Таксисты меня никогда не торопили. Я им хорошо платил. У нас с ними, вообще, было полное взаимопонимание — никто никого ни разу не кинул. Да и с девчонками отношения наладились.
Одна мне так и сказала:
— Вот ты — нормальный чувак.
Я почти загордился. Согласитесь, такой комплимент чего-нибудь стоит.
— Понимаешь, есть два вида козлов…
— Гораздо больше… я подсчитывал.
— Ладно… шутник. Я говорю за полных отморозков — бандюгов. Эти и накостылять могут и «геморрой» устроить…
— Как это?
— Ну, «геморрой» — это когда снимает один — приезжаешь, а там целая кодла.
— А другие?
— Эти, пожалуй, еще хуже… Трепетные такие… сучата!
А это как?
— А те, которые в душу лезут. Типа, как ты дошла до жизни такой. Вопросы слюнявые задают… Я ему тогда такие страсти рассказываю, такую лапшу на уши вешаю… Слушает, гаденыш, чуть не слезу пускает, а потом все одно — лезет.
— Интеллигенты — не упустил я свой шанс поквитаться с любимой прослойкой.
— Во-во. Они, кобели… А бывает наоборот… Приезжаешь к какому-нибудь старичку или дядьке солидному. А он в натуре жалеет: «Дочка… бедняжка моя… Посиди со мной просто, поговорим… Тоска у меня… ты знаешь, что такое тоска мужская, беспробудная? А пить один не умею». И денег даст, и не лапает, и накормит еще.
Глупо, конечно, было верить в сказочку про белого бычка-старичка… Однако! Неожиданная оказалась особа…
Попросила почитать стихи:
— Мне стихи одни сильно нравятся. Я прочту?
— Валяй, — сказал я.
Стихи я воспринимать умел. Вроде бы. Главное в стихе — музыкальная интонация. Мне казалось, что я ее улавливал… Мне вообще представлялось, что я большой знаток поэзии. И даже отметил про себя свое превосходство в развитии, типа, кто она и кто я. И потом, уже в превосходной форме прикинул, что же она — деревенская девчонка — может такого прочитать, любопытно, любопытно… конечно же, Есенин. Есенин — один из любимейших моих поэтов. Но так случилось, что кроме Есенина из классики они ничего не знают.
Читала она ужасно, но мне понравилось. То есть, разобрать что-то было невозможно, в смысле гласных и согласных — беда. Одно, пардон, пришепетывание. Однако она умудрилась уловить главное — ту самую мелодию стиха, — а это почти всё. Кого она читала — для меня тоже оставалась загадка.
— Кто это?
— Гумилев.
— Тот самый?
— А какие еще бывают?
Самое смешное — я даже не догадался, кто это? Вот тебе, бабушка, и большой знаток музыкальной интонации!
Стало понятно, почему ее подкармливают солидные старички…
Они мне никогда не врали.
В жизни, оказывается, всё очень просто устроено. Сам не врешь — и перед тобой человек раскрывается… и читает, порой, сокровенные строки…
Потребность высказаться у проститутки — повышенная, потому как в грехе живет. И знает об этом. Так что я иногда совмещал блядское ложе с исповедальней, то есть интим физический и духовный. Такой вот — прелюбодей священник в одном флаконе.
Одна из тех, с кем я подружился и вызывал постоянно, мне неожиданно сказала:
— Я с тобой душой отдыхаю.
Господи, да это же почти признание в любви! Я не знал, что на это ответить…
Звали ее Аленка.
Другим и смысла врать не было. Через два-три часа разбегались и вероятность увидеться вновь в этом бешеном городе такая же, как с таксистом. Некоторые, правда оставляли свой телефон… Но, все одно, наши короткие встречи и личные жизни, не имели точек соприкосновения.
Проститутки врут или когда на бабки клиента хотят выставить, или на жалость давят. (Что по сути одно и тоже). Леденящих душу историй у них заготовлена масса. Тысяча и одна ночь, а может и того круче. Некоторые истории действительно с кем-то из них происходили, некоторые существовали, как легенда. Своеобразный банк «ужастиков» для определенного контингента. Кстати, лоха они сердцем чуют и жалости к нему не жди. И обобрать могут, и кинуть… Профессия жестокая. Понятие милосердия, стыда, совести с их трудом несовместимы.
Это всё для семьи. У многих из них на содержании были дети, сестры, братья, матери.
— И что, твои не догадываются, каким ты промыслом здесь занимаешься?
Отвечали по разному. Некоторые говорили:
— Ты что! Я ж со стыда умру. Для них я на рынке торгую.
И ведь не врала — действительно на рынке торговала. Только товар на том рынке — специфический…
Некоторым было уже наплевать:
— А что делать? Надоело все. Как есть, так и есть.
Аленка же мне ответила с вызовом:
— Наших дур за бутылку водки свои пацаны дерут и триппером награждают, а мне приличные бабки платят, между прочим…
— А триппером не награждают?
— Свят, свят, свят…
Свою же историю она рассказала просто, без пафоса. Так обыденно, что я и не слушал вначале. Говорила она торопливо, нервно, немного заикаясь… Квартирка в Богородецке. Богородецк — поселок городского типа. Как я понял из ее рассказа — красивейшее место под Тулой. При этом — страшная дыра. Пацаны все на заработки кто куда подался. В основном в Москву. Остальные — пьют. Работать? Можно. На хлебозаводе за полторы штуки. А квартирка? Нормальная квартирка, однокомнатная. Брат с зоны откинется, — сливай воду. Пить будет с друзьями, пока опять не сядет.
— А родители?
— Отец умер, когда мне тринадцать было.
— А мать?
— Трое суток в лесополосе искала. Сама нашла.
— Что за лесополоса?
— За городом. Убили ее и там кинули. Менты и не чухнулись искать. Сама нашла. Да-а… Кому это нужно? Все знали, кто ее убил… Наши же пацаны и убили, а у них папаши крутые. Короче, все знали, да молчали. У кого бабки ломовые, тот и заказывает музыку.
— Откупились?
— А черт их там разберет… Ищут! Уже два года прошло. А здесь — нормально. Девчонки все наши — из Богородецка. «Мамочка» с нашей улицы. Никого тут силком не держат. Хочу — уеду, хочу — назад возвращусь.
Иногда я их провоцировал:
— А если дочь (сестра) твоя этим займется?
Тут все, без исключения, возмущались:
— Никогда! Я всё сделаю, чтобы она ни испытала этого кошмара!
«Ладно, ладно, — думал я, — какие речи волнительные… Будут они вас спрашивать. Скольких любимых дочурок потом сами мамаши обучали этому ремеслу.»
Плохо я о них думал.
Постепенно я что-то начинал понимать. Они мне даже начинали нравиться. Во всяком случае, та готовность, с которой они защищали своих — вызывала уважение. Тем более, что про любимых дочурок, которых сами мамаши обучали блядскому ремеслу — всего лишь очередная легенда. Зато было известно другое. Аленкина «мамочка» взяла на воспитание девочку — дочку непутевой подруги своей. К тому, что в семье уже был свой ребенок.
Так-то.
— А замуж за меня пойдешь?
— Пойду.
— С такими-то сучьими глазками…
Аленка оценивающим взглядом посмотрела в зеркало. Этакий выстрел из-под ресниц: «Хороша!».
— Между прочим, — рассеянно проговорила она — из проституток получаются самые верные жены.
Еще одна легенда, тиражируемая ими. Хотя, быть может, они сами в нее сильно верят. Можно себе представить, что творится в их душах, как они мечтают о нормальной семье… Однако было понятно и другое — это их жизнь — пусть циничная, грязная, но своя, переступить через которую не каждая способна. Оттуда практически возврата нет.
Хотя, кто эту чудную жизнь разберет… Тем более нашу, с которой в одночасье сорвали одежды. Жизнь стала прозрачна. Настолько прозрачной, что все увидели воочию человеческое нутро. Зрелище — не для слабонервных! Все семь смертных грехов стали обыденной прозой с криминальным сюжетом. И на этом чудовищном фоне, наши девочки оказались скорее жертвы, с поломанными судьбами, чем что-то иное…
Тут, очевидно, у каждой своя тропинка. Как сможешь — так и выбирайся. В одиночку, сама…
— А что мы с тобой делать будем?
— Трахаться, — обрадовалась Аленка.
— А назавтра?
— И завтра, и послезавтра… Всю жизнь!
— Ничего не выйдет!
— Почему это?
— Нам ни к кому привязываться нельзя. Я — художник в законе.
— Трепло ты, в законе…
Вообще-то, они напоминали семью и военное подразделение одновременно. Мать с двумя детьми. Те уроки делают, на компьютере играют. Всё, как у нормальных детей… Отец — сутенер, он же водитель Коля — абсолютно свой человек. Попросишь — за пивом отвезет… Не за деньги, чисто из мужской солидарности. Кстати, бывший клиент «мамочки» Тани. Так что женятся, бывает, и детей воспитывают…
Вторая половина — подразделение солдат — «девочки по вызову». Дисциплина чисто военная: постоянно поддерживать связь, в город без нужды не высовываться, за пьянку — штраф. В общем, не забалуешь.
— И как вы все там умещаетесь?
— Легко. Колька с Таней и детьми — у себя; мы — в своей комнате.
— Кровати в два яруса?
— Зачем? У нас большая комната.
— Шесть баб в четырех углах… Кошмар! Представляю, какая ругань стоит.
— Всяко бывает.
— И за какие блага такие жертвы? — продолжал я свое «интервью».
— В смысле?
— Сколько вам платят?
Сам-то я был из постоянных клиентов. Мне делали большие скидки за преданность «семье».
— У нас нормально — треть от того, что заработаем. В других конторах всё иначе. Поначалу вообще ничего — отрабатывают «прописку». Только кормят, одевают и обязательный макияж за счет заведения… Я тебе так скажу: «Попалась птичка, стой — не уйдешь из сети!» Везде драться надо. Будешь дура, — нагишом в Тмутаракань отправят, да еще «спасибо» каждому менту-бандиту скажешь. Я за криминал не говорю. Там дела особые. Ящик, небось, смотришь? А так… обычно… в лучшем случае, тоже треть… если не кинут… Плюс «субботники». От «субботников» практически никто не застрахован.
— Как карта ляжет — тем и быть крытым, — заключила Аленка весело.
— Главное, не паниковать, — рассказывала мне восемнадцатилетняя Анька. — Поймали меня тут двое козлов, в тачку затащили. Бандюги, менты — хрен их разберет — повадки у всех одинаковые. Пьяные — в дымину! Документы проверили — ага! Прописки нет — всё понятно. «Купи, — говорят, — нам, девонька, водки. Водяры хотим — словами не выразить!» А второй, что за рулем сидел, вдруг как заорет, не глядя в мою сторону: «До ломоты в суставах!!» А у меня денег нету. Обыскали — действительно нет… Деньги я в сапоги всегда прячу. Разозлились страшно, завезли за Дорогомиловский рынок. Там пустырь жуткий. Тара пустая, бочки, грязь… «Ну, — думаю, — приехали!» «Давай, — говорит один, — ее здесь замочим. Суку такую. Гробов вона скоко — на любой вкус. Тебе какой глянулся?» — и ржет. А я молчу — не дергаюсь. Главное — не паниковать. Так их и это разозлило, типа чего это она спокойная такая… Давай на тачке вензеля выделывать… Ночью, пьяные — прикинь!
Прикинул, не жизнь — гражданская война! Молодец Анька. Быть тебе пулеметчицей.
— Ну, и чем дело закончилось?
— А ничем. Жива, как видишь, здорова. Оттрахали, конечно, зато до дома довезли.
— «Я живой еще пока, но в конец издерганный…»
— Во-во!
Про «субботники» я слышал всякое. Среди ментов и бандитов в основном попадались самцы. А какой самец на халяву откажет себе в удовольствии. Но в «субботниках», оказывается, был и первоначальный ленинский смысл.
Одна молодая красотка мне рассказывала:
— Я не могу сейчас полноценно работать. Мне мент челюсть разбил. Понравилась я ему, понимаешь? А я сорвалась прямо из машины… Я бегаю хорошо… У меня первый разряд по плаванию. Только дура я дура… на ту же точку назавтра и притащилась. А он меня уже пас. Обиделся, короче… Челюсть разбил и забрал в отделение.
— Ну и…
Я думал, последует холодящая душу история про то, как ее всем отделением… Нет, оказывается.
— Ну и пахала там, как папа Карло, три дня. Окна мыла, форму стирала…
— А эти дела?
— Да… Чего он там может! Один разок пристроился, а другим никому не давал. Типа влюбился…
Даже москвички мне исповедовались… Только эти бы лучше помалкивали. От таких откровений веяло гнилым болотом…
— Меня муж к клиентам сам возит, — с какой-то почти гордостью сообщила мне одна половозрелая киска.
Я тогда еще не был знаком с «семьей», но понял, что в целях личной безопасности лучше вызывать девочек по телефону. Реклама у них была любопытная. Например, в газете «Знакомства» я прочитал: «Владею языком в совершенстве!»
— Что, кооператив организовали на пару?
— Мы на квартиру собираем.
Господин Куприн, помнится в вашей «Яме», этим занимались немки. Под присмотром жениха такая фрау на домик скопит — и замуж. Слышал, в Европе некоторые студентки так подрабатывают.
Времена, однако, меняются. И к нам стала проникать западная зараза — цивилизация.
Только из наших москвичек немки не получаются. Нет в русских шлюхах должной практичности, необходимой в этих делах. Лютует русская баба от такой любови в рассрочку. Что немцу с немкой — домик с садиком, русским — казенный дом да нары.
Вот и эта показала свой нежный оскал хищных зубок. Попросила позвонить другу.
— Мне по делу, можно? Буквально две минуты.
— Звони.
Говорила мадам прямо с блядского ложа. Обнаженная, раскрытая…. Текст я услышал еще обнаженней.
— Вася, он ваще обнаглел! Ну, да… мужик мой… Прикинь! Он меня за дуру держит… фуфло гонит… Машина на него записана… Прикинь! И бабки все у него! Ты его сделай, Вася. Пугани с пацанами. Так пугани, чтобы понял, кто — я и кто это дерьмо собачье. Он у меня, сука, ноги лизать будет!! Не поймет — сам знаешь чего делать… Да! Я сказала! А пацанов я не обижу, ты меня знаешь…
Я слегка обалдел. Ведь она своего подельника элементарно заказывала! Хоть детектив пиши. Криминальное чтиво. Правда, сюжетец довольно обкатанный и вонючий… И ведь не боится такие тексты трезвонить, словно меня в наличии нету.
Я встал и оделся.
— И это всё?
— Давай, одевайся и проваливай.
— Так еще эта… Он приедет за мной через час.
— Проваливай.
Надо бы ей пинка еще выписать. Впрочем, если быть до конца последовательным, то и мужика ее надо лечить, чтобы не зарабатывал своей половиной место под солнцем. Но такие не лечатся.
Да и какой из меня к черту лекарь?