Глава седьмая
НА МОСТУ
Есть категория людей, которые от природы отмечены высокими качествами и этим располагают к себе. Одарены организаторскими способностями, а с военной точки зрения — высоким полководческим талантом. Но кроме того, есть еще более редкий талант, который позволяет правильно оценивать обстановку в стране, потребности и настроения народа, сделать правильные выводы, определить пути и направления, способствующие развитию страны в целом. Их не так много, таких людей, они способны выполнить дело любой сложности. К этим людям с полным правом можно отнести и Бориса Всеволодовича Громова.
— Я его знаю уже много лет, — вспоминает генерал армии Валентин Иванович Варенников. — Фактически с начала тех событий, которые были в Афганистане. Получается двадцать с лишним лет. С первых дней знакомства он произвел на меня впечатление очень способного военачальника. Впоследствии я утвердился в этих выводах. У меня такая возможность имелась, потому что Борис Всеволодович проходил службу в Афганистане три раза, а в общей сложности — пять с половиной лет. Ни у кого большего афганского стажа не отмечалось.
То, что он был в Афганистане трижды, по стажу больше всех, заслуженно награжден пятью боевыми орденами и стал Героем Советского Союза, — говорит о многом. Громов утвердил себя как прекрасный военачальник, способный решать крупные задачи.
Особенно проявился его талант, когда Борису Всеволодовичу пришлось командовать 40-й армией. Это была третья его командировка в Афганистан. Он провел лично ряд блестящих операций. Наиболее яркой я считаю «Магистраль». Эта крупная войсковая операция имела военно-политический характер.
Обстановка в то время сложилась весьма тревожная. Моджахедам удалось блокировать Хост и весь Хостинский округ. Необходимо было снять блокаду и обеспечить население и армию продуктами и вооружением. Самолетами сделать это не представлялось возможным, взлетно-посадочная полоса там могла принимать только маленькие аппараты. По общим расчетам туда нужно было доставить более 25 тысяч тонн продовольствия и различного оборудования.
Поначалу была сделана попытка договориться с моджахедами, блокировавшими Хост, да и вообще со всем альянсом семи о беспрепятственном пропуске колонн с продовольствием и необходимыми мирными грузами. Они от наших предложений отказались. Тогда была разработана боевая операция. Ее проводил Громов вместе с министром обороны Афганистана.
Военно-политический характер операции определялся еще и тем, что в это время проводилась лое-джирга. На ней обсуждалась обстановка в стране. Было принято обращение лое-джирги к народам и племенам Афганистана, прежде всего племени джадран, чтобы они прислушались к мнению лое-джирги и разрешили провести в Хост колонны с гуманитарным грузом.
Операция проводилась в два этапа. Первый — это захват перевалов. Если бы войска овладели перевалами до Гардеза, то дальше все было бы видно как на ладони, то есть создавалось господствующее положение и можно было успешно решать основную задачу проводки колонн.
После захвата перевалов планировалась пауза, с тем чтобы лое-джирга могла провести переговоры с моджахедами, оппозиционным альянсом семи и местными племенами, с тем чтобы получить свободный проход для колонн. Пауза получилась довольно длительная. Не хотели лишних жертв. Это была умная позиция правительства Афганистана, в полной мере отражавшая идеи политики национального примирения. После того как оппозиция, полевые командиры и племена отказались от переговоров, операция была проведена до конца.
Провезли все, что было необходимо. Колонны не имели потерь. «Магистраль» вошла в историю Афганской эпопеи и современную военную науку, как одна из блестящих операций.
Следует сказать, что все те операции, которые провел Громов, были на высоте, в том числе и на завершающем периоде — имеется в виду вывод войск.
Обеспечивался вывод войск в два этапа. Первый — с 1988 года и второй — зимой 1988/89 года. Оба были проведены фактически без потерь, не считая столкновения на Южном Саланге. Но там была совершена провокация.
В то время проходила замена наших войск, которые стояли на охране Южного Саланга, на правительственные афганские войска. Я лично предлагал Ахмад-шаху Масуду, чтобы Южный Саланг охранялся полностью его отрядами и чтобы его отряды не позволяли никому обстреливать наши колонны. Ахмад-шах не захотел в этом участвовать, к сожалению. Мы с послом, Юлием Михайловичем Воронцовым, планировали встретиться с Ахмад-шахом и обо всем договориться, но он трижды сорвал встречу. Тогда и случилось то, единственное, боевое столкновение. А в основном вывод войск прошел безупречно.
Это, кстати, очень точный показатель отношения народа Афганистана к советским войскам. В Кабуле проводы были очень торжественными. Присутствовали президент, все руководство страны и, по сути, все население города. Были и цветы, и слезы. Это было искренне. Конечно, имелись и моджахеды, которые просто мечтали, как призывал тот же Гульбедин Хекматияр, устроить напоследок уходящим советским войскам кровавую баню. Ничего не получилось. Ни одной боевой потери личного состава и техники. Это очень важно. И главная заслуга тут принадлежит командующему 40-й армией генералу Борису Громову.
— Мы выходили, а наши места занимала афганская армия, — вспоминает В. А. Васенин. — Все рассчитано. Тыл ни минуты не должен оставаться пустым.
Как и было оговорено, мы все передавали правительственным афганским войскам. Военные городки с полным благоустройством. Вселяйся и живи. Постели застилались новым бельем. Кондиционеры, если они там стояли, не снимались, часы висели, телевизоры и холодильники работали. Обстановка в кабинетах и комнатах отдыха сохранялась. Все принималось по актам.
Я лично передавал трубопровод длиной 450 километров. По нему подавалось горючее. Ни много ни мало — миллион тонн топлива в год! В основном это был авиационный керосин для наших ВВС.
Наверху, на Саланге, стояла 43-я насосная станция, и оттуда до самого Баграма горючее шло самотеком прямо на аэродром. Этот участок моджахеды полностью уничтожили. Министр обороны Язов приказал мне восстановить его. Это было 25 января. Срок дал до 4 февраля.
Язов почему-то называл меня Васильевым.
— Товарищ Васильев, ставлю вам задачу — восстановить трубопровод и передать по акту афганскому командованию.
Вот я и передавал трубопровод в Баграме… сержанту, потому что афганский трубопроводный полк разбежался. Я был вынужден передать трубопровод простому сержанту! У него была печать. Составили акт. Сержант приложил печать и получил в свое распоряжение огромный исправный трубопровод. Он, конечно, сразу бы стал миллионером… если бы в трубах был керосин, а не вода!
На этом трубопроводе мы постоянно несли потери и в людях, и по горючему. Если посмотреть по годам, то в среднем не меньше шести процентов. То есть теряли примерно 60 тысяч тонн горючего в год. «Духи» постоянно атаковали трубопровод. Они прекрасно понимали его значение. Покоя тем, кто там работал и охранял его, не было никогда.
К августу 1988 года потери горючего увеличились до 12 процентов. А в январе, перед выводом войск, они составили около 25 процентов! Думаю, что те афганцы, которые жили возле этого трубопровода, до сих пор торгуют авиационным керосином.
Случалось, и не раз, что по трубе шло некондиционное топливо. Техник берет пробу и видит в керосине пузырьки воздуха. Топливо пришло, в течение восьми часов отстоялось и уже должно быть кондиционным. Но пузырьки держатся, не исчезают. А воевать надо! Самолеты постоянно летают. Тут уже приходится заниматься переброской. У нас были Ми-8, Ми-26 — вертолеты-танкеры. Приходилось их загружать кондиционным топливом и перебрасывать на необходимые направления. С одного вертолета можно заправить сразу шесть танков.
В это время некондиционное топливо отстаивалось и потом применялось, а если не отстаивалось, то шло на отопление, ведь у нас не было ни газа, ни угля, ни дров. Кухни, отопление помещений — все работало на соляре и некондиционном топливе.
У нас было два трубопровода — на Кушкинском направлении до Шинданда и от Термеза до Баграма. Велся строгий учет диверсий на трубопроводе. Как только на гарнизонных насосных станциях изменяется давление, тут же БТР с саперами уходит по линии устранять повреждения. Это нелегкая и опасная работа. «Духи» не только разрушали трубопровод, они минировали подходы, делали засады на ремонтников. А труб больше четырехсот километров! Все же мы с помощью инженерных войск справлялись с этими задачами.
Инженерные войска — это очень важно. Мы с ними постоянно сотрудничали. Представьте — диверсия на трубопроводе. Хлещет горючее, а подойти-то нельзя, там фугас, мины. Поэтому мы всегда вместе с саперами работали.
Дорожно-комендантская бригада действовала четко по восстановлению дорог, по пропуску колонн. Автомобильных колонн было очень много. Только одних батальонов подвоза пятнадцать, а в каждом батальоне по триста с лишним единиц техники. Да еще батальоны в дивизиях, да в отдельных бригадах, в авиации тоже свои батальоны подвоза. Гигантское хозяйство.
Интересно строилось в 40-й армии управление этим хозяйством. Система была отработана при Громове.
В каждой колонне имелся авианаводчик. Это офицер ВВС, который прекрасно ориентируется на местности и по карте, у него радиостанция «Ромашка». Самолет-ретранслятор («ртишка») типа Ан-26 постоянно барражировал в воздухе, и, если совершалось нападение на колонну, авианаводчик по рации через ретранслятор связывался с ЦБУ — центром боевого управления. Тот ставил задачи авиации и артиллерии, и немедленно наносился удар.
Борис Всеволодович отладил взаимодействие так, что не более чем через 15 минут после нападения «духи» получали полноценный ответ.
Через каждые 30–40 километров стояли диспетчерские посты. Там была связь KB-диапазона, и все сведения поступали на Центральный диспетчерский пункт, который был постоянно в курсе всего, что касалось продвижения любой колонны.
Была четко отработана система защиты самой колонны. Вместе с ней двигались БМП, тягачи, эвакотягачи. Всегда имелись передвижные зенитные установки. Не против авиации, ее у моджахедов не было, а для того, чтобы отстреливаться в горах, когда колонну атакуют с крутых склонов и скал. В этом случае зенитки — очень эффективное средство обороны. Ведь главная работа в Афганистане состояла именно в проведении различных колонн.
Огромное значение имела борьба с инфекциями. Поначалу в Афганистане от инфекционных болезней погибало больше людей, чем от боевых действий. Дизентерия, гепатит, амебиаз, различные лихорадки, малярия и прочее косили не только солдат, но и офицеров, не исключая высшего командования. Все мы чем-то переболели. С этим приходилось бороться не менее напряженно, чем с моджахедами. По-настоящему сумели справиться с этой бедой только при Громове. При нем была введена в постоянное употребление знаменитая таблетка глукамевит, которая предотвращает различные формы кишечных заболеваний. Если командиры следят за тем, чтобы три раза в день солдаты принимали эту таблетку, то гарантированно никто не подхватит кишечную инфекцию. Появилось много других препаратов, разработанных нашими военными медиками, которые были введены в снабжение и довольствие военнослужащих.
Проверено, что иммунитет людей, временно пребывающих в Афганистане, терялся примерно через полтора года, поэтому роль витаминов, свежих продуктов была необыкновенно высока. Консервированная пища разрушает иммунитет. Мы очень серьезно следили за разнообразием питания, снабжали армию свежими продуктами и цельным молоком, которого вы сейчас в московских магазинах не найдете. Даже коров держали, хотя сено для них приходилось завозить самолетами. У нас в полку связи имелись три коровы и лошадь. Командовала ими замечательная женщина по имени Валя. К великому сожалению, она погибла. Спасала своих коров, которые забрели на минное поле, и подорвалась.
Еще одно важное и печальное дело, которому Борис Всеволодович уделял много внимания, — это отправка в последний путь наших гвардейцев.
Самолеты с цинковыми гробами называли «черными тюльпанами». У меня в документах это похоронное ведомство значилось как контрольная группа. Контрольная группа имела свои пункты, куда доставлялись погибшие военнослужащие, там работали судмедэкспертиза, мастерские по запайке цинков, изготовлению гробов. На этих пунктах трудились солдаты, и работа у них, сами понимаете, была очень тяжелая, нередко прибывали расчлененные трупы, которые нужно было собирать и сшивать, делать все необходимое, чтобы привести погибшего в надлежащий вид. На такой работе долго не выдержишь.
Кроме того, контрольная группа следила, чтобы было как можно меньше безвестных потерь, максимально уменьшала их количество.
Существовал жесткий приказ Верховного — в течение семи дней погибший должен быть доставлен на родину и передан родственникам.
На всех аэродромах у меня были пункты, где этот печальный груз оформлялся и с сопровождающими отправлялся на родину.
Медицина. Главная забота командующего. Восемь инфекционных госпиталей. Один госпиталь особо опасных инфекций и Центральный госпиталь в Кабуле.
Медицине Борис Всеволодович уделял особое внимание. Каждый праздник он обязательно посещал какой-нибудь госпиталь. Там проводил награждения, выдавал подарки. Раненые и больные люди видели своего командующего и знали, что о них помнят.
Начальники госпиталей остались друзьями Громова. Многие и сейчас работают с ним. К примеру, Андрей Андреевич Люфинг, он помощник губернатора, или Юрий Викторович Немытин — советник губернатора, начальник Красногорского госпиталя.
От медиков в Афганистане зависело очень многое.
— Я приехал в Афганистан в 1985 году, — вспоминает Юрий Викторович Немытин, начальник медицинской службы 40-й армии. — С Борисом Всеволодовичем Громовым нас особенно сблизило то, что мы оказались земляками. Мои родители и его семья проживали в одном городе — Саратове.
Общение с Борисом Всеволодовичем очень помогло мне разобраться в той ситуации, которая сложилась в Афганистане к 1985 году.
Обстановка была непростая по нашей медицинской линии, особенно в смысле инфекционных болезней, ощущалась большая нехватка госпитального фонда. Он эту ситуацию прекрасно понимал и, будучи работником Генерального штаба, очень помог нам сформировать новые медицинские учреждения, новые направления. Его участие в создании центрального госпиталя неоценимо. Без него мы не смогли бы так быстро разделить терапевтический и хирургические потоки, что очень важно для своевременного оказания помощи раненым. С его поддержкой мы смогли в кратчайшие сроки завершить строительство из модулей терапевтического корпуса на 150 коек. В результате большая часть больных и раненых теперь оставалась в 40-й армии, пополняя боевые части опытными, обученными солдатами и офицерами, каждый из которых, можно сказать, стоил нескольких новобранцев.
Как формировалась медицинская служба в 40-й армии?
К 1985 году боевые действия достигли большой интенсивности и в дальнейшем только нарастали. Принимались меры для улучшения медицинской службы, наши доклады всегда находили поддержку. В эти годы мы были на Гератском направлении, туда были выдвинуты 1-й и 112-й мотострелковые полки. Туда же был переведен и медицинский взвод. В течение трех месяцев мы его развернули и оснастили операционными и реанимационными отделениями. То же самое было сделано в интересах всего Шиндандского направления, где в кратчайший срок, за полтора года, мы выстроили инфекционный госпиталь. Как бы ни велась профилактика актуальных инфекций для Афганистана, заболеваемость носила весьма интенсивный характер. Гепатит «А», малярия, паратифозные инфекции — все эти болезни мы могли лечить в Шиндандском инфекционном госпитале.
Понимая, что жизнь людей зависит от своевременного оказания помощи, мы получили возможность дополнительно укомплектовать штат отделений интенсивной терапии и реанимации с операционными блоками для инфекционных больных. Поэтому ситуация со своевременным оказанием медицинской помощи сразу и намного улучшилась.
Бориса Всеволодовича мы все провожали с большим сожалением, когда он уезжал командовать армией в Гродно. Зато сколько было радости, когда он вернулся на смену Виктору Петровичу Дубинину. Мы понимали, что тут будет полная преемственность. Особенно это порадовало меня, потому что я в то время был уже начмедом армии и мне предстояло работать с замечательным командиром.
Можно сказать, что выбор, сделанный Генеральным штабом, а он всегда непростой (трудно найти достойного человека на столь ответственный пост), оказался очень удачным. Армия начинала готовиться к выходу на родную землю, и руководить этим сложным процессом мог человек, обладающий не только военным талантом, но и большой политик и дипломат. Необходимо было совершенно в новых условиях выстраивать отношения и с правительством Афганистана, и с его армией, и в то же время с моджахедами, без чего немыслимо было бы вывести армию без потерь.
Нами, военными медиками, совместно с Борисом Всеволодовичем, была разработана новая медицинская концепция по созданию групп усиления для медицинских батальонов и рот, которые являлись базовыми для проведения операций. Для армейских операций — своя концепция. Цель — максимально сократить срок оказания медицинской помощи во время и сразу после боя.
Классическая схема такова. В роте — санинструктор. В батальоне — фельдшер. В полку — врач. В дивизии — медицинский батальон. В армии — уже полный набор госпиталей. То есть прежде чем попасть в госпиталь, пострадавший проходит последовательно несколько этапов.
Как сделать так, чтобы раненый в максимально короткий срок получил квалифицированную помощь, минуя классические этапы эвакуации. Ведь любая потеря времени может означать смерть.
У нас были специальные транспортные средства, прежде всего вертолеты, оснащенные всем необходимым для поддержания жизни пострадавшего, и мы имели возможность доставить раненого на операционный стол в кратчайшее время. Появились медицинские БТР, там тоже можно было в ходе транспортировки делать все необходимое по жизненным показаниям.
Было налажено прямое сообщение между полем боя и госпиталем. Солдат знал> что, если он будет ранен, его никогда не бросят, более того, не позже чем через полчаса он окажется там, где ему будет оказана квалифицированная медицинская помощь. С таким сознанием гораздо спокойнее идти в бой.
Отработанная в 40-й армии система спасла тысячи жизней.
Громов поддерживал врачей, предоставляя возможность постоянно учиться, защищать диссертации, заканчивать военные медицинские вузы и академии. Врачи отвечали ему взаимностью и после учебы возвращались назад. Это были очень ценные медицинские кадры.
В последние годы у нас появились специальные самолеты типа Ан-24, Ил-78 и Ту-154, оборудованные всем необходимым для поддержания жизни, которые могли доставлять раненых из Афганистана напрямую в крупнейшие медицинские центры страны. Эти самолеты спасли тысячи жизней.
Борис Всеволодович был частым гостем в центральном госпитале. Он внимательно изучал быт раненых и сразу принимал меры, которые обеспечивали их безопасность, так как моджахедами предпринимались, и неоднократно, попытки терактов на территории госпиталей. Громов делал все возможное для обеспечения раненых всеми видами довольствия. Он сам ходил по палатам, беседовал с ранеными, вникал в их проблемы, расспрашивал о семьях и помогал. Особенно он любил беседовать с молодыми офицерами.
Внимание к людям — отличительная черта последнего командарма 40-й. Она проходит через всю его жизнь, и за это все, работавшие с Громовым, его особенно уважали. Дальнейшая деятельность Б. Громова на высших командных постах в МВД и армии, а затем в Государственной думе и Московской области, только подтверждает редкостное сочетание в этом человеке организационного и политического талантов.
— Под руководством Бориса Всеволодовича разрабатывался план вывода войск из Афганистана, — вспоминает Н. П. Чуркин. — С этим планом он меня в Москву посылал, и я его визировал у Язова, Ахромеева и Варенникова. И после того как все подписали, в том числе министр внутренних дел, план был завизирован председателем КГБ.
Это было необходимо для того, чтобы войска всех ведомств во время этой уникальной операции управлялись из одного центра. В ином случае шансы на успех резко снижались. Тем более что именно под прикрытием мотоманевренных групп пограничников выходили последние части, а пограничники тогда были в подчинении КГБ.
Вспоминаю не совсем обычный случай. Незадолго перед выводом войск нам пришлось проводить в Кабуле большую международную пресс-конференцию. Это было для всех нас, в том числе и для Бориса Всеволодовича, совершенно новым делом. В то время никто в армии не имел опыта работы с прессой, тем более зарубежной.
И вот Громову было предложено провести международный брифинг для журналистов со всего света.
Над подготовкой к этой встрече мы работали больше, чем над любой армейской операцией. Стояли, как говорится, на ушах. Это уже потом для нас эти пресс-конференции стали делом привычным.
Борису Всеволодовичу на международную политическую арену до этого не приходилось выходить. Опять же за десятки лет прочно сложилась и сидела в подкорке каждого руководителя боязнь сказать лишнее слово.
Мы днями и ночами работали тогда с Борисом Всеволодовичем и Виктором Петровичем Поляничко. Он был у Наджиба советником (потом его назначили главой временной администрации в зоне осетино-ингушского конфликта, там он трагически погиб 1 августа 1993 года). Сидели и придумывали ответы на тысячи коварных вопросов, которые могли задать иностранные журналисты, относившиеся к нам, как известно, далеко не лучшим образом. Перед началом встречи от всех нас буквально дым шел.
Пресс-конференция, однако, была проведена на высочайшем уровне, с ясным пониманием обстановки и отсутствием боязни где-то что-то недосказать или брякнуть лишнее (это не моя оценка, а самих журналистов в разговорах после встречи). Стало понятно, что Борис Всеволодович и эту битву на территории противника сумел провести так, как никто другой на его месте.
Не знаю, сколько килограммов он в результате потерял, но политический вес набрал очень заметный. Он сумел доказать, что настоящий командир — везде и всегда лидер и любое дело может организовать и провести на достойном уровне. (Вот когда начиналась его политическая карьера, вот когда прошла первая проба, показавшая, что этот человек способен побеждать не только на поле боя, но и в политических сражениях, которые его ожидали впереди)…
Начался первый этап вывода войск.
Восток уходил через Кабул, Кундуз и Саланг, запад — через Шинданд. Были созданы две оперативные группы. Мы посетили перед началом вывода буквально все подразделения. Огромная работа, но она позволила нам рапортовать о готовности и уверенности в успехе.
Я не дождался конца операции. Борис Всеволодович отправил меня в академию Генерального штаба. Но все равно душой я остался в Афганистане и по телефону каждый день звонил из академии и разговаривал со своим замом, который остался в Кабуле. Достаточно было услышать две-три фразы — и мне открывалась вся картина. У меня до сих пор все это в памяти, каждый пункт, каждый километр и где какая воинская часть стоит, все гарнизоны и блокпосты.
Вообще организация движения была прекрасно отлажена. Каждые сутки не менее девяти тысяч единиц техники в движении, и мы всегда могли сказать, что где находится. А ведь любой колонне и машине нужно было организовать прикрытие, техническую помощь, определить для нее наиболее безопасные направления и коридоры, установить контроль за всеми дорогами, разминировать минные поля да и много чего еще нужно предусмотреть и обеспечить. Ведь это было грандиозное и слаженное передвижение целой армии.
Все, что было нажито, построено и наработано за многие годы, мы, уходя, передавали афганцам. И вот тут мы узнали о наших друзьях много неприятного. Стоило нам выйти с аэродрома, как в казармах уже начался пожар. Мародеры тащили все подряд, ну и в азарте грабежа губили добро. А там все было первой категории — и матрацы, и наволочки, и подушки, и одеяла, мебель и сантехника. С вертолета было хорошо видно: бегут афганские солдаты, нагруженные узлами, а казармы уже горят. Об этом нам и агентура докладывала. Так было почти везде.
Наши же части переходили через границу и попадали в полуразрушенные казармы, спали на едва живых ветхих кроватях и гнилых матрацах. Такое в Союзе было в порядке вещей.
То, что оставляли, — это, конечно, правильно делалось. Нужно было афганскую власть поддержать, передать необходимое, чтобы она могла продержаться. Правда, власть этим не сумела воспользоваться, все было разворовано и в основном бездарно погублено.
Все-таки Восток остается миром совершенно непонятным и загадочным. Там как бы и нет политики. Вместо нее какие-то случайности, какое-то разыгранное, раздутое самолюбие, какие-то интриги и заговоры. Держать ситуацию в состоянии покоя практически невозможно. Клановые интересы и неумеренная вспыльчивость людей сверху донизу не позволяют прогнозировать ситуацию. Создается стойкое ощущение, что люди, поставленные управлять страной и обеспечивать спокойствие и стабильность, сами не знают, что скажут и сделают не то чтобы завтра, но даже через десять минут.
И все-таки перед выходом 40-й армии из Афганистана была создана политическая ситуация, которая позволила успешно провести грандиозную операцию. Создание необходимой обстановки в непредсказуемой азиатской стране — дело поразительное и полностью является заслугой Бориса Всеволодовича.
Гордость, с которой говорят об этом его сослуживцы, понятна. Была создана обстановка, показавшая всему миру, что мы уходим, а не убегаем. Уходим, сохраняя достоинство и не позволяя плевать себе в спину.
Командующий вышел последним и с полной уверенностью доложил, что позади не осталось советских солдат.
Таким командиром, таким выходом и такой армией, которая организованно и практически без потерь вернулась домой прямо из ада, можно и нужно гордиться.
— То, что я скажу, — вспоминает Виктор Севастьянович Кот, — относится не к Борису Всеволодовичу, который свою задачу выполнил полностью. Это в адрес руководства страны.
Когда мы, летчики, выходили, то, как и все, передавали свое хозяйство афганцам. Но они не могли этим подарком воспользоваться. Афганские летчики ночью-то не летали никогда, а тут еще в горах! Пацаны, еле-еле обученные, как они могли даже в малой степени заменить нас? К тому же многие из них и не собирались оставаться и воевать. Они улетали следом за нами, посадив в самолеты родных и близких.
Я считаю, что такая передача выглядит не по-товарищески. Раз в такое дело ввязались и начали воевать, надо было перед уходом полноценную замену подготовить. Этого не сделали. И так получилось не только у летчиков, никто не подготовил себе полноценную замену. Считаю, что наше высшее руководство поступило по отношению к афганцам, мягко выражаясь, не очень порядочно.
Точно так же, кстати, потом бросили немцев, поляков, чехов, венгров. Бросили вьетнамцев и кубинцев, которые были до конца на нашей стороне. Иначе, как предательством, я это назвать не могу.
Если пришел помогать, то не уходи, пока не будешь уверен, что без тебя те, кому ты помогал, не пропадут.
Уходить просто так нельзя еще и потому, что оставленное место пусто не бывает. Мы ушли, и наши казармы по большей части тут же заняли моджахеды и те, кто им помогал. Ушла коммунистическая идеология, ее место занял ортодоксальный ислам и мусульманские фундаменталисты — талибы. И ладно бы просто заняли наше место, вся эта религиозно-идеологическая зараза поползла к нам в Среднюю Азию, на Кавказ вместе с наркотиками и оружием. Не нужно обладать особым талантом предсказателя, чтобы предвидеть такое развитие событий.
У нас много решений принимается таким вот спонтанным образом, как внезапно решили вводить войска, так и вывели, по принципу — давайте сделаем, а расхлебывают пусть другие. Но получается, и в этом есть своя справедливость, что расхлебывать приходится нам самим в течение десятков лет.
Саратов. Ул. Набережная космонавтов, 4, кв. 9. Громову С. В.
Здравствуйте дорогие саратовцы!
От души поздравляю с появлением на свет дорогого человечка! Дай Бог, чтобы сердечко это билось, не останавливаясь, с радостью и жаждой жизни!
Поздравляю сердечно молодых родителей и вновь появившихся бабку и деда!
Я понимаю, что теперь у вас наступили особые времена, образ мышления, распорядок дня и т. д. — все теперь подчинено этому Человеку!
Успехов вам!
У меня дела идут в одну сторону, на север. Все мысли, вся деятельность направлены только на это. Сказать, что все идет нормально, по плану, нельзя. Очень уж много всякого рода подводных камней и течений, много сложностей, поэтому на сегодня трудно загадывать, каким образом все завершится, но уверенность у нас есть твердая в благополучном исходе этого «предприятия».
Вот сегодня 15.1.89 г., то есть остался ровно месяц, а кажется, что желанная цель бесконечно далека.
Наконец-то решилась моя дальнейшая судьба. Я уже назначен командующим войсками Киевского военного округа. Это, конечно, очень высокая должность и доверие мне, поскольку назначение с армии на округ (минуя звено заместителя ком. войсками округа) — это в истории единичные случаи. Я, конечно, горд и рад, но и представляю всю ответственность!
Кроме этого, меня выдвинули кандидатом в народные депутаты СССР по Совету Союза от г. Прилуки Черниговской обл., выдвинули заочно и единогласно.
Так что перемен у меня много.
Теперь главная задача благополучно завершить афганскую эпопею, но задача наисложнейшая. Я сам не представлял себе всей сложности (хоть вроде бы и опыт есть), а завтра в Москву и беседы с руководством страны и — в Киев (без отпуска).
Крепко всех целую и обнимаю.
Ваш Боря.
— После того как мы вывели войска из Афганистана, — вспоминает генерал армии В. И. Варенников, — какое-то время все шло нормально. Спустя несколько месяцев после вывода войск я туда прилетал, побывал в Кабуле, в других провинциях, в том числе в Кандагаре. Прилетал с одним помощником, больше никого не брал.
Когда я сказал Наджибулле, что хочу лететь в Кандагар, он сделал круглые глаза и очень меня отговаривал. Я все же полетел. Взял с собой главнокомандующего авиацией, чтобы нас не сбили. В Кабуле у меня старый приятель, губернатор генерал Гулюми, мы с ним вдвоем расхаживали по городу, причем я был в советской военной форме. С нами раскланивались, и никто не спешил нас убивать.
После вывода войск правительство Наджибуллы продержалось почти три года. Мы помогали техникой и всем необходимым. Затем Ельцин сказал, что помощь нужно прекратить — вот это и было настоящее предательство. Прекратили, и сразу все начало рушиться. Действительно, что могли сделать правительственные войска, если у них не было боеприпасов, техники и запчастей, горючего? Сами-то они всего этого не производили.
Наджибулла сложил свои полномочия. Хотел улететь из страны, но ему не дали. Гибель этого человека полностью на совести тогдашнего руководства, я имею в виду прежде всего Ельцина. Они предали союзников.
Надо честно признать, что мы не все сделали, прежде чем вывели свои войска. Была реальная возможность, и я предлагал провести равноценное сокращение военного участия.
Не только мы оказывали поддержку афганскому правительству. Противоположной стороне полномасштабную помощь оказывали многие страны, и в основном Пакистан и США.
На эту тему я беседовал с Шеварднадзе, он был тогда министром иностранных дел, и говорил ему, что наше правительство должно потребовать, чтобы Соединенные Штаты и Пакистан тоже прекратили или хотя бы сократили свое участие в гражданской войне.
У нас в Афганистане существовало 183 военных городка, а на территории Пакистана, нам точно известно, имелся 181 лагерь для подготовки моджахедов. Странно, но именно так пропорционально сложилось. Вполне можно было договориться, чтобы по ходу вывода войск мы покинули свои военные городки, а Пакистан расформировал бы эти базы для подготовки моджахедов. И за этим процессом должны были бы следить наблюдатели ООН.
Предложение мое было принято МИДом вроде бы даже с энтузиазмом. Но словесным одобрением и ограничились. Ничего не было сделано. Наблюдателей из ООН послали, но они следили только за нашим выходом. Я генерала, руководившего международными наблюдателями, спрашивал: почему вы не следите за Пакистаном? Он ответил, что их туда просто не пускают.
Состоялась у меня встреча и с секретарем ООН Кордовесом. С ним я эту проблему пропорционального взаимного сокращения обсуждал. И тоже было понимание. На практике же получилось так, что мы вывели войска, а Пакистан и американцы свое участие в конфликте только усилили. Результат не трудно предсказать.
Несчастий, которые пережил афганский народ, можно было избежать только в том случае, если параллельно уничтожалась бы и военная инфраструктура поддержки оппозиции, а также медресе, предназначенные для подготовки боевиков. Именно там были выращены талибы, которые принесли неисчислимые страдания народу Афганистана и были близки к тому, чтобы по завету Гульбеддина Хекматияра перенести священную войну на территорию советской Средней Азии.
Что касается американцев, то у них в этом конфликте имелись особые расчеты. Они были заинтересованы, чтобы советские войска максимально долго пребывали в Афганистане. Такое положение развязывало им руки и позволяло делать не только в Афганистане, но и во всем мире что угодно, пользуясь при этом поддержкой международного сообщества.
Как известно, Генеральный штаб последовательно выступал против ввода войск в Афганистан. Но когда приказ был отдан, мы его выполнили, потому что обязаны были это сделать.
Американцы постоянно следили за всеми передвижениями наших войск, предшествующими столь крупной операции. Они отслеживали ситуацию самыми разными средствами, в том числе и из космоса. Все видели и знали, но сидели тихо, как мышки, боясь неосторожным движением спугнуть нас. Им крайне необходимо было введение советских войск в Афганистан, прежде всего для того чтобы снять с себя весь негатив, связанный с их агрессией во Вьетнаме. Только после этого они могли развернуть мощную международную кампанию осуждения вторжения советских войск на территорию Афганистана и освободить себе руки для развертывания полномасштабной гражданской войны.
В Афганистане нами сделано немало ошибок, в том числе в социально-политическом плане. Насаждались, например, оргядра — так назывались органы власти на местах. Как это делалось?
Проводится боевая операция советских и афганских войск, очищается от мятежников какой-то район и в главном населенном пункте остается оргядро местной власти. Это представитель партии, органов КГБ, МВД Афганистана, администрация, охрана и небольшая группа войск. Понятно, что это абсолютно инородное тело для местных жителей. Они, до сего дня жившие в условиях общинно-родового строя, привыкли формировать свою власть из тех, кого они знают, кто всю жизнь находился рядом с ними.
Это наши предложили такую организацию власти на основе собственной традиции — присылать на периферию руководителей из центра. Наши престарелые мудрецы просто не учли, что Афганистан — это не Курская область, а горные племена — не забитые российские крестьяне. Ну а Бабрак Кармаль, вместо того чтобы от этого неумного предложения отказаться, наоборот, ухватился за него и только на этом стоял. Это совпадало с его желаниями внедрить во все провинции своих людей, ну а спокойствие пусть обеспечивают советские войска, для того их сюда и позвали.
В конце 1984 года меня послали в Афганистан вместо Соколова, который был назначен министром обороны. Первое, что я сделал, настоял на том, что необходимо менять политику. То немногое (из этих оргядер), что сумело хоть как-то выжить, следовало сохранить, но ничего нового больше не создавать. В руководство же на местах выдвигать тех людей, кого хотели видеть местные жители. Мое предложение было принято и оказало положительное влияние, особенно когда была объявлена политика национального примирения.
В то время я стал присматриваться к Ахмад-шаху Масуду. Его ни в коей мере нельзя было сравнить с какими-то другими полевыми командирами. Очень способный военачальник, политически грамотный и активный, он имел надежных информаторов в правительстве, в Генеральном штабе афганской армии. Всегда не хуже нас знал, что против него замышляется. В свое время маршал Соколов готовил операцию в Пандшере. Я тогда работал в Генштабе. И меня предупредили, что Ахмад-шаху наверняка известно, что против него готовится операция. Я позвонил Соколову и предупредил об этом. Соколов с обидой спросил: что, мол, вам там в Москве лучше известна обстановка, чем мне здесь на месте?
Что же в итоге получилось? Ахмад-шах во время проведения операции ушел из Пандшера, и весь массированный удар авиации и артиллерии пришелся по пустому месту. Когда войска захватили соответствующие районы, оказалось, что там нет ни живых, ни убитых, ни раненых. Предположили, что боевики ушли через снежные перевалы и ледники. Начали их преследовать, набегались по скалам и ледникам, как говорится, досыта. Оказалось, что боевики Ахмад-шаха по ночам выходили тайными тропами как раз в нашу сторону. Вот такой этот Ахмад-шах.
Надо признать, что он не только умел воевать, он заботился о народе. Строил жилье, дороги, мечети, образованием занимался. Торговал с Индией. Горными тропами на ишаках вывозили лазурит, который там очень ценится.
Я видел в этом человеке очень перспективную фигуру. Считал, что нам нужно не отталкивать его, не делать еще большим врагом, а приблизить, потому что в перспективе нам придется с ним иметь дело. Так оно и получилось. Очень сожалею, что этот способный и полезный для своей родины человек погиб.
Б. В. Громов:
— Вывод 140-тысячной группировки советских войск из Афганистана представлялся делом весьма трудным. Мы должны были уйти из страны, где воевали почти десять лет, и не просто уйти, а достойно покинуть ее, не допуская потерь. Наша разведка докладывала, что моджахеды планируют массированные операции с целью превратить вывод советских войск в позорное отступление. Эти планы мы сумели сорвать.
Труднее всех было тем, кто уходил из Афганистана в числе последних, и самая, пожалуй, трудная задача пришлась на долю 350-го гвардейского парашютно-десантного полка: обеспечить безопасный выход последних колонн и самому уйти без потерь.
Приводим здесь воспоминания рядовых участников знаменитой операции. Офицеров того самого 350-го полка, который последним выходил из Афганистана. Из их слов становится ясно, что командование и рядовые были едины в стремлении к цели, хотя там, внизу, все выглядело несколько иначе, чем в штабах.
— Перед самым выводом у многих наших бойцов закончился срок службы, — вспоминает Иван Замотаев, бывший начштаба 350-го полка, — они подлежали увольнению в запас. Вместо них прибыло молодое необстрелянное пополнение. Но для того чтобы избежать потерь, командирам нужны были опытные бойцы. Мы обратились к нашим демобилизованным, каждого персонально спрашивали: «Можешь остаться, чтобы помочь всем выйти без потерь?» Не было ни одного отказа. Все остались!
А ведь каждый из них мог сказать: «Я свое отвоевал. Остался жив и не хочу больше рисковать». На самолет — и домой.
Во время выхода войск у меня была особая задача — я отвечал за боевое знамя полка. Я за него головой отвечал. Сшили специальный брезентовый чехол, в него упаковали знамя, я надел его на себя, как лифчик. В БТР, на котором я ехал, стояли ящики с взрывчаткой. На самый крайний случай. Если что — взрываю БТР и себя вместе со знаменем. Слава богу, обошлось.
На границе нас встречал оркестр, женщины бросались к машинам с фотографиями своих сыновей.
Потом нас загнали в огороженный колючей проволокой военный городок. Холодные палатки. Света нет. Все сырое. Как бездомных собак.
Да, родные военные чиновники встретили нас достойно, после этого мы сразу поняли, что вернулись домой.
Помню, механик-водитель, грязный, чумазый, в порванной тельняшке, только вылез из машины, ему от имени министра обороны: «На тебе, сынок, часы. Всё, ты уволен!»
Потом была встреча дома. Соседей позвали. И одна женщина спрашивает: «Ты что-нибудь ценное из Афганистана привез?» Мне это дико показалось. Я в дверь как кулаком врубил! Проломил эту дверь! И ответил этой бабе: «Я жизнь свою привез из Афганистана! Тебе этого мало?!»
— Моя рота прикрывала вывод войск на перекрестке в районе Балагана, — вспоминает Вадим Кудряшов, бывший командир 5-й роты 350-го полка. — В Балагане стояла афганская дивизия. Как только мы засобирались домой, в ней началось брожение. Афганцам хотелось отобрать у нас оружие. Задача мне ставилась такая: в случае, если афганцы на нас попрут, дать отпор.
После такой подготовки все мои мысли, конечно, были о том, как вывести роту домой без потерь. Решив обезопасить позицию, я лично наставил растяжек так, чтобы никто не подкрался, об этом я афганцев предупредил.
Ночью выпал снег. Я с радистом Ваней Миненко пошел посмотреть, как там мое «минное поле». Иду по глубокому снегу, солдат сзади. Поскользнулся на склоне, упал и чувствую, что у меня растяжка под задницей. Крикнул бойцу: «Ложись!»
Сижу практически на гранате и с жизнью прощаюсь. Мне казалось, целая вечность прошла, на самом деле — это Ваня Миненко потом рассказал — я мгновенно выхватил эту гранату из-под себя и бросил вниз, там она и рванула. Повезло!
Потом часто думал, что вот так глупо вместе с солдатом мог погибнуть в последний день перед выводом.
Как память об Афганистане, привез в Союз хвостовик реактивного снаряда, который разорвался на позиции моей роты. Эту железяку у меня потом для музея пионеры забрали.
— Больше всего мне на выводе запомнился перевал Саланг, — вспоминает Григорий Гурин, бывший комвзвода 350-го полка. — Мы попали в жуткую пургу. А тут еще ночь. Снег такой, что «Луна» не пробивала его в двух метрах («Луна» — очень мощный прожектор, который стоит на БМП-2). Командиру в таких случаях положено сидеть на броне. Продувало насквозь. Надел я теплую куртку, бронежилет, еще и защитный комплект сверху, и все равно зуб на зуб не попадал. Но в машину спрятаться нельзя — нужно контролировать движение. А что контролировать, если шли в пургу, да еще в кромешной темноте. Нервы на полном измоте. Вдруг машина начала вилять. Водитель, ефрейтор Рыбалко, заснул.
Справа стена, слева пропасть. Я кричу — боец не слышит. Пришлось вытащить из АКМ «магазин» и бросить его водителю в спину, только после этого он очнулся. Я, честно говоря, трухнул здорово в той ситуации. Хотя бывали на войне и случаи пострашнее.
Еще мне выход запомнился тем, что на самом перевале из гусеницы вдруг стал вылезать «палец» (стальной стержень, скрепляющий звенья гусеницы). А колонна идет, остановиться нельзя. Я зову бойца, беру кувалду, спрыгиваем на землю. Так мы бежали рядом с машиной и периодически колотили кувалдой по вылезающему «пальцу». До самой остановки. Не припомню, чтобы я когда-нибудь еще так уставал!
На подходе к границе Союза по радиостанции услышали переговоры таксистов на русском языке. Это было такое родное, такая радость! Мы сидели на броне и зачарованно слушали мирную жизнь.
Б. В. Громов:
— Очень жалею, что мне не довелось встретиться с маршалом Жуковым. Я внимательно изучал крупнейшие операции, проведенные этим величайшим полководцем современности, и в военном училище, академии Фрунзе и особенно в академии Генерального штаба. Он, конечно, очень интересовал меня и как личность.
В период Афганской войны я не раз обращался к его опыту и ставил его на свое место, стараясь понять, как бы он повел себя в предложенной ситуации. И хотя масштабы операций были, конечно, скромнее грандиозных сражений Великой Отечественной войны, находил много общего и полезного для себя в таком сопоставлении. Да, масштабы разные, но по напряженности и остроте эти события были близки.
Мне, как командующему крупной войсковой группировкой, бывало порой очень трудно. Казалось, нет ни сил, ни средств для решения возникших проблем. Тогда я представлял себе, в каком положении приходилось работать и воевать Георгию Константиновичу, и понимал, что мне не следует жалеть себя, по сравнению с ним наша жизнь много проще.
Жуков — это выдающийся военный талант, совмещенный с редкостной силой воли. Без этого сочетания не может быть великих побед.
Огромное значение в таланте этого полководца имела способность объективно анализировать ситуацию. Он умел быстро, как сейчас говорят, «въезжать» в обстановку, отбрасывая несущественное и оценивая важное. Это очень ценный дар, позволяющий разгадывать сокровенные замыслы противника, интеллектуально, как в шахматной партии, обыгрывать его задолго до того, как заговорят пушки.
Ко всему следует добавить незаурядный дар дипломата. Умение в сложнейшей словесной полемике со многими незаурядными людьми (а главное, с самим Сталиным, который, как дипломат, обыгрывал и Рузвельта, и Черчилля и далеко не всегда был согласен с Жуковым) доказать преимущество своих решений.
Могучая воля, объективный анализ, умение доказывать и убеждать — вот главные составляющие полководческого гения маршала Жукова.
Воля же, не подкрепленная высоким интеллектом, может быть очень опасна. Мы не раз уже встречались с проявлениями воли в исполнении дурных решений. Достаточно вспомнить последнюю кампанию по борьбе с алкоголизмом, от которой до сих пор очухаться не можем. Ну а Чечня — это и вовсе дурная воля, которая привела к величайшему преступлению нашего времени и невосполнимым жертвам, которые Россия и по сей день продолжает нести.
Афганистан стал для меня определяющим этапом жизни. Главное, что я там понял, — залог успеха в любом деле — это организация. Своевременные и успешные действия войск невозможны без правильной и четкой работы штаба.
Еще при первом командующем 40-й армией, генерале Тухаринове, было заведено регулярно проводить утренние совещания. Мы сохранили эту традицию. Совещание начиналось в семь часов утра с доклада начальника разведки. Исходя из полученной информации, анализировалась обстановка и ставились задачи.
Непродолжительные утренние совещания требовали очень большого внимания и концентрации сил. Ежедневно возникало множество различных нюансов. Допустим, если советское командование начинало переговоры с руководителями моджахедов в каком-то районе, там сразу прекращались боевые действия, для чего необходимо было информировать министерство обороны Афганистана. Мы рекомендовали афганцам либо воздержаться от нанесения ударов, либо, наоборот, указывали места и просили нанести удар только силами афганской армии.
Цели операций ставились с таким расчетом, чтобы боевая задача была решена, и при этом не пострадали ни наши войска, ни мирные жители.
В заключение несколько слов обо всей афганской кампании. Ввод наших войск в Афганистан — политическая ошибка, что подтвердило время. Помогать Афганистану было необходимо, но не войсками, не прямым участием в военных действиях.
До сих пор иногда слышу, что Советский Союз потерпел военное поражение в Афганистане. Полная ерунда! Перед 40-й армией не ставили цель кого-то победить, она находилась там, чтобы содействовать решению политических задач. Мы делали все возможное для поддержки существующей власти, и делали это весьма эффективно. Жаль, что правящая в Афганистане элита не смогла полноценно использовать и закрепить то, что дали ей советские войска. Не будь руководители страны ослаблены нескончаемой борьбой за власть, Афганистан еще в середине восьмидесятых годов мог бы стать развивающимся демократическим государством.
Если бы советским войскам была поставлена задача победить, я ни на минуту не сомневаюсь в том, что такая задача была бы выполнена. Конечно, это стоило бы еще большей крови. Слава богу, что такую задачу никто не додумался поставить.
— Мне трудно рассказывать об этом человеке потому, что за много лет знакомства у меня выработалась по отношению к нему особенная глубокая симпатия, — вспоминает Борис Николаевич Пастухов, посол в Афганистане, заместитель министра иностранных дел. — Мужики редко объясняются друг другу в любви, но тут особый случай.
Громов — личность историческая.
Понимаю, что говорить такое о ныне живущем человеке — дело очень ответственное, но я нисколько не сомневаюсь, что это именно так. Борис Всеволодович Громов навсегда вошел в историю нашей страны как один из ее настоящих героев.
К сожалению, у нас было и есть много людей, претендующих на это высочайшее звание, но не по делам своим, а по тому, что о них нащелкало радио, газеты и телевидение. Это герои, сделанные прессой. Он же является истинным героем.
В самый первый раз я увидел его, когда он выводил 40-ю армию из Афганистана.
Я ведь и сам старый «афганец». Впервые приезжал туда еще в 1968–1969 годах, когда по поручению ЦК ВЛКСМ мы организовывали демократическое молодежное движение Афганистана. Конечно, я тогда и предположить не мог, что через десяток лет придется работать здесь послом.
Вывод войск, пожалуй, самое сильное и дорогое для меня афганское воспоминание.
Я думаю, что так поставить последний кадр, завершающий штрих почти десятилетней трагедии, мог только самый великий режиссер — сама жизнь.
Я и сейчас вижу этот сумасшедший мост. Строй тяжелых боевых машин, развернутые знамена, сияющие лица наших солдат, непривычно красивых, отдохнувших, подстриженных и побритых. Я видел, как они готовились к этому дню и часу в своем последнем лагере на берегу реки возле Мазари-Шарифа.
И, конечно, генерал Громов и его мальчик, его старший сын, Максим… Объятие отца и сына посередине моста…
Сколько лет прошло с тех пор! Сколько раз я вспоминаю о тех днях и рассказываю, а все же без волнения не получается даже думать об этом. Как и тогда, сжимает горло. Может, когда-нибудь появится великий режиссер или писатель, который сможет достойно передать будущим поколениям величие этого события в русской истории. И сердечную благодарность советских людей этому молодому еще тогда генералу за спасенных солдат, которых теперь уже точно смогут увидеть живыми их матери.
Во время вывода практически не было потерь. Только машина одна, кажется, сорвалась в пропасть с обледеневшего перевала Саланг. И это при сложнейшем движении огромного воинского контингента по охваченной войной стране!
Даже на обычных учениях или военных маневрах гибнет больше народа при любой, самой идеальной их организации. Так называемые неизбежные потери. А тут практически боевых потерь не случилось!
Я много раз ездил на броне и под броней по долгим дорогам Афганистана. Много раз проезжал через перевал Саланг. Это невообразимое зрелище! Сотни сожженных машин, лежащих по обе стороны дороги, на склонах ущелий и на дне пропастей. Череда придорожных знаков в память о погибших. Там много участков, где при въезде нам говорили — лежите и не высовывайте головы!
После всего этого еще труднее представить, как можно было организовать вывод почти 140-тысячной группировки войск и не потерять практически ни одного человека.
Ведь уходили не крадучись ночью. Уходили организованно, с гордо поднятой головой, достойно исполнив свой долг. Шли с развернутыми знаменами не только на последнем мосту, где снимали телевизионщики.
Позднее, работая в Афганистане послом, я возвращался в эти места с нашими большими военными. Однажды мы ездили туда с генералом Квашниным.
Самое интересное в поездке было то, что мы встречались с Ахмад-шахом Масудом. Происходило это в одном из уникальных мест Северного Афганистана. Я тогда работал первым заместителем министра иностранных дел.
В то время настал момент, когда Ахмад-шаха Масуда нужно было поддержать. Наступление талибов разворачивалось очень мощно, и северянам приходилось тяжело.
Ахмад-шах — наш бывший враг!
С Ахмад-шахом мы обсуждали положение на севере Афганистана, военные проблемы, возможности оказания помощи. Потом состоялся обед. Никаких рюмок на столе не было. Ахмад-шах в этом отношении никогда не нарушал норм Корана. Он жил очень скромно и истинно по-мусульмански.
Не так давно мы открывали выставку, посвященную 85-летию дипломатических отношений с Афганистаном. Афганистан стал первой страной, с которой у Советской России были установлены полномасштабные дипломатические отношения. Декрет подписывал Ленин.
На этой выставке присутствовал брат Ахмад-шаха. Очень похож! Но второго Ахмад-шаха нет и уже не будет. Такие люди в любой стране появляются очень редко.
Уникальный человек, и я понимаю, почему его называли «Лев Пандшера»! Его никто не смог одолеть!
Уже после переговоров у меня появилась возможность просто с ним поговорить. Совершенно новое ощущение. Я, как поется в песнях наших ветеранов — афганских бардов, до сих пор видел этих людей только через прорезь прицела. Теперь война уже не разделяла нас, и можно было разговаривать о простых и мирных вещах. Мне кажется, что вряд ли кто-нибудь еще может рассказать о том, что он вот так просто сидел и говорил с Ахмад-шахом о жизни и вместе с ним вспоминал о прошлом.
Если подумать, то особых оснований для задушевных бесед и не было. С басмачами, ушедшими во время Гражданской войны на территорию Афганистана, мы разбирались до 1953 года. Потом недолгое время мирного, даже дружественного сосуществования — и ожесточенная, почти десятилетняя война.
Тот давний разговор с Ахмад-шахом кажется особенным еще и по тому интересу, который ясно чувствовался с обеих сторон. Проявлялся он не только в официально уважительном тоне по отношению к высоким представителям соседней страны, генералу армии Квашнину и первому заместителю министра иностранных дел Пастухову, но в большей степени в искреннем уважении к тем, кто еще недавно стоял по ту сторону фронта и смотрел на мир Ахмад-шаха Масуда сквозь прорезь прицела. И особенно к генералу Борису Громову, о котором Ахмад-шах подробно расспрашивал, как бы удовлетворяя свое давнее любопытство.
Действительно, это было мощное и достойное противостояние: Ахмад-шах Масуд и Борис Громов. Воинские таланты и масштаб личностей этих людей достойны друг друга. Интерес и уважение «Льва Пандшера» к Борису Громову безусловно распространялись сейчас и на нас. Ахмад-шаха интересовала страна, которая рождала таких военачальников, как бывший командующий 40-й армией.
Может показаться удивительным, но уже на этой встрече, когда после вывода войск прошло не так много времени, те самые моджахеды, которые непримиримо дрались с нами, вспомнили довоенное словечко — шурави (друг) и кричали нам, улыбаясь.
Им, конечно, стало намного хуже жить после того, как советские войска ушли. Ведь наши солдаты не только стреляли, но и очень многое построили и создали в этой стране.
После ухода Ограниченного контингента гражданская война вспыхнула с утроенной яростью и в итоге привела к нашествию талибов, которых по варварству и жестокости нельзя сравнить даже с ордами Чингисхана.
Во все время своего визита я отлично чувствовал: с нами рядом как бы присутствовал дух Бориса Громова, который сумел сберечь не только жизни своих солдат, но и множества афганцев. Они понимали это.
Тогда уже было известно, что в плане вывода войск, предложенном Громову из Центра, рекомендовалось проведение предварительной авиационной и артиллерийской обработки территорий, через которые будет выводиться армия. То есть по обеим сторонам дорог на 30–40 километров должна быть оставлена безжизненная пустыня. После этого следовало выходить (убегать) быстро, пока афганцы не успели очухаться.
По военно-техническим возможностям 40-й армии проведение такой жуткой акции было вполне возможно. И если бы Громов был просто исполнительным генералом и не пошел своим путем, заменив массированные обстрелы и ковровые бомбардировки дипломатией, то к сотням тысяч погибших афганцев прибавились бы еще десятки тысяч. Но и к четырнадцати тысячам наших убитых, я думаю, пришлось бы приписать немало. Афганцы всегда умели мстить. И уж, конечно, никто теперь не крикнул бы нам — шурави!
Чтобы организовать этот бескровный выход, Громов провел бесчисленное количество встреч. Он говорил озлобленным людям: «Мы уходим. Вы, конечно, можете стрелять нам вслед и многих убить. Но и я обещаю вам, что те места, откуда будут стрелять, превратятся в пустыню. Подумайте о будущем страны и о сохранении жизни своих людей».
Не знаю, что ответили бы моджахеды другому генералу и стали бы они вообще с кем-то другим разговаривать. Но к Громову было особенное отношение.
Он был Великим врагом, и его уважали, ему верили!
Моджахеды сражались непримиримо. Бойцы Ахмад-шаха Масуда дрались яростно, но по-рыцарски. Каким образом возникли эти особые отношения, мне неизвестно, но возникли они именно на основе взаимного уважения, которое негласно существовало между двумя этими большими военачальниками. И я думаю, что обе эти очень крупные личности, безусловно, во многом формировали друг друга. Они были достойными врагами. Тут вполне можно сказать: «Скажи мне, кто твой враг, и я скажу тебе, кто ты».
В декабре 1999 года в газете «Московский комсомолец» было опубликовано обращение Громова к ветеранам Афганской войны, из которого становится понятно, что взгляд генерала на это историческое событие не изменился.
«Двадцать лет назад советские войска вошли в Афганистан. Никто из нас тогда не мог предположить, что это решение руководства СССР положило начало войне, которая длилась более девяти лет.
Сейчас, по прошествии двух десятилетий, мы понимаем, что участие Вооруженных Сил в решении проблем Афганистана было крупной политической ошибкой.
Нашей вины в этом нет. Мы честно выполнили свой долг! Непреходящая наша боль — почти четырнадцать тысяч погибших однополчан. Светлая им память. В наших сердцах и душах они будут жить всегда.
На нас, прошедших дорогами Афганистана, лежит особая ответственность. Хорошо зная цену войны и мира, жизни и смерти, мы обязаны заботиться о семьях тех, кто не вернулся с войны, у кого она забрала близких людей. А еще — сделать все, чтобы подобное не повторилось.
Главный урок, который преподнесла та война, заключается в том, что межнациональные, религиозные, политические противоречия невозможно решить силой оружия. Его игнорирование дорого обходится России.
Дорогие друзья!
Горжусь тем, что принадлежу к нашему «афганскому» братству. Честь и достоинство — для нас понятия святые. Так было, так есть и будет всегда.
Президент Всероссийского общественного движения ветеранов локальных войн и военных конфликтов «Боевое братство».
Герой Советского Союза, генерал-полковник Б. Громов».
Афганистан стал для Громова самым важным и определяющим периодом жизни. Опыт, полученный там, пригодился. Особенно он был полезен и эффективен в трудные времена. Это касается не только армии, военный опыт прекрасно работает и в условиях гражданской жизни. Штабной принцип работы, когда над выработкой решения трудится коллектив единомышленников, а власть и возможности концентрируются в одних руках, позволяет оперативно вырабатывать необходимые решения, своевременно перебрасывать силы на нужное направление, решать как оперативные, так и стратегические задачи.
