Телепередачу прервали, и теперь на экране крутилась видеозапись, видимо снятая на мобильный телефон: самолет снижается над лесом, касаясь крыльями верхушек деревьев, и сперва кажется, будто так и должно быть, что он мягко опустится на эти деревья. Он напоминает бумажный самолетик, сделанный умелым мальчишкой, хорошо уравновешенный, который медленно планирует над диваном, столом и мягко приземляется на пушистом ковре перед телевизором. Пассажирский самолет, однако, весит свыше тридцати тонн. Через несколько секунд зелень поглощает фюзеляж, но кажется, что все-таки ничего страшного не случилось, и он упал на огромный ковер, а пассажиры сейчас расстегнут ремни и скатятся по надувным трапам, словно на воскресном празднике перед торговым центром. И тут в ста, может в двухстах, метрах дальше появляется шар из огня и дыма.

Кинга поглядывала на экран маленького телевизора в кухне, готовя мясо на жаркое для Ромека. Одновременно смотреть телевизор и резать мясо — плохая привычка, так и порезаться недолго. Она прекрасно об этом знала, но привычка была сильнее. Ромек должен был вернуться через пару часов, а после продолжавшейся несколько дней конференции он всегда был голоден, заявляя, что гостиничная еда ему не по вкусу.

Марысю, вернувшуюся несколько минут назад из кино, катастрофа не слишком взволновала. Бросив взгляд на телевизор, она спросила, сколько человек погибло. Этого еще никто не знал, да и откуда? Девочке-подростку, воспитанной на Ютюбе и фильмах, требовалось больше стимулов. Интерес у нее снова появится, когда покажут взрыв с другого ракурса, а еще лучше — место катастрофы вблизи. Пока других записей не было. Катастрофа случилась меньше часа назад, и в прямом эфире был виден только дым над лесом. В студии появились двое экспертов, которые тоже ничего не знали. Они начали обсуждать историю авиакатастроф, в чем тоже не было ничего занимательного.

Марыся покопалась в холодильнике, заполненном сегодняшними покупками, и выбрала бутылку колы. Кинга уже открыла рот, чтобы сказать, что запрещает ей пить эту дрянь, но сообразила, что это глупо — ведь она сама эту колу покупает. Взглянув на дочь, она заметила нечто странное.

— Посмотри на меня, — попросила она, откладывая нож.

Марыся неохотно повернулась и скорчила физиономию в стиле «отстань от меня». Сегодня на ней были чересчур обтягивающие черные джинсы и кроссовки, а волосы будто слегка приподняты и закреплены гелем. Приглядевшись, Кинга поняла, что не так.

— Накрасилась?

— И что? Ты тоже красишься.

— Мне тридцать шесть лет. И я не крашусь так, как ты.

Марыся посмотрела на мать взглядом, от которого та почувствовала себя шестидесятилетней, вышла из кухни и заперлась в своей комнате, чтобы тупо сидеть, красить ногти или делать еще что-нибудь крайне для нее важное, что Кинга считала пустой тратой времени. Похоже, дочь дрейфовала в сторону стиля «эмо», и матери это не нравилось. Как и многое другое, например то, что Марыся делала уроки перед телевизором, хотя следовало радоваться, что дочь вообще выполняет домашние задания. Ее саму раздражало, когда приходилось заниматься чем-то монотонным, не имея возможности отвлечься. Потому и телевизор на кухне.

Вот именно — она просто тупо смотрит и даже не пытается связать воедино факты, которые приятно щекочут мозг, отказывающийся их анализировать. Ромек должен был возвращаться самолетом, который в это время, половине пятого, наверняка вылетел из Хитроу, но ведь в Окенце он не сядет — варшавский аэропорт будет закрыт минимум несколько часов, о чем сообщала бегущая строка под говорящими головами на экране. Самолеты направят в другие крупные аэропорты. Значит, с совместным ужином можно распрощаться. Поезд из Гданьска идет несколько часов, будто Гданьск находился за полярным кругом. Из Кракова быстрее, но до полуночи и оттуда не добраться. От внезапного разочарования ей захотелось швырнуть нож на стол.

В последнее время у них редко находилось время друг для друга. Ромек много работал, допоздна сидел в институте и часто уезжал в командировки. Но, когда он возвращался, остаток дня всегда посвящал Кинге и Марысе. Единственная радость — сегодня суббота. Не будет же он работать в воскресенье? Нет, наверняка нет. После конференции ему должны дать отдохнуть хотя бы в выходные. Собственно, какая разница, будет мясо мариноваться три часа или сутки и три часа? Даже лучше, если дольше. Так что жаркое они съедят завтра и проведут вместе воскресенье.

Из комнаты Марыси донеслись звуки песни, которую Кинга не могла узнать. Может, и хорошо, что следующее поколение бунтует. Если бы она слушала свою покойную мать и соглашалась с ее вкусами, носила бы юбки до лодыжек и серые свитера, застегивавшиеся на большие пуговицы из напоминающего жемчужную массу пластика.

Бросив последний кусок мяса в пахнущий вином и тимьяном маринад, она поставила миску в холодильник, затем достала телефон и взглянула на дисплей, на котором полтора десятка иконок издевались над ее беспомощностью перед современными технологиями. Голубой пульсирующий конвертик наверняка открывал сообщения. Она нажала на него.

Я пытался звонить, но ты не отвечала. Сейчас сажусь в самолет. Приготовишь что-нибудь вкусненькое на ужин?

Значит, он уже в самолете. Телефон этот был у нее всего несколько дней, и она в нем еще не разобралась. В нем было всего больше, чем в предыдущем. Глаза разбегались от разноцветных иконок, каждая из которых сообщала о чем-то важном. Как тут проверить пропущенные звонки? Она убрала звук на телефоне, когда сидела в парикмахерской, но это было почти три часа назад. Потом она снова включила звук. Кажется.

Кинга таращилась на дисплей, пытаясь разгадать тайну регулирования громкости звонка. Решив не просить дочь о помощи, набрала свой номер со стационарного. Телефон зазвонил — значит, все в порядке. Она просто не услышала звонок в автомобиле или когда включала стиральную машину.

По телевизору представитель какой-то авиакомпании говорил, что самолеты пока будут направлены в другие города.

— Но в какие? — спросила она вслух. — Я и так знаю, что никого не высадят с парашютами.

Может, пригонят автобус и привезут их прямо из аэропорта. Может, самолет приземлится где-нибудь недалеко, например, в Лодзи, откуда вечером ехать до Варшавы два часа. Есть ли в Лодзи аэропорт? Должен быть, это большой город. Кинга достала из сумки ноутбук и запустила браузер. Сайт загружался с черепашьей скоростью. Вздохнув, она подошла к закрытой двери комнаты Марыси и постучала, а когда ответа не последовала, нажала на ручку.

— Что ты делаешь с Интернетом?

— Качаю, — дочь неприязненно взглянула на нее из-за клавиатуры.

— Что качаешь? Фильмы? Игры? Музыку? Того и гляди, докачаешься, что полиция нами заинтересуется.

— А ты купишь мне диск за восемьдесят злотых?

— За восемьдесят?.. Неважно, — она замахала руками. — Выключи, мне нужно кое-что проверить.

Марыся скорчила мину обиженной аристократки и пару раз кликнула мышкой.

Кинга закрыла дверь и вернулась в кухню, зная, что через несколько месяцев будет еще хуже.

Введя в поисковике «катастрофа Окенце другие аэропорты», она получила уйму информационного мусора, потому что написать о катастрофе хотел каждый, даже портал садовников. Сейчас… какой компанией он собирался лететь? Наверняка он об этом говорил, она даже помнила, что билеты лежали в синем футляре. Нет, там был логотип бюро путешествий.

Кинга зашла на сайт аэропорта, где висела лишь информация о неизвестной судьбе самолета. Неизвестной… ничего себе! Она еще несколько минут кликала по сайтам крупнейших авиакомпаний, но не нашла ничего конкретного, за исключением того, что в Лодзи нет аэропорта, а ближайший находится в Быдгоще. Маловероятно, что он мог принять все самолеты, собиравшиеся сесть в Варшаве. Ничего не поделаешь — Ромек позвонит, когда приземлится. Лишь бы не в Щецине, откуда до Варшавы ехать восемь часов.

У нее было пять непрочитанных электронных писем — многовато для субботы. Кинга сделала ошибку, дав начальнице личный адрес. Похоже, эта баба не знает, что такое свободное время. Однако она вежливо ответила, хотя и потеряла из-за этого частичку самоуважения. Было письмо и от Ромека:

Напомни, чтобы я научил тебя пользоваться новым телефоном, поскольку ты не отвечаешь и не перезваниваешь, на СМС тоже не ответила. Возвращаюсь раньше, так что, если все сложится хорошо, буду дома еще до шести. Заканчиваю — уже открывают гейт. Целую.

Кинга улыбнулась. Может, Ромек доберется настолько рано, что ужин не придется откладывать на завтра. При свечах будет даже приятнее. Она бросила взгляд на время отправления письма — час с минутами. Значит, он может уже где-то садиться, раз в Варшаву по плану должен был прибыть почти час назад.

И вдруг она перестала улыбаться.

Он надеялся, что все, что могло взорваться, уже взорвалось. Повсюду, насколько хватало глаз, в лесу пылали хаотично разбросанные костры. Пробираясь через кусты, он раз за разом повторял про себя, что мокрая подстилка так просто не займется — вчера прошел дождь, — и шел дальше. За этот риск ему заплатят, и притом немало.

Едва получив СМС, он встал и вышел с дня рождения собственной матери, еще до того как та успела задуть свечи на торте с надписью «60». Поцеловав ее в лоб, он сказал, что у него очень важное дело. На дорогу из Повислья до Кабат, несмотря на пробки, ушло меньше четверти часа. Мотоцикл «Эндуро» был быстрее, чем тяжелые машины пожарных и «скорой». Единственное, что ограничивало скорость, — законы физики и инстинкт самосохранения. Крышка маленького багажника с закрепленным на ней номером иногда случайно открывалась и могла всю дорогу болтаться, заслоняя номер. Такое происходило при случайном нажатии небольшого рычажка у руля.

В нос бил запах резины, авиационного бензина и каких-то других веществ, хотя в трехстах метрах черным столбом в небо поднимался черный дым. Подъехав так близко, как было возможно, не повредив мотоцикл, Марек поставил машину между двумя толстыми стволами, срезанными на высоте в полтора десятка метров, и отметил на GPS его положение, что было крайне важно — секунда сейчас позволяла сэкономить час после. Дальнейший путь он проделал бегом, сжимая в руке тяжелый «Никон». В рюкзак он упаковал еще восемь кило аппаратуры, но благодаря подогнанным ремням на бедрах и груди почти не чувствовал веса. Рюкзак у него был лучше, чем у коммандосов в Афганистане.

Он перепрыгивал через поваленные деревья. Здесь уже ничто не выступало над землей больше чем на метр или два. Приходилось следить, чтобы не зацепиться за края искореженных и порванных, словно бумага, кусков металла. Включив аппарат в режиме видео, Марек держал его за направленный вперед объектив, чтобы заснять любую неожиданность. Вторая маленькая камера торчала из кармана жилета — ее он включил еще до того, как сесть на мотоцикл.

Дальше обломков стало больше, и бежать он уже не мог. Впрочем, затаптывать следы ему не хотелось. Среди поломанных деревьев лежали вонзившиеся в землю внутренности самолета, которые он не мог опознать. Лишь увидев первый чемодан, почти неповрежденный, он переключил аппарат в режим фото. Попеременно делая снимки и записывая короткие ролики, он продолжал идти в сторону гудящего костра, перешагнув фрагмент голубого кресла, потом еще несколько чемоданов. Он знал, что увидит дальше, но старался об этом не думать, воспринимая себя как придаток к аппарату, документирующему ближайшее окружение. Свернувшееся в восьмерку большое колесо — щелк. Фрагмент ноутбука — щелк. Развалившийся чемодан с обгоревшим дамским свитером — щелк. Рука — щелк. Обугленное тело, кажется детское, — щелк. Аппарат, подсоединенный к бронированному ноутбуку в рюкзаке, отправлял все это непрерывным потоком нулей и единиц прямо на редакционный сервер.

Из транса его вывел жар. В пятидесяти или ста метрах впереди, в море пламени плавился металл. Марек записал пятисекундный ролик, который через десять минут увидят несколько миллионов зрителей, а в течение следующих суток — несколько сотен миллионов. Повернувшись, он пошел другой дорогой, механически находя интересные объекты и щелкая затвором. Потом — перерыв на короткую панораму или мелькающую среди деревьев пожарную машину.

Там! Кажется, что-то шевелилось. Словно рука или куст. Нет, это облачко дыма, висящее над чем-то, что наверняка будет очень долго тлеть. Щелчок — и три секунды записи. Двигатель с фантастически искореженными трубками, еще дымящийся и потрескивающий умирающим механизмом, — щелк. Ботинок, стоящий полностью прямо, будто кто-то поставил его ради шутки — щелк.

Он бродил среди костров и груд обломков, пока не появились первые спасатели. От дыма и жара кружилась голова. Выйдя за пробитую самолетом в лесу полосу, Марек сделал еще несколько снимков. Наконец, измученный и ошеломленный, оперся о шершавую кору, и его стошнило маминым бульоном и варениками.

Крепко зажмурившись, он усилием воли выбросил из головы то, что видел за последние пятнадцать минут. За это ему тоже заплатят.

Кинга расхаживала по кухне, покусывая ногти. Телефон Ромека не отвечал, но это ничего не значило: если он полетел тем самолетом, которым собирался лететь, ответить не сможет, поскольку находится на борту и пробудет там еще какое-то время. Аэропорт ведь закрыт, и приземляться им придется где-то еще.

Но он написал в час с минутами, что садится в самолет.

Красная полоска внизу телеэкрана не оставляла сомнений, что речь идет о самолете, вылетевшем из Хитроу в тринадцать тридцать пять. Стоп, там другой часовой пояс… Нужно добавить час или отнять? Нет, написали, что по польскому времени. А время отправки электронного письма? Какое время там показывается? Летнее или зимнее? Она вспомнила, что однажды у нее сбилось время в компьютере, и все письма, которые она отправляла, появлялись у адресатов с датой от тысяча девятьсот девяносто девятого года. Значит…

— Пойду к Мариушу.

Вздрогнув от голоса дочери, Кинга посмотрела на нее отсутствующим взглядом.

— Ты только что была с ним в кино… — заметила она.

— Он пошел домой ужинать. А теперь мы идем гулять перед домом.

— Ужинать… — Кинга взглянула на мокрую доску и нож. — Я собиралась приготовить ужин…

Марыся испытующе посмотрела на мать.

— Что случилось? — осторожно спросила она.

— Нет-нет, ничего. Иди погуляй перед домом, только не возвращайся поздно.

— И не болтайся по улицам.

— Что?..

— Обычно ты говоришь, чтобы я не болталась по улицам. Ты хорошо себя чувствуешь? Точно не хочешь, чтобы я осталась?

Кинга энергично покачала головой, поцеловала дочь и проводила ее до дверей.

— Погоди, — сказала она, стоя на пороге. — Когда отправляешь письмо с компьютера, какая дата отобразится у получателя?

— Если используешь почтовую программу, дата, которая установлена у тебя в компьютере. Но если через веб-мейл, время на компьютере не имеет значения, важно то, что на сервере. А что? Хочешь кого-то обмануть?

— Нет, я просто так спросила… Иди.

Закрыв дверь, Кинга оперлась о нее спиной. Ничего не понять. Другой часовой пояс, летнее время, веб-мейл… Слишком сложно, ничего определенного не узнаешь. Забота дочери приободрила, но ей не хотелось, чтобы та переживала вместе с ней. Может, ничего не случилось, и он полетел другим самолетом. В конце концов, из Лондона до Варшавы много рейсов.

Вернувшись в кухню, она проверила рейсы Лондон−Варшава. Был один, в двенадцать тридцать пять, следующий — только после двух. Но по какому времени? За сколько минут до вылета открывают гейт? Нет, никакого толку.

По телевизору показывали новые ролики с места катастрофы. Кто-то шел с камерой по изрытой земле, усеянной обломками самолета и поваленными деревьями.

Ей не хотелось этого делать, поскольку это выглядело как признание, что Ромек мог быть в том самолете, но знать все-таки было нужно. Кинга набрала номер информационной линии, который сообщался внизу телеэкрана.

Пусть теперь у него даже конфискуют аппаратуру — большая часть материалов пошла, остальное наверняка уйдет за несколько минут. Сперва фотографии, поскольку они легче, потом видео.

Сидя под деревом возле мотоцикла, Марек просматривал плоды последних тридцати минут. Впечатляющий материал. Возможно, стоило вернуться и доснять еще, но там уже полно пожарных, полиции, спасателей и прочих спецслужб. Он решил немного отдохнуть, а минут через пятнадцать снять еще что-нибудь. Ноги были словно ватные.

Откусывая кусочки от энергетического батончика, он помечал некоторые снимки как личные, не для общего пользования — в основном, те, на которых можно было опознать лица. Нескольких пассажиров выбросило из самолета до взрыва. Когда-то он делал фотографии известной певицы, которая разбилась на своей спортивной машине вместе с другом, а может любовником. Оба погибли, когда автомобиль врезался в опору виадука. На ней не было трусиков. Все фотографии, на которых это было видно, он оставил себе. Дело не в каких-то высоких чувствах или непонятных моральных принципах — он просто не хотел лишних проблем, к тому же для него это была страховка на «черный день». Если бы его всерьез прижало, он мог бы спихнуть эти снимки бульварной прессе за вполне конкретные деньги.

Покончив с батончиком, Марек взглянул на поле смерти, тянувшееся от того места, где он сидел, до пылающего в трехстах метрах пламени. «Интересно, — подумал он, — мог ли кто-то выжить? Может, в носовой части, которая лежала дальше, за адской огненной стеной? Вдруг нос самолета не пострадал? Туда он не ходил — там уже были другие. Нельзя получить все сразу. А снимки он и так сделал самые лучшие, поскольку добрался сюда первым. Именно за это ему хорошо платили.

Вокруг бродили пожарные. Он им не мешал, удачно выбрав укрытие. Во всеобщей суматохе никто и не думал его прогонять. Впрочем, он все равно не позволил бы этого сделать. Умение влезть туда, где его не хотели видеть, было частью его профессии.

— Марек Зембала? — послышалось с другой стороны.

Повернувшись, он узнал инспектора Закшевского. Они уже несколько раз встречались в подобных обстоятельствах, и полицейский каждый раз давал понять Мареку, как ему отвратительна работа, которой тот занимается.

— Пикник на месте трагедии устраиваешь?

— По лесу всем разрешено ходить, — развел руками фотограф. — Охраняемые растения я не рву.

— Ты был тут первым. Уверен, даже не подумал о том, чтобы кому-то помочь.

— Репортер не затем едет на место катастрофы, чтобы помогать, — спокойно ответил Марек. — Он едет для того, чтобы документировать. При этом должен оставаться беспристрастным и нейтральным.

— Закон выше твоего катехизиса, — полицейский презрительно взглянул на него и отвернулся, бросив через плечо: — Рано или поздно доиграешься.

Марек знал, что сейчас наверняка не доиграется. Завтра, может послезавтра, они сами к нему явятся за материалами для следствия. Закон позволяет конфисковать любой материал и не платить за это, так что он позаботился, чтобы ничего не лежало на незашифрованном диске. Если захотят забрать его работу даром — получат нечто, чего не смогут прочесть. Он предложит им доступную, низкую цену. А материалы им потребуются, поскольку уже сейчас толпы затаптывают следы, которые он подробно заснял на фото и видео.

Встав, Марек надел рюкзак и направился в сторону дымящегося хаоса. Одна мысль не давала ему покоя: когда час назад он вскакивал на мотоцикл, самолет был еще в воздухе, в километре отсюда. Интересно, кто позвонил на горячую линию за минуту до катастрофы?

Она звонила и звонила, но все время было занято. Зачем сообщать номер, если он все равно занят?! Туда сейчас наверняка звонит тысяча человек. Почему номер один?

Соединиться удалось раза с тридцатого. Женский голос в трубке звучал холодно и профессионально:

— Чем могу помочь?

— Роман Беднаж. Это мой муж. Он должен был сегодня… он мог быть в том самолете.

Зашелестела бумага.

— Я его тут не вижу. Мы еще составляем список.

— Как это — составляете?! Не знаете, кто сел в самолет?

— В данный момент ничем не могу вам помочь.

— Проверьте еще раз. Я должна быть уверена, что его там не было.

— Прошу прощения. Другие ждут.

— А список пассажиров следующего самолета проверить можете?

— У меня нет такого списка.

— Запишите мой номер, — она сообщила номер, чудом его вспомнив.

— Хорошо, мы вам перезвоним. А теперь прошу прощения, — в трубке послышались гудки.

Немного послушав прерывистый сигнал, Кинга положила трубку и закрыла лицо руками. Они составляют список. Что значит «составляют список»? У них же есть компьютеры, они могут получить этот список в два клика…

Она достала из сумки блокнот. Надо позвонить Зигмунту, шефу Ромека. Он должен знать, каким самолетом тот планировал лететь.

— Привет, это Кинга. Кинга Беднаж, жена Ромека. Мы познакомились на том гриле…

— Да-да, помню.

— Я про Ромека. Не знаю, каким рейсом… — Она замолчала.

На мгновение наступила тишина.

— Боже… я не знал… Такими вопросами занимается Аня, наша секретарша. Я позвоню ей и спрошу. Сейчас перезвоню.

Он положил трубку, не дожидаясь ответа. Судя по тому, что говорил Ромек, шеф — человек порядочный. Похоже, он действительно встревожился, и вовсе не из-за того, что может потерять ценного сотрудника.

Кинга расхаживала туда-сюда, стараясь не отходить далеко от телефона — нового, который ей подарил Ромек несколько дней назад. На нем точно не выключен звук? Нет, не выключен. А если и выключен, загорится дисплей, и она в любом случае увидит звонок.

Когда телефон зазвонил, она едва не раздавила его в руке.

— Да?..

— Она не знает. Говорит, Ромек сам покупал билет. Он всегда так делает. По сути, фирме все равно. Послушай… мы тебя не бросим. Можешь рассчитывать на нашу помощь.

— Мне пока не нужна помощь! — почти закричала она. — Я не уверена, что он был в том самолете. Он собирался лететь другим рейсом.

— Нет… то есть… Нет, я не это имел в виду, — в трубке послышалось нервное сопение. — Просто позвони, как… как только Ромек объявится, или…

— Спасибо, — с трудом проговорила Кинга, нажимая кнопку с красной трубкой. Что ей может понадобиться? Кто-то, кто заменит лампочку, прикрутит вешалку, убьет паука? Нет, помощь ей не нужна.

Кинга положила телефон, чувствуя, что еще немного — и она действительно его раздавила бы. Болели пальцы. Она знала, что ей сейчас нужно. Только одно могло помочь — что угодно, лишь бы покрепче. «Джонни Уокер» стоял на краю полки. Отвернув пробку, она налила полстакана, не заботясь о том, что до этого пила из него молоко. У нее мелькнула мысль, что, может быть, придется куда-то поехать, что-то решить. Может, не стоит… Она влила в горло три больших глотка, когда резко распахнулась входная дверь, которую она забыла закрыть полчаса назад.

На пороге стояла Марыся, бледная и перепуганная.

— Он был там? — не то сказала, не то спросила она. — Папа был в том самолете?

Кинга покачала головой:

— Нет… не знаю… Он собирался возвращаться позже. Не знаю.

— Почему ты ничего не сказала?

— Никто ничего не знает. У них еще нет списка пассажиров. Папа должен был возвращаться более поздним рейсом, так что… может быть…

В дверях позади Марыси появился Мариуш, ее друг, а может, парень. Он был еще больше похож на эмо, чем она. Кинга незаметно спрятала виски.

— Поеду в аэропорт, — заявила она. — Там наверняка больше знают. В самолете его не было. Почти наверняка не было, но я должна убедиться.

— Я с тобой, — сказала Марыся.

— Нет, ты останешься дома, — она показала на телефон на стене. — Папа может позвонить на городской.

— Я займусь Марысей, — пообещал Мариуш. — Подожду с ней, пока вы не вернетесь.

Парнишка с худенькими плечами и в узких брюках с болтающейся мотней, по мнению Кинги, никак не мог быть привлекателен, но у Марыси явно иной вкус. Неважно. Сейчас ее не волновало, как Мариуш будет утешать ее дочь. Не волновало ничего, кроме списка пассажиров рейса номер 346. Бросив в сумку блокнот, мобильник и ноутбук, она крепко обняла дочь и вышла.

Присутствие виски в крови она почувствовала на Лазенковском мосту. Удар оказался чересчур неожиданным, и следующее, что она помнила, — как выходила из «шкоды» возле терминала А в Окенце. Одно колесо стояло на тротуаре, бампер почти касался мусорной урны. С размаху захлопнув дверцу и не тратя время на запирание машины или включение сигнализации, Кинга вошла в зал. Где находится стойка информации, можно было не сомневаться — там собралась целая толпа. Две женщины за стойкой явно не справлялись. Судя по недовольству людей и громким дискуссиям, список пассажиров так и не появился.

Кинга почти сразу отказалась от попыток пробиться к стойке информации — впрочем, она и без того знала, что выяснить ничего не удастся. По каким-то таинственным причинам список еще оставался недоступен. У нее закружилась голова. Она оперлась о колонну, и тут кто-то схватил ее за плечо.

— Я видел, как вы приехали, — сказал молоденький толстощекий полицейский. — Могу вызвать дорожный патруль с алкотестером. Впрочем, я и без него чувствую, что вы выпили.

— И что, хотите задержать меня за то, что я опираюсь на колонну? — ответила она.

У нее не было сил спорить. Ее постепенно охватывало безразличие.

— Вы могли кого-нибудь задавить.

— В том самолете был мой муж. Проверю список, чтобы окончательно убедиться, а потом можете сажать меня под замок. Но только после того, как проверю. Пожалуйста…

Полицейский подвигал челюстью, будто жуя резинку. Вид у него был такой, словно внутри него происходила мучительная борьба с собой.

— Послушайте, — он до боли стиснул ее плечо. — Я сделаю вид, будто ничего не заметил. Но машина останется здесь до завтра. Вам придется вернуться на такси.

Она кивнула, но он продолжал ее держать. Закрыв глаза, она с силой тряхнула головой и почувствовала, как полицейский ее отпускает.

— Там нельзя парковаться, — услышала она. — У меня дежурство до четырех утра. Я передам сменщику. Не пейте больше и заберите машину до полудня.

— Заберу, — пообещала она, тотчас же об этом забыв.

— Сочувствую… — бросил полицейский и отошел, словно не желая удостоверяться, сдержит ли отчаявшаяся пьяная женщина свое обещание.

Впрочем, сейчас она все равно не сумела бы повернуть ключ или включить первую передачу. Вздохнув, она посмотрела на толпу.

— Есть новости? — спросила, ни к кому конкретно не обращаясь.

— У них нет списка фамилий, — ответил пожилой мужчина в твидовом пиджаке. — В век Интернета, черт побери!

— Скандал! — орала какая-то баба из глубины толпы.

Женщины за стойкой, похоже, мечтали, как бы телепортироваться отсюда куда подальше. Репортер в зеленом жилете с сотней карманов щелкал фотоаппаратом, будто расстреливая демонстрацию. Судя по лицам людей, еще немного — и они бы на него бросились. Кинга только теперь почувствовала, сколько выпила на пустой желудок. Подойдя к автомату с кофе, она долго таращилась на меню, не понимая, что нужно сделать. В конце концов сумев купить двойной эспрессо, она подошла со стаканчиком к рядам кресел и села.

Прихлебывая маленькими глоточками горячий кофе, она чувствовала, что сейчас заснет или лишится чувств. Достав телефон, в сотый раз набрала номер Ромека. На этот раз послышался сигнал вызова, и одновременно раздалась мелодия, которую Ромек поставил в качестве звонка — та самая, что насвистывала переодетая в медсестру Дэрил Ханна в «Убить Билла». Кинга подняла глаза, ища источник звука. Поблизости стоял только репортер, обшаривавший карманы своего жилета. Достав телефон, он быстро нажал кнопку отбоя, и в то же мгновение Кинга услышала в трубке другой сигнал.

Кофе обжигал рот, но она влила в себя все содержимое стаканчика, а затем, встав, подошла к репортеру и схватила его за лямку рюкзака. Тот с удивлением посмотрел на нее и попытался вырваться.

— Откуда у тебя этот телефон? — спросила она.

— Пусти, — он потянулся к ее руке, но она изо всех сил сжала пальцы. — Пусти или вывихну запястье, — грозно предупредил он.

— Не пущу, пока не скажешь, откуда у тебя этот телефон. Если меня ударишь, тебя схватят еще до того, как успеешь добежать до дверей.

Марек огляделся. Неподалеку прохаживались минимум шесть полицейских.

— Хорошо, сядем.

— Нет. Говори немедленно.

Репортер набрал в грудь воздуха и решил, что лгать нет смысла:

— Я фоторепортер. Первым оказался на месте катастрофы. И нашел там этот телефон. Он не пострадал и весь блестел, словно катастрофа его не коснулась. И я взял его, чтобы посмотреть, нет ли на нем записи последних минут.

— Почему ты не отдал его полицейским… не знаю… пожарным?

— Они сразу залили все пеной и затоптали следы. Проверю, что в этом телефоне, и отдам им. Или тебе.

— Он принадлежал… принадлежит моему мужу. Я не знаю, летел ли он в том самолете.

— Теперь, надо полагать, знаешь.

Эти слова больно ударили Кингу. Отпустив репортера, она уставилась в пол, не в силах избавиться от абсурдной, но заманчивой мысли лечь и свернуться калачиком.

— Он должен был лететь на два часа позже, — тихо сказала она. — Но в последний момент передумал. Побыстрее закончил свои дела и переоформил билет. Отдай телефон.

— Мне очень жаль, что так вышло с твоим мужем, но у меня работа. Отдам, как только проверю, что там записано.

— Это не твой телефон.

— И не твой. Если сейчас начнешь кричать, мы оба не узнаем, что там записано. Его заберут, конфискуют, и он на многие годы попадет в архив.

Кинга чувствовала, как сквозь невидимые отверстия из нее медленно вытекает энергия.

— Тогда проверим прямо сейчас, — едва слышно проговорила она.

Прежде чем репортер успел ответить, зазвонил телефон у нее в сумочке. Наверняка Марыся. Она посмотрела на дисплей — неизвестный номер. Кинга нажала кнопку ответа, готовая разразиться всеми известными ей ругательствами, если это опять реклама постельного белья или посуды, что регулярно случалось уже несколько недель.

— Привет, милая. Это я, — сказал Ромек. — Извини, что не позвонил раньше.

Кинга сидела по-турецки на полу и плакала, прижимая телефон ко лбу.

— Он жив, — повторяла она. — Жив. Жив. Жив.

Набрав номер Марыси, она пять раз повторила «он жив», не в силах произнести ничего больше. Пообещав, что скоро вернется, она отключилась.

— Жив… — Марек обдумывал возможность покинуть зал прилетов терминала А с безопасно спрятанным в кармане найденным телефоном, но инстинкт подсказывал, что ему подвернулась интересная история. Интересная и неоднозначная. — Если так, откуда взялся его телефон на месте катастрофы?

— Вывалился во время удара, — Кинга подняла голову. — Потом он выбрался из разбитого самолета и не нашел телефон. Потому и звонил с другого.

— Я был там, — Марек помог ей встать. — Там нет никакого разбитого самолета. Только разбросанные обгоревшие обломки. Там никто не мог выжить. Самолет шел на посадку со скоростью триста километров в час. Фюзеляж разорвало деревьями. Никто не смог бы остаться в живых. Это невозможно.

— Значит… кто-то украл у него телефон в Хитроу. Телефон и билет. И Ромек теперь звонил с другого.

— Он сказал, где он?

Она покачала головой:

— Он спешил, не мог долго разговаривать.

— Куда спешил?

— Не знаю. Может, на поезд. Наверное, он приземлился где-то в другом месте.

— В каком?

— Он не сказал. Ему нужно было заканчивать разговор. У тебя есть машина? — Кинга с надеждой посмотрела на Марека. — Знаешь, где это? Отвези меня туда.

Марек вздохнул и огляделся по сторонам, раздумывая, попытаться выкрутиться или все-таки проверить след. Вряд ли он многим рисковал.

— Там не на что смотреть.

— Он… — Кинга сжала пальцами его жилет. — Может, Ромек все еще там. Он не сказал, где он. Если он не приземлился в другом месте… У него был странный голос, как будто… ошеломленный. Ты же нашел его телефон там. Может, он звонил с чьего-то аппарата. Может, он где-то лежит. Может, ранен и не знает, что происходит.

— Там с полтысячи людей… — Марек покачал головой. — Спасателей. Его нашли бы, они свое дело знают. Для этого… для этого они там и есть…

Кинга смотрела ему прямо в глаза:

— Отвези меня туда!

Первым желанием было разжать ее пальцы, оттолкнуть и просто уйти. Проблемы были ему ни к чему. Но вместо этого он сказал:

— Мотоцикл стоит на парковке.

Вечер сменялся ночью. Марек теперь ехал по правилам, не считая, естественно, отсутствия шлема у пассажирки. Впрочем, вероятность встретить патруль на боковых дорогах была минимальна. Пользуясь GPS с подробной военной картой, он добрался до окрестностей места катастрофы по дорожке, слишком узкой для автомобилей. Последние сто метров проехал с выключенными фарами. Они слезли с мотоцикла, и Марек затолкал его в кусты.

Среди деревьев на большой площади горел яркий свет, словно там стоял длинный пассажирский поезд. Они молча двинулись в ту сторону и, пройдя под полицейской лентой, остановились в нескольких десятках метров от выкорчеванной самолетом полосы. Пламя уже погасили, а территорию освещали полтора десятка установленных на мачтах мощных прожекторов. Среди обломков бродили несколько десятков человек; они обшаривали землю и фотографировали. О том, что когда-то это был самолет, свидетельствовала лишь часть фюзеляжа длиной в несколько метров, разорванная по линии иллюминаторов.

— Никто не мог там выжить, — тихо проговорил Марек. — Если ты действительно полчаса назад разговаривала со своим мужем, он наверняка не летел в этом самолете. Посмотрим, — он достал из кармана телефон и коснулся экрана. Появилось окно с мигающим курсором. — Пароль… Как я понимаю, ты его не знаешь?

Кинга покачала головой.

— Это служебный телефон. Ромек — компьютерщик, у него пунктик насчет безопасности данных.

— Потом подключу телефон к компьютеру. Может, удастся что-нибудь вытащить.

В самом сердце катастрофы стояла палатка-иглу из серой пленки, к которой вел сделанный из такой же пленки короткий туннель. Лишь когда изнутри вышел человек в комбинезоне химзащиты, удалось оценить размеры конструкции — в самой высокой точке высота палатки составляла около семи метров.

Кинга едва не подпрыгнула, когда в ее сумочке зазвонил телефон, и начала нервно в ней копаться. Мареку хотелось ее придушить. Если бы не шум работающих агрегатов и крики спасателей, их наверняка кто-нибудь услышал бы.

— Ромек?! — бросила она в трубку.

— Я звоню из аэропорта, — ответил женский голос. — Вы оставляли номер. Имя Роман Беднаж есть в списке пассажиров рейса триста сорок шесть. Это подтвержденная информация.

Кинга почувствовала, что ее ударила невидимая волна.

— Может, он не сел в самолет…

— Это список пассажиров, поднявшихся на борт. Мне действительно очень жаль. Запишите номер психолога, который…

— Спасибо… — выдавила она и разъединилась. — Говорят, он был на борту, — тихо сказала она, глядя на репортера. — Будто это подтверждено.

Марек не знал, что ответить. У него не было желания становиться утешителем молодой вдовы: он был почти уверен, что она — вдова, но пока не допускает такой мысли.

— Список проверяют при входе на гейт, — и все-таки он ее утешал. — Теоретически он мог пройти гейт и не подняться на борт. Теоретически. Раз ты утверждаешь, что он звонил…

— Мне нужно посмотреть вблизи.

Кинга направилась в сторону огней, но он схватил ее за локоть:

— Тебя арестуют. Ты хотела увидеть место катастрофы — и увидела. Этого достаточно. Поехали, пока нас не заметили. Если он звонил… значит, жив.

— Это полевой госпиталь, палатка для раненых. Значит, кто-то все-таки выжил.

Она пыталась высвободиться, но репортер продолжал ее удерживать.

— Подумай головой, — предложил он. — Мы в Варшаве, а не в джунглях. Зачем нужен полевой госпиталь, если поблизости есть несколько нормальных больниц? Это скорее палатка для трупов, а может, там складывают вещи жертв. Я отвезу тебя домой.

— Хорошо, только отдай телефон.

— Послушай, — он поспешно искал веские аргументы. — Я был здесь первым. Такая у меня профессия. Я добрался сюда через пятнадцать минут после катастрофы. У меня есть получасовая видеозапись и несколько сотен фотографий. Могу их тебе показать, но не ходи туда.

— Чего ты боишься? — Она выдернула руку. — Что расскажу им про тебя? Расскажу, если немедленно не отдашь мне телефон.

Он неохотно протянул ей аппарат. Спрятав его в сумочку, она направилась в сторону прожекторов.

— Что ты делаешь? — Он метнулся следом и снова схватил ее за локоть.

Кинга развернулась, намереваясь ударить репортера, но он заслонился рукой. — Нас сейчас увидят! Ты и двухсот метров не пройдешь.

— Я должна убедиться, что его там нет.

Глупая баба.

— Подожди, я пойду с тобой.

Она отвернулась.

— Тогда пошли.

— Хочешь проверить, что в той палатке? Я тебе помогу, но сделаем по-моему. Не напролом.

Марек двинулся налево, зная, что женщина пойдет за ним. И она пошла, спотыкаясь на высоких каблуках и от выпитого алкоголя. Помогать ей он, однако, не стал, желая сохранить нейтралитет и дистанцию. Впрочем, какой нейтралитет, раз он за это взялся. А возле густых зарослей исчезла и дистанция — все-таки он сломался и помог ей их обойти. Земля вокруг подмокла, но перенести Кингу на руках он не решился. Впрочем, ей это не помешало — у нее была четкая цель, и мокрые штанины не могли ее остановить.

Они подошли ближе, держась в тени. Дальше бродило множество людей, но среди них не было ни женщины в деловом костюме, ни репортера в жилете с сотней карманов и с рюкзаком.

— Подожди здесь, — он сунул ей в руки рюкзак.

Марек открыл дверцы ближайшей пожарной машины — к счастью, стоявшей в тени, вне света прожекторов — и несколько секунд спустя вернулся с двумя желтыми куртками и касками.

— В этом нас будет видно за километр, — заметила она.

— Надевай. Иначе нас загребут.

Он прекрасно понимал, что создает себе кучу проблем, но что-то подсказывало ему поступать именно так — вероятно, инстинкт охотника за сенсациями. Положив рюкзак с большей частью фотоаппаратуры и ноутбуком стоимостью минимум сорок тысяч между корнями срезанного дерева, он посмотрел на шпильки Кинги — увы, тут ничего не поделаешь.

— Застегнись, убери волосы и смотри в землю.

Многие вокруг вели себя точно так же.

— А если найду что-нибудь важное? — спросила она.

— Достаточно, если на него не наступишь. Все будут проверять много раз.

— А как это может помочь установить причины катастрофы?

— Хочешь установить причины катастрофы или проверить, что в той палатке?

Чем дальше они шли, тем крепче Кинга сжимала губы. Человеческие останки еще не собирали. Расследование продолжалось, и ни один фрагмент головоломки не должен был без необходимости менять свое положение. Марек не собирался ломать этот механизм, подсознательно веря, что, если не будет мешать другим участникам этого театра, они не помешают ему. Обычно это действовало.

Мужественно преодолевая грязь и поломанные ветки, Кинга шла в сторону входного туннеля, но Марек незаметно сменил траекторию и привел ее к задней части палатки — туда, куда свет ближайших фонарей не добрался.

Матовую полупрозрачную пленку, из которой был сделан купол палатки, в натянутом состоянии удерживало давление, создаваемое небольшим бензиновым компрессором. Достав из кармана перочинный ножик, он открыл маленькое острие и одним движением сделал в пленке вертикальный разрез. Оболочка немного осела. Он огляделся — похоже, никто ничего не заметил. Профессия научила его, что упускать возможность нельзя. Раздвинув края, Марек обнажил очередной слой пленки. Сквозь нее было видно чуть больше деталей, но все равно слишком мало, чтобы понять, что находится внутри.

Коснувшись очередного слоя, он приблизил его к третьему, внутреннему. Соприкоснувшись, пленки стали несколько прозрачнее. На очищенной от обломков земле лежало нечто, напоминающее большой военный ящик для снарядов.

Повреждение палатки не меняло ситуацию, в которой они оказались, пробравшись за полицейскую ленту, так что вряд ли имело значение, разрежет он следующий слой или нет. Его сдерживало другое — то, что находилось внутри, изолировали не без причины. Тех, кто ставил палатку, не волновало расследование авиационного агентства — обломки они отбросили в сторону. Раз они так поступили, внутри палатки нечто важное.

— Что там? — спросила Кинга, заглядывая ему через плечо.

— Это не госпиталь. Твоего мужа там нет.

Марек сделал несколько фото без вспышки. На сервер он их отправить не мог, лишь вынул карту памяти и спрятал в кармашек жилета. Никем не замеченные, они вернулись к пожарным машинам, сбросили куртки и каски, после чего спокойным шагом отступили в лес. Фотографу приходилось удерживать Кингу, которая пыталась бежать.

— Не верю, что нас не поймали, — сказала она, когда они добрались до мотоцикла. — Что было в той палатке? Черный ящик?

— Великоват для черного ящика. Посмотрю подробнее на компьютере.

— Отвези меня домой. Меня дочь ждет.

Опершись о руль, он посмотрел на женщину. Ее взгляд был полон решимости. Собственно, сейчас он мог просто забрать у нее телефон, но отбросил эту мысль.

— Как ты хочешь добраться до памяти телефона? — спросил он. — Разбираешься в этом? Если твой муж компьютерщик, наверняка поставил надежную защиту.

Женщина колебалась, и он добавил:

— Ты же хочешь узнать, что там произошло?

Она смотрела куда-то в пространство, борясь с собой, а затем молча кивнула.

Марек жил в Констанцине, в частном доме с маленьким неухоженным садом. Поставив мотоцикл в гараж возле большого внедорожника, он повел Кингу в дом. Она невольно отметила, что репортер давно живет один — никакая женщина не выдержала бы в таком бардаке и либо прибралась бы, либо ушла. Было даже не особенно грязно, но беспорядок царил страшный. Гостиная плавно переходила в спальню, а фотопринадлежности валялись повсюду, даже на кухонном столе.

Марек включил кофеварку и гостеприимным жестом придвинул стул. Едва Кинга села, зазвонил ее телефон. Она выхватила его из сумочки.

— Алло?! — Услышав голос на другом конце, она расслабилась и одновременно почувствовала разочарование. — Папа… в больнице. На обследовании. Ничего страшного, но за ним какое-то время хотят понаблюдать… — Она немного послушала, и выражение ее лица изменилось. Закрыв глаза, она едва не расплакалась. — Это все эмоции, — тихо добавила она. — Вернусь через час. Буду все знать. — Убрав телефон, она посмотрела влажными глазами на Марека. — По телевизору несколько минут назад сказали, что никто не выжил.

Стараясь не встречаться с ней взглядом, он начал разливать кофе. О том, что никто не выжил, он знал давно — с того момента, когда увидел лес.

— Ты с ним разговаривала, — сказал он, просто чтобы хоть что-то сказать.

— Сама уже не знаю… — Она закрыла лицо руками. — Я читала, что память иногда обманывает. Помнишь о том, чего не было, или время путается.

Он подал ей кофе.

— Дай мне телефон. Попробую что-нибудь из него вытащить. Идем.

Они перешли в маленькую комнатку в задней части дома. Здесь большую часть обстановки составляло компьютерное оборудование, в том числе два распотрошенных системных блока и несколько старых мониторов. Марек сел в кожаное кресло и включил ноутбук с большим экраном. Кинга присела рядом на табурет, наблюдая за действиями репортера, который при свете слабой лампочки разобрал телефон, извлек из него карту памяти и вставил в ноутбук.

Снова зазвонил телефон Кинги.

— Да?.. — неуверенно спросила она.

— Привет, милая. Как дела?

— Ты где?! — Она встала. — Я тут с ума схожу… Когда приедешь?! Тебя где-нибудь встретить?

— Мне нужно закончить кое-какие дела. Буду чуть позже. Не волнуйся.

— Ромек… Какие дела? Самолет разбился. Тот, на котором ты должен был возвращаться. Знаешь, что случилось?

— Немного трясло.

— Трясло?.. Как… как это — трясло? Ромек, самолет разбился. Я была там и видела. Ты был… был в том самолете? Там нечего собирать. Обломки и тела разбросало на триста метров.

— Наверное, последствия пожара. Не помню, чтобы все было так страшно.

— Погоди… ты был в том самолете? Где ты сейчас?

— Не волнуйся. Все в порядке. Доберусь позже. Сейчас мне пора заканчивать.

— Нет! Подожди!

Кинга взглянула на дисплей телефона, словно пытаясь найти там дополнительную информацию. Но Ромек уже отключился, а номер, с которого он звонил, не определялся. Она села. По ее щекам текли слезы, но она улыбалась.

— С головой у меня в порядке, — всхлипывая проговорила она. — Это точно был он. Я секунду назад с ним разговаривала. Это был он! Я могу узнать голос собственного мужа.

— Если так, значит, на борту его не было, — спокойно ответил Марек. — Ты видела, что лежит в лесу. Этого и Терминатор бы не пережил. Может, он не говорит тебе правду?

— Ясное дело, я бы предпочла, чтобы он мне соврал и провел эти несколько дней у какой-нибудь шлюхи! — крикнула она. — Ведь он жив, а если бы летел в самолете, уже был бы мертв. Верно?

Кивнув, Марек повернулся к ноутбуку.

— На карте памяти два раздела, — сказал он. — Один не зашифрован, и похоже, что там фотографии и видео… Последняя видеозапись сделана сегодня, время — без нескольких минут четыре.

Скопировав файл на диск ноутбука, он задержал палец над клавишей «ввод».

— Да, — сказала Кинга. — Я хочу это увидеть.

Картинка дрожала, люди кричали. На борту самолета всегда найдется пара глупых баб, которые вопят из-за турбулентности. Это ничего не значит: тряска — обычное дело при выходе из облаков, а глупые бабы всегда будут вопить. Это ничего не значит.

Толстяк в фиолетовом свитере поднялся с места, стюардесса велела ему сесть. Он сел, но, едва она отошла, снова встал, словно у него была идея, как решить проблему рейса номер 346. При очередной встряске он замахал руками, опрокинулся и застрял в проходе между креслами. Трясло все сильнее, картинка местами становилась полностью неразборчивой.

Кинга расслабила невольно стиснутые кулаки — ведь она знала, чем закончится этот фильм. Девушка в белой мини-юбке пробежала перед объективом и упала, споткнувшись о толстяка. Это ничего не значит, паникеров везде хватает. Кинга об этом знала, но не знала, был ли Ромек на борту. Девушка встала и побежала дальше. Оператор не паниковал. Ромек всегда умел владеть собой. Тот, кто держал телефон, методично снимал происходящее в салоне, будто ничего особенного не случилось.

— Видишь? — Марек показал на верхнюю часть экрана. — Вон, сероватое под потолком?

— Как будто дым… — Кинга пожала плечами. Она знала, чем закончится фильм, но не знала, кто держит аппарат. — Поехали дальше.

— Если бы оно было белым, могло оказаться облаком пара из разгерметизировавшейся системы. А может, масло, распыленное под давлением…

Странное пятно действительно напоминало маленькое клубящееся облачко, словно заснятое в ускоренном темпе. Картинка, однако, была нечеткой, а облачко — или что бы это ни было — едва видимым.

— А может, просто грязь на объективе, — Марек воспроизвел фрагмент несколько раз. — Хотя она не движется вместе с аппаратом. Может, осела на мгновение, а потом отвалилась…

— Дальше! — поторопила Кинга.

Облако больше не появлялось, зато сквозь крики пробился звук воющих двигателей. Оператор выпустил телефон, и перевернутая вверх ногами картинка теперь показывала карман в спинке переднего кресла. Телефон не упал на пол — судя по всему, он висел на ремешке. Кинга вглядывалась в дергающуюся картинку, не обращая внимания на ноющую от неудобного положения спину. Ромек пользовался ремешком во время путешествий. Но это тоже ничего не значило! Если кто-то украл телефон, мог украсть вместе с ремешком. Оператор встал, и в кадре появился лежащий на потолке толстяк — видео еще было перевернуто на сто восемьдесят градусов.

— Можешь повернуть?

— Потом обработаю. Досмотрим до конца. Осталось меньше минуты.

Кинга встала и наклонила голову. У самой кабины девушка в мини боролась со стюардессой. Кто-то оттащил паникершу. Все больше людей вставали и кричали. Оператор, однако, сохранял полное спокойствие. Через несколько секунд он снова сел и застегнул ремень. В кадре появились нерезкие очертания черного предмета, в котором, после того как его открыли, можно было узнать несессер. Несессер… кажется, такой был у Ромека. Кинга точно не помнила. И даже если это его несессер… то… это лишь означает, что кто-то у него этот несессер забрал.

Расплывчатая рука извлекла изнутри наушники с длинным проводом, после чего несессер полетел куда-то в сторону. Всю оставшуюся часть записи было видно лишь трясущееся кресло. Крики и шум усиливались, в последние две секунды превратившись в маленьком микрофоне аппарата в сплошной грохот.

Наступила тишина. Оба уставились на черный экран.

— Неужели… — начал Марек, но лишь вздохнул.

— Ну говори — что?

— Удивительно, что человек в падающем самолете мог как ни в чем не бывало слушать музыку и спокойно записывать на видео собственную смерть.

— Ромек — ученый. Он поступил бы так хотя бы для того, чтобы помочь найти причину… — Она замолчала, поняв, что только что сказала. — Но ведь это не он! Не смотри так на меня! Это не он. Я же с ним разговаривала. И это не бред. Ты сам при этом присутствовал.

Марек не знал, что ответить. В конце концов, голос в трубке он не слышал.

— Его фамилия в списке пассажиров, — медленно проговорила Кинга. — Никто из пассажиров не выжил. Но Ромек остался жив, поскольку я с ним разговаривала. Его фамилия в списке, но он не сел в самолет. Или все-таки оказался единственным выжившим. Или там был кто-то с такими же именем и фамилией. Такое порой случается…

— Его кто-то обокрал, — Марек потер виски. — А если обокрал, то мог забрать и паспорт.

Кинга ошеломленно взглянула на репортера, затем бросилась ему на шею, осыпая поцелуями.

— Господи, это все объясняет! Да! — Она отстранилась. — Он звонил из Лондона. Наверняка он в шоке. Да, теперь все сходится! — Она уже рылась в сумочке. — У него был какой-то отсутствующий голос. Где мой телефон?

— Ты держишь его в руке.

Несколько раз вздохнув, она набрала номер.

— Марыся, милая! — крикнула она в трубку. — Он жив! Он не сел в тот самолет. Кто-то его обокрал и воспользовался его паспортом. Поэтому его фамилия и в списке пассажиров… Все-таки есть на свете справедливость. Знаю, не говорила. Не говорила, потому что не хотела тебя волновать. Но он жив. Наверняка вернется уже завтра. Нет! Не завтра! — Она утерла рукавом слезы. — Я позвоню туда и скажу ему, чтобы возвращался поездом. Автобусом… Стоп! Мне ему никак не позвонить. Я не знаю, где он. Он обещал, что позвонит сам. Я заканчиваю, он ведь может звонить! — Она разъединилась и проверила, что у телефона не выключен звук и не включилась какая-нибудь из идиотских опций. — Набери меня, — попросила она репортера. — Хочу убедиться, что звонок работает.

Она продиктовала номер. Ее телефон зазвонил. Успокоившись, она убрала его в сумочку.

— Хочешь посмотреть фотографии с места катастрофы? — спросил репортер. — Я сейчас буду их обрабатывать.

Кинга покачала головой.

— Вызови мне такси, пожалуйста. Мне нужно быть дома, с дочерью. Спасибо тебе. Я позвоню, но сейчас… Он может вернуться… Я поеду, на тот случай, если он все-таки… все-таки прилетит другим самолетом. Просто хочу быть дома.

В следующие пять дней Ромек звонил несколько раз, повторяя одно и то же — что у него есть дела, и он скоро будет. Кинга даже не сумела вытянуть из него, в Польше ли он. Она накричала на полицейских, которые пришли за зубной щеткой, чтобы взять образцы ДНК, но на них это не произвело никакого впечатления. Взяв отпуск, Кинга сидела дома и навязчиво разогревала жарко е, пока оно не превратилось в высохший черный кусок угля. Вечерами она пила, а ночью просыпалась, прислушиваясь к шагам на лестничной клетке. Она запретила Марысе включать музыку, чтобы не пропустить звук домофона. Несколько раз она посылала дочь вниз, чтобы та проверила, не испортился ли он.

Заходя в ванную, она оставляла приоткрытую дверь и брала с собой телефон. Она отказалась от душа, но знала, что к возвращению Ромека должна быть чистой, и потому наливала полную ванну воды с пеной и отмокала полчаса, стараясь не плескаться. Когда во вторник сосед снизу начал сверлить стену, она побежала туда и устроила ему такой скандал, что тот, похоже, перестал даже шумно прихлебывать суп. При всем при этом она понимала, что смысла в том никакого: Ромек не повернется и не уйдет лишь потому, что никто не откроет ему на первый звонок.

По странному стечению обстоятельств Ромек всегда звонил, когда Марыси не было дома. Кинга не знала, как записать разговор на телефон, и записала его на диктофон, а потом дала прослушать дочери. Марысю это не убедило. В конце концов, это мог быть кто угодно — психов на свете хватает, достаточно и мамаши-параноика. Естественно, вслух Марыся не стала этого говорить, но Кинга все видела по ее глазам.

Дом превратился в храм тишины. Марыся прилагала все усилия, чтобы утешить мать, но где-то во вторник не выдержала и прямо заявила, что у той не в порядке с головой, отца нет в живых, и им обеим придется с этим смириться. Кинга накричала на дочь, но, едва за Марысей закрылась дверь, тотчас об этом пожалела. В моменты проблесков сознания, когда она чуть трезвела, начинала понимать абсурдность происходящего и допускала возможность, что Ромек жив только в ее воображении. Потом, однако, он снова звонил, и ее реальность снова расходилась с реальностью Марыси и, наверное, всего мира. Осуждать дочь у нее, однако, не было сил — Марыся никогда не была особо близка с отцом и не ладила с ним.

В четверг вечером они опять вели странную эфемерную беседу. Кинга уже не знала, разговаривает она с настоящим мужем или с собственным больным воображением. Ей это напоминало диалог с кем-то находящимся под гипнозом или говорящим во сне.

— Ты что, автомат? — прямо спросила она. — Все время говоришь одно и то же — что скоро вернешься. Уже пятый день твердишь.

— Знаю, это немного странно, но… тебе придется потерпеть. От меня мало что зависит. Если бы я мог, был бы дома уже в субботу.

— А где ты?

— Название этого места ничего тебе не скажет. Честно говоря, я и сам его не знаю. Вряд ли ты смогла бы сюда попасть.

— Какое-то секретное правительственное учреждение? Больница? Почему ты не хочешь мне сказать?

— Не знаю, как тебе объяснить. Не настаивай. Вернусь, как только закончу свои дела… осталось недолго. Я позвоню. Мне пора заканчивать… Пока, до свидания.

— Пока. Я тебя люблю. Возвращайся.

— Я тоже тебя люблю. Вернусь, как только со всем разберусь.

Этот разговор продолжался дольше всех. Голос Ромека звучал все так же отсутствующе, но будто несколько четче.

Кинга легла на диван и час проплакала. Что все это могло значить? Она уже обзвонила с городского телефона все больницы, даже психиатрические, консульство в Лондоне и все подобные места, какие пришли ей в голову.

Кинга следила, чтобы батарея в телефоне всегда была заряжена. Вечером, как обычно, она сидела перед телевизором и пила виски с колой в пропорции один к десяти. Ей даже не хотелось добавлять лед. Про катастрофу в информационных программах уже почти не говорили, что вызывало у нее иррациональное негодование. Наконец она выключила телевизор и осталась наедине с бутылкой.

Вглядываясь в дисплей телефона, Кинга, сама того не желая, обнаружила функцию записи разговора, которой пообещала себе воспользоваться, когда Ромек позвонит в следующий раз.

Вернулась Марыся, подогрела в микроволновке пиццу, принесла ей два куска и стакан мультивитаминного сока, не сказав ни слова. Кинга уже перестала скрывать от дочери, что пьет. Впрочем, было достаточно одного взгляда, чтобы догадаться, от чего у нее синяки под глазами и посеревшая кожа.

Съев остывшую пиццу, она легла спать.

Ночь на этот раз прошла спокойно. Когда зазвонил телефон, было уже утро. Мгновенно проснувшись, она нажала на зеленую трубку и кнопку записи.

— Ромек?!

— Нет… Я звоню из аэропорта. Пани Кинга Беднаж?

— Да, я. У вас есть что-то о моем муже? Он нашелся?

— Нет, я по другому делу… — в замешательстве проговорил голос в трубке. — Можете приехать за вещами вашего мужа.

Аэропорт работал в обычном режиме, словно катастрофы происходили так часто, что не стоило о них долго вспоминать. В толпе мелькнуло знакомое лицо. Кинга с бьющимся сердцем поспешила в ту сторону, хотя знала, что это не Ромек.

Знакомое лицо взглянуло на нее из-под фуражки с орлом.

— О, это вы, — сказал полицейский. — К сожалению, его уже здесь нет.

— Он тут был?! — Она взглянула на него с удивлением и надеждой.

— Он простоял тут два дня, но дольше не вышло, — он достал блокнот, что-то в нем записал и вырвал страницу. — Вот номер полицейской парковки. После уплаты залога можете забрать автомобиль. Советую сделать это как можно быстрее — там дорого берут за стоянку.

Автомобиль… Она забыла, что у нее есть машина. Кивнув, спрятала бумажку в карман, спросила, где находится комната номер 212, и пошла в указанном направлении. Дежурная, услышав номер, посерьезнела, и в ее голосе послышались извиняющиеся нотки. Через минуту появился невысокий мужчина в костюме и с мрачным лицом повел ее по коридорам к двери с табличкой «212».

Комната была маленькая; окно выходило на летное поле, по которому катились самолеты, будто ничего не случилось, в ту субботу кто-то обнулил счетчик, и статистика гарантировала всем полтора десятка лет без катастроф. Мужчина предложил ей стул, сам сел за стол и с грустью посмотрел на нее. «Служебная грусть, — подумала она. — Наверняка он получает за это премию, а когда потерявший близкого человека уходит, запускает на компьютере юмористическую страничку».

— Соболезную о потере мужа. Всем нам… искренне…

— Оставьте, — попросила она.

Кивнув, он достал из ящика и положил на стол предмет, похожий на черный матовый кирпич со слегка закругленными углами.

— Узнаете?

— Никогда не видела, — она покачала головой.

— Снизу наклейка с именем и фамилией вашего мужа, — мужчина просматривал бумаги, похоже, лишь для того, чтобы не смотреть ей в глаза. — Мы стараемся передать родственникам все личные вещи. Они могут иметь ценность… хотя бы нематериальную. Распишитесь здесь, — он придвинул к ней бланк. — Могу также сказать, что мы уже знаем… Причиной катастрофы стала механическая авария. В этом нет никаких сомнений. Окончательного отчета придется ждать минимум месяц, но официальное сообщение будет сегодня вечером. Говорю вам, чтобы вы знали уже сейчас.

— Никогда раньше этого не видела, — Кинга смотрела на предмет. — Не знаю, действительно ли это принадлежит моему мужу.

— Оно может принадлежать фирме, где он работал, но установить это мы не можем. Так что вам решать, что с ним делать. Это было в его несессере. Сам несессер… в общем… выглядел так, будто его вынули из печи. В соответствии с правилами мы не возвращаем столь поврежденные… — Мужчина замолчал, видимо поняв, что зашел чересчур далеко. — Похоже, у него титановый корпус и термоизоляция. Мы его немного почистили, и… Я вам запакую.

Он положил коробочку в пластиковый пакет и встал. Кинга тоже встала. Если бы это не касалось ее самой, пакет с логотипом авиакомпании показался бы ей образцом черного юмора.

— Пройдемте еще в ангар, — мужчина показал на дверь. — Там мы собрали вещи, владельцев которых не удалось установить. Если вы что-то опознаете…

— Нет, — она покачала головой. — Не нужно. Мне не нужны предметы. Мне нужен муж.

— Он… — Мужчина вздохнул. — Мне очень жаль. Лишь несколько тел пригодны для опознания. Ни одно из них… В смысле… никто из трагически погибших… Потому мы и не просили, чтобы вы… Мы все еще ищем останки с ДНК… Может, все-таки сохранилось что-нибудь, что ему принадлежало…

— Вы говорите о нем в прошедшем времени.

Мужчина в замешательстве потер щеку и достал что-то из ящичка на столе.

— Вот номер психолога, который… — Он вручил ей визитку. — Если вам потребуется помощь, то… то помощь бесплатная. Первые десять визитов.

— Спасибо, — она небрежно бросила визитку в сумку.

Встав, вышла, сжимая под мышкой пакет с черной коробочкой. Ни к какому психологу она обращаться не собиралась. И вообще ничего не собиралась делать.

Коробочку положила на полку над телевизором. Кинга понятия не имела ни что это такое, ни насколько оно важно. Вероятно, стоило отдать его в фирму Ромека, но ей не хотелось лишаться вещи, которую муж имел при себе последней. Она назвала ее «Это», вернее, не назвала, просто начала так мысленно ее именовать, поскольку Это стало средоточием ее мира.

Часами глядя на черную поверхность Этого, она заметила, что раз в час на нем вспыхивает маленький зеленый светодиод, наверняка подтверждая, что Это работает. Иногда она брала Это в руки и рассматривала со всех сторон. На одной из стенок, под крышкой на пружине, обнаружилось несколько гнезд, похожих на те, что имелись сбоку на ее ноутбуке. Но никаких выключателей видно не было, так что, скорее всего, это часть некоего устройства, над которым работал Ромек.

Шеф Ромека оказался порядочным человеком. Он помог ей решить вопросы, связанные с похоронами, вернее, имитацией похорон, поскольку гроб был пуст: ни тела, ни каких-либо останков, соответствующих его ДНК, не нашли. Кинга согласилась подписать документы только ради Марыси, чтобы у той не было проблем с бумагами — вскоре ей предстояло сдавать экзамены в лицей.

Цикл повторялся. Когда Кинга была уверена, что Ромека нет в живых, он звонил и говорил то же, что и раньше — что уже почти закончил свои дела и скоро приедет. Иногда удавалось вызвать его на воспоминания. После каждого разговора она плакала, но вновь набиралась уверенности, что это он, настоящий, что он жив и в конце концов вернется. Это наверняка был он — звонивший знал такие подробности, о которых никому не рассказывают.

Месяц спустя Кинга совершила поступок, на несколько дней загнавший ее на грань депрессии. Она позвонила сотруднику аэропорта, который дал ей Это, и так долго его мучила, что он согласился скопировать для нее запись с камер охраны в Хитроу, а с трех точек показывала пассажиров перед гейтом, в рукаве и дверях самолета. Ромек был на всех трех. Он сел в самолет, и за ним закрылась дверь. Не мог же он выйти из других дверей? И это не мог быть фотомонтаж. Да и зачем? Чтобы обмануть обычную женщину, каких миллионы? Остатками рассудка она приняла к сведению простую информацию — он поднялся на борт самолета.

Теперь образ ее мира еще больше не сходился воедино, но в конце концов она отказалась от попыток залатать дыру в собственной реальности.

Осенью Кинга сменила работу, перейдя на полставки. На новом месте никто не знал о ее прошлом, и она могла начать с нуля. Но Ромек продолжал звонить; реже, чем вначале — раз в несколько дней, раз в неделю. Обычно после короткой эйфории, поскольку он снова обещал, что вернется, она проваливалась в черный колодец депрессии, лишавшей ее всего. Тогда она снова пила до беспамятства. На следующий день просыпалась с чудовищным похмельем, но могла жить дальше — до нового звонка.

Кинга стирала с Этого пыль, даже накрыла его салфеткой, хотя вряд ли черный ящичек можно было случайно поцарапать, если он пережил катастрофу. Она жила в подвешенном состоянии от звонка до звонка многие месяцы, пока странный траур не начал ее тяготить, хотя она решительно отвергала подобную мысль.

Где-то в середине февраля Кинга преднамеренно отклонила вызов с неопознанного номера, решив, что с нее хватит, и весь остаток дня делала вид, что начинает новую жизнь. Вечером она, плача, десятки раз прослушивала записанное сообщение, в котором Ромек говорил все то же, что обычно, но его голос звучал как никогда грустно.

Марыся уже несколько недель гуляла с новым парнем, который произвел на ее мать намного лучшее впечатление. Чтобы было еще смешнее, его тоже звали Мариуш.

Дочь уехала в обещанный лагерь. Кинга осталась на две недели одна — наедине с Этим и телефоном. На работе она еще как-то справлялась, но дома без дочери впадала в апатию. Будь у нее в Варшаве какая-то родня, может, было бы легче.

Она не сводила глаз с Этого, дожидаясь, когда в очередной раз мигнет зеленый светодиод, — будто надеясь, что случится нечто иное, неожиданное. Ничего, однако, не происходило. Без Марыси — которой она обычно готовила еду, стирала, и с которой иногда, сжимая в руке телефон, смотрела сериал по телевизору, — ее реальность продолжала расходиться с реальностью мира за пределами квартиры. Она пропустила очередной корпоратив, сославшись на домашние обязанности, и тщательно следила, чтобы никто из ее новых коллег ничего не знал о ее личной жизни, и тем более о том, что случилось год назад.

И все же что-то изменилось. Дом уже не был храмом тишины. Кинга перестала ждать сигнал домофона, хотя и продолжала отвечать на каждый телефонный звонок. Она жила, и ритм ее жизни все так же определяли звонки с неопознанного номера. Ромек утратил материальный облик, став лишь голосом. В отсутствие Марыси он позвонил дважды и говорил примерно одно и то же. Во второй раз удалось поговорить с ним чуть дольше. Они вспоминали свою первую встречу, когда смертельно друг на друга обиделись из-за какой-то ерунды или недоразумения. Собственно, их союз начался с того, что им захотелось друг перед другом извиниться. Это было семнадцать лет назад. В конце разговора Ромек даже рассмеялся, но сразу посерьезнел и, как обычно, сказал, что ему пора заканчивать, и еще надо завершить кое-какие дела.

Потом она проверила время соединения — почти час. Дольше всего.

Она налила себе спиртного в пропорции один к одному. Когда Марыси не было дома, Кинга пила больше, при дочери сдерживалась. Потягивая обжигающую горло жидкость, она напряженно думала, потом доливала виски с колой и продолжала думать дальше — зеленый светодиод за это время мигнул трижды, то есть прошло больше трех часов. За минувший год она проанализировала все возможности, включая безумный вариант, что Ромека похитили, но у него есть доступ к телефону. Все это казалось бессмысленным.

В конце концов она решила, что ей делать, и, прежде чем погрузиться в пьяный сон на диване, пообещала себе, что именно так и поступит.

Зигмунт сменил номер телефона, но Кинга упросила секретаршу, чтобы та дала ей новый. Позвонив, она попросила о встрече. Зигмунт продал фирму и теперь занимался чем-то другим, но нашел время для жены бывшего коллеги. Они встретились в кафе на улице Новый Свят.

— А ты похудела, — вежливо заметил он.

— Скорее постарела на десять лет, — ответила она. — Впрочем, рада, что заботишься.

Он молча проглотил ее слова.

— Как жизнь? Устроила свои дела?

— Не особо. Честно говоря, я так и не смирилась с его смертью.

Зигмунт явно пребывал в замешательстве. Возможно, он чувствовал себя виноватым — в конце концов, именно он послал Ромека на ту конференцию. Впрочем, об этом Кинга ни разу не думала.

— С подобным тяжело смириться, — Зигмунт крутил в руке стакан с кофе латте. — Иногда требуется немало времени…

Банальность, но вполне понятная. Анализировать его слова она не собиралась.

— Я не смирилась. В буквальном смысле. Я верю, что он жив.

Зигмунт удивленно взглянул на нее, словно на старого друга, который вдруг заявил, что верит в гномов. Он хотел что-то сказать, но Кинга его опередила. Достав из сумки Это, она положила его на стол. Как раз в этот момент мигнул светодиод.

— Знаешь, что это?

Ей хватило взгляда Зигмунта в качестве ответа. Он коснулся матового корпуса.

— Я сменил профессию, — помолчав, сказал он. — Теперь торгую красками.

— Но ты знаешь, что это такое?

Зигмунт сглотнул, но не кивнул, хотя ему этого хотелось.

— Мы закрыли проект, но Ромек настоял, чтобы его продолжить, и полетел в Лондон искать инвесторов. Это была его инициатива, для него это было очень важно. Ему не удалось никого убедить, а потом — та трагедия… Ты должна взять себя в руки и начать новую жизнь. Нельзя жить в подвешенном состоянии. Начни сначала.

Он коснулся ее руки. Кинга покачала головой.

— Не знаю, что правда, а что нет, — сказала она. — Он… Ромек иногда мне звонит. Вчера тоже звонил. Мы разговариваем. Не могу этого объяснить. Несколько разговоров я записала в качестве доказательства. Я пыталась отдать их полиции, но ко мне отнеслись как к сумасшедшей, обезумевшей от потери мужа. Но я знаю — он жив, он где-то в больнице, может в тюрьме. Когда об этом думаю, мне кажется, что я брежу. Но, когда он звонит, я верю, что он жив. Я же с ним разговариваю.

Кивнув, Зигмунт быстрыми глотками допил латте, словно лимонад, и встал.

— Мне пора, — сообщил он голосом человека, получившего наконец возможность выйти из неловкого положения. — Работа.

Бросив еще один быстрый испуганный взгляд на Это, он вышел, не оглядываясь. Кинга увидела прижатую стаканом банкноту в десять злотых и сперва не знала, повод ли это для обиды, но решила не обижаться — все равно это не имело значения, поскольку встречаться с Зигмунтом она больше не собиралась.

Положив вторую банкноту под блюдечко своего эспрессо, она убрала Это в сумку и вышла.

На следующий день Кинга не выдержала. Когда позвонил Ромек, она уже выпила три стакана и кружила по дому, держась за стены. Она потребовала, чтобы он сообщил ей, где находится, либо перестал звонить. В ответ он лишь сказал «извини» и отключился. Расплакавшись, она кричала в мертвый телефон, что не это хотела сказать и отказывается от своих слов, пусть он позвонит снова.

Кинга выбросила в мусорное ведро наполовину опорожненную бутылку «Олд Смаглера», но тут же снова ее достала и поставила на место, зная, что единственное, чего ей может стоить попытка избавиться от виски, — поход в ночной магазин. В ту ночь она больше не пила.

Утром, а точнее около полудня, поскольку была суббота, она придумала новый план действий и отыскала номер Марека — единственного, кто мог ей поверить. И даже если бы не поверил, тогда он был с ней, и она ощущала с ним некую связь. Неважно. Она просто хотела попросить его о помощи. Репортер знает больше, чем обычный человек, — должен знать, так как первым оказывается там, где что-то происходит.

До этого она звонила в два детективных агентства. В обоих ей отказали, что, в общем-то, свидетельствовало о них с лучшей стороны: не хотелось вытягивать деньги у вдовы, которая рассказывает о муже, чудом спасшемся в катастрофе и находящемся где-то в плену, но с неопознаваемым телефоном под рукой. Она решила, что не станет отбивать у Марека охоту с ней общаться подобным рассказом. Просто скажет, что хочет встретиться, а потом все будет проще.

Она удержалась от соблазна выпить для храбрости. Требовалась ясность ума, чтобы быстро представиться, — прошел год, и он мог ее забыть. Подготовив напоминание из двух фраз, она набрала номер. Ответила женщина, голос которой звучал так же измученно, как и ее собственный.

— Здравствуйте, меня зовут Кинга Беднаж. Могу я поговорить с Мареком?

— Марек… его больше нет.

К этому она не была готова.

— Как нет?.. — с трудом выговорила она.

— Его убили, — голос на другом конце был едва слышен.

— Когда это случилось? Кто?..

— Год назад. В ночь после той катастрофы, — прошептала женщина. — Его убили за фотографии, которые он тогда сделал. И все забрали.

Значит, Марек жил один.

— Кто вы?

— Мать. Я его мать, — она бросила трубку.

Весь остаток дня и вечер мысли Кинги вертелись вокруг возможных теорий заговора. Марека убили, а Ромека взяли в плен, поскольку оба знали, что стало причиной катастрофы, — это явно не был несчастный случай. Ромек единственный остался в живых, и его взяли в плен, что было несложно, поскольку большинство тел не удалось опознать. Никто не считал пальцы, берцовые кости, ботинки. Его ДНК там не обнаружили.

Кинга задумчиво направилась в кухню и лишь перед шкафчиком с бутылками поняла, зачем ее привели сюда ноги и звериный инстинкт. Нет, пить она не станет. Действительно не станет. Открыв шкафчик, она бросила бутылку в ведро, а потом для надежности, чтобы не передумать, пошла вынести мусор.

Вечером она сходила в ночной магазин и купила новую бутылку «Олд Смаглера», литровую. После долгой борьбы все же сдалась и отвернула пробку. Впрочем, это было легко предвидеть — куда унизительнее рыться в контейнере в поисках бутылки, выброшенной утром.

Ромек не позвонил. Ничего удивительного: он звонил нерегулярно, иногда приходилось ждать два дня, иногда восемь. Кинга жила в постоянном ожидании. Но теперь все было иначе — она напивалась в одиночку, полулежа на диване перед выключенным телевизором и мигающим раз в час Этим. Телефон лежал под рукой — больше всего она боялась, что Ромек больше никогда не позвонит. Этого она не смогла бы себе простить — после того, что ему наговорила.

Телефон зазвонил около пяти вечера. Это была Марыся, которая только что вернулась из лагеря и не застала мать на стоянке, куда приехал ее автобус. Кинга взяла такси. Разговор со старшей группы закончился после нескольких слов, когда та почувствовала запах алкоголя. Объясняться Кинга не собиралась.

Они возвращались на такси молча. В основном, пожалуй, потому, что Кинга не хотела, чтобы водитель заметил, что она пила. Будто он этого не знал.

— И как там? — спросила она в лифте.

Марыся пожала плечами.

— Да так.

И это было все, что услышала Кинга, прежде чем захлопнулась дверь в комнату дочери. Она прикусила губу. Ей всегда казалось, что она сумеет сохранить с дочерью доверительные отношения и узнает, например, о ее первом разе с парнем. Похоже, ничего не выйдет — Марыся держала дистанцию именно потому, что не хотела говорить на эти темы с матерью. Источник ее замкнутости лежал где-то вне понимания Кинги. Может, заглядевшись на Это, она попросту не заметила перемены, случившейся с дочерью за последний год? Да, они почти не разговаривали. Грудь Марыси увеличилась почти вдвое, с тех пор как та начала встречаться с новым парнем. Но в лагерь она поехала одна, и, с кем там познакомилась, не знал никто. И никто не узнает, и уж наверняка не Кинга.

Следующие полчаса Кинга провела в кухне, вглядываясь в часы на микроволновке. Дочь возвращается через две недели и первым делом запирается в своей комнате, не найдя для последних двух недель никаких слов, кроме «да так». Худшего поражения для матери не представить.

Пришел Мариуш, тот «новый Мариуш», как мысленно называла его Кинга, вежливо поздоровался и сразу скрылся в комнате Марыси. Музыка стала еще громче. Мысли Кинги вернулись к Мареку и тому, что накануне сказала его мать. Его убили за фотографии, которые он тогда сделал. Она достала из ящика телефон Ромека, из телефона — карту памяти. Вставив ее в ноутбук, запустила видео, которое не смотрела уже год. Ей не хотелось этого делать, но сейчас она просмотрела запись несколько раз, еле сдерживая слезы.

Она остановила запись на кадре, где виднелась внутренность несессера. Внутри лежало Это. Картинка была нечеткой, но сомнений не оставалось: из Этого тянулся толстый, как от утюга, провод, соединявшийся с большими наушниками, которыми пользуются меломаны, чтобы изолировать себя от посторонних звуков.

Ромек не был меломаном.

Кинга принесла с полки возле телевизора Это и оглядела черную коробочку со всех сторон. Открыв крышку, она увидела несколько гнезд, похожих на те, что в компьютере. Ей это ни о чем не говорило. Она в этом не разбиралась, и ей в голову не приходил никто, кто мог бы помочь — кроме, разве что, Зигмунта.

Она оглянулась на дверь в прихожую. Оттуда доносилась музыка, которую Кинга не могла опознать. Она послала Марысе СМС:

«Попроси Мариуша, чтобы пришел в гостиную».

Очередное родительское поражение. Через полминуты музыка за стеной смолкла, и вскоре парень появился в дверях. Вид у него был явно смущенный, словно он ожидал, что Кинга начнет его расспрашивать, чем они только что занимались.

— Разбираешься в компьютерах?

— Немного, — он облегченно вздохнул. — У вас что-то не работает?

— Не знаю, как подключить это к ноутбуку, — она показала Это. — Не знаю даже, получится ли вообще.

Взяв у нее Это, Мариуш повертел его в руках. Судя по выражению его лица, он тоже не знал, что это такое. Приглядевшись к гнездам, заявил:

— Это какой-то допотопный внешний диск или военное устройство. Гнезда слегка странные. Вот это большое, с сотней контактов, — может, какой-то очень старый разъем «скази» или еще что-нибудь… Но тут есть порт юэсби. Если хотите, можем подключить. Провод от телефона должен подойти.

— У тебя есть такой?

— У Марыси есть. Сейчас принесу.

Вскоре он вернулся с проводом. Заинтересовавшись, пришла и Марыся — стояла, опершись о дверной косяк и скрестив руки на груди. Мариуш подключил Это к ноутбуку и пощелкал мышкой.

— Комп его видит, — объявил он. Светодиод на Этом замигал с интервалом в несколько секунд. — Тут десятка полтора гигабайтных файлов, записанных с промежутком в одну секунду. Не знаю, что это за файлы, но коробочка и впрямь быстрая.

— Знаешь, что это такое? — с бьющимся сердцем спросила Кинга. — И что это за файлы?

— Как я уже говорил — скорее всего, какой-то диск. А файлы… понятия не имею. Наверное, данные какой-то специализированной программы. Чтобы их открыть, нужно иметь эту программу. Тут еще несколько папок… Доступ закрыт. Это работа для компьютерщика. Могу поспрашивать, что это. Скину кусочек на форумы.

Зазвонил телефон Кинги. Как всегда, она ответила сразу, почти машинально.

— Привет, милая. Это я.

— Ромек… — Она вскочила с дивана.

Марыся закатила глаза и презрительно фыркнула.

— В прошлый раз ты говорила, чтобы я больше не звонил…

— Вовсе нет! — быстро проговорила она и вышла из комнаты. — Я так совсем не думала. Я сказала так только… но я не хочу, чтобы ты перестал звонить. Если не можешь сказать, где ты, — не говори. Но не исчезай. Пожалуйста.

Они долго разговаривали — обо всем и ни о чем. Кинга не могла удержаться и несколько раз не спросить о подробности, о которой мог знать только он. А он отвечал. В конце он, как всегда, пообещал вернуться, как только завершит несколько срочных дел.

Когда Кинга вошла в гостиную, Мариуша уже не было. Дочь смотрела на нее заплаканными глазами. Ноутбук показывал последний кадр видео с телефона ее отца.

На следующий день, вернувшись с работы, Кинга заняла свое обычное место на диване перед телевизором, а вернее, перед Этим, поскольку телевизор она включала лишь для того, чтобы посмотреть вечерние новости. Светодиод мигнул два раза, прежде чем Марыся вернулась из школы. Услышав сигнал домофона, мать вскочила с дивана.

— Мариуш не говорил, удалось ли ему что-нибудь узнать? — спросила она, едва дочь появилась в дверях.

— Он сегодня не пришел в школу, — пожала плечами Марыся. — И на телефон не отвечает. Видимо, решил, что у меня чокнутая мамаша, и лучше со мной не водиться.

— Я вовсе не… Просто живу в подвешенном состоянии. Не знаю, что случилось с твоим отцом. Я думала, содержимое Этого поможет что-то выяснить.

— Мы же были на похоронах.

— Там зарыли пустой гроб.

Дочь посмотрела на мать чуть иначе, чем обычно, и спросила:

— Он правда тебе звонит? Это точно он? Если опять позвонит… дай мне с ним поговорить.

— Ты мне не веришь?

— А ты бы поверила? Если даже он воспользовался катастрофой, сбежал и бросил нас, если у него новая семья — зачем он звонит? Никакого смысла.

— Не знаю. Я с самого начала ищу разгадку, но… Может, я слишком глупая.

— Если позвонит в следующий раз, я хочу с ним поговорить.

Кинга подавила злость в зародыше — дочь была права. Все это действительно не имело смысла.

К вечеру она сумела принять решение, что исполнит желание дочери, и включила телевизор, приготовившись к очередной получасовой порции новостей, по большей части плохих. Марыся уселась рядом с миской чипсов на коленях. С тех пор, как она увидела запись катастрофы, разделявшая их год дистанция отчасти исчезла.

Первая же новость заставила обеих вжаться в спинку дивана. Это оказалось видео из телефона Ромека с комментарием, что в Интернете нашли запись, которая, по мнению экспертов, является подлинной.

— Он залил это на Ютуб, — после некоторого раздумья проговорила Марыся. — Вот кретин! Потому и побоялся сегодня прийти в школу.

Кинга стиснула кулаки, чувствуя себя так, словно кто-то разрыл могилу любимого человека.

— Я не желаю больше видеть его в нашем доме, — прошипела она. — Не смей его сюда приводить.

На следующий день случилось кое-что похуже. Кинга ощутила укол беспокойства, увидев перед домом полицейскую машину. Это еще ничего не значило — наверняка при ее виде становилось не по себе любому из возвращавшихся домой жильцов. Но когда она вышли из лифта, сомнений не осталось — дверь ее квартиры была приоткрыта. Марыся? В первую очередь она подумала о дочери — что?.. Бросившись к двери, наткнулась на пороге на полицейского, вышедшего на звук ее шагов.

— Что с ней?! — крикнула она, пытаясь заглянуть в квартиру.

Полицейский отстранил ее рукой.

— Кто вы? Вы здесь живете?

— Да! Что случилось?

— Прошу предъявить документы, — ее взволнованный вид не производил на полицейского никакого впечатления.

Кинга начала рыться в сумочке, хотя больше всего ей хотелось прорваться внутрь. Выдернув удостоверение личности, она подала его полицейскому, который начал тщательно изучать документ. Внутри квартиры крутились, как минимум, двое. Кинга ждала вспышку фотоаппарата, делающего снимки трупа.

— Я могу войти?

— Пожалуйста, — он отдал документ. — Соседи заявили о взломе.

Полицейский пропустил ее. Она вошла и огляделась. Все выглядело как обычно.

— Только взлом?

— Кто-то анонимно позвонил и сообщил, что дверь открыта.

Остальные двое полицейских бросили на Кингу мимолетный взгляд.

— Проверьте, не пропало ли что-нибудь, — сказал тот, который ее впустил.

Сперва она проверила все комнаты, чтобы удостовериться, что нигде нет следов крови или… Марыся должна была вернуться из школы самое раннее через час. Нет, здесь ее не было. Спокойно обойдя квартиру, Кинга проверила места, где хранила бижутерию и папку с документами. Ценностей дома она не держала, не считая электроники. Компьютер и музыкальный центр в комнате Марыси стояли на своих местах. Несколько ящиков были выдвинуты, шкаф открыт, но никто, похоже, в них даже не заглянул. Телевизор в гостиной, спутниковый тюнер, ДВД…

И тут она увидела пустую салфетку. Пустое место, оставшееся после Этого. Метнувшись к шкафу с телевизором, она заглянула под него, отодвинула от стены. Нигде нет.

Сев на диван, она лишь через несколько секунд сумела выдавить:

— Пропало Это…

— В смысле — что?

Другого названия у Этого не было.

— Черная коробочка размером с кирпич, с мигающим раз в час зеленым светодиодом.

Полицейский подозрительно взглянул на нее.

— Для чего служил это предмет? Он ценный?

Кинга открыла рот и тут же его закрыла — она не знала, для чего служит Это, и ценное ли оно. Она даже не знала, как назвать Это, чтобы полицейский понял.

— Это был электронный… жесткий диск моего мужа. Муж погиб год назад, а это была память. Последняя память о нем.

Полицейский без особой убежденности заполнил несколько страниц документов и дал ей подписать. В конце он сказал, что несмотря на все их, то есть полиции, усилия, подобное порой случается. Вручив ей визитку слесаря, чтобы она поменяла замки, он вышел, забрав остальных с собой.

Кинга почувствовала, что у нее отобрали кусочек ее мира. До возвращения Марыси она тупо сидела, бессмысленно таращась на оставшееся от Этого пустое место.

— Мариуш не хотел ничего говорить, — сказала дочь, едва войдя в квартиру. — И был напуган до смерти. Он меня избегал, а когда я приперла его к стенке, сказал, чтобы я забыла о коробочке и о видеозаписи, потому что от этого могут быть проблемы. — Только теперь она заметила, что мать ведет себя еще более странно, чем обычно. — Что случилось?

— Забрали Это, — Кинга показала на полку возле телевизора. — Взломали дверь и забрали.

Марыся посмотрела на пустое место, вернулась к двери и увидела поврежденный замок.

— Что-нибудь еще пропало? — спросила она.

Кинга отрицательно покачала головой и бросилась к зазвонившему телефону.

— Да?!

— Я расследую это дело с самого начала, — прошептал голос в трубке. Это не был голос Ромека. — Расследую тайно. Только теперь я позволил себе впервые выйти на связь. Вам грозит опасность.

— Кто вы?

— Это несущественно. И опасно. Если я знаю, что ту запись сделал пассажир с места двадцать шесть-це, узнают и они. Ибо это можно подсчитать — число рядов, угол, под которым велась съемка. Все можно подсчитать. Я строил модели, схемы. Даже летал на точно таком же самолете. Я добрался до документов, секретных документов. Я знаю, что ваш муж сидел на месте двадцать шесть-це. С этого места велась съемка. В том самолете оказалось нечто, что от них ускользнуло. Нечто секретное. Потому он и упал, потому затем погибли уже три человека. А если потребуется, может погибнуть и больше. Это их методы. Они действуют на других уровнях. Они выше закона.

— Кто — они?

— Ну… они. Они. Вы их не знаете. Лучше вообще их не знать. Нельзя узнать о них и жить дальше по-прежнему. Они выяснят, что это вы, и найдут вас.

— Они уже тут были, — тихо проговорила она.

В ответ незнакомец отключился. Кинга медленно положила телефон. Секунд через пятнадцать он зазвонил снова.

— Привет, милая. Это я.

— Ромек?! Ромек… Я так рада, что это ты, — она опустилась на диван. — Господи, как я рада! Ты снова стал звонить чаще. Как дела?

— Я звоню, чтобы попрощаться.

— Почему? Как?

— Похоже, все заканчивается. Мне так кажется. Я странно себя чувствую. Я так мало знаю… будто не до конца проснулся.

Марыся потянулась к телефону, и Кинга замахала рукой, чтобы дочь приложила ухо к его корпусу.

— Ты в больнице? Может, тебе дают какие-то одурманивающие средства?

— Я знаю, где я. Но не приезжай сюда. Похоже, мне очень плохо. Уже недолго осталось.

— Скажи, где ты. Только скажи, где! Умоляю!

— Это небезопасно…

— Неважно! Я хочу приехать! Где ты?

— На улице Флиса, двести тридцать пять. По крайней мере это последний адрес, который я помню.

— Не разъединяйся. Я сейчас приеду. Сейчас буду.

— Мне пора заканчивать.

— Нет! Не разъединяйся! — Схватив блокнот, она записала кривыми буквами название улицы и номер дома. — Я уже еду!

Он отключился. Марыся смотрела на нее с таким выражением лица, словно увидела привидение.

— Он и правда жив?.. — спросила она.

— Здесь, — таксист показал на поросшую дикой лозой стену из потрескавшихся кирпичей, из-за которой тянулись к небу старые буки. — Не хотите, чтобы я вас подождал?

— Обойдусь.

Она сунула ему в руку банкноту и, не дожидаясь сдачи, вышла.

Близился восьмой час, но в это время года солнце еще стояло высоко. Улица была пуста, половина окрестных домов производила впечатление заброшенных. В ста метрах дальше стоял один старый автомобиль. Однако на стене с потертой табличкой с номером 235 из аккуратно подстриженной зелени выглядывала камера. Кинга подошла к калитке.

Когда-то ажурную конструкцию из кованых прутьев сплошь заполнили досками, чтобы никто не заглядывал в сад. Кинга нажала кнопку домофона с нечеткой надписью «Клиника», и почти сразу из динамика раздалось нелюбезное «слушаю».

— Кинга Беднаж. По вопросу моего мужа.

— С кем вы договаривались?

— Я ни с кем не договаривалась. Хочу увидеться с мужем.

— Здесь нет никого по фамилии Беднаж.

— Я вернусь с прессой и телевидением, если вы меня не впустите.

Вместо ответа лязгнул замок. Она вошла в тенистый сад. Свет почти не пробивался сквозь кроны буков, и в иных обстоятельствах ей могло здесь даже понравиться. По выложенной камнями дорожке она дошла до главного входа в обширное двухэтажное здание. Очередной замок щелкнул до того, как она взялась за ручку. Дверь была тяжелая, словно из бронированной стали.

Кинга оказалась в небольшом холле со стойкой регистратуры и тремя дверями. Женщина за стойкой походила на сотрудника из вспомогательного персонала, кого обычно можно увидеть в частных клиниках, но не хватало остального — длинного коридора со стульями и пронумерованными дверями, курсирующих во всех направлениях медсестер, и самое главное, нигде не было видно пациентов.

— Это частная клиника, — сказала регистраторша. — Для тех, кто не хочет лишней известности.

— Я ищу мужа, — Кинга оперлась о стойку, в основном для того, чтобы добавить себе смелости. — Роман Беднаж. Можете проверить?

— Здесь нет никого по фамилии Беднаж, — покачала головой женщина. — Я уверена.

В ее взгляде не было обычной любезности, которую пытаются хотя бы изображать работники на подобных постах. Она смотрела, скорее, как охранник, а в ее голосе чувствовалась чуть ли не угроза. Но надежда, которую только что получила Кинга, придавала ей сил.

— Я не уйду, пока не поговорю с ним, — заявила она. — Возможно, он в безнадежном состоянии, но я все равно хочу его увидеть. Если он может разговаривать по телефону, значит, может говорить и без него.

Женщина за стойкой мерила ее неподвижным взглядом, пока не открылась дверь с правой стороны холла, и из нее не вышел крепко сложенный мужчина в костюме, нисколько не походивший на врача. Он жестом пригласил Кингу войти, затем указал ей на стул возле письменного стола. Она села, а он молча встал за ее спиной, возле двери. Теперь она и в самом деле чувствовала себя неуверенно.

В кабинете размером три на три метра, кроме стола, кресла и стула, на котором она сидела, стоял только низкий шкаф со стальными ящиками для папок. Окна в толстых рамах выглядели усиленными, может, даже бронированными. Открылась вторая дверь, и вошел некто, еще меньше напоминавший врача, — энергичный, словно постоянно готовый к нападению седой тип лет пятидесяти.

Сев за стол, он уставился на Кингу взглядом, от которого у нее по спине побежали мурашки.

— Кто дал вам этот адрес? — резко спросил он.

— Мой муж…

— Его уже год как нет в живых.

— Он мне звонит. Мы разговариваем.

Она попыталась встать, но крепкие руки схватили ее за плечи. Поднявшись, ее собеседник достал из кармана похожий на толстый фломастер предмет, обошел вокруг стола и коснулся ее шеи. Она открыла рот, чтобы запротес…

Бросив пустой шприц на стол, Савицкий какое-то время смотрел на повисшую на спинке стула женщину.

— Запри ее в третьей, — бросил он охраннику.

Выйдя из кабинета по уходящему в глубь здания коридору, он постучал в первую справа дверь и вошел, не дожидаясь приглашения. Сидевший за столом лысый мужчина поднял взгляд из-за компьютера.

— Он ей звонил, — сказал Савицкий. — Много раз. Сегодня сообщил наш адрес. А она приехала.

Лысый покачал головой.

— И что ты будешь с ней делать? — спросил он. — Не может же еще одна попасть под трамвай.

— У меня другая идея. Мясник поработает над ней несколько дней. Неизвестно, что она знает и что кому говорила. В любом случае лучше, если она все дискредитирует, а не подтвердит своей внезапной смертью.

— Так и сделай. И поищи в том что-нибудь позитивное… Если он сказал ей, скажет и нам. Как обработка видео?

— Мы удалим облако, подтянем контраст и звук. Через час будет в Сети. Если позиционируем как надо, вытеснит оригинал за несколько дней.

— Поторопи их. Каждую минуту это смотрят тысячи людей.

Савицкий кивнул и вышел. Миновав поворот, он спустился в высокий подвал, набрал код на замке стальной двери и по очередной лестнице спустился еще глубже. Здесь было холоднее, а грубые неровные железобетонные стены создавали гнетущее впечатление. Толкнув дверь из матового стекла, он вошел в первую лабораторию.

Петревич в наброшенном поверх пиджака белом халате склонился над лежавшей на рабочем столе черной коробочкой. На появление гостя он никак не реагировал.

— Оно не проделает нам дыру в потолке? — спросил Савицкий.

— Я тщательно проверил, — инженер опустил бестеневую лампу. — На рентгене не видно ни взрывчатки, ни защиты от вскрытия. Даже пломбу не наклеили.

Он вывернул электрической отверткой последний, восьмой винт на корпусе.

— Час назад он звонил жене, — продолжал Савицкий. — Баба приехала сюда и сейчас сидит в третьей.

С любопытством взглянув на него, Петревич снова склонился над коробочкой.

— Кто мог ожидать, что носитель снабжен GPS и GSM? — Он примеривался, стараясь как можно аккуратнее поднять титановую крышку. — Вот результат отсутствия документации. Но здесь, на глубине шести метров под землей… Больше он никуда не позвонит, могу гарантировать.

Подняв крышку, он отложил ее в сторону и поправил камеру, нацеленную на носитель, который внутри выглядел как плотно упакованные потроха компьютера. Половину корпуса занимал аккумулятор.

— Не повреди, — напомнил Савицкий. — Машинка нам еще пригодится.

— Я скопировал содержимое через USB, но софт вряд ли будет работать вне носителя. Второе, сложно устроенное гнездо — загадка. Похоже, он создал собственный стандарт, — он какое-то время разглядывал внутренности устройства. — Думаешь, это вообще может быть случайностью? Сбегает их питомец, затаивается на двухстах метрах, точно на подлете. Может, они сделали это специально? Чтобы проверить, работает ли. Если бы попросили разрешения, они никогда бы его не получили. А так…

Савицкий едва заметно пожал плечами.

— Что это вообще могло быть? Конструкт с нулевой суммой энергии, массы, информации и времени. Программа без компьютера? Мы им пользуемся словно питекантропы, которые лупят друг друга по башке плазменными матрицами.

— Не наше дело. Займись устройством.

Инженер кивнул.

— Известно, у кого он тогда работал? — спросил он.

— У Зигмунта Сморавинского. Он закрыл проект и продал фирму.

— Значит, этот Сморавинский нам понадобится. Возьмите его, я с ним поговорю. Фотографии детишек, изнасилование горничной… придумайте что-нибудь. Может, он знает нечто такое, что сэкономит нам недели на изучение этой конструкции. А в фирме устрой проверку. Хочу сам проглядеть их архивы. Может, у них есть где-то базовая станция, которая с этим общается.

— Если оно и вправду работает, им придется возобновить свою деятельность. Под нашим крылом.

— Если он ей звонил, — техник взглянул на Савицкого, — значит, работает.

Не помню, как выбрался из самолета. Я уже говорил. Это называется шок. Шок. Человек не помнит последние секунды до катастрофы. Знаю, поскольку сам профессионально этим интересовался. Дорожке памяти требуется несколько секунд, чтобы закрепиться. И я был бы крайне благодарен, если бы мы поскорее закончили этот разговор. Жена готовит жаркое, и мне не хочется опоздать на ужин. Я немного странно себя чувствую, но, наверное, это нормально, когда ты чудом избежал смерти. Нет, врачебная помощь мне не нужна. Если почувствую себя хуже, пойду в поликлинику. Что я помню? Что-то грохотало, громко трещал пластик, потолочные панели. Потом люди начали вставать — будто хотели выйти в воздухе. Люди всегда так себя ведут, это оправдано при лесном пожаре, но не в самолете. Я включил телефон и начал снимать. Телефон? Не знаю, где он. Если никто его не украл после приземления, то лежит где-то на полу. Наверняка вы его найдете. Носитель… Да, я помню. Я уже месяц регулярно сбрасывал информацию и пытался им воспользоваться, когда начало трясти. Понятия не имею, получилось ли. Проверю, когда вернусь домой. И без того проект в подвешенном состоянии. Эти исследования нужно вести параллельно с технологиями материнских клеток. Ибо смысл в них есть лишь в том случае, если сознание можно поместить в воспроизведенном теле. Это будет не в точности тот же самый человек, но очень похожий. Ну а сперва — те самые клетки и рост всего организма в лабораторных условиях. Иначе нет никакого смысла. Никому ведь не захочется существовать как нечто нематериальное, запертое в тюрьме флеш-памяти. Проверю, что там записалось, и сразу сотру. В конце концов, я жив, значит… Последнее, что я помню? Последнее… Встает толстяк в фиолетовом свитере и валится на пол. Никто не пытается его поднять — может, потому, что лежа он меньше будет мешать. К тому же он еще и тяжелый. Все больше людей встают, несколько человек проходят по спине толстяка. Я тоже встаю, но лишь на секунду, чтобы достать с багажной полки несессер с носителем. Надеваю считыватель на голову — забавно, ибо тогда я всерьез думал, что все сработает, что после стольких лет… Нет, я ни о чем не думал. Это нереально, ведь не сохранился бы мой генотип. Никого не воссоздать по одному волосу и не записать ему в голову воспоминания всей жизни. Нет такой технологии. Это было неразумно, но я все равно это сделал. Раз уж была возможность. Сотру сразу же, как только вернусь домой. Вот только разберусь здесь с делами. Чувствую себя странно рассеянным, ни за что не могу взяться. Впрочем, после аварийной посадки это нормально. Саму посадку я не помню, так что тут вряд ли чем-то смогу помочь. Может, потом вспомню. Запись должна быть на телефоне… Да, помню облако под потолком. Какой-то газ, дым… Тогда я об этом не думал. Слишком многое происходило. В такие моменты не обращаешь внимания на подобные вещи. Я просто включил телефон, чтобы записать причины катастрофы. Если бы самолет упал, никто не смог бы рассказать, что случилось. Я не погиб бы впустую, бегая по салону, как те паникеры. Облако… да, пытаюсь сосредоточиться. Это не был газ, выходящий из дыры в потолке. Скорее клубящийся воздух другой плотности, более темный. Будто рой из тысяч крошечных мушек, таких маленьких, что каждую по отдельности не различить. Нет, я не приглядывался. Самолет падал, и больше всего меня волновало, что нужно застегнуть ремень и запомнить дорогу до ближайшего эвакуационного выхода. Ведь погаснет свет, будет много дыма… Придется бежать вслепую — среди других бегущих вслепую. Если бы кто-то тогда начал рассказывать самый смешной в мире анекдот, я бы и его не слушал. Уже не могу дождаться того жаркого, вечера у себя дома, отдыха и безделья. Разберусь только тут еще с парой дел…