ни идут в ногу. Левой… левой… По другому идти никак невозможно. Оба начищены, разутюжены — любо-дорого посмотреть. Автоматы за спиной, словно предназначенной для ношения оружия.

Сразу видно, что они едут в Прагу. Им повезло — едут вдвоем. Они дружат, хоть характеры у них разные.

Что же они будут делать в Праге? Это военная тайна. Можно только сказать, что едут они по служебным делам. Впрочем, эти дела нас не интересуют.

Вот они выходят из леса. Зрачки глаз суживаются от яркого утреннего света, льющегося с просторного неба, на котором беспрепятственно развернулся веер солнечных лучей.

У пограничника Мартина Туречека, статного, худощавого молодца, радужная оболочка заискрилась золотисто-коричневыми брызгами, как хорошо отшлифованный драгоценный камень. Пронзительный взгляд заскользил с предмета на предмет, видя и подмечая то, что другие не воспринимают, даже когда смотрят в упор.

И эта живость взгляда, и волнистые каштановые волосы, и упругий шаг придают его фигуре в безупречно сидящем обмундировании какую-то изысканную щеголеватость.

Я не хочу сказать, что его друг не щеголеват. Однако Йозеф Дудаш ростом пониже, а на короткой шее гордо, но как-то тяжеловато сидит почти квадратная голова. На мир Йозеф смотрит дымчато-серыми глазами. Волос из-под фуражки почти не видно, настолько тщательно они подстрижены на затылке. Йозефу недостает стройности, и, несмотря на все старания, он никак не может добиться, чтобы форма сидела на нем как влитая: тут и там по ней пробегают морщинки. Йозеф очень требователен к себе, и мы увидим, что именно требовательность — лучшая черта его характера. Но в общем светлые брови и ресницы Йозефа невыразительны, глаза и лицо словно затянуты тонюсенькой паутинкой.

Пограничники откомандированы на двое суток. Они рады этому, чувства их так едины, что вначале и говорить им, казалось, не о чем. Впрочем, радость поездки в Прагу уже пережита ими на заставе, где она была встречена бесчисленными восклицаниями и шутками товарищей и командиров.

Итак, Мартин Туречек будто невзначай поглядывал на дорогу, что вела к вокзалу и частенько служила исходным пунктом для дозоров. Он внимательно, но как бы мимоходом прощупывал взглядом все, что попадало в поле его зрения. В конце концов Мартин не выдержал молчания, сказал:

— Значит, посмотрим на кое-что другое, не только на ели, мох и нарушителей…

Дудаш озабоченно наморщил лоб и высказал свои мысли:

— А сколько здесь мусора! Унести бы весь этот хлам куда-нибудь подальше в лес и свалить в волчью яму! Все это барахло ржавеет и бесстыдно лезет на глаза.

— Тебе бы сюда распределительные щиты электростанции, — усмехнулся Мартин Туречек. — То-то радости было бы, а?

Подобное Туречек говорил другу уже не раз. В казарме такие разговоры возникали почти ежедневно. По мнению Йозефа Дудаша, одеяла на койках никогда не лежали безукоризненно, без единой складочки, а картины на стенах располагались недостаточно симметрично. В политпросветкабинете он постоянно складывал правильными стопочками разбросанные на столе журналы и словно бы не замечал, что подбирает комплекты по номерам.

— Мы же их читаем, дружище Йозеф, — упрекал Дудаша Мартин, вытягивая из стопки какой-то иллюстрированный еженедельник. — Читальня — не витрина магазина.

Мартин не раз замечал, что там, где книги на полках расставлены ровными рядами, библиотека никому не нужна. Порядок в библиотеке — доказательство, что книги здесь не читаются. Дудащ только смеялся в ответ на его слова.

— Ты прав, Мартин, но приучать людей класть вещи на свое место необходимо…

На опушке леса пограничники прошли мимо валявшегося в кювете большого синего эмалированного кувшина. Его ручка, такая же ржавая, как и почти скрытое травой дно, вызывающе торчала в сторону вокзала. Йозеф немедленно показал на него другу:

— Гляди! Как нахально он развалился! Вернемся, первым делом отнесу его в кучу, заготовленную для отправки в утиль.

Мартин считал такие мелочи слишком ничтожными, не заслуживающими внимания пограничников. Но он любил Дудаша и снисходительно прощал ему его слабости.

И в дозоре эти двое, столь противоположные по характеру, замечательно дополняли друг друга.

— Как здорово они сработались! — говаривали их товарищи.

Взаимопонимание не раз приносило им успех. А сейчас они вместе едут в Прагу!

В поезде было много гражданских пассажиров. Пограничники замолчали и переговаривались только взглядами. Глаза порой выразительнее самого красноречивого слова. Слегка опущенные веки и усмешка, мимолетно поднятые брови в ответ на дорожную болтовню говорили им о многом. Мартин, однако, тяготился молчанием и вскоре попытался познакомиться с девушками, предложил сигареты молодым людям, что-то рассказал им смешное. Йозеф по-прежнему сидел, уставясь в окно.

В Праге, выполнив задание, пограничники получили отпуск на весь вечер. Спрятав оружие, они налегке вышли на улицу.

Непривычный шум автомобилей, трамвайные звонки, неумолчный гул голосов, люди, толпящиеся на перекрестках, у автоматов, отпускающих закуски и напитки, песни, льющиеся из репродукторов и магазинов грампластинок, — все щекотало нервы пограничникам, привыкшим к лесной тишине и к спокойной дружеской беседе с товарищами, когда они, свободные от дежурства, собирались на заставе.

Сейчас пограничники поглядывали на красиво оформленные, заманчивые витрины, читали вывески, тревожно посматривали по сторонам, стараясь не прозевать в людском потоке военных и вовремя поприветствовать. Вдруг Мартин увидел за столом объявление, которое настолько привлекло его внимание, что он даже остановился. Вот хороший случай подразнить Дудаша с его кувшином!

— Йозеф, — шепнул Мартин, толкая друга локтем, — посмотри, тут есть кое-что для тебя.

Дудаш удивленно взглянул на витрину и среди расклеенных объявлений заметил театральную афишу. «Театр в Карлине сегодня и ежедневно играет комедию „Волшебный кувшин“. Спешите видеть!»

Дудаш снисходительно покачал головой — неисправим Мартин! — и неожиданно предложил:

— Знаешь, а не заглянуть ли нам туда?

Может быть, название комедии вызвало у него воспоминание об эмалированном кувшине в придорожной канаве?

Не торопясь, они направились к театру, купили билеты. Времени до начала спектакля оставалось много, и пограничники решили побродить по улицам. Они пошли к набережной, чтобы взглянуть на Градчаны. А как же иначе?! Ведь никогда не надоест любоваться видом Градчан!

Каждый чех, где бы он ни жил, мечтает побывать в столице, в красавице Праге, раскинувшейся у подножия Петришнского холма, посмотреть на Градчаны, знаменующие собой ее центр, ее фасад. И те, кому довелось совершить подобное путешествие, потом восхищенно рассказывают об этом своим родным и знакомым. Наши герои тоже слышали в детстве восторженные рассказы родителей и надеялись когда-нибудь побывать в Праге. И мечты их сбылись: Йозеф съездил на экскурсию со школой, а Мартин поступил там учиться. Однако пограничники были счастливы вновь свидеться с местами, врезавшимися им в память, побродить по набережной от Национального театра до Мельниц, слиться воедино с жителями столицы.

Силуэт Градчан, увенчанный собором, плотина, плавно текущая река, противоположный зеленый берег с разноцветными фасадами старинных зданий, памятники героической истории родины — все это волновало, привлекало внимание наших героев.

— Красота! — вздохнул растроганный Мартин.

— Есть на что посмотреть, честное слово! — убежденно добавил Дудаш.

— И все это наше! Никому не отдадим!

Пограничники гордо выпрямились, еще глубже почувствовав ответственность за все, что они и их товарищи оберегают от врага. Они знали, что никому не удастся нарушить покой родины. Они знали это твердо, как присягу.

Друзья постояли у парапета около музея Сметаны и повернули обратно. Они никак не могли расстаться с молодыми липками, окаймлявшими набережную, с чайками, кружащимися над тихой рекой, с толпой, через которую приходилось протискиваться.

Неожиданно внимание пограничников привлек трамвай. Он отличался не только цветом, но и пассажирами. В окнах голубого вагона виднелись детские головки. Любопытные глазенки, гримасничающие лица, прижатые к стеклу носы златоголовых и темноволосых трех-, четырехлетних франтих с огромными бантами и коротко остриженных мальчуганов с расчесанными чубчиками.

— Погляди! Видишь вон того разбойника! Как он рвется к окну, расталкивая других! — засмеялся Мартин.

— «Вагон пражских детских ясель», — прочитал Дудаш надпись на убегающем вдаль вагоне. — Разве может быть что-нибудь прекраснее этих чудесных детишек?

Вагон уже давно скрылся, а Йозеф Дудаш все смотрел ему вслед.

Весенний золотистый вечер незаметно опустился на городские улицы. Часы показывали начало театрального представления. Пограничники вошли в театр, заняли места в переполненном зале. Сначала они молча смотрели на сцену. Игра актеров резко отличалась от любительских спектаклей, к которым они привыкли на заставе. Публика веселилась от души. Любая шутка, острое слово, жест вызывали взрывы хохота, от которого дрожали стены. Некоторые остроты развеселили и наших друзей, ведь смех — вещь заразительная.

Мартин иногда с недоумением посматривал на публику, а в антракте не выдержал, сказал Дудашу:

— Какие здесь люди беспечные, ничто их не беспокоит и все, решительно все смешит. Актер палец покажет — от хохота того гляди потолок рухнет.

— В безопасности себя чувствуют, вот и смеются, — благодушно ответил Дудаш. — А ты чего злишься? Гордись и радуйся. Ведь это наша заслуга. Не так ли?

Мартин неуверенно посмотрел на товарища: уж не шутит ли тот.

— А пожалуй, ты прав, — согласился он. — Ведь мы охраняем их покой и их смех.

В антракте друзья выкурили по сигарете и после звонка устремились за толпой в зрительный зал. Вдруг Мартин почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Такой взгляд порой ощущается почти физически. Мартин толкнул Дудаша, прерывая его болтовню, и слегка повернул голову в сторону, откуда, как ему казалось, смотрели в упор.

Движение Мартина заметил не спускавший с него глаз человек. Он вздрогнул, повернулся спиной к пограничникам, стал что-то громко и оживленно рассказывать двум хорошо одетым юношам. Мартин видел лишь спину незнакомца и ухо, большое, кроваво-красное, неестественно опухшее.

— Мы здесь кое-кому пришлись не по вкусу, — шепнул Мартин Дудашу и потащил его в гардероб, где удобно расположился в кресле и закурил.

Дудаш мгновенно включился в игру. Пограничники сидели, как бы увлеченные беседой, и искоса посматривали на молодых людей, которых развлекал человек с опухшим ухом.

Прозвенел второй звонок… третий. Фойе быстро опустело. Зрители стремились побыстрее войти в зал. Гардеробщица предупредила обе оставшиеся на своих местах группы.

— Поторопитесь, сейчас начнется.

Никто не обратил внимания на ее слова. Парни увлеченно разговаривали. Мартин и Дудаш медленно докуривали свои сигареты.

Из зала донеслась музыка. В фойе погасили свет. В наступившем полумраке трое парней, отвернувшись от пограничников, чтобы те не могли разглядеть их лиц, направились к раздевалке. Бросив гардеробщице номерки. они получили свои шляпы и, не задерживаясь, ушли из театра.

Едва за ними закрылась дверь, пограничники, как по команде, потушили сигареты и переглянулись.

Вся сцена разыгрывалась в полном молчании. Говорили только взгляды, жесты, поступки, но они были полны драматизма.

— Хотел бы я этих типов встретить в лесу, — процедил сквозь зубы Мартин Туречек, и глаза его сверкнули.

— Наша форма испортила им настроение. Видно, совесть у них нечиста.

— Должно быть, они знают, что такое зеленые погоны, — согласился Туречек.

И пограничники отправились в зрительный зал.

Речь в пьесе шла о старом кувшине, полном золота, о поездке в Америку и о водяном. По ходу действия комик-водяной экспромтом придумывал шутки, куплеты, плоские остроты, которые смешили публику. Мартин восхищался прелестью примадонны. А Йозеф никак не мог сосредоточиться, порой забывал о спектакле и невольно то и дело вспоминал ржавый эмалированный кувшин в канаве пограничного леса. Поэтому он плохо запомнил, что происходило на сцене и, когда они вернулись на заставу, рассказывал о спектакле один Мартин: ведь товарищи хотели знать все, до мельчайших подробностей.

Ранним утром им пришлось идти в дозор. Лес благоухал смолистым ароматом. Птицы обменивались ликующими весенними песнями. Из деревни толпой вышли лесорубы. Топоры на плече, на груди, наискось, пилы, под мышкой узелки с обедом.

Зоркие глаза Мартина заприметили эту толпу, как только она показалась из деревни.

— Поглядим на них? — вопросительно шепнул он.

— Дай им пройти, потом посмотрим.

Лесорубы-немцы лениво перебрасывались словами на смешанном чешско-немецком диалекте, шли медленно, тащились на работу, как на похороны. Вдруг какой-то лесоруб заметил пограничников, что-то сказал своим товарищам. Все разом подтянулись, прибавили шагу, поглядывая на лес, откуда навстречу им шагал пограничный дозор.

Йозеф прошептал Мартину, не поворачивая головы:

— Дай им пройти.

Каким-то шестым чувством он смекнул, что лесорубы свернули с дороги на лесную тропу и уже не видят их, и тихо сказал Мартину:

— Пошли вправо, стороной обойдем их.

Мартин уже сообразил, что задумал Йозеф. В обход бегом они обогнали лесорубов, залегли и стали наблюдать. Пограничники услышали говор прежде, чем лесорубы появились на дороге. Они разбрелись и еле двигались. Вдруг Мартин заметил, что один из лесорубов постепенно отстает от своих товарищей. Он долго зажигал трубку, потом что-то поправлял в обуви. Вот он поднял шишку и сделал вид, что внимательно рассматривает ее. А лесорубы уходили все дальше и дальше, ничего не замечая. Вот они подошли к тому месту, где замаскировались пограничники. Мартин не спускал глаз с отставшего. Он увидел, как тот запетлял, потом боком, крадучись отскочил к кювету и исчез в нем.

Глаза Мартина горели. Он зорко следил за каждым движением этого человека, но увидеть, что происходит в кювете, не мог. Мартин вопросительно посмотрел на Дудаша, взял автомат наизготовку.

— Ничего, — жестом задержал тот Мартина, — оставь его в покое.

— А что он там делает?

— Увидим.

Лесоруб выскочил из кювета и как ни в чем не бывало бросился догонять своих.

Когда все лесорубы скрылись в чаще леса, пограничники подползли к кювету. В траве, усеянной ромашками, синел остатками эмали старый кувшин. По надломленным стеблям хрупкого лесного зверобоя, по его примятым золотистым цветам и траве было видно, что недавно старый кувшин лежал совсем по-другому.

— Кувшин! — воскликнул, смеясь, Мартин. — А я-то подумал, что там диверсант.

— А ты не смейся! — мрачно прервал друга Йозеф. — Я и в Праге все думал о нем. Может оказаться, что этот кувшин не простой, а волшебный. Только как проникнуть в его тайну? Сначала давай поглядим, нет ли в нем какой-либо вести.

— И золотых монет! — рассмеялся Мартин.

— Случается, и в таком месте денежки находят, — рассудительно произнес Дудаш. — Без них господа американцы не так легко нашли бы предателей.

Однако кувшин был пуст. Пограничный дозор осмотрел все вокруг, прощупал почву у края дороги, разгреб траву, приподнял камни — нигде ничего. Дозорные задумались.

— Надо скорей положить все, как было, — взволнованно прошептал Туречек. — Никто не должен знать, что кувшин трогали.

— Почему?

— Да это же ясно! Помнишь, в какую сторону ручкой лежал кувшин, когда мы позавчера шли на станцию?

— Теперь уже не очень, — признался Дудаш.

— А я, как сейчас, вижу! Тогда кувшин лежал ручкой к лесу. И дозор тогда тоже прошел в ту сторону. А сегодня мы идем из леса. Теперь понял, что лесоруб делал в канаве?

— Он повернул кувшин ручкой нам вслед!

— А зачем он так сделал?

— Хитрец ты!.. Но клянусь, этот гад от нас не уйдет.

План был прост: они собьют сообщника с толку, и он пойдет по тропе, которая будет обозначена как неохраняемая.

Пограничники изменили положение ручки, замаскировались, почти слились с мхом и кустарником, даже автоматы не могли их выдать, и стали ждать. Лесная тишина окружала их. От мха исходил запах земли. Напряженный слух улавливал лишь попискивание маленького поползня, шелест беличьих прыжков и таинственные шорохи пограничного леса.

Пограничники лежали так тихо, что их неподвижность обманула даже муравьев, и они безбоязненно переползали через солдат. Прошел час, другой. Легкий ветерок пробежал по лесу, хрустнула сухая веточка, стало слышно, как вдалеке скользят по осыпавшейся хвое сапоги. Прострекотала сорока. И снова тишина, выжидающая, напряженная.

Шаги приближались. Пограничники ждали, они твердо знали, как поступят. Вот за деревьями мелькнула человеческая фигура. На спине ранец, в правой руке оружие. Нарушитель. Делает вид, будто что-то собирает. Наивная попытка обмануть случайного встречного или пограничный дозор.

— Стой! Пограничная стража! — загремел Дудаш.

От неожиданности молодчик вздрогнул, потом бросился бежать.

— Стой! Руки вверх! — крикнул Туречек.

Нарушитель споткнулся. Не видя пограничников, он озирался в смятении, стараясь понять, откуда доносятся голоса, и вновь попытался бежать. Однако после третьего оклика быстро повернулся на голос и выстрелил. В ответ мгновенно заговорил автомат Туречека. Пуля попала нарушителю в ногу, колени его на миг подломились, но он продолжал отстреливаться. Только Туречека там уже не было. Да и Дудаш не мешкал. Он обошел нарушителя сзади и вышиб револьвер из его руки. Мартин подскочил к нарушителю, за спиной его встал Дудаш с автоматом. Мартин окинул взглядом предателя. Глаза его остановились на правом неестественно распухшем ухе.

— А ведь мы, кажется, знакомы! — удивленно произнес Туречек, разглядывая задержанного.

Тот больше не сопротивлялся, позволил обыскать себя. В ранце оказались только пражские сосиски и рогалики, зато в карманах — еще один пистолет, чехословацкие паспорта и другие документы, изготовленные ЦРУ, но пограничники не стали их читать. Они будут сданы начальнику заставы. Тот сам во всем разберется.

— Что у тебя с ногой? Покажи! — Мартин достал индивидуальный пакет и, как положено по инструкции, под охраной автомата Дудаша перевязал задержанному ногу. — А теперь вперед!

Предателя охватило бешенство.

— Ты поосторожнее со мной! Ты еще ответишь!

Пограничники засмеялись, и задержанный уныло замолчал.

— В Праге в театре показывают комедию «Волшебный кувшин». — С автоматом в руках, прижав локоть к карману, куда были аккуратно уложены документы задержанного, Дудаш говорил словно сосед с соседом. — Помнишь?

Задержанный дернулся.

— Не дергайся. Это полезная комедия. На хорошие мысли наталкивает…

Когда молодчика — а он не заслуживает описания, ибо лицо предателя всегда отвратительно, — когда молодчика привели на заставу, Туречек добавил к своему донесению:

— Не всякий кувшин волшебный, но наш был именно таким!