предутренний час, когда солнце еще не поднялось над неуютными лысыми горами, в бухте очутился шестимесячный щенок, случайно упавший с борта польского парохода.

На этом могла бы закончиться история, если бы щенка не заметил сигнальщик «морского охотника», возвращавшегося в порт. Командир приказал застопорить машины и спустить шлюпку.

Так щенок оказался на пограничном корабле, которым тогда командовал Николай Дмитриевич Салагин. Под кличкой Капитан щенок был занесен в бортовой журнал.

Примерно через полгода «охотник» Салагина отправился на базу для очередного ремонта. Лохматый щенок с любопытством наблюдал за тем, как корабль, до того свободно бегавший по морю, завели между двумя сырыми стенками дока и подняли кранами на стапели. Одиноко стало Капитану. Он тихо заскулил, оглянулся и заметил присевших возле него на корточках двух моряков, откровенно залюбовавшихся существом с острым носиком и длинными волосами, щеткой торчавшими на мордашке.

— Ишь ты, бриться, видать, просится, — сказал боцман Калитвенцев. — У нас на Кубани этакого шустрика днем с огнем не найдешь… — Боцман тихо посвистел и произнес несколько ласковых слов, очевидно понравившихся Капитану, потому что он добродушно повиливал пушистым хвостом.

Второй матрос, если говорить о коренном местожительстве — горьковчанин Жигулев, приблизился и почесал щенка за ухом. Капитан прижмурился и сладко зевнул.

— Ишь ты, вроде давным-давно знакомы! — удивился Калитвенцев. — Представь себе, Жигулев, ведь это же приятное развлечение в нашей тревожной житухе. Общение с животным миром облагораживает человека! Не так ли, друг? — Он с удовольствием любовался лапкой щенка. — Мне почему-то сдается, что ребята с «охотника» не оценили по-настоящему свою находку. Ремонт ремонтом, а зачем же забывать о такой собачонке. Следует исправить ошибку и перекантовать это живое существо на наш боевой катер…

Жигулев промолчал. А молчание, как известно с глубокой древности, означает согласие.

Улучив подходящий момент, боцман прихватил Капитана, принес на катер и бесцеремонно засунул его в форпик, чем лишил света и развлечений. Щенок поднял неистовый визг, а во время насильной кормежки вырвался и пулей улетел на свой корабль.

— Не умеешь — не берись, — укорил боцмана Жигулев.

— Не сумел, — признался Калитвенцев, — характерная оказалась собачка. С нею, брат, надо на «вы»…

— То-то, боцман. Не коваль — так и рук не погань. Предоставь мне. Надо делать мягче, а главное, угадать время…

И Жигулев «угадал». Корабль отремонтировали, и он должен был уходить к месту службы. Накануне, сумеречным вечером, Жигулев перекрыл дорогу щенку, подманил его колбасой и надежно упрятал на время в хижине своего приятеля абхазца Награда, занимавшегося разведением певчих птиц.

Когда опасность миновала, Капитан оказался на катере. Жигулев серьезно представил его команде и принялся любовно и терпеливо приучать щенка к новой обстановке. То ли приличное обхождение ласкового Жигулева, то ли молодость щенка, то ли одна и та же морская форма, но Капитан быстро привык к катерникам, привязался к Жигулеву, и однажды помощник командира Валентин Хамидулин торжественно раскрыл вахтенный журнал, вооружился самопиской и по всем правилам внес его в журнал под кличкой Степка.

С этой бортовой записи Степка стал узаконенным членом экипажа катера с соответствующими правами и обязанностями. Мясо, сахар и конфеты «Раковая шейка» приучили его принимать катерные сигналы, стоять на задних лапах, подавать голос, просить пищу. Через год он по авралу бежал на бак, точно на одно и то же место, на якорь у шпиля, где орудовал боцман Волков, заменивший ушедшего в запас Калитвенцева. После отдачи якоря Степка вначале бежал к комендору Жигулеву, своему другу и тренеру, научившему его всем премудростям, а потом прыгал в командирский отсек.

Не думайте, что Степка горел желанием освоить сложное штурманское дело или любовался игривыми зайчиками радиолокационного экрана. Не тешил своего честолюбия и старший лейтенант Хамидулин, так как отлично знал, что собачонка временно, и только временно, оставила своего любимца Жигулева, занятого слишком странным для Степки делом — стрельбой из пушки. Степка терпеть не мог артиллерийской пальбы. Стоило только появиться на палубе снарядам, Степка начинал метаться. Мотористы не удивлялись, когда Степка, заметив открытый люк, падал им на плечи, а потом прятался за моторы, чтобы не слышать стрельбы.

При построении Степка занимал свое место на баке и покидал его только по команде «Вольно».

Морякам свойственны высокие представления о чести: матрос не прощает вору. И Степка почувствовал этот железный закон. Он никогда самовольно не трогал пищу, сколько бы ни плавали, и первым вырывался на берег при швартовке. Если становились на якорь, Степка прыгал в воду при любой волне, а возвращаясь, требовательным повизгиванием заставлял дежурного втаскивать себя на борт.

К Степке привыкли, его полюбили. Куда матросы, туда и он. В кино Степка устраивался у ног матросов, на прогулках бежал впереди. Четвероногого посетителя музеев, парков, ботанических садов знали на побережье. Однако попытки переманить Степку обычно кончались пастеровскими вливаниями, хотя с виду он казался псом самого добрейшего нрава.

Больше всех Степка любил Жигулева. Да и комендор отвечал ему тем же. Но отслужил свой срок Жигулев, и настало время им расставаться. Степка почувствовал недоброе. За несколько дней до отъезда Жигулева он притих и не спускал глаз со своего друга. Веселый, говорливый Жигулев тоже загрустил, чаще ласкал Степку, усаживал его на колени. Жигулев думал: не взять ли с собой Степку? Команда не возражала. Жигулев пошел на вокзал, чтобы договориться о перевозке, но возникли серьезные формальности, да и лишних денег не было.

— Придется тебе остаться, Степан, — сказал Жигулев притихшей собачонке. — Не робей, ребята хорошие… Не обидят!

Степка, будто понимая задушевные слова, лизнул руку Жигулева.

— Не беспокойся, Жигулев, — утешал Хамидулин. — Степку не дадим в обиду.

— Привык к нему, товарищ лейтенант, — со вздохом признался Жигулев, — никогда бы раньше и не подумал: какая-то собачонка…

Настал день отъезда, теплый осенний день. Море будто играло в жмурки. Легкая волна тихо плескалась о борта катера. Жигулев попрощался с товарищами и сошел на пирс. Степка стоял на палубе и вдруг неожиданно, впервые в жизни завыл.

Жигулев покачал головой, поставил чемодан и, подозвав собаку, погладил недавно промытую зеленым мылом шерсть.

— Нехороший у тебя голос, Степан. В оперу явно не подходишь.

После отъезда Жигулева Степка несколько дней не прикасался к пище. Подбредет к койке, где спал его любимец, ляжет и жалобно повизгивает. Команда старалась помочь Степке пережить потерю друга. В конце концов Степка добился душевного равновесия, но свой характер изменил. Теперь он не привязывался к кому-то одному, а был ровен со всеми.

Однажды Степка убежал куда-то, и катер ушел в море без него. Вернувшись, нашли Степку на берегу. Стоило перебросить трап, как Степка с самым виноватым видом пополз на катер. Очутившись на борту, он вначале обошел ютовую группу и попросил прощения у командира Верюхина, затем подошел к радисту Тюмченкову, минеру Улитину и, наконец, к командиру радиолокационного отделения Медведеву, закрепленному на юте по авральному расписанию.

Все, к кому подходил Степка, гладили его. Прощенный на юте, Степка перебежал на бак к боцману Петрову, приласкался к рыжему комендору с усами Сафонову, второму усачу Рыжову, к Николаю Цибикову — прославленному коку. Повиливая хвостом, Степка забрался под пушку и крепко отоспался там за всю бессонно проведенную ночь.

Теперь Степка выработал еще одно правило: непременно извиняться в случае нарушения дисциплины.

Каждый вечер с наступлением темноты катер уходил в дозор. В походе оружие было наготове, учебные стрельбы не проводились, и Степка предпочитал палубу, особенно в летние, душные ночи. Приляжет возле вахтенного и чутко наблюдает за ним и за морем. И острые же глаза у Степки! Однажды вахтенный проглядел плывущее по курсу лохматое бревно, вернее, целый ствол чинары, вырванной с корнем в бурю и вынесенной в море кипучим течением горной реки. Заметив бревно, Степка залаял. Нетрудно было догадаться, что привлекло его внимание. Катер отвернул от опасного предмета, и вахтенный наградил своего приятеля «Раковой шейкой». Отныне Степка добросовестно правил дежурство на верхней палубе, отсыпаясь вместе с командой по возвращении к месту дневной стоянки.

Случались со Степкой и неприятности, о которых стоит рассказать. Нечего греха таить, собачонка была не в меру любопытным существом. Обычно у Степки не складывалось цельного впечатления о новом месте, если он внимательно не знакомился с ним.

Катер получил задание перейти в другой район побережья. На второй-третий день свободные от вахты матросы решили провести культпоход на выставку цветов. Степка равнодушно оглядел выставку и тихонько удрал от своих друзей, совершенно упустив из виду одно, неизвестное ему обстоятельство. Для большого курортного города разгуливающий без ошейника любимчик экипажа был всего-навсего бродячей собакой. Мало соприкасаясь с коварством людей и полный доверия к ним, Степка подпустил к себе человека, вооруженного причудливой снастью, напоминавшей Степке рыбачьи наметки на Черноморском побережье.

Медно-рыжий, вечно хмельной детина, инвалид труда, ловко накинул сетку на пса и, невзирая на отчаянный лай и сопротивление, швырнул его в вонючий ящик. Опыт подсказывал собачнику: щенок избалованный и слабо знакомый с подлинной жизнью.

— Вот что, сержант, — сказал собачник постовому милиционеру, наблюдавшему за операцией, — попалась сытая псина и барчуковатая. Вполне возможно, какой-то важный притащил из Москвы. Вам заботы могут выйти, а мне, ежели хозяин найдется, в аккурат полмитрича обеспечено…

— Понятно, — ответил сержант милиции, — подожди с ним. Вреда от него не видели, а шкура — чепуха, мелкая.

Катерники деятельно разыскивали пропавшую собачонку. Благодаря совету милиционера Степка остался жив и вскоре был доставлен на пограничный корабль самим собачником.

— Ошейник надо, ребята, — посоветовал он обрадованным матросам, пересчитывая собранные по кругу деньжата. Ладно мне попался, душевному человеку, а то налетит и на другого, и забодает тот вашего кобелька в порядке выполнения промфинплана.

Моторист Полушкин смастерил ошейник из старого матросского ремня. Медную литую пряжку достали на базаре.

— При таком безответственном руководстве загубим собаку, — сказал этот разумный крестьянский паренек, приучивший себя с детства к пониманию как своих, так и чужих печалей. — Кто-то должен один отвечать за него…

И все же Степка оставался верен себе, несмотря на появление нового шефа. Полушкин, безусловно, завоевал известное предпочтение, но все же Степка не обижал и остальных членов экипажа. Лучше не привыкать к одному — так подсказывал горький собачий опыт. Матросы менялись, уходили в запас, переводились на другие корабли, а Степка неизменно оставался на месте.

— Если бы ты был даже Рублев, а не Полушкин, и то Степка не признал бы исключительно только твою личность, — подшучивал комендор Сафонов, обучая собачонку несложным гимнастическим упражнениям.

— А я и не требую, — отвечал Полушкин, — но заботы о живом существе помогают мне чувствовать себя человеком.

Из люка просовывалась голова в берете, и Николай Цибиков, пользуясь своим положением кока, отзывал Степку и, подманивая его куском бараньей печенки, требовал:

— Покажи, как боцман разговаривает.

Степка становился на задние лапы и сердито лаял, пока не получал обещанную награду.

Не всегда спокойно текла жизнь боевого экипажа. Приходилось ходить на операции, гоняться за контрабандистами и нарушителями, приводить на буксире якобы заблудившиеся рыбачьи фелюги. Степка наряду со всеми нес беспокойную вахту, и с каждым днем все более и более привыкали к нему моряки, считая его неотъемлемой частью своего маленького экипажа.

Однажды в территориальных водах был обнаружен быстроходный катер, шедший вдоль берегов с погашенными огнями. Посланный самолет, сбросив светящуюся бомбу, точно засек его координаты и передал их по назначению. Пограничникам объявили боевую тревогу. Пограничный катер немедленно вышел в море. Опытные нарушители выбрали подходящую погоду: штормило примерно на шесть полных баллов. Волны с шелестящим шумом обрушивались на палубу и промывали ее от носа до самой кормы.

В трех милях от берега радиометрист Медведев первым почувствовал: Степки на борту нет. Объявили так называемую тайную полундру. Обыскали все закоулки. Даже такие, казалось бы, равнодушные к Степке люди, как мотористы Одинцов, Козлов и Федотов, обшарили каждый уголок своего горячего и шумного хозяйства. Степка пропал!.. Полушкин уверял, что собачонка прошмыгнула мимо него, когда на палубу подали снарядные кранцы. Но ни в штурманской, ни в старшинской каютах, ни в моторном отсеке Степку не нашли.

— Смыло Степку за борт, — глухо произнес Полушкин, — не успел улизнуть от волны.

Возвращались на заре мокрые, озябшие, не сомкнувшие век ни на минуту. Все разговоры вертелись вокруг пропавшего Степки.

Никто не думал, что такая маленькая живая тварь окажется столь дорогой для каждого. Старший лейтенант Хамидулин даже цыкнул.

— Что вы, как на погребении!..

— Степка утонул, а? — оправдывался рулевой, ближе всех стоявший возле командира.

— Устройте траурный митинг.

Хамидулин бранился, а сам в душе тоже переживал пропажу собачонки.

Пришли в порт утром. Город уже проснулся. На пирсе поджидали береговые Дружки катерников — будущие моряки, приморские ребята… На руках одного из них, долговязого паренька в тельняшке, находился измученный, полуживой Степка. Ну и радости было на катере в то утро! Степка уже не извинялся, не махал хвостом, он не прикоснулся даже к пище. Он лежал и смотрел на матросов из-под мохнатых бровей.

— Эх ты, угораздило же тебя, — ласково журил его Полушкин. — А все же молодец, две мили в такую штормягу!

Степка действительно проплыл не меньше двух миль, самостоятельно добираясь к берегу. Ребятишки обнаружили его спящим на мелководном причале и сначала не узнали. Соленая вода вытравила Степкину шерсть, и из серого он стал почти белым.

Вскоре Степка снова отличился, причем уже не один на один с бушующей стихией, а на виду народа, собравшегося недалеко от санатория, где проводился заплыв. Как обычно в подобных случаях, пятерка моряков, прибывшая защищать спортивную честь пограничников, выстроилась на пирсе и приготовилась. Невдалеке стоял судья с флажком и секундомером. Степка, следуя выработанным правилам поведения, пристроился шестым, очутившись возле Полушкина.

— Это сверхштатный, что ли? — пошутил судья.

— Запасной, — ответил Полушкин.

Судья махнул флажком, и пловцы бросились в воду. Степка тоже прыгнул вслед за своими друзьями. Публика, заметив Степку, приветствовала его аплодисментами и криками. Нельзя сказать, что Степка был настолько глуп, чтобы польститься на эфемерную славу оваций. Он плыл и плыл, не обращая на них внимания, и не только не отставал, но и опережал пловцов. Дистанцию в тысячу метров Степка преодолел первым, и, когда моряки возвращались к месту старта, он бежал рядом с ними и нисколько не гордился своими успехами.

После заплыва авторитет Степки на побережье значительно вырос. Его признавали даже кондукторы автобусов и позволяли ездить без билета вместе со своими хозяевами.

Рассказывая о Степке, мы начисто отбросили всякие небылицы. Придумать можно что угодно, нафантазировать с три короба. Но, повествуя о Степке, не хочется обижать честное и правдивое животное, тем более что есть многочисленные свидетели, которые могут прочитать этот рассказ и упрекнуть автора в слишком свободном обращении с фактами.

В один прекрасный день бурый медведь, воспитанник другого корабля, был выпущен на прогулку на берег. Заметив медведя, Степка бросился к нему знакомиться. Нужно заранее оговориться: у Степки не было агрессивных намерений. Медведь же по-своему истолковал появление возле него собачонки и хватил Степку лапой. Степка вовремя увернулся, хотя ему все же досталось от медвежьих когтей. Увидев, что добрые намерения разлетелись в прах, Степка отважно бросился на обидчика и укусил его за нос, а ведь нос — самое чувствительное место у медведя! Медведь побежал, а Степка бросился за ним. На пути рос большой тополь. Спасаясь от преследователя, медведь вскарабкался на дерево. Степка звонким лаем торжествовал победу. Медведь не хотел слезать, как его ни звали. Пришлось силком увести Степку, а медведя сгонять с дерева шестами.

— Матрос в плен не сдается, — говорили на катере, — медведя и того не испугался!

Вскоре катер перевели в другой район. Он базировался на стоянке возле останков танкера и плавучего дока, потопленных в войну на виду рыбачьего села. В шторм становились на якорь, опасаясь волн, перекатывающихся с угрожающим шумом через палубу танкера. В тихие дни швартовались прямо у борта, занимались учебой в прохладных железных отсеках танкера, на нем же драили шлюпки, стирали и сушили белье.

Иногда становились у причалов главного порта, откуда и отправлялись в дозор. В один из таких дней, когда катер ушел к городской пристани и большинство команды сошло на пирс развлекаться со Степкой, налетел шквал. А надо сказать, что особенностью Черного моря являются внезапные шквалы, способные натворить немало бед кораблям и рыбакам. Катер подбросило, завизжали резиновые кранцы. Швартовые канаты лопнули, как гнилые нитки. Хамидулин приказал включить моторы и идти в море. Каждая секунда промедления грозила гибелью кораблю. Волны обрушились на причал. Матросы бросились в воду, чтобы вплавь достичь катера.

Степка немедленно последовал за людьми. Он приблизился к Полушкину и матросу Бодунову. Казалось, он ничуть не напуган. Больше того, ободрял своих приятелей, потряхивал ушами и изредка одобрительно повизгивал. Но вот высокая волна накрыла Степку, и он исчез. Полушкин понял: Степке несдобровать. Матрос нырнул и, схватив Степку под брюхо, прижал одной рукой к себе.

Очутившись на борту, Степка лизнул в лицо своего спасителя и залаял, оборотившись к морю.

— Ругай его, не ругай, а могли бы сплоховать, Степан, — пробормотал Полушкин.

Степка был водворен в машинный отсек и, свернувшись, заснул возле теплого тела двигателя.

Однажды после шквала катер стал на предупредительный ремонт. Команде разрешили провести культпоход. Степка захотел тоже культурно провести время. Он визжал, царапал баллон грузовика, теребил матросов.

— Пойми, Степа, сегодня с нами нельзя… Едем в обезьяний питомник. С собаками туда категорически вход воспрещен…

Однако Степка не внял увещеваниям и понесся у самых колес грузовика. Ни пыль, ни камни, ни расстояние не могли испугать отважного Степку.

Степка попал в обезьянник, ведомый на ремешке от фотоаппарата матросом Бодуновым. Конечно, он полаял на обезьян, но не боялся их: он ведь имел дело и с более крупным зверьем.

Как-то матроса Полушкина назначили дневальным. Боцман вручил ему мешок, наряд и приказал отправиться на склад за хлебом и приварком. Полушкин взял с собой Степку. Они медленно шли, осматривая город.

Получив продукты, Полушкин неторопливо возвращался к пристани. Надо было миновать опасное место, которое называли «смерть пешеходам»: не раз отсюда увозила «скорая помощь» людей, неосторожно передвигавшихся по древней матери земле в наш век стремительного автотранспорта.

В центральную часть города вел крутой спуск. Шоссе проходило как бы в узком ущелье, обсаженном каштанами и густыми кустами грандифлеры. Машины, идущие в город, были не так опасны, но машины, неожиданно вылетающие из этого гранитного зева, иногда приносили беду.

Полушкин был осторожен при переходах. Осмотревшись, он посвистел Степке и ступил на горячий асфальт шоссе. В это время снизу вылетела машина. Степка принадлежал к породе собак, воинственно настроенных против всего, что двигается или шевелится. Степка бросился на машину. Полушкин за ним.

Увидев возле себя крыло машины, а может быть, догадавшись об опасности, грозившей другу, Степка взлетел на капот. Машина намертво стала на тормоза. Из нее вылез раздосадованный водитель. Однако весь запас нелестных слов застрял в его горле. Собачонка как ни в чем не бывало сидела на руке благодарно улыбавшегося матроса, стоявшего посредине дороги с тяжелым мешком на плече.

— А ведь если бы не она, быть тебе в больнице, а мне в милиции, — сказал шофер и погладил Степку.

— Знаю, — ответил Полушкин и бережно перенес Степку через дорогу.

Вы хотите знать, где сейчас Степка? Раньше я писал, что он не скрывает своего адреса и живет по-прежнему на катере, которым командовал старший лейтенант Валентин Хамидулин, происходящий из башкирской деревни Нижние Кичи. Больше того, я обещал любопытным читателям по секрету сообщить даже номер воинской части, так как Степка очень любил слушать чтение писем: он всегда сидел тихо, прижмурив веки, и добродушно шевелил своим пушистым хвостом.

Теперь прошло время, много воды утекло…

Оставим же в памяти Степку и его друзей с их подлинными фамилиями. И они, прочитав рассказ, вспомнят Черное море, пограничную службу, все события, связанные с маленькой, шустрой собачкой, которую и автор помнит очень хорошо, будто только-только выскользнуло из рук ее гибкое тельце, чтобы тут же улечься у ног своих друзей — моряков пограничного катера.