Через сорок дней, как у них принято, разрешили мне покинуть мою «высокую трибуну». Прилетели ангелы с трубами и выстроились в две шеренги — справа и слева от меня, головы вскинули, крылами машут, синхронно так, четко, будто у известного поста номер раз — ритуал совершают. Трубы расчехлили еще накануне. А потом их босс, не самый верховный, естественно, а так, типа начальника ВОХРы дал команду: «Товсь!», что для них, обозначало: «Приготовились, ребята — бдите!» Тогда, все твари небесные трубы вскинули, — локотки отставили четко так, по уставу и этот же, товарищ, мелкий который, но босс, собакой бешенной, как заревет: «Пли-и-и-и!» — и все разом затрубили в трубы.

У-у-у-у-у!!

Очень хорошо получилось.

И тут, под это самое «У-у-у», врата небесные распахнулись, и из небытия повалил небожитель, числом немереным, обступили подножие «высокой трибуны» моей — ликуют, славословят.

— Это ОН! Самое великое и бессмысленное дитя природы! Он жаждал всего и ничего не хотел! Он знал все, но не ответил ни на один вопрос! Он верил в призрачность и сомневался в явном! Он не принял ТОТ мир! ЭТОТ мир он тоже не принял, — кричали мужчины и рвали на себе волосы.

— Он — душка! Ах, какой сахарный! Зацеловала бы всего! И съела! — кричали дамы, бились в истерике и хватали меня за ноги.

— Ты — царь! — кричали все вместе. — На трон его! Ты наше всё!!

И амуры подлетели, трепетные, как мотыльки, и толкались вокруг моей головы и пытались нацепить мне на темя какие-то жесткие сплетенные листья.

Господи, спаси, сохрани! Что за безумие, у райских врат, что за шиза в сферах небесных!

Тем временем, два пернатых постарше — бороды с проседью, по виду архангелы — я, впрочем, признал их: Мичурин с Циолковским, мои соратники, еще по земной жизни, (сколько же с ними выпито! — и тут, смотрю, при делах) под барабанную дробь, подлетели и сняли меня с моей «высокой трибуны». И усадили на трон. Не просто сняли и усадили — обставили все торжественно, по протоколу. Громогласное троекратное «Ура!» ангелы прокричали, залпы тяжелых орудий бабахнули, фейерверки в небе волчком закрутились!

Тут и началось!

Небожителей, как с цепи сорвало. Все лезут с поздравлениями: «С благополучным возвращением из мест, так сказать, не столь отдаленных… из мира безумия! — в родные пенаты… в наши пространства-с… Так сказать, с прикосновением к Вечности-с!». Всякие «охи» да «ахи», да «разрешите засвидетельствовать» и прочая глупость. В общем, елей льют литрами. Дальше, — еще хуже. Какому-то выскочке пришла в голову глупейшая мысль: представить меня лично каждому. Он мне сказал: «Так надо».

Кому надо? — я так и не понял…

Ну и потянулась змейка не званных гостей: тетки какие-то невразумительные, помятые мужички, с плохими манерами. «Я — восхищен!» не сказал даже Мичурин. Ладно…

А, главное, удрать — никакой возможности! По бокам всё те же — св. Мичурин со св. Циолковским во фрунт встали — при исполнении, типа. И молчат! Причем, молчат как-то подло — набычились и в глаза мне не смотрят.

Пришлось за портвейном послать — разговорились.

— Ты эта… не думай, здесь жить можно, — говорит Мичурин.

— В принципе, космогонично, — говорит Циолковский. — Баб только много, оттого суета.

Дальше распорядитель объявляет танцы. Ангельский оркестр запиликал какую-то фривольную ерунду. Все разбились по парам. Причем опять как-то не по-людски — шиворот на выворот: Ромео с Изольдой, Тристан Джульетту склеил, и у них полный ажур. Мастер — с Левшой, а Маргарита — с блохой. Билл Клинтон, однако — с небезызвестной персоной М. Л. в центре круга заморские кренделя выделывают — рок-н-ролл наяривают, с некоторой даже эротичной пикантностью. Вся королевская чета с принцессой Дианой во главе со стыда августейшие физиономии в веера прячут: по всему видно — не по вкусу пришлась им эта звездная парочка.

Амуры же — ну, как есть, дети малые — побаловаться решили: пробили сердце Биллу здоровенной стрелой, (не стрела, натурально — оглобля!) он тут же зарделся, как маков цвет — то в жар беднягу кидает, то в холод — пал на грудь Монике и слова вымолвить не может от переизбытка чувств и понимания безнадежности положения. Не простит его Моника! А Моника и рада тому: «Ха-ха-ха, — хохочет и кричит явно на публику, — попался, красавчик! Теперь я из тебя веревки вить буду! Макраме вязать. Вот такой вот узловатый и мало приглядный предмет, может, напомнит кое-кому о наших веселеньких проделках! Ха-ха-ха!!»

Я ему крикнул тогда, не со зла, просто желая подбодрить бедолагу: «Не робей, Билл, ощипи этой курице перья!». И еще подумал, что неплохо бы посоветовать Ягодке, отправить эту пустомелю и хохотушку к трем грациям — вибрировать подальше от этих мест.

Однако, про меня вдруг неожиданно позабыли. Все орут чего-то про свое, пляшут, тосты произносят, в углу разборки уже затеяли два каких-то жлоба… А я, как одинокий дубок качаюсь… не у дел. Только во вкус вошел, только стал примерять на себе царские, так сказать, одежды, только захотел им поведать нечто сильное, нечто идущее из глубин сердца, типа, как это мы, в космических высях, у самых, можно сказать, звезд, такие отважные ребята, соединяем свои бокалы… и что? Может здесь станция «Мир» где-то поблизости летает с нашими родными обормотами на борту! А тут… никто даже в мою сторону не повернулся, как бы меня уже и нет! Обидно…

Вина, правда, было много, «пей — не хочу». А я всегда хочу…

Ладно. Напился, стал выступать. Ору буквально всё подряд, раз такое дело… раз меня никто ни в грош не ставит! Ору всё, что за долгие годы в душе накипело: «Ягодка! — ору. — Тварь я дрожащая, или право имею? Отвечай злодей! Кто меня тут царем выставил!? Балаган развел, понимаешь, комедию ломал! Царь, царь… А где дворцовые интриги? Где яд в бокале? Гертруда в предсмертных судорогах… Офелия в пруду! Где моя гвардия? Где верный стальной конь? Скипетр и Держава! Крепости! Руины городов у моих стоп! Плененная княжна! Аннексия и контрибуция! Царь-пушка… На худой конец, саблю б, какую никакую прислал, засранец! Танец с саблями танцевать желаю! Ты ж меня знаешь: я весь порыв и стенание! Огнь и вихрь!»

Однако реакции — никакой…

«Ладно, — думаю, — черт с вами! Чем тут на чужом пиру пугалом быть — лучше свое похмелье отыскать попытаюсь. Тогда уж, глядишь и подходящая сабля, и одинокая княжна вся в огне и стенании сама найдется. Что? Некому березу заломати? Ха! Плохо вы нас, москвичей знаете! Еще поглядим… что у вас тут растет…»