Нет, все-таки хорошо, что меня сюда занесло! Вам, жителям планеты Земля, трудно даже представить, какой бесконечный восторг обуял тут меня! Первое время я хохотал, как помешанный, сотрясая ауру вокруг в радиусе нескольких сот километров. И сотрясание то, обернулось для вас потрясением немалым.
Помните, смерч «Святая Клеопатра» (по местному — «Санта Клео») по побережью пронесся, разметав все вокруг, ломая деревья, как спички, перевертывая машины и срывая крыши с домов? Так вот, — это моя работа!
Странное местечко, конечно, не привычное… Но, скажите, у кого из вас, снующих туда-сюда в поисках утех, по твердому грунту, есть такая возможность, — предаваться своему любимому ремеслу, ни о чем при этом не беспокоясь. Да еще — в абсолютном покое.
А? То-то…
А ремесло мое простое: услышать потаенный смысл звуков, сложить из звуков слово, из слов — фразу… А потом уже, напитавшись этим богатством, озвучить то, что роится в душе…
А в душе у меня смерчи роятся, ураганы беснуются и легкие ветерки шевелят чьи-то кудри и лобзают плоть. Так что ждите новых потрясений… Не исключено — с летальным исходом.
Есть, правда, и здесь свои издержки… Я говорю про то странное местечко, куда меня занесло. Но, согласитесь, не бывает так, что бы все идеально. Конечно, я всего еще не знаю. Ходят слухи, например, что где-то, в иных ипостасях (там, где разум земной не способен внедриться и охватить) находится абсолютно уже идеальное место, типа — Рай. И там, типа, блаженство беспрецедентное!
Один залетный гастролер, по виду бомж натуральный, мне тут расписывал:
— Прикинь, павлины в саду гуляют чинно, ну! Журчанье ручья слух услаждает. Осетрина в пруду икру черную мечет — хоть ложкой ешь… Жрачки разной по деревьям развешено — ни в жисть не сожрать! Девы нагие перед носом попами крутят, но тебя это ни к чему не обязывает. Так, «подай-принеси», краля заморская… Пиво безалкогольное — хоть залейся… И никто в том саду не прячется. Ни один Змей-проныра, ни мент искуситель — спокуха, короче, как под землей у теплотрассы!
— Ну, и где тут кайф… где, собственно, идея? — спрашиваю.
А он посмотрел на меня с сожалением, как на тронутого…
— Ну ты забурел… — выдохнул, с каким-то даже испугом, сигарету стрельнул и растворился.
Такие дела.
Но, во-первых — подобным сомнительным личностям я бы не стал доверять; во-вторых — кто ж меня в этот самый Рай запустит, с таким-то позорным мировоззрением? И, наконец, главное — а оно мне надо?
Мне и так хорошо. Даже слишком! Состояние такое, будто у тебя постоянная эрекция — только в духовном аспекте. Причинного места, как и никакой другой плоти, тут быть не может, а ощущения все остались, да еще на планетарном уровне, то есть, на несколько порядков выше, чем там, у вас, в пустыне мрачной… на твердом грунте. Представляете, какой творческий подъем, переходящий в экстаз, я здесь испытываю!
Одно только меня здесь раздражает — облака. Вот уж изобретение, будь оно неладно! Прямо скажем, — не божье. Понимаете, укачивает меня… некая зыбкость ощущается… ненадежность, аморфность даже — тошнота подступает, словно в качку от «морской болезни»… Может с непривычки?
Однако и здесь не обошлось без советчиков.
— Ты, — говорят, — только не задумывайся не о чем… кайфуй и покачивайся, покачивайся и кайфуй… Тогда обретешь Высшую Полифонию.
— Чего?
Я вгляделся в глубины, вижу — кто-то мерцает. Три грации, лет, эдак, за сорок… Мать моя, прости господи, мне только таких экстравагантных советчиц здесь не хватало!
— Высшая Полифония, — проговорила одна Грация назидательно, словно она Лобачевский, а я двоечник в школе для умственно отсталых детей — это Астральный Логос, разложенный на субстанцию неизменных цифр.
— Чего-чего?
— Ты хоть слышал, несчастный! что Вселенная расширяется, — проговорила вторая Грация, словно она царь Соломон, а я инфузория в первозданном бульоне доисторических времен, — а ты, соответственно, разряжаешься, как индивидуум. Как разрядишься окончательно — сольешься в астральном блаженстве. Логос же неизменных цифр даст тебе смысл всего сущего.
— Не понял…
Мне ничего уже не ответили. Однако в глубинах Вселенной произошли подвижки, плавно переросшие в борьбу за власть. Грации заклубились, фонтанируя излишками биополя, Логос обдал пространство леденящим жаром, а неизменные цифры пригвоздили меня, словно святого Себастьяна, стрелы. В воздухе запахло серой…
— Так он, новенький! — вздыбились тетки и заструились все разом ко мне. — От него землей еще пахнет! Давайте его защекочем, девочки! до полной метаморфозы…
Но тут вмешался Ягодка. Он применил новейшие разработки в области лазерного мега-луча. Грации засквозили, безобразно вибрируя — и аннигилировали в глубинах мирозданья.
— И куда ты их?
— В небытие.
— Круто.
— А ты что хотел? — возмутился Ягодка. — Если бы эти твари принялись тебя щекотать, то ты трансформировался бы в одну из них. Не исключена возможность, что тогда, обретя их вероломные наклонности, вновь зародился бы на земле…
— Я бы не отказался.
— Ты зародился бы на земле мелкой вздорной бабенкой, начисто лишенной моральных устоев, — пояснил Ягодка.
— Ничего себе — Высшая Полифония…
— Это у них сленг такой, — объяснил Ягодка, — типа фени… Тут много таких, так что будь осторожен. Эти тетки, все как одна, на земле были старыми девами. Вот теперь и расплачиваются за стервозность характера и презрение к вашему брату.
— Справедливо.
Вообще-то, прозвище Ягодка дал ему я. Полностью оно звучит так: Не Их Поля Ягодка. Оказывается, этот сорванец, решивший поиграть со мной в прятки во время пресс-конференции и постоянно смущающий меня своими ироническими комментариями, оказался никто иной, как мой персональный Ангел-хранитель. Большой мой приятель еще по земным делам. Я уже докладывал вам его характеристики. Это не ангел — чума! — самолет истребитель, типа «МИГ», с вертикальным взлетом, две скорости звука; на вооружении ракеты: «Воздух — земля» и «Воздух — воздух», а также применяются новые разработки в области лазерных мега-лучей. Имеются так же наработки в — святая святых! — полярных Альфа излучений. Шустрый, короче, не углядишь… Он и устроил мне досрочное освобождение и столь высокую трибуну выхлопотал.
Вот и теперь меня спас от столь позорного перерождения!
Так вот, он мне сообщил недавно, что тут много разных заповедных местечек имеется. На любой вкус. В любой плоскости и любом измерении. Разнообразие, короче, непостижимое! Полетаешь, мол, сам всё увидишь. А облака это так… на первое время. «Не могу же я тебя, — говорит, — в натуре, такого еще „земного“ и „неостывшего“ в Высшие Сферы ввести… У нас тут строго».
— Карантин, что ль?
— А ты как хотел!
— Да нет… я что… как скажешь, приятель…
— Вот и сиди тут, пока не остыл, и вещай… с самой высокой трибуны! Ты же всю жизнь ею бредил… — сказал Ягодка и пробурчал под нос, — благо слушателей не будет…
Не, ну, вы слышали, а?
— Эй! любезнейший… О какой такой трибуне я бредил? повтори! — но его уж и след простыл… (две скорости звука — это вам не шуточки!) Был — и нету!
А я остался в совершенном одиночестве, на каком-то дурацком облачке.
«Это что ли, твоя трибуна? — продолжал возмущаться я. — Нахал! И почему это слушателей не будет?»
Лично мне всегда казалось, что СЛОВО, если оно правдиво и исходит из самого сердца, никогда не канет в небытие и где-нибудь отзовется… в какой-нибудь одинокой душе…
Хотя, если он имел в виду тех малолеток с крылышками, тогда ладно… Этим божьим тварям ни к чему такие рассказы.
Но где, спрашивается, народ?
Где, собственно, человечество?
Где братья по разуму, где легионы душ? Их тут, по самым скромным подсчетам, должны быть — тьмы и тьмы… Куда они-то девались?
Вопросы, вопросы…
Впрочем, не мое дело знать!
А мое дело простое — отдаться всецело своему ремеслу. Построить Храм и вымостить дорогу к нему. Пусть не Храм пока — сараюшка… пусть не дорога — тропинка узкая. Но имя ему будет во все времена — Как-Было-На-Самом-Деле.
И на этом поставить точку.
Или раствориться многоточием…
И если мне отказано в слушателях сейчас, не беда — рано ли, поздно, к этому Храму потянутся паломники. Но эти паломники не потащатся через страны и пустыни безумной крикливой толпой и не бухнутся на колени перед алтарем, отбивая земные поклоны и, умоляя своего Бога спасти их заблудшие души. Нет…
Они войдут в свой Храм — спокойные и свободные — и, я надеюсь, вспомнят обо мне, но никто не произнесет ЧЬЕ-ТО имя всуе, и каждый паломник, расскажет свою историю. То, как было на самом деле.
Но пока — мой рассказ…
… в одиночестве, которого нет! Которого в принципе здесь быть не может, когда душа раскрылась к восприятию музыки…
А народ? Он всегда незримо присутствует. Пусть не явно — пусть своей энергетикой, своим душевным теплом. Мы давно слились в единое целое. Так что любое слово и мысль будут услышаны. Они живут внутри этого целого. Хотим мы этого или нет.
Так слушайте рассказ о последних днях стремительного падения, так и не смирившегося со своим положением, отвергнутого всеми существа. Человека, не пожелавшего принять условия игры и продолжавшего биться с призраками, отстаивая свое право на гибель.