков», «артельщиков» о деятельности большевиков в больничной кассе, в забастовочных комитетах, с именами и адресами. Провалы учащаются.

Группу военнопленных, обычно работавшую на черном заводском дворе, на несколько дней занарядили в заводские лавки разбивать кувалдами глыбы слежавшейся прошлогодней муки. Митя приметил коренастого австрийца с открытым и добрым лицом. По хватке в нем сразу можно было признать кузнеца, молотобойца, человека рабочего. Дробя окаменевшие, покрытые зеленой плесенью глыбы, он то и дело поглядывал на толпившуюся перед лавкой очередь, на изможденных старух, на бледных, рахитичных детишек, хмурился, покачивал головой и что-то быстро и сердито говорил своему товарищу. Митя подошел поближе как будто бы поглядеть. Уходя, он видел, как австриец поднял с земли оброненную Митей листовку и быстро сунул за пазуху. На следующий день, возвращаясь из гимназии. Митя снова завернул к лавке.

Австриец, не поднимая на него глаз, тихо проговорил:

— Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Русские и австрийские, да?

Пленный присел в сторонке покурить.

— Учитесь русскому языку?

Австриец поглядел ему в глаза прямо и открыто.

— Учусь революции.

Через несколько дней австриец получил от Мити пачку листовок.

Так началось их знакомство, которому суждено было продлиться на много лет и в обстоятельствах самых необычайных.

В седьмом классе гимназии Митя страстно увлекся литературой, театром. Он посещает литературные диспуты, играет Хлестакова в гимназическом спектакле, не пропускает ми одной репетиции гимназического оркестра. И конечно, влюбляется и ночи напролет сочиняет стихи, которые, впрочем, потом никому не показывает.

Но самой заветной мечтой Мити все же оставалась мечта о лесе. Любовь к лесу жила в нем давняя, глубокая, неизбывная. Она началась с той детской поры, когда они с матерью уходили в лес за хворостом, в зеленую чащу, подступавшую к самой Десне. Отдыхая у тяжелых вязанок, они подолгу слушали шорохи и шелесты леса, голоса птиц. Мать учила его распознавать травы, цветы. Позже они с Алексеем убегали сюда от утомительных, вызывавших отвращение обязательных церковных служб. И пока не отзвонят, бродили по чаще, забирались на деревья, осторожно заглядывали в птичьи гнезда. И лес рассказывал им чудесные истории о волчьих охотах, о веселых заячьих семейках, о задумчивых цаплях, охраняющих тайны лесных болот.

Заканчивая гимназический курс, Митя стал готовиться к поступлению в Лесную академию.

Но вот в конце февраля 1917 года, когда из Петрограда стали приходить удивительные известия о массовых демонстрациях, о неповиновении войск, о расправах с полицейскими, когда с улиц Бежицы и Брянска исчезли красные околыши городовых, дома снова появился Александр Медведев с огромным алым бантом на груди. Он рассказал о том, что царь отрекся, образовано Временное правительство, готовится созыв Учредительного собрания, которое провозгласит республику.

Митя отправился с Александром в Брянск разоружать жандармерию, потом стоял с винтовкой на посту у входа в Брянский комитет РСДРП. А на следующий день в гимназии снимали царские портреты, оставляя на стенах темные прямоугольники, вывешивали красные флаги. Портреты, правда, не уничтожили, а по указанию директора аккуратно перенесли в кладовую — ведь они могли еще понадобиться!

Митя окончил гимназию и остался в Брянске. Академию пришлось отложить — большевики собирали силы и готовились к решительному штурму.

20 октября 1917 года, получив большинство в городском Совете, большевики фактически взяли власть в Брянске в свои руки. В бурные октябрьские дни в городе то и дело возникали митинги. Игнат Фокин, только что вернувшийся из Петрограда, где он виделся с Лениным, выступал по нескольку раз в день. Почти всегда рядом с ним в те дни был и Дмитрий Медведев.

С тех пор как Александр познакомил его с Фокиным, Митя буквально тенью следовал за руководителем брянских большевиков. Часто потом Медведев вспоминал этого замечательного человека. Фокин говорил просто и даже буднично. Но с такой логикой, с такой убежденностью, что заставлял и врагов слушать его.

В те трудные дни, когда против большевиков выступало множество буржуазных партий всех мастей, когда ловкие ораторы-соглашатели умело путали и выворачивали события и факты, играли на временном, чтобы обмануть в главном, нужно было не только классовое чутье, но и хорошая теоретическая подготовка марксиста, чтобы разобраться в сложной обстановке.

Вот протокол экстренного заседания городской думы 29 октября 1917 года. Возможно, Митя Медведев и в этот раз рядом с Фокиным, когда председатель — ярый меньшевик — ставит на голосование резолюцию, осуждающую Октябрьскую революцию: «Сейчас, когда пролетариат составляет полтора-два процента населения, мы будем врагами его диктатуры!» — патетически восклицает он. Ему бурно аплодируют меньшевиствующие демагоги, мелкие торговцы. «Долой Советы!» — кричат в зале.

Берет слово гласный Игнат Иванович Фокин. Он протирает пенсне, близоруко щурится на зал и спокойно говорит со своей учительской, разъясняющей интонацией: «Для рабочих и крестьян свобода без материального обеспечения — ничто, и шагом революции было дать им материальные ресурсы. Эти вопросы могли поставить и разрешить лишь рабочие и безземельная беднота… почему большевики и говорят: «Вся власть Советам», представляющим именно эти круги и имеющим реальную силу».

Дума отказывается голосовать за меньшевистскую резолюцию.

Митя учился у Фокина умению спорить, за фразами видеть сущность, разоблачать «революционную» болтовню, которой так охотно прикрывается контрреволюция.

В моих руках документы тех лет. Писанные зачастую карандашом на шершавых листках оберточной бумаги, порой неграмотные, они будто дышат, будто звучат, полны жизни. Изредка на них имя Дмитрия Медведева, его подпись. По этим листкам, как по вешкам, можно проследить его жизнь. Вот худой, темноволосый юноша, выросший из своей гимназической куртки, за секретарским столом в прокуренной и галдящей приемной Брянского городского Совета. Вот он рядом с председателем Совета Игнатом Фокиным трясется в бричке по разбитой дороге, чтобы поспеть на сельский митинг. Прошло несколько недель — и он уже делопроизводитель в профсоюзе металлической промышленности, участвует в борьбе за большевизацию профсоюза.

В конце декабря семнадцатого года Александр Медведев был назначен председателем Брянской губчека и со своей молодой женой переехал в Брянск. Здесь, на Комаревской горе (ныне улица Фокина), в доме № 4, поселился с братом и Митя Медведев. С этого времени Митя активно помогает старшему брату в его напряженной, а нередко и смертельно опасной работе.

В последних числах марта чекисты узнали о готовящемся вооруженном выступлении анархистов. План у тех был грандиозный: захватить Брянск, привезти туда из Москвы своих вождей и объявить независимую анархическую республику. Выступление должно было начаться ровно в полночь, планировался захват тюрьмы и освобождение заключенных, в том числе и уголовников. Это был символический акт новой власти — освобождение личности. Затем овладение арсеналом. К утру предполагался захват Совета и провозглашение всеобщей анархии.

С вечера губком скрыто проводит мобилизацию коммунистов. Митя получает браунинг и рядом с братом шагает в цепи к бывшему губернаторскому дому, где анархисты устроили свой штаб. После короткой перестрелки весь штаб сдался. Восстание было предотвращено.

В ночь на 12 апреля в Москве чекисты провели молниеносную операцию по ликвидации анархистских банд и опорных пунктов. Но отдельные рецидивы деятельности анархистов были и позже. Однажды банда анархистов захватила бронепоезд и под черным флагом прикатила в Брянск. Но здесь она была быстро разоружена чекистами и арестована. Суд над этой бандой состоялся в конце 1918 года.

Дмитрий Медведев. 1919 год.

Наступил 1919 год. По поручению военного совета Дмитрий Медведев разъезжает по селам, выискивая прячущихся там дезертиров, агитирует, убеждает. И в конце концов приводит в Брянск пополнение для формирующегося полка. С этим полком он вскоре и отправился на Восточный фронт.

Через много лет, в Отечественную войну, командуя крупным партизанским соединением, Дмитрий Медведев рассказывал молодым разведчикам о своей первой боевой разведке, предостерегая их от юной самонадеянности.

Под Мелекессом Третьей Орловской бригаде пришлось вести тяжелые многодневные бои с превосходящими силами противника. Батальону, в котором находился Медведев, предстояло овладеть небольшим степным хутором в тылу у белых, чтобы во время наступления бригады прикрывать ее с фланга. Не обладая опытом, не умея читать карты, Дмитрий вызвался пойти в разведку и едва не погубил весь батальон.

Сперва все шло хорошо. Медведев со своим напарником ночью пробрались к хутору. Было тихо, и нм показалось, что белых здесь нет. Едва рассвело, Дмитрий смело, не таясь, вошел в хутор, чтобы порасспросить местных жителей. И сразу же наткнулся на офицера. Разведчиков обнаружили. Поднялась стрельба. И Дмитрий с товарищем еле ушли от погони. При этом они спутали направление и до темноты блуждали во вражеском тылу. Только поздно ночью они снова вышли к тому же хутору, где белые, встревоженные появлением разведчиков и передвижением наших частей, уже организовали оборону и выдвинули засады. Наш батальон, который должен был этой ночью войти в хутор, мог попасть под кинжальный пулеметный огонь. А если хутор останется в руках белых, это поставит под угрозу всю наступательную операцию.

Медведев говорил, что никогда в жизни не испытывал он большего отчаяния, чем в ту ночь. Как он проклинал себя за мальчишеское фанфаронство, за непростительное легкомыслие!

Батальон должен был подойти с минуты на минуту. И Медведев решил любым способом немедленно предупредить своих. В темноте он пробрался к колонне белых, готовящейся выступить из хутора, и швырнул гранату в самую середину. Взрыв! Еще взрыв! Поднялась беспорядочная стрельба. Только бы наши услышали!

Наступил серый рассвет, в разведчики обнаружили, что лежат в самой середине хутора. Их заметили. Окружают. Белые сосредоточивают на них огонь. Неужели конец?

Издалека доносится «ура-а!», белые бегут, наши занимают хутор. Дмитрий и его товарищ спасены.

— Чудом тогда уцелел, — говорил потом Медведев, — но урок извлек на всю жизнь: воевать нужно умеючи.

25 сентября 1919 года в зал заседаний Московского Комитета партии в Леонтьевском переулке была брошена бомба. Чекисты в ходе следствия установили, что у террористов были связи с Брянском. В это самое время Брянская чека обнаруживает пропажу в арсенале большого количества пироксилина. И, вероятно, не случайно взрыв приурочен к наступлению Деникина на Орел.

В конце сентября 1919 года, помогая Деникину, начал новое наступление на Петроград Юденич. Третью Орловскую бригаду перебрасывают с Восточного фронта под Петроград. По дороге Дмитрий заезжает в Брянск, встречается с братом Александром. Так он оказывается в самом центре событий.

Наступление Деникина всколыхнуло в Брянске все антисоветские силы. Меньшевики и эсеры объединяются с монархистами. В монастыре «Белые берега» монахи прячут оружие и принимают деникинских эмиссаров. Враждебная агитация ведется и среди брянского гарнизона. Готовится мятеж и сдача города Деникину. Город наводнен вражескими лазутчиками.

Вместе с братом участвует Дмитрий в ночных облавах и операциях на конспиративных квартирах контрреволюционного подполья. Выясняется, что именно из Брянска в Москву анархистами тайком вывозился пироксилин. Из него на пустующей подмосковной даче изготавливались бомбы; одна из них и была брошена в Леонтьевском переулке. Заговорщики рассчитывали, что на заседании Московского Комитета будет Ленин.

Дмитрий в тот приезд и нескольких часов не пробыл дома. А дома было тяжело. Голодали, ели мороженую капусту. Отец сдал — постарел, сгорбился. Завод почти не работал. А он все приходил туда, в свою мастерскую, подолгу сидел там в одиночестве, среди стальных отливок. Зато мать удивила и обрадовала. Деятельная и оживленная, она встретила Дмитрия сияющая: все будет хорошо, сынок! Она гладила его худые плечи, пришивала крючки к обтрепанной шинели, смешивала в ступке какие-то бабушкины мази от фурункулов, которыми Дмитрий был буквально усыпан. И с гордостью рассказывала об Алексее, который тоже воюет за Советскую власть где-то на Восточном фронте, об Александре — грозе всей брянской контры. Она гордилась неподкупностью и справедливостью старшего сына. А потом она, смущаясь, показала Дмитрию первое письмо, написанное ею собственноручно. Тайком раздобыла букварь и по картинкам сама обучилась грамоте.

Через три дня Дмитрий уехал под Петроград.

В эти дни в глубоком подполье в Петрограде было сформировано контрреволюционное «временное правительство» во главе с бывшим статским советником Быковым. Плотно занавесив окна, при свечах, заседали эти «бывшие», обсуждая планы умерщвления революции. Составляли списки коммунистов, подлежащих немедленному уничтожению. Принимали лазутчиков, пробиравшихся через линию фронта от Юденича, отправляли генералу военные сведения, собранные через свою агентуру в различных советских учреждениях и воинских частях, и торопили, торопили «освободителя». Ведь он мог опоздать! Несколько связных были схвачены при попытке перейти фронт и дали весьма неприятные показания. Вскоре после этого был снят со своего поста начальник штаба 7-й армии, оборонявшей Петроград, Люндеквист. Правда, он пока еще не был арестован… Но чекисты явно нащупывали заговор, и будущие министры тряслись от страха в своих кроватях и считали минуты.

Первые три недели для Юденича были успешными. 20 октября его войска подошли к Пулковским высотам. Но 26 октября защитники Петрограда — 7-я и 15-я армии — перешли в решительное контрнаступление.

Перерезав еще в начале октября Варшавскую железную дорогу, отряды Юденича заняли станцию Струги Белые и добились расчленения 7-й армии. Третьей Орловской бригаде, действовавшей в составе 15-й армии, было назначено взять Струги Белые.

В ночь перед боем Медведев, бывший порученцем при комиссаре дивизии, прибыл на передовую с пакетом и остался там. После полуночи красноармейцы привели пленного — захватили в конной разведке. Пленный сообщил, что в районе станции действуют офицерские части Булак-Балаховича. Прямым ударом опрокинуть их было трудно. К тому же позиция у белых оказалась выгодная — за железнодорожной насыпью. Тогда Медведев предложил с небольшой группой красноармейцев пробраться в тыл к противнику и во время атаки внезапно ударить сзади, вызвать панику.

Чтобы пересечь насыпь, пошли в обход километров за десять. Темень была непроглядная. Моросил дождь. Едва подошли к насыпи, как с обеих сторон появились верховые.

— Кто такие? Что надо? — простуженным голосом спрашивал офицер, низко наклоняясь с седла.

— Железнодорожники! Ремонтная бригада, — неожиданно для самого себя сказал Медведев.

— Пошли на станцию, там разберемся! — приказал офицер.

Их окружили и повели.

— Посмотри-ка, какие это такие ремонтники тут шляются по путям? — говорил, видимо, изрядно продрогший офицер дежурному по станции. — Живее, живее, чего копаешься!

Тот не спеша подносил фонарь к лицу каждого задержанного, молча вглядывался.

— Ну, узнаешь? — торопил офицер.

Медведев весь напрягся, готовясь рвануться.

— Конечно, узнаю, — спокойно сказал дежурный, — наши.

— Запереть до утра на станции, чтобы не шатались ночью! — заорал офицер. — Без меня не выпускать. Утром сам с ними поговорю! Головой отвечаешь!

Их втолкнули в какую-то темную комнату, заперли. Слышно было, как, чавкая по грязи, ускакал разъезд. А через полчаса дверь приотворилась, и кто-то громким шепотом позвал:

— Товарищи! Тут нас несколько человек — железнодорожники. Поговорить нужно…

Медведев, через много лет рассказывая боевым товарищам-партизанам об этом эпизоде, с удовольствием вспоминал, какую хорошую речь он тогда сказал железнодорожникам. Он говорил о своей родной Бежице, о заводе, о своем детстве, о революции — обо всем, что составляло его жизнь. С кем же вы, товарищи железнодорожники?

Через полтора часа Медведев вывел со станции вдвое выросшую группу. И когда наши пошли в атаку, в тылу у белых ударили винтовки, загремело «ура-а!»

Весь день шел бой. Трижды Медведев вместе со всеми поднимался в атаку. И все-таки станция была взята. И Медведев по приказу командира бригады своей рукой написал на щите указателя новое название, сохранившееся и поныне: «Струги Красные».

В начале декабря Медведева свалил сыпной тиф. Почти два месяца провалялся он на соломенном тюфяке в тифозном бараке. Едва стал поправляться, как заболел брюшным тифом.

Худой — кожа да кости, шатаясь от слабости, вошел он в родной дом майским утром тысяча девятьсот двадцатого года. Мать охнула, бросилась к нему. Соседки собрались поглядеть, попричитать. Лет двенадцать назад еще жива была соседка Медведевых — она рассказывала мне об этом появлении Дмитрия:

— Как с того света! Изглодала его война. Мать, Ольга Карповна, ему щей горяченьких несет, молочка. А он только глазами блеснет — некогда, мать, в Брянск еду, к Александру — бандитов ловить! И ускакал!

В тот же день Дмитрий написал два заявления о приеме в партию и о зачислении сотрудником ЧК. В списке комячейки Брянской губчека от 25 1920 года Дмитрий Медведев числится под номером 61.