(и что из оного воспоследовать может)

Ум у меня методичный, мышление рациональное — во всяком случае, мне бы хотелось так думать. Поэтому когда я в первый раз услышал о счастливом билете, я лишь усмехнулся, рационально и методично. Плавали-знаем, врёте-не обманете, сколько я этих билетов слопал, штук двадцать точно, и ни разу счастья мне это не принесло. Ну разве что так, настроение поднималось. Чуть-чуть.

А иногда строго напротив — случались неприятности. В каком это я тогда классе учился? Ехал я с секции вольной борьбы, стало быть, это был пятый класс. Ехал на трамвае, вот хайте Советский Союз на сколько хватит, а только когда снова так будет, чтобы человек сам в трамвай заходил, денежки в кассу опускал и сам себе билетик отрывал… ну так вот, значит, ехал я в трамвае и три копейки опустил, и билетик себе оторвал, и номер проверил, и оказался он счастливый. Сложил я его аккуратненько в три загиба и сунул в рот. Конечно, вкуса билет, даже счастливый, был сомнительного, но была у меня такая странная привычка, складывать эти билетики втрое и сосать их, словно конфетку.

И заходит тут на остановке контролёр, а я стою на задней площадке один, как перст, и некуда мне деться. А она зашла в заднюю дверь и сразу ко мне. Я мычу что-то нечленораздельное, и билетик этот изо рта вынимаю. Вот, говорю, а сам расправляю его суетливыми пальцами. Глаза поднимаю и вижу её монументальную спину, и даже со спины этой видно, что выражение лица у неё сейчас брезгливое.

Вам смешно, а для меня это был сильный удар. Не знаю как вам, а для меня в ту пору оказаться в каком-то постыдном положении было невыносимо. Сейчас, говоря откровенно, тоже, но количество ситуаций, которые я считаю постыдными, уменьшилось. Закалился организм с годами, очерствел.

В общем, я усмехнулся и стал жить дальше. Но тут бросила меня очередная подруга, и все планы на отпуск накрылись медным тазом. И как-то сразу стало пусто, и нечем заполнить жизнь.

Я смотрел допоздна телевизор, дивидюхи разные, диск с фильмами Акиры Куросавы посмотрел весь, во какое у меня было настроение, спортканал, теннис, футбол, бильярд, жарил ночью яичницу, просыпался утром без будильника часов этак в одиннадцать, снова жарил яичницу, шёл гулять с собакой. С собакой этой вообще цирк. Собака у меня от предыдущей подруги. Не этой, которая меня сейчас бросила, а той, которая бросила меня до этого. Не по нутру им мой рационализм, похоже… Шли мы ко мне домой из кино, зимой, вечером, и нашли в подъезде этого приблудыша. Кино было «Параграф 78, часть первая», что автоматически сделало вечер не очень неудачным. Потом полуторачасовая возня с этим дрожащим, обделавшимся созданием. Секса в ту ночь тоже не было — мне было твёрдо заявлено, что только законченная сволочь может тешить свою похоть, (именно так она и сказала: «тешить свою похоть»), когда рядом мучается такое трогательное создание. И стали мы жить втроём: Она, Её собака, и я — Тот, кто кормит и подбирает какашки за Её собакой.

А потом наступила весна, и она ушла, а собака, как водится, осталась. Вымахала в здоровенную трусливую овчаркообразную псину, заполнила собой полквартиры, всё время линяла, зимой правда поменьше, и бесила меня своею тупостью неимоверно. Иногда я утешаю себя тем, что этим она пошла в свою хозяйку. Та тоже умом особым не блистала, да вот только… в общем, это слабое утешение.

Вот и сегодня я проснулся в одиннадцать, посмотрел на телевизор. Телевизор работал. Встал, переключил на MTV, пнул несильно собаку, пробормотал привычное «бесишь ты меня», и прошёл в совмещённый санузел. В совмещённом санузле посмотрел в зеркало на свою опухшую со сна рожу, и мне отчётливо стало ясно, что дальше так жить нельзя.

До конца отпуска ещё три недели. Я же чокнусь за это время.

* * *

Надо чем-то заняться. Не обязательно умным, главное, чтобы это занимало, как можно больше времени, и было не слишком противное на ощупь.

С утра думалось плохо, и тогда я позвонил Тохе.

Тоха — монстр.

Он встаёт в пять утра и живёт так, как ему нравится. Он балует себя разного рода штуками типа часов, которые будят тебя во время фазы быстрого сна. Он зарабатывает на жизнь, не выходя из дому. Он не любит аудиофилов, и при этом делает отличный звук. Он может занять денег и помочь вытащить чугунную ванну.

— Да! — сказал Тоха в мембрану телефона.

— Я счас приеду, — сказал я.

— Давай, — сказал Тоха.

Глядя, как я одеваюсь, Альберт заскулил.

Вот ещё, кстати. Назвали его в честь Эйнштейна. Меж тем Альберт туп, как пробка. И если для трусости у него есть уважительная причина (у меня есть основания полагать что до того, как мы его нашли его, кто-то сильно над ним поиздевался), то для тупости у собаки с такими умными глазами никакой уважительной причины быть не может.

— Не ной, — сказал я строго. — Поедешь со мной, урод. Где намордник?

* * *

— Вот горе-то, — сказал Тоха безжалостным голосом и открыл проект в сводилке, так он называл свою рабочую программу.

— А чё? — сказал я.

— Делать ему нечего, — Антон отрезал у трека конец. — Вот так… Вступай в Армию Спасения. Посещай хобби-класс по бальным танцам. В качалку начни ходить. Запишись в библиотеку. Начни воспитывать Альберта.

Альберт услышав своё имя, поднял уши, подошёл к Тохе и попытался уставиться ему в глаза. Он к Тохе неравнодушен, поскольку тот первый человек, кто покормил его настоящим собачьим кормом.

— Не-ет, — сказал я капризно. — Не хочу в качалку. Там же надо это… качаться.

— Уйди! Шерсть… Понял, — сказал Тоха и выделил третий и четвёртый треки файла. — Тебе надо что такое, чтобы тешило твою типа интеллигентность.

— Да, — неуверенно подтвердил я.

— Проведи расследование, — сказал Тоха.

— Расследование? — удивился я.

— Да, расследование, — подтвердил Тоха. — Как Малдер и Скалли. Вот! Найди себе Скалли для расследования! А как найдешь, глядишь, и расследовать ничего не понадобится.

— Нет, — сказал я. — Не надо Скалли. У меня пауза.

— Менопауза, — рассеянно сказал Тоха и зафейдил трек.

В тишине мы прожили секунд тридцать.

— А что расследовать-то?

— А что хочешь, — легко сказал мой друг. — Тебе цель не важна. Для тебя важен процесс.

Что-то в этом было. Пофиг что, лишь бы что. Просто, чеканно, ничего лишнего.

— Кофе будешь? — спросил я.

— Буду, — сказал Тоха. — Только варёный. Я пью только вареный кофе, — процитировал он Рому, нашего общего друга и тоже большого любителя неуместных чеканных фраз.

Через десять минут я вернулся в зал с двумя чашечками кофе. Поставил одну чашечку перед Тохой, отхлебнул из второй и глянул на монитор. Антон писал что-то в аську.

— Читай, — сказал Тоха. — Знакомый пишет, ты его не помнишь.

«… и ещё Гоша вчера рассказал, ему повезло, попался ему этот трамвай, и он купил билет и поднял пять штук в вулкане».

— Не понял, — сказал я.

— Бредни это всё, — сказал Тоха. — Народ летом дуреет. Но какие-то устойчивые бредни. Типа у нас в городе, в трамвае продают счастливые билеты. Такая вот романтическая ересь, косящая под суровую реальность. Вот, кстати, чем не тема для расследования?

— Расследования? — переспросил я.

— Расследования, — сказал Тоха с воодушевлением. — Число трамваев в городе конечно! Сколько их там? Сорок, пятьдесят? Как раз недели на три. Будешь ездить, покупать билеты.

— А как я проверю, тот трамвай не тот?

— Загадывай желание. Если сбудется, значит, тот. Не смотри на меня так!

Последняя реплика относилась к Альберту. Пес сидел возле Тоха и внимательно смотрел ему в глаза.

* * *

Домой я вернулся часам к пяти.

Механически сварил свежекупленные пельмени, насыпал корма Альберту. Включил телевизор, поставил перед диваном табурет, на табурет поставил тарелку и, наблюдая теннис в исполнении Чиквитадзе и какой-то перуанки, съел пельмени, ложка за ложкой.

Найти этот трамвай. Купить счастливый билет. Загадать желание.

Бред.

Подошёл Альберт, ткнулся мордой мне в колени, заглянул в тарелку.

— Бесишь ты меня, урод, — сказал я привычно.

Чтобы я делал, если бы действительно хотел такой счастливый билет найти?

Сначала сбор информации, опрос свидетелей. Выделение условий, при наличии которых желание сбывается. Да! Надо, наверное, сформулировать желание так, чтобы было оно подъёмным, не какой-нибудь абстрактный мир во всё мире, а что-то допустимое. К примеру, чтобы дождь пошёл. Хотя насколько это просто, сделать так чтобы ни с того, ни с сего вдруг пошёл дождь? А каков механизм действия такого гипотетического билета? Это ж какая силища должна быть, чтобы хотя бы Гоше организовать выигрыш? И вообще, что есть счастливый билет?

В общем, я не скучал в тот вечер. Со стороны я наверняка походил на сумасшедшего. Ходил по квартире, размахивал руками, громко разговаривал сам с собой. Даже, кажется, спорил. Наличие внимательного зрителя в лице Альберта придавало всему происходящему лёгкий налёт театральности.

* * *

Пробуждение было неприятным

— Уйди, урод, — сказал я, садясь на кровати и отпихивая Альберта. — Всего облизал, сволочь.

На полу лежал трамвайный билет. Не заметить его было сложно, он лежал одинокий, чуть примятый, посреди комнаты, чётко выделяясь на фоне пола.

Билет этот произвел на меня сильное впечатление. Мне пришлось сделать над собой некоторое усилие, чтобы поднять его с пола. Обычный билет, не счастливый. Похоже было на то, что это был мой собственный билет, выброшенный накануне в мусорное ведро. Подумав, я решил, что это дело лап Альберта. Разворошённое и опрокинутое ведро на кухне подтвердило мою догадку.

— Иди сюда, урод, — грозно сказал я. — Как смел ты, гад, своим нечистым рылом на чистую на кухню заходить?

И громко шлепнул его по спине тапком. Альберт ответил пронзительным визжанием и удрал под стол. На вопрос, зачем Альберту понадобилось вытаскивать билет из ведра, я благоразумно решил сам себе не отвечать.

Беда не приходит одна. К облизанному лицу и разворошенному ведру добавилось отсутствие хлеба. Прокляв свою горькую судьбу, я, как есть, в трико и в застиранной футболке пошёл в магазин. Само собой не сразу. Сначала пришлось искать намордник.

На улице Альберт повёл себя неправильно. Он не любит трамваи, это я знаю точно. Но тут он целеустремленно, упираясь всеми своими лапами, пытался волочь меня в сторону остановки.

Стой, дурак, сказал я, слегка напуганный таким поведением собаки. Куда ты меня тащишь, дубина. Хотя… Собственно, почему бы и нет. Раз уж этот дебил так хочет покататься на трамвае, давайте покатаемся на трамвае. Делать то всё равно нечего. Так что поиграю в детектива.

Поедем, поедем, только позавтракаем, сказал я, и Альберт сразу успокоился, чем напугал меня ещё раз.

Сначала надо найти Гошу, того, который пять штук в «Вулкане» поднял, думал я, покупая хлеб. Допросить его с пристрастием. А потом на основе полученной информации разработать план, прикидывал я, поднимаясь по лестнице. Додумавшись до такого, я зашёл в квартиру, согрел остаток пельменей и с непонятным удовлетворением подумал, что сегодня как раз понедельник.

Отличный день для того, чтобы что-нибудь начать.

Какую-нибудь дурацкую глупость типа этой.

* * *

Допрос с пристрастием не получился. Гоша куда-то торопился, и уже через две минуты разговор завершился. Номер трамвая он не запомнил. Сел на Бабушкина, проехал мост, сошёл на рынке. То есть маршрут мог быть любой, они все идут через мост. Билет продала кондукторша. Молодая, сказал Гоша. Волосы в хвостик, блондинка крашенная. Симпатичная, спросил я, не очень ответил Гоша, не в моём, во всяком случае, вкусе.

Вот ещё что интересно, чего его вообще в трамвай-то понесло?

Подведём итог. На самом деле не так уж и мало. Молодых кондукторш у нас в городе мало, в основном это тётки лет эдак сорока. Для Гоши молодая — это значит до двадцати пяти. Альберт потерся боком о мою левую ногу. Дескать, хватит стоять.

— Не трогай меня, урод, — сказал я. — Чё встал, пошли.

И мы пошли на трамвайную остановку, искать кондукторшу до двадцати пяти лет, крашеную блондинку.

* * *

На следующий день прям с утра, выйдя из дома, я встретил Рому. Я сообщаю это для того, чтобы стало ясно, отчего в этот день мы с Альбертом не искали кондукторшу, продающую счастливые билеты.

Так что утром мы никуда не пошли, а пошли мы ближе к вечеру. И то, если бы не Альберт, я бы наверно из дома в этот день не вышел бы. Эта тупая скотина повела себя на редкость настойчиво. Он и туфли принёс, и о бок мой терся, и намордник приволок. И всё равно чёрта лысого у него вышло бы, если бы я и сам не склонялся к мысли, что всё-таки идти надо.

И мы часа два катались по пыльному, прокаленному жарой, июньскому городу.

В среду, после обеда, мы эту кондукторшу нашли. Она действительно была молодая, и, на мой взгляд, очень даже симпатичная. Глаза чёрные, без косметики. Носик аккуратный, рот правильный, фигурка хорошая. В общем, всё при ней было, чтобы там Гоша не говорил. Впрочем, Гошу тоже можно было понять, потому что была она вся какая-то несчастная. Да и одета она была… в полном соответствии с высоким званием кондуктора.

— Добрый день, — сказал я.

— Здравствуйте, — подняла она на меня глаза.

— Мне, пожалуйста, на всё, — и я протянул ей пятьсот рублей. Еле уловимое разочарование мелькнуло на её лице; она аккуратно отсчитала восемьдесят три билета, отматывая их от своей катушечки, и отдала мне эту бумажную ленту и два рубля сдачи.

Альберт, не отрываясь, только слюна капала, смотрел на всю эту процедуру. Девушка мельком взглянула на него и пошла дальше. Я чувствовал себя как-то неловко, словно собирался сделать что-то не очень уместное.

На меня смотрели. Я быстренько нашёл счастливый билет, и сунул его в рот, и загадал желание. Какое, не скажу.

Надо ли говорить, что ничего не случилось?

* * *

— Так, — сказал Тоха. — А ты собственно чего ждал?

— Как чего? Что желание сбудется.

— Ну и ты что, хотел, чтобы она тут же впорхнула в трамвай?

— А! — сказал я.

— Вот именно, — сказал Тоха. — Надо просто подождать.

И мы стали ждать.

— Смешно, — сказал я через пять минут.

— Что смешно? — спросил Тоха.

— Мы ведём себя так… — я пощелкал пальцами, — будто счастливые билеты есть установленный факт.

— Кто знает, — серьёзно сказал Тоха. — Может, именно так себя и надо вести в таких случаях. И знаешь что?

— Что?

— Я правильно понял, кондукторша не удивилась?

— Нет, — сказал я, и сердце моё забилось чуть чаще. — Она не удивилась.

Прошло еще два часа.

За это время ничего не случилось, зато пришла Маша, Тохина будущая жена.

— Привет, — сказала она мне, поцеловала легонько Тоху в губы и забралась на диван с ногами. Тут же подошёл Альберт, шумно вздохнул и положил голову ей на ноги.

— Ну конечно, — сказала Маша, выслушав Тоху. — Вы же всё неправильно делаете. Это же нечестно — покупать билеты оптом. Надо чтобы всё было, как положено. Один билет на одну поездку.

— Ладно, — сказал я. — Попробую и так. Тем более что до пятницы я совершенно свободен.

Очень мне этот мультфильм нравится. Люблю его цитировать.

* * *

В четверг я проснулся раньше обычного. То есть в девять.

Скажи мне где, мычал я, чистя зубы.

Спит твоё сердце, мурлыкал, наливая себе кофе.

И когда оно вернётся домой, напевал, надевая на Альберта намордник.

Мы вышли из подъезда; на улице было по-утреннему свежо, но чувствовалось, что недолго этой свежести быть, вот-вот, солнце заработает на полную мощь, и снова город станет жарким, тело потным, воздух сухим и пыльным.

Альберт принюхался и вдруг метнулся куда-то в сторону.

— Стоять, урод! — заорал я в сердцах, но было поздно: поводок вырвался из руки, и этот оглоед понесся по улице скачками. Сердце у меня упало; бегай теперь за ним до вечера, было один раз так уже, примерно через неделю после того как Лариса ушла, но тут Альберт остановился и начал старательно что-то с земли зубами поднимать. Получалось у него плохо: попробуйте сами в наморднике зубами что-нибудь поднять. Когда я подошёл поближе, то увидел, что мой пёс нашёл пятьдесят рублей.

— Молодец, — сказал я и протянул руку. Альберт зарычал и прижал купюру лапами к земле.

— Здрасьте, — сказал я, и Альберт тут же сбавил на полтона. Купюру однако не отдал.

— Ну и хрен с тобой, урод, — сказал я. — Подавись.

Альберт пыхтел и повизгивал ещё минуты три, я не мешал, мне было интересно; он обслюнявил, замучил несчастный полтинник, но всё-таки взял его зубами.

С некоторым недоверием поглядывая на свою собаку, я взял поводок, намотал его на всякий случай на ладонь, и мы пошли привычным уже маршрутом на трамвайную остановку.

Поначалу всё шло, как по маслу.

Подошел трамвай, и сердце моё ёкнуло радостно, поскольку это был тот самый трамвай.

— Веди себя прилично, урод, — сказал я Альберту; мы вошли на заднюю площадку, лежать, сказал я, и Альберт улёгся возле стенки.

От середины вагона шла она к нам, и мы терпеливо ждали, когда она подойдет к нам, и она шла, неторопливо обилечивая пассажиров, и отчего-то мне казалось, что сейчас, вот-вот, сейчас, случится что-то хорошее.

Когда между нами осталось метра два, масло кончилось и начались косяки.

Альберт встал.

— Сидеть, — сказал я; Альберт однако не сел, а, напротив, решительно двинулся к кондукторше. Я потянул за поводок, но было поздно, она уже подошла к моей собаке, а он вытянул морду к ней. Она улыбнулась, взяла из его пасти купюру, оторвала билет и словно в компостер сунула билет ему в рот, и даже, кажется, сжала рукою пасть, как бы компостируя билет.

Альберт завилял хвостом и молниеносно билет сожрал.

Кондукторша подошла ко мне.

— Ваша собака?

— Моя, — ответил я, малость ошарашенный происходящим.

— Сдачу возьмите, — и она дала мне сорок четыре рубля.

Я взял деньги.

— За проезд оплатите.

— Ах да, — спохватился я и протянул ей десятку из этих, из Альбертовых денег.

Кондукторша оторвала билет, и вместе с четырьмя рублями сдачи отдала его мне.

Я проверил билет.

Вот урод, подумал я, когда осознал, что мой счастливый билет достался Альберту.

Делать нечего, надо было выходить, чтобы снова получить право на законное приобретение билета.

Трамвай подъехал к следующей остановке.

— Пошли, урод, — сказал я и потянул Альберта за поводок.

Та-ак, прикидывал я, сейчас сяду на маршрутку и обгоню его аккурат где-нибудь на библиотеке. В следующем десятке снова будет счастливый билет, как раз могу успеть.

Однако надеждам этим сбыться было не суждено.

Мы вышли из трамвая. Отчаянно хотелось пить. Я вдумчиво посмотрел на Альберта.

Альберт судорожно зевнул. Переступил передними лапами.

И…

— Пошли домой, — сказал мой пёс. — Хочу говорить.

* * *

В молчании мы дошли пешком до дома, в молчании вошли в подъезд, в молчании зашли в квартиру. Я не то чтобы никаких мыслей не имел, напротив, но когда мыслей много и все они бестолковые, это всё равно, что их нет вообще. Впрочем, была одна идея архибредовостью своей, выделившаяся среди прочих: мне пришло в голову, что я уже давно конченый наркоман, и сейчас у меня глюк, который выражается в том, что сам себя наркоманом я не ощущаю, зато могу разговаривать с собаками.

Я как есть, не разуваясь, прошёл в зал и плюхнулся на диван. Подошёл Альберт и сел напротив меня на задние лапы.

— Значит, поговорить захотелось, — сказал я.

— Агав, — сказал Альберт. То есть он сказал «ага», но получилось «агав».

— И давно ты говоришь?

— Не.

Ясно. Эта сука, то есть собака, купила счастливый билет и загадала желание. И желание сбылось.

Вопрос: что мне теперь с ней делать?

— Ты меня бьёшь, — сказал Альберт.

— Так ты ж… — я замолчал. Одно дело говорить бессловесной твари, что он тупой, и совсем другое оскорблять говорящего пса.

— Я тебя люблю, а ты меня бьёшь. И обзываешься.

— А ты веди себя прилично, — сварливо сказал я.

— А я веду себя прилично, — сказал Альберт. — Ты меня не понимаешь.

— Я не понимаю, — горько сказал я. — Думаешь приятно, когда тебя по лицу облизывают?

— А разве нет? — удивился Альберт.

— Нисколько, — заверил я его.

Было занятно наблюдать за ним. Он артикулировал, старательно выговаривая слова, и выглядел при этом довольно таки естественно.

— Я приношу тапок, ты меня бьёшь. Я хочу кушать, ты меня бьёшь. Я хочу какать, ты меня бьёшь.

— Но-но, — сказал я, — полегче.

Альберт задумался. Было видно, что он меня не понял. Подумав, он решил не ломать голову и снова завёл свою песню.

— Я хочу писать, ты меня бьёшь, я хочу, чтобы меня погладили, ты меня бьёшь. Ты говоришь, что я урод. Я спрашивал у пацанов, они говорят, я нормальный.

— У каких пацанов?

— Со двора, — пояснил Альберт.

— Ясно, — сказал я. — Что ёще?

— Пока всё, — сказал Альберт. — Но я подумаю, и тогда…

— Стоп, — сказал я, и Альберт послушно остановился. — Тебя надо показать специалисту.

— Покажи, — согласился Альберт.

— Только я тебя умоляю, не разговаривай на улице!

* * *

Мы вышли из дома, когда во всех окнах погасли огни… На самом деле мы вышли в полдень. Уже в трамвае я догадался позвонить. Вот, не в первый уже раз я так сам себя ловлю — конечно же, Виктор ответил, что сейчас его нет на работе, но вот через два часа милости прошу.

Раз такое дело, подумал я, наведаюсь-ка я к Тохе. Пусть посмотрит, в какую историю он меня втравил.

— Привет, — сказал Тоха.

— Привет, — сказал я.

— Откуда, куда?

— К кинологу иду.

— А что с ним не так?

И тут Альберт дал.

— Добрый день, — сказал Альберт.

Наступила потрясенная тишина.

Альберт прошёл в зал и там уселся в позе пай-собачки — передние лапы воспитанно упёрты в пол, хвост аккуратно свернут колечком, на морде умиротворенное выражение. Мы прошли следом. Тоха смотрел на Альберта, я смотрел на Тоху.

— Ух ты, — сказал наконец Тоха. В общем-то, он легко, если не считать вытаращенных глаз и возбуждённого состояния, принял тот факт, что Альберт разговаривает.

— Слушай! — сказал Тоха. — Отдай его мне!

— Бери, — сказал я, ощущая, впрочем, некое смутное недовольство тем обстоятельством, что Тоха хочет забрать Альберта. Значит, видит, что в этой ситуации что-то такое… я-то ведь кроме неудобств ничего не вижу.

— Иди сюда, — сказал Тоха Альберту и зачем-то добавил: — Кис-кис-кис!

Альберт искоса посмотрел на Тоху, потом посмотрел на меня.

— Но-но, — сказал он, — полегче.

Я подавился слюной.

— Я не хочу к нему.

Позднее Тоха говорил мне, что в этот момент почувствовал себя оскорблённым. Я всё-таки разбираюсь в собаках, говорил он, Лорда вот воспитал, а он тут — хочу, не хочу.

— Тебя и спрашивать никто не будет, — сказал он.

Альберт же пристально смотрел на Тоху, и под этим взглядом Антон Валерьевич неожиданно пустился в объяснения.

— Он — твой хозяин, — показал Тоха на меня. — Я его друг, — Тоха стукнул себя кулаком в грудь. — Как мы решим, — Тоха развёл руки в стороны, описав полукруг, — так оно и будет.

Это очень походило на разговор белого человека с аборигенами.

— Я тоже друг, — сказал Альберт.

— Друг? — спросил Тоха с сомнением в голосе.

— Друг же? — Альберт смотрел на меня.

— Друг, — сказал я, сам себе не веря. Было ощущение, что я делаю очень важное дело, но исполнение при этом хромает на обе ноги.

— Ладно, — сказал Тоха. — Иди на балкон, линяешь ты. Чего ждешь, там открыто.

И Альберт послушно ушел на балкон.

— Ну давай, рассказывай, — потребовал Тоха.

— Сначала кофе, — сказал я.

* * *

Я сидел на банкетке. Банкетка была хорошая, европейская такая была банкетка, под стать всему, что её окружало. Видимо, дело лечения живности у нас поставлено на широкую ногу, думал я, оглядывая убранство клиники.

Альберт лежал у меня в ногах и помалкивал. Тоха справедливо рассудил, что в клинике ему лучше помолчать, во избежание лишних и неприятных хлопот. На мой вопрос, зачем при таком раскладе мне вообще идти в клинику, Тоха немного туманно ответил, что осмотреть Альберта не помешает. Вдруг он псих? сказал Тоха. На мою робкую реплику, что, дескать, Альберт вполне нормален, Тоха выразительно посмотрел сначала на меня, затем на пса, и заявил, что говорящая собака — это ненормально, а от ненормального до психа дистанция невелика.

По-моему он просто мстит Альберту, за то, что тот отказался к нему идти, подумал я, и тут в коридор выглянул Виктор.

— Привет, — сказал он.

— Привет, — сказал я.

— Заходи.

И мы зашли.

Виктор сразу взял быка за рога, в смысле Альберта за морду, потаскал его туда-сюда, заглянул ему в пасть, потрогал лапы ну и так далее в том же духе.

— Нормальная собака, — сказал он наконец.

Ага, конечно, подумал я. Видимо, скептицизм этот отразился на моём лице, потому что Виктор добавил.

— Да я помню, что ты говорил тогда. Собака тупая, плохо дрессируется (за его спиной Альберт, вопросительно склонив голову набок, уставился на меня). Но должен сказать тебе — тупых собак не бывает. Тебе надо научится его понимать (морда Альберта приняла отчётливо задумчивое выражение). Собака хоть сказать ничего не может, но эмоции свои выражает вполне отчётливо. Виляет хвостом, к примеру, значит довольна.

Я тут же посмотрел на Альберта. Мой пес сидел за спиной у Виктора и вилял хвостом.

— Я же тебе книжку давал, — совсем уже недовольным голосом закончил он. — «Не рычите на собаку». Прочитай уже, что ли.

* * *

Прошла неделя.

Это была очень насыщенная неделя.

Теперь по утрам Альберт будил меня, не облизывая, а тыкал носом под рёбра, всё настойчивей и настойчивей, пока я не вставал. За эти дни усвоил, что собаки хотят есть всегда, но кормить их всё же лучше два раза в день. Объяснил Альберту, почему он должен закапывать свои какашки (Альберт сначала возражал, говорил, что собаки так не делают, но я уверил его в том, что говорящие собаки только так и делают).

Нечаянно поинтересовался его отношением к кошкам, и неожиданно получил в ответ целую тираду.

Оказывается, ничего против «них» в целом Альберт лично не имеет, и относится с пониманием. Ну и любой нормальный здоровый пёс тоже. Ну кошки и кошки, всё нормально, пока они не начнут лезть ко всем со своей кошковостью — гадить в тапки, драть мебель и ковер. На моё замечание, что немногие кошки так делают, Альберт почти с горечью сказал, что вот, из-за меньшинства страдают нормальные коты и кошки. Когда же я сказал, что с точки зрения человека домашние собаки и кошки по функционалу почти одно и то же, Альберт строго ответил, что мысль о том, что собаки похожи на кошек, неверна, и что собаки и кошки разные в принципе. Я спросил тогда, как отличить нормального кота от плохого. Альберт туманно пояснил, что нормальные — они вообще нормальные, кошки и кошки, почти как собаки, а ненормального сразу видно. Он, сказал Альберт, может даже и нормальный, но вот у него в башке сдвинуто что-то, и он считает шиком вести себя как «настоящий» кот. Эта, как её, мода, горько сказал Альберт.

Я же ответил на кучу вопросов относительно человеческого поведения. Вопросы были самые разные. Например, зачем я хожу на работу. Или почему ушла Лариса. И почему потом ушла Лена. И почему от меня все уходят.

Или зачем телевизор.

Кстати, о телевизоре. Я смотрел по кабельному футбол. Мне нравится смотреть английский футбол, есть в нём что-то первородное, игра как она есть. Тут звякнула на кухне микроволновка, сообщая миру, что фаршированная курица согрелась.

Когда я вернулся в зал с подносом, по телевизору уже вещал «National Geographic». Какие-то хищники прыгали по экрану, валя с ног резвых антилоп, и внимательный Альберт смотрел на это дело, не отрываясь.

Я подобрал с пола валявшийся подле Альберта пульт, переключил на футбол и положил пульт возле себя на диван, и вот тут-то до меня и дошло, что пока меня не было в комнате, кто-то включил «National Geographic». Пока я в тяжком изумлении осмысливал произошедшее, Альберт подошёл к дивану, взял пастью пульт, положил его на журнальный столик, подталкивая носом, нацелил его на телевизор, и носом же переключил канал. Остолбенение моё как рукой сняло.

— Эй, — сказал я, — собака наглая! А ну отдай пульт!

Альберт тут же взял пульт в пасть, и, косясь на меня, боком отбежал в сторону.

Я разозлился. Стянул с ноги тапок и, резво шагнув к псу, с силой шлепнул его тапком по спине.

— Я же, гав, друг! Гав! А друзей, гав, не бьют!

От возмущения Альберт обильно пересыпал свою речь лаем, пульт при этом однако из пасти не выпустил, из-за чего говорил немного невнятно.

Я наладился стукнуть его снова, и тогда он выпустил пульт и с тихим рычанием обнажил клыки.

— Ты смотри, — сказал он, — я ведь и цапнуть могу.

— Не дотянешься, — ответил я.

— Недооценка собачьих возможностей — большая человеческая ошибка — сказал он. — Собаки очень быстрые.

Ешкин кот! То есть пёс. Как сильно изменилась за эту неделю его речь.

— Вот ты, значит, как. Кусаться надумал. Всё, паразит, — сказал я, чувствуя собственное бессилие. — Я с тобой не разговариваю.

А что прикажете делать? Бить его, видимо, стало опасно. Не кормить, так он чего доброго меня самого на харчи пустит.

И тогда я выдернул из розетки шнур телевизора.

Так сказать, ни себе и ни людям. То есть собакам.

* * *

Вечером, часов в семь, Альберт пришёл извиниться.

Я сидел на балконе, этаж третий — всё видно, всё слышно, и не так высоко, как, к примеру, пятый, что при наличии отсутствия лифта фактор весьма существенный.

Во дворе, на лавочке курили девочки. Впрочем, какие они девочки, вон какие вымахали. Зрелище было свойства сомнительного, но приятное тем не менее. И вот я, значит, сидел, наслаждался этим сомнительным зрелищем и неторопливо думал о том, как я теперь буду жить. Сильно удручало то обстоятельство, что всё происходящее меня особо не впечатляло. Нет, я понимал, чем мне может всё это дело грозить, но — как-то не трогало. Но мысли о том, что вот такая бесчувственная дубина, навевало.

Не совсем полноценен, так сказать.

Рядом со мной тихо возник Альберт.

— Пойдём гулять, — сказал он просительно. За последние два дня он стал довольно выразительно интонировать.

Я Альберта проигнорировал.

Тогда он легонько потянул меня зубами за штанину.

— Пойдём, а? — сказал он, не разжимая зубов.

— Да пошёл ты, — сказал я.

— Я бы с удовольствием, — отпустил штанину Альберт. — Но без тебя у меня не получается.

Скотина какая, подумал я, хоть бы притворялся немного.

— Кусаться он вздумал.

— Я же пошутил!

Я посмотрел на Альберта. Он опять сидел в этой идиотской позе воспитанной болонки и смотрел на меня широко открытыми глазами.

Врёт ведь, сволочь.

— Да чтобы я укусил тебя! Ты же друг!

— Плохая шутка, — сказал я.

— Извини! — Альберт упал на спину и начал извиваться. — Больше не буду! Я ж собака! Я ж не умею шутить!

— Ладно, — сказал я. — Пошли.

Для начала мы зашли в круглосуточный магазин. Альберт интеллигентно сидел возле входа, пока я покупал пиво. Потом мы пошли по вечернему городу неторопливо, как и подобает человеку, находящемуся в отпусках и не затеявшему никакого безумия вроде ремонта.

Перед нами шла девушка. В светлой блузке, в отлично сидящих джинсах, в босоножках на каблучке-шпильке. Я обратил на неё внимание ещё в магазине. Потому что симпатичная, потому что кроме нас никого больше в магазине не было. Альберт трусил по левую ногу, изредка поглядывая на меня.

— Нравится? — спросил он вдруг.

— Чего? — я и в самом деле в первый миг не понял, что он имеет ввиду.

— Девушка впереди, — пояснил он.

— Да, — сказал я, — пожалуй.

— Счас, — сказал он и слегка прибавил шагу. Поравнялся с девушкой и негромко гавкнул. Девушка вскрикнула и отскочила в сторону. Каблучок-шпилька сыграл на камушке, и она упала. Альберт отскочил в сторону, сам, по-моему, напуганный таким разворотом событий.

— Фу! — заорал я дурным голосам и кинулся девушку поднимать. Впрочем, было похоже, что не очень-то ей моя помощь нужна. Она уже вставала с асфальта, глядя на меня сердитыми глазами.

— Это ваша собака? — спросила она требовательно. Я в некотором замешательстве посмотрел на Альберта и уже открыл было рот, и даже успел произнести звук «н», но тут этот подлый пёс подошёл и потерся о мою ногу.

— Моя, — сказал я обречённо.

— Может, мне в суд на вас подать? — сказала она задумчиво. Словно прикидывая, сколько можно с меня содрать. Какая-то на редкость спокойная девушка.

— Да он не кусается, — сказал я неубедительно.

— Ага, — сказала девушка.

— Он смирный, — попробовал я ещё раз.

— Ага, — сказала девушка.

— А хотите я вам пива куплю?

Альберт медленно повернул голову, вот так — снизу вверх, и посмотрел на меня.

— То есть хотите откупиться бутылкой пива, — сказала девушка.

— Бутылкой хорошего, вкусного пива, — уточнил я.

— Удачи, — сказала она. Не в смысле «попытайся», а в смысле «пока».

Я смотрел, как идёт она, удаляясь от меня в неверном фонарном свете. Сожалеть, в общем-то, было не о чем, и всё же подобные обломы поднятию духа не способствуют ну никак.

— Ты зачем гавкнул, дебил? — спросил я Альберта. Слово «дебил» я произнёс с особенным удовольствием. Во-первых, хотелось, а во-вторых, имел законное право.

— Я хотел сказать ей — хочешь с другом познакомлю, — сказал Альберт смущённо. — А потом вспомнил, что ты мне разговаривать не велел, и гавкнул.

— Знаешь, что, — сказал я решительно, — давай-ка себе подружек я буду сам подбирать и сам буду с ними знакомиться.

— А почему?

Идиотский вопрос.

— Потому что так должно быть. Я ж не подбираю тебе подружек.

— А зря не подбираешь, — неодобрительно сказал Альберт. — Пацаны говорили — некоторым подбирают. Которые породистые. Я же породистый?

Я стоял, смотрел на него, моргая через неравномерные промежутки, и думал, что ответить.

— Породистый, — сказал я наконец.

— А как называется порода?

Тьфу ты.

* * *

— Нет, — сказала Лариса. — Ни за что.

— Возвращайся, — сказал я. — Я хочу, чтобы ты вернулась.

— Ты сам не знаешь, чего хочешь.

Лариса выбрала сосульку подлиннее и стала тыкать мне этой сосулькой под рёбра.

— Не надо, — сказал я.

И проснулся. Рядом стоял Альберт и старательно тыкал своим холодным носом под рёбра. Я посмотрел на часы. Мог бы и не смотреть — как и вчера, и позавчера, и запозавчера часы показывали примерно половину шестого. Самая засада была в том, что и спать-то мне после такого пробуждения не хотелось. Судя по всему, эта скотина была идеальным будильником, как у Тохи, будящим тебя в фазе быстрого сна.

— Вставай, — сказал Альберт. — Кушать хочу.

— Садист, — сказал я. — Прекрати будить меня в такую рань!

— А почему?

— Потому что я спать хочу!

— Ты же друг, — сказал Альберт. — А я есть хочу.

Вскрывая собачьи консервы, я вдруг вспомнил про свой сон. Приснится же такое, подумал я. Последние два месяца — это был какой-то кошмар. Редкий день обходился без ссоры. Когда внезапно — ну для меня по крайней мере внезапно — решили вмешаться её родители, я понял: кажись, всё. Чувствовал я себя тогда постоянно уставшим, словно вагоны разгружал. Так что когда мы расстались, я словно гору с плеч скинул.

Альберт подошёл к своей миске, понюхал корм и спросил:

— Косточка есть?

— Нету, — сказал я.

— Хочу косточку грызть, — сказал Альберт.

— Жри что дают!

Альберт сел на середину кухни, шумно набрал воздух и… завыл. Я обомлел. Довольно долго я стоял столбом и ошалело смотрел, как он воет, задрав морду к потолку, прерывается, судорожно набирает воздух и снова выводит первобытную свою песню.

И дождался.

По батарее загремело пронзительно — это сверху, забухало в пол — это шваброй снизу.

— Заткнись! — заорал я; Альберт покосился на меня совершенно по-волчьи и не заткнулся. — Будет тебе кость, паразит!

И вой прекратился.

— Спасибо, — вежливо сказал Альберт и улёгся на пол.

* * *

Ни разу не было такого, чтобы мне не звонили с работы, когда я в отпуске. Вот и сейчас, когда в девять утра требовательно зазвонил мой мобильник, я был уверен, что это с работы.

Какое-то время я лежал, глядя в потолок, и слушал, как телефон с гудением ползает по столу и играет «Лузин май релиджн».

— Телефон звонит, — сказал Альберт.

— Слышу, — сказал я.

— Возьми трубку.

Ладно, подумал я, всё равно ж не отстанут, и взял трубу.

— Слушаю.

— Отдыхаешь? — сочувственно-участливо спросил Олег.

Олег — это мой начальник. Уже полгода как стал начальником отдела, а до сих пор чувствует себя неудобно, если надо кого-нибудь попросить о чём-нибудь сверх положенного. Но ничего, не переживайте, он освоится и будет орёл.

— Отдыхаю, — ответил я. Вот интересно, подумал я, не такой ведь уж я незаменимый, а каждый раз такая история, постоянно меня с отпуска на день-другой да вытягивают.

— Ты же с РВС работал?

— Работал, — подтвердил я.

— Ты не мог бы сегодня подойти, ребятам помочь? А то тут заморочки кое-какие возникли.

— Хорошо, — сказал я.

— Вот и ладно, — обрадовано сказал Олег. — Само собой отгул тебе потом.

Солить мне их, подумал я, и сказал:

— Спасибо.

— Когда подойдёшь?

— Через час буду.

И я отключился.

— Придётся тебе посидеть дома одному, — сказал я.

— А почему?

— На работу вызывают.

— Не хочу один дома.

— Ничего потерпишь. Ты ж сидел раньше один.

— Так то раньше, — сказал Альберт, — а сейчас мы друзья.

— Ничего, друг, — сказал я. — Потерпишь.

— А почему?

— А потому что нельзя быть на свете красивой такой, — сказал я рассеянно и пошёл умываться.

С «кое-какими заморочками» я провозился часов до трёх, и когда вышел из офиса, на улице было самое пекло.

На речку бы, подумал я, покрываясь липким потом. Только как-то глупо это — одному на речку.

И подошёл трамвай. Тот самый трамвай. С той самой кондукторшей.

Я зашёл в полупустой вагон. В вагоне было ещё жарче, чем на улице. Кондукторша подошла ко мне. Была она всё такая же несчастная и замученная жарой вдобавок.

— Извините, — сказал я, доставая деньги, — можно вам задать вопрос?

— Можно, — сказала она равнодушно.

— Вы знаете, что вы продаёте счастливые билеты? — спросил я, протягивая деньги.

— Знаю, — ответила она, отрывая билет.

— И что желания сбываются, тоже знаете?

— Знаю, — сказала она, и отдала билет мне.

— И что? — спросил я. Очень глупо я себя чувствовал: абсолютно не знал о чём теперь спрашивать.

— Ничего, — сказала она грубо и пошла дальше. Видимо, вид у меня был уж очень ожидающий, потому что она остановилась и крикнула во весь голос:

— Ну чё встал? Купил билет? Посмотрел? Загадал? А теперь проваливай!

Я огляделся — на нас смотрели.

— Извините, — сказал я и пошёл к двери, и люди с осуждением смотрели мне вслед.

Всегда так — нет никого правее кричащей женщины.

* * *

Дома меня ждали весёлый Альберт, убитая подушка и белый пух по всей квартире.

— Почему так долго? — капризно спросил Альберт. — Я соскучился.

— Это что такое? — спросил я, обозревая весь этот бедлам.

— Мне было скучно, — сказал Альберт.

— Ты зачем подушку порвал, урод?

— У тебя же ещё есть, — сказал Альберт. — Зачем тебе много подушек, когда ты один?

— Прибью, — пообещал я и схватил тапок. Альберт резво скакнул, как-то по-кошачьи, боком, и мой богатырский удар пропал втуне. И тут во мне словно лопнуло что-то, зарычав совершенно по-звериному, я понёсся по вcей квартире за Альбертом, сокрушая воздух и что попадётся молодецкими ударами тапка. Альберт легко уворачивался, скакал по кровати, дивану и по креслам, под стол, на стол и из-под стола и оглушительно лаял. Ему было весело. Во мне же с каждым новым промахом бешенство подскакивало аж до самого горла, я уже вполне серьёзно был готов его убить. Наконец я припёр его в углу, ухватил за ошейник и потащил к двери.

— Оы-у-ииииии! — заголосил Альберт. — Куда? Чего?

— Посидишь в подъезде, сволочь, — сказал я, задыхаясь. Выкинул его за дверь и уселся на пол прямо в прихожей. Стена приятно холодила мою потную спину. Я прислушался, но выть он вроде не собирался.

Посиди, подумай, голубчик, подумал я злорадно. Хотя, в сущности, такое ли уж это страшное наказание для собаки — побыть в подъезде?

Через десять минут мне стало стыдно. Потерял лицо, думал я, завёлся как пацан. В результате собака сидит в подъезде, а с него какой спрос? он же молодой у меня совсем, глупый ещё. В общем, я созрел для того, чтобы его простить. Когда я это осознал, я пошёл, открыл дверь, шагнул за порог и ступил в роскошную кучу, расчётливо наваленную Альбертом у самой двери.

Сам Альберт сидел чуть поодаль и смотрел на меня с плохо скрываемым удовольствием.

— Ну, — спросил он, — где моя кость?

* * *

Есть обстоятельства, относящиеся к разряду привычных расстройств.

У кого-то это ежедневно уезжающий из-под носа автобус. Кто-то регулярно сжигает на плите кашу. Кто-то простывает всё время.

Я же остаюсь без хлеба. Сколько раз доедая утром последний (чёрствый и невкусный) кусок, я говорил себе — не забудь купить хлеба! А всё без толку.

Но ведь можно считать, что мне повезло — опаздывать на автобус гораздо обиднее. А при наличии магазина в торце моего дома, сходить за хлебом — ерунда, плюнуть и растереть.

И я — в трикотанах и тапках, в футболке опять не первой свежести — взял в одну руку портмоне, в другую мятый пакет-маечку и пошёл за хлебом. Для полноты образа не хватало лишь трёхдневной щетины, но это ладно, это как-нибудь в другой раз.

Дверь запирать не стал. Я ведь быстро — одна нога здесь, другая тут. И потом в квартире ведь собака.

У магазина меня, конечно же, поймал Серёга.

— Зенит-то, а? — заорал он ещё издали. И я остановился — про «Зенит» действительно поговорить было можно и нужно. Не каждый день, как говорится.

Прошло полчаса. Удовлетворив жажду общения, Серёга занял у меня полтинник и ушёл. Я же поднялся к себе, на третий этаж. Вошёл в квартиру.

В квартире было оживлённо.

На диване сидели две кошки и одна болонкообразная дворняга. Три довольно здоровых пса сидели у окна. Ещё три кошки и здоровенная помесь бульдога с чем-то лежали на кровати. Кроме того, по квартире степенно перемещалась разная собачья мелкота. Все они вид имели дворовый, и, стало быть, весьма подозрительный.

Сам Альберт восседал на журнальном столике, что стоял у меня перед диваном, и негромко, но выразительно лаял. Рядом с ним стоял незнакомый мне мальчик лет пяти и гладил моего пса по спине. Увидев меня, Альберт дружелюбно завилял хвостом и гавкнул отдельно.

Все посмотрели на меня и тоже завиляли хвостами. Кроме кошек и мальчика.

— Добрый вечер, — сказал я. — Собаки. И кошки. И ты, мальчик, тоже добрый вечер.

— Здластвуйте, — степенно сказал мальчик.

Что-то загремело на кухне.

— Сорри, — сказал я и прошёл на звук. На кухонном столе сидел здоровенный кот совершенно дикого вида, а на полу валялась сковорода с обеденными макаронами.

В зале заработал телевизор. Я вернулся в зал. Там все смотрели «National Geographic».

— Братан, — обратился ко мне Альберт. — У нас есть чем угостить пацанов?

— Конечно, — сказал я, вспоминая, куда задевал бейсбольную биту. — Конечно, братан.

В дверь зазвонили. Потом сразу же постучали, и тут же дверь распахнулась и в квартиру ворвалась женщина. Она была мощно сложена и решительно настроена.

— Зайчонок! — вскрикнула она, увидев мальчика. Подбежала к столику, спихнула со стола Альберта, отчего тот с грохотом сверзился на пол, и схватила мальчика в охапку и повернулась ко мне.

— Вы что это себе позволяете! — она сразу же начала кричать. — Развели тут собачий питомник! Я счас милицию вызову! А если бы они его покусали?

И ребёнок заплакал. Его тут же поддержали собаки, дружно залаяв со своих мест. Больше всех старался Альберт, который одним лаем не ограничился, он довольно правдоподобно изобразил, что хочет женщину укусить.

— Помогите! — заорала женщина. — Собаками бешеными травят!

И резво побежала к выходу.

Заорали коты, и вся эта свора ломанулась за ней вприпрыжку.

Женщина выбежала на площадку, захлопнула дверь, едва не прищемив Альберту нос, и стала что-то орать оттуда. Продолжали лаять собаки, выть коты, было слышно, как плачет ребёнок. Самые крупные из псов отважно бросались на мою несчастную дверь и драли дерматин когтями.

— А ну заткнулись все! — заорал я.

Никакого эффекта. Я бросился в ванную и полной струёй набрал в ведро холодной воды. Вернулся в прихожую, распахнул дверь. Женщина, оборвав свой крик на полуслове, бросила ребёнка и побежала вниз по лестнице. Я начал обильно поливать всех подряд в прихожей из ведра, пинками помогая зверью выскакивать на площадку, и к лаю и вою добавился визг. Свора поскакала вниз по лестнице. Судя по истошному женскому воплю, в районе второго этажа они женщину эту догнали и перегнали.

Поле боя осталось за мной. Я огляделся. Вот и занятие до конца отпуска, подумал я уныло. Буду делать ремонт в прихожей. Болели пальцы на боевой ноге.

И тут я услышал, что в зале кто-то разговаривает.

— … а меня Альберт.

Я заглянул в зал. Там лицом к лицу стояли мальчик с Альбертом и разговаривали.

— Тебя как зовут? — спросил я.

— Вова, — сказал за него Альберт.

— А где ты живёшь? — я не удостоил его взглядом.

— Жейдева пятнасать, пиесят осемь, — заученно ответил пацан.

Слава богу, это в соседнем подъезде.

— Пойдём, Вова, я отведу тебя домой.

* * *

Домой я вернулся через полчаса. За эти полчаса Вовина семейка увозила меня до состояния полного исступления. Полчаса криков и бессвязных угроз. Уйти мне не давали — какой-то крепенький мужичок, надо полагать, муж, неагрессивно порывался набить мне морду, женщина крепко держала меня за рукав, какая-то девочка звонко обзывалась из глубины квартиры и все это сопровождалось громкой «дискотекой восьмидесятых». Зато я их вспомнил — это была известная во дворе семейка. Вова был их приёмный ребёнок, новый.

Дома было тихо, хорошо и грязно. Я снял с себя джинсы. Переломил их пополам, и из кармана выпала маленькая бумажечка.

Билет. Должно быть, тот самый, что я купил вчера у той девушки. Я машинально посмотрел на номер.

555456.

Я взял билет.

Альберт сказал:

— Я хочу в туалет.

— Пошли, — сказал я, снова надел джинсы, и мы пошли во двор. Неясные мысли блуждали у меня в голове.

На улице я сел на лавочку. На лавочке уже сидела пожилая женщина, вокруг солидно бродила пожилая собачка.

Я снова внимательно рассмотрел билет. Подошёл, сделав свои дела, Альберт. Шумно вздохнул. Я посмотрел на него. Мой пёс с тревожным ожиданием смотрел на меня. Потом на билет. Потом снова на меня.

К чёрту, подумал я. Он меня так в могилу вгонит.

— Хочу, чтобы всё стало как раньше, — сказал я.

— Сука ты, — громко сказал Альберт, поперхнулся и залаял.

— О господи, — сказала пожилая женщина и засмеялась. — Мне ить показалось, что собака заговорила.

— Да вы что, женщина, — сказал я, улыбаясь, — разве собаки могут разговаривать? — и уже Альберту: — Всё! Хватит лаять! Пошли домой.

* * *

Дома Альберт лёг на ковёр прямо посреди комнаты. Я насыпал в его миску корма; он никак на это не отреагировал.

Бог с тобой, подумал я и включил телевизор. Через пять минут выключил его. Альберт по-прежнему лежал на ковре.

— Поспать что ли, — сказал я вслух. — А и в самом деле, умотался я чего-то.

Я кинул на диван подушку, взял плед и лёг. Наверное, я действительно устал за последние дни, потому что неожиданно для себя провалился в глубокий сон.

Мне ничего не приснилось.

Когда я проснулся, на часах было полдесятого.

Альберт по-прежнему лежал на полу. По-моему, в той же самой позе.

Сильно хотелось есть. Я пошёл на кухню. Включил плиту. Отмыл отмокавшую в раковине сковородку, поставил её на плиту. Вытащил из холодильника растительное масло, вылил немного на сковороду. Разбил четыре яйца и с неожиданной тоской подумал, что зря я, дурак, так долго спал. Теперь мне предстояло маяться без сна до чёрт знает скольки часов. Может Лене позвонить, подумал я вяло.

И не позвонил.

Я жевал яичницу, смотрел «Звёздный десант». Взял в руку стакан, чтобы сделать глоток чая.

И тут Альберт шевельнулся. Встал, посмотрел на меня.

— Как ты мог, — сказал Альберт.

Стакан выпал у меня из руки, и упал на пол, обдав меня брызгами горячего чая. И тут в дверь позвонили.

— Сейчас, — сказал я шёпотом. — Иду.

И пошёл открывать дверь, оглядываясь на Альберта.

На пороге стояла Лариса.

— Здравствуй, — сказала она.

— Здравствуй, — сказал я.

— Здравствуй, Альбертик!

— Здравствуй, Лариса, — сказал мой пёс.

* * *

На всякий случай, запомните: номер трамвая — восемьдесят шестой.