я вглядываюсь в темноту во мне, она трещит, расходится в каньоны. исследует души своей районы мой глаз, уже насытившись извне. щель между двух миров, как бесконечность, совсем неясно где-то проступает, и пустота объемностью зияет, определяя, что такое вечность. здесь прорастает лес, я в нем гулял, грибы, шиповник, красным земляника, любовь там не нашел, но потерял, любовь звалась, я помню, Вероника одно лицо сменяется другим, я, кажется, кого-то даже знаю, зло сотворенное свое припоминаю с намерением, как водится, благим. я внешнего для сходства не прошу, колодец вечности все за меня решает, он сам мне что-то мысленно вещает, а я автоматически пишу. вот появляется надгробная полынь, на Соловки раскалывая сердце. течет народ, свои и иноверцы, рекой составов в дальний Сахалин. то тут, то там вздымаются огни, картина ширится, уже дымят заводы, колонны маршируют, и они идут стирать с лица земли народы. и проступает весь двадцатый век первоосновой нынешней скрижали, где так звучало гордо Человек, и где его весь век с землей мешали. я вижу, как темнеет небосвод, последний праведник, отдав свои одежды, заходит в микву, он вернет собой, как прежде, земле обратно грех людской и пот. и он до дна доходит с головой, проточных рек вода снимает кожу, его несет течением, и все же, на берег выпадет он нагой. и тенью независимой за ним жена его выходит из пучины, и взглядом, обнимающим своим, показывает все первопричины. расширенный до крайности зрачок, он привлечен печалью гробовою и человечеством, заполнившим собою крутящийся космический волчок.