Дом в Игровом Городе. Grateful Dead

Боже, столько напряжения. Хватило бы одного фальшивого жеста, одного неверного движения, и материализовалась бы A-Бомба: там, между ними, точнехонько ухреначив посредине, сметя с поверхности земли не только весь Игровой Город, но и половину Залива. Столько напряжения.

Они сидели в полумраке. Утро или вечер, не были уверены.

Они сидели в зале, друг напротив друга. Рич — в вытертом кресле, красном и воистину огромном, смердящем потом, пивом и чем-то еще — сладким и тошнотворным одновременно, связанным с болью живота и тайской жратвой. Луиза на тахте, прикрытой псевдоиндейским покрывалом, полным угловатых оленей и елочек.

У Рича — большого чувака в большом кресле — за спиной весь зал и весь остальной Дом, закоулки и сокровища, непредвиденные, но свои, частично, по крайней мере, освоенные.

Луиза избегла его взгляда. Непроизвольно оглянулась через плечо, надеясь на невесть что. За ней уже была лишь стена.

Жара и пот. Старый вентилятор дребезжал над головой неравномерно и тихо, словно Дом Рича порыкивал, что, мол, ее не любит.

— Луиза, — Рич начал снова. Глубоко вздохнул, посмотрел в окно, подыскивая верные слова. Собственно, слова и были ключевыми; — Я люблю тебя, Луиза. Люблю тебя, детка.

Он склонился в ее сторону, оперся ладонью о журнальный столик, стоящий между креслом и тахтой. Ощущал любовь каждой клеткой тела: в своем клеточном мире они все орали, смеялись и плакали одновременно.

— Я знаю, Рич, — она взглянула на него. Ее глаза сияли, полные энергии и мудрости.

— Ты этого не чувствуешь? — спросил он. — Того, что есть между нами?

— Я… — начала она, но он ее прервал. Собственно, не дал прервать себя.

— Того, того… Оно сильное, мощное, телесное. Между нашими сердцами. И мыслями. Прежде всего — мыслями. Оно настолько осязаемо, — он чувственно обнял пространство над столиком. На крышке остались влажные отпечатки рук. Устремил пальцы к ее лицу, потом — к своим вискам и снова к ее лицу.

Она заправила волосы за уши. Длинные, ровные, цвета ночи. Глаза Рича увлажнились.

— Я чувствую это, — начала она тоном, которым обычно разговаривала со своей шестилетней сестрой. Он любил этот тон, чувствовал, что он говорит о ее силе и зрелости. — И я знаю, что это значит. Именно поэтому, Ричи.

У него даже дыхание сперло.

Игровой Город потемнел. Большая Тень ложилась вокруг Дома, прикрывала целые улицы. В зале стало серо. Полицейская сирена где-то за окном. На этот раз Рич проигнорировал звук.

— Без твоей любви, Луиза, этот мир умирает, — пояснял он. — Деревья ломаются. Цветы гниют. Ключи не подходят к замкам. Бордюры выступают и ставят подножки детям, а те падают и обдирают локти на грязном асфальте. — Большая Тень заставляла волоски на его затылке вставать дыбом. — А у нас столько любви, детка. Мы не должны ее потерять. Такова наша обязанность по отношению к этому миру. И ко всем прочим мирам.

Она прикрыла глаза, измученная. Уперлась подбородком в высоко подтянутое колено. Утро или вечер?

— Иисусе, Рич, мы едва знакомы. И ты старше моего старика.

Тень навалилась, покрыла весь дом. Рич поводил глазами, сжимая кулаки. Мог бы броситься на нее — всего метр журнального столика между ними, прыгнуть к ней, вырвать из нее любовь и одарить собственной.

Она увидела это. Замерла, как сурикат, притворяющийся мертвым, когда видит, что пришла пора купания.

Дребезжание вентилятора.

— У тебя в бороде остатки цыпленка, — сказала она.

— Нету там такого.

— Есть.

Он потянулся к бороде и вынул оттуда довольно крупный кусок.

— И точно, — пожал плечами и бросил его в рот. Проживал, проглотил. — Хм, — пробормотал.

— Что?

— Это был не цыпленок.

Она захихикала.

— А что?

— У меня есть одно подозрение. Но я тебе ни за что не признаюсь.

Теперь хохотали оба. Она опустила ноги, а Ричи откинулся на изголовье кресла, подняв густое облако пыли: та заклубилась вокруг головы душным ореолом.

Любовь в каждой клетке тела.

Только теперь она услышала пластинку, игравшую в его поразительно дорогой стереосистеме.

— Это Jefferson Airplane? — спросила она.

— Иисусе, детка…

— Это Grateful Dead, — сказал Том.

Он стоял на пороге зала. Должно быть, спустился сверху.

— Привет, Том, — поздоровался с ним Рич.

— Я сваливаю, — сказал Том и ушел.

— Кто это был? — спросила она.

— Том, — ответил Рич.

Они сидели друг напротив друга, в полумраке. Молчали до потрескивающего конца пластинки.

— Я должна идти, — сказала она наконец.

Он вздохнул. Театрально и искренне одновременно.

— Я знаю, детка.

Он останется один. Невольно взглянул на холодильник. Не хотел оставаться один.

Автомобиль за окном. Наверное, это ее и мотивировало. Когда она встала, почувствовал ее запах.

— Не могу найти сандалии, — сказала она.

— Возьми мои тапочки.

Он поднялся с кресла, но она обошла его по широкой дуге.

— Не нужно, — сказала Луиза. — Съешь что-нибудь.

Они снова захихикали.

Тогда в Дом вошла женщина. Затворила за собой двери. Набитую спортивную сумку поставила на пол.

— О, — сказал Рич.

— Кто ты такая? — спросила женщина Луизу. Она была ниже ростом, но очень похожа. Могла бы быть ее сестрой, старше на несколько лет.

— Я Луиза, — ответила девушка. Подала ей руку. — А ты?

— Его жена.

— О, — сказала Луиза.

Улыбнулась, сперва ей, потом Ричу и вышла на улицу Игрового Города.

Они остались вдвоем. Становилось светлее. За окном пели птицы.

Рич наконец подошел к ней. Прижал ее, прижался сильнее. Нырнул в теплую, знакомую тьму.

— Спасибо, Кейт, — прошептал в ее волосы.

Когда Кейт пробормотала что-то в ответ, Тень была уже далеко.

* * *

Письма — Рич написал их множество. Среди прочих и это:

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Прилагаю письмо профессора Дарко Сувина, относящееся к информации и документам, переданным вам ранее. Это моя первая встреча с профессором Сувиным. Вместе с ним перечислены и три марксиста, о которых я сообщал вам ранее: Питер Фиттинг, Фредерик Джеймсон и Франц Роттенстайнер, являющиеся официальными агентами Станислава Лема на Западе. Текст письма свидетельствует о значительном влиянии публикуемых ими «Исследований научной фантастики».

Дело не в том, что эти лица являются марксистами, и даже не в том, что Фиттинг, Роттенстайнер и Сувин — иностранцы, а в том, что все они без исключения представляют собой звенья цепи передачи распоряжений от Станислава Лема из Кракова (Польша), который является ведущим функционерам Партии (я знаю об этом из его опубликованных сочинений и личных писем ко мне и другим людям). Лем, вероятно, является целым комитетом, а не лицом (поскольку пишет разными стилями, иногда демонстрирует знание иностранных языков, иногда — нет), созданным Партией за Железным занавесом для захвата монопольной властной позиции для манипуляции общественным мнением посредством критических и педагогических публикаций, что является угрозой для всей сферы нашей научной фантастики и свободного обмена мнениями и идеями в ней.

Вдобавок ко всему Питер Фиттинг начал готовить книжные обзоры для журналов Locus и Galaxy. Партия оперирует издательским домом /в США/, который публикует большое количество контролируемой Партией научной фантастики. В ранее отправленных вам материалах я отмечал их очевидное влияние в нашей профессиональной организации, Science Fiction Writers Of America.

Их основные достижения могли бы быть в областях научных публикаций, критики книг и, возможно, — посредством нашей организации — в области контроля за присуждением в будущем премий и почетных званий. Но сейчас, как мне кажется, кампания, направленная на утверждение Лема в качестве крупного писателя и критика, теряет почву. Она начинает встречать серьезный отпор: сегодня считается, что творческие способности Лема были переоценены, а грубая, оскорбительная и глубоко невежественная критика им американской научной фантастики зашла слишком далеко и оттолкнула от него всех, кроме приверженцев Партии (я — один из тех, кого она оттолкнула в наибольшей степени).

Для нашей сферы и ее чаяний было бы печально, если бы большая часть критики и публикаций оказалась под контролем анонимной группы из Кракова (Польша). Что тут поделать, не могу себе представить» [12] .

Рич писал эти письма под утро, когда Игровой Город только пробуждался, возвращаясь к своей ленивой, расслабленной жизни. Писал их по одному-два в месяц, после чего откладывал в собственноручно сконструированный сейф и возвращался к ним через несколько дней, чтобы проверить, достаточно ли четко он выразился. Если так и было, шел к почтовому ящику.

Однажды он догадался, что кто-то их читает, когда Дом остается пустым. Сообразил, что взломщиками являются агенты ФБР, и понял, что именно по этой причине нет смысла еще и отсылать им письма. Но тем охотнее он стал их писать.

Дом в Игровом Городе.

Ночная Кухонная Встреча

Он лежал рядом с ней, смотрел на спящую Кейт, и умиление сжимало ему горло. Когда она спала, ее черты становились невинны. Это из-за темноты спальни, но не только. Когда спала, не были видны ее проницательные, печальные глаза. Губы она поджимала так, что те почти исчезали, будто каждую ночь ей приходилось вести тяжелый, изматывающий бой. «И как знать, — подумал Рич, — может, так оно и есть».

Она была прекраснейшей и прекраснейше пахла. Эта магия ведома немногим женщинам: приехала лишь нынче утром, а Дом уже пах только ею.

Кейт забормотала и неспокойно шевельнулась. Он мягко прикоснулся рукою к ее волосам, ни на что иное не отважился. И так-то едва не расплакался.

И тогда он услышал голоса.

Внизу, в зале, а может — на кухне. Мужской голос. И музыку.

ФБР.

Сердце заколотилось, яйца попытались спрятаться в подбрюшье.

Да, мужской голос, отчетливый, кажется один, он не различал отдельные слова, но узнал мелодию английского языка. Фоном была странная музыка, неритмичная и словно механическая.

ФБР. Или ЦРУ. Или АНБ.

Странно: одновременно у него пересохло во рту и захотелось отлить.

Кейт снова что-то пробормотала, еще сильнее сжала губы.

Глубокий вдох. Он вовсе не желал этого. Встал так аккуратно, как сумел. Тихо вышел из спальни.

Или КГБ. Боже, только бы не убийцы из КГБ.

Сообразил уже на лестнице. Это радио. Маленькое кухонное радио,

<декапитация наилучшим образом для /…/ или иначе: острие выходит вбок и тогда ткани>

по которому они слушали местные новости и молодежную музыку. Радио включилось.

<не единственный способ /…/ ты об этом знаешь, Ричи>

Он почти обоссался. Услышал собственное имя?

Вошел на кухню, но не стал зажигать свет. Ему казалось, что стоит щелкнуть выключателем, и весь дом осветится и озвучится электричеством. Кухню и так освещали луна и уличные фонари.

Теперь уже слышал отчетливо.

<предлагаем электрическую дрель: присоединяешь самое большое сверло>

Мужской голос, решительный и одновременно вежливый. Фоном — странные отзвуки, порой клочья мелодии.

<лучше всего воспользоваться, на всякий случай, удлинителем. Подсоедините дрель и>

Он осторожно приблизился. Радио стояло на холодильнике. Подсвеченная шкала указывала привычную частоту. На стене, позади него, висели ножи, шесть сверкающих клинков — подарок матери Кейт, времен, когда та еще их проведывала.

<проверь, действует ли. Стань, чуть расставив ноги, устойчиво. Возьмись за рукоять, так, чтобы большой палец был под спуском>

Уже протягивая руку к выключателю, он знал, что это ничего не даст, и передача все равно продолжится.

Щелчок.

И тишина.

Он упал на стул, потный и задыхающийся, уставший, как после длительного бега. Или, скорее, после короткого спринта — после сорока он уже не мог увидать свой крантик, глядя вниз. Рассмеялся тихо, внезапно, пришлось закрыть рот ладонью.

У него ведь уже несколько лет не было дрели.

Боже, как же он устал. Чудо, что его удар не хватил. По крайней мере сомнений у него не было.

Они хотели его убить.

Кто?

Список был длинный — одних аббревиатур набралось бы на целый гребаный алфавит. И он боялся, что вскоре узнает.

Подождал, пока пульс слегка замедлится.

Что теперь? Два часа ночи. Холодильник. Он пожал плечами. Раз уж зашел на кухню…

Базовый состав: стакан молочного протеинового коктейля и две неполные горсти таблеток. Сперва старые друзья — белые, с крестиками посредине. Потом цветные, смесь, подобранная на глазок, радужная лотерея.

Он проглотил, запил. Открыл на кухне окно, в горячей летней ночи всегда пахло океаном. Улица казалось пустой. Это важно.

Он уселся на тахте в зале. Подождал там сил и уверенности. Те счастливо пришли еще до Большой Тени. Уже успокоенный, он вернулся наверх, в спальню. Лег рядом с Кейт, от нее исходило тепло. Пришлось откинуть покрывало, потому что он тотчас облился потом.

До рассвета он смотрел, как она спит. Считал веснушки на ее плечах. И вслушивался, не раздастся ли из кухонного радио очередной убийственно-извращенный приказ.

Не раздался. Лишь полицейские сирены выли вдали, аккомпанируя встающему над Заливом солнцу.

Дом в Игровом Городе.

Прощание

Это было хорошее утро, несмотря ни на что.

Сперва они отправились за газетами — улицей, пропахшей июлем. Завтрак, который он приготовил, ели неспешно и долго, слушая радио и смеющихся за окном детей. Кто-то пришел к Ричу, но он даже не встал из-за стола, а Кейт не пустила гостя. Это снова было ее царство.

Ночное Кухонное Происшествие осталось далеко. (Так он мысленно его называл; знал, что если вернется к прозе — теперь, когда Кейт снова здесь, кто знает — если вернется к писанию, это был бы хороший фрагмент.) НКП казалось настолько далеким — физически. Вероятно, оно принадлежало лишь Миру Без Кейт и было его последней, предсмертной дрожью. Как последний спазм умирающего марсианского оккупанта, прямо из рассказов, над которыми Рич так любил подшучивать в присутствии своих все менее многочисленных знакомых.

После завтрака Кейт едва его не прикончила.

— Гляди, — сказала, когда он сидел за кухонным столом над «Сан-Франциско кроникл». Как исключение, он начал не с некрологов, так как опубликовали очередное письмо от Зодиака. Впрочем, получалось то же самое.

— Да? — Он не поднял головы.

Она стояла где-то за его спиной.

— Ну погляди.

Он услышал, что Кейт улыбается. Повернулся и едва не помер от страха.

Она стояла на пороге, сияющая. С электрической дрелью в руках.

Обошлись без сцен; ночь, проведенная вместе, прибавила ему сил.

Кейт одолжила дрель у сестры, зная, что она может пригодиться. Думала, Рич обрадуется. Нет, ну ясно — обрадовался. В конце концов. И не рассказал о НКП.

Когда она сказала, что должна съездить за остальными вещами и будет только вечером, он долго ее обнимал. Черпал из того, что было между ними, заряжал батареи. Ему нужна была ее любовь и его любовь к ней. Может даже больше, чем

(дрель)

таблетки.

Она отступила, когда он о них подумал. Кейт всегда знала. Они все знали.

— Нам нужно поговорить, — сказала она.

Он подумал, что у его жены — глаза Афины, богини-воительницы.

— Когда я вернусь.

— Я знаю.

Притянул Кейт к себе (она едва могла его обхватить — любили это оба) и долго вдыхал запах ее волос. Те пахли шампунем и яичницей.

Махнул ей в кухонное окно, когда она отъезжала. Чудесный летний день в Игровом Городе: везде освещенные солнцем пятна ясности — зеленые и голубые.

Когда ее «хеви» исчез за углом, Рич закрыл окно, опустил жалюзи и открыл холодильник.

Дом в Игровом Городе.

Визит агентов

В тот же день, сразу пополудни: расслабленный Рич лежал на тахте в затененном зале и слушал Вагнера. Когда раздался стук в дверь, он сразу понял: что-то не так. Это был странный стук, произведенный кем-то уверенным в себе и одновременно скучающим.

Он открыл дверь и вздохнул.

Они всегда приходят вдвоем. Волосы консервативно зачесаны назад, темные костюмы, документы в мелких ручонках.

— Господин Ричард (***)?

— Да.

— Агент Слаттери, это агент Хамм. Позволите?

Рич пожал плечами и впустил их в зал. Они расселись на тахте, под вентилятором. За ними — только стена. Агент Слаттери скорчил странную мину, будто не мог решить, какая из частей его тела болит и почему.

— Фасоль и цыпленок, — сказал Рич.

— Прошу прощения?

— Этот запах. Он от обеда. Я ел фасоль.

Они переглянулись, не понимая, шутит ли он. Это добавило ему уверенности.

— Воды?

— А пиво у вас есть? — спросил Слаттери.

У него были ласковые глаза, гладкий лоб и густая седая шевелюра. Под пятьдесят, но Ричу он напоминал молодого кондора, которому охота повыделываться.

— Нет.

— Тогда вода будет — супер.

Рич налил им из-под крана и уселся в кресле. Агент Слаттери выпил сразу весь стакан.

Агент Хамм был младше — под сороковник. Кивнув, поблагодарил за воду и вернулся к созерцанию покрывала. Слегка улыбался, а его брови выгибались дугой: годами тренированная разновидность скучающего, но доброжелательного недоверия.

— ФБР, — начал Рич.

Агент Слаттери просиял и энергично закивал, словно услышав похвалу, от которой безумно возгордился. Наверняка так и было.

— ФБР, — повторил Рич. — Ваши коллеги, ходившие за мной во времена Маккарти, выглядели ровнехонько как вы.

Они переглянулись, будто не помнили, во что одеты.

— Что ж… — Слаттери пожал плечами.

— Когда-то у меня была девушка, а у нее был парень, — сказал Рич. — Парень из наркоотдела. Носил длинные волосы и всегда был одет в классные рубахи. Пальмы и все такое.

— Яркие рубахи с пальмами, — размечтался Слаттери. — Или со змеями. Или с ящерицами. Агент Хамм, почему мы в таких не ходим?

— Потому что тогда не могли бы прятать оружие, — подсказал Рич.

— Вы удивились бы, — обрадовался Слаттери.

— Чем могу помочь? — спросил Рич.

— Речь идет о письмах.

— О письмах? — Чтобы нервно не улыбнуться, Рич напряг всю силу воли.

— Ваши письма, господин Ричард. Отправленные в Бюро, — усевшийся поудобнее Саттери смотрел куда-то за окно.

— Вы проверили эти рекламы «ситроена»?

— Прошу прощения?

— Телевизионная реклама французских автомобилей. «Ситроен», «пежо».

— Продолжайте.

— Они содержат скрытые антиамериканские инвективы. Это закамуфлированная атака на нашу религию. И на общество. Аудиовизуальная технология служит для воссоздания определенных образов, что расшатывают базовые основы нашей культуры. Они желают таким образом ослабить страну, — Рич склонился в сторону агентов. Те переглянулись, но продолжали слушать. — Некоторые рекламы спроектированы так, чтобы рисунок креста вызывал у зрителей негативные физиологические реакции. И я почти уверен, что они пытаются рекламой стимулировать некоторые группы людей к изменению их отношения к абортам. Это некая сложная марксистская технология: приказ скрыт во внешне нейтральных образах и звуках. Супертехногенная война символами. Сразу эффект может оказаться незаметным, но происходит аккумуляция, и отпечаток останется на всем обществе. Непосредственное влияние — уменьшение популяции. Опосредованное влияние — изменение актуальных самоидентификаций. Я понял это случайно, когда… Понял в момент изнурительного страдания и одновременно интенсивной концентрации, — Рич поерзал в кресле: оно отчаянно заскрипело. — Хотя, несомненно, сами машины прекрасны. «Ситроены». Верткие, быстрые.

Агент Слаттери взял в руку пустой стакан. Скучающее, но доброжелательное недоверие агента Хамма словно возросло.

— Супертехногенная война символов, — отозвался Слаттери.

— Символами.

— Прошу прощения?

— Более удачным термином является «супертехногенная война символами», — ответил Рич.

Слаттери медленно поставил стакан на столик. На то самое место, куда ставил его раньше: прикрыл влажный круглый след.

— Господин Ричард, — начал Слаттери, — когда вы отослали в Бюро это письмо о рекламе?

— Я не отсылал.

Слаттери долго смотрел ему в глаза.

— Тогда откуда мы могли узнать о его содержании?

— Вы просматриваете письма, когда я выезжаю с женой к ее сестре.

Слаттери отвел взгляд первым. Улыбка агента сделалась шире.

— Мы пришли сюда говорить не о машинах, — прервал их Хамм.

У него был низкий голос, говорил он тихо и вежливо. Рич вздрогнул и задумался, не голос ли это из Ночного Кухонного Происшествия. Пришел к выводу, что нет. Агент Хамм понравился бы Кейт, наверняка.

— Я бы не стал это недооценивать, — ответил Рич.

— Никто и не собирается этого делать, — соглашается Слаттери.

— А о чем вы пришли поговорить?

— О Станиславе Леме, — сказал агент Хамм. Фамилия долго отражалась эхом в тишине зала. Рич откашлялся и поерзал в кресле.

— Мы хотели бы узнать, — сказал агент Хамм, — на чем вы основывали свои выводы в момент составления письма, которое доставили к нам месяц назад.

— Это интуиция, — ответил Рич. — Внимательное прочтение произведений, подписанных этой фамилией. Бдительность. И знакомство с их методами.

— С их методами?

— Коммунистических функционеров, рожденных за Железным занавесом.

— Это… все?

— Все. Плюс переписка.

Агенты переглянулись.

— Переписка?

— Я обменялся с Лемом несколькими письмами. И быстро разобрался в его неявных намерениях. То есть в неявных намерениях адресантов. Причиной всему — значительные стилистические расхождения в отдельных письмах. И в книгах — они там явно выходили за границы отличий, вызванных переводами. Плюс внушение, чтобы я поддержал растущее влияние Роттенштайнера и Сувина в нашей среде, ради известной цели.

Молчаливый вопрос, посланный Хамму от Слаттери. Короткий кивок в ответ. Рич проигнорировал это, продолжил:

— Плюс выводы, которые я сделал из переписки с коллегами по перу и из информации о новейших решениях, принятых руководством Science Fiction of America.

— И вы решили, что Станислава Лема не существует?

— Наоборот, — ответил Рич. — Станислав Лем существует. Это конспиративное название активной партийной ячейки из-за Железного занавеса, которая проводит все более удачную диверсионную деятельность, направленную против культурных основ Соединенных Штатов Америки.

И тогда зазвонил телефон. Рич извинился, перешел на кухню и взял трубку.

— Привет, Дороти, — поздоровался. — Да. У меня гости. Агенты ФБР. Да, снова.

Улыбнулся им, сидящим в полумраке по ту сторону длинного зала.

Слаттери ему помахал.

— Нет-нет, — Рич развернулся к ним спиной. — Я могу говорить.

Пятнадцатью минутами позже он положил трубку. В горле пересохло, он вынул из шкафчика новый стакан, но замер на половине движения. Был почти уверен, что кран окажется справа от шкафчика.

А он был слева. И немой очевидной неподвижностью свидетельствовал, что пребывал так всегда.

Снова это впечатление. Почти уверен. Сердце Рича забилось сильнее.

Миллиарды миров, тут, рядом, как космические телевизионные проекции о каждом из них. Порой различаются минимально, всего одним кадром фильма. Миллиарды миров.

Он пожал плечами (сдержал непроизвольное движение к холодильнику) и налил себе воды, после чего вернулся в зал.

Слаттери все еще сидел на тахте. Хамм стоял у окна, осматривая сквозь жалюзи улицу.

— Я прошу прощения, — сказал Рич. — И так уложился быстро.

— Жена?

— Нет, мама.

Хамм повернулся к нему, но не стал садиться. Рич почувствовал его одеколон: кедровое дерево и что-то еще, куда менее утонченное.

— Господин Ричард, — начал он. Нарочито держал руки в карманах и слегка покачивался вперед-назад. — Есть ли что-либо еще, что вы должны рассказать нам о Станиславе Леме?

Рич поднял ладонь к грудной клетке. Зарылся пальцами в густой седой ковер, вылезающий из-под расстегнутой рубахи.

— Нет, агент Хамм. Больше ничего.

— Хорошо, — Слаттери хлопнул ладонями по бедрам, встал.

— Есть ли что-нибудь, о чем стоило бы знать мне? — спросил Рич, не двигаясь с кресла. — Почему вы пришли именно сегодня?

Теперь они стояли над ним.

— Ничего особенного, — ответил Хамм.

Слаттери снова глядел в окно, куда-то далеко, своим кондоровым взглядом.

Рич наконец встал, провел их к дверям. Они быстро простились и вышли.

Пройдя на кухню, он услышал их разговор на подъездной дорожке.

Голос Слаттери: Есть еще та жевательная резинка?

Голос Хамма: Да.

Голос Слаттери: Дай.

Голос Хамма: А книжка?

Голос Слаттери: В машине.

Голос Хамма: Попросишь автограф?

Через мгновение тишины удаляющийся голос Слаттери: Не знаю.

Самая длинная минута в мире. Потом следующая. Потом звук заводимого мотора. Когда он отважился выглянуть в окно, увидел, как они уезжают по улице.

Улицы Игрового Города.

Похищение

Полторы горсти таблеток спустя начало смеркаться, а Кейт все еще не было. Рич раз десять прокрутил в мыслях тот разговор, после чего позвонил свояченице.

Сестра Кейт сказала ему:

— Кейт у нас немного задержалась. Из-за этого выехала только что.

Тон голоса сестры Кейт говорил: «Чтоб ты сдох, кретин, и дал наконец покой бедной девушке».

Рич поблагодарил и пожелал хорошего вечера.

Взаимно.

Чтоб ты сдох быстро и болезненно.

Отложив трубку, он что-то беспокойно пробормотал себе под нос. Не нужно обращать внимания на свояченицу, но перестать это делать он не мог.

Посмотрел в окно на электрическое сияние улицы. Кейт едва выехала от сестры. Вернется — если все пойдет хорошо — около часа ночи. Рич решил сделать ей сюрприз. Он купит рыбы и овощей в магазинчике у пляжа и приготовит ужин.

«Прекрасная мысль!» — ладони хлопнули сами по себе.

Он снарядился: таблетки, молочный коктейль, свежая рубаха. И в путь.

Когда вышел из дома и сунул ключ в замок, почувствовал на затылке теплое дуновение. Рич медленно повернулся и увидел автомобиль на другой стороне улицы. «Линкольн» темного цвета, припаркованный под мертвым фонарем. В нем кто-то сидел. Кажется.

Рич вернулся в Дом, к кухне, к холодильнику. Проглотил еще таблеток. Подождал, пока успокоится. Когда вышел наружу, «линкольна» не было. Он глубоко вздохнул, двинулся в путь.

Он не любил выходить в сумерках, особенно один. Но сегодня все было иначе. Он шел улицами Игрового Города и чувствовал себя настолько же хорошо, как и проходившие мимо люди. Ощущал себя так же игриво. Кейт уже едет к нему. Они съедят ужин, выпьют хорошего вина, будут говорить до рассвета. Может, даже займутся любовью — поскольку, вероятно, он будет в настроении и в форме.

Рич шел и в очередной раз влюблялся в этот город. Маленькие коробочки из песенки Мальвины Рейнольдс быстро сменились плотной деревянной застройкой: магазинчики, кафешки, снова магазинчики. Бары, овощные лавки, бутики со смешным барахлом, отнорки, полные винила и книг (он улыбнулся баллончику со спреем на обложке романа, выставленного на одной из витрин), бары, бары. Вечером прошел легкий дождик, и теперь улицы пахли городской моросью — запахи влажного, пыльного асфальта и мокрых досок перебивали смрад гниющего мусора, жирного картофеля фри и дешевых гамбургеров. Но лишь отчасти, а потому Рич все еще чувствовал, что он дома, здесь, посреди веселой, болтливой толпы.

Он шел в любимый магазинчик (недалеко, в сторону сквера, в сторону большой воды, всего несколько кварталов), влюбленный в парней и девушек, мимо которых проходил. Совершенно не боялся собак: мимо него пробежали уже несколько — больших и маленьких, на поводке и свободных, — и он ни разу не почувствовал, что должен быть с ними настороже. И все сильнее чувствовался запах океана, скорее кожей, чем носом. Близость океана была как легчайший массаж прохладными ладонями.

Магазин в это время походил на желудок огромного кашалота, охотившегося в пучине вод: набившего брюхо беспорядочно болтающимся, полупереваренным обществом. Рич добросовестно отстоял очередь к кассе, заплатил и, отходя, подмигнул молодому кассиру. Парень не отреагировал, выглядел словно андроид, запрограммированный на перестановку товаров и прием денег.

Снаружи Рича уже ждали: июльская ночь — теплая и бодрящая одновременно, приязненная. И она.

— Привет, Рич, — сказала она, опираясь о раскрытую дверь темно-зеленого «линкольна».

Он остановился посреди тротуара. Склонил голову к плечу, поджал губы. Почесал бы себе подбородок, но обе руки были заняты пакетами со жрачкой. Он интенсивно размышлял.

Ей было лет двадцать, с красивым загаром и волосами неопределенного цвета: длинная челка, немодная — если телезавтраки не врали, — как минимум с весны, почти доходящая до ее поразительно светлых небесно-голубых глаз. Худая или со спортивной фигурой? Черная блуза без рукавов и бретелек держалась на резинке, шедшей поверх маленькой груди. Нижнюю часть тела скрывала длинная юбка, красочные цветы реяли по ветру, гоняя вокруг запах океана. Голые худые плечи девушки были цвета каштанов, который он запомнил после поездки в Канаду.

Худая или со спортивной фигурой? В ее возрасте это все еще синонимы.

— Я тебе помогу, — сказала девушка.

Улыбнулась широкой, ослепительной улыбкой девушки-с-пляжа. «Как июльская ночь, — подумал Рич. — Свежая, бодрящая».

— Да? — спросил он после паузы.

— Да. Мы незнакомы. Никогда не встречались.

У нее был забавный, мягкий акцент. Итальянский?

— Знаю, — ответил он. — Я бы запомнил.

Нет, эти небесно-голубые глаза. Француженка.

— Врешь, — сказала она и оценивающе прищурилась. — Я слыхала, что ты тот еще прощелыга.

Он хотел пожать плечами. Получилось жалостливо, пакеты зашелестели и заколыхались. Менял ли он рубаху перед выходом? Только вздохнул.

— Меня зовут Татьяна.

— Рад с тобой познакомиться, Татьяна. Полагаю, это совсем не французское имя. Хотя и красивое.

Она рассмеялась, проигнорировав его замечание. В тот момент он и должен был догадаться.

— И я — твоя фанатка.

Он снова вздохнул.

Да, точно, рубаху — менял.

— Я увидела тебя в магазине и подождала, пока ты выйдешь.

Рич помнил ее машину, знал, что Татьяна врет. Пожалуй, ему это даже импонировало.

— Немного… — начала она снова, но замолчала, в ожидании, пока целый взвод наглых молокососов их не минует. Поглядела по сторонам, точно собиралась выдать секрет. — …Мне немного стыдно, поэтому я прошу раз и быстро. Я хотела бы поехать с тобой на пляж.

— Поехать на пляж, — произнес он после долгой паузы.

— И поговорить о твоих книгах. Знаю, это несколько глупо. И наверняка нагло. Но это мой единственный шанс. Потому что завтра я уезжаю.

Рич прищурился. Это было так абсурдно. Но — было.

Он провел молниеносную внутреннюю войну. Ему даже горячо сделалось.

— У меня в этих пакетах рыба, — объяснил. — Для ужина с женой. Она пропадет.

Он это сказал! Теперь попрощается, девушка уедет прочь, а он поплетется в Дом.

— У меня в машине есть переносной холодильник, — ответила Татьяна. — Вынем из него «Будвайзер» и положим рыбу. Всего-то на полчаса. Не отказывай мне.

Июльская ночь, каштаны.

Когда он загружался в темно-зеленый «линкольн», почувствовал, что внутри пахнет мужчиной: одеколоном и виски.

Игровой пляж.

Товарищ Дмитрий

Рич не хотел признаваться, но он был немного разочарован — Татьяна привезла его туда, где было полно людей. Они оставили автомобиль на почти полном паркинге, взяли упаковку «Будвайзера» и сошли на пляж. Уселись подальше от океана, чей шум почти забивали отдыхающие.

Девушка открыла пиво и подала ему банку. Вторую открыла для себя.

Первый глоток всегда лучший. Рич представил себе, что кроме «Буда» он почувствует и вкус пальцев Татьяны.

Они пили и смотрели вдаль. Глядели на большую воду и людей, которые отталкивались один от другого, словно веселые подвижные атомы. Черный прибой нес холод.

Подул ветер, и волосы Татьяны приласкали его лицо. Он взглянул на нее внимательнее. И тогда она начала говорить.

Сперва какие-то несущественные истории, которые он тотчас позабыл. А когда перешла к его книгам, Рич начал вслушиваться.

Она говорил о том, насколько ее растрогал роман о телевизионной знаменитости, вытолкнутой за рамки осознания мира. Что женские персонажи у него получились фантастическими, и что она отождествляла себя с каждым из них, в том числе с трагическими (смешно произносила их имена). О беспокойстве, вызванном романом об оккупированных Штатах и о его преисполненных отчаянием героев. О мирах, которые растворяются вокруг большей части персонажей его историй. Смутилась, рассказывая, что она симпатизировала андроидам, которые мучили паука. Спросила Рича об эмпатическом тесте — откуда взялась идея насчет фильтра, селекционирующего человечество.

Рич слушал, зная, что она не замечает ключевых тем, но не прерывал ее, поскольку девушка была искренней и по-настоящему заинтересованной. И отвечал, дрейфуя в очередной дигрессии.

Он был спокоен и счастлив. Делал вид перед самим собой, что это совершенно не подозрительно: девушка ниоткуда и уже завтра исчезнет.

Что ж, говорил он: ей, океану, самому себе. Устраивался на холодеющем песке, и было ему хорошо.

Прервался, почувствовав, что Татьяна задрожала.

Она уперлась подбородком в колени, подтянутые к груди, обняла ноги худыми руками, загоревшая кожа подходила к хлопковым цветкам, пригашенным ночью. Всматривалась в свою нежную ладонь.

Миг спустя — улыбнулась ему.

— Холодно? — спросил он.

— Нормально.

— Татьяна.

— Да?

— Кто ты такая?

— Твоя фанатка, — рассмеялась она и швырнула пустую банку подальше от себя.

— Нет, — он покачал головой. Ощущал, как она напряжена. Теперь ее глаза цветом напоминали верньеры его стерео. — Это слишком идеально. Ты — просто мечта о фанатке. Ты существуешь лишь в моей голове.

Она посмотрела на Рича, печально улыбаясь своим тайнам.

— Кейт, — сказал он ей. — Я должен возвращаться к Татьяне.

— Хм.

— Что?

— Кажется, ты хотел сказать обратное.

— Не жалей меня, — сказал он.

— Я тебе удивляюсь, — ответила она удивительно ласково. Но напряжение не исчезло.

Чем больше он на нее смотрел, тем больше ее молодое спокойное лицо растворялось в теплой пастели. Огни сквера моргали поодаль, за ней — но сильно, по-настоящему.

Он подумал о жене. Закрыл глаза и снова завтракал рядом с ней. В скольких космических телевизионных проекциях они съели его в то утро вместе? В бесконечно многих, настолько тот завтрак был явным и добрым. Они могли выглядеть иначе, иметь другие имена, иное прошлое и будущее. Но он был всегда: явный и добрый.

Снова почувствовал на лице волосы Татьяны. Взглянул на нее, на ее худые плечи и блузку, которая неуверенно держалась на маленькой груди.

— О чем ты думаешь? — спросила девушка.

— Хочу дернуть за блузку. Знаешь, проверить, упадет ли она.

— Знаю, — вздохнула она. — У меня тоже появляется такое желание, если увижу одетых так девушек.

Он тяжело вздохнул.

— Татьяна?

— Да?

— Я должен попасть домой. Отвези меня в Дом.

И тогда Рич почувствовал, что за ними кто-то есть. Повернулись оба.

Он стоял чуть поодаль, в нескольких метрах. Маленький человечек, одетый в странно пошитый костюм, отражавший огни Игрового Города. На пару лет старше Рича. Гладенько выбритый и бледный. Выглядел чуток как агент ФБР, но одновременно — по едва уловимым причинам — совершенно иначе.

— Добрый вечер, Ричард, — поздоровался он, а Рич едва совладал с неосознанным желанием броситься наутек. У типчика был акцент, как у агента КГБ в фильмах о Джеймсе Бонде. — My name is Dmitrij. How are you?

— Пошел на хер, коммуняка, — пробурчал он и испугался своей глупости.

Русского словно током ударило. Только спустя миг Рич понял, что это была улыбка. И тогда он испугался по-настоящему.

— Мы отвезем тебя домой, — заявил Дмитрий. — И это дело государственного значения. Так говорят, верно?

— Отвезем? — Рич взглянул на Татьяну.

Девушка встала с песка. Ей пришлось придерживать юбку, чтобы та не била его по лицу.

— Сука, — сказал Рич и медленно встал.

Он был на голову выше русского агента. Сейчас подскочит, ухерачит его по маленькой черепушке и рванет в сторону сквера. Тридцать, может сорок, метров. Сердце уже разогналось, готовясь к усилию. Он сумеет. Тридцать, может сорок метров. Если только его не хватит удар.

— Ричард, — сказал Дмитрий. — Без глупостей. Твоей жене еще ехать несколько десятков километров. Будет глупо, если вы не увидитесь этой ночью.

Большая Тень опрокинула на голову Рича тяжелейшие из звезд, все одновременно.

— Вот сука, — повторил Рич и поплелся в сторону паркинга, где они оставили «линкольн».

Игровой Город.

В зеленой машине

Ехали они втроем, Дмитрий был за рулем, Рич сидел позади, один, надутый как обиженный ребенок.

— Осталось еще какое-нибудь пиво?

— Погоди-ка. Одно. Но теплое. Хочешь?

— Хочу.

— Вы, американцы…

— Ну что?

— Ничего.

— Что ты радуешься? И куда вы меня заберете?

— Я уже говорил. К тебе домой.

— Врешь.

— Не вру.

— Врешь.

— Как пожелаешь.

— Он не врет, Рич.

— Хм.

— Что?

— Так зачем был пляж?

— Я действительно хотела поговорить о книгах. И — видишь…

— Возьми…

— …поговорили мы…

— …пошли на хер.

— Я…

— Ей пришлось немного тебя задержать.

— Пошел на хер.

— Пока все не приготовим. Ты бы помешал и наделал бы шума. А мы спешим.

— Спешим?

— Мы должны успеть до рассвета.

— С чем? Пока не будет готово что? Отвечай. Что будет готово?

— Ты увидишь, Рич.

— Пошел на хер.

— Как скажешь.

— Я вам не верю. Зачем ты мне это говоришь? Это было слишком рискованно. А если бы я не согласился? Там, возле магазина. Вы бы меня выкрали? Дали бы по голове и кинули в багажник?

— Таких больших багажников нет.

— Я мог бы не согласиться пойти на пляж.

— Не мог.

— Мог.

— Без шуток. Мы знали, что ты согласишься.

— Да, сука, вы знали.

— Конечно.

— Ясно… Эй. Слушай, разблокируй окно.

— Я же говорил: без шуток.

— Хочу выкинуть пиво. Оно и правда скверное.

— Дай ей, она выкинет.

— Дай мне.

— Прекрасно.

— Вы меня убьете.

— Рич.

— Убьете меня. Я вижу, как ты нервничаешь.

— Мужик. Захоти мы, захерачили бы тебя сразу после твоего разговора с сестрой жены. Зная, что у нас будет достаточно времени.

— Ты себя хорошо чувствуешь, Рич?

— Что?

— Ты себя хорошо чувствуешь?

— Да. Фантастически. Иисусе, ну ты и калека.

— Что?

— Словно калека. Ты водишь, словно калека.

— Это из-за автомата.

— Ага. Ясно.

— Ну. Мы на месте.

— Что оно такое?

— Страховка.

— Зачем это, Татьяна?

— На всякий случай.

— Я выйду, а ты выстрелишь мне в спину и уедешь.

— Хватит торговаться. Пошел на хрен из машины. Все. Пошел на хрен, говорю. Хорошо. А теперь мы все заходим внутрь.

— Рыба.

— Что?

— Моя рыба. Осталась внутри.

— Сука, да я…

— Я возьму.

— Ок, ок. А теперь — в подвал.

— Куда?!

— В подвал.

— Зачем?

— Не бойся.

— Эй, внутри горит свет.

— И хорошо. Открывай дверь. Только осторожно.

— Что… Но… Эй, кто эти люди? И что за устройство?

— Это SLEM. Soviet Linguistic Emulation Module.

Подвал в Игровом Городе.

SLEM

Рич стоял на пороге, наверху лестницы, смотрел внутрь подвала и не мог поверить. Помещение было полно чужих людей и суперсовременным советским оборудованием.

С десяток техников толклись на тридцати двух квадратных метрах. Большая часть из них миг назад и вправду были чем-то заняты: они стояли, окруженные телевизорами, приемниками, принтерами, магнитофонами, странными электрическими печатными машинками и кипой панелей управления, соединенных друг с другом лишь десятком метров спутанных электрических кабелей. Мужчины, одетые в мятые халаты, прервали работу и взглянули на Рича.

Никто не произнес ни слова. Аппаратура продолжала щелкать, пищать и трещать, мигали лампочки, а сообщения высвечивались на терминалах самых разных форм и размеров. Советское оборудование колонизировало тривиальную американскую повседневность. Стиральная машина, сушилка, ящик для инструментов — все они исчезли под подмигивающим и пикающим электромусором. Кибернетическое вторжение в утробу его Дома.

Долгий миг молчания. Рич таращился на техников. Техники таращились на него, обмениваясь друг с другом многозначительными взглядами. Машины шумели, пикали и скрипели иголками, непрестанно что-то печатая.

Снизу веяло жаром. SLEM вонял мужским потом, бумагой и горячим пластиком. Рич оперся на косяк, чувствуя головокружение. Только теперь он увидел, что стены и потолок подвала плотно выложены материалом, напоминавшим толстую алюминиевую фольгу.

Взгляды техников начали концентрироваться на чуваке, который стоял за самым большим монитором. Человек снял толстые очки, положил их в карман халата на груди и двинулся к лестнице. Он был возраста Рича и еще более заросший: густые патлы плавно переходили в рыжую бороду, спутанную с почти морковными бакенбардами, что заканчивались где-то на уровне ключиц.

— Добрый вечер, — поздоровался рыжий, остановившись у лестницы. У него был странный акцент, но говорил он не как коммуняка. — Прошу вниз. Уже время.

Холодные ручейки пота один за другим текли под рубашкой Рича. Горячие волны плескались внутри него, будто огромная электрическая собака дышала ему прямо в лицо.

Все стояли и смотрели.

Уже время.

Он почувствовал своего рода облегчение. Они его не убьют.

Он повернулся. Дмитрий и Татьяна стояли за его спиной. Он видел, что они нервничают.

Из кухонного окна за ними на него смотрел труп. Лицо — синее и хмурое — висело во тьме подъездной дорожки. Лицо отчего-то знакомое.

— Время, — повторил снизу рыжий техник.

Татьяна сообразила. Повернулась. Но трупного лица в окне уже не было.

Косяк навалился на Рича, но тот сжал его еще сильнее и не дал себя опрокинуть.

Меня не убьют?

Рич пошел вниз, осторожно, ступенька за ступенькой. Странная мысль: он чувствовал себя словно на конвентах. Все смотрели на него, молча и в нервном ожидании. Это были те несколько секунд, когда он находился в центре всех миров.

Подвал раскалился словно ад.

Рич вошел между телевизорами, удлинителями, шнурами и утыканными диодами терминалами. Сколько же его здесь было! SLEM выжрал ему Дом.

Рич случайно наступил на какой-то кабель, и небольшой компьютер возмущенно запищал.

— Прошу прощения, — сказал Рич и отодвинулся.

— Ничего страшного, — ответил шеф техников. Подал ему ладонь, сухую и сильную. — Кароль. Кароль Тихий. Инженер.

Только теперь Рич заметил его татуировки: бледные графитовые шипы (может, зубы, клыки какого-то хищника) выступали из-под густой гривы и пересекали лоб друг подле друга.

— Я понимаю ваше смущение, — Тихий время от времени щурился, раз за разом сосредотачивая взгляд на собеседнике. — Прошу принять мои искренние извинения.

— Хм, — Рич попытался отклеить штанины от бедер. В картонной коробке, лежавшей рядом с кабелем, на который он наступил, были уложены целлофанированные обложки его книг.

— Это мое? — спросил Рич.

— Да. Вернее — нет, мы привезли это с собой.

Рич расстегнул пуговицу рубашки.

— Филипп… — начал Тихий.

— Что? — спросил Рич.

— Что «что»? — удивился Тихий.

— Филипп.

— Я говорил с коллегой, — инженер указал на очкарика, стоявшего возле Рича.

— Я думал, ты оговорился.

— Хватит, — сказала Татьяна. Похоже, громче, чем хотелось.

Ее лицо уже не было молодым и свежим. Казалось, Татьяна ждала чего-то дурного, что произойдет раньше или позже. Похоже, она была значительно старше, чем показалось Ричу.

— Что… — начал Рич, в большей степени себе самому.

Из-за этой жары он не мог толком думать. Ладони потели и тряслись все сильнее.

Что они сделали с его женой? И, добрый Господь, как ее зовут?

Еще одна машина; работала громче, чем остальные, ритмичнее и все быстрее. Точно собиралась взорваться. Его сердце.

Когда он пришел в себя, лицо Кароля Тихого размазалось в бесформенное рыжее пятно. Весь подвал растекался, плыл из-за серебряной фольги на стенах. Замешательство: пот и слезы раздражали глаза.

Рич не мог вдохнуть. Чувствовал, как трясутся у него руки, от опухших пальцев до самых плеч. Так сильно хотел сбежать отсюда, от всех этих людей. Ухреначить максимально далеко, к Кейт, сильной и спокойной. К миру, где ее волосы с утра пахнут шампунем и приготовленным завтраком.

Он почувствовал себя таким одиноким — без нее и среди всех этих людей. Начал плакать.

Инженер Тихий только молча взглянул на него.

— Что вы сделали с моей женой?

Они смотрели на него, делая вид, что не смотрят.

— С Кейт ничего не случилось, — сказала Татьяна.

Уже стояла рядом, он не заметил, когда она сошла.

— Ничего не случилось.

— И ничего не случится, — добавила она. Тон холодный и точный, как разрез скальпелем. Нисколько не подходил к тому, что она говорила.

— Давайте поторопимся, — пробормотал Тихий.

Рич вытер глаза рукавом рубашки и хлюпнул носом.

Он присмотрелся к татуировке. Не отвечал. Не было сил на ответ или что-то другое. И так едва стоял.

Он стиснул веки. Миг темноты, щипавшей глаза. Он сбежал из этого мира. Хорошо бы — навсегда.

Открыв глаза, он вернулся в подвал.

Машины тихонько пикали. SLEM окружал его. Пребывал в нервном, электромеханическом ожидании.

— Здесь, — сказал Тихий.

Показал на техника, стоявшего возле устройства, что выглядело так, будто вместе соединили радио, магнитофон и машинный двигатель. Щель впереди выплевывала витки бумажкой ленты, заполненной кириллицей.

Техник подал Ричу наушники.

Те едва налезли ему на голову.

Пиканье прекратилось.

— Я ничего не слышу.

Молодой техник переключил какой-то тумблер.

Рич вскрикнул.

Тот голос. Это был тот голос.

<…можешь перепилить запястье полотном …>

Голос из Ночного Кухонного Приключения.

Рич сорвал наушники с головы.

— Imenno, — молодой техник кивнул, глядя на строки цифр, которые высветились на мониторе рядом.

SLEM затрясся и стал распечатывать по-русски, явственно возбужденный.

А на Рича бесшумно обрушилась Великая Тень.

Дом в Игровом Городе.

Сумеречная зона

Из темной пустоты он попал в полутьму, свет едва сочился из-под пропыленного абажура.

Они сидели друг напротив друга, среди теней зала. Рич в большом, вонючем кресле. Агенты ФБР на тахте. На низком столике между ними стояли три стакана с водой. За агентами — уже только стена.

Агент Слаттери задумчиво поглядывал на него своим кондоровым взглядом. Агент Хамм сосредоточился на пледе. Легонько улыбался, а его брови изгибались дугой, годами тренированная разновидность скучающего, но доброжелательного недоверия.

— О, господа, — начал Рич. — Как я рад вас видеть.

Агент Слаттери просиял и энергично закивал, будто услышал похвалу, которой отчаянно гордился.

— Мне снилось, что меня украл КГБ. И привез сюда. Ерунда, верно?

Доброжелательное недоверие агента Хамма словно возросло.

— А весь подвал у меня нахерачен советскими технологиями. У одного из техников была татуировка на лбу. Словно у какого ублюдка.

— Хорошо, что вы уже проснулись, — произнес со своим странным акцентом Кароль Тихий, появляясь рядом с креслом.

— Ох, — вздохнул Рич. — Без обид.

— Пустое, — ответил Тихий. — Когда-то я был антропологом. Приятного аппетита.

Подал Ричу два стакана. В первом было с десяток разноцветных таблеток. Во втором — молочный коктейль.

Рич взглянул на агентов. Слаттери кивнул.

— Вы на их стороне, — сказал он агентам больше с удивлением, чем с обидой.

— Более-менее, — ответил Хамм.

Он все еще улыбался, но Рич заметил, что Хамм бледный и уставший. Напоминал лицо трупа в кухонном окне.

— Тебе бы поспать, — сказал он агенту. — Выглядишь как привидение. Небось пугаешь детей на улицах.

Хамм странно скривился, словно его укусили в нёбо. Инженер Тихий послал агентам вопросительный взгляд. Слаттери кивнул и склонился в сторону Рича, готовясь к разговору.

Рич сообразил, что все знают о его блефе, что он лишь изображает бесстрашного. На самом деле, ему было то холодно, то жарко. И ужасно хотелось на толчок.

— Господин Ричард, — начал Слаттери серьезно. — Мы этих людей не любим. А они не любят нас.

Глянул куда-то вглубь зала. Рич и сам развернулся.

Они стояли на несколько метров позади. Дмитрий в дешевом блестящем костюме, с руками, сложенными на груди. Татьяна была в той же юбке с цветами, а блузку спрятала под шерстяным свитером.

— Мы не должны любить друг друга, — продолжал Слаттери. — Но мы должны сотрудничать.

— Тогда объясните мне.

— Конечно, — согласился Слаттери, немного презрительно.

— Какое-то время назад мы приняли сигнал, — сказал Хамм и посмотрел на потолок. — Из космоса.

Кресло Рича словно сделалось глубже.

— Большое Ухо на Грин-Банк… — начал Хамм.

Слаттери кашлянул.

— Сперва мы думали, что он идет с орбиты, — продолжал Хамм. — Но, пожалуй, нет. И мы не можем указать даже приблизительное направление передачи. Сигнал обрывался. Потом мы стали повсюду зондировать тему и поняли, что сигнал не обрывается. Мы просто его теряем, потому что меняется направление, с которого он идет. И что этих направлений много. Слишком много. Будто Землю окружает сфера, передающая сигнал из множества точек.

Пол под ногами Рича сделался мягким.

Хамм сглотнул и продолжил:

— Мы почти уверены, что сигнал — своего рода сообщение. И что сообщение это мастерски сконструировали. Оно наполнено многочисленными, многослойными повторениями в сложных, неполных петлях. Ни одна полностью не повторяется. Возможно, это проблема потери сигнала, но, вероятно, нет. В любом случае, конструкция решительно неслучайная. И ее невозможно расшифровать. Нам. Это заставляет нас предпринимать все более решительные попытки его понять. Но, во-первых, мы не можем проиграть сообщение. Вернее — можем, но во время прослушивания оно перестает быть… сообщением. Оно превращается в случайный шум. Будто исчезают повторы, кодирующие смысл. Поэтому мы слушаем вживую. Стараемся слушать.

— Ага, — сказал Рич. — А во-вторых?

— Конструкция сигнала вызывает… странные побочные эффекты. Люди, которые интенсивно с ним работали, чувствуют себя нелучшим образом.

Хамм задумался, сказать ли больше.

— И техника, — добавил он. — Серьезные попытки анализа сигнала, его дешифровка — не удались. У нас уже трижды перегорали главные системы на суперкомпьютерах.

— Два года, — сказал Слаттери.

— Мы принимаем сообщение уже два года, подтвердил Хамм. — Нон-стоп.

Рич увидел, как инженер Тихий кивает с улыбкой, полной понимания.

— Вот сука, — сказал Рич, отчасти для советского техника, отчасти для себя. — Это ваша работа. Гребаная советская технология.

Тихий приподнял брови, и татуированные клыки шевельнулись.

— LEM придумал сигнал, — говорил Рич, — уничтожающий логические схемы, которые пытаются его раскусить. Человеческие и электронные.

— SLEM, — инстинктивно поправил его откуда-то из-за спины Дмитрий.

— Гениально, — продолжал Рич. — Хотя однажды я почти это понял. То, что вы хотите прикончить нас теми проклятущими книгами. Что-то там было не так. Прочитав «Солярис», я почти неделю блевал.

Агент Слаттери поднял брови и вопросительно взглянул на советского инженера.

— Может, вы немного правы насчет этих книг, — признался Тихий. — Но не мы передаем сигнал. Мы его тоже принимаем.

— Вы его тоже принимаете.

Рич пытался заставить себя думать быстрее.

— Да. И попытки декодировать сообщение закончились тем же. В определенном смысле.

— В каком?

— Разве это важно?

Рич потянулся за водой. Ему все меньше нравилось направление, в каком шел разговор.

— Вот только мы, — просиял инженер Тихий, — сразу исключили возможность, что сигнал идет из Соединенных Штатов Америки.

Слаттери слегка улыбнулся, Хамм и глазом не моргнул. Утратил свою вежливую улыбку.

— Неплохо, — сказал Рич.

— Правда?

Установилась тишина. Рич взял в руки стакан, но никто не пошевелился. Рич представил себе машинерию, которая вертится у него в подвале, в нескольких метрах под ними. Soviet Linguistic Emulation Module. Пикает, высвечивает, печатает. Регистрирует космическое сообщение, которое передается отовсюду. То, что нарушает работу мозга и компьютеров.

SLEM. Превращает информацию. Коммуницирует. Думает по-своему, как ему и приказали.

По-своему.

— Единственная системность, которую мы открыли, имеет отношение к силе сигнала, — продолжил Хамм, двигаясь на тахте. — Порой он нарастает, пока не достигнет определенного, постоянного, кульминационного пункта, длящегося несколько минут. Затем начинает слабеть, перед тем как меняется направление передачи.

— Словно мыльные пузыри, — сказал Рич.

— Прошу прощения?

— Словно мыльные пузыри на поверхности той сферы, — объяснил Рич. — Дуются и увеличивают силу передачи сигнала. А потом лопаются.

— Не лопаются, — поправил его Тихий. — Скорее, всасываются. Но все более-менее так.

— Господин Ричард, — когда Хамм посмотрел ему в глаза, Ричу показалось, что он заглянул в колодец, — на рассвете наступает время очередного такого пика.

— В котором часу? — тихо спросил Рич. У него слегка кружилась голова.

— Уже время, — ответила из-за спины Татьяна. Ее голос был ниже, чем несколько часов назад, на пляже.

— И вы хотите…

— …мы хотим попытаться вслушаться в то, что кто-то нам говорит, — закончил Хамм. — Если он говорит.

— Я.

— Вы. Лучше всего — во время очередного пика, — Хамм кивал. — Там, внизу. Что вы услышали? Когда надели наушники?

«Хороший вопрос», — подумалось Ричу. Понял, что все тело его покрылось гусиной кожей.

— Вы не из ФБР, правда? — спросил он Хамма, который лишь пожал плечами.

Услышал шаги за спиной: к креслу подошла Татьяна и дала ему бутылку пива. Та была приятно прохладной.

Хамм вскинул брови, Тихий кивнул.

Рич пил долго.

— Хотите, чтобы я попытался… договориться с ним.

— Выслушать. Понять, — сказал Тихий. — Его. Или их.

Эта комнатка была такой махонькой. Микроскопическим кубом, размещенным на бесконечно большом и темном складе.

— Странные побочные эффекты, да? — пробормотал Рич и медленно встал с кресла. Хамм и Слаттери тоже встали.

Рич укусил себя за язык, чтобы сдержать нервную улыбку.

Он не мог поверить в то, что происходит, но понимал, что не сумеет этого сдержать. Словно телевизионную программу, которая должна дойти до финальных титров.

— Хорошо. Пойдемте, — сказал он и поставил бутылку на столик.

— Пойдемте, — согласился инженер Тихий.

— Но сперва два дела. Три, — поправил себя Рич.

Советы и янки переглянулись.

— Да, — наконец сказал Слаттери.

— Раз: Кейт. Моя жена. Она…

— Гарантирую, что с ней ничего не случится, — прервал его Слаттери.

Рич подумал.

— Ок. Два: почему я?

Они довольно долго молчали.

— Вернемся к этому позже, — сказала Татьяна.

Она была немногим младше Рича. Но все еще красива, как и там, на пляже, сто лет назад.

— Чтобы не повлиять на контакт, — добавил Тихий.

— Хм.

Рич наконец кивнул.

— А три? — спросил Слаттери.

— Дайте мне десять минут. Мне нужно на толчок.

Подвал в Игровом Городе/мобильный центр перехвата.

Уверенное вторжение

С десяток пар мудрых внимательных глаз всматривались в Рича с возрастающим напряжением и тоскливой надеждой.

Он стоял посредине подвала, в самом центре SLEMа, в центре его земной, перфорированной оболочки. Ждал и обливался потом, словно в духовке, включенной на full.

Двое техников в последний раз проверили соединения между машинами. Кароль Тихий не отрывал глаз от маленького монитора, стоящего на корзине с грязным бельем. Хамм, Слаттери, Татьяна и Дмитрий оставались на лестнице. Чувствовали, что не принадлежат этому месту. Это было время Рича и SLEMа. И Голоса.

На столике перед Ричем лежали наушники. Те же, что в прошлый раз. Когда он на них смотрел, чувствовал, как втягиваются его яйца и встают дыбом волосы на затылке.

Одновременно часть его, спрятанная глубоко в добром, большом и ожиревшем сердце, не могла дождаться. Это чувство приносило глубокий оттенок спокойствия.

Наушники были словно ответы на вопросы — настолько трудные, что он и задать их не сумел бы. Как обещание, независимое ни от чего.

Мир вокруг Рича — здесь и сейчас, в подвале Дома, — сделался хрустально чистым, наполненным. Может, именно потому, что это здесь-и-сейчас было настолько любимым, стресс, нетерпение, интерес, опасение — делали Рича самим собой. Человеком, который впервые с незапамятных времен зависел только от себя.

Он взглянул на наушники, лежавшие на столе. Подумал о том, кто передавал сообщение. И о SLEMе, о его холодных мыслях, плывущих десятками липких от грязи кабелей, вьющихся по полу.

Или, скорее: человеком, который не зависит ни от какого другого человека.

Поскольку что все они могли бы?

Глубокое спокойствие напоминало теплый матовый свет.

Он один. Для себя и сам собою.

— В этих наушниках будет собираться сигнал, да? — спросил Рич.

— Да, — ответил Тихий или кто-то из техников. Все едино, кто.

Все они были SLEMом. SLEM был ими. Это с ним говорил сейчас Рич.

— Но ведь у вас нет достаточно больших антенн.

— Это ничего, — SLEM улыбнулся, вроде бы скромно, но по-мальчишечьи задиристо.

— Тут, на этой прокладке, — показал Рич. — Жвачка?

— Да. При монтаже у нас треснул соединитель, а запасной мы посеяли в дороге. Профессор Хамм спас нас комплектом жвачек.

— Иисусе, как ваша система работает…

— Именно потому она и работает, — ответил SLEM, искренне удивленный его замечанием.

Рич пожал плечами — не все ли равно?

Спокойствие как свет.

— Две минуты, — сказал SLEM дрожащим голосом одного из техников. Впрочем, дрожал он весь, всеми угловатостями пластика и белковыми фрагментами.

И тогда Рич его возлюбил. Понял, что они смотрят в одном направлении. Хотя и ждут разных вещей.

Он взял в руки наушники. Они оказались тяжелее, чем он помнил.

— Минута.

Надел их.

Подвал закачался, да и пусть.

Спокойствие как свет.

— Десять, девять, восемь… — SLEM отсчитывал последние секунды.

Рич закрыл глаза. Улыбнулся.

— …три, два…

Ну, иди.

— …один, — закончил SLEM и переключил тумблер, переключил сам себя.

Иди ко мне. Свет.

Свет и тьма.

SLEM истинный

Ему не было нужды представляться Ричу. Он уже представлялся ему раньше, многократно.

Был голосом — мужским, низким, доброжелательным. Был Голосом.

Человеком из радио, из Ночного Кухонного Происшествия.

Был тем, кто прятался позади Рича, хватал его за загривок и прижимал к грязной земле. Тем, кто пьяными ночами нашептывал Ричу выгодные предложения, подбивал его сжимать кулаки и ими пользоваться. Чтобы бросать вещи в стены и людей. Чтобы перестать думать и ощутить одного себя. Чтобы мыслить.

Он был так уверен в себе. Потому что утверждал: есть только он, и нет никого, ничего другого. Что нет альтернативы. Что он сам — отсутствие альтернативы. И ложь, единственно правдивая.

Ричу приходилось верить.

Между словами, в паузах и интонациях, неколебимо уверенным тоном Голос врал Ричу свою историю.

Он возник вместе с электрическим импульсом машин, собранный в бункере в ста метрах под подмосковным поселком. Электрический импульс дал ему сознание, породил SLEMa. Или же — врал он чистейшую правду — Голос был всегда, был и не засыпал, а импульс просто дал ему органы, рот и горло, позволил говорить. Снова.

Вот он и говорил. Со всеми ими. И хихикал сам себе, зная, что они пытаются использовать его процессоры для расшифровки того, что он может рассказать. Ему было немного скучно, поскольку они всегда одинаковы: слепые и беспомощные. Он врал: вообще-то он не скучал, презрение к ним не могло наскучить.

Он говорил Ричу. Миллиарды фраз, триллионы слов, языки в мозгу.

Рассказывал, что нет ничего дешевле человеческой жизни.

То, что происходит, что, казалось бы, должно взывать к небу о мести, становится банальностью нашей повседневности. Высокие культуры, построенные на фундаменте монотеизмов, подлежат абсолютному забытью.

Еще слышны единичные плачи над упадком высокой культуры, над нарушенными правами человека, но, по сути, эти голоса совершенно бессильны и изжиты из реального мира последствий, казалось бы, обязательных.

Человечество — огромная стая лысых обезьян, которые непрерывно размножаются и таращатся на бритвы, изобретенные их более умными родственниками. Уже не из единственного запечатанного кувшина вырывается демон, но, если придерживаться метафоры из сказок Шахерезады, посудины, содержащие смерть, в неимоверном количестве размещены на безмерных пространствах земного шара. Поскольку обо всех тех угрозах, еще удерживаемых на сворке, мы ежедневно читаем в газетах, слышим по радио, об этом говорят на телевидении, то нас словно наркозом охватывает безразличие. Однако хорошо известно, что раз открытые, изобретенные убийственные силы мы не в состоянии ни долгое время контролировать, ни ликвидировать, так как закрыть открытое невозможно.

Мы живем во времена декаданса, который принуждает к упадку некогда высоко ценимые умения и вкусы. Все глубже погружаемся в завалы все более вонючего мусора, существование которого настолько безусловно, будто за ним стоит некая сила, заставляющая уважать все, что нам вылепят, нарисуют, расскажут, либо приволокут из каких-нибудь отвратительных остатков персоны, которые считаются людьми искусства. Добавим к этому еще секс, кровь, куски мертвых членов, руины и выражения, означающие бессмысленность.

Люди жестоки и ужасны, из них вылезают монстры и чудовища.

Необходимость войны — чтобы разрешалось стрелять и имелся враг, которому можно навалять, — кажется повсеместной.

Цивилизация смерти нам с любовью предназначена, и кажется, что anima является не столько naturaliter Christiana, сколько naturaliter predatoria.

Говоря коротко и решительно: или мир является свиньей, или он — многоголовое чудище, наподобие драконов из сказки, которые пожирают самих себя.

Рассказал ему о мире и человеке. Показал, каковы они на самом деле и какими были всегда.

Голос. Диктор из радио. Хаос. SLEM. Последовательность нолей и единиц, протискивающихся по резиновым кабелям. Начальник самой огромной тюрьмы. Железный Смысл Принуждения. Великий Лжец, который всегда говорит правду. Свидетель энтропии.

«Ничего личного, — говорил он Ричу. — Говорю тебе это, поскольку отчего бы мне это не сделать? Ничего личного».

Рич чувствовал, что это истина. И это было хуже всего.

Подвал в Игровом Городе.

Инъекции

Тупая теплая боль разлилась по его руке. Рич открыл глаза и увидел, как Дмитрий вынимает иголку из его предплечья. Большой шприц был пуст.

— Эй, — сказал Рич и поискал язык. — Что оно такое?

— Чтобы ты проснулся.

— Хм, — Рич попытался встать. Удалось лишь с третьей попытки — агент КГБ не собирался помогать. Паковал кожаную сумку с лекарствами.

Подвал был ошеломляюще пуст. SLEM почти покинул дом Рича. Техники заканчивали выносить оборудование, срывали фольгу со стен.

SLEM замолчал, но еще поглядывал на Рича. Мужчины в халатах бросали взгляды через плечо. Диоды на нескольких терминалах, которые еще оставались здесь, сверкали на Рича нагло и презрительно.

Потому что SLEM уже все сказал. Теперь мог ухреначивать прочь.

Сверху спустились Хамм, Слаттери и Татьяна. Встали над ним полукругом.

Молчали. Рич массировал одеревеневшую щеку.

— Что такое? — не выдержал он.

Они молчали.

SLEM отсоединил последние из своих кабелей. Один техник, толстый и лысый, паковал их теперь в большой кожаный чемодан. Рич понял, что снова различает их лица.

Тихий стоял рядом. Взглянул на Дмитрия.

— Уже можно? — спросил его.

Агент посмотрел на часы, что-то подсчитал в уме, кивнул.

— Ты что-нибудь услышал? — спросил Тихий у Рича. — Какое-то сообщение?

— Сообщение?

Говорил Рич с трудом — мешал неподвижный уголок рта. И еще он странно видел одним глазом.

— Да. Сообщение, — повторил Тихий. — Через наушники.

В голове у Рича взорвалась сверхновая. Он вспомнил о сообщении.

Пришел страх. И сразу после — отчаянное чувство безнадежности, приползшее вместе с пониманием.

Вялый растерянный толстяк все массировал задеревеневшую щеку, не в силах сосредоточить взгляд на лицах вокруг. Из уголка его рта стекала слюна.

— Нет… — сказал он медленно. — Я ничего не услышал.

Они взглянули на Дмитрия.

— Сыворотка уже наверняка подействовала бы, — сказал Дмитрий.

— Ничего, — повторил Рич.

Он хотел лечь.

Тихий выглядел разочарованным. Хамму явно полегчало.

В руке у Дмитрия материализовался еще один шприц.

— Эй! — крикнул Рич, когда советский агент воткнул иголку ему в предплечье. — Что оно, сука?

Они смотрели на него пару минут. Потом Хамм и Дмитрий развернулись и пошли назад, в Дом.

— Что это, сука, было?

— Амнезин, — ответил, будто извиняясь, агент Слаттери. — К полудню ты забудешь последние сутки.

Рич не знал, что сказать.

Они остались вчетвером, не смотрели друг на друга. Агент Слаттери лишь кривился.

— Замолчал, — сказал наконец Тихий.

— Кто?

— Сигнал. Его уже нет. Прервал трансляцию через три секунды, после того как ты надел наушники. Мы не зарегистрировали ни одной петли.

— Так, может, в следующий раз…

— Нет, мы обзвонили все станции.

— Мы тоже, — добавил Слаттери.

— Замолчал, — печально повторил Тихий.

— Ага.

Рич кивнул. Взглянул в мудрые, усталые глаза Татьяны.

Он открыл рот, но ничего не сказал. Вытер слюну, обошел их и зашагал наверх, в Дом.

Улица в Игровом Городе.

Генезис

Светало. Хотя улицы еще спали, птицы уже защебетали из укрытий, приветствуя рассвет. Роса на газонах пахла океаном.

Они стояли подле грузовика, шестиколесного «мака». Надпись на брезенте гласила: «Перевозки — дешево и быстро. Хогарт и сыновья». Под брезентом отдыхал SLEM, хотя и не должен был.

Они стояли у кабины втроем: Рич, Татьяна и Тихий. Рич знал, что больше их не увидит.

— Что за прощание, — проворчал он, — если я все равно не буду о вас помнить.

Они улыбнулись. Дул ветерок, и цветы на юбке Татьяны крутились вокруг ног Рича.

Он посмотрел на нее, в последний раз. Она выглядела как красивая мать девушки, с которой он сидел на пляже. Рядом с двумя мужчинами, бледными, большими и заросшими, благодаря изящной фигурке и каштаново светящейся коже она выглядели как представитель другого, более благородного вида.

— Знаю, — сказала она Ричу печально. — Это и есть я.

— Что вы мне такое дали, что я… в магазине?

— Нет. Это я, — ответила Татьяна. — Я приняла прототипное средство. Оно действует так, как ты испытал на себе. Но короткое время.

— Это жестоко, — сказал Рич.

Она кивнула.

— А потом… этим нужно переболеть.

— Я хотел бы запомнить тебя именно такой.

Ее глаза блеснули, сама же она скривилась. Быстро села в кабину.

Кароль Тихий протянул руку на прощание.

— Думаешь, он еще вернется? — спросил Рич. — Еще отзовется?

— Нет, — мрачно ответил Тихий.

Ричу стало жаль его. Решил ему сказать.

— А что… если… если он говорил с нами… Знаешь…

— Да?

— Если с нами говорил… Бог? Или Сатана? Ты учитываешь такую возможность?

— Нет, — ответил SLEM.

Рич кивнул и пожал ему руку.

Минутой позже смотрел, как грузовик исчезает за поворотом.

Из Дома вышел агент Слаттери.

— Пройдемся, Рич, — сказал он ласково.

Игровой Город.

Океан

Они шли через сквер и смотрели на океан, который потягивался на заре.

Думать Ричу было все труднее.

— Мне кажется, у вас был удар, — начал агент Слаттери. — Там, в подвале.

— Ты говоришь мне это, потому что я все равно забуду?

Несколько десятков шагов в молчании. Доски под ними пахли.

— Возможно. Наверняка, — ответил Слаттери. — Прошу прощения.

— Не жалей меня.

Слаттери печально улыбнулся и снова стал похож на кондора. Чайки на волнорезе смотрели на них с интересом.

— Рич?

— Да.

— Ты их спрашивал, почему они взяли именно тебя?

— Мне не было нужно. Я и так знаю.

— Знаешь?

— Я написал в дневнике про ночные голоса из кухонного радио. А вы прочли. Когда последний раз ко мне залезли.

Слаттери внимательно на него посмотрел.

— Мы ничего такого не читали, — сказал.

Рич понял, что агент не лжет. Попытался задуматься. Глубоко вздохнул.

— Неважно, — сказал. — Укол.

Агент кивнул.

— Мне жаль, что мы придержали твою жену. Она провела ночь в камере за избиение полицейского. Но после полудня должна приехать домой.

Рич улыбнулся при одной мысли. Почувствовал, что плачет. Слаттери похлопал его по большим плечам.

Восходящее солнце немного успокоило океан. Игровой Город принялся мурлыкать автомобилями.

— У нас на террасе завелись какие-то насекомые, — сказал Слаттери. — Жрут цветы. Продавец в садовом магазине посоветовал нам плитки с клеем, на который те насекомые должны прилипать. Вчера… Позавчера я увидел, что к одной из плиток приклеилась ночная бабочка. Дергалась, а улететь не могла. Я хотел ей помочь и оторвал, но на клее остались ее крылья.

— Это печально, — сказал Рич.

— Мне пришлось ее убить.

— Да.

— Я странно себя чувствую, — Слаттери не смотрел на Рича.

— Ты выкинул плитку? Где остались крылышки?

Агент задумался.

— Так и сделаю.

Когда дошли до машины, Слаттери засмущался.

— У меня есть просьба, — начал.

— Да?

— Моей дочке очень нравятся твои книги. Подпишешь одну для нее?

— Конечно. Как ее зовут?

— Луиза.

Рич едва не выронил авторучку.

— Сам читал какую-нибудь? — спросил он у Слаттери.

— Доча подсунула мне ту, где плачущий полицейский в названии. Знаешь, такая себе шуточка.

— Отчаянная она девушка.

— Да, — агент рассмеялся коротко и невесело. — Но я книгу так и не дочитал. Она ужасно печальная.

— Жизнь тоже печальная, — сказал Рич.

— Вот именно, — ответил Слаттери.

Дом в Игровом Городе.

Солярис

Утренний дом был полон теней и приятно прохладен.

Рич разогрел себе запеканку, но, раз откусив, убрал ее в холодильник. Глотнул таблеток и подумал, что, возможно, примет душ. Он включил на полную громкость пластинку Iron Butterfly и пошел наверх, в спальню. Сняв штаны, он упал на кровать и долго плакал в подушку Кейт.

<ничего личного, Рич, правда>

Когда стихла музыка, он побрел в душ. Затем переоделся и спустился вниз. В зале стояла Луиза.

— Я долго стучала, — сказала она.

— Что ты тут делаешь? — спросил он.

— Пришла за сандалиями, — ответила она и на миг показала их из полотняного мешка. — Вспомнила, что оставила под софой.

— Ага, — сказал Рич и молча провел ее к дверям. Она долго вглядывалась в его лицо. Он знал, как выглядит, поскольку смотрел в зеркало. Что-то в ее глазах отобрало у него остатки сил.

— Рич. Все хорошо? — спросила она.

— Да.

— Но… Ты должен…

— Хорошо, Луиза.

Она его растрогала. Тогда поцеловала его в лоб. Задрожала.

Медальон на ее шее металлически заблестел.

— Что оно такое?

— Рыба.

— Ага.

— Пока, Рич. Всего наилучшенького.

— Пока, ребенок.

Она вышла, и он сразу о ней забыл.

Это было как тихий, дискретный оргазм в глубине его души.

Свет пришел к нему, и Рич все понял.

Свет — он был вначале, был и говорил с ним. Тихо и спокойно.

Говорил, но он не слышал, потому что сперва не слушал. А когда Рич уже знал, что хочет его услышать, Свет заглушил его большой противник и серьезное пополнение: Начальник величайшей из тюрем, Голос из Ночной Кухни, SLEM. Дух в советской машине, безжалостный и холодный. Владелец энтропии, сама энтропия, как она есть.

Но Свет там был, терпеливый и сильный. Он не дал себя заглушить, ему были не нужны стада эпитетов.

После Рич напишет:

Я был уверен, что нечто живое пытается установить со мной контакт. Был уверен, что оно приходит сверху, быть может с неба. Со звезд, главным образом.

Оно появилось — как яркий огонь с сияющими цветами и уравновешенным рисунком — и освободило от всякого рабства, внутреннего и внешнего.

Оно полностью завладело мной, подняло над ограничениями пространственно-временной матрицы; оно властвовало надо мной, поскольку я в тот момент знал, что мир вокруг картонный, ненастоящий. Посредством его силы я неожиданно увидел Вселенную, как она есть; посредством его силы восприятия я увидел, что на самом деле существовало, и посредством его силы вне-мысленного решения, освободил себя. Он начал битву как защитник всех человеческих духов, пребывающих в рабстве, против всякого зла, против Черной Железной Тюрьмы. [13]

Утренний Дом, наполненный тенями и покоем.

Рич сидел в своем кресле. На столике стоял пустой стакан от коктейля. Шарики пыли танцевали на солнечных стилетах из-за жалюзи.

Рыба ждала в холодильнике.

Свет как покой. Покой как свет.

Он уже не был один.

И он знал, что не забудет.

Большими ладонями стискивал подлокотники кресла и ждал Кейт.

(В тексте использованы: письмо Филиппа К. Дика в ФБР; фрагменты публицистических текстов Cm. Лема: «Сильвическое размышление CVIII», «Упадок искусства», «Любые времена», «Под катком», «В котле»; фрагменты «Экзегезы» Филиппа К. Дика.)