Рука моя становилась все хуже. Пока пил — ничего не замечал. Бросил — тут и началось. Мало того, что в плече поселилась невыносимая боль, перестали сгибаться пальцы.
Хирург сказал, что такие ушибы лечатся долго. Потом могут быть рецидивы. Назначил уколы, физиотерапию, массаж. Прописал таблетки, мази. Руку, сказал, необходимо постоянно держать в тепле.
А где его взять-то тепло — не сказал.
Всё это не добавляло оптимизма. Все эти хождения по кабинетам, прозябание в очередях в коллективе пенсионерок — повергли меня в такое уныние, что в пору было завыть. Встать на четыре кости, поджать хвост, устремить свою морду к Создателю и выть, выть!..
Усилием воли я заставлял себя работать. Но мне кто-то перекрыл канал поставки идей, перерезал провода, связывающие меня с мировой библиотекой — кладезем знаний предельных и запредельных.
Кисть ползала по поверхности холста, оставляя следы моего душевного состояния. Безнадежное зрелище… Я всегда говорил — холст не обманешь. Это зеркало. Я смотрел в него — и ужасался.
Когда-то давно, на выставке, со мной произошел эпизод, врезавшийся глубоко в память. Ко мне подошла одна смиренная особа, из наших коллег — художница. Она меня знала, я ее — нет. Чего-то там побормотала, пошептала себе под нос, потом вдруг спрашивает прямо в лоб: «Юра, вы в Бога веруете?» — это она по поводу моей работы. Никакого святотатства на холсте не было. Просто — городской пейзаж. Но что-то в нем ее так пробрало!
Она-то на Бога видно запала капитально. Я замечал, что у некоторых теток, после наступления климакса, пробуждается религиозное сознание, которое порой приобретает гипертрофированные формы. Посты, платочки, многозначительный вид, смиренная улыбочка — довольно унылое зрелище. Но от ее вопроса потянуло такой затхлостью, таким повеяло разложением… так он мне показался, оскорбителен, что я не выдержал, — вспылил: «Как можно-с! Я сам, в некотором смысле — бог!» — и картинно захохотал. Она в ужасе отшатнулась.
Я и теперь обхожу стороной этих бесполых созданий.
Постоянно хотелось водки. Посещала такая фантазия: уйти в лес, выпить бутылку — и уснуть на снегу…
Но жизнь меня научила сопротивляться. Когда всё так запущено — самое время взлететь на вершину, оглядеть все вокруг, увидеть с тех высот себя — любимого — и посмеяться над бренностью мира.
Однако с полетами не получалось — слишком тяжел оказался любимый…
С Верой мы продолжали встречаться. Димку я избегал. И Вера понимала — лучше нам не пересекаться.
— Он сейчас другой стал. Переживает сильно. Раньше за каждой юбкой бегал. Что ты! Такой бабник. Мандавошками меня наградил. А на 8 марта сидела одна, как дура — ждала. Пришел датый, с бутылкой — даже цветочка не подарил.
— Вот и хорошо.
— Что ж тут хорошего?
— Может, наладится у вас. Ты же сама говоришь — другим стал.
— Наладится… Это он сейчас такой, пока ты со мной. Не будет тебя — всё закрутится по новой.
Потом неожиданно добавила:
— У меня на свете никого ближе нет. Только ты и Димка.
— А сын?
— Антошка — это совершенно другое.
Она улыбнулась.
— Он тебя вспоминал тут. Ты помнишь — обещал в зоопарк с ним сходить. Он — помнит.
— Схожу.
Я раздвоился. Всё существо мое негодовало: уходи! Не место тебе среди этих людей. Ты приносишь людям несчастье. Но сердце, мое глупое сердце, так жалобно скулило… умоляло меня: останься! Живи и не думай. Живи — и люби! В жизни так всего много, что достойно любви…
— Давай поженимся, — сказала Вера.
— Давай.
— Нет, ты серьезно — согласен?
— Согласен.
Я больше не хотел самоуглубленных исследований. Я запретил себе залезать в то болото. Что будет завтра, через неделю — плевать! Я просто очень боялся пустоты, поселившейся в моих углах. Мне даже подумалось: будем жить вчетвером. А что? Мне не хотелось умирать…
Пошли с Верой в детский сад — разведать, удастся ли, пристроить Антошку. Она сама разговаривала с заведующей. Когда мы вышли, сказала, что в принципе всё можно уладить. Главное, чтобы ты захотел, — добавила она, глядя мне прямо в глаза. Она вообще очень чувствовала меня, сейчас — особенно обостренно — смотрела прямо в меня и видела, что творится в душе.
О, опять этот, пугающий меня вопрос! Хочу ли я? Он преследовал меня всю жизнь! От него веяло обреченностью…
Хорошо, — говорил я себе, — черт с тобой, ничего не хоти! Но делай же что-нибудь, шевелись, выполняй долг перед жизнью! И опять вопрос: долг увести чужую жену с ребенком? оставить Антошку без отца? — поистине, заплел ты себе мозги, порождение Франкенштейна!
И тут мне Вера сообщила — у нас будут свои дети. Целых два!
УЗИ показало — у нас будет двойня.
— Ч-черт!
Передо мной распахнулись окна в небеса. Тысяча ясных окошек! Смотри же, смотри туда! Там все иначе…
— Ты не рад?
— Ты что! Это чудо какое-то… А кто?
— Пока невозможно определить — срок очень маленький. Но уже видно, что два.
— Класс!
— Ты не бойся, это — твое. Я, как с тобой стала жить, с Димкой ни разу не спала. Он не понимал ничего, психовал — я и рассказала ему про наши отношения. Ведь правильно?
— Ты молодец.
Кто это сейчас говорил? Кто это без тени смущения говорит так складно, так убежденно. Кто это у нас такой великодушный, простой… настоящий мужчина! Многодетный отец семейства решает насущные жизненные проблемы.
Кому и зачем я вру, на сей раз?
Но тут случилось то, что должно было случиться…
Мое последнее посещение хирурга — закопало все надежды на возрождение.
Все процедуры, что назначил мне хирург, не приносили почти никакого результата. Больше того — у меня поднялась температура. Всю ночь нестерпимо болела рука и голова.
Утром я вновь отправился в поликлинику.
Хирург был молод, нелеп и замотан жизнью. Еще в первое посещение я чувствовал: он не совсем понимает, что у меня с рукой.
— Ушиб, говорите?
— Да. Но сначала совсем не болело. Только через неделю резкая боль и онемение.
— Бывает, бывает…
— Может, обезболивающее?
— Конечно, конечно… Я дам направление. Процедурный кабинет — налево по коридору.
— Я знаю. Магниты?
— Да, физиотерапия — обязательно. Во дворе…
— Я в курсе.
— Вот еще, я вам мазь выписал. А это — попьете. Через десять дней приходите.
Я приходил к нему и через десять дней, и через двадцать, и через месяц. Потом я пил. Когда пьешь, появляется легкость, — болезнь отступает. На самом деле она консервируется, — таится и выжидает. Завязываешь — ее триумфальный выход! Она накидывается на тебя с новой силой. Только теперь все стало на много хуже, — перестали сгибаться пальцы. А в последнюю ночь — температура и головная боль.
Когда в очередной свой приход, после длительного перерыва, я пожаловался врачу на свои беды и, видя его отрешенный вид, спросил:
— Вы меня помните?
— Конечно. Я ждал вас.
Ждал… — это еще зачем? Только теперь я заметил — хирург явно неадекватен.
«Да он просто пьян!» — догадался я.
С утра пораньше… ни-че-го себе!
Он, увидев в моем взгляде недоумение, доверительно шепнул: «Вчера хорошо посидели с друзьями» — и оглянулся на медсестру. Та недовольно поджала губы.
— Так что же у меня с рукой, доктор?
— Ты кем работаешь? — перешел он на «ты».
Мы теперь понимали друг друга. У нас оказались общие пристрастия. Он положил на мои больные негнущиеся пальцы свою ладонь и посмотрел прямо в глаза.
— Да так… художник, — скривился я, будто нет ничего глупее этой профессии.
— Художник… ага! Я почему-то так и подумал. У тебя такое лицо… необычное. Ты… не колешься?
Нормально! Чего этот тип во мне разглядел?
— Нет — пью.
— Ну, это понятно! — обрадовался он и подмигнул. — Богема, девушек, наверное, было много… с таким-то лицом. Ты ж красивый парень!
Нашел тоже парня! Лет на десять он был младше меня. Однако куда клонит этот поддатый хирург? Причем здесь лицо, девушки — болит-то рука!
— У тебя сифилис. Или СПИД, — сказал он просто, после продолжительной паузы. — Ты гниешь заживо! Ничего страшного, сифилис сейчас лечится, практически на любой стадии.
Потом зачем-то добавил:
— Маяковский тоже болел сифилисом — и ничего…
«…и ничего особенного — застрелился».
Я посмотрел на медсестру. Пожилая женщина явно чувствовала себя не в своей тарелке. Она вскинула брови и, поджав губы, сокрушенно помотала головой. Всем своим видом показывая: «Мол, чего вы несете, доктор. Выпили — понятно, но зачем же морочить пациенту голову!»
— Вот что… приходи-ка ты ко мне послезавтра. Я тебя направлю к классным специалистам — проверишься. Берут по-божески.
Вышел я от него в легком шоке. Что несет этот пьяный эскулап! Смешно, ей богу!
Впрочем, я недолго веселился…
То, что в принципе ничего невозможного в этом нет — понятно. Я редко пользовался презервативами. По Фрейду. Еще старик Фрейд предупреждал: презервативы плохо влияют на психику. Будьте бдительны!
Страсть через резинку я не воспринимал. Всегда и во всем я доходил до конца. Экстремал хренов! Однако я всегда носил с собой «Мирамистин» — профилактическое средство. В инструкции четко было написано: «Высокоэффективное средство индивидуальной профилактики венерических заболеваний: сифилис, гонорея, трихомоноз, хламидиоз и др. Оказывает губительное действие… и т. д.». Но сколько раз я напивался, забывая обо всем на свете!
Но ведь должны же быть какие-то признаки. Прошло уж пол года — у меня там всё чисто!
Я достал Большую Советскую Энциклопедию.
СИФИЛИС, люэс (syphilis, lues venerea) — венерическая болезнь с хроническим течением.
1. Инкубационный период — срок от момента заражения до развития на месте внедрения возбудителя С. первого клинически заметного симптома, т. н. твердого шанкра (…) Длительность инкубационного периода индивидуальна, в среднем 3–4 недели и т. д.
Ну! и где, спрашивается, этот твердый шанкр? Его нет, и не было в помине! Но вот дальше…
2. Первичный период — срок с момента развития твердого шанкра до появления признаков вторичного С. - 6–8 недель. На протяжении этого периода, после появления твердого шанкра, развивается увеличение лимфатических узлов (бубон). В паху — при шанкре на половых органах, на шее — при шанкре на губе, и т. д. У некоторых больных имеется ряд жалоб в виде общего недомогания, слабости, умеренной лихорадки, головной боли, болей в костях, суставах, мышцах, усиливающихся к ночи.
«Умеренная лихорадка… головная боль!.. боль в суставах!.. усиливающихся к ночи» — всё это очень даже есть! Но ведь прошло пол года, а не 6–8 недель…
Так. Неужели хирург спьяну прозрел и сказал то, о чем в трезвом состоянии не догадывался и предположить. Интересно! Меня по жизни ведет пьяный бог: бабы, друзья, теперь вот — хирурги. Существует, очевидно, такая вечно пьяная народность — со своим уставом, укладом, традициями, богом…
Только зачем мне ждать его классных спецов до послезавтра, когда есть венерологический диспансер. Я позвонил.
— Когда у вас можно провериться?
— Первая смена — с 9 до 13; вторая — с 14 до 18 часов.
Время было пол третьего…
Когда я подходил к диспансеру, на заборе, огораживающим территорию, красовалась гигантская, на весь пролет, надпись, сделанная каким-то пылким влюбленным.
ЛЮБЛЮ тебя, Светик,
ангел мой.
Интересно, какой светик осенил меня своим ангельским крылом? Их было так много…
У меня взяли кровь из вены. На следующий день я помчался в диспансер — узнать результаты анализа.
— Результат положительный, — сказала женщина в белом, — люэс.
— О-па! — вырвалось у меня, — а на СПИД проверяли?
— Про СПИД ничего не сказано. Значит — нет.
— Но у меня же не было никаких признаков… никакого твердого шанкра!
— Скрытая форма сифилиса. Такое часто бывает.
— А срок, какой?
— Срок — около полугода. Начальная стадия. А почему вы решили провериться?
— Рука у меня. Вот, видите — пальцы уже не гнутся. Хирург предположил, что у меня сифилис. Заживо, говорит, гнию.
— Глупость, какая… такие процессы происходят лет через пять. Однако благодарите его прозорливость.
— Да уж… — вздохнул я, и подумал: «Пить на работе нужно — тогда и вас осенит его прозорливость…».
— Вы женаты?
— Нет.
— Ну, с кем-то вы жили?
— Нет… да. Вы имеете в виду, от кого я заразился? Проститутка. Где она, что — понятия не имею.
— Учтите, если вы имели контакты с другими лицами — вы обязаны сообщить. Если это происходит в семье, мы проверяем всех: жену, детей. Бывают случаи вне полового заражения.
— Нет! Я живу совсем один. Никаких контактов у меня не было!
— Не волнуйтесь вы так. Сейчас это лечится. Всего три недели в стационаре — очень эффективно. Курс — 80 уколов.
— А у вас тут нельзя колоться?
— Это невозможно. Уколы делаются через каждые 6 часов. По 4 — в сутки. Таков курс лечения. Есть еще вариант — платный. Всего три укола. Но это очень дорого.
— Сколько?
— Тысяч пять — шесть.
— Двести баксов… вполне приемлемо.
— Но я вам не советую. Эти уколы, бывает, глушат болезнь, но не вылечивают до конца. Самое проверенное и эффективное лечение — пройти весь курс в стационаре. Не бойтесь — всё анонимно. Ну… так что? Я выписываю направление?
— Погодите. Это всё так неожиданно! Я должен уладить кое-какие дела. Буквально недельку…
— Вы работаете? Больничный вам нужен?
— Нет… да… не работаю. В смысле, я — художник. Но мне нужно уладить вопрос с заказчиком. У меня очень важный объект.
— Хорошо. Через неделю я вас жду у себя. И учтите, вы теперь на учете. Адрес, телефон у нас есть. Если в срок не придете — вас будут лечить в принудительном порядке. А это и другая клиника, и совершенно иной контингент. Я надеюсь, вы меня поняли?
— Я всё понял.
Какие дела я собирался улаживать? — я не знал. Вернее знал, но КАК это возможно уладить? Вера! С двумя сифилитиками в животе… Антошка! «Бывают случаи вне контактного заражения». Господи!.. меня — ладно… нужно!.. но их-то за что?!
Я пошел к Вере. Оказалось — не ее смена. Светка уставилась на меня из окошка, как сова, немигающими, пустыми глазами.
— Ты че такой?
— Какой?
— Как поебанный. Случилось че?
— А… так… рука болит! Ночь не спал.
— Ну, бля… дела…
— Что!
— Пить будешь?
— Буду. У себя только. Пива дай… штук шесть. Может, усну…
— Сосни, сосни, голубь…
Хотелось водки. Но я понимал — завтра необходимо иметь свежую голову. А сегодня действительно нужно постараться поспать. Последнее время я спал очень плохо. И все какими-то урывками — часа по два. Да и не сон то был — забытье. Провалы в прорву. Пробуждение — от нестерпимой головной боли.
К Вере я подошел часов в двенадцать. До пяти — относительно спокойное время. Покупателей почти нет. Можно обо всем поговорить. Только как это сделать?
— Ты вчера приходил…
— Приходил.
— Что-то случилось?
— Что вы все: «случилось, случилось»… Пива взял. Спать не могу!
— Пиво у тебя под боком есть. Сюда тащиться…
— Ну, забыл я, что вчера не твоя смена была! забыл… все перепуталось: день, ночь. Думал тебя застану!
— Чего ты психуешь? Я же вижу, что-то случилось…
Ну! и что ты молчишь? Вываливай свою страшную тайну! Круши все подряд!
— Как Антошка?
— Приболел.
— Что с ним?!
— Ничего страшного — простудился. С матерью на горку кататься ходили. Насилу, говорит, утащила. Мокрый весь — вспотел. Ну и просквозило…
— Понятно.
— Что-то ты мне сегодня не нравишься…
— Внешне или унутренне? — я попытался шутить.
— Слу-ушай, как же я забыла… я сон сегодня видела. Страшный такой! Будто мы идем с тобой по дороге. Ты Антошку на руках несешь, а Димка сзади тащится и прощение у меня просит. За что? — не пойму. Бормочет чего-то и плачет. А ты вдруг остановился, Антошку мне передаешь, и говоришь: «Всё, Вера, дальше тебе нельзя». И пошел не оглядываясь. А на затылке у тебя… дырка… нет, не дырка — пустота… небо видно… звезды. И сам ты какой-то нереальный — чужой… Я так испугалась! и проснулась. Ты меня бросить хочешь?
— Не говори глупости!
— Сон вещий был. Я знаю.
— Дай выпить чего-нибудь.
— Что… без бутылки сказать не решаешься?
— Хватит болтать ерунду! Сны какие-то… я не за этим пришел.
— А за чем?
— Выпить дай!
— Что, в заплыв собрался?
— Вера — выпить — дай!
— Чего тебе?
— Водка есть? не паленая…
— У меня всё есть. Сейчас, между прочим, Димка приедет. Он на рынок поехал за сигаретами.
— Ну и что?
— Нажретесь ведь…
Так. О, кей! Разговора не получится. Надо сваливать и прийти послезавтра. Хорошо, послезавтра, так послезавтра. У меня впереди еще целая неделя. Только куда и зачем сваливать? В пустую камеру? В этот лепрозорий-одиночку? Пережевывать свою катастрофу? Нет уж, увольте! У меня есть семья, и я буду находиться с ней…
Пришел Димка. Притащил огромную сумку товара: сигареты, жвачку и прочую ерунду. На меня посмотрел, как на явление природы — типа, дождь с утра, пасмурно, но что делать — в жизни всякое бывает. Переживем.
— А вам товар разве не завозят? — задал я идиотский вопрос.
Димка усмехнулся, и принялся молча раскладывать товар по полкам.
— Ты чего… совсем того… наивный? — уставилась на меня Вера.
— А, ну да… — сказал я многозначительно, будто чего-нибудь понял.
— Ты думаешь, когда меня грабанули — мне хозяин неустойку выплатил? А если обсчитаешься? Шиш! Твои проблемы. А этот один выпивает сколько!
Я смутился. Хотя, в отличие от Димки, всегда платил за себя, и угощал, не считая денег… Однако! Я понял другое… понял, какая гигантская пропасть, лежит между нами.
Их жизнь — простая, реальная, пусть незамысловатая, но полноценная. И моя — придуманная, праздная… собственно и не жизнь — так… аномальное явление! Катаклизм! Я не живу — себя насилую, не смотрю — в щель подглядываю. Что я вообще тут делаю? Кому я парю мозги? себе? этим детям? Безумец! Заезжий музыкант, играющий непонятную страшную бессмысленную мелодию. Ты мимоходом ломаешь чужие жизни, творишь беззаконие только потому, что у самого не сложилось. Любовь?.. — да брось ты! ты умеешь любить только свой пуп! Ты просто загнал себя в угол, в котором поселилась пустота… и которая прожигает тебя, как огонь… тебя ломает и топчет какая-то неведомая сила! Ты в ужасе, в предсмертной агонии цепляешься за спасительные ростки чужой жизни, ты кричишь из своей тяжелой, вязкой пустоты: «Помогите! Кто-нибудь… хоть кто… подойдите ко мне! я буду служить вам, как раб… как собака! Я замерз в своем пекле!». Кричишь… но знаешь уже, — не будешь ты ни служить, ни жить их простой и незамысловатой жизнью. Ты способен только разрушать и плодить сифилитиков!
Я поплыл в знакомых сумерках своей проклятости. Кто меня проклял? За что? «В поисках любви я вечно… и вечно личины проклятья я должен обнаруживать и разбивать!» Обнаружить… да, удалось… разбить — нет уж сил! Кокон, свитый вокруг меня, так надежен, — не прорвать его, не осилить…