В рубке фрегата ужасно тесно — по крайней мере, шагать из угла в угол мне не понравилось. Негде. Вопросов и без того было страх как много, а теперь еще и эта проклятая теснота. Следовало бы разогнать утешительно обнимающихся Дональда и Марию, стоило бы допросить с пристрастием мятежный ВИ, категорически необходимо понять, что делать дальше, и у всего этого такая чертова прорва вариантов, что — o, mein Gott! Я потеребила прядь волос, уселась на ложемент спиной к спине вздрогнувшего обормота и задумалась.
Трее, значит? Как же, слыхала фамилию: умная и жестокая женщина, полководец из прошлых эпох. Кажется, она знает поименно всех в штабе, проста с помощниками, чем нагло игнорирует негласные кастовые предписания. Сколько в слухах правды — большой, конечно, вопрос, но одно можно сказать точно: госпожа Трее — один из немногих живых подчиненных в ближайшем окружении канцлера.
И все это, черт возьми, хорошо, но между войд-коммандером и беспамятным обормотом не удавалось провести даже хиленькой пунктирной линии. Так, домыслы. Например, он был ее оперативником, его приговорили к стиранию памяти каким-то извращенным образом, но он в последнюю минуту сбежал. Знаю: звучит ахово, знаю: дыра на дыре в этой версии, но за неимением лучшей…
— П-послушай, Алекса, — начал было Дональд у меня за спиной. — З-за всей этой кашей я не сказал…
«О, нет!»
— Ты что-то еще забыл? Надеюсь, не очередные пять лет?
— Алекса, — укоризненно буркнула Мария.
Я развернулась и почти уткнулась носом в ухо Дональда. Я, оказывается, так близко села…
— Чего тебе?
— К-когда все закончилось, я об-бнаружил, что луч-захват втянул в шлюз т-три скафандра.
Почему я не удивлена? А теперь так: почему я напугана? Дональд косился на меня с минимального расстояния, я пыталась переварить комок дикого ужаса в животе, а где-то на периферии поля зрения бодро хлопала ресницами Мария. «Хорошие у тебя ресницы, док. Пушистые».
— И кого ты нам еще притащил?
— Я н-не знаю.
— И ты молчал?!
— Да, а что, время б-было?
Надавать бы тебе по шее, засранец. На все у тебя ответ готов, и кругом ты прав, одна я все ошибаться не устаю. Ага, конечно.
— Так. Где это… Тело?
Дональд встал и поправил майку.
— Оставил в г-грузовом трюме.
— Ээ… Ик! А почему там?
Мария тоже встала, подобравшись. Вся ее хищная медицинская натура звенела в предвкушении жертвы. Но это мы еще посмотрим.
— П-потому что там его стережет Лиминаль.
О, да. Дональд никак проникся тактическим гением?
Я прищурилась:
— Объект в сознании?
— Сейчас н-не знаю. Рея сказала, что нет, какая-то разновидность к-комы.
— Погоди-ка, Дональд, — снова влезла Мария. — Это сколько уже Рея вне криокамеры?
— П-почти сутки.
Вот это новости. Причем, видимо, и для Марии, потому что докторша без лишних разговоров рванула прочь из рубки. Уже на бегу я спросила Дональда:
— И в чем секрет?
— В к-климат-контроле.
А ведь он за нее переживает, поняла я. Небось, это было решение Реи, а болван ее отговаривал. Впрочем, что я знаю об отношениях, чтобы даже предполагать такое: «беспокоится», «отговаривает»? Я улыбалась. Что мне еще оставалось? Я бежала по палубе корабля, виртуальный интеллект которого скрывает от капитана многое, включая и капитанскую память. В трюме последняя Лиминаль сторожит вернувшегося из зазеркалья человека — или не-человека. И на фоне этого дерьма мне больше не о чем подумать, кроме как об отношениях Дональда и Реи.
Черт возьми, это все же весело.
Впереди Мария открыла двери трюма, получила удар ледяного пара и успела отскочить, прежде чем ее обожгло холодом.
— Не терпится сцапать подопытную крысу? — спросила я, неспешно подходя к шкафчику с аварийными легкими комбинезонами. — Ты вообще помнишь, что я рассказывала?
— Помню, Алекса. Помню я все, — буркнула Мария, выхватывая из паза второй комплект.
— Мария-Мария, — покачала я головой. — Твои коллеги после легиона жертв отказались исследовать образцы оттуда. Хочешь туда? Стонать забытой флейтой?
Карпцова промолчала, но было уже поздно: я увидела то, чего боялась. Не знаю, что там в прошлом у этой милой дамочки, но в настоящем у нее страстное желание быть первой в своем деле, и плевать на все. Она пожертвует даже друзьями, не говоря уж о случайных попутчиках, хотя какие друзья у такого фрукта? Доктор Карпцова лихорадочно набивает баллы, утраченные в загадочном прошлом, — и играет по-крупному.
Я натянула маску-компенсатор на лицо, полюбовалась на запутавшегося в рукавах обормота и пропустила Марию вперед: хочет — пусть идет, отправлю ее в шлюз вторым номером, если подхватит какую-нибудь пакость с той стороны. В трюме комками плавал пар, и в его клочьях статуей застыла Лиминаль. В положении ее тела я с изумлением и эдаким даже благоговением узнала восемнадцатую позу бифудху — так танцевали божки из какой-то древней религии: вроде потрясающе неудобно, но глаз не отвести. Последняя доступная мне десятая стабильно выкидывала разум в измененное восприятие, и тренер-сцинтианин еще и хвалил ученицу. «На мастер-класс к ней записаться, что ли?» — подумала я, выискивая взглядом главный объект.
У ног Реи лежал тяжелый спасательный скафандр, опаленный с одной стороны. Густые потеки чего-то похожего на застывший расплав активной керамики, покрывали грудь пришельца. Итак: стекло шлема затемнено, внешняя обшивка сгорела, значит, он остался без щитов в момент удара. Шансы на выживание у человека скверные, потому что без щитов в этой модели почти не работает компенсация инерции.
Очень хотелось огласить вердикт «или мертв, или «зазеркалец»» и открыть грузовой шлюз, однако сначала стоило спросить Рею: как-никак это она с ним здесь не меньше суток обнималась. Но настырная Мария деловито светила фонариком в рубиновый глаз и строго выговаривала пациентке.
— Я в порядке, доктор Карпцова.
— Рея, минус сто восемь — это недостаточно для такой продолжительной активности!
Ох, а я-то думаю, что ж так холодно…
— Я в порядке.
Лиминаль смотрела и мимо Марии, и мимо меня, а значит — на входящего в трюм Дональда. Mein Gott, минус сто восемь… Это ж насколько горячей должна быть любовь, а? Да и Карпцова не промах: понимает, на чьем она корабле, потому как сразу кинулась к своей условно-бессмертной подопечной.
Одна я, как дура, здесь туплю, ерундой голову забиваю.
— Рея?
Лиминаль обернулась ко мне и встала наконец по-людски.
— Что можешь сказать о нем?
— Он жив. Он человек.
Плохо. Потому что соотносится слабо.
— Как ты определила второе?
Тишина и полностью непроницаемое лицо — tausend Teufel, тяжко опрашивать человека с такой потрясающей мимикой. Пока я сверлила взглядом маску Реи, к ней подошел капитан, и выглядело это — ух. Они просто молчали, не обращая внимания на трескотню Марии, да что там, даже этот засланец из задницы мира, казалось, куда-то делся. И когда же несносная Карпцова поймет, что надо заткнуться?
— Дональд, Рея, — сказала я, — как насчет вернуться к предмету?
— За каждым объектом, который побывал по иную сторону изнанки или попал под влияние того мира, тянется струнное искажение, — Рея повернулась ко мне. — За этим человеком — только остаточный след.
Она выстроила потрясающе длинную тираду. Неужели так хочет от меня отделаться?
А еще у Лиминали есть «изнаночное зрение», оказывается. Неплохо так, потому что на корабле для этого сооружают установку в полтора куба по объему и под три центнера весом.
— Тогда зачем здесь было торчать сутки на морозе? — поинтересовалась я.
— Остаточный шлейф. И его надо допросить.
По всему видать, у меня складывается на этом корабле определенная репутация. Ну что же, будем оправдывать. Итак, нужно нам следующее…
— Дональд, верни нормальную температуру и стань около воздушного шлюза. Открываешь по первой моей команде. Рея, будь так добра, полезай в свою морозилку.
Тишина в трюме натурально повесилась, только кряхтели охладители, заполняя помещение морозом. Я застыла, переводя взгляд с гвардейца на обормота, а потом Лиминаль кивнула и пошла к криокамере, не оглядываясь на Дональда.
«Ну, слава космосу, хоть в этом я главная».
— Мария, неси сюда все нужное и, когда сочтешь возможным, выводи его из стазиса.
— Что-то еще прикажешь, сестра?
Намек нетерпеливой докторши на мое инквизиторское прошлое я съела в один глоток, правда, досье Карпцовой в черной книжечке обогатилось еще одним минусом.
— Да, Мария, что-то еще. Когда начнет приходить в сознание — выметайся.
* * *
Я нажала паузу и развернула изображение на все экраны. Огромные алые глаза, тяжелые веки, глубокие морщинки, поры и прочие прелести нормальной кожи нормального человека. Эта неприглядная картина для Карпцовой была дерматологической картой, для Дональда — просто увеличенной картинкой, для Лиминали… Пропустим Лиминаль. Так вот: я видела здесь правду. Святую, как непорочный Ннувиан.
— Итак, дамы и господин. Он не врет. Наш корабль обогатился еще одним беспамятным.
По ощущениям я напоминала себе отжатое недоразумение. Допрашивать человека, которого подозреваешь в том, что он живая бомба непонятного действия, — то еще удовольствие. Адреналин — штука такая, которая быстро заканчивается, оставляя после себя дрожь в руках, ломоту по всему телу и адскую усталость, будто вручную грузила руду. Впрочем, осушенная в три глотка бутылка пива свою роль тоже играла.
Гражданское космоплавание мне нравилось хотя бы разнообразием методов снятия стресса.
— Личность установить получилось. Это штурман Дюпон.
Мария всего лишь вздрогнула. У нее стальные нервы, наверное: я, когда это услышала, думала, рехнусь.
— Упреждая возможные расспросы: нет, это не он выходил с нами на связь.
— П-почему ты так уверена?
— Потому что. Голос, интонирование, фразовые ударения — все не так.
— Возможно, стресс? Или посттравматический синдром?
Я вздохнула:
— Доктор Мария, медотсек — это прямо и налево, а меня диагнозы не интересуют.
Карпцова насупилась, а я спокойно разъяснила нахмурившемуся Дональду:
— Человек не может так измениться — сразу и по всем параметрам. В рубке «Маттаха» я изжарила совсем другую дрянь — чем бы она ни была.
— П-перестройка организма невозможна? Под влиянием изнанки или з-зазеркалья, например?
Отвечая на мой вопросительный взгляд, вмешалась не слишком довольная докторша:
— По первым данным он человек, никаких новообразованных клеток в его теле нет, только разрушился пигмент волос. Но я не проводила…
— Остаточный след тоже слабеет.
Никогда не думала, что так порадуюсь этому холодному тону. Лиминаль в своем климатическом пледе сидела в углу и старалась не дышать в нашем направлении. Не знаю, что там повлияло — холодовая терапия, какие-то изуверства Карпцовой или что-то еще, — но Рея определенно активничала.
— Таким образом, его крепко ударило. Ничего о зазеркалье он не помнит, а когда пытается вспомнить, происходит вот это.
Я щелчком возобновила воспроизведение и промотала свой вопрос.
— Я… Я не знаю.
Огромные глаза начали закатываться, а на коже выступили мелкие капельки пота. И только профессионал вроде меня видел танец мелких мышечных сокращений у век. Не приведи небо кому-то из нас так танцевать.
— Там что-то было, — я снова остановила запись. — Что-то на уровне личности, и его разум просто стер это.
В памяти еще жил образ того живого камня, из которого ко мне тянулась чья-то душа, чей-то обреченный призрак. Да, в зазеркалье с личностью поступают очень круто. Вон, поседел парень.
— А что у него с г-глазами? — спросил Дональд, поглядывая на Рею.
«Тоже мне еще, брата своей сосульки нашел».
— Он же с Верданы, — укоризненно напомнила я.
История с этой планетой была мистична и чертовски поучительна: в один день у населения целого мира изменился окрас радужки. Радиация не скакала, сверхновые рядом не взрывались, направленных мутаций к ним не завозили, а вот поди ж ты: в одночасье сорвался с цепи один-единственный ген. Как были они хреновыми шахтерами — так и остались. Как жрали биопонику — так и жрут, причавкивая, но вот глаза стали другими. В чем поучительность? Выводы у всех получились свои: кто решил, что правительство все скрывает, кто грешит и поныне на эксперименты корпораций, а многие просто пожали плечами: мол, кто ж его поймет, этот космос?
Поскольку фантазии и допущения — это не мое, то лично я из этой истории вынесла знание особой приметы верданцев. Ну и приземлиться на этой планете я бы побрезговала. Мало ли.
— И что б-будем с ним делать?
— Да в шлюз выкинем, — устало сказала я. — Пусть его Мария почикает всласть, и можно выкидывать.
В рубке воцарилась нехорошая тишина. Я вздохнула:
— Mein Gott… Да будьте вы проще, а?
— Алекса копалась в баре после допроса, — довольным тоном сообщила Карпцова.
— Сейчас он спит. Я считаю, что он человек, — сказала я. — Предлагаю держать его под наблюдением, в карантине из силовых переборок. Накачать для надежности — и наблюдать.
— Зачем?
Я оглянулась на Рею. Определенно не одна я приложилась к чему-то бодрящему.
— Видишь ли, за доставку пассажиров с пропавшего корабля платят отдельно. И очень хорошо.
— Есть одна п-проблема, — задумчиво сказал Дональд. — Мы ведь уже сообщили о ч-червоточине, так? Если заказчик выяснит, что Дюпон побывал в зазеркалье, то у нас будут н-неприятности.
Точно будут. Я бы, не раздумывая, попыталась уничтожить корабль с таким экспонатом на борту. Платить, опять же, не надо.
— Тогда так, — сказала я. — Допустим, мы нашли порченый корабль и аннигилировали его, а этот болван успел удрать с каравеллы, прежде чем она провалилась сквозь изнанку. Болтался в спасательном боте, а тут мы подоспели. А?
— Н-ну да, — с сомнением сказал Дональд. — И мы развесили уши и п-поверили в эту его сказку? Начнем с того, что т-ты бы сама расстреляла все биометрические м-метки вокруг червоточины.
Я обиделась.
— Да пошел ты… Придумай лучше, денег же хочешь? Наш вариант получить их — это отбелить Дюпона.
Каламбур — учитывая новый цвет шевелюры штурмана — мне удался. А вот хладнокровно выслушать разгром своей версии — и в самом деле глупой, кстати, — не получилось. Как выяснилось, методы гражданской релаксации имеют побочные эффекты вроде нездорового юмора и раздражительности.
«Отправлю-ка я всю выпивку в вакуум».
— П-предлагаю так. К заказчику идем т-тихим ходом, по пути следим за парнем. Если убедимся, что он становится адекватнее, а не н-наоборот, обсуждаем с ним этот вопрос. В конце концов, это в его интересах — считаться н-нормальным.
Это был скверный вариант — хотя бы потому, что Дональд откладывал решение. Но скверный вариант лучше, чем идиотский (мой) или вообще отсутствующий (всех остальных). «Тебе начинает нравиться малодушие, Алекса. Давай, ать-два, к ценностям везунчика — шагом «арш».
Я села и положила ноги на ложемент. Отработавшее возбуждение больно чесалось в коленях.
— Ну что ж, раз мы все решили, то совет окончен?
— Н-нет еще.
«Так-так, что у нас еще?»
— Я хотел поговорить насчет м-моей памяти, — тихо сказал Дональд.
Мария выглядела заинтересованной, Лиминаль не выглядела никак. Мне же казалось, что именно об этом обормот думал все время, пока мы обсуждали вопрос Дюпона.
— Дональд, мы можем усилить прогресс, если применим фантомное моделирование… — мягко сказала Мария.
— Не думаю, — фыркнула я. — Полагаю, Дональд не захочет провести остаток жизни слюнявым идиотом.
Мария метнула в меня взгляд, которым вполне можно было сжечь легкий крейсер. Я вспомнила, как это делают, и ослепительно улыбнулась в ответ.
— Дональд, методику уже усовершенствовали, снизились риски, и я думаю, мы…
— П-прости, Мария, — извиняющимся тоном сказал Дональд. — Н-но я имел в виду, что у м-меня есть решение. Или план решения.
Люблю я такие заявления: после них обычно начинают нести ерунду. Вот и обормот набирает в грудь побольше воздуха, и я уже вижу, как между его голосовых связок рождается поразительная, восхитительная и просто дебильная чушь.
— Я хочу разузнать как можно б-больше о войд-коммандере Трее и ее подопечных, особенно бывших. Так я м-могу найти и себя.
Признаю, он превзошел мои самые смелые, как говорится, ожидания.
— До-о-ональд! — протянула шокированная Мария, но я ее перебила.
— Да, Дональд, Мария совершенно права. Ты идиот. Причем полный. Хочешь по полочкам?
Обормот смотрел на меня глазами побитой собаки. И это заводило: он загнан в угол, его везение не действует, он хочет странного — влезть по локоть в аппарат Его Меча, всемогущего канцлера, который сам не прочь повидаться с обормотом, но по совсем иному поводу. Он так исступленно ищет потерянные пять лет, что готов попрощаться со всеми теми годами, которые ему остались. И самое печальное, что мой капитан понимает: на этот раз ему попросту не хватит всей удачи мира.
Знаешь, Дональд, у меня сотня причин смешать тебя с дерьмом: и отомстить за мой «Тиморифор», и проехаться по твоей тупости, и отыграться за нескончаемое везение. И просто тебя спасти.
— Во-первых, твой корабль связан с твоим прошлым. Согласен?
Кивок в ответ. И еще бы, «Телесфор» сам засветился.
— Во-вторых, твой корабельный ВИ до сих пор выполняет неизвестные тебе протоколы. А теперь представь, что будет, если тебе не понравится твое прошлое, и ты захочешь уйти. А тебя не захотят отпускать. Сможешь? Значит, тебе придется оставить корабль.
Дональд молчал, а я почти поверила, что слышу злорадный смешок снова запертого в конуре виртуала. Первый заход по цели выполнен, идем на второй.
— В-третьих, ты даже не представляешь, при каких обстоятельствах ушел. Уверен, что ты не сбежал? Давай, начни наводить справки, и умники из Департамента Реакции живо возьмутся за твою отработку. Там два и два легко складывают.
Снова молчание, только в больном взгляде появилось что-то новое. «Упрямство? Обреченность? Да ты просто идиот!»
— И последнее. Никто из нас тебе не сможет помочь: нам нет дороги из фронтира. Ты, конечно, герой тот еще, но без привычного корабля, без денег — огромных денег, без помощи… Короче говоря, пять лет прошлого того не стоят.
Ну же, давай, мой маленький везучий дурачок. Скажи что-нибудь. У тебя есть все: превосходный корабль, экипаж, замороженная любовь, настырная докторша и — если жизнь сказкой кажется — я.
— Дональд, можно ведь попытаться вскрыть виртуальный интеллект… — неуверенно сказала Мария.
— Н-нужен сторонний специалист. Высокого класса, то есть опять придется соваться в м-метрополию Мономифа.
Это был тон человека, который все решил. И я просто ушла из рубки.
* * *
— Это твое прошлое?
Я сидела на краю игровой площадки в интернате, и мне было очень плохо. Девочки умеют быть злыми, и двенадцать лет — это ужасный возраст. Мне страшно, что снова придет мама, что она снова будет громко говорить:
«Ты самая лучшая, Алекса».
«Лучшая Алекса» — это давно мое прозвище.
— «Дочь той дуры». Кажется, тебя называют еще и так?
Мне хочется кричать, стоя посреди столовой, хочется захлебнуться криком, наорать на всех, а потом — доказать, что я лучшая, что я на самом деле лучшая, и подавитесь, сучки, просто подавитесь своей жратвой.
Я шла по столовой, глядя прямо перед собой. Воротник интернатской формы натирал мне шею, и меня всю резало, и — сдохни, мама, сдохни, не появляйся здесь, я напишу анонимку, что ты сошла с ума, чтобы тебя забрали. Чтобы никто больше не слышал, что я лучшая, чтобы больше не приходилось резать себе шею самым чистым воротничком, резать себе мозги самыми сложными задачами.
Столовая сужалась, исчезали столы, а я все шла, и вокруг темнело, темнело и теплело. В конце этого коридора меня ждала Джахиза, а у ее ног лежала мама, и из маминой шеи маслянистыми чернилами вытекала жизнь.
«Мама, нет, ты же повесилась?»
Я замерла, пытаясь понять, что не так с моей мыслью, когда мама подняла голову.
— Как же ты подвела меня, доченька.
* * *
Я стояла посреди коридора из своего сна и держала руку на груди. Сон шел у меня горлом, жизнь шла из меня горлом, и все было плохо.
«Я хожу во сне. Великолепно».
Кошмар упорно цеплялся — липкий и страшный, и стряхнуть его не получалось.
«Поговорить об этом».
Вспомнилась Мария. Даже сквозь одуряющий склизкий холод кошмара я сразу ощутила, что это не вариант. Никакого анализа, никаких доводов — просто голые ощущения одинокой твари.
«Одинокой».
Я вздохнула и подошла к двери каюты Донни.
— Открыть, — сказала я со второй попытки. С первой воздух не пролез сквозь зубы.
В каюте был иллюминатор, и в бледном свете далекой туманности я обнаружила обормота. Дональд спал на боку, подтянув легкое одеяло к самому горлу. Он едва слышно ровно сопел, по-детски приоткрыв рот. Я поколебалась — до нового прилива черной мути — и совсем не по-детски улеглась рядом, глядя ему в едва различимое лицо.
Ты извини, обормот, но ты моя живая батарея. Не знаю, схожу ли я с ума, но если я сейчас не согреюсь, то, наверное, мне прямая дорога сразу в шлюз. Мне нужно тепло, все равно в какой форме, да хоть просто дыши на меня, просто лежи и спи себе…
— Я что, сп-плю?
В едва разбавленной темноте на мне фокусировался очень заспанный взгляд.
— Заткнись.
Приток тепла, испуганный словами, стал слабее, и это было как второй кошмар. Я застыла, понимая, что мрак каюты в любой миг может обернуться продолжением сна.
— Т-тебе плохо.
Он высунул руку из-под одеяла, положил мне на лоб ладонь. Судя по ощущению жара, который в меня хлынул, я сама была едва теплее трупа. «Ты покойница, Алекса. Пришла в кровать к живому. Суккуб».
Ненавижу тебя, ублюдок живой.
Я схватила его запястье и сжала — так, чтобы не сломать, но сделать безумно больно, сместить сухожилия, чтобы сочувствие теплого обормота испарилось, искрошилось в вопле.
Дональд поморщился и надтреснутым голосом сказал:
— А ты сильная.
И отчего-то сразу стало понятно, что он не о моей хватке. Я отпустила его руку и легла на спину. Слова куда-то благополучно делись, да все куда-то делось — и холод, и тепло. Остался только потолок, темнота и приглушенное дыхание слева — ни разговаривать мне не хотелось, ни секса, ни — упаси небо — заснуть. И гордость, получившая смертельную рану — «как, ты сама пришла к парню?» — тихо издыхала в своем углу, совсем мне не мешая.
— В п-первую ночь, после того как я очнулся… Н-ну, после пяти лет. Мне приснилось, что я п-пришел в себя в вакууме.
Этот шепот вошел в меня, как лучевой скальпель — мягко и почти без боли.
— Все один в один, как было в реальной жизни, т-только шлюзы «Телесфора» открыты.
Скальпель вслепую тыкался во мне, ища больное место, а я молчала — просто не знала, что сказать.
— Второй н-ночью я боялся спать. Я был один на весь космос. Обыскал весь корабль в поисках ответов, а их н-не было. Знаешь, чего я боялся?
Знаю, обормот, не вакуума. Ты боялся, что заснешь и снова проснешься пять лет спустя, ничего не помня и не понимая. Ты бегал по этому кораблю, колол себе кофеин, ты искал малейший намек на то, что было с тобой между последним глотком кислорода в повстанческом катере и великолепным фрегатом с приказом «Вернись».
Ты искал и не находил.
— …на пятый день я боялся, что уже сплю, п-проводил вручную расчеты курса, чтобы убедить себя: б-бодрствую еще. Потом свалился на д-двое суток. Не помню, что мне снилось, но, проснувшись, я п-плакал от счастья, узнав, что спал, что никто не украл м-мое время. Мою память.
Я скосила глаза: он тоже лежал на спине, глядя в потолок. Это был его худший кошмар, и он с этим кошмаром жил уже много лет. Он промахнулся мимо моей боли, но ему удалось ее притупить, хоть я никогда не верила в девиз гомеопатов, ну ведь правда, как это — «подобное подобным»?
Примерно вот так.
Я придвинулась ближе и положила голову ему на плечо. Обормот не сказал ничего — он просто перетянул одеяло так, чтобы накрыть нас обоих, и это было слишком даже для меня.
— Мне снится Джахиза.
Понимаешь, обормот, я схожу с ума, когда я не в строю. Когда не надо боковым маневром уходить из-под удара, когда поблизости нет червоточины, когда противник далеко, когда мозги звездного пилота греются вхолостую.
Просто не умею быть не у дел.
Это так банально, это так «да ты с жиру бесишься», это…
И, знаешь, я наплюю на здравый смысл и полезу хоть к Его Мечу на рога, поэтому я сбежала с обсуждения самоубийства. И у меня нет иного выхода, но теперь уже по двум причинам.
Во-первых, это будет поистине чудовищный стимул действовать, не зацикливаясь на безумии…
— А в-во-вторых?
«Во-вторых, ты не трахнул меня, а просто укрыл одеялом». Но этого, конечно, я вслух не сказала. Фрегат гудел на пределе слышимого, он шел тихим ходом, ежесекундно глотая тысячи километров без признаков материи, и мне совсем не хотелось считать толщину обшивки.
— Рея т-тоже полетит в Империю.
Ну, ты меня не удивил. И она меня не удивила — в кои-то веки.
— Дональд, почему она не выполнила приказ? Ты ведь рассказал ей о том, что ты ее цель?
— Н-нет. Я же тебе говорил, что она не помнит.
— Дональд… Даже в такой темноте я вижу, что ты врешь. И слышу в придачу.
— Нет.
— Да.
— Нет, — выдохнул он куда менее решительно.
— Не ври мне.
Это весело. Весело и тепло: лежать в кровати с парнем и спорить с ним о другой девушке. «Ау, ревность, а ты где?»
— Х-хорошо, знает. Я ей рассказал.
— Там был еще один вопрос, — напомнила я и поерзала, меняя положение тела. Теперь я лежала с ним в обнимку. «Тепло…»
— Почему не стала меня ликвидировать? Н-не знаю. Наверное, это показалось ей неправильным.
Я улыбалась.
— Расскажешь, как ты ее спас?
Дональд повернул голову. Умопомрачительное расстояние — не надо даже тянуться для поцелуя. И действительно — не надо, даже если никогда больше не будет такой возможности. В конце концов, я, наверное, сумасшедшая, но мне хочется разговаривать и слушать, чтобы что-то малознакомое перехватывало горло — не адреналин, не желание, не шок, не кошмар.
— Она не м-могла пошевелиться — только подергивались пальцы на руках и двигались г-глаза…
…«Телесфор» ежечасно выбрасывал в космос свою необратимо зараженную органику, виртуал организовал вокруг трюма зоны радиационного кризиса трех уровней опасности. И, плюя на карантин, выслушивая предупреждения своего корабля, капитан каждый день надевал тяжеленный скафандр, подключал питание к корабельной установке и шел к ней — шел и едва понимал зачем. Лиминаль даже не разговаривала, просто лежала, глядя в потолок, а Дональд стоял над ней и смотрел, как непонятная жизнь пульсирует в алых глазах: без ненависти к жертве, без сожаления о заваленной миссии, без страха смерти.
«Как здесь красиво», — вспоминал Дональд ее слова. «Кто я?»
На третий день он заметил, что его палач стиснула кулаки, и понял, что все плохо. Красные глаза поминутно закрывались, и каждый раз, когда она открывала их, там оставалось все меньше жизни. Капитан не знал, что ему делать, просто не знал, лекарства и дезактиваторы на нее не действовали, и когда алый взгляд почти потух…
— Я взял ее на руки и начал носить по т-трюму. Что-то ей рассказывал — не помню, что, к-какую-то ерунду.
Обормот в огромном, как шкаф, скафандре высшей защиты и голая девушка у него на руках. Наверное, это было даже красиво: беглец, его убийца и писк дозиметров, сообщающих, что уровень радиации куда ниже, чем градус неожиданной трагедии в трюме. По законам красивых сказок она пришла в себя — всего на секунду, чтобы сказать, что ей нужен холод. А дальше началась сказка грустная.
Я вздохнула, а он снова поменял тему, и снова — вовремя:
— М-мы возьмем несколько контрактов, Алекса.
— Самых-самых жирных, — мечтательно сказала я, купаясь в теплой уверенности.
— А п-потом решим, на что тратить деньги: на дорогого хакера, н-на подкуп чиновников…
«Ты снова откладываешь решение», — хотела сказать я.
И сказала. Но уже во сне.