Две версии истории

Американская версия истории «холодной войны» — это рассказ об американских идеях демократии западного типа, спасенных от советской угрозы тоталитарного коммунизма. Ученые и политики разошлись во мнениях относительно методов реакции на советскую угрозу, правда, они редко ставят под сомнения свои фундаментальные посылки, касающиеся истории и свободы1. Поэтому не стоит удивляться тому, что в США многие толкуют окончание «холодной войны» как победу дискурса западной свободы. Празднуя то, что Збигнев Бжезинский назвал «грандиозным провалом» Советского Союза2, американский дискурс основан на предположении о победном шествии свободы по всему миру, не встречающем сильного сопротивления. Когда же Фрэнсис Фукуяма выдвинул смелое обобщение этих оптимистических настроений и в известном фрагменте своей статьи заявил, что «то, чему мы, вероятно, свидетели, — не просто конец холодной войны… но конец истории как таковой»3, он хотел возвестить исчезновение альтернативы хорошо известной идеи свободы или об «универсализации западной либеральной демократии как окончательной формы правления»4.

Однако в России история «холодной войны» — это история борьбы за суверенитет и независимость, а не история триумфа западного либерализма. Для многих россиян речь идет об истории борьбы за свободу от колонизации России Западом, сохранении важных характеристик суверенной государственности. В мире, где мощными силами являются неоколониализм и культурный империализм, идея свободы как независимости продолжает обладать сильной привлекательностью во всем мире и остается эффективной альтернативой концепции либеральной демократии. Много веков назад русские сформулировали повествование о независимости, успешно отражая вторжения захватчиков, от Наполеона до Гитлера. Разгром нацизма был важным для советской власти, поскольку эта победа легитимировала притязания советской власти на продолжение свободы как независимости. Нежелание Запада признавать важность данного легитимирующего мифа в виде коммунистической идеологии стала главной причиной «холодной войны»5. Коммунисты, подобно политикам и идеологам Запада, спорили о методах, но не о более серьезных, фундаментальных посылках, определявших их борьбу.

Сказанное помогает понять, почему россияне никогда не могли согласиться с западной интерпретацией окончания «холодной войны». Россияне считают, что в американской версии истории «холодной войны» нет признания способности России отстаивать свою свободу от экспансионистских посягательств крупных держав. Многие россияне также рассматривают «холодную войну» как необходимый акт защиты от политики Запада. Для россиян важно и то, что хотя СССР и оккупировал Восточную Европу, но праздновал не эту оккупацию, а победу в Великой Отечественной войне6. Россия официально признала свою «моральную ответственность» за вторжения в Венгрию и Чехословакию и принесла извинения за эти вторжения7. Возможно, Россия готова полностью признать оккупацию Восточной Европы после Второй мировой войны, но такой шаг будет сделан только в контексте признания взаимной ответственности СССР и Запада за «холодную войну». Для россиян оскорбительно, что на западных празднованиях Дня победы над Германией игнорируют решающий вклад, внесенный в эту победу советской армией, хотя, как писал один историк, никто из союзников по антигитлеровской коалиции «не заплатил за победу дороже, чем Советский Союз. На каждого погибшего рядового Райана пришлось сорок погибших рядовых Иванов»8. По словам другого российского публициста, победа над нацистской Германией является «единственной неоспоримой основой национального мифа»9.

 

К взаимоприемлемой версии истории

Если США и Россия намереваются заложить основы будущего партнерства, необходимо навести мост между двумя версиями истории. Во-первых, важно признать трудность достижения общего понимания концепции свободы и согласиться с тем, что она способна иметь у разных народов неоднозначные смыслы. Стремление к свободе может быть всеобщим, но социальное содержание этого понятия является продуктом истории конкретных стран, местных условий и обстоятельств. Например, в американской версии демократии роль выборов изначально приуменьшена, а избирают, намеренно ориентируясь на заслуги и достоинства, то есть действует меритократический принцип. Под воздействием Великой депрессии в американскую концепцию демократии был интегрирован сильный элемент эгалитаризма и борьбы с бедностью, а ассоциировать демократию с выборами и плюралистическими институтами стали только во времена «холодной войны» и не без ее влияния10.

Во-вторых, крайне важно признать взаимную ответственность двух стран за недопонимание, которое и привело к «холодной войне». Не оскорбляющая национальные представления о прошлом версия истории признает, что обе стороны мыслили категориями расширения территорий, необходимого для защиты их понимания безопасности. Если СССР хотел создать буферную зону для предотвращения будущей агрессии со стороны Германии, то американцы верили в восстановление Европейского континента в соответствии с их представлениями о безопасности и демократии. Взаимное недоверие лидеров двух стран друг к другу усугубляло ситуацию и все больше затрудняло предотвращение полномасштабной политической конфронтации. Лидеры Запада относились с подозрением к Сталину, в свою очередь, движимому представлением об алчности Запада и его предательских отступлений от сомнительного Версальского договора, что проявилось в мюнхенском умиротворении Гитлера. Организация мира после Второй мировой войны, разработанная Великобританией, Советским Союзом и США, оказалась недостаточной для устранения этих серьезных сомнений, существовавших на самом глубоком уровне. Кроме того, большинство государств Восточной Европы, созданных по Версальскому договору, не были ни свободными, ни демократическими и сотрудничали с нацистской Германией, поддерживая ее расистскую и экспансионистскую политику. Система безопасности, существовавшая в Европе после Первой мировой войны, не работала должным образом, и ее реформирование было всего лишь вопросом времени.

В-третьих, если взаимоприемлемой интерпретации истории суждено появиться, надо признать, что окончание «холодной войны» стало результатом взаимовыгодных переговоров11. Без серии переговоров и без лидерства Михаила Горбачева, Рональда Рейгана и Джорджа Буша, преданных делу окончания «холодной войны», эта война продолжалась бы еще долго. То, что Горбачев утратил контроль над реформами в СССР, следует рассматривать отдельно от достижений его внешней политики, а не как доказательство правильности интерпретации событий, выдвигаемой американскими гегемонистами. Согласно данной теории, США проявили великодушие, пощадили Россию, «избавили ее от «унижения тотального поражения и милостиво разрешили России по-прежнему играть роль великой державы, несмотря на сокращение российской экономики и упадок ее военной мощи»12. На самом деле в «холодной войне» никто не одержал победы в результате военного или политического давления. Если угодно, и американцев, и русских можно назвать проигравшими в «холодной войне», поскольку в процессе конфронтации они создали то, что Гэри Харт назвал «одномерным, плоским пониманием безопасности времен «холодной войны», сводящимся к военной защите от ракетного удара и устрашению противника от нанесения такого удара»13. Подобное понимание безопасности следует противопоставить его более сложному определению14. Для того чтобы договориться о лучшем окончании «холодной войны» и попытаться нащупать взаимно непротиворечивую концепцию защиты национальных интересов США и России, понадобится новое поколение преданных этому делу лидеров.

 

«Мы победили в холодной войне»: Россия как держава, потерпевшая поражение

Поскольку надежды Горбачева повести мир к уничтожению ядерного оружия и укрепить ООН не реализовались15, дискурс американской гегемонии усилился. Хотя Варшавский договор и исчез, но организация НАТО сохранилась, что позволяет многим претендовать на победу в «холодной войне». Постсоветская Россия возникла как «больной человек» Евразии, и для России это обстоятельство имело суровые внутренние последствия, служащие подтверждением триумфа американских элит. Именно в таком контексте Джордж У. Буш в своем обращении 1992 года «О положении страны» заявил, что США «одержали победу» в «холодной войне». Данное заявление легитимировало уже сильный политический дискурс, вывело его на высший уровень. Все же такие слова для Буша стали скорее политической речью, произнесенной в предвыборный сезон, тогда как для Билла Клинтона они были политическим планом действий. Риторику победителей на самом деле закрепила администрация Клинтона, проводившая аналогии между Россией и потерпевшими поражение во Второй мировой войне Германией и Японией. «Мы — страна-победитель, они потерпели поражение и потому должны умолять США и подчиняться США», — писал Стивен Коэн, считающий подобное мышление «страшной ошибкой». Коэн продолжил: «Но на самом деле этой победы не было, без Горбачева «холодная война» не закончилась бы, так что Россия заслуживает такого же уважения, какого заслуживают США»16.

Пускай Россия внесла решающий вклад в окончание «холодной войны», к правительству новой России все равно стали относиться как к властям страны, потерпевшей поражение и обойденной помощью вроде плана Маршалла. Российские руководители ожидали получить от стран Запада пакет значительной финансовой помощи, особенно потому, что президент Борис Ельцин и его министр иностранных дел Андрей Козырев обязались превратить Россию в державу Запада. От России же ожидали следования американским рекомендациям в плане политических и экономических преобразований и внешней политики, но все программы западной помощи способствовали по большей части поощрению разрушения прежней экономической системы. Вместо того чтобы создать институты социальной защиты населения и утвердить господство права в процессе структурной трансформации, США предпочли построить отношения с узкой и коррумпированной правящей элитой17. Спонсированная Западом стратегия реформ не способствовала успешному развитию. Исходим, помимо прочего, из цифр, отражающих бегство капиталов из России в 1992–1993 годах. По объему этот поток превысил размеры финансовой помощи Запада. Согласно данным официальной российской статистики, общий объем бегства капиталов из России за этот период составил 182 млрд долларов, а объем иностранной помощи — 174 млрд долларов18. Так называемые российские реформаторы отлично понимали положение дел, но не могли сказать «нет» «помощи», приходящей с Запада.

Параллельно ограниченной экономической поддержки, предоставляемой российским властям, администрация Клинтона проводила политику сдерживания России в вопросах безопасности. Во-первых, произошло расширение НАТО, которое даже либерально мыслящий Козырев считал «инерционным продолжением политики, направленной на сдерживание России»19. В России многие восприняли решение о расширении НАТО как попытку заполнить возникший вакуум безопасности за счет слабости России. Ответственность за неадекватную политику по отношению к России ложится в первую очередь на США как на самого могущественного члена НАТО, хотя лидеры европейских стран тоже внесли свой вклад, изолируя Россию в вопросах безопасности. Озабоченные недостаточным уровнем демократии в России и тем, как Россия ведет войну в Чечне, европейские лидеры препятствовали движению России к интеграции в западноевропейские институты. Россия стремилась к этому соглашению, однако «Общая стратегия Европейского Союза в отношении России», тщательно разработанный документ с формулировкой принципов отношений ЕС с Россией, ставивший интеграцию России в структуры ЕС в зависимость от прогресса в построении демократических и рыночных институтов, был принят только в июне 1999 года.

В конце 1993 года ориентирующаяся на Запад коалиция в России стояла на грани развала. Российские руководители продолжали настаивать на том, что наилучшим вариантом для США остается стратегическое партнерство с Россией, поскольку такое партнерство является «исторической возможностью содействия формированию в России демократического, открытого государства и трансформации нестабильного, постконфронтационного мира в стабильный и демократический мир»20. Вскоре Козырев в опубликованной в The New York Times статье должен был предупредить о «развевающихся на вашингтонском ветре новых шовинистических знаменах». «В эти дни сумятицы, — сетовал Козырев, — нас не поняли и не поддержали естественные друзья и союзники на Западе… Оказалось, что некоторые политики на Западе, в Вашингтоне и других столицах видят в России не равного, а младшего партнера. По их мнению, «хороший русский» — всегда последователь, но никогда не лидер»21.

 

Страхи лобби перед возрождением России

Кое-кто из людей, о которых говорил Козырев, стремился сохранить Россию в состоянии замешательства и унижения, окончательно лишить ее способности к возрождению былого статуса великой державы. На Западе многие помнят свой страх перед «красной угрозой», рассматривая при этом Россию как варварскую страну.

В первой половине 90-х годов лобби выступало против появлявшихся на Западе программ взаимодействия с Россией и оказания ей помощи, сколь угодно ограниченной, в различных аспектах преобразований. Збигнев Бжезинский, бывший советник президента Джимми Картера по национальной безопасности, одним из первых поставил под сомнение допустимость проведения политики «идеалистического оптимизма». Причинами сомнений Бжезинского были российская коррупция и все еще сильные империалистические инстинкты России22. Пока НАТО расширялось на восток, в «империалистических намерениях» на бывшем советском пространстве обвиняли Россию. Затем Бжезинский стал выступать за установление американского контроля над всей Евразией, поскольку в Евразии находится большая часть мировых ресурсов и поскольку все «прежние претенденты на мировое господство были выходцами из Евразии»23. Утвердить американский контроль над Евразией предполагали путем усиления независимости нерусских государств, укрепления связей с Китаем и деятельности, направленной на децентрализацию российского государства. Предупреждая возможные возражения со стороны согласных на партнерские отношения с Россией, Бжезинский открыто заявил о том, что «если придется делать выбор между укрупненной евро-атлантической системой и улучшением отношений с Россией, первой задаче следует отдать наиболее высокий приоритет»24.

Бжезинский сыграл также ключевую роль в убеждении президента Клинтона и многих представителей американского истеблишмента форсировать расширение НАТО, несмотря на противодействие России. В союзе с советником по национальной безопасности Тони Лейком Бжезинский старался удовлетворить новые чаяния правительств стран Восточной Европы и построить сеть сторонников расширения НАТО на восток25. Консервативные обозреватели вроде Уильяма Сафира из The New York Times помогали Бжезинскому в провозглашении обоснования и причины расширения НАТО за счет новых членов. Сафир настойчиво проводил довод об «окне возможностей», подавляя им оппонентов. «Мы должны расширить союз, предоставив членство в нем Польше, Венгрии, Чехии, государствам Балтии и, наконец, Украине», поскольку «Россия, в сущности, авторитарна и по привычке и склонности стремится к экспансии», — утверждал Сафир. Это нужно сделать сейчас, пока «Россия слаба и всецело занята собственным выживанием, а не позднее, когда такой ход станет нестерпимой для сверхдержавы провокацией»27.

Ричард Пайпс развивал тезис об «авторитарной по сути и традиционно экспансионистской России» в исторической перспективе. В статье, опубликованной в журнале Foreign Affairs, Пайпс напомнил читателям о «тяжком бремени истории» России, неспособной «раз и навсегда порвать с советским прошлым»28. Пайпс настаивал на том, что проблема выходит за пределы даже советского прошлого, поскольку россиянам «надо преодолеть не только наследие коммунизма, но и наследие царизма, а также православной церкви (верного партнера царизма), веками внушавшей подданным неуважение к праву, подчинение сильной, действующей по произволу власти и враждебности к Западу»29. Затем Пайпс повторял тезисы Бжезинского о склонности России использовать имеющиеся у нее ресурсы и военную мощь в империалистическом духе, а завершал свои рассуждения предупреждением о том, что в России не стоит видеть потенциального союзника. Россия все еще может превратиться во врага, писал историк, «если управляющие судьбой России люди, эксплуатируя политическую неопытность и глубоко укоренившиеся предрассудки российского народа, снова устремятся к славе, на которую они пока не имеют права»30.

 

Вторая «холодная война»: Россия как исторический союзник

Когда Владимира Путина избрали президентом России, антироссийская риторика продолжилась и усилилась. Республиканцы — члены лобби решили эксплуатировать возможности, предоставленные президентской компанией 2000 года, для того чтобы осудить внешнюю политику администрации Клинтона и наброситься на Россию как на «самую опасную клептократию в мире»31. В развернутых и масштабных дебатах о том, потеряна ли Россия для Запада, другие участники возложили вину за потерю России исключительно на российский национальный характер. Так, Мэтью Бжезинский, племянник Збигнева Бжезинского, заявил о том, что «никто не терял Россию, кроме самих русских» с их рабской «славянской душой» и бандитским интриганством32.

Однако президент Джордж У. Буш смотрел на вещи иначе. Вскоре после 11 сентября Буш и его советники охарактеризовали Россию как «страну, совершающую внушающий надежды переход», и как «важного партнера в войне с терроризмом»33. Самым важным событием стало подписание Россией и США в мае 2002 года совместной декларации, где провозглашалась «качественно новая основа» американо-российских отношений и окончание эпохи, в течение которой две страны «рассматривали друг друга как врагов или как стратегические угрозы друг другу». «Мы — партнеры, и мы будем сотрудничать в продвижении стабильности, безопасности, экономической интеграции, совместно противодействовать глобальным угрозам и помогать в разрешении региональных конфликтов»34. Идеи, лежавшие в основе этой декларации, были равносильны второму прекращению «холодной войны». Даже если это новое мышление возникло в результате появления взаимной угрозы, а не выработки общих ценностей, оно стало сигналом того, что Россию признали равной. Такое новое видение нашло поддержку в американском обществе: 60 % американцев относились к России благосклонно, а 55 % считали, что в следующем десятилетии Россия будет играть важную роль в мире35. Уровень поддержки общественности существенно ограничил способность лобби действовать и продвигать антироссийские стереотипы. В условиях уверенно выходившей на первый план угрозы исламистского экстремизма лобби примерно до первой половины 2003 года не могло активно действовать с прежней эффективностью. Ситуация изменилась после того, как Россия отказалась поддержать действия США в Ираке.

 

Два произошедших в 2003 году события — отказ России поддерживать политику США в отношении Ирака и арест нефтяного магната Михаила Ходорковского — стали серьезным испытанием для администрации Буша. Возник соблазн трактовать неучастие России в ликвидации режима Саддама Хусейна так, как это делала предыдущая администрация, то есть в качестве отклонения от определенных Вашингтоном условий партнерства с Москвой. Столь же сложно было не считать лишение Ходорковского свободы прямым вызовом энергетическим интересам Америки. Поскольку провозглашенное американо-российское партнерство еще не окрепло, лобби с успехом воспользовалось возникшей брешью и стало обвинять Россию в антизападных намерениях.

 

Раскол в политическом сообществе

Президент Буш и его советник по вопросам национальной безопасности Кондолиза Райс не считали, что действия России несовместимы с новой структурой американо-российских отношений. Дух понимания, необходимый для наведения мостов между позициями США и России по таким вопросам, как Ирак, нашел отражение в заявлении Райс о том, что США следует «наказать Францию, игнорировать Германию и простить Россию». Буш и Райс воздерживались и от оценок ареста Ходорковского. Райс поначалу склонялась к узкой концепции интересов США36, но после 11 сентября 2001 года не видела альтернативы сотрудничеству с Россией в противодействии усиливающимся террористическим угрозам. Жестко защищая интересы США, Райс считала важным и партнерство с Россией. Президент Буш также давал понять, что не ожидает от России точного копирования порядков США. Даже возникшие впоследствии глубокие разногласия с Москвой по вопросам Украины, Грузии, Каспийской низменности, Ирана, Косово и противоракетной обороны не побудили Буша и Райс рассматривать американо-российские отношения как новую «холодную войну». По словам Буша, «отношения с Россией сложны, но это важные отношения, которые надо сохранять и поддерживать»37. Райс придерживалась схожего мнения: «Американо-российские отношения можно называть по-разному, но только не непримиримой враждой», и отказывалась «разбрасываться такими понятиями, как «новая холодная война»»38.

Однако вице-президент Дик Чейни рассматривал политику России и ее разногласия с Белым домом в качестве угрозы интересам США. В интерпретации Чейни Россия стала возрождать систему авторитаризма и использовать энергетические ресурсы в качестве инструмента запугивания и империализма39. Чейни, опытный боец «холодной войны», предпочитал рассматривать Россию как потенциальную угрозу и фактически отстаивать новую стратегию изоляции России. Такой конфронтационный подход США уже приняли в отношении Ирака и теперь испытывали его по отношению к России. Действительно, многие ярые сторонники войны в Ираке вроде Джо Либермана, сенатора-демократа от штата Коннектикут, Джона Маккейна, сенатора-республиканца от штата Аризона, и заместителя министра обороны Пола Вулфовица отличались жесткой позицией по вопросам России. После попыток Кремля повлиять на результаты выборов на Украине идея конфронтации с Россией ради защиты демократических ценностей в регионе получила популярность и у неоконсервативных, и у неолиберальных идеологов и нашла выражение в разнообразных публикациях и политических акциях.

Представители вашингтонского истеблишмента, стремящиеся использовать символы «холодной войны» для достижения политических целей, таких как завоевание большей заметности или оправдание проводимой политики, способствуют возвращению настроений времен «холодной войны». Например, Хиллари Клинтон, сенатор-демократ от штата Нью-Йорк, внесла в конгресс законопроект об учреждении Медали холодной войны для награждения ветеранов-военных, служивших во время «холодной войны». Речь Клинтон в сенате изобиловала такими выражениями, как «наша победа в холодной войне» и способность «отразить угрозу, исходившую из-за железного занавеса»40. Другие примеры этого политического вектора — решение воздвигнуть в столице США Мемориал жертвам коммунизма, «Богиню демократии» и решение президента Буша выступить на церемонии открытия этого мемориала 12 июня 2007 года. Буш воспользовался данным событием и напомнил слушателям следующее: «Свобода драгоценна, и ее нельзя считать само собой разумеющейся; зло реально, и ему надо противостоять». Словно читая текст времен «холодной войны», Буш говорил о «жертвах имперского коммунизма, идеологии, уничтожившей, по оценкам, 100 миллионов невиновных мужчин, женщин и детей»41, но забыл даже упомянуть о жертвах империалистических войн, которые Запад вел от имени «свободного мира».

 

Лобби: война с Путиным, а не с террором

Лобби вывело пересмотр истории «холодной войны» на новый уровень, занявшись «согласованными усилиями, направленными на отчуждение России от Запада»42, как назвали данную ситуацию опытные наблюдатели вроде Стивена Коэна, Анатоля Ливена и Грэма Эллисона. Лобби начало демонстрировать «еще бóльшую антироссийскую направленность, чем та, что была характерна для политики США в отношении советской коммунистической России»43. Россия, возглавляемая Путиным, позиционировалась в качестве потерпевшей поражение, но продолжающей сопротивляться и не думающей о раскаянии стране, и этот образ настойчиво популяризировался. Разговоры о новой «холодной войне»44 со временем становились популярней, а мнение Буша и Райс оттеснили на периферию. Кроме того, Томас Грэм, главный советник Буша по России и сторонник партнерских отношений с Москвой, в январе 2007 года ушел в отставку.

Успех лобби отчасти был результатом его способности использовать принцип эластичных групп, действующих как самодостаточные команды, имеющие собственные программы действий и индивидуальные цели и при этом согласованно работающие по некоторым принципиальным вопросам. Одна из таких тем — отношение к Владимиру Путину как к врагу США. Различные группы, существующие в рамках лобби, требовали от России разных уступок: военные-«ястребы» хотели усиления американского контроля над энергетическими ресурсами России и над ее военной инфраструктурой; «ястребы»-либералы тосковали об относительно децентрализованной политической системе ельцинской поры; сторонники восточноевропейского национализма надеялись выжать из России финансовые компенсации. При всем разнообразии частных целей группы в своей критике Путина использовали риторику «холодной войны» и бичевали централизацию российского государства, усиление государственного контроля над энергетическими ресурсами России и наступательную внешнюю политику России. Группы лобби, подходя к России с разных сторон, сосредотачивали внимание на Путине и делали это в тоне, порой граничившим с истерическим.

Военные-«ястребы» предсказуемо сосредоточились на внешней политике Путина. Брюс П. Джексон, один из самых активных русофобов, в своих показаниях сенатскому комитету по международным отношениям описал воздействие политики России на постсоветском пространстве как «долгосрочную угрозу интересам Европы и США, стремящихся к стабилизации и демократизации этого региона»45. Говоря о «цветных революциях» в Грузии, в Украине и не приводя особых фактических доказательств в пользу своих утверждений, Джексон предъявил длинный список совершенных Россией грехов. В их числе — противодействие развитию демократических правительств в соседних с Россией странах, блокирование разрешения конфликтов, поддержание военной мощи, воспрепятствование развитию эффективных многосторонних институтов. Также к грехам отнесены взаимодействие с «военизированными и преступными группировками в других странах, в том числе в «политически мотивированных или вызванных преступными мотивами взрывах и убийствах вроде недавнего подрыва автомобиля в Гори, Грузия, и неоднократных покушений на жизнь Виктора Ющенко» и манипулирование ценами на энергоносители и энергию. Джексон отказался обсуждать интересы России на постсоветском пространстве, но заявил, что действия Путина «больше мотивированы злым романтизмом, нежели рациональными расчетами, связанными с национальными интересами», и что США «имеют дело не с благожелательной автократией, а с бандитской властью, вульгарной и привыкшей к насилию»46.

В ноябре 2006 года один из членов редакционной коллегии газеты The Wall Street Journal привел поставки российского оружия в Венесуэлу и противодействие попыткам США ввести санкции в отношении Ирана и Северной Кореи в качестве свидетельств того, что внешняя политика России стала «открыто, иногда беспричинно враждебной по отношению к США». Этот же человек писал: «Наступило время начать думать о Владимире Путине как о враге США»47. В другой редакционной статье та же газета обрушилась на Путина с критикой. По мнению газеты, Владимир Путин своими действиями внутри России и за рубежом сделал больше всех других руководителей для того, чтобы «предчувствия возвращения времен холодной войны оправдались». Возлагая вину за это прямо на Путина, газета далее рекомендовала Западу «пробудиться и осознать нарастающую угрозу», поскольку в случае России США «впервые после победы в холодной войне сталкиваются с моделями, которые хуже всех прежних»48.

«Ястребы»-либералы трудятся над осуждением прошлого России, где не было ни демократии, ни прав человека. Стивен Сестанович, бывший советник президента Клинтона, заявлял, что хотя Россия время от времени обвиняет США в применении двойных стандартов в войне с терроризмом, Путин не жертва, а приобретатель выгод от двойных стандартов. Вашингтон не проявил достаточной твердости в осуждении нарушений прав человека, совершенных Путиным в Чечне и при вмешательстве в дела суверенных государств, в прошлом входивших в СССР49. Вместе с другими либеральными учеными мужами Сестанович считает, что причины усиливающихся разногласий между Россией и США в мировых делах связаны с недостатком демократии в России. «Меньшая открытость России… увеличивает потенциальный ущерб для США и их союзников от новых глобальных угроз», — писала газета The Washington Post50. Исходный тезис о том, что демократии проводят сходную внешнюю политику, общепризнан либеральными идеологами. Впрочем, между странами Запада есть глубокие разногласия по ряду вопросов внешней политики: война в Ираке, конфликт на Ближнем Востоке или «мультилатерализм» и роль международных институтов. Вместо принятия другого, широкого взгляда на государственное строительство «ястребы»-либералы ожидают, что Россия быстро станет демократией западного типа и будет следовать в фарватере внешней политики США. «Ястребам»-либералам помогают сторонники радикальной вестернизации России. Например, на ежегодном Гарвардском симпозиуме по России, состоявшемся в 2006 году, Андрей Илларионов, бывший советник Путина, представил Россию как опасный режим, стремящийся централизовать власть и бросить вызов Западу. Николай Злобин из Центра оборонной информации сетовал на отсутствие ясности в американо-российских отношениях. По его мнению, хотя Россия и потерпела поражение, но после «холодной войны» ее никогда должным образом не разоружили, и в этом основная причина конфликта51.

Кроме того, сторонники восточноевропейского национализма привлекают внимание общественности и политических кругов к проблемам этнического национализма в России. Обвиняя Путина в спонсировании и эксплуатации этнических фобий52, они пренебрегают сложными корнями этнического насилия и формирования российской идентичности. Некоторые из этих предпосылок схожи с первопричинами этнического национализма в западноевропейских странах и связаны с массовой иммиграцией из мусульманских республик, а другие причины коренятся в нищете и идеологическом вакууме, возникшем после падения коммунизма. Критики России отказываются также от анализа вопросов этнической дискриминации, которой подвергаются русские в восточноевропейских государствах вроде Латвии и Эстонии.

Несмотря на разногласия, все входящие в лобби группы изображают Путина человеком, умышленно провоцирующим новую «холодную войну», и сходятся во мнении о необходимости разработать жесткий ответ России. Отчасти такая реакция на политику России апеллирует к разуму, поскольку мобилизация на защиту в условиях «холодной войны» представляется логичной. Однако призывы к противодействию России рассчитаны также на провоцирование эмоциональной реакции со стороны России, ведомой гневом и разочарованием. По-видимому, эта провокация и является главной причиной последовательного использования лобби оскорбительной риторики. Лобби сравнивает президента России с фашистом, средневековым царем, Сталиным, Гитлером, Милошевичем, Муссолини, Пиночетом или Франко53 и обвиняет Путина в убийствах его политических противников54. К умышленно провокационным выражениям наподобие «убитая демократия», «бандитизм» и «хищническая политика»55 прибегают, чтобы вызвать непропорциональную реакцию со стороны России. Подобное логичное сопротивление затем используют для подтверждения выдвигаемых лобби обвинений, а они, возможно, приведут Белый дом к необходимости жестко реагировать на действия России.

По мнению лобби, жесткая реакция Белого дома должна предусматривать исключение России из западных институтов и ее моральную, политическую и экономическую изоляцию. Например, после того как Россия выступила против американского вторжения в Ирак и российские власти в 2003 году арестовали Ходорковского, советник Министерства обороны США Ричард Перл призвал исключить Россию из «Большой восьмерки». Перл заявил, что «ни одна из стран «Большой восьмерки» не позволяет себе подобных действий в отношении одного из своих ведущих бизнесменов»56. Сенатор-республиканец от штата Аризона Джон Маккейн и Джо Либерман, сенатор-демократ от штата Коннектикут также призвали президента Буша приостановить членство России в «Большой восьмерке» до тех пор, пока «правительство России не прекратит свое наступление на демократию и политическую свободу»57. Этот призыв получил поддержку членов лобби и их сторонников58. Другие законодатели выступили против вступления России во Всемирную торговую организацию и настаивали на сохранении поправки Джексона-Вэника к закону 1974 года о торговле, хотя освобождали от ее действия другие страны, например Украину. Сопредседатели Совета по международным отношениям, независимой рабочей группы, занимающейся изучением американской политики по отношению к России59, и бывшие кандидаты в вице-президенты Джон Эдвардс и Джек Кемп предупредили Россию о возможной политической и моральной изоляции: «Если сегодняшняя реальность российской политики сохранится… то возникнет серьезный риск того, что российское руководство за рубежом и в самой России будет восприниматься нелегитимным»60. Были и другие люди, требовавшие, чтобы США энергичней проводили политику интеграции государств вроде Украины и Грузии в орбиту Запада, а также удерживали западные компании и финансовые рынки Запада от инвестирования в российскую экономику61.

Хотя Россия — далеко не совершенное государство, в мире есть много нестабильных режимов и много стран, где нарушают права человека, однако американские ученые мужи не указывают на них. Например, членам лобби еще предстоит проявить такое же критическое отношение к многочисленным нарушениям прав человека в Пакистане, Афганистане и Израиле. Члены лобби едва замечают случаи убийства и заключения в тюрьму лидеров оппозиции в Грузии и Казахстане, но если громкое убийство происходит в России, они сразу же придают случившемуся первостепенное значение и незамедлительно, без каких-либо доказательств, связывают такое убийство с Кремлем. Сходным образом лобби обвиняет российское руководство в разжигании этнического насилия, не замечая возрождения антисемитизма и угнетения этнических групп в Европе или в других частях мира. Критики Кремля настаивают на блокировании инвестиционных потоков, идущих в Россию, но у них не возникает никаких проблем по поводу ведения бизнеса с Китаем, который является более закрытым обществом. Как отметил Стивен Коэн, во внешней политике, когда США вмешиваются в дела Грузии или Украины, Америка «продвигает демократию», а когда то же самое делает Кремль, это является «неоимпериализмом». Когда НАТО подходит к фактически окружает Россию, это — «борьба с терроризмом» и «защита новых государств», а когда Москва протестует против такого поведения Запада, она мыслит категориями «холодной войны»62. Другой проницательный наблюдатель назвал подобную политику «скорее продвижением враждебности, чем продвижением демократии»63.

Из этого следует, что в американском истеблишменте господствует представление о том, что Россия просто не заслуживает отношения к ней на равных. Гэри Харт так озаглавил свой комментарий к докладу Совета по международным отношениям: «Россия: движение в неверном направлении». Краткое его изложение вполне можно прочесть и так: «Плохое состояние американо-российских отношений является исключительно виной русских, отказывающихся проводить внутреннюю политику, соответствующую нашим требованиям. Нам следует судить русских по самым высоким стандартам, хотя мы отказываемся объяснить причину наших поступков»64. Причина, по которой Россию выделяют, напрашивается сама собой: возглавляемая президентом Путиным страна пытается проводить независимую внешнюю политику, продолжая внутренне отличаться от США. Гегемонистское мышление, стоявшее за американским вторжением в Ирак, раскрывается и в политике США по отношению к России. Действительно, есть признаки того, что лобби хотело возложить вину за Ирак на Россию65.

 

Лобби воспользовалось напряженными отношениями России с государствами Балтии и пыталось убедить Белый дом в необходимости проводить жесткую линию по отношению к Кремлю. Словно по прописям времен «холодной войны» лобби восстановило известный рассказ о героическом сопротивлении малых стран советской оккупации и игнорировало исторические условия соответствующего периода, превратив Россию в «априори виновную» страну, не способную или не желающую признать свою ответственность за «преступления прошлого». Лобби не вполне достигло своих целей, но нанесло значительный ущерб репутации России и будущему американо-российских отношений.

 

Американская поддержка государств Балтии

В государствах Балтии придерживаются определенного видения роли России в «холодной войне», и США оказывают поддержку этой точке зрения. Данный взгляд на Россию в полной мере проявился, когда Кремль пригласил лидеров шестидесяти других государств прибыть в Москву 9 мая 2005 года на празднование пятидесятой годовщины победы над нацизмом. Лидеры двух балтийских государств, Литвы и Эстонии, отказались приехать в Москву, так как считали окончание войны началом советской оккупации этих стран. Отделение победы над нацизмом и советской оккупации оказалось для малых стран Восточной Европы невозможным. Их лидеры настаивали на своей интерпретации истории, в соответствии с которой Россия не способна отказаться от своих «имперских амбиций». Дополнительное давление на Россию оказали и США, а президент Буш, совершавший в то время поездку по странам Восточной Европы, резко осудил советскую аннексию и оккупацию балтийских республик в результате Второй мировой войны. Когда Кремль обозначил несогласие с подобными оценками66, Дэниел Фрайд, помощник государственного секретаря по европейским и евразийским делам, выразил недовольство Россией, сообщив журналистам о «единственно подлинной и верной» американской версии истории Второй мировой войны и что русские «не любят вспоминать о том, что они делали с 1939 по 1941 год»67.

В конце апреля — начале мая 2007 года руководители Эстонии убрали из центра своей столицы, Таллина, монумент памяти о Второй мировой войне, бронзовую статую советского солдата и останки захороненных под этим монументом советских военнослужащих. Эстонские лидеры, несомненно, хотели продемонстрировать свое неприятие российской версии истории. Впрочем, у этой акции была и стратегическая цель, заключавшаяся не только в утверждении суверенитета Эстонии, но и в проведении нового фронта «холодной войны» в Европе и в создании очередного образа врага на Востоке. Слова премьер-министра Эстонии Андруса Ансипа о русских «пьяницах и мародерах», похороненных в братской могиле под монументом68, а также время переноса памятника (это событие произошло непосредственно перед празднованием Дня победы в России) продемонстрировало намерение максимально унизить Россию69. Решение о переносе памятника привело к вспышке уличных протестов в Таллине. В этих выступлениях участвовала русскоговорящая молодежь, причем демонстрации привели к гибели одного из участников протеста и к аресту примерно 1200 человек. При разгоне демонстраций эстонская полиция проявила необычайную жестокость70.

Нанося оскорбление гордости и национальной памяти России, Таллин надеялся спровоцировать непропорционально резкий ответ Москвы. Именно ответная реакция должна была убедить европейские страны, в частности Германию и Францию, в том, что Россия — ненадежный партнер. Бронзового Солдата убрали из центра Таллина всего за пару недель до намеченного саммита Россия — ЕС, запланированного в Самаре. Эстония считала, что изоляция России позволит торпедировать сближение России с Европой, поможет заблокировать строительство трубопровода из России в Германию в обход Эстонии и отвлечет внимание мировой общественности от дискриминации этнических русских в Эстонии. Подобную же стратегию превращения России в козла отпущения не без кратковременного успеха испробовали в Грузии, Польше71 и других странах.

Россия действительно не всегда хорошо соизмеряла силу своей реакции на такие выходки. В дополнение к протестам против решения эстонских властей, предупреждения о серьезных негативных последствиях этого шага и угроз введения санкций молодые русские активисты устроили осаду посольства Эстонии в Москве, мешали выходу посла Эстонии из посольства и запугивали сотрудников посольства, что вызвало критику со стороны должностных лиц НАТО и ЕС72. Россия, также обратившаяся к ЕС с просьбой отговорить Таллин от провокационных действий, обнаружила полнейшую солидарность европейских лидеров с Эстонией. Лидеры ЕС, подобно лидерам государств Балтии, исходили из, по выражению одного российского историка, «презумпции вины России», «символизировавшей образ советского солдата-агрессора, а не освободителя, не заслуживающего памятников в Европейском Союзе»73.

США тоже однозначно стали на сторону Эстонии. Белый дом не только пренебрег всеми просьбами России прекратить политизацию вопроса, но и подчеркнуто пригласил президента Эстонии Тоомаса Илвеса на встречу с президентом Джорджем Бушем в Вашингтоне, таким образом выдав Таллину «карт-бланш»74. Государственный секретарь Кондолиза Райс выразила поддержку Илвесу и осудила осаду эстонского посольства в Москве. 2 мая 2007 года сенат США принял резолюцию, осуждавшую протесты в Эстонии. В этом тексте перенос Бронзового Солдата назвали внутренним делом Эстонии. Заместитель государственного секретаря Николас Бёрнс в том же духе заметил, что суверенитет свободной Эстонии снова подвергается нападению, и правительство США уважает право Эстонии на принятие независимых решений75. Вместо попыток выступить в роли посредника в этом конфликте Вашингтон решил огульно поддержать одну и осудить другую сторону, пренебрегая несправедливом отношением к этническим русским в странах Балтии.

 

Упорное стремление лобби изолировать Россию

Лобби сыграло важную роль в формировании решения США поддержать государства Балтии и в подталкивании Белого дома к проведению антироссийской политики. В отношении лобби к России и странам Балтии в мелком масштабе проявилась идеология «холодной войны». Согласно этой концепции, Советский Союз не отличался от нацистской Германии или был хуже ее; Советский Союз никогда не освобождал страны Балтии, а лишь оккупировал эти страны; и, оккупировав малые страны, Россия лишила их исторической принадлежности к свободному миру. Например, Март Лаар, бывший премьер-министр Эстонии, на страницах The Wall Street Journal утверждал, что «нет разницы между отрицанием холокоста и отрицанием преступлений, совершенных советским коммунизмом», а в 1944 году Красная Армия освободила Таллин не от немецких войск, «которые почти ушли из города», а «от законного эстонского правительства»76. Сходным образом президент Эстонии Тоомас Илвес утверждал: «Нет никакой разницы между нацистами и коммунистами. И те и другие яростно сражались и подавляли эстонцев. Правда в том, что Красная Армия и НКВД «освободили» Эстонию так же, как до них это сделали вермахт и гестапо»77. Со времен «холодной войны» влиятельное течение в американских научных исследованиях исходит в общем и целом из тех же посылок и едва ли ставит неудобные для государств Балтии вопросы78.

Среди них могут быть и такие. Если Советский Союз ничем не отличался от Германии (или был даже хуже нее), то означает ли это, что странам Балтии лучше жилось при нацистском режиме? Быть может, Франция, Великобритания и США оказались не на той стороне истории, став союзниками СССР во Второй мировой войне? Если советские солдаты никогда не освобождали страны Балтии, а немецкие войска «почти ушли» из этих стран, то кто те тринадцать солдат, похороненных под Бронзовым Солдатом, и что делать с данными о тысячах советских военнослужащих, погибших, по этим свидетельствам, во время наступления в Прибалтике?79 Наконец, если государства Балтии лишили принадлежности к свободному миру, не следует ли нам задаться вопросом, на что походил в то время мир? Стоит ли обратить внимание, например, на существование в странах Балтии прогерманских авторитарных правительств80, причем другие «свободные нации», вроде Великобритании, не возражали против повторного включения государств Балтии в сферу господства России по пакту Молотова — Риббентропа?81 Следует ли вспоминать о том, что некоторые другие европейские страны, такие как Словакия, Венгрия, Румыния и Болгария, открыто поддерживали Гитлера или поначалу были удовлетворены совершенным им пересмотром границ, как, например, Польша, получившая по Мюнхенскому соглашению часть Чехословакии? Эти вопросы редко ставят, так как они бросают вызов русофобской, в сущности, интерпретации истории и подрывают доверие к ней.

Одностороннее мышление проявилось в нападках СМИ на Россию до и во время кризиса, вызванного переносом Бронзового Солдата. В этих претензиях отразилось убеждение в том, что интеграция стран Балтии в Запад значительно ускорится в случае эксплуатации мифа о российской угрозе. В издании Джеймстаунского фонда Eurasia Daily Monitor утверждалось, что «исторически евро-атлантическая интеграция происходит быстрее тогда, когда у Запада есть и центр притяжения, и важный образ «другого», и этого «другого» надо уравновесить»82. В СМИ, на конференциях, в показаниях политики и эксперты избрали три линии защиты интересов элит Балтии. Во-первых, они обрушились на Россию за то, что она уходит от обсуждения ответственности за свои «прежние преступления», а государства Балтии переводят свое недоумение в вопрос о финансовых компенсациях и территориальных уступках. Еще один критик России, поддерживавший решение Эстонии и Литвы не участвовать в праздновании Дня победы в Москве, писал: «В нежелании критически оценивать собственную историю кроется серьезная опасность». Упоминая о сталинизме, этот автор сожалел о том, что «катастрофические общественные методы, которые не были должным образом проанализированы и осуждены, вполне могут воспроизводиться»83. «Защищая советскую систему и все связанное с ней наследие, Кремль не желает соглашаться с недавней российской историей коммунистических преступлений и против народа самой России, и против народов соседних стран», — вторил автор другой статьи, опубликованной в Eurasia Daily Monitor в ответ на кризис в отношениях Эстонии и России84. Один из авторов газеты The Washington Post продолжил ту же тему, написав: «Проблема в том, что Россия никогда не признавала и не признает эту историю, и при Путине проявляет все меньшую и меньшую готовность сделать такое признание»85.

Какого рода осуждения преступлений коммунизма отстаивает лобби? Едва ли лобби добивается от российского руководства морального осуждения коммунизма. В конце концов, Россия сурово осудила сталинизм при Михаиле Горбачеве. В 1989 году Съезд народных депутатов СССР признал результаты работы специальной государственной комиссии по расследованию пакта Молотова — Риббентропа. Советский парламент осудил и денонсировал секретные протоколы, в соответствии с которыми были оккупированы страны Балтии. На самом-то деле лобби стремится к полномасштабному признанию поражения России, подобного тому, которое потерпела Германия во Второй мировой войне, с последующим проведением подобия Нюрнбергского процесса. Он мог бы завершиться тем, что Россию обязали бы выплатить финансовую компенсацию государствам Балтии и сделать им территориальные уступки. Как заметил один обозреватель, «пересмотр итогов Второй мировой войны и подготовку нового Нюрнбергского процесса над русскими готовят почти тридцать лет»86, но в первом десятилетии ХХI века элиты стран Балтии заговорили об этом открыто, конкретно высказавшись по вопросу суммы компенсации за оккупацию. Сумма, которую рассчитывают получить эти элиты, составляет от 24 до 100 млрд долларов87. Хотя многие государства Восточной Европы и Балтии сотрудничали с Гитлером, они предлагают осудить историческую роль России. Несмотря на то что европейские великие державы согласились с пактом Молотова — Риббентропа, а США способствовали упрочению послевоенного международного порядка как участник Ялтинской конференции, ответственность возлагают исключительно на Россию. Даже недружественно относящемуся к России журналу The Economist кажется очевидным, что если связанные с оккупацией претензии будут удовлетворены, это послужит «оправданию политики гражданства в Эстонии и Латвии» и «откроет путь вопросам финансовых компенсаций и территориальных претензий к России»88.

Во-вторых, лобби стремилось представить страны Балтии как лидеров демократического развития в регионе и противопоставить этот прогресс демократии упадку свободы в России и ее варварскому поведению89. Freedom House последовательно оценивает Эстонию и Латвию как «свободные» страны, такие же независимые, как США и другие развитые демократии, и дает самые высокие оценки существующих в Эстонии и Латвии систем пропорционального представительства и гражданских свобод90. Например, некоторые правозащитные организации выражают озабоченность обращением с этническими русскими, многим из которых отказывают в праве голоса. Многие этнические русские, живущие в Эстонии и Латвии, имеют крайне сомнительный статус лиц, «не имеющих гражданства» или «не граждан»91. Когда же Рене ван дер Линден, председатель Парламентской ассамблеи Совета Европы (ПАСЕ), призвал правительства стран Балтии обратить внимание на положение русскоязычного меньшинства, Eurasia Daily Monitor сразу же осудила его за то, что он «принимает линию антиэстонской пропаганды Москвы» и демонстрирует «неспособность главы организации, продвигающей демократию, потребовать от России Verangenheitsbewaeltung (осуждения своего тоталитарного прошлого)»92. Последнее указание сделано в качестве поддержки парламента Эстонии, разумеется, полученной отчасти благодаря изоляции крупного русского меньшинства. The New York Times сообщила: литовский Музей жертв геноцида применяет понятие «геноцид» только к тому, что «делали с народами Балтии русские, а не к тому, что творили в отношении евреев нацисты и их местные пособники». При этом они практически игнорируют «роль, которую играли в холокосте народы Балтии»93. Кроме того, некоторые должностные лица балтийских государств, такие как министр обороны Эстонии, выразили поддержку ветеранам СС как борцам за свободу94 и поощряли возрождение прогитлеровских настроений95.

В-третьих, лобби твердо поддерживало геополитические интересы государств Балтии, в том числе противодействие запланированной прокладке Северо-Европейского газопровода по дну Балтийского моря, в обход Эстонии, Латвии, Литвы и Польши. Русофобы писали о новом российско-германском энергетическом сотрудничестве как о поощрении экспансионизма России и об угрозе европейскому единству96. Лобби и правительства государств Балтии отстаивали альтернативный, наземный маршрут трубопровода как экономически более целесообразный97. Этот маршрут мог защищать интересы стран, через территорию которых проходил бы транзит газа, и служить интересам той части жителей Восточной Европы, что называли планируемый трубопровод «пактом Шрёдера-Путина» по аналогии с заключенным накануне Второй мировой войны пактом Молотова — Риббентропа98. Кроме того, лобби поддерживало призывы лидеров стран Балтии к ЕС и требовало «продемонстрировать максимальную силу» и дать «откровенный отпор систематическим нападкам со стороны России»99. Пол Гобл, ранее служивший в Государственном департаменте, в своем блоге высказал мнение о том, после кризиса, связанного с переносом Бронзового Солдата, у эстонских лидеров есть «значительное пространство для маневра», обеспеченное политическими разногласиями в российском истеблишменте100. Сенатор-республиканец от штата Индиана Ричард Лугар зашел еще дальше, призвав расширить содержание определяющей оборонные обязательства пятой статьи Североатлантического договора на вопросы энергетической безопасности от угроз российского манипулирования энергией101. Потом речь Лугара одобрительно цитировали действующие чиновники Государственного департамента США.

Однако рассматривать ценности и интересы государств Балтии и Восточной Европы как полностью совместимые с ценностями и интересами США было бы слишком самонадеянно. В интересы США вряд ли входит превращение Америки в защитницу геополитических интересов стран Балтии за счет отношений самой Америки с Россией. Вместо участия в политических или энергетических спорах на стороне государств Балтии США было бы благоразумно поощрить примирение России с государствами Восточной Европы и готовиться к выполнению роли посредника в разрешении конфликтов между Россией и этими государствами. Интересы и ценности Америки не предписывают оказывать неограниченную поддержку режимам, ограничивающим права и свободы человека и имеющим сомнительную историю обращения с меньшинствами103. Кроме всего прочего, интересы и ценности Америки несовместимы с попытками пересмотреть оценки Второй мировой войны, но в данном случае американские власти больше сочувствуют сражавшимся на стороне Гитлера104.